Во всех вариантах вселенных

Проснувшись посреди ночи после очередного странного сна, Малдер уже не смог уснуть. Эти сны начали у него появляться на второй год под таблетками: странные, сумбурные, или слишком плоские, или наоборот, гипер-объемные. Каждый раз после них он вздрагивал, не сразу понимая, что проснулся, потому что переключение в реальность давалось тяжелее обычного. Хорошо, что Скиннер не пустил его обратно в ФБР, нехорошо, что полевому агенту нужно время, чтобы прийти в себя после сна. Правда, тут же поймал себя на мысли Малдер, с его назначениями и записями в медкарте он сейчас не прошел бы и первого этапа. Он не так часто пытался понять, когда же всё началось. Когда его мозг перестал функционировать так, как следовало бы. Дисфункциональность его семьи (спасибо, доктор Анхель, за долгую и обстоятельную терапию) изначально заложила главные качества личности Фокса Малдера как то: острое недоверие к окружающему миру, дистанцирование от близких отношений, юмор как защитная реакция, склонность к саморазрушительным действиям. И летел он по этим рельсам гладенько, как поезд в футуристичном вакуумном тоннеле Илона Маска. А навязанная и подпитанная правильными триггерами убежденность в том, что Саманту похитили именно пришельцы, завернула его «центр» личности в полноценную параноидную оболочку. С каждым годом и каждым новым открытием слои этой оболочки всё росли и росли, заковывая его в непроницаемую, непробиваемую броню… но вот когда же случился слом?.. Сам для себя Малдер определил его в год после Антарктиды. В тот очень странный для него год, когда тело без привычного адреналинового драйва работы над «секретными материалами» начало сдавать, мозг буквально ржавел, а его отношения со Скалли буксовали, словно заниженный «мустанг» на сельских ухабах: ни туда, ни сюда. Он очень много задавал себе вопросов о том, куда же ему двигаться дальше, что делать. Серьезно подумывал об отставке. Проблемы со сном стали ещё серьезнее. И тогда же начали появляться странные мигрени, не проходившие после принятия обезболивающего. Он списывал это на бессонницу. Как и яркие вспышки на периферии зрения, появляющиеся из ниоткуда в любое время суток. Понимал, что это галлюцинации, но никак не мог их прогнать, порой, по десять минут. Тогда он ещё не знал, что такими «тревожными звоночками» мозг предупреждал его о грядущей катастрофе, но Малдер был слеп к этому. Слишком погряз в том, чтобы беспрестанно жалеть себя. А потом грянул гром. И его мозг просто превратился в бьющую электричеством кашу, стремительно пожирающую саму себя. Курильщик искренне думал, что спасает его, как и Диана, однако же они лишь отсрочили процесс, скрутив ручку таймера ещё почти на год. Когда галлюцинации начали приобретать более конкретные и объемные черты, Малдер отправился-таки к врачу. Ежегодную медицинскую комиссию, проводимую внутри Бюро, он благополучно пролежал в больнице с аномальной активностью мозга, но здесь это сыграло ему только на руку: до следующей комиссии он мог успеть выровнять свои показатели. Или же свести всё на уровень моря, как он пошутил после постановки окончательного и весьма неутешительного диагноза. Тогда ему впервые прописали психотропы, но засовывать свой мозг в банку с желе раньше времени Малдер не пожелал. Нет. Вместо этого он начал готовиться. Он понимал, что вся та недвижимость, что осталась ему в наследство от родителей, так и будет стоять пустой до самой его смерти — никогда больше он не собирался приезжать ни в один из этих домов. Поэтому, найдя добросовестного подрядчика, он по хорошим ценам продал все три дома вместе с участками. Полученные деньги он разделил и положил на несколько сберегательных счетов, для каждого из которых у него была своя цель. Настало время писать завещание. Большую часть вырученных средств он оставлял Скалли. По его указке доступ к этому счету она должна была получить через полгода после его похорон, когда острота потери станет не настолько болезненной. Она была его единственным лучшим другом, его опорой, его светочем… и пусть он никогда ей в этом не признается лично, но, подписывая эту часть завещания, он едва мог сдержать дрожь в руке. Ещё часть денег отошла Стрелкам: под вымышленным именем — на вымышленные же имена. В отличие от Скалли, с ними он шифроваться не стал, дал возможность получить деньги сразу же как только первый ком земли упал бы на крышку его последнего пристанища. Некоторая сумма была отправлена им напрямую анонимно Маргарет Скалли — так Малдер хотел извиниться перед ней за то, что стал причиной гибели её старшей дочери. Смерть Мелиссы всё ещё терзала его, и таким образом он трусливо, но всё же пытался попросить у миссис Скалли прощения. Оставшиеся же у него на руках небольшие средства Малдер отложил для последних своих приготовлений. На тот момент «пора». Когда с формальностями относительно своих «последних пожеланий» было покончено, Малдер испытал даже некоторое… облегчение. Он словно успел уже попрощаться со всеми своими близкими людьми и просто хотел провести последние месяцы жизни с ними в мире. Это казалось ему отличной идеей… но орегонское дело перевернуло всё с ног на голову. Его вытряхнули из колыбели небытия, готового уже отправиться в свое личное путешествие к звездам, обратно в мир, который успел его похоронить. Который пугающе, до неузнаваемости изменился. Чужие люди на его месте. Другая Скалли. Опасности, к которым он не был готов. Странное понимание того, что люди всё равно остаются ужаснейшими из монстров… Малдера обнулили, стерли из каталога. Все его решения, принятые взвешенно и разумно, на последних искрах благих намерений, оказались разодраны в клочья. Его мотало, как бумажку на ветру, и он отчаянно цеплялся за то, что двигалось слишком быстро вокруг него, застывшего фиксированной точкой во времени. И вот тогда к нему, мертвецу в совершенно здоровом теле, начали приходить другие мертвые… Они не звали его за собой, нет, но было диалогах с ними нечто особо успокаивающее. Они могли вести длинные философские беседы о смысле жизни и обманчивой свободе. Малдер считал, что в этом нет ничего необычного. Гибсон говорил, что Малдер постепенно сходит с ума. «Я должен был закончить свою жизнь в 2000-м» Эта мысль ярким клеймом, выбитой на надгробии эпитафией, преследовала его месяцами. Он так отчаянно хотел вернуться к Дане и их сыну, но другая его часть, с холодными мертвыми руками, беспрестанно шептала на ухо: «Они тебя похоронили». И он соглашался с ней: да, всё так и было. В годы скитаний его держала на плаву лишь Скалли. Аромат её волос. Воинственный блеск её глаз. Она была полна энергии и желания быть с ним «пока смерть не разлучит нас, снова», но Малдер понимал — уже разлучила. Просто Дана этого ещё не заметила. Она не стала спрашивать, почему у неё есть доступ к счету Малдера, на котором лежит кругленькая сумма. Наверное, поняла и сама своим шестым чувством. Эта законная возможность распоряжаться его деньгами очень им помогала: сначала в скитаниях, а потом и в приобретении дома в Вирджинии, когда они поняли, что больше нет смысла жечь столько бензина. «Теперь у мертвеца есть гроб побольше» Её хватило надолго. Честно говоря, Малдер не переставал удивляться силе желания этой женщины каждый раз снова и снова приезжать на его могилу в Вирджинии. Она восстановила связь с матерью и старшим братом, прошла перепрофилирование на детского хирурга, нашла работу в Вашингтоне, снова стала обзаводиться социальными связями. Лети, птичка, с этого кладбища в свою свободную жизнь, что же тебя держит? Ответ «секс» вызывал лишь саркастический смех. «Старая привязанность» — уныние. «Привычка» — откровенное желание сменить замки. Малдер был близок к этому, понимая, что превращается уже не просто в мертвеца — в зомби. Её беспокойство он нещадно осмеивал. Желание помочь саботировал. Когда Дана включала врача, это злило Малдера ещё сильнее, заставляя вытаскивать из недр собственной души такие вещи, которые он никогда бы в здравом уме и не сделал. Нет, Скалли он не тронул и пальцем — она была святыней, закрытой от его вандализма плотной ширмой. Но в процессе саморазрушения он познал всё новые и новые глубины, и она в итоге сломалась. Это была отвратительная ссора, после которой наступила оглушительная тишина. Тишина могилы, которая ещё практически на год поглотила Малдера с головой. Он не смог бы сказать честно, почему всё же решил попытаться выбраться из этой сырой, отдающей плесенью земли. Наверное, потому что в сгустившейся вокруг него тишине было слишком много секунд. И в каждую из них Малдер мог без лишнего шума вспомнить о том, что вообще-то для мертвеца он принес слишком много хлопот своему самому близкому человеку. Скалли нужно было всего лишь пару раз в год навещать его на кладбище в Роули. Приносить цветы. Может быть, приводить за ручку их подрастающего сына. Малдеру было бы приятно, если бы часть оставленных ей денег пошла на его учебу. Но вместо этого он с удовольствием мазохиста затягивал их обоих в болото, продолжая делать то, что ослепило его в прошлый раз — жалеть себя. И, как и тогда, он благополучно проморгал все «тревожные звоночки». А вообще-то умные люди на своих ошибках учатся и стараются их не совершать. И, если Малдер всё ещё хотел считать себя умным и без угрызений совести смотреть на себя в зеркало, стоило бы собрать себя в кучу и сделать уже тот самый шаг, на который стоило решиться давным-давно. Просить помощи не зазорно. Нет ничего плохого в том, чтобы пить прописанные врачом таблетки, если они помогут поставить голову на место. А ещё было бы неплохо попросить прощения у Скалли и, может быть, как-то попытаться исправить ситуацию… Повернув голову направо к мирно спящей на своей половине кровати женщине, Малдер чуть подтянул край одеяла на её обнаженное плечо, и, придвинувшись, мягко обнял её поверх одеяла, стараясь не разбудить. Закрыв глаза, он приблизил лицо к рыжим прядям и сделал глубокий вдох. Это был вдох живого человека.