Во всех вариантах вселенных

Говорят, материнство открывает для женщины совершенно новые и непостижимые чувства и состояния. Дарит новый взгляд на жизнь, помогает постичь безусловной любви, бесконечной преданности и невероятное счастье. И Скалли мечтала ощутить это. Она ждала, что беременность придет к ней со всеми этими радостными открытиями и станет вдохновляющим новым витком в её жизни. Чего она не могла предположить — что вместе с почти эйфорией от того, что вопреки всему это стало возможно… она будет напугана сильнее, чем когда-либо. Она будет в бешенстве и отчаянии, потому что её вера снова пошатнулась. Скалли думала, что именно провидение и вся её жизнь привели её к этому человеку, с которым она была наконец-то счастлива. Всего каких-то пару недель, ничтожно малых в сравнении с тем бесконечно сложным и тернистым путем, который им пришлось ради этого пройти. Но они всё-таки были друг у друга, и она даже готова была смириться с тем, что не станет матерью. Хотя Малдер и уверял её верить в чудо. Чудо случилось. Скалли хотела верить, что это всё — Божий промысел. Но как бесчеловечно жесток он должен быть, если, подарив ей это чудо, Он отнял того, с кем она хотела его разделить. Дана почти ненавидела себя за эти мысли, но вместо того, чтобы идти в церковь и молиться о спасении Малдера, она хотела кричать. В её горле застревали возмущенные речи о беспрецедентной жестокости судьбы и Его замысла. Дана до последнего не верила, что Он может быть так беспощаден. Она хотела верить. Она искала, она хваталась за самую призрачную и нелепую возможность. Она с яростью львицы отстаивала право на существование мысли — Малдер жив, они найдут его. Они спасут его во что бы то ни стало. Они вернут его. Потому что если нет… нет, об этом Скалли даже не думала. Она мечтала, что он вернется и разделит с ней это невероятное счастье, которое было дано им свыше. Она представляла как скажет ему, что его чудо случилось. Что для них возможно настоящее семейное счастье. Но этого не случилось. И отчаянный, вырванный с болью из груди крик, превратившийся в истерику, остановился только к следующему утру после той роковой ночи, когда она увидела его изувеченное бездыханное тело. Она не помнила как оказалась дома, не помнила как приехала мама, не помнила, чтобы засыпала. Она лежала на кровати, сжавшись в комок и зажмурившись, плотно стягивая губы, чтобы не кричать. Вопреки всей логике она мысленно твердила, чтобы Малдер оказался рядом. Снова за её спиной, в оберегающем и успокаивающем объятии. Чтобы он был жив. Не было никаких звуков, никакого движения. Словно всё вокруг замерло, остановилось в одной точке, когда оборвалась такая важная для неё жизнь. — Дана, милая, тебе надо поесть. — Голос матери возник словно из ниоткуда, вторгаясь в воспаленное сознание. Она не хотела. Ни есть, ни пить. Ничего не хотела, кроме того как знать, что Малдер жив. Она хотела бы сорваться с места и бежать в поисках ответов. К Стрелкам, к Курильщику, к буддийским монархам или просветленным. Но ей запретили. Скиннер запретил ей приближаться к моргу. — Дана… — Я не хочу, — серым голосом проговорила Скалли, снова закрывая глаза. — Тогда подумай не о себе, милая. Ты носишь ребенка, ты в ответе не только за свою жизнь. Ребенок. Эта мысль с огромным трудом пробивалась к ней. Но именно она вернула её к нормальной — если так можно было сказать, — жизни. Именно она заставила Дану встать с кровати, осматриваясь. — Я приготовила пирог, Дана. — Мама заворковала, подходя к ней и мягко беря за холодные руки. Скалли едва заметно кивнула. — Да, иди. Я… я сейчас. На часах было около четырех, а значит прошло чуть больше суток. Дана заглянула в ванную, зажмурилась от яркого света, рассматривая себя. Опухшее лицо с раскрасневшимися глазами… холодная вода не помогла сразу, но лицо перестало стягивать словно глиняной маской. На ней была та же одежда… рубашка и брюки. Руки задрожали, но женщина заставила себя глубоко вдохнуть, медленно выпуская воздух. Купировать этот приступ. И осторожно положила ладони на едва оформившуюся округлость живота. Никаких больше слез. Никаких истерик и стресса. Потому что ей нужно сберечь это чудо. Она с самого первого дня понимала всю серьезность этой ответственности, знала, что бесценный дар легко потерять, если не быть внимательной и осторожной. И была уверена, что у неё нет надежды на вторую попытку. Поэтому сохранить этого малыша — её главная задача на ближайшие месяцы. «Я надеялся, что при взгляде на этого ребенка ты будешь видеть в нем частичку меня…» И она тоже на это надеялась. В гостиную Дана вышла только после того, как приняла душ и переоделась. Тело было липким от пота, одежда перепачкана в пыли, волосы спутанными, и она долго смывала с себя неприятное ощущение. — Я уже начала беспокоиться, — вздохнула Маргарет, когда Дана села за стол, убирая за уши мокрые волосы. — Тебе лучше? — мягко спросила она, накладывая пирог и придвигая ароматную чашку, над которой ещё вился пар. — Да, спасибо. — Хорошо, милая. — Рука матери мягко легла на её плечо, чуть сжимая. — Поешь хорошенько. — Взгляд женщины внимательно окинул дочь, словно оценивая её состояние, и неожиданно она ободряюще улыбнулась. — Тебе очень идет этот цвет. Этот комментарий был таким неожиданным, что Дана даже замерла, так и не донеся кружку до рта. Она не помнила во что именно переоделась, когда вышла из ванной. Просто взяла первое попавшееся из шкафа, не задумываясь. Домашние спортивные штаны свободного кроя и топ на тонких бретелях. Мшистого темно-зеленого цвета. — Раньше я не видела у тебя зеленых вещей, но тебе очень идет, — заявила мама, усаживаясь за столом, и продолжила что-то говорить, словно не желая оставлять дочь наедине с её мыслями. Но Дана её не слышала. Она просто молча отставила кружку и поднялась со своего места, возвращаясь в спальню. Распахнула шкаф и обомлела. Рабочий гардероб агента Скалли давно был выверен и точен — строгие костюмы, приталенные пиджаки, рубашки и топы. Всё в одной привычной и знакомой гамме — темно-синее, голубое или белое. Никаких исключений, никаких отклонений, идеально сочетающиеся между собой комплекты. Но сейчас наряду с её привычными нарядами были и другие. Взгляд выхватил парочку темно-зеленых рубашек на вешалке, на полке нашлись водолазка и топы такого или очень похожего цвета. А ещё тонкий джемпер, к которому она невольно потянулась, поглаживая мягкую ткань. В христианской традиции Средних веков зеленый цвет имел очень важное значение, он напоминал о земной жизни Христа, о его гуманной миссии. Зеленый служил символом воскресения и весеннего обновления. Психологи же говорили, что зеленый — цвет самой жизни, символ природы, гармонии и равновесия. Они утверждали, что зеленый успокаивает нас на физическом уровне, так как именно зеленая часть спектра легче всего воспринимается глазом. Она вспомнила всё это откуда-то из воскресной школы и из курса по психиатрии. Вспомнила, прижимая к груди темно-зеленый джемпер и утыкаясь в него носом, словно желая вспомнить запах той ночи. Ей так не хватало его зеленых глаз. Так, может быть, случится ещё одно чудо… и этот малыш действительно будет смотреть на неё его глазами? Она очень хотела в это верить.