Скопление Исхода

      — Ну чего вы, Кристин, накладывайте побольше картошки-то себе, там еще есть! Котлетку положите тоже, грибочков, вон, соленых попробуйте… Артемка, попробуй!       — Да нет, теть Зой, спасибо…       — Это ведь рыжики, очень вкусные, я по Алиному рецепту в этом году солила — объедение просто, — мама, как всегда, всех уговаривала попробовать что-нибудь с новогоднего стола, особенно приветствуя обратить внимание на что-то новенькое, что она пыталась внести в стандартный новогодний набор из года в год. С прической, в красивом платье, она сидела рядом с моим папой, с ними рядом — мои бабка с дедом. Еще за столом были две мои тети, одна из которых с мужем и ребенком тринадцати лет — мальчишка по имени Артем. Единственный, с кем я был отчасти на одной волне во всей этой вакханалии. И две пары наших соседей со взрослыми детьми, которые уже не присутствовали, так как отмечали со своими семьями.       Елочка, гирлянды, по телеку очередной «голубой огонек» с бессмысленными песнями. Стол-книжка, разложенный в зале, красивая скатерть, которую хранили исключительно для таких застолий. Я тоже постарался нарядиться — бабушка мне как раз подарила новый вязаный свитер красного цвета с белыми снежинками. Сама связала. Не мог не надеть, хотя он и не особо мне понравился. Зато бабушке приятно и как атмосферно… По телеку кто-то пел новогоднюю песню, а под нее звучали вечные разговоры на застольях у старших…       — Жень?!       — А? — ответили мы с отцом парой одинаковых возгласов, заставляя всех рассмеяться. Мама, которая звала кого-то из нас, в итоге посмотрела на меня и помахала ладонью в мою же сторону:       — Женя, который сын, — она тоже смеялась, — Чего тарелка-то пустая? Ты же так хотел крабовый салат, все утро канючил ходил. Ради тебя одного сделала, считай.       — Да щас, мам, — я вздохнул и стал накладывать этот несчастный салат себе в тарелку. Мне и правда отшибло аппетит, потому что я вдруг вспомнил о Юне. Впервые за последние пару дней… я вдруг подумал, а как он там будет отмечать этот праздник. С Кальцем? Вдвоем или в большой компании? Опять они соберутся дома у Юни и будут там курить на кухне, пропитывая все поверхности вонючим ароматом табака…       — Ой, Женя-то у вас, конечно, совсем взрослый стал, — одна из тетушек, которая меня не видела с лета, решила вдруг пойти в наступление. Видимо, бокал шампанского развязал язык, — А высокий какой!.. Ну прям жених, жених… Не нашел там себе невесту-то в Казани?       — Да какую невесту, ты посмотри, — дядя вдруг стал говорить с небольшим возмущением, — волосы какие себе отрастил. Сам, как невеста! Жень, и ты позволяешь? — тут он уже обратился к моему папе, который все это время сидел с довольно невозмутимым выражением лица. В принципе, он и продолжил так сидеть.       — Вов, ну в самом деле, — тетя, которая его же жена, коснулась тыльной стороной ладони плеча дяди Вовы, — Щас время такое, такая мода. Ты вот сам не помнишь, что и в нашей молодости были такие ребята? А у модников тогда какие сумасшедшие были прически? Тут коротко, там длинно — хрен поймешь!       — Он взрослый парень уже, пусть делает, что хочет, — мой отец отмахнулся так и обеспечил себе безопасность на всю ночь вперед. Мы с ним успели переглянуться, пока я приступал к салату, и он привычно мне подмигнул. Так, как часто делал это в детстве, смеша меня и радуя. И в этот раз я не смог не ответить улыбкой. Все-таки для него и мамы я навсегда останусь маленьким мальчиком, которого они любили и баловали, и будут продолжать любить безоговорочно… в этом я не сомневался.       — Наш Артемка, вон, что вычудил недавно, — мама мальчика потрепала сына по красным волосам, и тот принялся яро, по-подростковому их поправлять назад, — Пришел крашеный, перед фактом поставил! Не выставишь же теперь его из дома из-за этого?       — Пусть развлекается, молодежь, — бабуля вклинилась, — Дети, им все интересно попробовать… Что с них взять? Главное, до крайности не доходить…       Бабушка у меня очень вежливая и обычно тихая, и, может быть, в основном она всаживала семя адекватности в меня с самого детства и в моих родителей, когда они еще пытались меня строить. Всегда меня защищала, была на моей стороне… так что и родители привыкли принимать все мои решения и выходки. Хотя их и не было-то толком. Правда, мама охнула, когда я ей сказал про то, что ухо проколол, но возражать не стала. А когда приехал, некоторое время еще разглядывала пирсинг, пока не вынесла вердикт «Ну, ничего, хорошо смотрится».       — Ой, время-то уже одиннадцатый час. Давайте, скорее, покушаем, а после курантов на улицу пойдем? Мы же салют купили, надо запустить!       — Дочь, мы с дедом не пойдем уж тогда…       — Почему это? Все пойдем. Жень, ты, наверное, к друзьям убежишь?       Я пожал плечом. Идти было некуда — Даня не приехал. С одноклассниками видеться я желанием не горел… Так что с радостью посидел бы тут, в зале, за одним столом с дедушкой и бабушкой, которые точно не собирались никуда выходить даже после настояния моей матери…       Крабовый салат в моей тарелке подходил к концу, пока я слушал обсуждения родных по поводу какой-то дальней родственницы, которая не приехала к нам на праздник. Ее похаяли, вспомнили старые сплетни… все было, как всегда. И не то, чтобы мои близкие — плохие люди, ведь все отчасти любят пообсуждать кого-нибудь за глаза, да и родственницу эта не была каким-то особенно хорошим человеком… но все равно мне стало как-то не по себе. Захотелось уйти, посидеть у себя в комнате в одиночестве, посмотреть предновогодние мемы…       Мы с Артемом, оба поникшие над тарелками, вдруг переглянулись и поняли друг друга без слов. Хоть он и был младше, наши чувства, похоже, были сильно схожи в этот момент. Тоскливо. Уж не знаю, почему он был опечален, но я его хорошо понимал. Самое грустное, что мы с ним даже не могли составить друг другу адекватную компанию — для него я, скорее всего, тоже один из повзрослевших родственников, с которым у него будет мало общих тем… а душить его расспросами о школе и планах на будущее мне совсем не хотелось.       Кто-то позвонил в дверь, встрепенув этим маму и тетушек. Мама сразу вскочила, приговаривая, что это, наверное, кто-то из соседей решил спросить чего-нибудь или выпить вместе рюмочку за наступающий год. Я хотел предложить ей остаться на месте и открыть дверь самостоятельно, но она, быстро обронив «сиди-сиди», вышла. Мне бы хотелось, чтобы все затихли и мы смогли услышать разговор в коридоре, но дедушка решил, что самое время вспомнить о том, что после Нового года обещали очередную прибавку к пенсии, которую нужно было срочно отругать за позорно маленькую сумму… Я, конечно, слушал, но ничего не говорил — эту демагогию с дедом лучше не разгонять, иначе можно до утра потом слушать о прелестях Советского союза…       — Давайте выпьем за то, чтобы в следующем году все у всех было хорошо! — одним махом дядя Вова решил закончить начатый дедом разговор. Шампанское вдруг полилось по бокалам, налили мне и даже Артему немного. Меня даже успела задеть эта общность компании, когда мы все вместе потянулись друг к другу, чтобы чокнуться бокалами. Воцарился приятный шум, смех, звякнуло стекло. Кто-то уронил случайно вилку на пол, задев ее локтем, и Артем полез поднимать.       — Так, тетке больше не наливать, уже бушует.       — Да это ж примета сработала — кто-то пришел, вот и вилка упала.       — Не оправдывайся уж, признайся, что окосела!       — Жень, — мама внезапно возникла в дверном проеме, — там к тебе. Друг пришел.       Друг… Может, кто-то из одноклассников решил заглянуть, или вообще Даня приехал. Было бы очень здорово, даже если бы это оказался парень, за которым мы в школе за одной партой сидели — теперь я был согласен на любую компанию, с которой мне могло быть хоть немного весело. Я встал, оставляя на время разговорившуюся компанию людей, и вышел в коридор. Входная дверь в квартиру была слегка приоткрыта, так что я лишь толкнул ее, чтобы увидеть, кого там принесла нелегкая.       Хватило и доли секунды, чтобы на кончике носа учуять сильно знакомый запах духов. Разглядеть застывшие от мороза белые нити волос и почти прозрачные уже снежинки на них. Раскрасневшийся от холода и не только носик, румяные щеки, пытающиеся спрятаться во все тот же белый шарф…       На пороге квартиры моих родителей в Зеленодольске стоял Юня. Стоял недолго, потому как в следующий миг, как только мы встретились глазами, он перескочил через порог и бросился мне на шею. Я поймал его, холодного, и так крепко прижал, что лицом зарылся невольно в его пахнущие яблоком и сигаретным дымом волосы. Он висел на мне, подгибая ноги, чтобы, наверное, не испачкать полы…       — Жень… — горячим шепотом он обдал мою шею, заставляя сердце забиться быстрее раза в два. Я не нуждался ни в каких словах. Мне и так практически все было понятно, но если ему хочется говорить, то я послушаю с удовольствием, — …прости меня, пожалуйста. За все… прости.       Я только кивнул и закрыл глаза, осторожно опуская его на пол прямо на линолеум под ногами. Ничего, и сам смогу потом протереть… просто мне очень захотелось посмотреть на него. Виновато глядя на меня исподлобья, он постепенно ослаблял хватку на моей шее, так что вскоре его ладони просто лежали у меня на плечах. Я убедился, что мне не кажется и что я не сплю… Он и правда приехал. Я только просил проводить тогда, но он взял и приехал сюда, в другой город, только чтобы со мной увидеться… Сердце трепетало. Неужели он, наконец, решился?..       Юня сам повторно влез в мои объятия, и я почувствовал, как он прижался щекой к моей груди. Ерзая кожей по шерстяной ткани, он отнимал тепло моего тела… Интересно, долго бродил он по городу, ища мой дом?..       — Как ты меня нашел? — я не мог не спросить, и тут же услышал его тихую усмешку.       — Легко. Взял у Ермака Данин номер, и спросил твой адрес… — он повернул голову и стал смотреть на меня снизу вверх, упираясь мне в грудь подбородком, — Жень, я все решил. Я больше не вернусь к Кальцу. Напишу хоть сто заявлений, если надо, адвокатов найду, все старые его грешки подниму…       — Тише, тише, — Юня и впрямь разогнался, так что я постарался его успокоить, пригладив светлые, начинающие оттаивать волосы, — Давай об этом потом. Сегодня праздник, все-таки…       Мне вдруг захотелось его поцеловать, но мы и так слишком странно обнимались, так что если бы нас кто-то увидел, возникли бы вопросы. Осторожно мы друг от друга отстранились и стали молча стоять, глядя в глаза напротив и еще не до конца осознавая происходящее… Интересно, почему ему понадобилось столько времени, чтобы решиться? Что он там делал всю ту неделю, что я оставил его одного и приехал сюда? О чем успел подумать? Что стало окончательной причиной того, что он таки приехал?.. Это все мне еще предстояло спросить, но позже.       — Ребята, — голос мамы стал приближаться, когда она вышла из зала и стала проходить мимо нас в сторону кухни, — не стойте в дверях, заходите. Жень, я что-то не помню у тебя таких друзей. Может, не узнаю просто?..       Она говорила между делом, занимаясь чем-то на кухне. Я намекнул Юне, чтобы он раздевался и проходил, немного расстегнув его куртку, а сам быстро метнулся на кухню к матери. Та накладывала очередную порцию картошки пюре для кого-то, и я подошел к ней со спины, чтобы сказать пару слов:       — Мам, это Юня, с которым я живу в Казани, — к счастью, я еще не успел ей сказать, что собираюсь искать новое жилье после того, как Юня меня выгнал. Она тут же ахнула и обернулась на меня, глядя большими, зелеными с болотистым оттенком глазами.       — Да ладно? — шепталась она, будто мы секретничали, — А чего, у него тут родня, что ли? Приехал-то…       — Да нет, мам… нет у него никого, — конечно же, мама сразу начала грустно качать головой, — можно он с нами побудет? Я могу с ним в своей комнате посидеть, если надо…       — Сына, шутишь, что ли? Можно, конечно. Только давайте уж тогда вместе со всеми за столом! Вон, возьми стул отсюда, отнеси в зал… Как, говоришь, зовут его? «Юня», правильно?       — Да. Юнион.       — Имя-то такое красивое, необычное… Ну, сын, не стой, как истукан, иди-иди скорее, посади человека за стол, — я послушно схватил стул со спинкой с кухни и понес его в зал, одновременно с этим захватывая Юню за локоть и утягивая его за собой. Он выглядел сильно смущенным, по дороге поправлял горлышко черной водолазки… похоже, не ожидал, что его пригласят за общий стол.       — Жень, а мне точно стоит…       — Даже не думай отказаться. От моей матери ты все равно голодным не уйдешь, — я даже хихикнул, и он тоже, наконец, улыбнулся. Быстро я поставил стул рядом со своим пока пустующим и посадил его, тут же ловя за столом некоторую тишину и вставляя в нее свою речь:       — Знакомьтесь, это Юня — мой друг из Казани.       — Здрасьте…       Он пожал плечами, краснея до самых ушей, и я ненадолго оставил его на растерзание вопросами от теток и соседок, пока сам ушел помогать матери наложить горячую порцию для нашего нового гостя. Мама старательно поливала картошечку ароматной подливкой и вырисовывала на ней ложечкой своеобразные волны — привычка после работы в школьной столовой. Но мне нравилось, так было даже как будто бы вкуснее. Я хотел взять у нее тарелку, но она не позволила.       — …что, совсем никого нет? — спросила она, глядя на меня жалостливым взглядом.       — Ну, ты должна знать, как иногда бывает. Вроде есть, а по факту как будто нет. Не просто же так он аж из Казани в Новогоднюю ночь решил сюда приехать.       — Вы прям так сильно подружиться успели?       — Конечно. Мы же обитали на одной территории, каждый день виделись, считай, — ох, мама, если бы ты знала, как тесно мы с ним успели несколько раз «подружиться»…       — А с лицом у него… — мама так поводила рукой у своего лица, что я не сразу понял, о чем она вообще, — …ну, пирсинга так много. Он неформал какой-то?       — Раньше в рок-группе играл, но сейчас, вроде, все уже. Ты не думай, он хороший. Грубоват, бывает, но он так просто защищается от тех, кто может его обидеть... А в целом, очень даже общительный.       — Ладно, бог с вами. Дружишь, значит, нравится, — мама вдруг быстро наклонила меня за шею и поцеловала в щеку, — Сам только не обкалывайся так, ради бога. А то у бабушки инфаркт будет… Ей и так чуть не поплохело от твоей сережки в ухе. Ладно, пойдем. Захвати из холодильника «под шубой»…       — Ма, может, попозже? Там весь стол едой заставлен, никто его щас есть не будет…       — Тогда банку с грибами, а то я их так нахвалила, что уже все съели, — я послушался и взял банку из холодильника. Да, мама их перехвалила, но они и правда оказались вкусными, так что даже я, особо не любя грибы, хотел бы поесть еще. Я зашел в зал следом за мамой и быстро огляделся — сразу мной был замечен любопытный взгляд Артемки на Юнино лицо. Очевидно, он разглядывал его сережки… и я вдруг вспомнил, как однажды расцеловывал их, прижимая его к постели. Тяжело сглотнув, я отдал отцу банку и сел на свое место, где пытался отвлечься от горячих мыслей, глядя на то, как мама угощает Юню:       — Вот, поешь, с дороги голодный наверняка. Котлетка, если что, из говядины — если тебе нельзя свинину, кушай, не бойся, — мама на пару секунд положила ладони на плечи Юне, и я улыбнулся, когда увидел его лицо в этот момент. Замешательство, удивление и какая-то теплота быстро отразились на нем, — Попробуй салатик какой-нибудь… Не стесняйся, сынок, ешь.       Юня только кивнул несколько раз, и мама, напоследок пригладив его волосы, наконец, ушла на свое место. Мой взгляд застыл на его лице, преобразившимся снова. Болезненная улыбка тронула его губы, а после он закусил их и прикрыл глаза. Я напрягся, так, что моя рука потянулась невольно к его бедру, но я вовремя себя одернул. Когда Юня начал провожать мою маму потерянным взглядом до ее места, я все понял — ему стало так не по себе, потому что кто-то назвал его «сыном» и в целом проявил заботу…       Ужасно печально было это видеть. Я тут же захотел, чтобы он поскорее наелся, и мы уделили друг другу хотя бы пару минут наедине…       И только дверь в его комнату закрывается, как он несдержанно прижимает меня к ней же и пылко целует в губы. Я упираюсь пальцами в его плечи, обернутые теплым красным свитером, и мне очень хочется снять его, но, конечно же, сейчас не получится. По ту сторону двери — его шумная семья, внезапно подарившая мне за жалких полчаса такое тепло и уют, каких я не ощущал еще никогда на Новый год. Они все спрашивали у меня, кто я, чем занимаюсь, и мне… было приятно отвечать. Хоть кто-то поинтересовался моей жизнью… Я жутко завидую Жене, ему так повезло…       Мои губы плавятся под его горячим дыханием, бедра мякнут в хватке страстных пальцев. Пытаюсь его обнять, обхватываю руками за шею, но он упорно ведет меня в сторону своей кровати. Мне хочется рассмотреть его родную спальню, но Женя мне не дает это сделать — слишком жадно целует и касается моего тела, не в силах оторваться…       Мы садимся на кровать, я забираюсь к нему на колени. Губы ноют от непрекращающихся ласк, и его юркая ладонь вдруг проскальзывает в мои джинсы сзади. Я поневоле отрываюсь от его губ, охаю и смотрю прямо в глаза, что находятся так близко. Хочется сказать море слов, извиниться еще раз сто, но нужно выбрать что-то, что сможет отчасти заменить этот поток признаний в любви…       — Вернешься ко мне в квартиру после каникул?..       — Даже не знаю, — Женя кокетничает, немного дергает одной бровью и улыбается.       — А если скажу, что теперь будешь спать… в моей кровати, вместе со мной, — я пальцами держу его за щеки, ловя улыбку и кивок головы. Снова целую его, но коротко и рвано, — Жень, я вел себя совершенно по-идиотски…       — Не важно. Ты сейчас здесь, со мной… — он закрывает глаза, в самом деле наслаждаясь моментом, — Я готов пережить эту осень еще раз, если это обязательно нужно для того, чтобы в конце концов мы оказались друг рядом с другом…       — Уверен? Ты точно этого хочешь? — я шепчу, отстраняясь немного назад, чтобы получше его разглядеть, — Ты ведь знаешь, что я — не подарок…       — Да, иногда ты так бесишь, что я не знаю, сколько мы выдержим друг рядом с другом… Но я хочу провести с тобой столько времени, сколько смогу, — его пальцы проходятся по моей щеке, касаются осторожно мягких губ и спускаются на плечо, — Придется работать над отношениями. В первую очередь, пожалуйста, не называй меня больше «душнилой»…       Я вдруг смеюсь, обхватывая руками его шею и повисая на ней. Конечно, конечно, я постараюсь следовать его просьбе, но пока ничего не могу обещать. Слышу, как из него выходит грудной смех, и ощущаю его руки на своей талии. Я бы хотел, чтобы мы просидели так, наверное, вечность, но время близилось к двенадцати, и мы должны были выйти и встретить Новый год вместе с его семьей, под куранты, под звучные тосты и счастливый вой со всех сторон.       Мы возвращаемся в зал, нам в руки суют бокалы шампанского и вынуждают улыбаться, но я сам, если честно, хочу. Я так счастлив… Не знаю, что будет потом, как много мне предстоит преодолеть в последнем противостоянии с Кальцем, но именно сейчас я счастлив, как никогда, и это только потому, что Женя рядом со мной. Я не должен был еще тогда отпускать его, и прогонять тоже… но только так я сумел понять, как ничтожен и подавлен, когда его нет. Пока бокалы встречаются, разливают шампанское на стол, я стараюсь прижаться к нему ближе, хотя бы чувствовать рукой его руку… Сердце мечется, пока бьют куранты, и я пытаюсь загадать желание. Впервые в жизни на Новый год, я загадываю желание, и оно, естественно, бесконечно связано с Женей.       Грохотом за окном и визгом тети Зои прерывается благоговейная тишина, и снова все кричат, смеются, опрокидывают бокалы и рюмки в себя. Я с удовольствием хочу напиться, чтобы на улице, куда все резко начинают собираться, мне было тепло. Шум без конца, люди движутся в коридор, топчут друг другу ноги и гогочут. Кто-то сует бутылку водки за пазуху и прикладывает к губам указательный палец, видя, что я замечаю это. Снова смех. Женя вдруг натягивает мне на голову какую-то шапку, и когда я смотрю на него возмущенно, он тоже хмурится.       — На улице минус двадцать. Уши отморозишь.       И мне приходится слушаться, ведь он снова влияет на меня своей неумелой пока строгостью. Взгляд по-отечески заботливый быстро окутывает меня любовью, мне снова хочется обнять его и поцеловать, но увы — не в этой толпе. Все поют песни, выходя из дома, мы не забываем прихватить и Артема, который долго отнекивался и хотел остаться дома, но в итоге его все же удалось уговорить. По ступенькам в подъезде, освещенным еле как желтым светом, семейка спускается и выходит на свежий воздух.       В небе летают фейерверки, Женя пытается слепить снежок, но снег рыхлый из-за низкой температуры воздуха. Ему приходится обсыпать всех с головы снегом, и женщины кричат, но смеются, а мужчины пытаются тут же его словить и кинуть в сугроб. Я радостно слежу за ним и наслаждаюсь его смехом, когда дяде Вове удается подхватить его плечом под грудью и кинуть в снег. Следом туда же вдруг летит Артем, который стоял недалеко от меня, и я понимаю, что… меня сейчас тоже ждет эта участь!       Не успев ничего предпринять, оказываюсь в снегу между двумя уже хохочущими там. Женя запрокидывает голову, смеясь до коликов, а Артем пытается нас закопать, а сам быстренько вылезти. Я не ожидал, что игра коснется и меня, поэтому не сразу начинаю смеяться тоже. Наши с Женей взгляды встречаются, и мне хочется крикнуть в черное небо, озаренное яркими огнями праздника, о том, как сильно я люблю его и эту прекрасную ночь.       Не помню, сколько бокалов шампанского я выпил прежде, чем мне начали подливать водку в сок. Добрая соседка постоянно мне подмигивала, делая это, пока родители не видят, и с Юней поступала точно так же. Мы с ним тихонько напивались, но при этом Юня умудрялся активно участвовать во всех разговорах, ведущихся за столом. Удивительным образом он мог поговорить и с тетей о моде, и с дедушкой о его любимой политике. Он сам мог ничего не говорить и вообще не смыслить в теме, но ему, почему-то, все всё хотели рассказать...       — Ай, там ничего другого нет нигде, а? — дядю Вову уже сильно развезло и он смотрел недовольно на телевизор, — Опять эту парашу крутят, который год одно и то же!       — А что еще-то крутить, умник? — его жена чуть не треснула ему, но в итоге лишь дала мягкую оплеуху, — Новый год же! Праздничные песни должны играть! Давай щас будут твой любимый «Сектор Газа» петь по телевизору? С ума не сходи уж!..       — Да хоть так! Или частушки, — дядя Вова прямо начал возмущаться, — Или вообще, давайте сами споем, чем эту хуйню слушать!       — Вова, ну! Дети же! — моя мама пригрозила ему, а бабушка начала охать и прикладывать ладонь к лицу.       — Да какие дети? Здоровые лбы сидят, — он показывал на нас, а его жена начала крутить пальцем у виска:       — Артемка, вообще-то, тут сидит! Сын твой! — тут же дядя начал и за голову хвататься, и по губам себя бить, пока все над ним смеялись, в том числе и Артем. Пацан, вроде, тоже расшевелился — может, и ему втайне шампусик подливали, но лично я не видел.       — А давайте, и правда, споем? Только без музыки, как-то, не то…       — Так я вам сыграть могу, — неожиданно Юня включился, все посмотрели на него, — Есть гитара?       Вот удалец. И этому своему таланту нашел место в новой компании. Теперь его все будут вспоминать тут и требовать, чтоб я его почаще сюда привозил…       — У нас есть, — отозвалась соседка, — щас я сбегаю. У меня сын когда-то играть хотел научиться, так забросил… не знаю, годится она сейчас для чего или нет уже.       — Наладим, если не годится, — Юня с улыбкой кивнул. Он ни в чем так не был уверен, как в своем таланте играть, и возможность потрогать пальцами струны, кажется, искал всегда и везде.       — А что ж ты молчал всю ночь, Юня?!       — Так вы и не спрашивали, — и все опять засмеялись. Каким же для меня было удовольствием видеть, как он свободно разговаривает с моей родней, не получает никакого осуждения за свои слова, поступки. Если бы и получил, мои родители, да даже я сам, непременно защитили бы его.       В момент, когда из соседней квартиры была принесена гитара, я немного выпал из реальности и одновременно с этим осознал, что перебрал с алкоголем. Поэтому, когда Юня настраивал гитару и что-то на ней играл, я лишь сидел рядом с ним, подперев голову рукой, и молча смотрел. Я ничего толком не слышал, сосредоточился на одном только зрении, и мне хватало того, что Юня шевелил губами и смотрел на всех за столом. Мама начала в такт хлопать в ладоши, и все поддержали ее, даже дедушка.       Юнион пел и подбадривал всех на тоже самое, иногда даже смотрел на меня, но я только растягивал губы шире, а потом опять тускнел. Все же он сам озарял меня ярким светом, когда смотрел на меня, а я только отражал его, возвращал ему же, преумножая. Песни лились над большим столом, переливались в стеклянных елочных игрушках и мерцающих гирляндах, оседали на остатках салата оливье и толком не начатого торта… Мои глаза стали слипаться под давлением выпитой водки, но я до последнего старался держать их открытыми, чтобы подольше посмотреть на расцветающего Юню…       — Жень? — нежный шепот резко вырывает меня из глубокого сна. Где я? Почему вокруг темно, и кто-то зовет меня по имени? Знакомый свет из окна над головой… у нас во дворе всю жизнь стоит фонарь, который неплохо так светит мне в комнату, если не задернуть плотную штору. Так значит, я дома… — Женя, ты как?       Вдруг чувствую чьи-то пальцы на своей груди и то, как человек с голосом Юни выдыхает мне в лицо. Я едва ли ощущаю запах сока с примесью водки, но меня от него даже подташнивает. Осознание постепенно подходит ближе ко мне. Я всего лишь напился… Мы отмечали Новый год. Юня приехал… ко мне. — Все нормально, — еле слышно отвечаю я, пытаясь притянуть его к себе, и он, хихикнув, падает мне на грудь, — все уже закончилось?..       — Да… соседи разошлись, остальные спят в зале и на кухне. Мы пару часов назад уложили тебя, а потом я спел еще несколько песен и помог твоей маме убрать все со стола… — шепотом Юня все рассказывает, лежа на мне поверх одеяла, — …она сказала, что я могу лечь с тобой. У тебя, вроде как, большая кровать…       — Не такая большая, как у тебя дома, — хмыкнув, я осторожно затаскиваю его под одеяло и вновь прижимаю к себе, тут же несколько раз горячо целуя в макушку. Он все еще пахнет яблочком, но теперь с примесью морозной свежести, — Надо вернуться туда поскорее… потому что здесь я не смогу сделать с тобой все, что так хочется.       — Проспись для начала, — медленно приподнявшись, он аккуратно чмокает меня в лоб, над бровью, — И мне тоже надо поспать. Я сегодня ужасно вымотался… но было очень, очень весело. Я так рад, что решил приехать. Мне хотелось увидеть тебя, так что… я буквально сбежал со свидания с Кальцем. Мы тихо смеемся, и я прижимаю его к себе еще крепче. Мне все еще не хочется говорить о Косте, но я понимаю, что разговор неизбежен. Тем не менее, я хочу отложить его до утра. Сейчас мне хочется только обняться с ним и уснуть вновь… Он такой маленький у меня на груди, ежится и прижимается ко мне, так, как делал пару раз, когда мы пытались спастись от холода в его квартире без отопления…       — Я нашел в шкафу какую-то твою майку… Мне показалось, что она домашняя, и я взял ее, чтобы переодеться. Надеюсь, это не была твоя любимая парадная футболка… — ощущаю движения его губ своей кожей на шее, поглаживая пальцами его талию. Даже такие простые объятия начинают меня немного возбуждать, а то, что он в моей одежде, заводит еще больше.       — Да хоть какая. Мне не жалко, — быстро я поворачиваю его лицо вверх и прикасаюсь к его губам своими. Мы целуемся сладко и несдержанно, ведь нам не давали сделать это всю ночь, никак не оставляя нас один на один. Я чувствую, как прижимаются ко мне его мягонькие бедра, пытаются обнять меня… Тогда я осознаю, что утром точно не выпущу его из постели, пока не доставлю ему какое-нибудь удовольствие. Готов пальцами его поиметь, отсосать, вылизать грудь или зад — совершенно неважно. Потому что…       — Я люблю тебя, — дрожа и трепеща, с трудом произношу и тут же вижу, что он приподнимается, чтобы на меня взглянуть. Голубые глаза во тьме выглядят как-то иначе, но не менее красиво. Он пристально смотрит, будто ждет, что я передумаю и возьму свои слова обратно. Но я молчу… и он наклонятся снова и прижимается к моим губам своими. Я понимаю, что это — вместо признания в любви. Юня не скажет мне этого вслух в ближайшее время точно, а может и вообще никогда. Да блять, даже если мы расстанемся через месяц или ебаных дня два — мне все равно. Я хочу быть вместе с ним сейчас хотя бы ближайшие несколько секунд и минут, а загадывать дальше с Юней попросту нельзя.       Уставшая голова ложится на мое плечо. Я поглаживаю его волосы, стараюсь ровно дышать и жду, когда он уснет. Хочется хранить его покой… защитить его от всего, что может причинить ему боль. Я разберусь с Кальцем — мне поебать, если мне выстрелят в колено или куда-нибудь еще, я все равно сделаю все, что смогу. Я пошлю нахуй раз и навсегда его тупую мать, чтобы она больше никогда не посмела даже подумать о том, чтобы обманывать его и быть с ним полной тварью. Даже если Тимур вернется и будет пытаться его у меня отбить — не позволю.              Лежа и сонливо глядя на блики от окна на потолке, я окончательно влюбляюсь в этот Новый год, в который Юня, наконец, выбрал меня. Я не чувствую полноценного счастья, наверное, только потому, что до меня еще толком не дошло, что это все реально. Мы ведь вернёмся в его квартиру и… я смогу целовать его и касаться, где и как хочу… и даже спать с ним…       Он мой и только мой. До тех пор, пока не скажет, чтобы я уходил, я буду с ним. Улыбка на моем лице снова и снова возникает, и я целую его в волосы опять, еще долго чувствуя ответные поцелуи в плечо в ответ. Минут через семь он перестает целовать меня, и его маленький носик начинает сопеть. В этот момент такой милый звук становится для меня лучшей колыбельной. Я глажу пальцами бледное солнце на его шее и, наконец, проваливаюсь в сон.       Утро 31 декабря. Я с неохотой и тяжестью поднял голову, чтобы посмотреть на часы в телефоне и, поморщившись, отвернуться. Почти двенадцать, а все равно не выспался. Кроме времени, я мельком заметил в телефоне сообщение от Кальца, и на него мне уж тем более не хотелось отвечать. Минут через десять, когда я понял, что больше не могу заснуть, я узнал, что это было лишь поздравление с наступающим Новым годом… и приглашение отметить его вместе.       У меня был выбор — остаться дома одному или встретиться с ним. Если бы я остался, высока вероятность, что уже не дожил бы до Нового года. Каждый день с момента, как Женя покинул мою квартиру, я ощущал неестественную пустоту в ней и нежелание находиться внутри нее. Каждый сантиметр любого из помещений приводил меня в ступор, а если приходилось заходить в зал, у меня вообще могла начаться натуральная кататония. Меня трясло, как наркомана при ломке, лицо непроизвольно заливалось слезами… Так что последние несколько дней я вообще старался туда не заходить.       Да… мне было проще погрузиться в воспоминания о классном сексе с ним, чем о вечерах, когда мы что-нибудь смотрели вдвоем и делились впечатлениями. Потому что классный секс у меня был со многими… а искренняя любовь только с ним. Опять погруженный в тяжелые мысли, я курил малиновую электронку, сидя на кухне и завтракая. Еда вдруг стала будто в десять раз преснее — что бы я ни ел, это не доставляло никакого удовольствия. Даже когда решил купить зефир, который поглощал изредка, но с особенным кайфом, я не почувствовал того, что должен был. И тогда я подумал, что было бы куда круче, если бы Женя разделил со мной трапезу. Тогда все стало бы вкуснее…       — Алло? — Кальц, не дождавшись ответа, позвонил, — Проснулся там? Давай часам к четырем собирайся, я за тобой заеду.       — Куда пойдем? — затянувшись, я откинулся на спинку стула, ощущая голой кожей спины холодный металл ее каркаса. Неприятно, но я не отодвинулся. Мне даже хотелось… причинить себе дискомфорт.       — Не буду говорить заранее. Оденься красиво… хотя, как хочешь. Все равно ты всегда выглядишь бомбически. Потусим немного, потом поедем к тебе… и выпьем шампанского наедине, — голос Кальца не перестал звучать приятно, но он больше не будоражил во мне нечто, что мог раньше. Его нотки не ложились больше ровно на линии в тетради, плыли и размазывались неаккуратными движениями.       — Ты не забыл, что я еще ничего тебе не обещал?       — Не забыл. Но я стараюсь делать все так, как было… — непривычно было услышать, что Кальц мнется и не знает, что сказать, — …чтобы тебе было комфортно. И чтобы ты мог, наконец, принять решение.       Зря он меня торопил. Но говорить это вслух я не стал. По его указанию, я постарался одеться красиво — ярко-красный кроп-топ с одним рукавом и вторым полностью обнаженным плечом, три цепочки на шее разной длины и плетения. Черные серьги-крестики в уши, весь пирсинг на лице того же цвета. Я хотел надеть юбку (да, у меня была одна, специально для фотосессий) и побесить этим Огарышева, но пожалел свои ляжки, которые можно было легко застудить в такой мороз. Черные брюки с высоким поясом и привычно по несколько браслетов и колец на руки. Мне хватило времени, чтобы уложить волосы — я немного их завил, чтобы не были сильно прямыми, как обычно.       Все же я не смог не побыть немного эпатажным и накрасил губы такой же яркой помадой, как топ на мне. Но также я решил взять с собой простую водолазку на случай, если мой прикид окажется перебором. Я ведь не знал, куда мы собирались.       Кальц заехал, как и обещал, в четыре. Странно посмотрев на мое лицо, потянулся, чтобы поцеловать меня, но я уверенно отвернул голову.       — Не надо меня трогать. Пока я не решил, мы — только бывшие. А бывших не целуют, — не знаю, почему, но я вел себя, как сука. Кальц улыбался уголком губ, так что ему, похоже, это даже нравилось. В итоге я, расположившись на переднем сидении его машины, всю дорогу проторчал в телефоне, с большой неохотой отвечая на его вопросы. Надо сказать, что он хорошо держался — стоило мне осечь его, когда его рука тянулась к моему бедру, как он, не пошевелив лишним мускулом на лице, убирал ладонь обратно.       — Если я отвечу «нет»… что будем делать с группой? — тихо спросил я, пока мы стояли в небольшой пробке в центре города. Кальц вздохнул чуть глубже, чем обычно, пристально посмотрел на приборную панель… и в конце концов лишь мотнул головой.       — Нахуй группу. Распустим в любом случае.       — …почему?       — Меня бесят эти двое. Не хочу больше с ними работать, — Кальц поддал газу и начал перестраиваться в другой ряд. Пробки всегда его страшно раздражали, и он был тем человеком, который творит хуйню на дороге, лишь бы только побыстрее из пробки выехать, — Тем более, когда уедем, нам с ними больше ничего не будет светить.       — Уедем?       — Куда-нибудь за границу, — Кальц вдруг посмотрел на меня с улыбкой, — В Европу или Америку. Я еще сам не решил… но, в любом случае, будет охуенно. Соберем там новую группу, если хочешь.       — Я… вообще не хочу никуда уезжать, — я сказал это, как нечто само собой разумеющееся, — Почему, когда мы еще были в отношениях, ты ни разу не обсудил со мной этот вопрос?       — Юнь, все же очевидно. Если мы вместе, то мы вместе везде.       Я не стал ничего отвечать. Зачем мне его злить в лишний раз, если в итоге все равно он останется прав, а я — «милый наивный дурачок и говорю глупости». И это хорошо, если так, а не «тупая мразь, которая нихуя не понимает». Кальц может улыбаться, называя тебя гнидой, и ты будешь безоговорочно верить в его слова. Кивнешь, думая, и как же ты раньше не замечал того, что ты, оказывается, гнида…       Он привез меня в клуб. Я оказался одет как раз кстати. Купил мне какой-то коктейль, который я выпил практически залпом. Было бы здорово напиться до состояния непонимания того, что происходит вокруг, запереться с ним в кабинке здешнего туалета, потрахаться и через минуту проблеваться от того, что желудок не выдержал тряски. Мне хотелось теперь проводить похожим образом каждый мой день… и я бы проводил, если бы согласился снова быть с ним. Но то, как я лежал один в своей постели днями напролет, меня тоже устраивало.             Ведь однажды я просто не встал бы с кровати. — Ты что-то совсем кислый, Юнь, — Кальц почти коснулся моей головы своим любом, когда мы с ним сидели за стойкой и смотрели, как люди танцуют в неновом сумасшествии. От мерцающих огней у меня уже начинала болеть голова… — Не хочешь тоже потанцевать? Сегодня ты такой красивый. Покажи себя людям.       Мне не хотелось никому показываться. Я был бы счастлив, будь у меня возможность показаться одному только человеку… который сейчас уже был в другом городе примерно в часе езды от нас. Вдруг я вспомнил, как мы с Женей иногда танцевали, и это было невероятно весело. Даже не нужна была громкая музыка и всякое световое сопровождение — все это было в нас самих, в наших головах и душах. Женя всегда сиял яркими вспышками, его смех и улыбки легко наполняли мое разрозненное нутро. Кальц здорово постарался над тем, чтобы лишить меня всякой уверенности в себе. Но зато Женя… старался изо всех сил, чтобы ее вернуть. И у него получалось. Иначе я бы даже никогда не задумался о том, чтобы расстаться с Кальцем, и никто из друзей меня не смог убедить. Но Женино отношение ко мне, неприкрытые забота и любовь вселяло надежду в то, что я могу найти себе… нормального парня…       Я почувствовал, как рука Кальца скользнула по моей талии и осторожно погладила. Он боялся меня, и мне это было странно. Обычно он мог меня хватать, как ему угодно и где угодно, но теперь я смог выставить для него рамки, и он их соблюдал. Наверное, пытался вернуть доверие. Потом, когда я привыкну к нему, снова будет дергать, как хочет. Привычно было даже то, что он мог меня шлепнуть по заднице на людной улице, ведь в любом случае проблемы были бы у него, а не у меня. Хотя, конечно, у меня тоже бывали проблемы с людьми, которым не нравился мой внешний вид или «гейское» поведение…       Его рука поползла вверх по моей спине, пока никто нас не видел в мерцании стробоскопа и пьяном угаре. Я тоже был пьян, как раз настолько, чтобы не оттолкнуть его, но одновременно и не проявить к нему никакого интереса. Осторожно я наклонился к Кальцу и задел губами его ухо, проткнутое сережкой:       — Хочу еще выпить.       Через минуту меня уже ждала запотевшая стопка чего-то крепкого, и я, не думая, выпил. Потом это повторялось еще между нашими с Кальцем бессмысленными разговорами, но когда я понял, что меня немного шатает, отказался пить следующую. Он посмотрел на меня, в очередной раз довольно улыбаясь, и кивнул мне головой в сторону выхода. Этот вечер… совершенно не казался мне праздничным. Все было, как обычно. Пьяные тела трясли мясом на косточках, как и в любой другой день. У каждого был свой повод напиться… и у меня в том числе. Мы с Кальцем протиснулись через толпу, пока он держал меня за руку, чтобы не потерять. Тепло его ладони меня соблазнило. Выйдя в потемки и оставив за спинами басы и неон, мы оказались на свежем воздухе без верхней одежды, которую оставили в его машине.       Не знаю, почему, но я поцеловал его. Дернул за руку, призывая остановиться, и как только он обернулся, впился в его губы. Мы целовались на морозе, я прижимался к нему будто бы в надежде согреться, но все, что я чувствовал — обжигающий холод. Кальц всегда и был таким. Ледяным пламенем, постепенно сковывающем сердце и одновременно разжигающем в нем больную любовь к нему. Эти два чувства — любовь и ненависть, — постоянно соседствовали во мне и никогда не пытались бороться и друг друга вытеснять. Но этим поцелуем я поставил навсегда точку в наших отношениях.       Я понял, что буду вечно сравнивать их с губами Жени. Ни с кем не было целоваться так же приятно, как с ним… Он никогда не пытался вести меня губами за своими, но именно поэтому мне и хотелось им поддаваться. Кальц целовал настойчиво, иногда грубо, подавляя во мне меня же. Поцелуи Тимура всегда оставляли отпечаток униженности, потому что стоило увидеть после его лицо — самодовольное и уверенное в том, что ты должен быть счастлив, раз уж он снизошел до поцелуев с тобой, как все удовольствие его губами перечеркивалось. Так что… я решил.             Женя выиграл.       — Кальц… — оторвавшись, я наклонился назад в его крепких объятиях, — Я все решил. Мы расстаемся.       Прозрачные глаза его за мгновение стали ярче. Он сразу же замотал головой, хватая меня крепче за пояс. Конечно, он был против. Но я больше не мог терпеть его. Его касания, речи, его лицо и даже, блять, голос, перестали быть мне нужны. Он смотрел в мое краснеющее от холода лицо, пока я отталкивался пальцами от его груди. На нас почти не падал свет от фонарей, к счастью, так что мы могли себе позволить поговорить настолько долго, насколько это требовалось.       — Ты не можешь так со мной поступить, — я почувствовал боль, когда Кальц стиснул пальцами мою талию, — Я столько всего тебе дал, и ты хочешь просто взять и уйти… Что с тобой происходит? Хочется по хуям попрыгать? Я тебе разрешу, если… если…       — Не разрешишь, — я поймал его вновь на моменте, когда ему стало нечего сказать. Было странно смотреть, что он так не уверен в своих словах, и мне было даже интересно, откуда в нем взялась эта слабость духа. Будто что-то сломило его… Может быть, его любовница Анастасия смогла сделать что-то, чего я не смог сделать с ним?..       — Твой Тимур уехал, да и Женя тоже. Ты им не нужен, — на лице напротив меня появилась улыбка, пытающаяся быть надменной, — Ты нужен только мне. Я люблю тебя больше, чем кто угодно в этом мире. Ты же знаешь…       — Нет, — вдруг я вырвался, тут же отмахиваясь от всех его попыток прикоснуться ко мне вновь, — Хватит, не надо меня уговаривать. Мы расходимся навсегда. Я устал от тебя и твоих выходок.       — Это я-то, по-твоему, делаю выходки?!       — Я не собираюсь даже выяснять с тобой отношения. Просто открой машину, и я заберу свои вещи…       — Юня, — вдруг он дотянулся до меня опять и сильно схватил за запястье, выворачивая его же у меня перед лицом. Я охнул и скорчился, глядя на то, как из его приоткрытого рта стал вырываться парок на холоде, — Что ты за тварь такая? Зачем все это, объясни?! Ты ведь понимаешь, что все равно будешь моим!       Поначалу мне стало страшно, когда я взглянул на его обезумевшие глаза. Но скоро страх сменился безразличием — стало все равно, ударит ли он меня или вообще убьет. Я бы сам себя убил в любом случае, разве что, может, позже… На миг Кальц ослабил хватку, и я вырвал кисть из его пальцев. Он хотел схватить меня снова, но я грубо отмахнулся, почти ударяя его по руке. Это его обескуражило, и я воспользовался его замешательством, чтобы вытащить ключи от машины из кармана его брюк. Я почти побежал к ней, хотя она и находилась в десяти шагах. Мне просто хотелось сбежать от Кальца, стать немного подальше от него, чем был.       — Ты сейчас наделаешь много глупостей, Юня, и мне придется тебя как следует проучить, — он почти рычал, догоняя меня, а я уже вытаскивал свою куртку с заднего сиденья. Я не дал ему подойти, отступив на пару шагов, стоило ему только приблизиться, — Не усугубляй.       — Мне посрать, Кость, — называя его так, я всегда словно пытался заставить его обнажить свои настоящие чувства, сбросить маску этого опасного, безразличного ко всему типа. Честно, я и правда мечтал увидеть его таким, какой он есть, хотя бы раз. Все, что он говорил и делал, мной ощущалось, как нечто напускное. Он будто играл чью-то роль… и думал, что может меня удержать, если будет жестоким и грубым, — Я ухожу. Мне все это надоело…       — Юня…       — Не перебивай, — уже просунув руки в рукава, я замер в трех шагах от него и стал говорить громче, — Если хочешь смотреть на меня, следить и все такое — пожалуйста. Но не смей ко мне приближаться, и… и уж тем более не трогай больше Женю.       — Хочешь мне поугрожать?       — Да, хочу. Потому что если посмеешь подойти ко мне… клянусь, Кость, я просто уеду и ты никогда, нахуй, меня не найдешь. Не сможешь даже посмотреть в мое окно, как делаешь это обычно. А уж если что-то случится с Женей… я жизнь положу на то, чтобы тебя, сука, посадить в тюрягу. Я уверен, Тимур с радостью мне поможет, да и за тобой столько грехов, что хоть за что-нибудь, да притянут. И хуй с ним, если даже это у меня не получится — я сам тебя убью блять. И глазом не моргну.       — Какая же ты мразь… — Кальц запрокинул голову, глядя в темное небо последнего дня в году, — …ублюдок ебаный, брошенный своей семейкой. Я тебя, считай, подобрал, я оплачивал все твои прихоти, а тебе оставалось лишь зад подставлять поудобнее. Ты — такая же шлюха, как и все!       Его слова меня внезапно ранили. Да, семья меня практически бросило, отец откупался деньгами, лишь бы только не иметь со мной дела. Про мать и говорить нечего… Но даже так, я не чувствовал больше себя одиноким. Прикрыв глаза, я вспомнил то, что Женя мне говорил перед тем, как уехать… о том, сколько человек переживали о моей судьбе с Кальцем. Но особенно… особенно боялся сам Женя. Мысленно я прикоснулся к нему в этот момент и услышал в голове его слова: «Успеешь, если захочешь». Кажется, это было последнее, что он мне сказал…       — Я не просил меня обеспечивать, это было только твое желание. Так что я ничем тебе не обязан! Но за то, как ты смеешь меня упрекать, я тебя просто ненавижу, — с силой я швырнул ему ключи от машины, и он, как раз успевший посмотреть на меня, с трудом поймал их, — Катись, нахуй! К своей новой дурочке. Надеюсь, она окажется умнее меня и не потратит несколько лет на то, чтобы понять, какой ты мудак.       — Ты не уйдешь, Юня, — Кальц выглядел, как голодный хищник. Он напомнил мне о том дне, когда ворвался ко мне домой и набросился на нас с Женей. Но Жени сейчас не было рядом, так что мне не было так страшно.       — Еще как уйду! Не забудь о том, что я сказал. Посажу или прикончу, — попятившись, я сделал несколько шагов назад, и когда увидел, что он не двигается следом, отвернулся. Мои руки дрожали то ли от холода, то ли от страха, и мне не верилось, что я просто ухожу, а он стоит и смотрит…       — Все равно ведь прибежишь! — вслед себе я услышал только слегка неуверенный возглас, в ответ на который только поднял руку над головой, показывающую назад средний палец. Пусть представит, как я сую его в него как можно глубже, желательно по локоть. Только в эти секунды я, наконец, почувствовал, как постепенно освобождается не только моя покалеченная душа, но и тело. Меня будто всего расковало, даже мороз не помешал. Через минуту я ускорил шаг, а через две уже начал бежать.       Меня несло в никуда. Я бежал по снегу, улыбаясь, как идиот. Да, конечно, я понимал, что Кальц, возможно, еще появится в моей жизни, но теперь я был уверен, что смогу сказать ему «отъебись». И почему только подойдя к точке, когда я уже готов проститься с жизнью, я смог послать его? Мне не хватало смелости и не было должной мотивации, а теперь, похоже, появилось и то, и другое. Так я и бежал, встреча не менее странных людей по дороге, которые улыбались, видя меня. Так меня притащило на какую-то остановку… и я замер.       В телефоне на часах было чуть больше восьми. В кармане, к счастью, лежали деньги, даже больше, чем могло пригодиться для того, чтобы доехать домой. Что-то заставило меня задуматься. Сегодня же, все-таки, Новый год. Я мог отправиться хотя бы на Баумана и потусить там, посмотреть на елочку, ведь у меня появилось хорошее настроение, в кой-то веки. Я подумал, где бы мне хотелось встретить Новый год больше всего? Но в мысли не приходило ничего, кроме Жениных объятий…       Через десять минут я уже ехал в автобусе на вокзал, говоря по телефону с Даней. Тот, конечно, удивился, но сказал мне адрес Жени. Я почти молился, чтобы успеть на поезд не позже десяти часов. На вокзале я сначала заметался, оказавшись там нем впервые за много лет. К счастью, я успел неплохо отрезветь и нашел то, что мне нужно. Над головой тикали часы, пока я стоял в очереди за билетом, и спросив, какой ближайший поезд до Зеленодольска, получил ответ — «21:05». Это было прекрасно, настолько, что я почти подпрыгнул на месте, а в груди все затрепетало. Я купил билет и сразу поспешил выйти на платформу, чтобы не упустить его.       Плевать было на холод, на то, что мерзли руки, пока я стискивал этот билетик в них. Ветер копошился в моих волосах, постоянно срывая с головы капюшон. Наверное… Женя, если не прогонит, будет ругаться, что я опять без шапки. И пусть ругается — я, глядя на него, буду только улыбаться… Только что я понял, как сильно успел соскучиться. Женя был единственным поводом, по которому я по своей воле встал бы с кровати не для того, чтобы удавить себя где-нибудь на балконе, а чтобы… сделать что-то для него. Завтрак? Просто чай? Сесть рядом и послушно учить конспект? Хорошо. Для тебя, любимый, сделаю что угодно.       Полупустой поезд вез меня через заснеженные леса и поля. В кабинке туалета я стер остатки помады с губ переодел кроп-топ на водолазку, что взял с собой. Как же повезло, что я додумался до этого! Для Жени мне не нужно было наряжаться — я знал, что он примет меня такого, какой я есть. И вот, сев на мягкую скамейку на краю вагона, где еще было человек десять от силы, я выдохнул. В ушах моих были наушники, расслабляющие меня еще больше, чем я уже был. Наконец, я почувствовал себя свободным.       Пытаясь освободиться от своего прошлого, я не стал включать свой плейлист, а выбрал раздел рекомендации на основе прослушанного. Я и так в последнее время часто слушал Женины песни, так что мне быстро предложили похожее на его треки. «DPR IAN — Nerves». Звучало здорово, и голос такой приятный… Я невольно заулыбался, не веря в то, что могу, оказывается, слушать и такую музыку. Я даже сумел представить, как мы с Женей могли бы под нее танцевать…       Только бы он открыл мне дверь…       Первого января следующего года я проснулся первым. Женя спал сладко, и я только слегка приподнял голову с его груди. Надеюсь, никто из его родни не заходил к нам, иначе могли не то подумать, ведь мы спали в обнимку. С другой стороны, можно было просто сказать, что мы были пьяны… Опустив голову обратно, я начал улыбаться. Ночь накануне была сумасшедше богата на эмоции. Для меня, конечно, важнее всего было то, что Женя не злился и встретил меня радостно. Значит, тоже скучал… Я вынул одну руку из-под одеяла и дотянулся до его волос, осторожно приглаживая их назад, чтобы отдельные прядки не щекотали его лицо. Как же он был красив, просто блядство. Так же, как и в тот день, когда я впервые его увидел. Никогда мне особо не нравились блондины, да еще и с карими глазами… но этот — что-то с чем-то.       Мне так захотелось его поцеловать, и все тело уже пылало от вожделения… но я только гладил его волосы и наслаждался теплом его тела. За стеной послышался какой-то шум, и тогда я понял, что кто-то там уже не спит. Наверняка будет второй день празднества… как это бывало обычно. Пока я смотрел в стену и думал об этом, вдруг ощутил Женины пальцы на своей шее. Охнув и повернувшись на него, увидел приоткрытые глаза и губы, двигающиеся в мою сторону. Он смело меня поцеловал, будучи спросонья, потому что движения его были неаккуратными, но до жути жадными. Это так возбуждало… только все равно пришлось мягко оттолкнуть его через пару секунд.       — …подожди, Жень. Забыл, где мы? — шепотом спросил я, не находя сил, чтобы перестать улыбаться. Он вдруг тоже дернул уголком губ и закрыл глаза, немного хмуря брови:       — Ко мне без спросу никогда никто не заходит… — эти слова вызвали смешок у меня, — Но даже если зайдут, я не побоюсь рассказать все, как есть.       Широко улыбаясь, я сам наклонился к нему опять, целуя заспанные губы. Мне до последнего не верилось в свое счастье, но почему-то именно тогда, в спальне его родного дома, я полностью смог ощутить все, как есть.       Ощутил его крепкие пальцы, жадные до поцелуев по всему моему телу губы. Алые от смущения щеки прижимались к моим, а сдержанные стоны ласкали уши и шею, доводя до мурашек. Его лицо обдавали лучи морозного солнца, когда он выпрямлялся на руках и пытался отвлечься, чтобы наше удовольствие продлилось как можно дольше. Я укусил его плечо, дрожа и прогибаясь в спинке, когда мое тело охватило волной экстаза. Женя спросил разрешение перед тем, как собирался закончить, этим в очередной раз признаваясь мне в любви. Я позволил, отвечая ему взаимностью. И напоследок мы, томно глядя друг на друга, снова поцеловались, окончательно растворяясь в эйфории нежной влюбленности.