Город снов

Ты спишь, мой каменный принц, Объятый вольной Невою Ты, как и я, молчалив, Окутан холодною мглою...

      Дрожащие заледенелые пальцы словно из последних сил сжали такой же ледяной телефон. Монотонные гудки, вперемешку с осенним промозглым ветром больно резали слух. Снова и снова, одни и те же цифры знакомого и в то же время чужого номера — и снова без ответа. Ветер подул сильнее, будто насмехаясь, почти что скинул потрёпанную сумку с покатого плеча, обтянутого тонкой тканью куртки не по погоде. И снова монотонные, такие одинаковые гудки.       Замерзая в университетском дворе, теребя ледяными пальцами потертую лямку оставшейся еще со школы сумки, паренек, больше похожий на нахохленного воробушка, пытался дозвониться до друга, с которым снимал одну квартиру. Цены высокие, а далеко от центра жить не хотелось, вот и делили они небольшую квартирку на Гатчинской. Двум творческим людям, успешно отвоевавшим себе место в академии Штиглица, было не просто тесно, а очень тесно. Все стало хуже лишь тогда, когда Даниил, успешно отмораживающий себе все важные органы на холодном питерском ветру, принес домой книгу, обложкой которой заинтересовался на витрине книжного магазина.       Сосед по квартире, с детства названный Андрюшей — именно не Андреем — оказался ханжой и попросил спрятать книгу в шкаф, а также читать, когда он этого не видит. Роман между двумя мужчинами, разворачивающийся в книге, вызвал бурю негодования, и Даниил в порыве злости не высказал, а выплюнул то, что совершенно не против таких отношений.       Вот и стоял теперь, забывший ключи дома, слушал гудки в телефоне, переминался с ноги на ногу, а в голове противный Андрюшин голос так и говорил: «Не трогай руками мои вещи, не ешь моей ложкой, не пей из моей чашки, а еще лучше — ищи себе отдельную квартиру и води туда кого захочешь». А кого ему было водить? Да и в одиночку квартиру ему не потянуть. Подработки едва хватало, чтобы оплатить половину стоимости аренды, не очень сытно поесть, а остальное спустить на необходимый для учебы инструмент. Над ним и так иногда посмеивались, что носит все в потрепанном мешке, мол, на сумку денег не хватает, а он утешал себя тем, что хоть хватило ума учиться бесплатно. Вслух он, естественно, этого никому не говорил.       Глядя на старую крышу со струпьями ржавчины, Даниил не смог сдержать слез. Все казалось грустным, серым, унылым и холодным. День клонился к вечеру, обшарпанный нос старого кроссовка ломал тонкий ледок на луже, ноги безнадежно закоченели, а в трубке, кроме гудков, так ничего и не было слышно.       Нехотя покинув университетский дворик, парень осмотрел дорогие машины на парковке — почти каждый день одни и те же — поправил тяжелую сумку на плече и двинулся вдоль по переулку, свернул на набережную Фонтанки, шел и шел вперед, все глубже зарываясь обветренным лицом в тонкую демисезонную куртку. Вторая декада ноября не так бы напоминала о себе, если бы было во что переодеться. Но на теплую одежду он еще не заработал. Все время думал, что от академии до дома не так далеко, а потому можно и в кедах всю зиму.       В трубке снова только гудки. Кто-то посигналил слева, стоило перепрыгнуть через высокий поребрик, чтобы не по переходу перебежать улицу. Не сбили в этот раз. А повезло ли? Когда не пускают домой, податься больше некуда, холодный ветер с мокрым снегом летит в лицо, а все внутренности трясутся от холода, не лучше ли прекратить все это в один миг?       Нет. Не здесь. Лучше, чтобы не нашли. А еще лучше, чтобы даже не подумали искать. Ну кто он такой? Не самый приметный студент второкурсник, которого и в лицо-то узнают не все преподаватели. Родители спохватятся только тогда, когда он не приедет на каникулы. А за это время худое тело уже смоет сильным течением, река обрастет льдом, и никто не вспомнит, что был когда-то такой паренек, которого звали Даниил Котов.       Данечка. Даня. Его имя. А что это такое? Всего четыре буквы. Все знакомые его произносят, родители так обращаются, когда чего-то просят. Все его произносят, кто знает, как его зовут. Он сам, если его спрашивали, произносил свое имя. Четыре буквы. Это его название. Это название придумали родители. А почему? Почему не другое? А если бы было другое… Какая разница? Он знал людей с таким же именем, как у него самого. У них было одинаковое название, но они были абсолютно разные. Зачем ему это имя? Оно ведь ничего не значит. Совершенно бессмысленные четыре буквы, ведь никто и не пытался назвать его полным именем. Никогда. Он до него еще не дорос. Да и не дорастет уже.       Ветер ревел в ушах, поток автомобилей слепил фарами, старые зеленые фонари горели над головой теплым светом, а Даниил все мысленно повторял свое имя. Повторил его раз тридцать, пока оно не превратилось в бессмысленное чередование звуков, в шум, в невесомую пыль.       Еще до 1879 года местные жители старались обходить стороной места вблизи Литейного двора, всегда шептались о десятках несчастных случаев, трагедий и непонятных происшествий. Сейчас же двадцать четыре метра черной воды скроют под собой нескладного подростка. Происшествие? Трагедия ли? Ему все равно.       Из чьих-то рассказов он помнил, что согласно одной из легенд, во времена правления Анны Иоанновны в стену моста заживо вмуровали ведьму, смех которой слышно после очередного самоубийства.       Он ухватился за обледенелую опору Литейного моста, прикрыл глаза и прислушался к посторонним звукам. К смеху. Не звучит ли? Все тело покрылось мурашками. Легкая куртка совсем не грела, грудь свело от холода, губы занемели. Нужно было что-то сказать, может быть, даже что-то оставить. Кому? Вот так, совсем не обращая внимания на редких прохожих, безучастно бегущих мимо, он ловко забрался на ограждение и уселся на столбик, свесив ноги вниз.       А так ли обидно звучали слова, сказанные соседом? Или дело не в нем? Даня сильнее распахнул куртку на груди, чтобы надышаться, и наконец признался самому себе, что боится того, что вытворяет собственное тело. Оно работает не так, и эта книга, этот несчастный роман был всего лишь сигналом. Его телу это интересно, а вот голова отчаянно сопротивляется это принять. Он представил, как всю жизнь из-за этого будет один, как не сможет ни с кем дружить, как будет охранять свой секрет, как будет сложно жить с девушкой, к которой не тянет, и как сложно будет просто поздороваться за руку с парнем или с мужчиной. Оно не должно было быть так, но где-то в глубине души он понимал, что иначе быть не могло. Ему помогли. Но этого он тоже никому уже не расскажет.       Тяжелая сумка тянула обратно, била по ограждению, стоило пареньку пошевелиться, все земные вещи в ней все еще ждали прикосновения его рук. Он же думал только о том, что такой огромный якорь не даст ему далеко уплыть. В воде растворятся краски, всплывут ярким пятном и обозначат спасателям место происшествия.       Молния старой сумки была наполовину сломана и постоянно расходилась. Сама же сумка, застрявшая где-то в рельефе ограждения в полуперевернутом состоянии, так и грозилась избавиться от всего содержимого: стопок набросанных наспех эскизов, рассыпавшихся по дну сумки затупившихся карандашей и ластиков, остатков недоеденного скудного ужина, купленного в университетской столовой.       Усиливающийся ветер нещадно щипал оголенную кожу парнишки, пробирался под тонкую рубашку, распахивая полы куртки еще шире. Холодные иглы мокрого снега обжигали, но Дане было всё равно. Он сделал глубокий вдох, не заботясь о том, что возможно, он простынет и завтра будет чувствовать себя плохо — а будет ли у него это «завтра»? — взглянул на чёрную блестящую гладь воды и начал медленный обратный отсчёт от десяти до нуля.       Сломанная молния всё же напомнила о себе: несколько эскизов вылетели из сумки из-за сильного ветра. На мгновение Даня опешил и даже попытался схватить листочки рукой, качнулся на перилах и быстро оставил эту затею, позволяя им разлететься по мосту или упасть в реку. Сейчас Даня мог видеть, как медленно расплываются карандашные штрихи, а потемневшие кусочки бумаги уходят под воду. Он покачал головой, нервно усмехаясь: слишком символичное событие перед тем, что он собирался сделать. — Люди не умеют летать…       Даня вздрогнул от чужого голоса, прозвучавшего, словно гром. Слова были сказаны слишком чётко и даже заглушили шум ветра и проезжающих мимо редких машин. Он громко сглотнул, чуть не разжав ладони. Увидел краем глаза моргающие оранжевые сигналы повторителей. Только бы не полиция, только бы не они! Для своей же безопасности Даня решил не оборачиваться. — Вы это сейчас мне сказали? — глухо спросил он, поражаясь, насколько чужим звучал собственный голос. — Я здесь не вижу больше никого, кто бы пытался перелезть ограждение, — парировал незнакомец.       Даня всё же позволил себе обернуться. В темноте разглядеть незнакомца было не так уж и просто, но парнишка отметил его высокий рост, русые волосы и тёплый вязаный шарф, почти касающийся его подбородка. В руках он держал один из незаконченных Даней эскизов. — Это ты сам нарисовал? — незнакомец кивнул на эскиз, сделав небольшой шаг вперёд по направлению к Дане. — Это очень красиво. — Не подходи! — взвыл Даня, снова едва не разжав руки.       Незнакомец поднял руки вверх в примирительном жесте и стал усаживаться на невысокое бетонное ограждение, совершенно не жалея своего длинного пальто. — Хорошо, я просто посижу тогда тут, ладно?       Данька начал закипать. — Вам тут не цирк! — рявкнул он.       Вместо колкого замечания в ответ незнакомец искривил губы в красивой, немного снисходительной улыбке. — А я не люблю цирк, я больше люблю театр, — задумчиво проговорил он, глядя на небо. — Недавно там ставили хорошую драму… — Зачем вы это мне рассказываете? — сдался Даня. — Люблю говорить с незнакомцами, — нарушитель данькиного спокойствия просто пожал плечами, но Даня твердо решил, что отступать он не намерен. — Тогда найдите другие свободные уши! — снова повысил он голос и кивнул на машину. — Вас оштрафуют. Тут нельзя стоять… — На ограждении сидеть тоже нельзя, — ловко парировал незнакомец, снова улыбаясь. — Ты не ответил мне про рисунки… — Почему я должен вам ответить? — Мне интересно, с кого ты рисовал это чудо.       Дане не обязательно было поворачиваться, чтобы посмотреть на рисунок, он и так знал, что на последних нескольких лекциях по архитектуре, задания которых он уже сдал, он занимался тем, что рисовал совершенно бесполых и безликих ангелов — отрабатывал референсы. Эскизов было много, все они были разными и все одинаково перечеркнутыми. — Это ангелы, — устало вздохнул он. — С кого можно рисовать ангелов? Что вы пристали ко мне?! Если нравится, то забирайте! Возможно, завтра у них будет хоть какая-то цена.       Незнакомый мужчина сунул акварельный листок в трещину в бетоне, сидя подвинулся ближе и ослабил узел шарфа, растянув его пальцами. — Может быть, ты дашь мне руку, чтобы я тебя вытащил?       Даня молчал, только горбился сильнее и сжимал перила отмороженными пальцами. Идущие вдалеке люди предпочли остановиться, кто-то жестом просил перейти на другую сторону или просто подождать. — Вам заняться больше нечем?       Данька обернулся через плечо, туда, где сидел говорящий с ним незнакомец, но не заметил его. Очередной порыв ветра ударил по щеке, прикрыл один глаз отросшими темными волосами, а затем грудь сдавило тяжелыми тисками. Даня успел заметить только то, как вверх взлетели его ноги в кроссовках, успел ощутить, как тяжелая сумка снова потянула к земле. Он зажмурился, громко вскрикнул, сжался и завалился на спину.       Когда загнанное сердце немного успокоилось, а глаза смогли открыться, первым делом Даня ощутил запах свежего парфюма, а только потом чужое тепло отмороженной поясницей. Он обмяк, взглянул в глаза мужчине снизу вверх и крепко зажмурился. — Я же просил дать мне руку, — легко усмехнулся незнакомец, сильнее сжимая в руках подростка, который едва сам смог встать на ноги.       Насмерть замороженные ступни свело, по телу пробежались разряды тока. Очень неприятно. Расстегнутая сумка теперь совсем болталась вверх тормашками, а из нее торчал вместе с листами дорогой набор масляных красок, купленный только на прошлой неделе в «Художнике». Стало жалко денег, значит, они ему еще нужны. И краски нужны, и рассыпавшиеся по мосту безликие ангелы, и поношенные кеды, и даже холодный ветер с запахом реки.       Прижатый спиной к чужой груди, Даня чувствовал себя, мягко говоря, странно. Вся ситуация напоминала трагикомедию, акты которой так некстати затянулись. И что это за внезапная забота? — Потому что я не люблю, когда на моих глазах случаются глупости.       Только сейчас Данька понял, что задал вопрос о заботе вслух. — Да какое вам вообще дело до меня?! — снова огрызнулся паренек, пытаясь подвигать плечом, чтобы выпутаться из железной хватки. Но незнакомец держал крепко. — Тебя нужно увезти отсюда, пока ты не наделал ещё больше глупостей, — мужчина проигнорировал данькины возмущения, немного ослабляя объятия, но всё ещё держа его в кольце рук. — А вдруг вы маньяк? Почему я должен вам верить? — Даня скривил гримасу, включая дурачка.       Вышло совсем не весело, и он уже был готов хлопнуть себя по лбу за чрезмерное ребячество. Ему показалось, что он и так слишком сильно открылся этому странному человеку. — Тогда тебе точно нечего терять, — незнакомец снова беззлобно улыбнулся, пожав плечами и кивнув в сторону моста, где ещё недавно Даня собирался свести счёты с жизнью.       Очень не хотелось включать разум и что-либо анализировать, но всё случилось само собой. Даня сдался. Незнакомец медленно раскрыл объятия, выпуская паренька, но позволяя ему идти немного впереди себя, загораживая обратный путь — мало ли что взбредёт ему голову. Даня послушно шел рядом, едва ли сдерживая нервный смех. Ситуация походила если не на театральное представление, то на глупый американский ситком точно. — Не скажешь мне, как тебя зовут? — обратился мужчина к Дане, когда помог ему застегнуть ремень безопасности на переднем сидении. Сам же он расположился в водительском кресле.       Стараясь показать своё раздражение, приправленное пофигизмом, Даня, как мог, попытался скрыть своё приподнятое настроение, едва ощутив тепло. В чистой машине незнакомца работала печка, а сидение, на котором сидел Даня, приятно подогревалось. Ледяная судорога постепенно отступала, а хронический недосып и усталость давали о себе знать. — А ты тоже не представился, — буркнул Даня, скрещивая руки на груди. — Александр, — незнакомец повернулся к Дане, снова лучезарно улыбаясь.       Сейчас, при свете, Даня мог разглядеть своего «спасителя». Черты лица Александра были чересчур мягкими, настолько, что было сложно сказать, сколько ему на самом деле лет. Серые глаза пронзали насквозь, словно ледяные иглы, от которых Даня ещё недавно спасался. Как самый настоящий художник, Даня не мог не отметить, что несмотря на холод в глазах, Александр обладал одной из самых тёплых улыбок на свете. Разглядывать эту улыбку, однако, было немного неловко: пухлые губы на чужом лице так и притягивали данькин взгляд, и чтобы побороть своё смущение, Даня сразу же перевёл взгляд на куртку, делая вид, что отряхивается. — А меня зови, как тебе хочется, — для показательности своего равнодушия огрызнулся Данька. — Прямо как земля и небо… — вдруг проговорил Александр. — Что? — Даня опешил. — Необычная внешность. Что только не делают подростки, чтобы выделиться. Но это красиво, — заметил Александр. — Ах это… Я таким родился, — робко отозвался Даня, потупив взгляд на свою куртку.       Данины глаза всегда не только вызывали у всех знакомых море вопросов, но и привлекали к себе слишком много внимания — наверное, даже больше, чем того бы хотел сам Даня. С самого детства, едва ему исполнилось пять, глаза парнишки поменяли цвет. И он, и его родители думали, что глаза так и останутся сине-голубыми, но в какой-то момент Даня обнаружил, что один глаз стал зелёным. Сколько бы Даня ни пытался это выяснить у родителей, а потом врачей, все разводили руками, указывая на редкий феномен и называя это гетерохромией. — И не шутишь? — Александр прищурился, пытаясь заглянуть в данькины глаза. — Не шучу, — Даня смутился ещё больше. — Ты скажешь, куда тебя довезти? — Александр отстранился так же резко, как и придвинулся, и положил руки на руль. — Можешь высадить хоть здесь, мне все равно. — Даня снова вернулся к своему фирменному состоянию обиженного ёжика. — Ну просто герой, — рассмеялся Александр. — У тебя от холода уже даже губы не двигаются и посинели все.       Даня проигнорировал едкое замечание. — Делай, что хочешь.       Александр повернул ключ в замке зажигания, запуская двигатель. — Тогда едем ко мне домой. Не боишься? — он прищурился, делая голос на полтона ниже.       Даня закатил глаза. — Спросили у того, кто только что висел на перилах моста…       Машина тронулась с места. Всю дорогу Даня старался сохранять спокойствие, усиленно глядя в боковое окно. Ночной Петербург всегда завораживал его, особенно небо. Летом, во время белых ночей, Данька часто проводил время на набережной или на Марсовом поле, таская с собой альбом с эскизами, или даже мольберт, когда позволяло время и настроение. Весной белых ночей ещё не было, и Данька мог глазеть на звёзды по дороге домой из академии, засидевшись в студии. Несмотря на позднее время и недосып, Даня часто доходил до дома пешком, бесшумно открывал дверь и ложился спать в свою комнатку, стараясь не разбудить уже уснувшего противного жаворонка-соседа.       Сейчас, в начале ноября, небо Петербурга выглядело просто серым. Не перламутровым, как это иногда бывало зимой, а монотонно-серым из-за затянувших его тяжёлых облаков. И хоть Даня и любил дождь, особенно слушать, как его капли стучали по подоконнику в коридоре, где он сидел перед лекциями, но невозможность видеть звёзды осенью удручала его.       Машина свернула на Мытнинскую набережную, и Данька встрепенулся. Район был знакомым, даже более чем: он часто возвращался этой дорогой до дома, предпочитая пройтись вдоль Стрелки Васильевского острова. Каждый домик, раскрашенный в пастельные тона, словно переносил парнишку в другую эпоху. При виде таких домов Данька думал разве что о музеях, вроде Эрмитажа, но уж никак не мог подумать, что здесь мог кто-то жить. Александр тем временем молча выкрутил руль, заворачивая на подземную парковку. — Мы на месте, — объявил он, глуша двигатель.       Даня сидел сложа руки на коленях и уставившись вперёд. — Это же не шутка, да? — прошептал он.       В ответ Александр изогнул бровь в замешательстве. — То есть ты хочешь сказать, что ты живёшь здесь? — наконец собрался с мыслями Данька. — Нет, я привёз тебя на подземную парковку, чтобы убить и спрятать тело в багажнике, а потом сбросить в Неву, — без запинки произнёс Александр. — Ты же сам сказал, что я маньяк.       Как бы Даня ни боролся со своим внутренним «я», не рассмеяться на шутку, которую сам же начал, он не мог.       Он вышел из машины, осторожно закрывая за собой дверь, и покорно пошёл за Александром, ступая практически след в след. Задержавшись в парадной, разглядывая каждую деталь лепнин и пытаясь запомнить их для очередного эскиза, Даня вертел головой из стороны в сторону. Очнулся он только тогда, когда Александр окликнул его, уже скрывшись на верхних этажах лестницы. — Я не буду заставлять тебя остаться, но настаивать буду. У меня есть свободная комната, где ты можешь переночевать, — Александр небрежно кинул ключи от машины на тумбочку, снимая с себя длинное пальто и кеды, тоже явно не по погоде. — Боишься, что я решу повторить свой поступок? — передразнил его Данька, скидывая свою многострадальную сумку на пол и ненавязчиво разглядывая минималистичный интерьер. — Снаряд в одну воронку дважды не попадает, да и сил в тебе не осталось, — Александр стянул с себя толстовку, оставаясь в одной футболке. — Не боюсь, честно. Боюсь, что ты будешь упрямо сидеть на улице и насмерть замерзнешь.       Данька фыркнул, небрежно скидывая промокшую куртку с плеч. Александр тут же протянул руки к вещи, чтобы повесить её сушиться. Парнишке ничего не оставалось, кроме как покорно согласиться и проследовать в кухню. — Зачем ты это сделал? — Даня гипнотизировал налитый в голубую керамическую чашку зелёный чай. — Я уже сказал — потому что люди не умеют летать, — Александр сидел напротив, опустошая свою чашку крупными глотками. — А если совсем серьезно? — спросил Даня уже немного тише.       Александр отставил кружку в сторону. Даня напрягся, когда серые глаза буквально впились в него ледяным взглядом. — Потому что из любой ситуации есть выход, — серьезно ответил Александр.       Даня протянул руки к чашке, устраивая их на ней, чтобы погреть. Сделав небольшой глоток, он отметил, что легкий лимонный вкус — то, чего ему не хватало сегодняшним вечером. — Выход, может, и есть… мне интересно, как я туда вход нахожу, — пробурчал он. — Ты художник? — Александр решил сменить тему. — Учусь в академии, — равнодушно отозвался Даня. — Я не буду спрашивать, что тебя толкнуло на этот шаг, но мне действительно очень интересно, — честно признался Александр. — Пожалуй, я не могу сказать, — ответ Дани прозвучал слишком быстро, но парень действительно не был готов это объяснять. Слишком сложно. Да и нужно ли это? Увидит ли он вообще этого человека снова? — Считаешь, что я не пойму? — Поймешь. Я уверен, что поймешь, но это очень личное… и мне стыдно, — объяснил Даня, поражаясь своей откровенности. — Я попрошу тебя поесть и выпить горячего чая, — Александр кивнул на кружку в руках парнишки, вставая из-за стола. — Ты ешь свинину?       Даня коротко кивнул. — Если разрешишь мне самому помыть за собой посуду.       Александр немного подвис возле раскрытой дверцы холодильника. — Это и есть то самое «личное»? — недоверчиво спросил он. — Я не заразный и ничем не болею, — Даня сделал маленький глоток чая. — Это просто мое условие.       Он предпочел есть молча и медленно, чтобы не показать, насколько сильно он голоден. Когда Даня в последний раз нормально питался? Летом? Когда ездил к родителям? Непонятно, понял ли Александр, что Даня просто смущается, но первым разделался с ужином и вышел с кухни, сказав, что разберет кровать в гостевой комнате.       Стоя у раковины и натирая тарелки губкой, Даня рассмеялся, а потом заметил, что из глаз текут слезы. Было совсем невесело, и вся ситуация казалась абсурдной. Почему его жалеют совершенно посторонние люди? А что будет завтра? Куда ему идти? Кроме работы и академии ничего не осталось, а деньги за полный месяц аренды квартиры он уже отдал.       Даня осторожно вошел в комнату, где горел свет, увидел там Александра, одетого в огромный махровый халат, и тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание. — Я не буду тебе мешать и заходить к тебе тоже не буду, — первым заговорил мужчина, когда прикрыл разобранную кровать одеялом. — Не подумай, что я сумасшедший, но отпускать тебя на холод и всю ночь переживать о том, не сделал ли я глупость, мне не хочется. — Да я понимаю, — вздохнул Даня и осторожным шагом двинулся к занавешенному окну. — На самом деле я бы вряд ли это сделал, но так иногда лучше думается. Сидя на теплой кухне, я бы точно не нашел ответа на то, что действительно меня беспокоит.       Присев на край кровати, Александр выключил верхний свет и оставил только ночник. Наблюдал за нерешительным подростком, который боялся даже тронуть штору, чтобы лучше рассмотреть улицу. — И как часто ты создаешь себе подобные ситуации?       Даня молчал, вглядывался в темноту широко раскрытыми глазами и цеплялся пальцами за подоконник. — Ты действительно тут живешь? — наконец спросил он, обернувшись через плечо. На что получил почти равнодушный кивок.       Никогда еще Даня не смотрел на набережную с такого ракурса. С последнего этажа хорошо просматривался Петропавловский собор и почти вся территория крепости, виднелся пустующий пляж и Кронверский мост. Рядом с домом к воде спускалась лестница. — Когда-то эта лестница вела к плавучему ресторану «Кронверк», на палубе которого Евгений Татарский снимал эпизод кинофильма «Золотая мина», — Даня вздрогнул от голоса, но не повернулся. Не испугался даже тогда, когда почувствовал чужое присутствие совсем близко. — Потом его сменила шхуна «Минхерц», у которой оказалась непростая судьба, теперь тут разместился дебаркадер МЧС и причал аквабуса. Грустно, да?       Даня честно пожал плечами. — Да не очень. Откуда ты это знаешь? — Бабушка рассказывала, она жила тут раньше. Теперь я тут живу один.       Знобно поежившись и вжав голову в плечи, Даня прошел к кровати и долго думал, а будет ли приемлемо сесть на нее прямо в джинсах. Надо было раздеться, и спать очень хотелось, но выгонять хозяина, так любезно предоставившего свою комнату незнакомцу, было совсем неудобно. — Саш… — тихо позвал он и осекся, буквально замер, когда в полумраке серые глаза молниеносно встретились с его и испуганно расширились. — П-прости, пожалуйста…       Даня даже забыл, что хотел сказать, стыдливо отвернулся и снова поежился, потирая себя за плечи. — Ты что-то хотел спросить? — Нет, — быстро отчеканил паренек и покачал головой. — Я просто хотел сказать тебе спасибо.       Александр снисходительно улыбнулся, прошел мимо и как бы невзначай отогнул край одеяла, предлагая лечь. — Тогда спокойной ночи, Ангел…       Даня в растерянности замер, раскрыл рот, но так и не произнес ни звука, пока за хозяином не закрылась дверь комнаты. Он только сейчас вспомнил, что так и не назвал собственного имени.