I'll kill you. Or not

Её голова склоняется набок, но лицо не меняется, в то время как мое, скорее всего, выглядит несколько шокированным. Мы молча так пялимся друг на друга минуты две. Мое сердце клокочет в груди, разгоняя жаркую кровь по всему телу. У меня начинают гореть щеки. Это невозможно. Чтобы у меня — и так горели щеки. Кончики моих пальцев немеют от возбуждения. — Нарисуй на моем лице, — шепчет она. Я вздрагиваю всем телом от её просьбы. Я уже не хищник: я абсолютно потеряна, я тону в этой зеленой глубине. И, господи боже мой, будь я проклята, но теперь девушка подо мной стала вдруг в миллион раз прекрасней, а это, казалось, уже невозможно. Дрожащей рукой достаю из рюкзака маркер, открываю его зубами, косясь на нее. Медлю буквально секунду, после чего резко наклоняюсь к её лицу, и она, приоткрывая рот, делает резкий вдох. Я инстинктивно облизываю губы. Мои вены накаляются, и кровь вот-вот начнет кипеть. — Ты знаешь, кто я? — шепотом спрашиваю я. — Пришлось быстро соображать, обнаружив свою голову в мешке, — так же шепотом отвечает она. — Я тебя убью. — Хорошо. Снова облизываю губы, уже миллионный раз пробегаясь взглядом по её лицу. — Но сначала рисуй, — просит она. — Я рисую после. — Сейчас тебе не нужно делать это после. Я вся для тебя, просто сделай это. Я сглатываю, переводя взгляд на её губы. Прерывисто выдыхаю прежде, чем склониться ниже. Смотрю на её скулы, на линии челюсти, глаза, щеки, брови, лоб, губы, нос. Глаза, губы, скулы, брови. Глаза, губы. Глаза. Я громко и почти со стоном выдыхаю. «Что с тобой? Ты не знаешь где тебе чертить линии?» — Я не знаю. Я не знаю. Я ничего не хотела бы менять на её лице. Она идеальная. — Нет? — Нет, — сдаваясь, еле слышно отвечаю я. — Что дальше? — Ты не проститутка, — говорю я, обозначая то, что до неё подо мной на земле лежали только проститутки. — Определенно нет, — она хмурится. — Если ты не собираешься меня убивать, то развяжи, и я убью тебя. Я хмыкаю и улыбаюсь: — А кто тебе сказал, что не собираюсь? Снова достаю нож. Подношу к её щеке, и мне хочется ей показать, что я могу её убить. Что я всё еще контролирую ситуацию. Я хищник. Я. Касаюсь острием кожи рядом с её ухом. Её лицо так прекрасно. Я не могу рисовать ножом на её лице. Но я должна, пусть она и не проститутка. Я могу, я должна. И я могу её убить! «Ты действительно сможешь её убить?» — Я смогу! — «Она так прекрасна. Ты уверена, что сможешь её убить? Ты ни разу не убивала не падших девушек». — Заткнись, — огрызаюсь я. Я тут же смотрю в зеленые глаза: она лишь слегка хмурится, но… Она не смотрит на меня так. Не смотрит, как они все, когда не понимают. Она будто всё понимает. Я стискиваю челюсть, надавливаю кончиком лезвия на её кожу под ухом и веду вниз, она хрипло выдыхает, а я вздрагиваю всем телом. Её рот приоткрыт, она дышит, но не дергается. Начинает проступать кровь, и её капля стекает по шее. — Мне не нужны шрамы, — хрипло говорит она. — Ты всё равно умрешь, — отвечаю я, мой голос такой же хриплый. Она молча смотрит на меня. И мы не можем быть здесь вечно. Скоро рассвет, и я должна сделать то, что обычно делаю. Да, она красивая, да, она не проститутка. Но она видела моё лицо. «Ты не сможешь». — Как тебя зовут? — спрашивает она, пока я поднимаю её голову, чтобы зафиксировать там нож. — Это неважно. Лезвие уже впивается в её шею, и я отпускаю голову, в ожидании глядя в глаза. Но она упорно продолжает держать голову на весу, не позволяя лезвию повредить шею. Пора с этим кончать. Под её пристальным, но уже напряженным из-за нагрузки взглядом, я подношу руку к её лицу. Провожу кончиками пальцев по щеке, и она вздрагивает, дергая головой, и тут же шипит, натыкаясь на острие. Провожу пальцами по её шее (волнительно, будто трогаю музейный экспонат), после чего обхватываю её голову, в то время как другая рука придерживает рукоятку ножа. Одно движение, как и всегда. Всего одно движение. Она уже тяжело дышит, но это совсем не страх. Мое дыхание замирает в момент, когда я уже почти готова толкнуть её голову вниз… И она тоже перестает дышать. — Боже, — выдыхаю я, отстраняясь от нее. — Я развязала руки еще минуты три назад, и в твоих интересах сделать это, — говорит она. Все внутри меня вдруг обмирает. Я впитала эту информацию быстро и без остатка. Но я не шевелюсь. Я просто смотрю на нее. Я не могу. Я не могу допустить, чтобы эти глаза опустели. Глухой удар в висок, темнота и, кажется, заваливаюсь набок. Я чувствую, как быстро она выбирается из-под меня, а потом, хватая меня за плечо, разворачивает. Когда мне удается прийти в себя от болезненного удара, она уже сидит на мне. Я тяжело дышу, рассматривая её оскалившееся лицо. Она смотрит мне на грудь, и я опускаю взгляд туда же. Нож упирается в мою грудную клетку, и только сейчас я начинаю чувствовать боль от его острого конца. Обнаруживаю свои руки на её ногах: мои пальцы впиваются ей в бедра. Она поднимает взгляд к моему лицу, я смотрю в её горящие глаза, потом снова на нож, и снова на нее. Она все еще оголяет зубы, явно пребывая в какой-то борьбе — но не со мной, я ведь просто лежу под ней. Единственное что — это мои пальцы, которые я не хочу расслаблять. Я не знаю, почему я так крепко за нее держусь, но точно не из-за страха смерти. Его нет. Во всяком случае, пока её лицо выглядит так. Наблюдаю, как она расслабляется. Рот закрывается, челюсть принимает четкие очертания. Она убирает руку с ножом. Ловко прокручивает нож в руке, будто он всегда принадлежал ей, но ведь он мой. Она не сводит с меня взгляда, в то время как на её лице появляется уверенность. Она готова. Страх начинает пробираться мурашками по спине, он бежит по плечам, спускаясь к предплечьям, доходит до кистей, и мои руки перехватывают её бедра, впиваясь в них крепче, а её губы вздрагивают. Конечно, было бы логичнее вцепиться ей в руки, а не в ноги. Но, кажется, я хочу, чтобы она это сделала. Я хочу видеть её глаза, когда она это сделает. Перед смертью я хочу видеть её глаза: хотя бы знать, как выглядят глаза человека, который сверху. Она замахивается, целясь мне в грудь, и тут я вздрагиваю, ловя ртом воздух. Но в этот же момент её рука вдруг меняет траекторию, и она бьет ножом в землю, рядом с моей головой: — Сука! Она резко наклоняется ко мне, оставляя между нашими лицами расстояние с вытянутый мизинец, и тяжело дышит, глядя мне в глаза, а я… А я что: я тяжело дышу на нее в ответ. — Я убью тебя, — шепчет она, и я чувствую её горячее дыхание: оно обволакивает мои губы словно шелк. — Конечно, — на вдохе мой голос падает куда-то в горло, словно в глубокий колодец. — Сделай это. Она резко выпрямляется и выдергивает нож из земли. Протирает лезвие — и я ей за это благодарна. Не то, чтобы я заботилась о стерильности ножа, но все же не хотелось бы видеть на нем такую очевидную грязь. Мои пальцы, словно по клавишам пианино, пробегаются по её бедрам, и она замирает, переводя взгляд с оружия на меня. А потом я снова сжимаю их, но уже придавливая её сильнее — к своим собственным бедрам. Она коротко вздыхает. Вдруг в её лице я замечаю какой-то вопрос. Она смотрит на мои руки, потом на свои. Потом на меня. О, неужели она только сейчас поняла, что мои руки вольны двигаться, как я захочу? В том числе и сопротивляться тому, что она делает. Но этот вопрос пропадает так же быстро, как и появляется. Она опускает взгляд на мою грудь, подносит к ней нож и едва заметным движением отрезает пуговицу, потом еще одну. Она разводит края рубашки в стороны, а её глаза округляются. О, дорогая, ты не хочешь это видеть. Она смотрит мне в глаза, потом снова на раскрытую грудную клетку. Следующую пуговицу она расстегивает, потом еще одну. В конечном итоге я лежу под ней в распахнутой рубашке. Она изучает взглядом рубцы на моей грудной клетке и на животе. Взгляд заменяют пальцы: и указательным она проходится по самому большому шраму, что остался напоминанием об отце, который в итоге заживо сгорел в сарае. Его пронзительные крики до сих пор ласкают меня в воспоминаниях перед сном. Орал словно свинья. Напоминаний о нем достаточно и на моей спине, но я их не вижу. Хорошо, что я их не вижу. Она проходится пальцем уже по тонким коротким следам, словно изучая карту моей жизни. В конечном итоге все это на моем теле — люди. И я не против того, чтобы девушка, сидящая на мне, оставила свой след. Последний. Холодное лезвие касается моей груди, и я вздрагиваю, еще крепче вцепляясь в её ноги. Она ведет им в сторону, не сводя с меня взгляда. Это обжигает, напрягает каждую клеточку моего тела, но это не больно. Не страшно. Не сейчас. — На память, — хрипло говорит она, втыкая нож в землю рядом со мной. Я молча смотрю на нее. На память… Память о ней будет такой? Напрягающей, интригующей, обжигающей? Не болезненной и не смертельной? — А мне тебе нечего оставить на память. Члена у меня нет, — мой голос глухой, почти неслышный. — Да, знаю, — слабо улыбается она, рассматривая свежую рану. — Ни разу не нашли. Ты их хранишь в баночках дома? Она проводит подушечкой большого пальца под порезом, собирая кровь, а потом смотрит на меня исподлобья: — Если я скажу, это будет уже вторая причина, чтобы убить тебя. — Можешь сказать своё имя, чтобы их было три. — Мне не нужен твой член, чтобы запечатлеть это в памяти. — А что нужно? — Твоя смерть, — она наклоняет голову набок. — Сделай это, — прошу я. — Ты хочешь быть там? — она чуть склоняется, внимательно глядя мне в глаза, а меня накрывает волной от этих изумрудных волн. Если она наклонится сейчас еще ниже, то я пойду ко дну. Из-за нее под моей кожей все дрожит. Все внутренности содрогаются даже от того, как она моргает. — Хочу. — Скажи мне свое имя. — Кларк. — Кларк, — повторяет она. — Кларк, — облизывает губы. — Кла-рк. — Она кладет руку мне на грудную клетку, чуть надавливая, — твое сердце так сильно бьется, Кларк. Я молчу. Я вся бьюсь, а не только мое сердце. Все мои внутренности болезненно бьются о бетонные стены, что я выстраивала годами, защищая все, что хранится там под кожей, под костями, под мышцами. Когда-нибудь стены стали бы титановыми, а потом еще крепче. Такими крепкими, чтобы больше никто… Но даже того, что есть, было уже достаточно. До встречи с ней. Она хватает меня за руку, отрывая её от своей ноги, и кладет себе на грудную клетку. Я дергаюсь, втягивая воздух, и замираю. Бам-бам. Бам-бам. Бам-бам. Бам-бам — в мою ладонь, которая, кажется, вздрагивает от каждого сильного, но глухого удара. — Меня зовут Лекса, — говорит она, отпуская мою руку, которую я не спешу убирать от её грудной клетки. — Ты очень красивая, Лекса, — моя рука расслабляется, после чего возвращается на её бедро. Я просто держусь за него, уже не сжимая так сильно, как раньше. — Ты тоже, Кларк. — Ты не понимаешь, — протестую я. Она действительно не понимает. Она не может этого понять. Она не может понять, что это для меня. Просто не может. Никто не смог бы. Она резко наклоняется вниз, касаясь моего носа своим: — Они не в банках, Кларк. Я иду ко дну, приоткрывая рот. Мне требуется пара секунд, а потом я все же отвечаю: — Хорошо. Иначе я бы подумала, что с тобой не все в порядке. Наши лица все еще слишком близко друг к другу. И я вдруг понимаю, что хочу, чтобы она была еще ближе. Я хочу… её поцеловать? Я хочу поцеловать кого-то? Осознание этого ударяет мне в голову словно обухом топора. Я не моргая смотрю на нее, хотя фокус размыт, но её теплый шелк все еще падает мне на губы. Теперь все в моей башке не так. Все не так. Все разрушено. Из-за нее. Она отстраняется, её зеленые глаза начинают бегло изучать мое лицо. — Кларк, — просто говорит она. — Подвезешь меня до мотеля? — Что мне за это будет? Она, закатывая глаза, начинает слезать с меня, и, боже, такое чувство, что, разъединяясь с моим телом, она забирает с собой что-то еще. Это болезненно и местами опустошает. И в бетонных стенах моего тела я теперь чувствую сквозняк. — Обсудим это по дороге, — она протягивает мне руку, за которую я хватаюсь, и она помогает мне встать. Я поднимаю нож, убираю его туда, где ему место. Беру рюкзак, закидываю на спину и, наконец, смотрю на нее. А она смотрит на мою грудь, которая не прикрыта рубашкой, но прикрыта лифчиком. — Рассвет, — говорит она, подходя ко мне. — Да, — я отвожу взгляд и смотрю на горизонт. — Прохладно. — Угу, — говорит она, застегивая мне пуговицы, и мы встречаемся взглядом, — убью тебя чуть позже. — Конечно. Или я тебя. — Угу, — она заканчивает с последней пуговицей и отходит. — Кларк, — просто произносит она мое имя и идет в сторону машины. — Кла-арк, — уже напевает она.