Крёстный отец

Антон бродил по цеху и заглядывал в окна, Что-то ходил попятам, виляя хвостом. — Может ты перестанешь мельтешить? — с читаемым раздражением спросил Попов, потирая переносицу. — Я же тебя не трогаю, — возмутился парнишка. Он просто ходит и просто смотрит по сторонам, совершенно никак не касаясь Арсения. — В глазах от тебя рябит, — бросил Арс и закрыл глаза, откинув назад голову, — Сядь уже. — Из свободных мест тут только твои колени, — отшутился Шастун, хоть напротив было ещё кресло, а в другой стороне зала целые ряды стульев. Антон просто надеялся, что после этой гениальной отмазки Арсений от него не отстанет. — Ну так сядь на колени, — Арсений даже не посмотрел на Шастуна и только хлопнул ладонью по своему бедру. Он не шутил. Он устал. Ему плевать, где сядет его малолетняя проблема, лишь бы не бегал перед глазами и не топал по полу. Шастун залился краской и, широко раскрыв зелёные глазки, обворожительно захлопал ресницами, шагнул куда-то в другую сторону. — Сядь, — уже с весьма очевидным раздражением гаркнул Арсений и протянул Антону раскрытую руку. Его вымораживает стук жёстких подошв. — Ты обещал слушаться, — напомнил он. Антон правда кричал, клялся и божился, что будет послушным мальчиком, будет делать всё, что ему скажут, лишь бы остаться в живых. С тех пор, как Арсений приставил ствол к его голове, он больше ничем ему не угрожал, кроме как выставить в одних трусах, но вряд ли он бы умер от этого. Четвёртый день они живут вполне мирно. Антон не особо понимает мысли и желания Попова, но уже понял, как с ними ужиться. Просто не бесить его, потому что он привык, что его слушаются. Разумно? Разумно. Антон на цыпочках подошёл, вложил свою руку в арсеньевскую. Шума не стало меньше, но ему хотелось думать, что это так. В пустом пространстве любой звук расходится эхом, отталкиваясь от голых стен. Мальчишка сел на колени, если это можно так назвать. Он почти не касался их и висел, потому что было стыдно, а отказаться уже нельзя. Арсений уже протянул ему руку, Арсений уже зол на него, Арсений уже может убить его одним ударом в шею. Всегда мог. — Какой же ты, блять.. — пассивная агрессия внутри Попова закипала. Сыграв желваками, он ухватил Антона за талию и повалил на свою грудь. Так проще, так удобнее, — Вымораживаешь. Антон охнул, прикрыл рот руками. Арсений то и дело заставлял его смущаться и гореть от стыда. Он сидел на коленях взрослого мужчины. Даже в детстве, когда приходил дед Мороз, он себе такого не позволял. Этот же мужчина сегодня целовал его в шею. Похоже на ужасную гейскую историю, которые обычно пишут маленькие девочки с травмами, которые росли без отца и которые значение слова «секс» узнали на просторах фикбука. Щёки адски пылают. Антон безумно рад, что у Арсения закрыты глаза, а в его собственную поясницу не упирается никакая бляшка никакого ремня, значит, его не хотят тут выебать. Уже неплохо. — У тебя сердце колотится, — констатирует Арс, умастив подбородок в ямке Шастуновского плеча, — Боишься меня? — Нет, — утверждает Антон, тут же замечая, как садится голос, — Нисколько. Попов глухо смеётся: — Как скажешь, Бемби. Антон вскакивает и отпрыгивает назад. — Да прекрати ты! — срывается он, — Ведёшь себя так, будто трахнуть меня хочешь. То на коленки садишь, то я оленёнок, то целуешь. Мне неприятно! Так по-пидорски.. Зрачки заметались по безэмоциональному лицу Арсения, слегка приподнявшему брови. И тут Антон задумался, не врет ли он. Действительно ли ему не нравится? Пара красивых синих глаз, полных непонимания и равнодушия, впилась в тощее тело. — А теперь слушай, — мужчина встал, сделал к Антону уверенный шаг и взял загрудки, — ты сам сел ко мне, сам попросил поцеловать, а «оленёнок» — равносильно ссыклу. Дрожишь, как осиновый лист, а вид делаешь, что самый смелый. Так что ж ты в рожу тому, кто тебя отпиздил, не дал? А? — во всегда безразличных, холодных глазах появилась нетушимая злость, которая пугала значительно больше, чем всё остальное. Чем люди в чёрных машинах, чем собака, роняющая на лестнице, чем Выграновский, даже с ножом в руке. И никто сейчас его не спасёт. — Прости, — замямлил Антон, — Я.. — Давай, раз не боишься меня, то ударь, — Попов его встряхнул. В глазах забегали бирюзовые искры, — Я же научил тебя. Покажи, где твоя смелость. Шастун боялся вдохнуть. Но даже если бы и не боялся, то не получилось бы. В горле килограмовый ком, не дающий сказать ни слова, а сознание мутнеет, мутнеет, мутнеет, пока вовсе не вылетает. Антон падает вперёд, повисая на руках Арсения. Что-то крутится вокруг, поскуливая. — Блять, — рычит Арсений, понимая, что напугал мальчишку слишком сильно. Он раскладывает его на ковре, сложив пальто в валик, который в последствии положит под голову Антона. Шастун открывает глаза и хватается за руку Арса, сильно сжимает её. Ничего похожего на разум в зелёных оленьих глазках нет. Он всё ещё без сознания, только приступ принял более серьёзные обороты. Обойтись просто потерей сознания не удалось. Увы. Попов успевает вставить валик из рукава того же пальто между челюстей мальчишки, пока они не стиснулись намертво. Это, возможно, спасло от трещин на зубах. Слюнявая пена у уголков губ, мертвеннечески бледное лицо, безжизненный взгляд. Эпилепсия — жестокая штука, но Арсений считает себя намного страшнее. Поддался эмоциям, напугал ребёнка, довёл до приступа. Он потенциально опасен для него, и лучше бы изолироваться, но Майя, почему-то доверилась ему. Глупая. Как все женщины, как все мужчины, как все люди. На протяжении всех трех минут, что тело Антона прошибало судорогами, он крепко держался за первое, что попало в зону досягаемости — руку Попова. А может и не потому, что она была рядом. Потому, что он ещё в осознанном состоянии хотел так сделать. Он никому не скажет, даже если это и так. Расслабленное тело впало в сон, и очнулось уже в квартире, на мягкой кровати, укутанное в одеяло, все ещё держа Арсения за руку. — Проснулся, припадошный? — не отрываясь от чтения СМС в телефоне, спросил Попов. Он уже знал, что Антон не спит, но почему-то всё равно уточнил. Шастун отцепился от его пальцев и захватил ртом воздух. Он помнил всё, вопреки привычным приступам, когда последние несколько минут уходят из головы напрочь. Помнил взгляд, помнил руки у шеи, помнил то, как Арсений его тряхнул, помнил, как схватил, помнил, за что. В голове толкались два вопроса: кто виноват и стоит ли бояться. Первый вечен — сколько бы над ним не думали, всегда можно доказать обратное, поэтому Антон его сразу откинул. Второй понятен: если бы Арсений хотел причинить ему вред, то просто бы не помогал во время приступа, оставил бы там, или даже добил, но сейчас Антон в квартире, в тёплой одежде, а от агрессии Попова не осталось ровным счётом ничего. Он смотрит в экран телефона и что-то печатает. Шастун снова нащупал его руку и тискнул, привлекая внимание. — Арс, — голос его теперь, почему-то, был похож на детский лепет, — Прости, а? Арсений рассеянно промычал в ответ. — Чего это вдруг? — Попов изогнул бровь, отложив телефон. — Ну ты же понимаешь, — говорить о том, что наплёл тогда, Антону не очень-то хотелось. Всё-таки он перегнул. Даже если это по-пидорски, провокатор – он. — Да что с тебя, припадошного, взять, — Арсений положил раскрытую ладонь на его лоб, — Ещё раз вякнешь что-то в мою сторону — шею сверну, — завёл под чёлку и взъерошил. Антон облизнул пересохшие губы. — Я долго лежал? Арсений опять посмотрел на часы, надетые на запястье. — Без четверти три часа. Я думал, ты проснёшься раньше, — снова взял телефон, — Так бы не сидел возле тебя. Он всё это время был тут? Сидел над ним, смотрел, жив ли? Антон сполз ниже, подогнув ноги, уткнулся лицом в его бок, ворча что-то неслышно и невнятно. Арсений не понял, что за кошачья привычка извиняться, но ничего не сказал. — Припадошная мямля, это ж надо, — хмыкнул Попов, положив руку на Шастуновское плечо, — Поваляешься час-два сам. Я уехал. Не дав Антону даже открыть рот, Арсений вышел из комнаты, а затем и из квартиры. Шастуна всерьёз мучила та мысль перед отключкой: правда ли ему всё это так неприятно, как он заявил. Аргументы «за» и «против» роились в кучу, но почему-то «против» казались хилыми. Выручало одно — они мужчины с огромной разницей в возрасте. Антон предполагал, что минимум разрыва — лет десять. На деле Арсению тридцать три, а его проблеме на ногах-спичках — шестнадцать. Он этого не знал, но думал, так ли страшны эти десять лет, и точно ли выручает его эта жалкая попытка отказаться от того, что у Арсения тёплые ладони и мягкие губы? Влюбчивый шестнадцатилетний мальчишка запутался. Он никогда не презирал отличные от гетеровских предпочтения, потому что этого не делала мать, но и никогда не замечал за собой что-то больше чем «у него черты лица красивые», «у него плечи широкие, мужественно», «у него губы нежные», а тут, мало того, что в Попове это всё собралось, так и явно было что-то ещё, не внешнее, притягательное. Арсений красив, и, видимо, создаёт в подростковой голове иллюзию отца с кнутом и пряником, а Антону, по всей видимости, очень не хватало такого отца. Может быть он просто обаятелен и харизматичен, но все же больший упор на травму ребёнка, выросшего с матерью. Шастун решил не забивать голову пока и поплотнее завернулся в одеяльный кокон.

* * *

Арсений ехал по наводке, к тому, кого искали и выслеживали весь сегодняшний день, по личной просьбе самого Попова. Эд Выграновский подписал себе приговор, связавшись с кучерявым мальчишкой из девятого «В».