Грифель в пепле

Дающий надежду, ты есть в картине каждого, кто с тобой знаком. Ничто не бывает забыто. Ты никогда не будешь забыт.

      — Кто-нибудь! Помогите!       Райнер выступил из толпы и уверенной походкой направился к членам культа, которые раскрыли дверь. Спокойный Бертольд, к моему удивлению, засиял и с лёгкостью помог мне встать. Я немного прошёлся и, прислонившись к спинке скамейки, указал на плачущего человека. Люди хотели было его обступить, но Райнер не дал. Он оглянулся на меня с нескрываемой благодарностью, такой искренней и безумной одновременно, что сделалось жутко. Его рот вытянулся чуть ли не до самых ушей.       — Ты совершил благое дело, — произнёс Бертольд.       — О чём это вы?       Почему человек на самом деле остерегался культа? Что, если…       — Ты привёл к нам предателя, — громко сказал Райнер. — Теперь мы просто обязаны тебя защитить. Не только как единственного в городе художника, но и помощника. То, что не сделали остальные, сделал ты!       Меня окатило жаром, лоб покрылся испариной. Я без лишних раздумий оттолкнул Бертольда. Он хоть и был здоровяком с широкими плечами, но пошатнулся неслабо, ударившись о пустую тумбу, которую перенесли сюда, чтобы складывать найденные безделушки для подростков. Помимо вредного мальчишки здесь были ещё и девочки. Вероятно, все они родились уже после того, как преобразился Сайлент Хилл, а потому не представляли, что есть иной мир.       Вытащив пистолет, я нацелился на Райнера.       — Отойди, живо!       — Что ты творишь? — спросила Энни, вцепившись в плечо стонущего человека.       Из руки выступал обломок кости, лоскуты кожи покачивались над полом, где уже собралась приличная лужа крови. Человек кривился и извивался, иногда поглядывая на меня.       — Я не приводил его. Нас преследовал какой-то монстр. Если бы я его оставил, то…       Энни с непроницаемым выражением лица притронулась к ране. Человек закричал, и она ударила его по искусанным губам.       — То что? — удивился Райнер. — Ну же, убери пистолет. Даже если у тебя в планах было что-то другое, — он запнулся, — что-то более благородное — это уже неважно. Важно лишь то, что случилось. На то была воля Бога.       — Хватит. Нести. Херню, — отчеканил я.       От злости заскрипели зубы. Меня окликнул Эрен.       — Опусти пистолет.       — Серьёзно? И ты туда же?       — Их больше, а патронов мало. Убийством Райнера ты ничего не решишь.       — Они же его убьют! Блядь!       — Он твой близкий?       — Нет.       — Тем более. Подумай хорошенько, стоит ли так рисковать? — спросил он, сделав шаг ко мне.       — Стой! — крикнул я и нацелился на Эрена.       Он остановился, подняв руки вверх, мол, сдаюсь, нечего так злиться. Я сразу же направил дуло на Энни. Та несколько растерялась и, попросив Бертольда и остальных подержать человека, медленно привстала.       — Ты нас пугаешь. Не сопротивляйся, — тихо сказал Райнер. — Если поддерживать предателей, можно упустить момент, когда сам станешь одним из них.       — Тогда, если ты ещё не совсем чокнулся…       — Ответил предатель с пистолетом!       — Предатель!       — Защитник чудовища!       Райнер устремил на говорящих взгляд, в котором читался гневный укор, и толпа стихла.       — Продолжай. Что пришло тебе на ум?       — А вот что. Если ты совсем ещё не чокнулся, то должен помочь ему и отпустить. Пусть он живёт до тех пор, пока его не сожрут монстры!       — Это не в моей власти, — ответил Райнер. — Да и кто я такой, чтобы выбирать его участь? Кажется, Флойд, он тебя жалеет, — подчёркнуто мягко сказал он человеку.       Флойд уткнулся носом в лохмотья и застонал. Крест висел у него на груди, будто тянущая вниз гиря.       — Он же страдает! — воскликнул я.       — Ты просто многого не знаешь.       — Верно, — ответил Райнер и послал Бертольду кривую улыбку. — Помнишь, Флойд, сколько мучений и испытаний нам выпало, когда ты убежал? Убежал молча, как последний трус! Мы должны были сдержать тьму. За день до этого я просил тебя оставаться сильным. И ты пообещал, что сдержишь слово. Так чего же, Флойд, стоит твоё слово? Разве твоя вера угасла? Или ты посочувствовал чудовищу? — Он уверенно шёл к Флойду.       Я приготовился стрелять. Нужно было его замедлить, хотя бы замедлить!       — Какое правило ты нарушил? — спросил Райнер. — Какое правило, Флойд?       — Прости меня, — прошептал Флойд. — Я исправлюсь… обещаю…       — Уже поздно. Так что это за правило?       — Я…       Язык прилип к нёбу. Я прицелился в спину, затем в бок Райнера. Это не убьёт его, но зато отвлечёт. Может, даже не только его.       Сбоку ко мне приближались люди, готовые драться не на жизнь, а на смерть, если потребуется.       — Я… — подавив всхлип, Флойд тяжело задышал.       — Видишь, ты трус. Таким и был, — заключил Райнер.       — Да, наверное… и всё же я скажу, что согрешил…       Палец почти нажал на курок.       — Я предал свой орден, — твёрдым тоном произнёс Флойд и резко воткнул крест в грудь бывшего лидера.       Пуля попала Райнеру чуть левее почки, когда меня свалили мощным толчком. Давя каблуком на запястье, Энни вытирала пот с висков чистым платком. Она покачала головой, и чёлка закрыла правый глаз.       — Помощники врага будут очищены, — сказал Бертольд, отобрав у меня пистолет.       В лужу хлюпнулись руки. Флойд истошно закричал, и люди потащили его к картине с радостным смехом. Я с диким воплем старался вырваться, но всякий раз меня наугад била Энни и говорила с холодом, подобным камню: «Слушайся. Ты должен слушаться».       Меня держали на полу, но я всё видел. Люди резали ноги Флойда пилой. Он бился в истерике, переворачивался, но его снова клали на спину. Кто-то готовил костёр, нося ветки и доски, и Райнер восклицал так, будто пуля пролетела мимо него:       — Сжечь предателя!

***

      Бертольд с Энни бросили меня в комнату и попросили дождаться решения Райнера. Приговора, если уж на то пошло. Несмотря на то, что благодаря мне они покончили с предателем, многим не понравилось, что я выстрелил в Райнера. Люди шептались, что меня стоило закрыть в подвале без света или пригвоздить к стене, чтобы я научился разумному поведению. А что мне ещё оставалось делать? Эрен кое в чём был прав, но сожжение Флойда настолько меня впечатлило, что я не мог встать на его сторону. По крайней мере, не целиком. Он-то не помешал фанатикам, когда те привязали истекающее кровью туловище Флойда к деревянной лестнице и с помощью верёвок опустили над огнём.       Я бился в запертую дверь с остервенением, но она не поддавалась. Тогда я стал искать предмет, чтобы взломать замок, но такого в комнате, к сожалению, не нашлось. У меня вообще было мало целых вещей, а уж тем более полезных. Зажигалка больше не подавала признаков жизни, а экран мобильника совсем потрескался. Я бы не удивился, узнав, что пока меня не было, сюда заходили и что-то вынюхивали. Следы там, компромат. Единственная моя тайна касалась Марко, но я носил карандаш с собой, поэтому особо не волновался по этому поводу.       Чем дольше я находился в школе, тем больше меня настораживали совпадения. Мама Марко открыла художку, отец работал в шахте, а его дядя был членом культа. Что же такого натворил Флойд, прежде чем наступила тьма?       Я вспомнил сгоревший дом со ступеньками и дверным проёмом. Значит, то был их дом? И прямо там, где стояла моя нога, когда-то стояла нога Марко. Когда-то он проходил коридор, заглядывал в кухню, брал приготовленную мамой еду из холодильника со смешными магнитами в виде лесных зверюшек, пил апельсиновый сок за столом или поднимался к себе, чтобы прочитать книгу. Каждый день был похож на предыдущий, но его это абсолютно устраивало, кроме… чего?       Упав на матрац, я снял верхнюю одежду, оставшись в трусах и рубашке. Осторожно расстегнул пуговицы, чтобы осмотреть грудь. На коже в ссадинах и царапинах виднелись тёмно-красные следы. Энни била терпимо, так, чтобы проучить, а не сломать кости, и всё же я чувствовал себя на редкость хреново. Перед глазами пролетали кадры словно из жестокого триллера — корчащееся тело Флойда, куски кожи, свисающей с культей, вздувающиеся пузыри, запах горелого мяса, обугленный труп. Его оставили прямо там, на лестнице, окутанной дымом.       Я едва успел добежать до угла, когда меня вырвало. Слёзы катились по щекам одна за другой. Вытерев рвоту какой-то тряпкой, я бросил её под тумбу и зарыдал от злости, что у меня не получилось помочь Флойду.       В отчаянии я пнул стопку картин, и пыльные холсты и альбомы грохнулись об пол. Сжал кулон и позвал Марко, чтобы поговорить, хоть и не был настроен на приятный диалог. Ответил он довольно-таки быстро. Его тон был серьёзным и печальным, что меня ещё больше расстроило.       — Ты на меня обиделся? — спросил он.       — Нет, с чего вдруг?       — Просто обычно ты… тебя… — Марко мучительно подбирал слова.       — Скажи как есть.       — Обычно тебя не заставить замолчать.       — То есть, не заткнуть? — мрачно усмехнулся я.       — Когда тебя что-то задевает.       — Ага, просто сейчас всё не так, как было раньше. Тот человек, с которым я встретился, Флойд. Твоего дядю…       — Скажи как есть, — копировал Марко, и мне немного, но полегчало. Будто тёплым лучом провели изнутри.       — Его сжёг культ. Я не остановил их.       Он ничего не ответил, лишь тихо и торопливо шмыгнул носом. То ли потому что простудился, то ли из-за Флойда. Вроде бы он не плакал, но что-то подсказывало, что он просто сдерживался, чтобы я его не успокаивал.       — Что ты сделал? — спросил Марко.       — Выстрелил в Райнера. Не смертельно, но да ладно. Может, теперь они будут считаться со мной? Если тоже не сожгут.       — Этого не произойдёт, будь уверен. Ты пока не написал Солнце и Луну.       Узнав о том, что Флойд служил культу, я решил не спрашивать насчёт порванного рисунка. Это могло подождать.       — У меня теперь такое ощущение, будто это я убил твоего дядю. Снаружи ходил огромный монстр, и нужно было выбирать. Либо он, либо фанатики.       — Ну вот. Ты не виноват, — ответил он. — Я понимаю, почему дядя на меня так злился. Он ведь считал, что из-за меня погиб папа. Думаю, ты уже в курсе, что я потерял руку и глаз в Сайлент Хилле. Так вот, когда это случилось, дядя пришёл в госпиталь. Он принёс ангела, такого красивого, будто с картинки, и поклялся, что будет защищать меня.       Наверное, именно этого ангела Флойд разбил, когда мы оказались в палате.       — Он как-то это показывал действиями?       — Дядя передал деньги на моё лечение, а ещё заверил, что будет почаще приходить в госпиталь. Примерно неделю так оно и было, он дарил подарки, хоть я и не мог прикоснуться к ним из-за ожогов. Я не поднимался, а только лежал, но мне становилось лучше, когда ко мне приходили. А потом всё закончилось. Я не желал смерти дяде, если ты об этом, — добавил Марко.       — Но почему он перестал заходить?       — Наверное, ему запретили. Неудивительно, с такими-то жестокими наказаниями.       То, что происходило совсем недавно, не было похоже на наказание провинившегося. Скорее, на узаконенные, обычные для каждого, кто состоял в секте, пытки.       — Они пока совещаются, как со мной поступить.       — Если будет очень страшно, представь, что держишь меня за руку, — сказал Марко.       — Будешь держать меня за ручку, а потом гладить по головке? Как мелкого, у которого утонул кораблик?       — Ну…       Он же шутил? Хотя, если честно, мне было бы спокойнее, если бы он произнёс это всерьёз.       — Ладно уж, представлю твою руку. Тем более, что у нас с тобой есть суперспособность.       — Ты насчёт того, что я умею перемещаться в тебя? Не полностью, конечно, — чуть смущённо ответил он. — Тебе бы не понравилось, что я управляю твоим телом. Это болезненно.       — Уж не болезненнее, чем сгореть живьём.       — Ты же ничем не занят?       — Пока сижу в комнате и злюсь. Отличное времяпровождение, кстати.       — Хочешь, я тебя порадую?       — Давай. Надеюсь, для этого не придётся взламывать замок силой мысли.       — Нет-нет, никаких взломов! — торопливо ответил Марко. — В комнате есть какие-нибудь предметы?       Я перечислил вещи, не забыв о художествах, оставленных учениками.       — О, они у тебя?       — Есть, но немного. А что?       Он объяснил, что в каждой картине заключена душа его художника, поэтому если не забывать о творчестве умерших, то они будут жить вечно. Меня тронуло, что он думал о тех, кто погиб, когда атаки монстров только-только начались, поэтому согласился послушать про учеников школы.       — Я многих из них знаю. Если интересно, расскажу, кем они были и зачем рисовали.       — Мне бы сперва перевернуть картины.       — Ты их уронил?       — Скорее, отшвырнул, — произнёс я с неловкостью и шлёпнул по горячим щекам.       Но это не сильно помогло, и жар перекинулся на кончики ушей. Марко шумно выдохнул. Вместе с этим выдохом изменился тон его голоса.       — Сдуй пыль, — попросил он.       — Ага. Извини.       — Ничего. Я же знаю, что ты очень добрый, поэтому отшвырнул не специально. Тем более, после дяди.       — Говоришь, как моя мама.       — Спасибо, мне приятно.       Я коротко рассмеялся в кулак.       — Это был не комплимент, дурачок, — вырвалось внезапно. Вот теперь уж точно не специально.       Но Марко это даже понравилось, потому что сверху, прямиком из того места, где он сейчас находился, раздался тихий и озорной смешок. Я отметил, насколько он был мягким. Словно постель в детстве, когда возвращаешься после долгой прогулки, быстро ужинаешь и залезаешь под одеяло с альбомом и цветными карандашами. Мама иногда читала мне книжки и оставляла лампу, чтобы я немного порисовал перед сном. Обычно это растягивалось на час, а то и больше, но я был счастливым ребёнком, потому что меня почти не ругали. Правда, не раз случалось, что я просыпался посреди ночи, а карандаши из картонной коробки валялись под спиной и утыкались грифелем в подбородок. Хорошо ещё, что тогда у меня не было маркеров, иначе бы они засохли без колпачков.       Я положил картины рядом с матрацем и, забравшись на него с ногами, прислонился к подушке. Первое, что мне попалось, — это зимний пейзаж с ежом, лапы которого были спрятаны в варежки. Аккуратные мазки устремлялись в небо, где сияло холодное солнце. В разговоре с Марко я не забыл упомянуть речку, которая струилась между сугробами, отливающими серебром.       — А, понятно, — ответил он. — Это работа Майка.       — Пацана?       — Вообще-то он уже вышел на пенсию. Ему нравилось, когда его хвалили. Когда я проходил мимо, он подзывал меня и протягивал лупу, чтобы поближе рассмотреть детали. В первый раз я объяснил, что у меня хорошее зрение, но дело было не в этом. Майк прятал предметы и людей, рисуя их настолько маленькими, что нельзя было увидеть без лупы.       — И всё же я попробую.       — Ага, только поднеси картину как можно ближе.       Проведя по холсту сбоку, я поставил подрамник на колени. Вблизи мазки оказались настолько тонкими, что по всему пейзажу шли белые точки. К ежу и верхушкам деревьев прилипала пыль, которая колыхалась от моего дыхания. Я чуть ли не уткнулся носом в речку и внимательно повёл взглядом снизу вверх, следя за красками, которые не до конца перекрывали бледную поверхность. Левый нижний угол картины вымазали о другую, поэтому там пестрели синие и зелёные пятна. Медленно и методично, словно охотник за сокровищами, я изучал пейзаж, будто после этого меня бы перенесли в заснеженный лес, где было свежо и спокойно.       — Ни хера здесь нет.       — Наверное, они сбежали.       — Кто?       — Человечки, — ответил Марко. — Заскучали по Майку, вот и сбежали.       — Или их просто содрали, когда переносили картину. Он как их рисовал? Тонко?       — Конечно, это же что-то вроде тайны. Майк не каждому показывал…       — Всё, нашёл!       В иголках ежа пряталась мышь с такими же варежками, как и у него самого. Они были настолько мелкими, что занимали не больше пространства, чем самый крошечный комок пыли. Просто две яркие точки, оставленные кончиком нулевой кисти.       — Кого?       Я ответил и, поставив пейзаж на пол, взял картину поменьше.       — Кстати, а ведь ежи спят зимой, — задумчиво произнёс Марко.       — Значит, у Майка особенный ёж, — заключил я.       На следующем холсте были нарисованы девочки. Взявшись за руки, они танцевали в поле, над которым висели тучи. Темнота давила на них с неба, но они настолько развеселились, что не заметили первых капель, пролившихся на цветы. Прозрачные, будто роса, дождевые капли блестели на лепестках огненных маков, у которых переплетались стебли.       — Скорее всего, это сделала Саманта. В её картинах всегда было много счастья, потому что она умела любить. За ней как-то зашёл парень. Он пожал мне руку, когда я посоветовал, чтобы Саманта чаще рисовала. Для неё было естественно не посещать занятия месяц, а то и больше, но она платила, даже если долго отсутствовала. Мама иногда спрашивала у меня: «Где Саманта? Что с ней случилось?» А мне нечего было сказать, потому что за пределами школы мы не общались. Она скрывала, чем занимается и где работает, поэтому я не спрашивал. Не мне лезть в чужие дела, и всё-таки…       — Да? — мягко спросил я.       — И всё-таки она была прекрасной художницей.       В этом я не сомневался. Девочки с распущенными волосами, розовощёкие, яркие, в комбинезонах с вышитыми узорами бисером, смеялись так звонко, что, казалось, их смех долетал и до меня. Ну и что, что скоро забарабанит дождь? Пока они вместе, никакой ливень не помешает им радоваться и наслаждаться летом. Я прикоснулся к толстому слою красок, там, где была нарисована трава, настолько высокая, что закрывала колени. Меня накрыла ни с чем не сравнимая тоска по знакомым банкам, крышкам и кистям.       Как бы меня не раздражала сложившаяся ситуация, правая рука запомнила, что писала Солнце вместе с Марко. Если меня выгонят, то я больше никогда не сумею пережить это снова. Получается, что теперь не только фанатики зависели от меня, но и я от них. Я сомневался, что роспись стены позволит освободить Сайлент Хилл от монстров, но если уж в это верил Марко…       — Давай дальше.       Я перебирал холсты и листал альбомы, а он комментировал так, что делалось тепло. В комнате было тесно, как в картонной коробке, но здесь я ощущал какую-никакую, а безопасность. Точно все чудовища шипели, махали когтями, ломали, грызли и нападали снаружи, пока я сидел под куполом, который отталкивал от меня ужасы этой реальности.       Но вот по нему пошла трещина, раздались шаги. Дверь открылась, и на пороге появилась Энни. Купол распался на множество мелких осколков, которые впились мне в кожу.       — Когда оденешься, спустись в зал. Райнер готов объявить о своём решении.       Не дождавшись, что я отвечу, она прикрыла дверь. Я приставил картины к стене, а незаконченные альбомы положил на тумбу.       — Мне надо собираться.       — Как только вернёшься в комнату, дай мне знать, — сказал Марко. — Я устал, поэтому вряд ли смогу много говорить.       — Да пофиг, — бросил я. — Хватит и одного слова.       — Иди, — ответил он и оставил меня в обволакивающей тишине.       Я спустился в зал с робкой надеждой. Судя по тому, какими расслабленными выглядели люди, они недавно молились, а теперь отдыхали на скамейках. Никто не работал, не переносил вещи и припасы, зато все разглядывали меня. Кто-то с презрением, а кто-то с недоумением, будто впервые заметил.       Райнер попросил сесть у стены. Я осмотрелся вокруг, но кроме противного запаха ничто не указывало на то, что здесь сожгли Флойда. Видимо, его труп уже успели убрать.       — Почему ты выстрелил? — спросил Бертольд. — Ответь, но только честно.       — Чтобы напугать вас, а у Флойда был шанс сбежать.       — Очень глупо с твоей стороны, — ответила Энни. — Он бы не сбежал.       — Почему вы так уверены?       — Он был слишком слабым, чтобы оставаться верным нашей цели, — сказал Райнер. — И таким же слабым, когда дело касалось собственного спасения. Ему проще сдаться, чем жить.       Как змея, ко мне тихо подполз мальчишка с разбитой бровью и, хитро прищурившись, заглянул прямо в глаза.       — Отвали. — Я резко отодвинулся, но его это лишь развеселило. Мелкий ублюдок.       — А вы точно не были его родственником? — спросил он с лукавой усмешкой.       — Оставь! — крикнула женщина из толпы, но мальчишка не унимался.       — Ну же, скажите, — капризно потребовал он. — Мне очень интересно, кем вы ему приходились!       — Отойди, иначе нам придётся тебя наказать.       От этой фразы, произнесённой равнодушным тоном, мальчишка резко затих. Он побрёл к Райнеру с опущенными плечами, а когда поднял голову, та самая женщина схватила его и крепко прижала к груди.       — Прости, что он у меня такой!       — Я прощаю, но только потому, что он ещё ребёнок. Будь с ним построже. То, что ему не достаёт опыта, не даёт ему права вмешиваться. Отведи его наверх и запри, чтобы он подумал о своём поведении.       — Боже, спасибо! — протараторила женщина и заплакала. — Мне тяжело без мужа, — сказала она и прикоснулась мокрой щекой к ладони Райнера.       — Знаю, Матильда, знаю, но если ты будешь молиться чаще, Господь сжалится над тобой. Он подарит успокоение.       Матильда кивнула и, торопливо взяв сына под локоть, удалилась на второй этаж.       — С детьми нелегко, а без них ещё сложнее, — объяснил Бертольд. — Хоть иногда, но они смеются. Перенимают привычки и взгляды, словно наше отражение. По ним можно определить не только наше будущее, но и будущее всего человечества.       — Поэтому если у тебя когда-нибудь появятся дети, — сказал Райнер, — воспитай их, чтобы они были заботливыми.       Означало ли это, что меня оставят и отпустят, когда я закончу картину? Поёрзав на полу, я упёрся затылком в шершавую стену. Напряжение в мышцах ослабло, а вот пульс наоборот участился. Я представил рядом с собой Марко, который сидел так же, как и я. Он ни на минуту не выпускал мою ладонь из своей. От волнения руки вспотели, но, несмотря на это, мы лишь крепче переплели пальцы.       — Уж как-нибудь обойдусь без ваших советов.       Он хмыкнул.       — Приятно разговаривать с тем, кто много знает. Ты, конечно, совершил ошибку, но Бог прощает своих детей, когда те ошибаются. В этом его сила — уметь отпускать обиду. Мы не забудем, что ты привёл Флойда, хоть и не специально. Как и это. — Райнер указал на перебинтованную рану. — Как только мы разойдёмся, я поднимусь в комнату, чтобы поспать. Из-за тебя мне придётся проводить меньше молитв. Ты принёс боль моим людям.       — Вряд ли вас можно назвать людьми.       — У меня нет желания с тобой спорить, — сказал Райнер. — Ты продолжишь писать картину, но я запрещаю выходить за пределы школы без сопровождающих. Прежде чем куда-то выбраться, ты будешь просить разрешения у меня, Бертольда или Энни. И учти, никаких частых вылазок. Если ты вновь сделаешь что-то не так, то пройдёшь очищение. Я не дам нас погубить. Возьми у себя всё, что нужно, и возвращайся к работе.       Молча я повернулся к лестнице и, оказавшись в комнате, хлопнул дверью. Руки дрожали, но мне было так легко, словно в заваленную камнями пещеру наконец впустили свет и воздух. Я прикоснулся к кулону.       — Меня оставили, слышишь?       — Ага. Ты в порядке?       — Наверное, просто это неожиданно. Я гадал, каким будет наказание, но всё не так уж и плохо. Просто теперь не выпустят одного.       — Значит, ты не найдёшь мою маму, — ответил Марко.       — Буду смотреть по ситуации. Может, и получится выскользнуть незамеченным.       — Да я и не заставляю делать это прямо сейчас. Тем более, что это очень трудное задание.       — Труднее, чем сбежать от кучки психов?       — Если только на совсем чуть-чуть! С крошку от ластика.       — Не, ну если с крошку, то это всё меняет. Сил так и не прибавилось?       — Не-а. Хотя, если честно, мне уже надоело лежать.       — И сколько ты лежишь? — поинтересовался я, на всякий случай повесив телефон на шею.       Он не планировал ловить сеть, но мысль о том, что мои вещи проверяли, вызывала раздражение. Уж лучше пускай телефон всегда будет при мне. Единственное, чего я не жалел, так это зажигалки, она и так рано или поздно должна была сдохнуть.       — Вчера, сегодня почти весь день. Иногда я встаю и хожу туда-сюда, чтобы размять ноги.       — Тебе нужны лекарства?       — Зачем?       — Разве ты устаёшь не потому, что болеешь?       — А, вот о чём ты. Нет, просто это энергия города, плюс я соскучился по общению. Когда не с кем поделиться, это начинает пожирать тебя изнутри. Как с чувствами, которые зажимаешь.       — Я могу как-то помочь? Почаще задавать вопросы?       — Ты не понял, я имею в виду живое общение, когда можно увидеть человека, почувствовать его запах, прикоснуться к волосам. Чтобы ощутить, какой он близкий, — ответил Марко.       — Тогда я побегу писать.       Он посоветовал не перенапрягаться, тем более, что меня побили, но когда я приступил к шару, все волнения и сомнения отступили на второй план. Меня захлестнул самый настоящий азарт. Будто одержимый я набирал краску на кисть и накладывал один слой за другим.