История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** Однажды Джон обнаруживает флешджек. Однажды Джон обнаруживает фледжек в языческом храме Тима, где он оставил его, где он возложил его у ног слепой богини удачи. Однажды Тим сидит на стуле, курит — и смотрит невидящими глазами на пытки, медленно разворачивающиеся на кровати, и ему приходится признать, что пытки эти разворачиваются довольно-таки изобретательно. [И в тот момент он произнес]: [о боже мой]! [я пропал уже на четверть]! Однажды Джон обнаруживает флешджек, а потом, очень скоро, Джинджер лежит голый на кровати, выгибаясь и втрахивая член в него, упираясь ступнями в матрас и трясясь, постанывая так жалко и, без сомнения, ощущая себя настолько нелепым, что у Тима ноют зубы. Однажды Джон обнаруживает флешджек, а затем, очень скоро, мрамор его прекрасного лица раскалывается, обнажая демонов, скрывавшихся под ним, и лицо его обращено к Джинджеру, он нависает над его обнаженным телом, сидит между его трясущихся ног и говорит ему ебать флешджек в самой неудобной позе, и пялится на него, не отрываясь, на то, как Джинджер подчиняется его приказам, и если бы Тим не был тем, кто затащил его на дно адской бездны, он бы испугался явно заметной реакции падшего ангела на послушание, реакция эта затапливает комнату, она обжигает, опаляет кожу. А Джинджер — ну, у него в заднице еще и пробка торчит, так что он вот-вот начнет рыдать, через несколько секунд начнет. А Тим — ну, Тим и рад бы был стать жертвой гневного вестника небес, он только рад бы был выгибаться на кровати для него, хотя лично его переизбыток ощущений не так чтобы с ума сводил, с ума его бы свел скорее тот факт, что, будь это он там, на кровати, что ему бы в итоге отказали, его лично заводит идея нихуя не получить, но он ведь и не Джинджер. Он не Джинджер, но Джинджер навсегда заперт у него в груди, Тим держит свои пальцы в розовом киселе его мозга, в его мучениях и невзгодах, в той околесице, которую он несет, так что Тим знает, что Джинджер предпочел бы умереть, предпочел бы, чтобы его убили, а не трогали вот так, гладили, ласкали, чтобы он был мертв, а не раскрыт, лишен любой защиты, умереть было бы проще для него, чем переживать происходящее сейчас, Тим это знает, Тим это ощущает вместе с ним. И чувство это вспарывает его так безжалостно и резко, что термоядерная катастрофа у него в груди грозит обернуться ебаным инфарктом. Джон же… Тим когда-то Джоном был. Тим был много хуже Джона, но Джон талантливый ублюдок, блядь. И терпеливый. Это — это вот всегда было прорехой в металлической броне Тима, с ним всегда случался раз, два, три — и взрыв, череп у него перегревался, а грудь рассыпалась на мелкие куски, пока его бессердечные руки совершали преступления, пока он запускал свои зубищи так глубоко в добычу, что проваливался в нее всей мордой, но Джон совсем другой. Неспешная, старательная, сука, дрянь. Тим давно бы растерял весь контроль над собой, будь он сейчас Джоном, но он не Джон, а Джон — не он, Джон настолько терпелив, а все происходящее тянется настолько медленно, что он впадает в транс. И Тим впадает в транс вместе с ним. Тим сидит на стуле и дымит, но на самом деле он в кровати вместе с ними, с каждым из них. В каждом из них. Вокруг каждого из них. Тим — и есть они. И он из-за них целиком и полностью закончится. Как, впрочем, и всегда. В общем, однажды Тим смотрит, как Джон и Джинджер принимают участие в неторопливом поглощении плоти на кровати, он сидит на стуле, курит, а потная куча дрожащих конечностей, в которую превратился Джинджер, выгибается на матрасе, он прячет лицо в подушке, и она загорается от жара его залитых краской щек, загорается и кровать — от жара лавы Джона, которая постепенно затапливает комнату, и Джон — явление безупречной красоты, он так и нависает над ним, остается в той же позиции тысячелетиями, и лицо его… Тим его настоящее лицо уже много раз видал, но когда это уродливое чудище выходило охотиться за ним, выражало оно скорее я здесь, чтобы размолоть тебя в труху, поклонись мне в ноги, что и неудивительно, а теперь, с Джинджером, на нем начертано некоторое удивление, я был сюда послан, чтобы размолоть тебя в труху, а ты, что ты вообще такое, что мне с тобой делать-то, что я творю с тобой, поэтому Джон зависает. Джон зачарованно разворачивает подарок, который Тим умело создал для него, который он любезно положил под елку. И Тим теперь в агонии. [Затем он проговорил]: [о, боже], [я пропал наполовину]! Он слушает, как Джинджер стонет, повторяя имя Джона, приподнимая бедра и снова сваливаясь на матрас, сбиваясь с ритма в приступах бесконтрольной дрожи, и более поспешные его движения Джон пресекает собственной рукой, короткими, повелевающими касаниями пальцев, которыми он задевает живот Джинджера, словно ненароком, он слушает, как Джинджер начинает всхлипывать, рыдать — и умолять Джона, пожалуйста, не останавливаться, не переставать делать то, что его убивает, он начинает умолять Джона причинить ему еще больше боли, если Джон этого хочет, а Джон, сука, хочет. Тим видит, как сильно Джон хочет этого, Тим видит, что именно Джон хочет, и таращится на это, на то, во что превращают его эти желания, на его изумленное лицо, на его зубы, застрявшие так глубоко в мясе Джинджера, что Джон поверить все никак не может, что они вообще его, что это он выпил столько крови, он столько ее пролил, и не потому, что зубы его живут собственной жизнью, руководствуются собственными порывами, а потому, что это его инструменты, которыми он пользуется, Тим видит это и трясется, и череп у него перегревается, а грудь разбивается на мелкие куски, когтями он впивается сам в себя, себе в ладони, и тянется все это миллионы лет, тянется это лишь доли секунды, и когда Тим понимает, что не может больше выдержать ни одного мгновения, когда он не может больше ничего, с ним происходит раз — и два, и три, и взрыв. Так что однажды Тим резко вскакивает на ноги, бросая стул и сигареты, забывая и о своем ебучем воздержании, он приземляется тяжелым молотом рядом с головой Джинджера, набитой чушью до краев, источающей острый, аппетитный стыд, направляющей его прямо в его тупую акулью башку, и руки его двигаются сами по себе, появляясь на ходящей ходуном груди Джинджера, потому что он рыба-зомби и не может ничего с собой поделать, все системы его организма подчиняются инстинктам, поэтому он кладет пальцы на соски Джинджера, выкручивая их, он лишает происходящее баланса, пинает ногой весы истории и прорывается через миллионы лет, через доли секунды — и слышит, как Джинджер вскрикивает, произносит имя Джона, и слава всем богам, что набросился он не на его горло в своей попытке предоставить ебаную помощь, слава всем богам, что он не пробил дыру своей ебаной рукой помощи в ходящей ходуном груди Джинджера, что он шею ему, блядь, не сломал, что он не прикончил его прямо там, потому что это чудо, потому что он именно этого и хочет, сам по себе — и еще для Джона, он кланяется ему в ноги, собирая студень в обе ладони и поднося их к потрясенному ангельскому лику Джона, пихая их в него, он говорит ему ты делаешь ровно это. В общем, однажды Тим садится рядом с ними и кладет пальцы на соски Джинджера, пока тот выгибается на матрасе, трахая флешджек, и в заднице у него торчит пробка, и его треплет, словно флаг на ветру, Тим выкручивает ему соски, сжимает, и Джинджер вскрикивает, произносит Джон и боже и Джон и блядь и Джон, он кончает, разваливаясь на части перед Джоном и для Джона, Джон же… Джон содрогается всем телом, раз, два, три — и Тим давится собственным дыханием, надеясь только лишь на то, что он не проебался, не испортил все, не вмешался, он смотрит на Джона, Джон же… Джон его даже не замечает. Джон трясется, как скала под ударами землетрясения, и все, что в нем оставалось человеческого, исчезает с его лица, зрачки у него расширены, а жуткая, чужая тварь из космоса захватывает его целиком, и Джон трясется, раз, два, три — и извержение добирается до самого ядра, до самого нутра, а там, там есть одна жадность, больше ничего. В общем, однажды Джинджер кончает, как потная лужа жалкого желе, он плачет, повторяя имя Джона, а Джон содрогается всем телом, выдернутый из транса, он хватает Джинджера за ноги, которые еще подергиваются, потому что он еще бьется там в своем припадке, Джон раздвигает их, задирает вверх и возится, сбивается с пути, руки его пытаются добраться сразу до всего, даже его талантов оказывается мало, Джон проводит мучительно долгие секунды, пытаясь освободить дырку Джинджера от препятствий, он ищет смазку, он ее роняет, матерясь, и размазывает ее по себе, недостаточное ее количество, потому что сейчас всего может только не хватать, Джон растрачивает зря долгие секунды долгого, мучительного оргазма Джинджера, а потом входит в него, сметая последнюю порцию вибраций с поверхности Земли одним гладким движением языка кипящей лавы — и вызывая им новые, вынуждая Джинджера вскрикнуть еще раз — и снова звать его по имени, приветствовать, встречать его. Причиняя боль. В общем, однажды Тим сидит на кровати рядом с ними и смотрит, как Джон ебет Джинджера, пыхтя так отчаянно, будто каждый его толчок — это молот, выбивающий воздух из его схлопывающихся легких, он шипит, не в состоянии ничего произнести, и вцепляется в Джинджера руками, стискивая его слишком крепко, потому что никто не может совладать с такой алчностью, потому что тот ему все позволяет, и прижимая его к своей груди, как самую дорогую сердцу безделушку и убегая вместе с ней, чтобы никто на нее даже взглянуть не смог, Тим видит их обоих, видит беззащитное горло Джинджера, испускающее стоны, видит оргазм Джона, пробирающий его до самого нутра и размазывающий всех их троих, Тим сидит рядом с ними и четко видит их, сам оставаясь недоступным взору и настолько незначительным, что трясущиеся, охуевшие придурки, тянущиеся и липнущие друг к другу, перемазанные спермой, потом, кровью, пеплом — и больше всего муками, страданиями, которые были приняты, эти придурки и знать не знают, кто вытирает пот и сперму с их дрожащих тел, кто заворачивает их в одеяла, кто приносит им воды, кто помогает им ее пить перед тем, как они вырубаются. [И совсем скоро он сказал]: [я на три четверти пропал]! В общем, однажды Тим ревет навзрыд, таращась на них заплаканными, мутными глазами миллионы лет, пока и он не падает, не прощается с сознанием, утыкаясь мокрой мордой в ступни Джинджера. А в другой день, когда Джон снова отыскивает где-то флешджек и трахает Джинджера на спине, или же, скорее, укладывает его на спину, насаживая его на свой член, вынуждая его на нем ерзать, когда он выпускает ему кишки этой ебанутой резиновой трубой с губами, забавляясь, как самый настоящий каннибал, Тим сидит на кровати рядом с ними, и рот у него превращается в засыпанную песком пустыню от одного только вида абсолютно черных, умоляющих глаз Джинджера, которыми тот пялится на Джона, пялится и стонет, мягко выдыхая его имя, Тим сидит на кровати рядом с ними, и когда он не может больше этого выносить, когда глаза его начинают кровоточить от вида великолепного чудовища, которым стал Джон, он задевает, словно ненароком, руку Джона пальцами, ту руку, которая заявляет свои права на живот Джинджера, пока другой он наигрывает на его члене так же, как обычно наигрывает на струнах, Тим прикасается к руке Джона, вытягивая его из транса, но не целиком, только для того, чтобы Джон его заметил, осознал его присутствие, Тим прикасается к нему и падает перед ним ниц, вознося мольбы. — Можно я этим побуду? — просит он напряженным голосом, и Джон в тот момент вообще не выглядит так, будто владеет хоть каким-то человеческим языком, не выглядит он и членом какого-либо земного вида, он не выглядит способным осознать хоть что-то, кроме безусловной капитуляции, но так как не только Джинджер, который извивается на нем, сдается на волю небес, так как и Тим поднимает белый флаг, так как это правда, Джон перехватывает его за волосы, не понимая, какие именно слова Тим произнес, и толкает его вниз, и на пути к провалу, к поражению, Тим краем глаза замечает выражение лица Джинджера, которое означает, что сейчас наступит раз, два три — и Джинджер тоже вспомнит о его присутствии, позовет его по имени, попробует что-нибудь ему дать, любить его, но уже поздно, ведь путешествие его не длится долго, а в месте назначения он перестает видеть хоть что-нибудь, божественная рука Джона насаживает его ртом на член Джинджера вместо флешджека, которым он и просил его разрешить ему побыть. В общем, однажды Джон разносит Тиму фасад членом Джинджера, трахая его, или же, скорее, Джон издевается над Джинджером услужливым ртом Тима, пока Джинджер ерзает у него на члене и сжимается на нем, таращится на него, как будто он сам Бог, и Джон, конечно, Бог и есть, Джон вершит его судьбу, правит его жизнью, Джон видит все и может делать что угодно, и они пялятся друг на друга, погруженные в совместный транс, пока Джон поглощает Джинджера, а Джинджер не только позволяет ему себя есть, но и целует не знающую пощады длань, Джон спрашивает, чего он хочет, а Джинджер говорит, что хочет, чтобы Джон причинял ему боль, и Джон спрашивает как, а Джинджер отвечает да и Джон, и, разумеется, Тим ничерта не видит, Тим занят битвой не на жизнь, на смерть с собственным желудком, он кашляет и задыхается, направляемый рукой Джона, для которого он лишь инструмент, он пытается не выблевать кишки и молится, молится, чтобы этого не произошло, потому что его ебаным кишкам здесь места нет, нет здесь места ничему безобразному и отвратительному, ничему, что находится у него внутри, он молится, чтобы эти адские муки были бесконечны, чтобы он всегда выворачивался наизнанку и был лишь устройством в руках Джона, лишь слугой в подчинении у его священной воли, чтобы он всегда был смертным ложем Джинджера, чтобы он веки вечные был лишь горсткой невидимых глазом частиц для них, он молится об этом, пусть это и самая настоящая пытка для него. В общем, однажды Тим валится на пол после того, как Джинджер кончает ему в рот, а Джон кончает в него, после того, как они оба кончают, завершив фундаментальное взаимодействие, прошедшее так, как они того хотели, Тим скатывается с кровати, когда они падают друг рядом с другом, целуясь, плача и шепча, признаваясь в пугающих, жутких, леденящих чувствах, говоря о боли и любви, Тим сваливается на пол, пропадая из виду полностью, и его рвет без всякой удержи, пока он воет от резких сокращений, выворачивающих ему внутренности. В общем, однажды Тим вырубается в луже собственной блевоты, и звук двух перемешивающихся дыханий, исходящий сверху, вплетается в его разум колыбелью, придающей форму его ебанутым снам. А в другой день Тим не говорит ни слова, и когда придурки уже снова обнимаются, когда они уже произнесли опять все свои пугающие, жуткие, леденящие слова, опять — потому что запас их, сука, бесконечен, бездна ада глубока, когда это просходит, Тим просто ложится мордой между ног Джинджера, вжимаясь между ягодиц, и слизывает сперму Джона, которая медленно вытекает из него, и губы у него саднят, а Джон все слушает, как Джинджер говорит ему, что же он переживает из-за того, что Боги выбрали его, рассказывает о той слизи, которой он является, Джон ахает и хныкает сквозь стиснутые зубы, пока Тим целует дырку Джинджера, сглатывая соки Джона, выпивая их, потому что он-то уже все это слышал, о, он слышал это столько раз. А в другой день Тим заползает под трясущееся тело Джинджера, пока Джон трахает его сзади, дергает его за волосы, подтягивая его вверх, намотав пряди на кулак, отчего шея Джинджера выгибается, выгибается и его несчастная, жалкая спина, а пальцы Джона двигаются у него во рту, проскальзывая внутрь, поэтому мантра его имени, которую твердит Джинджер, смазывается, и Джон не может удержать за преградой губ всю ту кровь, которая хлещет из него, кровь Джинджера — и свою собственную, черную как деготь лаву, оба придурка пышут жаром, чуть ли не дымятся, и Тим забирается под них, растерев по дырке смазку в такой спешке, что он, должно быть, за двадцать секунд прошел весь путь от нуля до зияющего, блядь, поддувала, Тим забирается под них, прижимаясь грудью к кровати и неловко задирая жопу вверх, он смещается, подстраиваясь, занимая более подходящую позу, и раздвигает ягодицы, наощупь ищет за спиной хуй Джинджера и рычит, выпрашивая протянуть ему щупальце помощи, а затем, пусть и не без усилий, они сталкиваются. В общем, однажды Джон трахает Джинджера сзади, дергая его за волосы и копошась у него во рту, разнося там все своими пальцами и нашептывая ему в ухо прерывающимся, жарким голосом, и шипя, как сильно он его любит, когда он такой, как сильно он его хочет, какой он податливый сейчас, как много всего он хочет сделать с ним — как Тим — как бесповоротно Джинджер принадлежит ему, ему, ему, жадность льется из него, густая, черная, кипящая, отвратительная и уродливая, и Джинджер стонет и дрожит, бьется в своем припадке, зажатый между Джоном и искореженным кадавром Тима, между алчными толчками Джона внутрь и разверстым дуплом Тима, в котором застрял его охуенный член, Джон ноет и спрашивает, нравится ли Джинджеру это, это и еще это, позволит ли он сделать ему что-нибудь еще, позволит ли он сделать ему больше, потому что Джон хочет сделать больше, потому что Джинджер сейчас такой, блядь, классный, так его заводит, он так безумно его любит, он ведь такой, такой, такой — сломанный и ничтожный, думает Тим, Джон же давится собственным дыханием, не подбирая слов, а Джинджер отвечает боже, да, пожалуйста, Джон, пожалуйста на каждый его вопрос, он отвечает да, когда Джон спрашивает, больно ли ему от этого и этого, и еще этого, говорит сделай так еще раз, говорит делай, что тебе угодно, говорит просто, просто, просто — съешь меня, думает Тим, и Джинджер давится, даже не дыханием, дыхания он давно лишен, и пока они болтают там на небесах, обсуждая, как же именно Джон будет вкушать Джинджера, пока подарок и его получатель приходят к соглашению, которое удовлетворит обе стороны, пока они разбираются со всем тем, что их сердца желают, Тим растворяется в полной тишине, зарывшись мордой в подушку и прижавшись грудью к матрасу, перед глазами его повисла пустота, а в ушах стоят элементарные частицы боли и любви, которые сахарный тандем поедания живых существ испускает шепотом, и единственное, что он ощущает, кроме толчков Джона, пробирающихся в него через Джинджера, повторяемых им бездумно, без осознания того, что он творит, потому что помыслить он сейчас может лишь про Джона, единственное, что Тим ощущает, кроме волн, которые накатывают тело Джинджера на него, волн, созданных Джоном и накрывающих его с головой, кроме того, что он лежит там кровоточащей брешью, в которую они оба изольются, кроме этого Тим ощущает призрачные движения цепочки, соединяющей зажимы на сосках Джинджера, которые на него нацепил Джон своей рукой много тысяч лет назад, цепочка эта задевает ему спину, хаотично гладит его по позвонкам, едва заметно, невесомо, следуя ритму толчков Джона и припадков Джинджера, и именно эти легкие касания в итоге сбрасывают его через край, сталкивают его вниз. В общем, однажды Тим кончает, отнимая у самого себя возможность сделать вдох, набивая легкие влажной тканью наволочки вместо воздуха, а сахарный тандем поедания живых существ, тандем празднующих, блядь, придурков изливается в него и, что еще важней, друг в друга, они плавятся над ним, превращаясь в груду конечностей, зубов, студня и сиропа — и сваливаясь прямо на него, задыхаясь, обливаясь потом и раздавливая его, захлестывая его целиком, и он даже не дергается, даже не пытается найти выход и спастись, он не шевелится, не шевелит даже пальцем, ни одна песчинка его существа не сходит с места. [Ну а в конце он заключил]: [я весь пропал, я пропал]! Однажды Тим стоит посреди кухни, и сигарета свисает у него с губы, а скользкая тушка курицы грозит выпасть из его рук, и Тим матерится сквозь сжатые зубы и все силится запихнуть то, чего там никогда не предполагалось, в мертвое, ощипанное тельце. Однажды Тим торчит на кухне — и он даже там готовит, а не созерцает свою сомнительную суть, и это не самый славный кулинарный подвиг его жизни, тупая дохлая птица все барахтается, вырываясь из его хватки, и именно в таком виде Джон обнаруживает его там. Однажды Тим внезапно замечает призрачную, мраморно-белую фигуру Джона в дверном проеме и подпрыгивает от неожиданности, и тупая дохлая птица скачет вместе с ним. Однажды они говорят. — Блядь, — выругивается Тим, спасая их ужин нечеловеческими усилиями. — Я в осаде. Что тебе тут нахуй надо? [И больше он никогда не произнес ни слова] И взвинченная перегрузка Тима, и нервное расстройство Джона вызваны тем, что произошло чуть раньше. Так что Тим недостаточно учтив, обращаясь к бледной аристократии, а Джон грызет ногти, прежде чем все же отвечает. — Он… — говорит Джон. — Блядь. Он так классно выглядит, когда он такой. Теперь черед Джона гадать о том, что же лежит в основе. Тим вздыхает и мотает головой, откладывая упрямую курицу в сторону и вытирая об штаны вымазанные маслом руки. Дело не терпит отлагательств. — Ага, выглядит. А Джон дергается. Джон не так привычен к исследованию, к допросу самого себя, как Тим, и он никогда не должен к этому привыкнуть. — Я не хочу делать ему больно, Тим. Тим смеется, тушит сигарету. — Хочешь. — Ты… — выплевывает Джон, всплеск ярости простреливает его насквозь. Тим же просто открыто смотрит на него, приподняв брови, он раскуривает новую сигарету. — Блядь, ладно. Хорошо. Хочу. Тим затягивается и улыбается. — Но… Но не так, как… — Не так, как я, конечно, — говорит Тим, и Джон мельком смотрит на него. — Так ты и не сделаешь. — Джон тут же отворачивается. — Ты же не я. А Тим вот — это Тим, и он стоит там, посреди кухни, курит, ждет, пока Джон сбросит с себя эту ношу. — Почему тогда… — говорит Джон. — Почему он… Почему ему так плохо, в таком случае? Почему ему так трудно? Это же… С тобой ему не так. Тим выдыхает короткий смешок, вытирая лицо, так что и оно теперь вымазано маслом. Со мной ему на порядки хуже, думает он. Просто когда ему было со мной на порядки хуже, ты был еще слеп и глух. — Господи, завистливая ты дрянь, — говорит он. — Со мной ему не так трудно, потому что я годами его, блядь, в кашу разминал. И я не привередливый в плане способов, я согласен руки замарать. А ты брезгляк. И курица трусливая. Когда Джон негодует из-за его слов, Джон смотрит на него. — Иди ты нахуй. Ебаный мудак. — Ага, — говорит Тим. — Ага, я ебаный мудак. В этом весь и смысл, Джон. И ты, конечно, тоже так себе лапуля, но ты добрый. И пока не сбрендил. Так что… — затягивается Тим. — Остановись на минутку и подумай, что он слышал, пока ты еще кричал Тим, ты, ебучее чудовище, прекрати, когда я ему кости ломал. Типа, прям хорошенько мозгами пораскинь. Теперь, когда Джон не слеп, он все еще не хочет видеть всю картину, и разве Тим может его в том винить. Джон сжимает руки в кулаки, трет запястья. — Не знаю. Я не знаю, блядь. Что он слышал? Знаешь, думает Тим. Ты именно поэтому сюда пришел. — Ты сам знаешь, что. Ты это только что слушал, последние сорок минут. Джинджер, ты омерзительный кусок дерьма, как ты позволяешь ему это с собой творить, как тебе это может нравиться. Вот что он слышал. Джон вздрагивает, и волна жара бьет Тиму в грудь. — Но я же не… — Конечно, ты же не. Я это знаю. А он… — Тим выдыхает, делает еще одну затяжку. — Ну. Он просто, блядь, боится, Джон. Что ты увидишь его таким, каким он себя видит, ощущает — и выбросишь его ко всем чертям. Вот и весь секрет. — Но я же не… — Конечно, ты, блядь, не. Конечно, ты его не выкинешь. И ему нравится. Как эту хуйню ни назови, которую мы с ним творим, ему она нравится. Правда нравится. Он ее хочет. Восторженный еблан. Но он гадит под себя и думает, что, может, тебе нет. Может быть, тебе не нравится. Поэтому ему так трудно. Понимаешь? Вот почему ему так трудно и так плохо. Джон шипит и хныкает, вытирает рот. — Нет, блядь, не понимаю. Я не понимаю, Тим. Не плачь. — Я знаю, — говорит Тим. И хорошо, что не понимаешь, думает Тим. — Тебе и не нужно понимать. Джон шипит, сжимая губы, смотрит на него в упор. — Как ты смеешь это говорить? Как ты вообще смеешь все это говорить? Что он… Блядь. Блядь. Как ты себе это позволяешь, Тим? Тим улыбается, кусает губы, вытирает рот. Не то чтобы он что-то мог сделать с тем, что с ним произошло, не теперь. Тим тушит сигарету. — Это неважно. Я бездушная скотина. Кому вообще не поебать? Это не имеет ни малейшего значения. А что его имеет, Джон, так это то, что тебе не нужно понимать. Тебе нужно только любить его. — Я и люблю. Я люблю его, блядь. — Ага. Любишь. Вот и продолжай вдалбливать это в его безмозглую башку, Джон. И все. Просто продолжай долбить. Джон шмыгает носом. — Блядь. Ладно. Хорошо. Тим трет затылок, потому что никакая часть его тела не должна остаться свободной от масляного жира. — Заебись. Отлично, — говорит он и кивает на стол. — Курочки не хочешь? Джон бросает взгляд на тупую дохлую птицу, а потом снова на него. — Тим. Она сырая. Тим смеется. Заполошный идиот, думает он. — Ага, да. Сырая, — говорит он. — Тогда как ты насчет помочь мне запихать ее наконец-то в духовку своим величественным присутствием возле меня, и мы ее съедим, когда она будет готова, а мы перестанем выглядеть как красноглазые фанаты резаться в танчики, день деньской торчащие у мамы в подвале, а? В общем, однажды Тим говорит именно это, и Джон сидит вместе с ним на кухне еще десять минут, наблюдая последние этапы битвы, а потом они забираются под одеяла и ловят, запирают пускающую слюни плазму Джинджера между своих уставших тел, потом они спят. В общем, однажды Джинджер опускается на колени, целует ступни Джона, его ноги, руки, кисти рук, однажды он сосет ему, опустившись на колени, и говорит ты можешь…, говорит можешь меня за волосы потянуть, однажды Джон спрашивает, уверен ли он, точно ли он этого хочет, и он отвечает да, так что Джон тянет его за волосы, а затем наступает черед Джинджера, Джинджер задает ему вопрос, спрашивает, чего Джон хочет, а Джон хочет быть лучше чем, поэтому однажды Джинджер стоит на коленях, пока Джон толкается ему членом в рот, который Джинджер перед этим потрогал для него, показал ему, как его трогать, для него, и оба идиота висят перед глазами Тима черно-белым фильмом, изображением того, что он сам переживал в далеком прошлом, висят перед ним ебучим памятником его грехам и преступлениям, поэтому обнажды он за ними наблюдает, курит, заняв стул, и Джинджер начинает плакать, пока Джон трахает его в рот. Однажды Джон гадит в штанишки. — Господи, Джиндж, — выдыхает он и чуть ли не делает шаг назад, в сторону от него, он покачивается на ногах и никак не может дотянуться до мокрого лица Джинджера, сомневающаяся его рука зависает в воздухе. — Не плачь. Однажды Джон говорит это, а Тим принимается хохотать, заливаться, как циничный, бессердечный хам с ледышкой вместо сердца, и эта жуткая холодная волна, которая затуманила ему взгляд и запустила свой язык внутрь его ядерной катастрофы, перестает наконец-то скатываться с перепуганной обнаженной спины Джинджера, с этой его спины с несчастными позвонками, и Тим встает и подходит ближе к ним. — Не слушай ты его, кальмар, — смеется Тим, и звучит он невыносимо мерзко, он садится на пол рядом с Джинджером, накрывая руками его плечи. — Джон просто долбоеб перевозбужденный. Ну, знаешь, все это твое поклонение и насасывание ему хуя. Так что ты рыдай сколько влезет, если хочешь, то рыдай. Он вытирает слезы с лица Джинджера и облизывает пальцы, и рычит. Он хватает руку Джона и кладет ее на мокрую кожу Джинджера. Он смотрит на Джона так, как бездушные скоты не имеют права смотреть на ангелов. Он смотрит на Джона так, что тот летит стремительной спиралью в бездну ада вместе с ним. Джон слизывает слезы Джинджера с его пальцев. — Вот и хорошо, — говорит Тим и разглядывает лицо Джона, пока Джон трахает Джинджера в рот и таращится на него в трансе, пока Джинджер плавится, стоя на коленях, рыдает и трясется, Тим удерживает его на месте ради Джона. Джон кончает, а Джинджер сглатывает сперму. Он говорит я люблю тебя. Джон кусает губы, становясь бесконечно твердым, жестким, плотным, и бьет его по лицу. Джинджер стонет. Джон говорит хочу, чтобы ты кончил. Тим удерживает Джинджера на месте для Джона, пока он отдрачивает себя на коленях перед ним. Джон бьет его. Джинджер кончает и дрожит, смотрит вверх на Джона. Он рыдает. Джон с усилием сглатывает, хмурится. Джон чуть ли не падает на колени рядом с ним. Я тебе больно сделал, спрашивает Джон. И голос его звучит добрым. Тим же гадает, как его слышит Джинджер, что он слышит. Джинджер отвечает нет. — Спасибо, — отвечает Джинджер. В общем, однажды Джинджер произносит это, и сорок минут спустя Тим и Джон перебрасываются парой слов, стоя друг против друга на кухне возле тупой дохлой птицы. ----------------------------------------------------------------------------------