Крёстный отец

Антон как-то не горит желанием получить по шапке, поэтому собирается, натягивает какие-то штаны, и идёт в той же футболке, в которой спал, к Арсению, раскрыв руки, а-ля модель по-гламурно-подонковски. — Готов. Арсений отрывает взгляд от телефона, окидывает мальчишку взглядом и хмурится. — Ты издеваешься? — А чё не так опять? — Шастун вскидывает брови и опускает руки, хлопая по бёдрам. — Повернись к зеркалу, — Арс обошёл его сзади и повернул за плечи, — ты похож на бичонка. — Не хуже тех, которые у тебя в развалинах болтаются, — токсичает Антон. — Они работают в этой одежде, другой может не быть. — Попов встал на защиту сразу всех своих подопечных, — А ты дома хуйнёй страдаешь. Переоденься, не в сарай едем. Шастун обиженно дёрнул плечами и ушёл в комнату, надел мятую рубашку. Почему мятую? Потому что никто не гладил, а лежала она в таком месте, что остаётся только обнять и плакать. Снова вышел, снова показался. В этот Арсений молча схватил его за запястье и увёл в свою спальню, где Антон, вроде, спал этой ночью, достал из шкафа  рубашку и надел на упирающегося мальчишку. — Стой, блять, ровно. — Попов тряхнул его, как котёнка, и Антон, наконец, замер. Правда, насупившись, как сонная мышь на крупу, зато в красивой рубашке без заломов. — Всё. На человека стал похож. Поехали. — Как в твоих вещах можно быть похожим на человека? — ворчит Антон, лениво продвигаясь вперёд. Арс скрипит зубами, хватает его за талию и тащит к машине, закрыв дверь, потому что времени мало, дел много, а вредности у Шастуна ещё больше.

* * *

Машина заезжает в трущобы, Антон опасливо оглядывается и отворачивается от окна. — Трусливый какой, — хмыкнул Попов, выворачивая руль влево. — Не трусливый, — надувшись бурчит Антон, и складывает руки на груди. Ещё обижается за то, что было утром, хотя, наверное, не за что. Арсений намного опаснее, чем одни слова, и Антон уверен в этом, но все равно позволяет себе больше, чем стоило бы. — Таскаешь меня по дырам всяким, как игрушку какую-то в детский сад. — Ты и есть игрушка. — бросает Арс, не выдержав бесконечного ворчания. Антон не игрушка, Антон скорее далёкий родственник, сын друга брата по линии девятой пра-прабабки и её третьему пальцу на локте деда, к нему особое отношение. Только поэтому этот наглый мальчишка до сих пор жив. Не было бы привилегий – Шастун бы уже лежал в лесу, под грудой сухих листьев, и искать бы никто не стал: он один. Абсолютно один, и это, наверное тоже играет какую-то роль, хотя Арсений никогда не был жалостливым дядюшкой, который подбирает каждую бродячую кошку и каждому неимущему вручает миллион. Арсений – просто Арсений, и не будь Шастун сыном Майи, он бы нахуй послал и его проблемы, и его, потому что он сам – одна длинная проблема, да и всё, что с ним связано тоже. Антон вскинул влажный взгляд на Попова. Он – кукла, без собственных желаний, решений и жизни. Как раньше-то не понял? Арсений с самого начала ему показал, что он безвольная игрушка в его руках, но Антон, почему-то, никогда не думал, что это так. На глаза навернулись слезы как-то слишком внезапно, настолько, что одна скатилась до того, как он успел отвернуться. Попов, как на зло, в этот момент смотрел в зеркало заднего. — Ну, Шастун, я не..— Антон уже прикрыл рот тыльной стороной ладони, чтобы не всхлипнуть. Его продали и предали. — Я не это имел в виду, блять. Он резко ударил по тормозам, остановил машину посреди дороги, вышел и сел к мальчишке, тут же отодвинувшемуся к краю сидения. — Шастун, — зелёные глаза напротив вгрызлись прямо в душу. Да, она ещё есть. Арсений вздохнул, притянул его к себе, зашептал, уткнувшись в упругие кудри лицом, — Антош, я с дуру ляпнул, прости. Антон упёрся руками в широкую грудь. — Не извиняйся, правда же, — всхлипнул он. Шастун в жизни, наверное, не ревел столько, сколько за эти несколько дней, причём по самым разным причинам. — Игрушка, за которую ты заплатил. — Идиотина, не платил я за тебя. — зарычал Попов и осёкся, чудом зажав в горле «я похож на дурака, который за такое ещё и деньги отдаст? Да с доплатой не надо», но он уже взял, причем безвозмездно, просто потому, что так сложилось. — Твоя мать упросила меня взять тебя к себе, пока она в больнице. Ты бы сдох уже, если бы был один. Антон вздрогнул и обмяк, повалился на Арсения всем телом и вцепился пальцами в пальто, в голос разрыдавшись. — Тихо, тихо, всё. — шепчет Арс, целуя шею у уха, выше недавнего укуса. — Не игрушка ты. Я же взял за тебя ответственность, проблема с красивыми ногами. Арсений, скажи, как давно у тебя настолько бескостный язык? С каких пор ты «длинные» меняешь на «красивые»? Шастун отрывается от его груди, заглядывает удивлённо в глаза, в которых редко появляются эмоции, а если вдруг, то как правило – гнев, совсем не что-то волнительное, живое, как сейчас. Арсений смотрит, не понимая выражения шастуновской мимики, а Антон вдруг рывком тянется к его лицу, касается его губ своими, и тут же тонет в румяном смущении, падает обратно. — Ты больной? — Возможно. — кивает мальчишка, и, зажмурившись продолжает, заикнувшись, — Видимо, т-тобой. Как же розово и сопливо. Настолько, что кажется вполне себе правдой. Арсений укладывает шероховатую ладонь на мягкую щёку, стирает слезинку большим пальцем и целует Антона в чуть разомкнутые губы, подминая их под свои. Шастун млеет и тает в горячих руках. Он совершенно не умеет целоваться и пытается впихнуть язык, за что Арсений сжимает его щёки с обеих сторон большим и указательным пальцами. — Без слюней, — строго шепчет он и снова целует, тут же выпуская удивлённое личико из хватки. Он дурной. Так нельзя. Так он привыкнет, привяжется, и как потом, куда его? Да ладно, раньше мог уходить, значит и сейчас сможет, как всё уляжется. — Будем тебя лечить? — Не будем. — лепечет Шастун, в попытке отдышаться, — Ты же уже заразился, да? Арсений пожал плечами, отвёл взгляд, вздохнул. — Ну, если судить по симптомам. — усмехнулся он, взъерошив завитки на русой макушке. «Первая стадия ещё лечится» — подумал, но не озвучил. Антон прильнул снова к его плечу и повис, шмыгая носом. — Потом на меня сопли намажешь, ехать надо. — Попов отодвинул его и вышел, пересел и снова нажал на газ: они ехали к какому-то офису окольными путями.

* * *

—Нет, нет, умоляю! — воет связанный мужчина, привязанный к стулу, — Я всё отдам, всё верну, всё! — Ты не оправдываешь возложенных на тебя надежд, — Арсений аккуратно срезает кожу с его голени ровными квадратиками и складывает в не менее аккуратную черную коробочку, — Мне нужны гарантии, Саш. А ты их не даёшь. — АААА! — болезненная агония рвёт сердце. Любые мысли и слова из головы вылетают мигом, и сказать хоть что-то в свое оправдание уже не представляется возможным. — Б, — выдыхает Арсений, протирая лезвие ножа о брюки сидящего на стуле. Голова болит, а все орут, орут.. И секретарша внизу, и та, что на столе раздетая у Гудка сидела, и сам Санька визжит высоко противнейшим голосом. Компенсирует ситуацию только то, что орудовать приходится новым лезвием, а Арсению это очень даже нравится. — В, — подпиздывает Антон из-за угла, копаясь в телефоне. Его Арсений оставил за прикрытой дверью, чтобы не травмировать мягкую детскую психику, и без того уже помятую, в компании Матвиенко, который тут был обязателен, ибо в наркоте разбирался так, будто сам закидывался всеми видами и во всех дозах. — Как девочку пятнадцатилетнюю в подворотне трахнуть – так у тебя и время, — надрез, — и мозги, — надрез, — и силы, — надрез, — имеются. — параллелепипед вместе с подкожным салом лёг в коробку с квадратами и прочей геометрией. — А как долги раздать – так схоронился. — Попов цокнул языком, покачал головой и вдруг вонзил клинок под берцовую кость, едва не касаясь подвздошной артерии. — А теперь слушай. Ты продаёшь компанию и всё, до единой копейки, – я проверю, – деньги отдашь, или я тебя похороню за плинтусом в доме твоей дочери. Надеюсь ты меня услышал и помнишь, что в полицию тебе соваться не нужно. Прижму ещё и по налогам. Арсений криво улыбнулся, медленно извлёк нож за рукоять и протёр о пиджак того же Гудкова, убрал в свой карман и вышел.

* * *

— Слышь, малой, — шепчет Серёга, толкая локтем Шастуна под рёбра, — чё, как с этим живётся? Бьёт? Матвиенко свойственно цеплять взглядом мельчайшие детали, но синяк на челюсти Антона было трудно упустить, как и остаточное покраснение на шее. Идентифицировать, что это ожог, портовый хач не смог, как и установить, Арсением ли мальчишка бит. Конечно он знал о прекрасном отношении Попова к Майе, но после того, как она отбросила ласты, может, и подзабил не только на то, что было, но и Антона. Шастун округлил глаза, убирая в карман телефон. — Нет, не бьёт. — нотки неуверенности в голосе, на деле оказавшейся удивлением внезапности вопроса, дают Серёге понять, что скорее всего Антон врёт, или сам не понял, что ответить. Зная Поповскую жестокость, он склоняется к первому. — Нормально всё. — Точно? Ты смотри, я ведь могу за тебя словцо замолвить, помягче будет. — мужчина поцокал языком, всё ещё изображая типичный кавказский акцент, и подмигнул, вроде как добрый дядя с бульвара ДоброНеДельных. Антон хмыкнул. Если бы он жаловался, а за него «замолвили словцо», то Арсений бы убил и его, и заступника, и любого свидетеля. Это же Арсений, исход очевиден.

* * *

— Руки в ноги, поехали. Ещё дел до фени. — Попов вылетает из кабинета, где только что покромсал Сашку – владельца этой конторки, и идёт мимо, не останавливаясь. — Арс, Арс, погоди, — Антон делает шаг за ним, хватает за рукав. — Я спросить хочу. — Шастун, всё дома. — бросает Арсений, перехватывает руку мальчишки и идёт уже с ним, таща за собой, как плюшевого медведя. — Начальник, ну минутку-то, — вступается Матвиенко, шагая следом. — Вдруг важно. Антон едва успевает поймать темп широких шагов. — Все вопросы дома. — рыкнул снова Арс, почти выбрасывая Антона на улицу с крыльца. — В машину садись. — Нача-альник, — Сергей нарочно тянет гласные и смягчает согласные, но под взглядом Попова замолкает и показывает ладони, мол, молчу. Антон падает в машину и сидит тихо. Арсений явно не в лучшем расположении духа, но когда это Шастуна вообще останавливало? — Арс, а ты там про девочку говорил, — неуверенно заговорил Антон, — Она живая? — Тебя ебёт? — Ну видимо ебёт. — Попрыгай – отойдёт. — поворот, вдох, выдох. Антон-то чего, он не виноват, — Живая она. Тебя домой закину и к ней заеду. Дело есть. — А можно я, — с тобой. Арсений не даёт договорить. — Нельзя. Сидишь дома, смотришь смешариков. Антон надувает губы и отворачивается к окну. — Ну зареви ещё. — ворчит Арс, кидая мальчишке назад телефон, — 7208, Хачу напиши, чтобы ехал один, я догоню. Чудом поймав, Антон вводит пароль и ищет в списке контактов имя, которым кто-то ходящий мимо называл кавказца, но не нашёл. — А как..? — озарило. Хач же. Вопрос отпал, и Антон быстро настрочил СМС. Арсений повернул к дому и вручил ему ключи. — Приеду через час. Мальчишка вышел и убежал под струйками мокрого снега в подъезд.

* * *

— Слушай, Сергеич, — шепчет Серёга, избавившись наконец от каверканий речи, — ты помягче с мальчишкой-то. Арсений смотрит с непониманием, вздёрнув бровь, перезаряжает пистолет, меняет в нем патроны на серебряные, подаренные только что отцом девчонки, к которой они заезжали. — Ну, ты это, не бей хоть. — Матвиенко его не боится, но всё же неловко как-то. — Места живого нет, болит весь, жалуется уж очень. Попов рывком вгоняет магазин в раму до щелчка: — Жалуется, значит. — в глазах появляется привычный намёк на лёд. Скорее даже жидкий азот, залитый сверху. — Ну, не то что бы жалуется.. — Сергей понял, что не правильно всё приподнес, и не стоило вообще открывать рот, но было поздно. Арсений за несколько шагов подлетел к машине, завёл и вдавил педаль газа в пол. Шастуна дома ждал не самый весёлый разговор, если разговор вообще.

* * *

— Так, значит, я тебя бью? — Попов входит в комнату Антона, вынимая из петель на брюках ремень. — Что?..— Антон ничего не понимает и подтягивает одеяло к подбородку, — С чего ты взял? Тот бородатый из офиса..вот сука, сказал же, что все нормально, зачем? Зачем? Теперь огребать по полной, а за что? За красивые глаза. — Ну-ка иди сюда, малолетний врун. — Арс, нет! — пискнул Шастун, отползая назад, к изголовью, а потом и вовсе слазит с кровати, — Подожди, нет, выслушай! Арсений хватает за запястье, выкручивает руки назад и скрепляет их у поясницы крепкой конструкцией собственных пальцев, роняет на матрас. Антон уже готов разрыдаться. — Арсений, не надо! Послушай меня, дай сказать! — лицо оказывается в подушках и кричать неудобно, а джинсы уже варварски сорваны и болтаются где-то на коленях. Антон дрыгается, пытается уползти, но безуспешно, и вот, уже слышно, как кожаный ремень рассекает воздух и приземляется на ягодицы хлестким ударом, оставляя моментально красную полосу поперёк всей задницы. Ещё шлепок, и ещё, образовывая кривой крест остаются не только следами, но ещё и травмой где-то в неокрепшем сознании. Никогда Антона не били дома. Шастун вскрикивает и наконец сдаётся, не имея ни сил, ни желания больше сопротивляться, и просто тихо хнычет, глотая всхлипы: — Я такого не говорил.. Арсений вдруг осознает, что сошёл с ума. Он только что доказал, что Антону с ним быть нельзя. Он садится рядом, подбирая вздрагивающее от всхлипов тело на руки, прижимает к себе, выцеловывает влажные, покрасневшие веки, щёки, лоб, укрыв покрывалом. Антон подбирает ноги и безвольно повисает на руках Попова. — Прости, прости, прости, — шепчет Арс, сцеловывая, соленую влагу с уголков глаз, — Антош, маленький.. Антон оживает и, откинув факт порки, прижимается к Попову сам, цепляется за его плечи и рыдает в грудь, чуть ниже ключиц. Арсений оглаживает щёки, уши, шею, ни на секунду не отпуская. Виноват, безумно виноват, эмоционален и импульсивен, не рационален нисколько, а почему? Почему Антон вызывает столько эмоций? Почему его и убить хочется, и приласкать? Почему на него невозможно долго сердиться? Арсений влип, сам этого не понимая, как мальчишка, будто ему не тридцать с хвостом, а так же шестнадцать, как глупому Антону, который, зачем-то, влюбился, или думает так. — Дурнина..— Арс целует холодные пальцы, — Замёрз? Сделать тебе чай? Шастун качнул головой. — Нет, посиди со мной. — Антон тянется к висящим где-то на ногах трусам, подтягивает. — Подожди, намазать надо. Попов встаёт, но Антон не собирается его отпускать, а потому хватается за руку и тянет обратно, глядя в своей невинно-оленьей манере. — Полежи со мной. И Арсений ложится. Как можно отказать таким глазам, ещё после такого своего заскока? Он теперь ему должен все, чего он только ни попросит. Как минимум – перестать поддаваться эмоциям, и просто дать мальчишке тепло, которое ему уже жизненно необходимо. Он же ребёнок. Ребёнок, к которому Арсений всё-таки привык.