Грифель в пепле

      

Всё, о чём я когда-либо мечтал — это ты. Разве не ты подарил мне крылья, а сам разучился летать? Я поднялся на высоту и теперь вернулся, чтобы отдать долг. Мои крылья всегда были твоими.

      Позади меня раздался скрип. В коридоре, куда я попал, была развешана вышивка, а на полке над вешалкой стоял лис с блестящими рубиновыми полосками. Он даже не потемнел, хотя реальность снаружи вынуждала любой предмет потерять краски и уж тем более позолоту. Я осторожно прикоснулся к стене с масляными пейзажами и акварельными портретами и провёл по верхней части рамки, как если бы хотел вытереть пыль. Что удивительно, но пыли, как и пепла, там не было. Вместо грязи я ощутил твёрдую поверхность дерева, покрытого лаком. Все картины здесь обрамляли светло-коричневые гладкие рамки разных форм и размеров.       Сверху открылась дверь, послышались тихие шаги. Вся моя решительность куда-то делась, поэтому я остался на месте, дожидаясь незнакомца. Время текло глухо, нудно, утешая меня слабой надеждой. От собственного дыхания делалось приятно. Приятно, потому что я наконец-то чувствовал себя свободным. За все дни, проведённые в школе, мне этого жутко не доставало. Теперь же за мной не следили, чтобы я писал без длинных перерывов. Не было нужды выполнять требования на чужих условиях, делать вид, что всё устраивает, шептать словно не своим голосом, чтобы не подслушали. Всё закончилось настолько резко, что я до сих пор не пришёл в себя.       Я уже и подзабыл о ране, хотя не буду спорить, та выглядела херово. Из обрубков торчало что-то белое вперемешку с красным. Обе ладони были заляпаны засохшей кровью. Меня шатало из стороны в сторону, как работника, который хлестал кофе и не спал целыми сутками. Чтобы не упасть, я опёрся спиной о тумбу и вцепился в лежащие на ней книги. Между страниц высовывалась приятная на ощупь бумажная закладка. Аккуратно, чтобы не помять, я протолкнул её чуть глубже в книгу.       Медленно, но верно меня покидали силы. Я больше не сопротивлялся боли.       На лестнице появился всклокоченный человек в широких штанах. У него не было руки и глаза, а правую часть лица и тела пересекали шрамы. Он держался за стену и смотрел прямо на меня с нежностью и жгучей тоской.       В груди стало тесно. Я неуверенно шагнул вперёд, чуть не ударившись о шкаф, и протянул целую ладонь, словно был готов поймать человека, если бы тот упал. Будь у меня побольше энергии, я бы удержал его на кончиках пальцев, будто семечко одуванчика. Я открыл рот, но слова застряли в горле, и вместо них наружу вырвался невнятный стон. Руку на весу обжигали звёздочки холода. Казалось, от ушей и до запястий меня кололи массажные иглы, до того маленькие, что их нельзя было рассмотреть даже под микроскопом.       Человек опустился на ступеньку ниже, и его лицо озарила улыбка. Как и я, он протянул руку. Левую, худую, но без ран и зажитых ожогов.       У меня слиплись губы, и рот мгновенно наполнился слюной. Я приблизился ещё на один шаг, дрожа всем телом, но не отворачивая взгляд. Мне было страшно потерять его из виду, страшно, что он испарится в воздухе, как волшебник, носящий шляпу с неизменным белым кроликом.       Моё сердце тянулось к его сердцу в тёплые объятия. Сейчас и навсегда.       Неожиданно для себя я бросился к ступенькам, и Марко поймал меня, прижав к груди. Горячий, с выпирающими ключицами, он был настоящим, как и мои слёзы, выступившие на глазах от сильного волнения. Он утыкался носом мне в шею, пробовал губами кожу на вкус, оставляя быстрые поцелуи, и пушил волосы, едва не смеясь от облегчения. Я отстранился и взял его лицо в ладони. Он плакал, но плакал от счастья, ловя каждый мой вздох.       — Это ты? Это правда ты?       — Я, это я, — торопливо произнёс он, прикоснувшись к щеке. — Ты пришёл ко мне. Я ждал тебя много лет, очень-очень ждал. Наконец-то я смотрю на тебя вот так, чувствую без знаков. Иди ко мне, иди сюда!       Ему не нужно было повторять дважды, потому что я сам желал этого. Он вновь обнял меня, причём настолько крепко, что у него что-то хрустнуло.       — Тише-тише, — прошептал я, — не делай резких движений. Тебе же будет больно.       — Мне не больно, — заверил Марко.       Он глянул на меня из-под мокрых ресниц, и карие глаза радостно заблестели. Я ощупал его спину, провёл по животу, гораздо более впалому, чем на рисунках в скетчбуке, и, обхватив руками, чуть не свалил нас с лестницы.       — Что-то мне фигово…       — Ну вот, а ты ещё за меня боялся, — заметил он. — Поднимемся в комнату?       — Ага, веди.       У двери на меня стала накатывать сонливость. Не прикрывая рот, я зевал и потихоньку проваливался в блаженную черноту.       Марко откинул одеяло и уложил меня на непривычно мягкую постель. После сна на полу для меня его кровать казалась островом песка, в котором было легко утонуть. Взобьёшь подушку, устроишься поудобнее и больше никогда не выберешься из ленивого летнего царства.       Он предупредил, что займётся раной, пока я буду спать. Из-за пролитых слёз смотреть на Марко было трудно, но я всё равно пытался, несмотря на расплывчатые пятна.       — Закрой, — посоветовал он. — Хуже уже не будет.       — Да куда уж там хуже! Если только…       — Что?       — Ай, не буду говорить, — передумал я, чтобы не ляпнуть какую-нибудь фигню. В такой-то важный момент!       — Скажи, — попросил Марко.       — Проехали!       — Блин, мне же теперь интересно, — протянул он с озорным лукавством. — Ты, значит, будешь спать, а я сгорать от любопытства, так получается?       — Так, — кивнул я, свесив ладонь с отрубленными пальцами над полом, чтобы не перемазать кровать. — Кстати, а ты никуда не уйдёшь?       Сон овладел мной уже настолько, что я грезил наяву. Цветные картинки непонятных событий расплывались по комнате, превращаясь в жидкую кашу. Как ни старайся, я не мог их остановить.       — Никуда, — сказал Марко. — Спи спокойно и не волнуйся. Здесь ты в безопасности.       Он погладил меня по влажной чёлке и смочил чистую тряпку в тазу с водой. То, что было дальше, больше не имело значения, потому что я уснул, а когда проснулся, Марко сидел в кресле, читая книгу. Только я перевернулся на бок, потому что отлежал руку, как он сразу же отложил крупный томик и, подойдя ко мне, проверил лоб.       — Ты как? — спросил он.       — Нормально. Вроде бы, даже неплохо.       — Кто это сделал? Хотя, наверное, я знаю ответ. Не так уж и трудно догадаться, — в голосе Марко возникла злость.       — Культ.       — Пилой?       — Садовыми ножницами.       — Они не были ржавыми?       — Не-а. По крайней мере, у меня нет температуры или тошноты, да и ты промыл рану.       Он лёг рядом лицом ко мне и спросил тихо, будто стесняясь:       — Тебе пора узнать правду.       — Надеюсь, это не будет стоить ещё пары пальцев? А то они мне пригодятся.       — Ничего не обещаю.       — Прикалываешься?       Марко не удержался и прыснул со смеху, потому что моё лицо вмиг стало хмурым.       — А если серьёзно, то ты не должен говорить. Дыши медленно. Животом, а не грудью.       Чтобы показать, как правильно, он сел на середину кровати и прикрыл веки. Бледная грудь едва вздымалась, он почти не шевелился. Марко настолько погрузился в себя, что не отреагировал, когда мои пальцы коснулись плеча.       — Эй, ты как?       Он шлёпнул себя по щеке и открыл глаза.       — У меня это бывает.       — Что ты вдруг отключаешься?       — Не совсем. Считай, что это подобие медитации, чтобы успокоиться.       Он проконтролировал, чтобы я сменил положение и расслабился, хотя лежать в позе эмбриона, не скрою, мне было комфортнее. С вытянутыми ногами и не скрещенными, как обычно, руками, я был открытым и беззащитным, но искренним. Именно это от меня и требовалось.       — Подстроишься под моё дыхание, ладно?       — Ага. Что ещё?       — Замри, словно тебя здесь нет. Словно ты не существуешь. Словно ты пустой изнутри и снаружи.       Я молча вслушивался в его слова, дыша животом, на котором держал ладони.       За стенами дома раздался грохот, как от удара молотком по железу. Мне стало неприятно и жутко, мысли о фанатиках резко проникли в голову, цепляясь липкими лапами за череп. Они сломали твёрдый слой и, ворвавшись под крышку, закопошились в мозгу. Дико, настойчиво, оставляя чёрную жижу, как напоминание о том, что ничего ещё не закончилось. Тьма остановила их от того, чтобы покинуть школу, но они до сих пор желали пробраться в реальный мир и посеять там хаос.       — Ты отвлёкся, — сказал Марко. — Всё хорошо, не обращай внимания.       Я кивнул, хоть и знал, что он этого не увидит. Сосредоточился на его последней фразе. Что бы ни случилось, какая бы херня не произошла, мы пройдём это вместе. Я мысленно пообещал, что не отвлекусь больше ни на один звук, даже если в дом неожиданно ударит молния.       Представить, что я пустота, да? Нечто без органов и крови, текущей по венам, без чувств и эмоций, холодное, спокойное. Раненая рука не болит, а тело не ломит, точно меня переехала машина. Пустота затягивает в глубину, затягивает на самое дно, где темно. В отличие от морского дна, в этом не обитают чудовища с острыми зубами и жёсткими плавниками. Я парю в воде, похожей на космическое пространство, меня обнимает мрак. Меня обнимает…       — Блядь!       Меня перенесло в ванную, где я чуть не ударился о раковину, потому что заснул. Капли ментоловой пасты стекали по щётке и падали в слив. Я наклонился и увидел отражение на кране, заляпанном мыльной водой.       — Что это?..       Я взял губку и протёр кран, чтобы лучше рассмотреть. Ещё немного, и светло-каштановые волосы заменили чёрные, а узкий подбородок расширился. На моих щеках темнели веснушки, как маковые зёрна. Я дотронулся до лба, провёл по груди, спине, полноватым для меня бёдрам. Не в силах выдавить ни слова, я кинул щётку, выскочил из ванной и побежал к Марко, чтобы попросить остановить это, но в комнате его не оказалось. Да и сама спальня была какой-то другой, на столе валялись тюбики с краской, альбомы, учебники. Смятую постель уже успели заправить, и в изголовье кровати лежали непримятые подушки. Дверь была обклеена постерами с музыкантами и смазливыми актёрами из старых сериалов.       На шум поднялась женщина с густой причёской и длинными ресницами. Как и у нового меня, у неё были большие карие глаза.       — Что случилось? — спросила она. — Ты не заболел?       — Нет.       Я сомкнул губы, но невидимая сила раскрыла мне рот, заставив продолжить:       — Это удобная комната. Мне здесь нормально.       — Нормально или всё-таки хорошо? — спросила женщина, не скрывая грусти.       Старый я, который находился глубоко-глубоко, в самой сердцевине непривычного тела, понял, что она переживала за сына. То есть за меня.       — Хорошо будет, когда я разберу остальные коробки. Папа скоро придёт?       — Ну да, а что?       — Хочу показать новый рисунок. Он, конечно, мрачноватый, но мне нравится.       — Покажи сперва мне, — предложила она. — Люблю, когда мрачно.       — Ты же не шутишь?       — Нисколько.       Я подбежал к столу и, открыв альбом, перелистнул на нужный рисунок. На листе был изображён держащий огромный нож человек с пирамидой на голове. Позади него начинался древний зал с полуразрушенными колоннами, увитыми плющом. Мама бережно взяла альбом и, к удивлению, нежно улыбнулась.       — Необычно!       — Ну, должен же кто-то меня развлекать, пока я не хожу в школу. По идее, это существо охраняет человека. Оно очень древнее и очень злое, если его рассердить. Но своего человека оно никогда не тронет, потому что связано с ним крепкими узами. Если ему приказать, оно что угодно сделает.       — Значит, он твой талисман?       — Вроде того.       — Думаю, папа будет в восторге. Но прежде я должна его подготовить, чтобы он не упал в обморок от такой красоты.       — Ага, он просто жутко красивый!       Мама по-доброму рассмеялась. Она оставила меня одного, поэтому я поспешил найти зеркало. К счастью, искать долго не пришлось. Через пару минут я открыл шкаф, не до конца забитый одеждой. К одной из дверей крепилось овальное зеркало, выпачканное пальцами. Но ни жирные пятна, ни крошечная трещина сверху не помешали мне рассмотреть собственный вид.       Я выглядел на сто, нет, даже на тысячу процентов, как Марко. Говорил его голосом, носил его вещи.       Получается, что я переместился в его тело, когда Сайлент Хилл ещё носил звание обычного городка? Семья Марко только-только переехала, поэтому не всё было разобрано. Я прикоснулся к стеклу, отчего на гладкой поверхности выступили волны, и провалился в зазеркалье.       Меня мотало в пустоте, когда я резко очутился в кухне. Мама накладывала овощной салат для молодого, свежего Райнера, а он с удовольствием просил добавки. Рядом с глупым выражением лица сидел Флойд. Они разговаривали о том, как устроена жизнь в городе и что нужно предпринять, чтобы она стала ещё лучше.       — Надо привлечь детей. Например, создать специальный кружок или открыть студию. У меня есть кое-какой опыт в общении с детьми, поэтому я могу быть полезной. Для вас и не только, — добавила мама.       — Это ж какие затраты, — протянул папа. — Для всех полезной не будешь.       — Но я хочу попробовать!       Отложив вилку с куском хорошо прожаренного мяса, я накрыл рукой мамину ладонь в мелких родинках. Она переплела наши пальцы, и мне вдруг стало настолько тепло и радостно, что заколотилось сердце.       — Если у вас серьёзные намерения, предоставьте мне наработки проекта, укажите вид деятельности и план действий. Что сделать, как и зачем. Мы обсудим, как поступить. Вижу, вы пишите картины. Ты тоже рисуешь? — спросил Райнер.       — Да.       — Напишешь меня как-нибудь? Портрет акварелью?       Райнер сверлил меня взглядом, в котором читалось любопытство. Флойд незаметно кивнул, мол, соглашайся, пока есть возможность.       — И я согласился, чтобы помочь маме исполнить мечту, — ответил голос из ниоткуда.       Кухня подёрнулась дымкой, и все люди вокруг меня испарились. Из холодного тумана вышел Флойд с цветными банками, совсем новыми и блестящими, как фантики от леденцов. Он протянул их мне и попросил сесть на стул, перед которым находился мольберт. Райнер расположился впереди, туман рассеялся, и маленькая кухня зелёных оттенков сменилась на комнату с непонятными символами на стенах и полу. Я сделал рисунок карандашом, и Флойд удалился за дверь. Наедине с Райнером неловко, тем более, что в этот сезон в отеле почти не было постояльцев. Да, это точно был отель! Сильный аромат духов щекотал ноздри, словно скрывал другой, менее приятный запах.       — Ты хороший человек, — сказал Райнер, слегка откинувшись на спинку стула.       — Думаю, да.       — Такие люди нужны городу. Такие, как ты.       — Каждый нужен по-своему.       Диалог не клеился, но Райнер не планировал сдаваться. Он встал и обошёл мольберт, чтобы взглянуть на портрет. Я ещё даже не открыл акварель, но Райнера, похоже, это не особо волновало. Он грубо потрепал меня по плечу.       — В этом деле исполнительность важна так же, как и скромность, верно? Флойд говорил, что тебе нравится работать с людьми. Скоро мы проведём собрание. Надо помочь одному человеку, чтобы он не пугал остальных жителей.       — А что с ним не так?       — С ним всё в порядке, но это на первый взгляд. Он болеет, причём давно. Врачи не помогают, а ему становится всё хуже и хуже. Его преследуют навязчивые идеи о заговоре.       — Но причём здесь вы?       — Мы сохраняем порядок. Как и твоя мама. Кстати, она уже подготовила план? Важно, чтобы он был точным и подробным.       — Почти. Она уже на финишной прямой.       — Отлично. Ну так что, пойдёшь с нами? Второй раз предлагать не буду. Если что, твой дядя будет рядом. Всё, что от тебя потребуется, — это просто смотреть.       — Меня напрягло его предложение, но любопытство было сильнее, — сообщил голос. — Дядя почти не рассказывал о том, чем занимается. И не зря. Родители бы запретили нам видеться.       Мольберт поднялся в воздух и исчез за высоким потолком. На месте Райнера оказался связанный парень с кляпом во рту. Бертольд держал его вместе с несколькими крепкими мужчинами, и Энни резала ногу несчастного пилой. Он кричал и бился, а люди вокруг наблюдали за всем, как за шоу. Словно прилипнув к скамейке, я не отрывался от происходящего.       Наконец ко мне вернулась ясность. Я вскочил и побежал к парню, но меня схватили и, свалив, прижали к светлой, как сукровица, плитке.       Боль.       Слёзы.       Хруст костей.       Отпиленная нога.       Подготовленный костёр.       Огонь, пожирающий тело, как бумагу.       Измученный парень сгорел заживо, и я всё это видел, как и Флойд, который вёл себя как ни в чём не бывало.       — Когда собрание подошло к концу, мы поехали к нему, — произнёс голос. — Я предупредил родителей, что буду ночевать у дяди, поэтому они не звонили. Всю ночь я плакал, а на следующий день попросил больше не возить меня на такие собрания.       — Для тебя это было слишком тяжело, — ответил он. — Я говорил им, что ты ещё не готов.       — Зачем они тебе?       — Чтобы помогать, защищать. А ещё они прекрасные спонсоры.       — Я стал рисовать монстров, — продолжил голос. — Только теперь они были гораздо, гораздо уродливее, чем Пирамидоголовый. С ними мне становилось легче. Будто меняешь мокрые кроссовки в грязи на сухие тапки.       Меня перенесло обратно в комнату. На столе валялся рисунок существ, слепленных в единое целое. Мертвецы, сочащиеся чёрной жижей. Они хватались друг за друга, вырывали куски гниющих тел, продолжая существовать по какой-то ужасной причине.       — Я испытывал отвращение к монстрам, но нежность к самому рисунку. Только эта нежность помогала мне держаться на плаву, чтобы совсем не отчаяться. Кроме того, я должен был ответить Райнеру. Он сказал, что если я присоединюсь, то он будет поддерживать маму и дальше. Школа уже была построена. Но он догадывался, что я тяну время, хотя всерьёз не подгонял. И всё же отношение ко мне поменялось. Не только Райнера.       Я зашёл в «Мари и Роб» и выбрал диван у окна. Заказал молочный коктейль и достал альбом, чтобы порисовать, когда мой столик окружила толпа парней. Высокий, что с кривыми зубами, вырвал листок с рисунком, на котором была изображена луна над поляной, и бросил его в мусорное ведро.       — Мне не нужны неприятности, — сказал я, окинув взглядом полный зал.       Посетители делали вид, что ничего не случилось. Пили, ели, бормотали, общались, смеялись. Я достал лист из ведра, за что меня хлопнули по спине.       — Ну а кому они нужны? — спросил прыщавый в круглых очках.       — Классные картинки. Сам нарисовал?       Молча я направился к столику, чтобы забрать вещи, как вдруг кто-то потащил меня в кладовку. Размахнулся, чтобы ударить в челюсть, но я увернулся, и парень попал кулаком в металлический стеллаж. Выбежав из кафе с криками о помощи, я чуть не врезался в машину.       — Аварии удалось избежать, но только потому, что пикапу не хватило скорости, и он вовремя затормозил. Лишь когда я вернулся домой, то понял, что потерял рисунок с луной. А через пару месяцев случился тот разговор.       Стоя за углом, чтобы не выдать себя, я тихонько прислушивался к голосам на кухне. Из крана хлестала вода, уныло бубнил телик. Кто-то из родителей мыл посуду, гремя тарелками, вилками и ложками.       — Им не стоит перегибать палку, — раздражённо бросила мама. — Если они считают, что ты спустишься ещё глубже…       — А что остаётся? — перебил папа. — Если я этого не сделаю, меня уволят.       — Но там опасно!       — Знаю. Знаю, что опасно. Зато у нас есть деньги. Орден взял на себя большую часть расходов, но их помощи всё равно недостаточно. Я продолжу работать в шахте.       — А если ты задохнёшься? Если тоннель завалит камнями? Что с нами будет? Марко тебя очень любит. Как он отреагирует, если ты погибнешь? — она сорвалась на крик.       — Думаешь, я не понимаю?       — Ни черта ты не понимаешь!       Вода выключилась, звон посуды прекратился. Мама зарыдала, причём так громко, что я чуть не выдал себя расстроенным: «Не ссорьтесь». Но они не ссорились, что удивительно, и злились в большей степени на самих себя, чем друг на друга. Я догадался это потому, что папа перешёл на шёпот. Он произнёс:       — Он сильный, весь в тебя. Вам обоим будет больно, но назад дороги уже нет. Ты ведь довольна?       — Прямо сейчас?       — Ну, пока мы ели? Тебе же было хорошо вчера, сегодня?       — Да. Да, очень хорошо. Дети в художке такие милые, просто прелесть, а Майк…       — Ты про того деда, который верит в эльфов?       — Вообще-то фейри. Он подарил одну из своих картин школе. Ну ту, с зимним ёжиком.       — Я в этой вашей живописи не разбираюсь, а уж тем более в зоологии, но даже мне известно, что ежи зимой спят.       — Не будь так строг, он очень старается! — ответила мама сквозь слёзы и шмыгнула носом.       — Ладно, не буду, — сказал он с усталым смешком.       — Но самое главное даже не это. Представляешь, Марко хочет уехать, когда окончит школу.       — Ты ему ещё не рассказывала?       — Нет, пускай для начала получит образование, а уж потом я его приму. В будущем он станет отличным учителем. Если, конечно, будет к этому стремиться.       — Не заставляй, если не нравится.       — Я не заставляю. Он сам проявил инициативу. Например, в прошлый четверг. Провёл два занятия, представляешь? Да и я всегда рядом, если нужна помощь. Люди его любят. Он делает их счастливыми, — с лаской в голосе произнесла мама. — Но мне кажется, что с ним что-то не так. Как будто он что-то скрывает.       — Если он молчит, то может справиться и без нашей поддержки. Вот придёт, и тогда…       — Что тогда? Вдруг всё намного серьёзнее, чем мы предполагаем? Боже, дай ему сил, — сказала она, и по кухне прокатился короткий, но звонкий чмок.       Включился кран, откуда-то сверху застучали каблуки, и меня ослепил свет. Я был в школе, если судить по залу с большими окнами. Вместо скамеек здесь стояли мольберты со стульями, а кое-где были разбросаны парты, чтобы рисовать в другом положении. Шкафы ломились от книг по истории искусств, гипсовых голов, чертежей и схем, глиняных и пластилиновых фигурок. Отдельное место занимала тумба со свежими поделками. Я убирал рабочее место, когда меня окликнула мама. Она вела беременную женщину с чёрными волосами ниже плеч.       — Познакомься с миссис Аккерман. Интересуется твоими работами и хочет взять пару уроков.       Я слегка опешил и смутился, но это было приятное смущение.       — Здравствуйте.       — Добрый день. Какие именно работы вас интересуют?       — А можно их посмотреть поближе? Если, конечно, они с вами.       — Да-да, сейчас, — ответил я и, взяв альбом с парты, протянул Аккерман.       — Мне полистать?       — Конечно.       Видимо, ей было неловко просить о таком, поэтому я попросил маму вернуться в кабинет. Не при свидетелях, так сказать. Когда она скрылась в коридоре, Аккерман почувствовала себя более чем уверенно и, открыв на нужной странице, с явным удовольствием разглядывала монстров, напоминающих шахтёров.       — Они жуткие.       — Правда?       — В хорошем смысле. И они мне нравятся. В любых ваших рисунках есть что-то притягательное, но в этих… согласитесь, перед ними нельзя устоять? Вы не против, если я поделюсь личным?       — Давайте.       Аккерман бережно положила альбом на место и погладила по твёрдой обложке.       — Если я выражу в рисунках свои страхи и неуверенность, то успокоюсь? Мне станет лучше? Я не переживаю за ребёнка, просто она у меня очень спокойная. Даже чересчур. Наверное, у неё будет такой же характер, как и у меня. Но, если честно, мне бы хотелось, чтобы дочка пошла в мужа. Была такой же яркой, весёлой, позитивной. Я тоже мыслю позитивно, но слишком часто грущу. Вдруг она тоже родится грустной?       — Понимаю. Вы беспокоитесь за неё, и это нормально. Какой бы ни была причина для грусти, творчество всё исправит.       — Всё?       — Абсолютно.       — У вас тоже есть причина, по которой вы рисуете, верно?       — Да. У всех есть причины. Я дам пару уроков, но только при одном условии.       — Каком? — насторожилась она.       — Рисовать будем после школы. Ну, обычной. Иначе мне попадёт, что я прогуливаю.       Миссис Аккерман улыбнулась, отчего под серыми глазами появились глубокие морщинки. Её лицо вмиг размылось, зашумела вода. Казалось, меня вынесло к озеру с гигантским водопадом. Но вот звуки притихли, и я увидел отражение Марко на прозрачной глади.       Раздался смех, и кто-то чуть не столкнул меня в фонтан с каменной русалкой.       — Я сейчас кого-то поймаю и…       — И что? — усмехнулся мальчишка, у которого ещё не выпали все молочные зубы. — Что ты сделаешь?       — Унесу в шахту! — весело прорычал я и сгрёб в охапку нескольких детей.       Они закричали, начали пинаться и мычать.       — В шахте коровы никому не нужны! — заявила девочка. — Там душно, а ещё постоянно хочется в туалет.       — С чего ты взяла?       — От тяжёлой работы всегда хочется в туалет. Мне так мама сказала. Когда сильно напрягаешься, болит живот.       — Не буду спорить, но в шахте ещё и мало еды.       Друг мальчишки вдруг выскользнул из объятий и важно произнёс:       — А Бертольд говорит, что о шахте нельзя отзываться плохо, иначе случится беда.       — Какая беда?       — Господь покарает за наши грехи. Произойдёт обвал, и всё разрушится.       Другие ребята промолчали, но заметно посерьёзнели. Я выпустил их и, подойдя к мальчику, сел на корточки.       — Мы ничего плохого не делаем, просто дурачимся. От этого не бывает разрушений.       Он посмотрел на меня внимательно, а потом резко перевёл взгляд в сторону. К школе быстрым шагом приближался Райнер вместе с Энни и Бертольдом.       — Не слушайте, что он говорит.       — Почему? — спросила девочка. — Маме, например, он понравился. Ну, когда мы ужинали.       — Бертольд приходил к тебе домой?       — Ко мне тоже, — ответил мальчик. — С ним ещё был Райнер. Он посоветовал папе сменить работу.       — И он сменил?       — Ага, поэтому бабушкино кольцо, которое он собирался отдать сестре, не успели своровать. Прямо чудо какое-то.       — Почему ты считаешь, что его должны были украсть? — поинтересовался я.       — Так украли же, только не бабушкино, а чужое, — ответил за него друг. — У бывшего коллеги папы Генри похитили дорогущее кольцо. Говорят, вора так и не поймали.       — Возможно, Райнер и предсказал будущее, — кивнул я, стараясь донести мысль до Генри как можно мягче, — но в этом случае Бертольд не совсем прав. Если шахта разрушится, виноваты будут люди. Под землёй легко ошибиться, ведь там мало света. А ещё не забывай, что есть природа. Планета слишком изменчивая. Мы можем что-то спрогнозировать, но только с нашей точки зрения.       — Значит, и Бога не существует?       — Когда я вижу тебя, то верю в него сильнее, чем во что бы то ни было. Он там, где есть ты. Но не всё можно спихнуть на Бога. И даже если мы будем вести себя плохо, то не факт, что нас когда-нибудь накажут. Добрые люди тоже испытывают боль, хотя не сделали ничего страшного. Иногда они страдают даже сильнее. Моя мама считает, что всё в этом мире для чего-то нужно. И слёзы со страхами, в том числе. Как думаешь, почему?       — Чтобы мы знали, куда не стоит лезть? Если бы я не боялся, то пошёл гладить львов направо и налево, — ответил Генри.       — Правильно, инстинкт самосохранения. Но и ещё потому, что мы люди. Мы же не призраки, чтобы просачиваться сквозь стены? Чтобы не спать годами? Солнце светит днём, а луна ночью. Нельзя выбросить то или другое из суток, как и нельзя лишить человека его особенностей. А раз мы такие, то должны учиться отвечать за свои поступки. И если неприятности происходят не по нашей вине, то стараться делать всё, чтобы их принимать. Принимать и помогать окружающим, не впутывая в это Бога или кого-то ещё.       — Бертольд дал Богу своё лицо. Лицо судьи, карающего грешников, — произнёс голос. — Но как остальные, он этого не осознал. Он решил, что это правильно. Единственно верный вариант, когда дело касается того, что ему неподвластно. Но он даже не подозревал, к чему это приведёт.       Детей затянуло в водоворот, а у меня закружилась голова. Очнулся я на полу, связанный, как и тот парень, которого когда-то убили на собрании.       — Не надо! — воскликнул я не своим голосом, но меня ударила Энни. — За что?!       Щека пульсировала, мне не хватало воздуха, как в задымлённой комнате. Всего на пару секунд воспоминания Марко померкли, и я успел прорваться сквозь них, закричав так отчаянно, что заболели лёгкие: «Отпустите его! Нет! Марко!» Толпа вокруг, будто не услышав, как я зову себя же по имени, расступилась, и ко мне вышел Райнер.       — Я считал, что ты слишком юный, чтобы понять. Что тебе стоит помочь, подсказать, где скрывается истина. И что мы получили взамен? Ты не только не принял нашу помощь, но и попытался пойти против меня. Наплевал на моих людей и всех жителей Сайлент Хилла! Даже на собственную мать! Я был в доме Аккерманов. Чему ты научил бедную женщину? Клара никогда не писала картины, а уж тем более такие страшные! А что насчёт детей из школы? Ты назвал Бертольда лжецом, но он ни разу не врал. Чего ты этим хотел добиться? Твои картины несут зло, — сурово отчеканил он. — Флойд, где ты? Подойди, быстро!       Флойда толкнули в плечо, и тот упал на колени перед Райнером.       — Прости…       — Не твоя вина, что с ним произошло. Ты ведь рассказывал, что он был хорошим ребёнком. Но ты же знаешь, что мы не даём поблажек. Мне очень жаль.       — Я извиняюсь не перед тобой, а перед Марко!       Покрасневший от гнева Флойд осмелел и, резко вскочив, бросился ко мне, но его удержали.       — Дядя!       — Не дёргайся! — крикнула Энни с пилой.       Я уже догадывался, что за этим пойдёт, но ещё извивался, не теряя надежды.       Из двери вынесли альбомы и холсты, которые я расписал. Там были не только чудовища, но и светлые, более яркие картины.       — Перестаньте!       Я рыдал, но люди оставались равнодушными к моим слезам.       — Родственные чувства мешают в нашем деле, Флойд, — заявил Райнер. — Но я и не ожидал от тебя другого. Сегодня мы очистим зло, живущее в теле этого юноши! Сожжём то, что он по ошибке считает искусством!       Народ оживился, когда пришло время готовить костёр. В комнате развели огонь и стали бросать в него рисунки. И когда последние листы превратились в пепел, Райнер переключил внимание собравшихся на меня.       Я снова стал Жаном, который точно знал, что находится в теле Марко. Будто именно эту сцену он стремился показать мне все те годы, что мы были по отдельности.       — Отпустите!       — Не слушайте демона в человеческом обличии! — попросил Райнер, когда заметил, что Флойда держали не так крепко, как раньше. — Рисунки сожжены, но это ещё не всё. Его правой рукой ведёт сама тьма! Удалить руку!       Крик. Пронзительный, горячий, словно огонь, крик опалил комнату. Мокро, душно, жарко, больно, нестерпимо больно. Я хотел разорвать грудную клетку, вытащить сердце и наступить на него, чтобы оно не билось, хотел залезть на потолок и ползти, ползти куда-нибудь, проломить дыру в стене, чтобы выброситься. Из-за того, что я не переставал кричать, Райнер не сдержался и воткнул мне что-то острое в глаз. Он вытащил его, и меня заколотило с новой силой.       А потом было пламя, неистовое пламя очищения. Огонь охватил правую часть тела. Я кричал вместе с Марко, кричал как никогда, уже не осознавая, что из случившегося было только его воспоминаниями.       — Их оружие обернулось против них самих, — произнёс дрожащий голос.       Одна из цепей на вертеле порвалась, и я упал, перед этим опрокинув чашу. Угольки разлетелись по всей комнате. Огонь распространялся всюду.       — Меня спасли. Дядя уверял, что останется со мной, но передумал. Ему было страшно, что с ним сделают то же самое. В день, когда тьма поглотила город, мама принесла рисунок, который не успели найти. Он был последним.       Дыша через маску, я повернулся к маме. Она прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить рыдания, и села на табурет. Рисунок лежал на одеяле рядом.       — Что мне для тебя сделать? — спросила она. — Что угодно, лишь бы тебе было хорошо!       — Меня душила злость, обида и, несмотря на доброту мамы, я не мог ответить ей тем же.       Я бросил на неё испепеляющий взгляд, поднял руку и порвал рисунок в клочья. Попросил уйти, чтобы она не заплакала ещё больше.       Она закрыла за собой дверь, и тогда от кусочков листа стали расходиться ржавые пятна. Вся ненависть и боль, что во мне бурлили, растекались по палате, как смертельная зараза. Я уже не узнавал прежний мир. В коридоре раздавались крики, что-то шумело, а когда всё стихло, ко мне зашла безликая медсестра — копия медсестры с рисунка. Я вцепился в матрац, будто бы он мог скрыть меня от дёргающегося тела.       — Но она не убила меня. Она ухаживала за мной вместе с остальными медсёстрами. Но даже в таком, новом городе культ хотел меня уничтожить. Мне пришлось укрыться дома. Злость угасла, а вместо неё осталась лишь тоска по нормальной жизни. Часть моей души ещё не была сломлена. Поэтому я сделал то, что должен был. Я лежал под одеялом в комнате, когда из моей груди высвободился маленький шар света.       Дверь приоткрылась, и я сорвался куда-то вниз. Марко побрёл за мной, с трудом переставляя ноги. У забора ждал Пирамидоголовый с младенцем, у которого уже посинели губы.       — Ты влетел в него, и он ожил. Я пообещал, что буду оберегать часть своей души, где бы она ни оказалась, поэтому спрятал в карман одеяла один из карандашей, что подарила мама. Второй остался у меня. Я написал: «Отдайте карандаш, когда ему исполнится 4 года». В четыре года мне понравилось рисовать, поэтому я предположил, что и тебе понравится. Потратив последние силы, я выпустил Пирамидоголового из города, чтобы он оставил тебя у дверей приюта.       Картинка испарилась, и передо мной снова сгустилась тьма. Меня перенесло к Марко в комнату. Он тормошил меня за плечо и плакал от наплыва чувств. Я тоже плакал, и не было слов, чтобы передать то, что мы с ним пережили, когда ещё находились в одном теле.       Одна душа на двоих, одна судьба. Разве мог я предположить, когда отправлялся в дорогу, что мне откроется такая правда? Мрачная, дикая, но прекрасная по своей сути. Я получил второй шанс после смерти. Всё встало на свои места. Вот почему обо мне так беспокоилась мама, и вот по какой причине меня тянуло к живописи. Потому что всё это принадлежало моей душе ещё задолго до того, как я произнёс первое слово. Не я выбрал то, что любил. Сама любовь выбрала меня.       — Культ тебя больше не искал?       — Искал, поэтому я решил затаиться, — ответил Марко. — Придумал пророчество и наложил печать, которая скрывала дом. Лишь у тебя была возможность освободить меня.       — Теперь ясно почему.       — После твоего ухода монстры перестали меня слушаться. Пирамидоголовый остался единственным, с кем я поддерживал связь. Я нарисовал его до тех событий, поэтому он продолжил меня защищать. Из-за печати время в доме шло медленнее, мне почти не нужно было есть и пить. Я восстанавливался дольше и за пару десятков лет повзрослел максимум на два года.       — Поэтому ты и не менялся на рисунках.       — Да. Чем старше ты становился, тем сильнее я по тебе скучал. Я пытался размышлять логически, настраивал себя на то, что мы никогда не увидимся. Но каждый раз… — Марко резко замолчал и протянул ко мне руку, которую я тут же поймал. — Каждый раз думал о твоих проблемах и переживаниях, вспоминал, какие глупости ты вытворял и каким радостным был, когда получал желаемое. Ты был обычным ребёнком, подростком. А я всего этого не видел. Я был рядом, но очень далеко. Мне не хватало общения, игр, семьи. Но больше всего мне не хватало тебя. Я понял это гораздо позже, когда ходил по дому и разглядывал мамины картины. Картины, которые также мог написать ты. Меня грела мысль, что ты слышишь, когда я к тебе обращаюсь. Ты чувствовал меня, а я тебя.       — Спасибо.       — За что?       — Ну как за что? Никогда не думал, что такое ляпну, но ведь это ты меня оживил. Буквально поднял с того света.       — Я бы предпочёл, чтобы мы встретились при других обстоятельствах, но и эти подойдут.       — Не дури, — пробормотал я. — Твои мучения меня не стоят.       — Стоят. Ещё как стоят!       Он повалил меня на спину, трепля за волосы.       — Бля, остановись! Марко, хватит!       — Не остановлюсь! — воскликнул он с громким смехом. — Ни за что не остановлюсь!       Марко перекатился на бок, когда у него забурчал живот.       — Кажется, кто-то проголодался, — заметил я. — Неудивительно, спустя столько-то лет спячки.       — Теперь у меня всё, как у человека. Слопал бы целую сковородку отбивных! А ещё мне надо в туалет, причём срочно.       — Стоп, ты что, всё это время терпел?       — Ну, у меня терпения побольше твоего будет, — неожиданно похвалился он.       — Ладно, тогда беги, пока не намочил кровать. Я подожду тебя здесь. Мне бы тоже не мешало подкрепиться. Хотя бы немного. Надо сгонять в город.       — Я не очень быстрый, поэтому пока не пойду с тобой. Нужно набраться сил. Ты же не против, если я отправлю с тобой Пирамидоголового?       — Конечно, не против. Как-никак, это защита. От тварей и прочих культообразных.       Он проверил раненую ладонь и, предупредив, что перед выходом сменит повязку, поторопился к лестнице.