Грифель в пепле

Твой свет виден даже под толщей земли. Веди меня сквозь камни и грязь, глину и пепел.

      Птица трепыхалась в клетке, захлёбываясь криком. Снова. Это снова началось, причём резко, гораздо резче, чем в первый раз. Мы торопились в школу, чтобы спрятаться, когда ржавчина накрыла магазин тканей и аппарат для сахарной ваты. Колёса, как спицы, вонзились в землю, и мелкие камешки поднялись над асфальтом и рассыпались. Я перепрыгнул через дыру, образовавшуюся на дороге, но чуть не упал, благо кто-то из мужчин помог мне удержать равновесие. Энни, как самая быстрая из нас, указывала путь, но от паники это не спасало. Я держался как можно ближе к членам ордена, чтобы не потеряться. Что, если мы не доберёмся? Какие монстры таятся в этой части города?       Поблизости не было крупных магазинов, парка или кинотеатра. Отель остался далеко позади, мы перебежали его достаточно быстро, если не брать в расчёт заминку у ободранных машин. Из-за того, что они преграждали дорогу, нам пришлось их оббегать, а это заняло чуть больше времени.       Одни жилые дома перетекали в другие жилые дома. Казалось, им не было конца, настолько они тянулись долго. В пустых окнах сгущался мрак. Старые качели, привязанные к дереву, тут же распались на гниющие осколки, когда их коснулась тьма, а верёвка превратилась в колючую спираль.       Чем дальше мы продвигались, тем тише трепыхалась птица. Я почти что привык к её крику, когда она вдруг замолчала. От бега клетка тряслась и покачивалась, как гигантский маятник, ударяя Эрена в бок. При каждом ударе он шумно выдыхал, но цепь не выпускал. У меня возникло желание проверить, как там птица, когда она подала знак. Распушив перья, она клюнула перед собой, словно нашла зерно, и со всей дури треснулась о прутья. Крошечная голова упала набок.       — Блядь, да она же сейчас помрёт!       — Серьёзно? — спросил Эрен.       — Успокой её!       — Отвали, — бросил он. — Лучше не о птице думай, а о том, как добраться до школы живыми!       — Шевелитесь! — скомандовала Энни. — Мы уже близко!       Но я не успокаивался. Адреналин прибавил сил, поэтому мне было легче держать темп. Я не замедлялся, но и не ускорялся, чтобы не выдохнуться.       Птица не унималась, продолжая биться в клетке. Всё её тело растрепалось, особенно крылья, а глаза закрылись. Слабая, она завалилась на грудь с писком, который выпал на окончание воя сирены. Я выхватил клетку, уронив пакет с красками, и Энни с включённым фонариком это сразу заметила. Тюбики покатились по ступенькам, и тёмно-коричневый акрил провалился в горящее нечто, откуда исходил пар. Эрен закрыл нос и, наклонившись, кинул пару тюбиков в пакет. Остальное я собрал вместе с Энни. Она вцепилась в пакет мёртвой хваткой и, не говоря ни слова, указала вниз, где ширилась яма.       — Опасно. Вижу.       — Краска, — ответила Энни. — Ты обещал, что не потеряешь.       Она забрала акрил и ринулась к воротам. На бегу я осторожно прикоснулся к птице, перевернув её на спину. Кончик клюва дёрнулся, и это меня немного успокоило. Значит, выкарабкается, если не поломала кости. Шею она, вроде бы, не свернула, а крылья можно подлатать.       — Ну что, как она? — спросил Эрен.       — Живая. Наверное. Подожди-ка…       Я погладил её по брюшку, но ботинок соскользнул. Столкнувшись с крошащимся бетоном, позвоночник отозвался резкой болью. В этот раз рядом со мной не было человека, чтобы помочь, потому что Энни с мужчинами вырвались вперёд, а Эрен успел перемахнуть через провал. Клетка выскользнула из потной ладони прямо на железные балки. Я же сосчитал затылком несколько ступеней и чуть не напоролся животом на ржавый крюк.       Тёмные облака стали такими же далёкими, как и монстры. Всё вообще стало невероятно далёким. Даже люди, показавшиеся на секунду в неровном многоугольнике. За мной потрескивал огонь, жар которого разливался по пещере. Во рту пересохло, запахло кровью. Я пошевелился и, ощутив осколок стекла в бедре, закричал. В горло попала пыль с балок.       Мне нужно было присесть и вытащить стекло. Хоть как-нибудь, а потом закрыть рану. Борясь с головокружением и резким жжением в левом плече и ногах, я осторожно приподнялся, но тут же упал. По темечку словно ударили киркой, и в ушах зазвенело. Я сплюнул, вытащил кулон с переплетённым шнуром. Крышка открылась, карандаш выпал на грудь и уткнулся грифелем в подбородок.       — Слышишь меня? Я недалеко от художки, кажется, здесь находится шахта. Тут горячо, а ещё клетка… я не дотянусь до неё… ну где же ты…       Я подождал минуту, но Марко так и не ответил. Отложив карандаш, я стиснул зубы и всё-таки присел. Оторвал полоску ткани от штанов, чтобы схватиться за осколок, и обмотал ладонь. Потянул за стекло, но кровь потекла быстрее. От влажного чавканья меня замутило, а лоб покрылся испариной. Горячий воздух обволок тело в липкий кокон, сделав боль невыносимой, будто к каждой клеточке прикладывали бомбу и поочерёдно взрывали. Я сжал осколок между пальцами, застонав в куртку. Почти вытащил, осталось немного! Руки сотрясала дрожь, содранный на мизинце ноготь повис на красной коже. Я мягким движением вытащил стекло и уронил голову на грудь. Напряжение в челюсти усилилось, зубы заскрипели. Я мысленно выругался, потому что не хотел говорить. Даже мысли для меня сейчас звучали не как обычно, а болезненно.       Нитки на грязной от падения рубашки защекотали нос. Я взял себя в руки и перемотал рану, после чего оторвал загнутый ноготь и скрыл мизинец обрывком ткани.       — Жан, ты там? — встревоженно отозвался Марко. — Почему так больно?       — Что?       — У меня болит нога. Очень сильно.       — Это был я. Кое-как вытащил осколок. Дай мне помолчать.       — Хорошо. Наша связь усиливается, поэтому тебе нельзя останавливаться, — ответил он. — Как только отдохнёшь, расскажи, что к чему. Кстати, у меня есть для тебя поручение. Только не злись, ладно? Оно вряд ли тебе понравится, но это поручение лично от меня. К тому же я не настаиваю. Если будет возможность, то сделаешь, а если нет, то нет.       — Не томи уже, выкладывай, — сказал я, поправив импровизированные бинты.       Боль ослабла, и я отполз из-под клетки, уцепившейся за балку. Сверху раздавался тихий писк.       — Если ты встретишь мою маму, то не прогоняй её. Она легко расстраивается и многое принимает близко к сердцу. Но она не плохая. Город разрушился на её глазах. Представляешь, насколько она была потеряна, когда узнала, что случилось с художкой?       — Она в ней работала? — удивлённо спросил я.       — Не только работала. Мама её открыла. Специально, чтобы детям было куда выплёскивать энергию. Ну, и для того, чтобы выражать себя. Художка притягивала, конечно, не только детей. Взрослые учились рисовать с не меньшим энтузиазмом, а мама… мама гордилась, чем занимается. Она обещала, что Сайлент Хилл будет процветать. Знаешь, что она говорила, когда мне было тоскливо? Что талант меняет мир. А ещё он никогда не даётся просто так, всегда и во всём есть смысл. Она считала, что страдания не бывают напрасными. Но вряд ли мама предполагала, что однажды увидит, как её учеников загрызают монстры. Те люди были невинными, а их убили. Просто так, будто жизнь и впрямь ничего не стоит.       Это в корне меняло дело. Получалось, что Марко, его мама и культ были как-то связаны. Причём эта связь не разрывалась до сих пор, потому что фанатики устроили убежище не где-нибудь, а именно в художественной школе.       — Что делать, если я её встречу?       — Скажи, чтобы осталась с тобой. Объясни, что я попросил.       Как бы он отреагировал, узнав о том, что я поселился там, где раньше ходила его мама? Где лестницы запомнили её спокойные шаги, а главный зал впитал смех. Да и сам Марко наверняка посещал художку, наблюдал, как мама даёт уроки или пробовал рисовать, пока не потерял руку. Сколько тёплых воспоминаний из того, другого Сайлент Хилла щемило сердце?       — Не против, если я в кое чём признаюсь?       — Давай.       Я прислонился к стене и всё ему рассказал. Он внимательно слушал и не перебивал.       — Ты поступил так, как должен был, — в конце концов ответил Марко. — Пока ты помогаешь культу, они тебя не трогают. Это стоит использовать.       — В каком смысле? Пока мне хватает того, что есть. Ну, защиты там, помощи. Перед тем как оказаться в пещере, они сопровождали меня до машины. Туда и обратно.       — Словно неприкосновенного.       — Ох, какой же ты всё-таки… — усмехнулся я, подтянув раненую ногу.       — Какой? — серьёзно спросил Марко.       — Наивный и хороший. Просто хороший. Кого-кого, а тебя город точно не изменил. Наверное, ты с детства был таким.       — Почему ты думаешь, что я не изменился? Может, я такой, как ты выразился, только с тобой?       — Не особо верится, если честно. Доброжелательность у тебя в крови.       — Доброжелательность в крови, — насмешливо произнёс он. — Звучит неплохо.       — Кстати, ты так и не ответил, как к тебе попасть. Я столкнулся с мужчиной, который, по всей видимости, знаком с тобой. Он настаивал, чтобы мы не встречались.       — Ты спросил, как его зовут?       — Он не стал говорить. Если он созреет, мы увидимся ещё раз.       — Что ж, если мы и знакомы, то не настолько близко. Потому что он ничего обо мне не знает.       — Он тебя боится. Ты случайно ни у кого в последнее время не забирал мусорный мешок?       — Я не настолько голодный, — ответил Марко.       — Значит, он что-то перепутал.       — Наверное. Что касается ордена, то я им не доверяю, но в одном они правы точно. Освободиться можно, если откроются врата. Ты должен написать Солнце и Луну.       — Так ты тоже из этих?       — Из каких?       — Верящих в пророчество, — объяснил я.       — А ты не веришь?       — Я верю в то, что вижу. В тебя, например, или тварей, обитающих в городе.       — Но ты никогда меня не видел, — заметил он. — Я имею в виду, вживую. Только на рисунках.       — Сравнил! Ты-то особый случай. Исключение из правил.       Он мягко рассмеялся.       — Как и ты.       — Перестань, — пробормотал я, довольный и смущённый тем, что он меня похвалил. — Назовёшь меня исключительным в другой раз, а пока нужно выбираться.       — Отдохнул?       — Ага, — ответил я и, включив зажигалку, побрёл вглубь тоннеля.       С конца узкого прохода доносилось бульканье, там что-то горело. Яркая точка не угасала. По мере того как она увеличивалась, я встречал всё больше и больше дырявых вагонеток. Рельсы покрывала красная жижа, которая быстро облепила ботинки. Иногда мне попадались разбитые фонари, и стёкла хрустели под ногами. Я аккуратно обходил их, чтобы не пораниться, вспоминая, с какими усилиями вынул осколок.       Горящая точка оказалась пламенем, пляшущим за решёткой. Следом за клеткой, будто специально созданной для того, чтобы сдерживать огонь, начинались провода. Тонкие, переплетающиеся между собой, они свисали под потолком и цеплялись за стены. Я следовал за проводами, надеясь, что они приведут меня к выходу или лифту. Хотя надеяться было трудно, тем более, что большую часть развилок завалило камнями.       — Почти все шахтёры тогда погибли, — разбавил тишину Марко. — Мой папа, в том числе.       — Прости.       — За что?       — Если бы я не попал сюда, то не заставил вновь об этом думать.       — Это было давно. Просто я хотел поделиться. Мне нравится, что ты меня слушаешь.       — Если хочешь, я могу слушать тебя ещё больше.       — Было бы здорово, — с улыбкой в голосе произнёс он.       — Твой папа не из местных?       — Он, как и мама, родился не здесь. Да и я тоже. Мы жили в ещё меньшем городке, чем Сайлент Хилл, но всё же были счастливы. Единственное, нам постоянно не хватало денег. В какой-то день папа сказал, что мы переезжаем в место, где есть возможность разбогатеть. Я не торопился собирать вещи. Дома у меня были друзья и любимая школа.       — Я даже не удивлён. Ты всегда производил впечатление того, кому нравится учиться.       — Ну, от контрольных я тоже не был в восторге, но школа меня не бесила.       — Но вы переехали, — продолжил я, отодвинув провода.       Идти было непросто, потому что они валялись на рельсах и загораживали проход. Самые настоящие паучьи сети.       — Ага, переехали. Пока я привыкал к новой обстановке, папа зарабатывал деньги, а мама открыла художку. Им было хорошо (маме уж точно), а мне наоборот.       — Ты говорил с ними на эту тему?       — Нет. Я не стеснялся, но считал, что переживания других важнее. Мне не хотелось портить им настроение. Просто не мог позволить, чтобы кто-то волновался.       — А поговорить всё же стоило. Хотя не знаю. Наверное, тогда бы ты был бы не ты.       — Точно, — ответил Марко. — Я был бы не я.       Он бы говорил и дальше, но провода, торчащие из ямы, стянули мою ногу и потащили назад. Я упал на колено, развязался и побежал вдоль рельсов, чтобы не навернуться. За спиной раздавалось протяжное скр-скр, от которого болели уши. Как змеи, провода ползли за мной, хватая за лодыжки и колени, их звук врезался в хлипкие стены. Балки шатались, песок сыпался с потолка, попадал в ноздри и скрипел на зубах. Я отряхивался на бегу, не позволяя себе остановиться. Провода тянулись сверху и царапали кожу на шее. В конце концов я не выдержал, схватил кирку, у которой разваливалась рукоятка, и замахнулся. Несколько проводов отлетели в стороны, другие отпрянули в испуге.       — Вот так-то, получили!       — Кто за тобой гонится? — спросил Марко.       — Провода ебучие! — Я ещё раз махнул киркой. — Ну что, будете мешать и дальше?       По ним пробежал ток, но они почему-то не набросились на меня. Вместо этого провода заползли в дыры, которые чернели в стенах, и спрятались под деревянными опорами. Особенно тонкие уместились на дне вагонеток.       Я заглянул в темноту напротив. Из дыры вытолкнуло горячий воздух, и струя дыма потекла по камешкам. Гарью завоняло так, что пришлось закрыть половину лица. Я осторожно приблизился к стене, вглядевшись во мрак. Там что-то шевелилось, извивалось, будто червь.       — Шахтёры идут, — сказал Марко.       — Чёрт!       — Они рядом?       — Пока нет, но ощущение, что скоро появятся!       Я бросился к проходу, заваленному камнями, и вынул булыжник размером с тыкву.       — Побежишь обратно? — спросил Марко.       — Заблужусь!       — Так, ладно, спокойно. Что ты видишь? Что ты видишь? — настойчиво повторил он.       — Есть только один выход, но мне не пройти. Обвал.       Камни почти не поддавались, а те, что я вытаскивал, были маленькими. Я не мог пролезть, даже если бы попытался.       — А спрятаться? Тебе есть где спрятаться? — взволнованно спросил Марко, будто стоял за спиной. Его помощь была бы очень кстати, но он находился слишком далеко.       — Нет!       Я отбрасывал камни, часто дыша через рот. Льющийся ручьём пот капал на влажные ладони, стекал с кончика носа. Из ободранных рук выскользнул небольшой валун и ударил по пальцу левой ноги. Я прикусил губу до крови и в бешенстве кинул валун в стену.       — Это был камень?       — Он самый, зараза!       Вокруг меня уже набралась гора коричнево-красных камней. Я просунул голову в образовавшееся углубление, когда сзади потеплело и затрещал огонь. По шахте пронёсся истошный крик. Нечто кричало так громко, что у меня чуть не остановилось сердце. Мне стало горячо и одновременно холодно. Я быстро забрался в каменный тоннель.       — Оно идёт за мной!       — Ты расчистил путь?       — Не совсем, но надо ползти.       — Экономь воздух, — посоветовал Марко. — Поторопись!       — Ну не может же оно…       Пламя лизнуло голый участок кожи, выбившийся из-под штанины. Запахло палёным. Запахло мной. Я ударил по твёрдой поверхности, и что-то острое сомкнулось на лодыжке. Тяжёлый хрип смешался с моим криком, и камни задрожали. Я пнул по существу, но оно только разозлилось и ещё крепче вонзилось в лодыжку. За хрустом послышалось негромкое шипение. Я оттолкнулся, чтобы хоть немного переместиться вперёд, ударил по камням, отчего по тоннелю пронеслась вибрация. Оно отпустило ногу, а взамен обдало горячей волной. Ещё немного, и камни начали нагреваться. Внутри оставалось всё меньше и меньше воздуха, я дышал, но медленно и понемногу, чтобы не задохнуться. Но мало того, что за мной гнался оживший шахтёр, так ещё и тоннель стал уходить вверх. Я не понимал, ползу или скатываюсь, но каждый раз меня подгонял дикий крик. Камни обжигали пальцы, подбородок, оставляя красные следы, жар проникал сквозь одежду. Я и сам не заметил, как замедлился, когда в щёку прилетел камень, а второй стукнул по лбу, чуть не рассёкши бровь. У меня помутнело в глазах, от едкого дыма пробило на кашель. Я вяло отбросил камень и, не удержавшись, съехал назад, где полыхал огонь и клацали зубы.       — Быстрее, прошу! — закричал Марко. — Ты сможешь, слышишь? Я рядом! Я всегда буду рядом, ты только не останавливайся!       — Марко? — позвал я его шёпотом. — Не уверен… я не справлюсь… тогда меня спас Эрен… тяжело… мне горячо… здесь очень горячо…       — Да, ты не настолько сильный, как он, но у тебя есть воля, стремление. Никто лучше тебя не представляет, что значит жить. И что значит любить жизнь. Ты не умрёшь просто так, тем более, что у тебя есть цель. Разве ты достиг цели? Разве мы встретились? Пока мы по отдельности, ты ни за что не успокоишься. Ты будешь сиять, Жан, я это знаю. Ты сам этого ещё не видишь, но ты обязательно засияешь. Только двигайся вперёд! Иди! Иди ко мне! Иди на мой голос! — воскликнул он.       — За мной…       — Шахтёр. Ударь, чтобы он отстал.       Я пнул его, но слабо и упёрся локтями в камни, чтобы не обжигать пальцы. Казалось, ноги уже охватило пламя, и совсем скоро оно достигнет груди.       — Горячо…       — Не бойся огня. Он тебя не убьёт. Просто вдарь хорошенько, ладно?       — Ладно, — ответил я одними губами, почувствовав, как меня переполняет сила.       Дикая энергия рвалась наружу, разливаясь по тоннелю. Неужели она была у меня всегда? Эта страсть, это невероятное желание гореть? Гореть, сжигая даже огонь. Или всё дело было в поддержке Марко? В том, что он единственный мог найти слова, которые бы вселили в меня надежду и подняли с колен… не просто подняли! Понесли!       Я с рёвом ударил шахтёра, несмотря на огонь. И пополз медленно, едва не теряя сознание.       — Ублюдок, — пробормотал я. — Какой же он ублюдок… поджарить меня вздумал…       — Давай, молодец! — сказал Марко. — Скоро ты выберешься!       — Ага, наверняка…       Я пнул другим ботинком для надёжности, как вдруг по всему тоннелю стали образовываться дыры. Из них высовывались обгорелые лица без волос. Прямо передо мной вылезла изуродованная башка с перекошенной челюстью. Сквозь дыры в щеках виднелись остатки зубов. Шахтёр вытянул шею, заискрился и широко раскрыл рот. В его горле то вспыхивал, то потухал ярко-оранжевый огонь. Он будто носил пламя в себе, чтобы в подходящий момент передать его кому-то ещё.       — Не дождёшься! — закричал я, попав по пустой глазнице.       На удивление, часть башки рассыпалась в порошок, но из другой, более-менее целой, выпал язык пламени. Я закинул его камнями и пополз. Меня кусали за куртку и штаны, израненными кривыми пальцами хватали за волосы. Крики шахтёров слились воедино, разрывая барабанные перепонки сильнее, чем вой сирены. Я не переставал карабкаться вверх, мысленно раскаиваясь перед разрывающим грудную клетку сердцем. Несмотря на дыры, дышать стало ещё хуже. Огонь был повсюду, казалось, он плясал у меня под кожей, отчего на поверхности вздувались волдыри. Чья-то культя дотронулась до пузыря на запястье, проколов его обломком кости. Я просунул пальцы в рот шахтёра и ногтями выдрал кусок горелого мяса. Он завертелся, чуть не свернув шею, и скрылся в дыре, откуда сразу вылетело облако дыма.       — Поторопись, — сказал Марко и захлебнулся кашлем.       — Если умру я, то умрёшь и ты?       Я вытянул ладонь, чтобы убрать камни, но она прошла между ними, коснувшись прохладной пустоты. Воздух понемногу проникал в тоннель. Чем быстрее я отбрасывал камни, тем легче мне это удавалось. Они казались такими же лёгкими, как и перья. Я вспомнил птицу в клетке, повисшей на балке, и с удвоенным рвением стал расчищать проход.       Оставалось совсем немного, когда в раненую ногу вгрызся один из шахтёров. Глотая проклятия, я долбанул его по башке и вылез на ржавый асфальт. Силы покинули меня, но ненадолго. Когда я очнулся, тьма ещё не отступила. Я жадно заглатывал сухой воздух, держась за подпалённые пряди.       — Ты жив! — обрадовался Марко.       — Да, я жив. Благодаря тебе. Боже, спасибо… спасибо тебе!..       Картинка в глазах мутнела, слёзы медленно текли по щекам. Я громко засмеялся и, вытащив кулон, прижал карандаш к дрожащим губам.       — Но ты же не сдался, верно? Значит, это всё-таки твоя заслуга, — сказал Марко.       — Наверное, и всё же…       — Что? — мягко спросил он.       Но я больше не смог ничего сказать, потому что зарыдал. Зарыдал, не отрывая от губ согретый дыханием карандаш.