История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** Упарываться или не упарываться, размышляет Тим, опираясь на стену. Как этот бар называется вообще, думает Тим, разглядывая уже упоровшихся людей, шатающихся по тускло освещенной улице. Когда уже этот их блядский мохнатый тур закончится, мечтает Тим, скорбно поднимая морду к небесам, щедро залитым огнями большого города. И тогда, в ту ночь смятения и тоски, он встречает ее. Она — молодая раздраженная леди, выходящая из безымянного бара, возле которого Тим превращает свои легкие в гнилой фарш, и она очевидным образом хочет заняться тем же самым. Она долговязая и худощавая, в короткой юбке, с длинными костлявыми ногами и в красной кожаной куртке на молнии, сидящей по фигуре, а ее растрепанные волосы небрежно собраны в конский хвост, и они тоже красные, с выбивающимися из прически яркими, неоново-голубыми прядями то там, то тут, на ней очки в тяжелой оправе, у нее пирсинг в носу, а на нервных пальцах — широкие серебряные кольца, а в пачке, которую она вытаскивает из кармана, у нее нет сигарет. Она выругивается, тихо бормоча, и оглядывается по сторонам, поджав губы, и ловит его с поличным, ловит его за наблюдением спектакля постигшего ее провала, она морщится, и выражение ее лица тоже задает ему основополагающий вопрос. Какого хуя ты тут на меня таращишься, старый пердун. Скорее всего, именно такой. Он отталкивается от стены, вынимая свою, на данный момент наполовину полную, пачку из кармана собственной кожаной куртки, которая ему велика — и, в интересах гендерного равенства, которое он полностью поддерживает, надета на нем не только куртка, еще на нем надеты занудные темно-синие джинсы Джинджера, на нем надеты его личные крутые ботинки, которые он умудрился спасти из загребущих рук Джона, надета на нем и футболка с какой-то идиотской надписью в идиотском стиле, а мейка на нем нет, но волосы он уложил, и волосы у него белесые, как и всегда, он же Тим, старый добрый ублюдок белобрысый, в ушах у него болтаются колечки, а запястье крепко обхватывают часы, и лак поблескивает на ногтях пальцев его левой руки, он точно ниже ее ростом, даже если вычесть каблуки, которые красуются на ней, потому что его крутые ботинки тоже не то чтобы были плоскими, ну и с ногами у него все в порядке, потому что ногами он шевелит, делая шаг к ней, вперед, от всех своих щедрот протягивая ей курево. Ее взвинченное выражение лица меняется, и она тоже подходит к нему поближе, вытягивает сигарету из пачки и говорит спасибо. Голос у нее немного резкий и пронзительный, а он за последние две долгие недели слышал у себя дома только свой, и это невозможно выносить. Нахуй мохнатые турне. Нахуй студии, в которых жить без него не могут. Нахуй это все. Ну и так далее. Ее зажигалка не работает. Тим не удерживается от смешка. — Держи, — говорит он, выуживая свою и передавая ее ей. И прикрывая пламя ладонью, загораживая его от ветра. — Спасибо, — повторяет она, автоматически заталкивая зажигалку в карман куртки. Своей куртки. Он улыбается, продолжая отираться возле нее. Она вопросительно поднимает брови. — Огонек, — поясняет он. — О, черт, прости, — мотает головой она и возвращает ему зажигалку. Они курят, и Тим снова опирается на стену, а она скрещивает руки на груди, и Тим дымит лениво, а она несколько напряженно. Тим глазеет на нее, как старый пердун, которым он и является, как раз и стал бы себя вести, потому что репутация, и когда она опять мельком смотрит на него, он приходит к выводу, что пришла пора сбить ее с ног харизматичными подкатами. — Меня, кстати, Тим зовут, — говорит он. Она смеривает его взглядом, очевидным образом не впечатленная ничем, ни его именем, ни его вышеописанным внешним видом. — Ухум, — мычит ему безымянная молодая леди, курящая возле безымянного бара рядом с ним, и продолжает курить. Он тоже делает еще одну затяжку. — Ты часто здесь бываешь? — спрашивает он ее. И в тот момент она наконец поддается бьющему из него ключом обаянию. — Господи, — фыркает она. — Может, прекратишь уже? Мне двадцать два. А ты мне в отцы годишься. Ты меня не интересуешь. И я тебе в любом случае ничего не должна. Или что, ты думаешь, женщины обязаны спать с тобой, потому что ты им одну паршивую сигарету дал? Ну, знаешь что, не обязаны они. Так что отвали. Пикапер престарелый. Тим умудряется покачнуться от напора, даже сливаясь со стеной, Тим разражается хохотом и закашливается, на глазах у него выступают слезы, и сигарета грозится выпасть из руки, а она прищуривается, хмыкая, намереваясь, несомненно, уйти как можно дальше от него сию же секунду. — Эй, постой, — говорит Тим, утираясь тыльной стороной ладони, он машет ей мокрой рукой. — Погоди. Извини. Я не пытался… Она смотрит на него, нетерпеливо, но еще не бросая его там одного, и он умолкает, стараясь вспомнить, что же он там делал до того, как от смеха надорвался. — Слушай, я не пытался к тебе клеиться, — говорит он, и она, без сомнения, верит каждому его слову в тот же миг, потому что он невероятно убедителен. — Я просто разговаривал с тобой. Я здесь, в этом баре, раза четыре был, может, пять, и я никогда не могу вспомнить, как он называется. Как будто у них вывеска под стойкой спрятана. — Он указывает рукой на бар. — Так что я решил спросить тебя, не сталкивалась ли ты с такой проблемой тоже. Если ты здесь в принципе бываешь, понимаешь? Она вздыхает, качая головой, и указывает на неприметную табличку, спрятавшуюся не под барной стойкой, но в самом темном углу у входа. — Под Прикрытием он называется, — поясняет она так, как будто он охамевший белобрысый школьник в первом классе, который к тому же еще и запредельно туп. — У них в этом вся идея, что названия не видно. — А, — безмозгло блеет Тим, послушно играя отведенную ему роль. — Так что, — продолжает она. — Мне уже можно уйти отсюда или ты планируешь и дальше ко мне не клеиться? Тим снова смеется, а потом показывает ей ладони. — Слушай, ну я правда не клеился, — говорит он. — То есть, я могу, конечно. Ты прикольная. Ты мне нравишься. Поэтому я еще и съебать могу куда подальше. Но я просто… — Он потирает затылок. — Обе моих зазнобы укатили, и мне пиздец как одиноко, я себя так отвратно сейчас чувствую, а ты мне кажешься человеком, с которым я был бы непрочь потусоваться, знаешь, ты хмурая курильщица — и я тоже хмурый пропахший дымом хрен, так что… Сугубо приятельская солидарность? Что-то в этом роде. Она поджимает губы, изучая мирный договор его фигуры, и добивает сигарету. — Ладно, — говорит она. — Хорошо. Давай поговорим. Тим улыбается, как пружина отталкиваясь от стены. — Класс, — говорит он. — Тогда что тебе выпить купить? — Спасибо, но я сама себе куплю все, что захочу, — говорит она, позволяя ему приблизиться к себе. — Но окей, давай посидим внутри. — Виктория. Не Вики, — отвечает молодая леди, которая распоряжается и своими напитками, и своим именем, отпивая от пива, за которое Тим не заплатил, сидя рядом с ним в баре, название которого ему не полагается знать по замыслу владельцев. — Понятно? — Еще как, — кивает Тим, закидывая соленые орешки в свой ухмыляющийся рот. Она ему еще как нравится. У него по телу даже прокатывается то щекотное ощущение, которое говорит ему, что Не Вики скоро станет одной из его самых лучших подруг. Если только дела не пойдут в противоположном направлении и она не сунет ему под нос перцовый баллончик, который у нее точно есть с собой. Не Вики оглядывает его жующую физиономию сверху вниз. — И сколько тебе лет? Ну, после того, как она сначала его тщательно допросит. — Сорок с хвостиком, — отвечает он с ухмылкой, которая становится еще шире, когда она невербально намекает, что жеманство — это неправильный ответ на экзаменационный вопрос. — Сорок три. До декабря. С декабря сорок четыре. Не Вики инспектирует его мимические мышцы. — Сорок три, клянусь, — заверяет ее он и кладет руку на сердце. — Могу до машины сгонять и права тебе показать, если хочешь. Он покачивает головой и опять отпивает из бутылки. — Нет, не стоит. — Кайф. Я не то чтобы в настроении куда-то бегать. Но какая разница? Какое это имеет значение, сколько мне лет? Она пожимает плечами. — Я не… Я не заявляю, что людей постарше не должно существовать или что-то в этом духе, знаешь. Просто… Люди постарше обычно консервативные. И немного скучные. Тим хмыкает. — Вот как… По-моему, я из другого теста. Ну да ладно. Нахуй меня и всех других дедуль. Лучше расскажи мне про себя. Чем ты занимаешься? — Я подрабатываю по выходным. Но вообще я ученую степень получаю, — говорит она, поправляя очки. — По химии. Тим снова хмыкает. Сбиваясь, по-видимому, с приемлемой мелодии. — Что? — спрашивает она, и голос у нее звенит. — У тебя есть ценное мнение о женщинах в науке, которое ты мне ужасно хочешь сообщить? Тим хрюкает, потому что понимает, что помидорами на сцене его закидают в любом случае. — Да нет, нету, — говорит он, тоже дергая плечами. — Мнения — это не моя специальность. По какой отрасли химии? — Они называются разделами, — говорит она, пока он, кувыркаясь, сваливается вниз, подгоняемый улюлюкающей толпой. — По органической. Но какая разница? Это, что ли, твоя специальность? Он усмехается, и его атомная электростанция отдает ей честь, урча. — Боже, нет, — говорит он. — В смысле, самое большее, что я могу тебе сказать, это названия и порядковые номера радиоактивных элементов. Могу, наверное, и другие попытаться вспомнить, но скорее всего я где-то проебусь и опозорюсь. И на этом все. Совсем не моя специальность. Не Вики замедляет нападение. — Ладно. Тогда чем ты занимаешься? — Музыкой. Но брови ее скорости не сбавляют. — О? — Ага. Я кручу рычажки, чтобы по счетам платить. Вообще говоря, ты, вероятно, слышала про одну из групп, в которой я играл. — Не Вики хмыкает, ведь он ее этим сразил. — Я не бахвалюсь. Просто мой бывший повелитель распущенно относится к вниманию всяких журналистов. Я сам скорее как этот бар. Ты что, правда думаешь, что я не заметила, как ты сказал «шлюха»? Если бы ему предложили сделать ставку. — А, — отзывается Не Вики, закрывая глаза на сделанный им выбор слов и выражений, потому что не то чтобы она его в принципе благосклонно воспринимала. — Понятно. И какой жанр музыки? — Рок. Это если тебя группа интересует. Индастриал сейчас, а когда я был примерно твоего возраста — глэм, если ты хочешь знать конкретный период. Очень смешно. На это он бы даже свою голову поставил. Не Вики хмыкает. — Не твой прикол? — спрашивает он, принимаясь опять жевать орешки. — Нет, не мой, пожалуй. — А какой тогда твой? Что тебе нравится? Ну ясно же, что не занозы в заднице, болтающие с набитым ртом. И он бы выиграл четырнадцать миллиардов долларов. Как минимум. Она поводит плечами. — Если рок, то из шестидесятых. Может, электроника. Трип-хоп. Иногда джаз. Он мычит, кивая. — Что-нибудь в ретро стиле, так? — Да, в основном. На чем ты играешь? На каком инструменте? Он пожимает плечами. — На басу. И на гитаре. На синте. Я вот распущенно к инструментам отношусь. Он закусывает губу, чтобы не ухмыляться так уж нагло, когда она справляется с собой и не закатывает все-таки глаза. — Хм, — говорит она. — Бас — это довольно интересно. Но мне больше всего барабаны нравятся. Тим дробью высыпает арахис из ладони обратно на тарелку. — О. А я как раз с ударником ебусь. — О. Твоя… — Зазноба. — Твой партнер? — Ага. Один из них. Другой напрочь одержим дрочением гитар. Но они сейчас в Европе. Зато его установка все еще тут. У меня дома. Ну, в подвале. Он подозревает, что это ее даже забавляет, но если она и признает этот факт у себя в уме, лицо ее не выдает этих мыслей. Она смеется неприятным смехом, скорее над ним, чем над шуткой. Она отпивает пиво. Он жует орешки. — Ты би? — Ага, — кивает он. — Или пан. В менее старомодных терминах. Я и гендеру верность не храню. — Она закатывает глаза. — А ты? Не Вики дергает плечами. — Не уверена. То есть, у меня много контактов с женщинами не было, но… Сексуальное поведение не равняется сексуальной ориентации. — И правда. — Так что я не уверена. Гендер — это не самое важное для меня. Я предпочитаю умных людей. Сапиосексуал, наверное, может подойти. Тебе знаком термин? Тим улыбается, мотая головой. — Неа, никогда не слышал. Но я знаю, что означает sapiens, так что… — Окей. Ну, если вкратце, то это влечение к интеллектуальным людям. — Отлично. — Но некоторые говорят, что это не ориентация. Что ты думаешь? — Не знаю. То есть, ко мне вот это точно не относится. Я с удовольствием ебу миловидных остолопов. Типа, этот мой задрачивающий гитару ненаглядный? Прекрасен, как цветок. Но тупой — пиздец. Она кривит губы. — Где я накосячил? — спрашивает Тим. — Я скучный? Или консервативный? [Какой у тебя отменный полк под руководством], [Ларри], [говорю я и делаю стратегическую паузу]. [Он прищуривается], [разглядывая меня], [то ли недоумевая, то ли...] [Надеюсь], [ты не возражаешь, что я называю тебя Ларри], [спрашиваю я его]. [И сначала он не отвечает мне]. [Затем он качает головой]. [Я улыбаюсь]. [Просто замечательно], [говорю я ему]. [Так вот], [о чем там я…] [Ах, да], [у тебя в повиновении просто первосортный взвод], [Ларри]. [Что ты скажешь], [если…] [Что ты скажешь], ]можно я его потрогаю?] Она фыркает, делает глоток и некоторое время смотрит по сторонам. — Нет, — отвечает наконец она, поворачиваясь опять к нему. — Но… Ну, ты просто ведешь себя, как мудак. И я не знаю, может быть, ты считаешь, что это просто радикальная честность такая, да только… — О, нет. В смысле, да, честность, но я еще какой мудак. А моя бравада — это, скорее всего, просто защитная тактика, которую я использую, чтобы скрыть неуверенность в себе. И я ни в какой мере не согласен, что если я скажу, что я уебок, меня это внезапно душкой сделает, нет, я и тогда уебок. Так что… Не Вики прищуривается, разглядывая его, а потом этикетку на бутылке, она снова поправляет очки на носу. — Это подло. То, что ты сказал про своего партнера, это подло. Допустим, он не самый образованный в мире человек, окей. Но он же твой партнер. Ты должен его уважать. Да даже… Они вообще хоть знают, чем ты сейчас занимаешься? Они знают, что ты здесь? И чем это я таким занимаюсь, а, посмеивается Тим про себя. [Господи, блядь, Иисусе, Тим]. — И чем это я таким занимаюсь? — спрашивает он. — Типа, возможно пристаю к молодым особам? Ага. Знают. Не прямо досконально, разумеется, но да. И они сейчас, вероятно, тем же занимаются. Ну, тот, который умом не блещет. Ударник у нас та еще стесняша. Так что да. Открытые отношения и все такое. Она издает неопределенный звук. — Я мудак, конечно, но не брехун и не мракобес. [У него бригада, а не взвод]. Она дергает плечами. — Что, подкачала моя диссертация? Она кивает. — Да, немного. Но я даже не лично в тебе сомневаюсь, я тебя не знаю. Но в целом. Я не уверена, что… распущенные мужчины — это что-то прогрессивное. — Тим ухмыляется, подмечая цитату. Он с удовольствием ебет миловидных остолопов, но умницы с бритвой вместо языка — это тоже неплохая комбинация. Он не привередливый, в конце-то концов. — Традиционные общества не на мужчин, исследующих свою сексуальность, косо смотрели, знаешь. Ну, если только они не были гомосексуальны, но в любом случае, это тоже связано с тем, что они брали на себя роль, которую обычно предписывают женщинам. — А. Возможно, ты права. Не знаю. Но, кажется, мне тут очков не заработать и не победить, да? — А с тобой никто и не соревнуется. Ни с тобой, ни с мужчинами вообще. Это не игра в войнушку. Просто вот так плохо обстоят дела. Или ты не согласен? Тим задумчиво мычит. — Да нет, согласен я, наверное. Я врубаюсь, на что ты намекаешь. Некоторым людям действительно приходится сильно паршивее, чем некоторым другим. Но я вряд ли могу высказываться о женском опыте. А что до меня лично… Ну, я бы сказал, что моя сексуальность была освобождена из оков патриархата без особых затруднений. Я точно видел более печальные примеры. А что насчет тебя? [Блядь]. [Ларри]. [Как тебе не стыдно, Тим]. — М? — Тебе паршиво было? В чем-нибудь. Не Вики обводит горылшко бутылки указательным пальцем по кругу. — Не думаю, что я имею право жаловаться, меня никто ни к чему не принуждал, ничего в этом роде. Я говорила с девушками, которым досталось сильно больше. Но… Сексизм банальный. Который я замечаю каждый день. И то, какой он расслабленный и повседневный. А если именно про секс говорить, то… Ну, в этой стране половое просвещение, можно сказать, не существует, а встречаться с мужчинами, когда большинство их них не знают даже, где клитор вообще находится… Это довольно-таки паршиво. [Ларри]. [Блядь]. [Охуенный ты член в тех брючках носил]. Тим смеется, обнажая, а затем прикрывая зубы. — Я знаю, — говорит он, поднимая руку. Она поднимает брови. — И? — В Венгрии, — решительно произносит он. — Или в Финляндии. Или там, или сям, я уверен. Точно не в Португалии. Она машет на него рукой, смеясь, опять не над шуткой, отворачиваясь на несколько секунд, отпивая пиво и упоминая имя бога всуе. — Прости, — все еще щерясь добавляет Тим. — Я клоун на полставки. Но вообще я знаю. Если у тебя ручка и лист бумаги в кармане завалялись, могу даже схемку набросать. У меня подруга есть, она художница, и она какой-то феминистский воркшоп организовывала несколько раз, типа, чтобы дамы и их партнеры поближе с вульвами познакомились и научились их рисовать. А я тогда над ее вульвой поработал. Так что у меня есть навыки. Не Вики покусывает губы, пока он повествует ей о пизде Джулс. — Это… — начинает она, и тон у нее задумчивый. — Это хорошая идея. Воркшоп, я имею в виду. Но ты… — М? — Знаешь, почти все, что ты говоришь, звучит довольно-таки… наигранно. Как будто ты только и делаешь, что несмаехаешься надо всем подряд. — Это потому, что я клоун на полставки. Но нет, я чистую правду говорю. Она издает неопределенный звук. — Когда ты говорил, что твои партнеры сейчас в отъезде, поэтому тебе одиноко, тогда ты искренне звучал. Но сейчас… — Хм. Ну, я без всякого притворства был рад вести с тобой эту беседу. Но если хочешь, могу тебе побольше рассказать о моей заброшенности и хандре. Или о моих зазнобах. С уважением к обоим. Она кивает несколько секунд спустя. [Иоанн]. [Павел]. [Иоанн Павел]. [Иоанн Павел номер два]. — Вы в браке или в гражданском союзе? В смысле, ты с кем-нибудь из них. Или они друг с другом. Как вообще все устроено? — Неа, — мотает головой Тим. — Никаких бумажек. Кроме разве что… Я с барабанщиком живу. Мы вместе дом купили и так далее. Гитарная красавица не очень желает место проживания со мной делить. Ее только гитары интересуют. И торты. И еще помады. Он улыбается. Не Вики тоже улыбается. — И как давно вы вместе? Тим пожимает плечами. Это не он там математикой увлекается. — Восемь лет, если я не ошибаюсь. Чуть меньше с красавицей гитарной. Он к нам слегка попозже присоединился. Я, знаешь, ему не особенно по вкусу был. Да даже и сейчас, он и теперь от меня иногда нос воротит. Не Вики хмурится. — Но это… Ты серьезно? Тим шевелит губами. — В какой-то степени. Слушай, ты меня еще не знаешь, но уже думаешь, что я мудак. А он вот уверен в этом стопроцентно. И он прав, так что… Не Вики хмурится еще сильнее. — Это… Это ненормально. Как это-то не паршиво? Тим улыбается. — В основном благодаря волшебству. И моих хитрым трюкам и уловкам, но то ладно. Не паршиво. Охуенно, если честно. Я, блядь, их обоих обожаю до трясущихся колен. Как полный идиот. Ее лоб расслабляется, она снова поднимает брови. Он улыбается. — Орешки видишь? Они что-то вроде основного приема барабанщика, когда он заигрывает. Если ты ему нравишься, он тебя в свою ручную белку превращает. И я, с тех пор, как они укатили, целую тонну их сжевал. Кажется, я теперь на них работаю. На арахисе и куреве. Он продолжает улыбаться. — А еще видишь мои расписанные ноготки? Это лак красавицы гитарной, который я у него умыкнул. И… Ну, сейчас будет слегка похабно, но в часы беспросветного отчаяния я представлял, что это не мои пальцы, а его, хотя моя клешня на его божественную длань даже близко не похожа. Он прикусывает нижнюю губу. — Я по ним скучаю, как умалишенный. Не знаю, как себя унять. Я просто маюсь целыми днями. А потом тащусь в безымянные бары и домогаюсь там до специалисток в органической химии со своей пошлятиной. Я безнадежен, понимаешь? Я именно настолько обожаю их обоих. Он подцепляет пальцами еще один орешек, а потом отпускает смешок. — Господи, а я правда скучный. И консервативный. Пиздец. Кажется, я плотно женатый старикашка, Не В… Виктория. Не Вики тоже смеется. — Нет, все в порядке. Я не это имела в виду под консерватизмом. Он мычит. — Окей. Здорово. А как у тебя на этом фронте? Парни, девушки, партнеры, может быть, зазнобы? Она прикусывает губу, качает головой. — Не в данный момент, — говорит она и допивает пиво. — В том году у меня был бойфренд. Но ничего настолько… серьезного, как ты сейчас описал. Просто… Хм. Плохо не было, было хорошо, но я не хотела бы пока тратить свое время на отношения. Не знаю, поймешь ты или нет. Тим пожимает плечами. — Возможно, и пойму. Типа, у тебя другие важные проекты есть? Она издает неопределенный звук. — Что-то вроде того. С ним все как-то быстро стало… очень по-домашнему. А у меня есть цели и амбиции. Так что… Тим кивает и закидывает в пасть последние два орешка. Повисает пауза. — Хочешь, я тебе еще одно пиво не куплю? — предлагает он. — Или, может, угостить тебе пищей грызунов? Не Вики улыбается, снимает очки, поправляет волосы. — Нет, спасибо. Я не особенно люблю пиво, на самом-то деле. Алкоголь — это не мой наркотик. Тим усмехается. — А что твой тогда? Она надевает очки. — Ну… Наркотики? Тим одобрительно мычит, кивая. — Какие именно? Я к тому, что у меня что-то вроде волшебного магнита для дури есть. Я могу пару минут в толпе помяться или в сортир сходить отлить, и вернусь я уже с таблетками. Она морщит нос. — У толпы здесь ничего хорошего не водится. Особенно таблеток. — Ладно. Кислота? — Старикан. Тим смеется. — Самый настоящий. Но, знаешь, Lucy in the Sky with Diamonds и тому подобное, разве нет? — Это просто музыка. Нет. Это тоже не мое. Хм. Я не уверена, что я сейчас в настроении для чего-нибудь… глубокого. Травка бы подошла, наверное. Только хорошая. Но здесь и хорошей травки нет. Тим мотает головой и укладывается подбородком на руки, опираясь локтями на стойку. Магнит волшебный, как же. — Моя машина прямо за углом стоит. Не Вики прищуривается, презрительно рассматривая его. — А я-то думала, что ты ко мне не клеишься. — А я и не клеился. Я просто предлагал тебе нелегальные вещества. Но ладно. Хорошо. Пусть так. Теперь я клеюсь. Хочешь, ко мне поедем? Я тебе установку в подвале покажу. Или, может быть, к тебе? Или прямо в машине за дело и возьмемся? Или даже в туалете? Допустим, я выгляжу, как старая развалина, но там внизу у меня все в рабочем состоянии. Он указывает на свой пах, пока она над ним смеется. И над его шутками — совсем немного. — Подвал, конечно, очень привлекательно звучит. Но… — Что? Уголок ее губ подергивается. — Меня не особенно интересует пенетрация. — О. Вот как. То есть, ты мне все же не родная кровь. Ну ладно. У меня и другие части тела есть. Которые тоже не в пыли и ко всему готовы и привычны. Он ухмыляется, когда она закатывает глаза на его непотребные движения губами. — Я и куннилингуса не большой фанат. — Блин. Понятно. Может, ты фанат… устройств? Я согласен и устройства предоставить. Или ты и задорных кроликов сама себе покупаешь? На этот раз он не промахивается. — Хм. Ты и вибраторы в подвале хранишь, да? Тим смеется. — Пока не храню. Но я вполне могу начать. И еще я могу пойти завести машину. И мы можем купить какую только хочешь травку и какие только хочешь палочки волшебные. Или только травку. Или только палочки. Я чрезвычайно сговорчивый. О, а еще я готовлю как античный бог. --- масло] [белый винный уксус] [шалот] [черный перец] [лавровый лист] [желтки] [сахар, соль] [соль!!! --- Сжалься же. — Выстрели и выиграй своего собственного мудака. — Пощади дедулю. Не Вики смеряет его взглядом еще раз, барабаня пальцами по пустой пивной бутылке, и все-таки приходит к выводу, что он не бесполезное приобретение. Может, даже что он ее златокудрый принц на белом жеребце. Или одно, или другое. Точно. — Ладно. Хорошо. Поехали. Давай покурим травки. Но… — Да? — Можешь показать мне свои права? И тогда, в эту ночь скабрезных инсинуаций, Тим сообщает Не Вики, что в фамилии его красуется ни что иное, как пользующийся дурной славой глухой палатально-велярный фрикатив, который сводит с ума всех, кроме тех людей, которые радостно посещают классы обязательного полового просвещения с самого тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, и они, если что, их и правда посещают, Тим повествует ей об этом, пока она отправляет двум своим друзьям смски с его личными данными на случай того, что он не просто гнусная заноза в заднице, но еще и психически нестабильный каннибал, и он, если что, и пра… Ну. А затем, некоторое время покрутив баранку, Тим покупает травку у группы юных дам и джентльменов, жилище которых они посещают, и платит за нее, потому что Не Вики говорит, что ему следует им заплатить, ей вот им платить не надо, ведь эти молодые люди — ее друзья из лаборатории, а он — другое дело, он в любом случае тоже будет ее курить… Затем Тим устраивает для Не Вики тур по своему причудливому дому, когда они туда прибывают, показывает ей комнаты чокнутого язычника и буйнопомешанного мудака, обширную коллекцию специй, хранящуюся на кухне, и установку Джинджера, раскидывая руки в стороны, сдаваясь прямо там, когда она замечает Пол и Характер в твердом переплете, который он листал, чтобы потом, напившись, велеречиво обсуждать его с Брайаном, согласившимся продираться через Витгенштейна в рамках договора, который они заключили, чтобы приободрить Тима, поганая книжонка разлеживается на диване, предоставляя очередное доказательство его беспросветной мизогинии, и Тим говорит, что на самом деле он ее ради нацистских глав читает, а Не Вики качает головой и следует за ним в спальню, чтобы раскуривать костры дури. Затем Тим лежит на полу, как жертва викканского андроцида или, может быть, как непрерывно крутящаяся карусель, или же как средневековый уроборос, кто знает, бля, как он там лежит, он пытается произнести семь, душа, звезда и стрельба на языке, которым он, кажется, больше не владеет, а Не Вики наблюдает за спектаклем его фонетических провалов сверху, и ее смех прорезает белый дым, в котором он растворяется. — Что это вообще за хуета такая? — спрашивает он ее, когда человеческий облик и способность к вербальной коммуникации временно возвращаются к нему. — Можно мне ее еще, пожалуйста? Тогда Не Вики рассказывает ему про свою подругу по имени Не Бекки, изучающей ботанику, и Тиму остается лишь гадать, на какую такую подработку дама, охраняющая его обдолбанную тушу, ходит по выходным. Затем они до слез хохочут, вместе, прослушивая его первый сольный альбом, после того, как Не Вики передает ему еще той хуеты, которой он у нее просил, и запрещенные законом вещества достигают соответствующих рецепторов в их мозгах. Затем Тим заявляется на кухню, вползая туда на четвереньках, и открывает холодильник, покачиваясь на ногах, и отдыхает на полу, теперь трясясь всем телом, пока Не Вики тушит говяжью вырезку, которую он почему-то держит в морозилке в патологических количествах, используя его личную тетрадь с рецептами как руководство, потому что сам Тим не в состоянии руководить сейчас ничем, а Они Хотят Жрать. Затем Тим заверяет Не Вики, что она может его прямо там ограбить, отобрать у него все, что только видит, а потом поджог устроить и разбить его угашенный череп кирпичом, ведь он ее так уважает, он на нее запал, на нее — и на ее злой гений, Не Вики же укрывает его одеялками, укутывает его в них. Затем Тим спит, а его новая лучшая подруга спит рядом с ним. Утром, так как это утро воскресенья и никому не надо куда-нибудь тащиться срочно, Тим оставляет Не Вики торчать в интернете за его компьютером в одной из старых алкоголичек Джинджера и кружевных трусиках Джона, коллекцию которых Тим тоже припас, и едет в секс-шоп, названивая ей оттуда и зачитывая для нее артикулы вибрирующих членов, имеющихся в продаже, чтобы она, после прочтения отзывов онлайн, выбрала заслуживающий ее одобрения прибор, Тим интересуется, считает ли она, что размер имеет значение, и выпрашивает у нее согласие на приобретение чего-нибудь внушительного, потому что ей, положим, наплевать, но ему и его разболтанной заднице — точно нет, ведь и он, и его разболтанная задница — это главные поклонники пенетрации во всем штате. В итоге он возвращается домой с самым настоящим бегемотом из золотистого поливинилхлорида, на котором он сжимается, как чрезвычайно увлекательный и страстно либеральный уебан, ерзая на нем и перенапрягая свои дряхлые, скрипящие кости, согнув колени и разрывая простыни на мелкие кусочки, пока Не Вики держит громоздкое животное в узде, за основание, и смотрит, как он скачет на нем верхом, сопротивляясь центробежной силе и потея, неразборчиво бормоча, чтобы она въебала ему покрепче по лицу, и кончая в самом настоящем шоке и не менее истинном восторге, ведь Не Вики отвешивает ему оплеуху одним из шлепанцев Джинджера, которые она надела после того, как приняла душ, и Это Блядь Реально Больно. Сама Не Вики пробует на вкус крутящегося волчком зверя чуть позже, после того, как Тим клянется на Молоте Ведьм в твердом переплете, что он не станет обращаться в полицию, что он и его разбитая морда — это главные поклонники рукоприкладства во всей стране. Подписав контракт и стянув с члена резинку, вымазанную смазкой и его грязью, она приступает к делу, она раздевается и прижимает сверкающее золотом чудище к своей пизде, которую Тим впоследствие подробно изучает, и замолкает, требуя и от него соблюдения мертвой тишины, требуя, чтобы он прикусил язык, потому что оргазмы требуют концентрации, и он повинуется приказам, но только относительно разговорчиков, конечно, потому что всего остального ему никто не запрещал. Тим занимает свою разбитую морду разведыванием ее тела, познавая ее шею, которую он вылизывает, и ее соски, которые он сжимает зубами, и ее ребра, живот и тазовые кости, с которыми она его сама знакомит, и ее длинные ноги, напрягающиеся и сжимающие ему плечи, и ее узкие ступни, ломающие ему спину, и ее решительно настроенную руку, которую она запускает в его белобрысые патлы, и ее пикантные соки, заляпывающие ему лицо, губы и язык, когда Не Вики кончает, пока он притирается к ней ртом через барьер золотого хуя. Тим готовит ужин, следуя рецепту, который Не Вики находит в его личной тетрадке, и они едят, и он показывает ей хуеву кучу фотографий, тех самых, которые гитарная красотка наделала, запечатлевая на них стеснительного барабанщика и самого себя, опуская более откровенные изображения, которые переливающийся ноющий говнюк отправил ему, чтобы дразнить и издеваться, и другие, которые он сам сказал сделать главной жертве каннибализма, потому что Не Вики говорит, что они не давали разрешения наблюдать их срамные части этой женщине в науке, занимающейся органической химией, и через двадцать четыре часа после их первой встречи она покидает его дом, садясь в такси, и Тим обнимает ее на прощание, свою новую лучшую подругу. Затем Тим возится с уборкой и с музыкой. Затем он сочиняет невероятно длинное письмо, полное аллегорий, повествующее о героических деяниях, которые он тут совершал, чтобы заручиться благосклонностью прекрасной дамы, у которой он отныне и до самой смерти будет в услужении, и отправляет его своим укатившим в дальние дали зазнобам, разглядывая их бестолковые счастливые физиономии до самого рассвета, а потом он разглядывает их же в экстравагантных сновидениях, вырубаясь за столом. В следующее воскресенье Тим и Не Вики валяются голыми в кровати, зевая и дымя, и Тим возлегает на груде из подушек, широко расставив ноги, пока Не Вики проводит сугубо ненаучные исследования его задницы, которую она выебала в субботу, после того, как Тим поинтересовался у нее, не говорила ли Вирджиния Вульф, что у каждой дамы должен быть свой собственный страпон или что-то в этом роде, после того, как он на скорую руку сгонял в секс-шоп, чтобы купить подходящий пояс, и проглотил таблетку, которую женщина в науке, занимающаяся органической химией и подработкой по выходным, положила ему на язык — и на лист бумаги в виде формулы, которую он нихуя не понял, после того, как он танцевал с ней или жалкие доли секунды, или долгие годы, сменяющиеся долгими годами, под трип-хоповые композиции, диски с которыми она взяла с собой, после того, как он разродился грандиозным стояком, а заодно и анальным зудом, благодаря их танцам и той ебаной таблетке, о составе которой он все продолжал гадать, пока раздевался, смазывал и растягивал свою дырку, затем он встал на четвереньки и со всей искренностью призвал ее показать ему гнев валькирии в полной его мощи. Что она и сделала. Что возбудило в ней академическое любопытство. Поэтому теперь, утром воскресенья, посвященного легкому похмелью и неправдоподобно позднему завтраку, она потирает его дырку, погружаясь в размышления, сначала молчаливые, а затем принимающие форму вопроса касательно здоровья его заднего прохода, на что Тим отвечает ей, что у него есть целая команда докторов, чтобы справляться о тревожном состоянии той катастрофы, в которую она прямо сейчас засовывает указательный палец, и все они согласны, что это отвратительный пиздец какой-то, но так там все в порядке, все функционирует, как положено, несмотря на то, что он творил, несмотря на то, чем он продолжает развлекаться, и Не Вики мычит, проявляя интерес к истории, так что Тим рассказывает ей басни про двойное проникновение, ставшее обязательным маневром где-то с конца 2002 года, да и до того бывшим довольно распространенным фокусом, и Не Вики выражает свое удивление вслух, гадая, какие выгоды вообще есть у эротических эскапад, связанных с прямой кишкой, и Тим делится с ней своими мотивациями, и радиоактивными, и более доброкачественным, Не Вики же упорствует в стремлении к знанию и опыту, так что Тиму на ум приходят гениальные идеи, на которые Не Вики заявляет, что руки у нее миниатюрностью не отличаются, на что Тим, в свою очередь, оскаливается и утверждает, что одна ее рука залетит в него со свистом и без каких-либо проблем, а вот насчет двух сразу он все еще немного не уверен, но если приложить к делу достаточно смазки и безрассудства… Хранение прямо под рукой галлонов лубриканта — вещь тоже неизбежная, если кто-то берется быть озабоченным пикапером престарелым с двуми зазнобами, так что этого добра там точно хватает и с лихвой, но Не Вики — рассудительная молодая дама, так что лишь один ее кулак в итоге пробирается в него, после того, как он сбрасывает с себя праздность и несется в ванную, чтобы пихать себе там в задницу синюю спринцовку, полную воды, чтобы принести ей черную перчатку, которая затем обтягивает ее руку, и все это черезвычайно эффективно, все это даже увеличивает количество липких жидкостей, которые можно обнаружить у него дома, добавляет к ним сперму, которую он бездумно размазывает по животу, пережив раскрошивший ему кости оргазмический отвал башки, подаренный ему Не Вики, добавляет к нему все его тело, так-то, все его тело превращается в акулье желе под ее размеренными касаниями, и Тим трясется перед ней, сжимая зубы и чувствуя, как выступают слезы на глазах, пока сама Не Вики тоже наслаждается повышенной влажностью — и сокращениями определенных мышц, случающихся в них от наблюдения такого зрелища, и выглядит она в тот момент невероятно заинтригованной. Долгими годами позже Тим наконец готовит завтрак. Он делает кое-что по работе. Она делает заметки, пролистывая научную статью. Они заказывают доставку какой-то ебаной лапши. Они смотрят фильм. Он курит и болтает с ней, пока она принимает душ. Около семи они приступают к задуманному ей эксперименту, и Тим прилежен, Тим познает ее спину, которую он немного настороженно разминает и целует, и ее растрепанные волосы, собранные в конский хвост с выбивающимися прядями, щекочут ему нос, он познает ее ягодицы, прижимаясь к ним щекой, рисуя линии на ее длинных ногах, пытаясь дотянуться как можно ниже, он познает и новый ракурс, с которого можно наблюдать ее пизду, чтобы запомнить все подробности и не завалить экзамен, он познает ее задницу, по которой он в данный момент возит языком, потихоньку раскрывая дырку, облизывая и ее, и свои губы, пока Не Вики сосредоточенно мычит, как и он урчал, когда она угождала его раздолбанным катакомбам, она выгибается, и подушка торчит у нее под животом, а золотой хуй пойман, сжат между ее ногами, он безмятежно жужжит на самом миролюбивом режиме, какой они только смогли найти, он вибрирует, как и дырка и пизда Не Вики начинают пульсировать и сокращаться перед тем, как она кончает, ее дырка сжимается вокруг двух его пальцев, которые он в нее засунул, проходя по залитой смазкой тропинке внутрь с ее высочайшего позволения, и другая ее дырка, в проникновении в которую она незаинтересована, тоже сжимается, Не Вики кончает благодаря его трудам, благодаря стараниям и их приятеля, приобретенного в секс-шопе, угощая Тима его излюбленным напитком, добираясь до крещендо, и Тим пьет до дна и вылизывает дочиста бокал, в котором этот нектар ему подали, пока Не Вики ритмично поднимает бедра с подушки, выказывая одобрение, и Тим чувствует стопроцентное удовлетворение результатами, полученными при первом запуске, и глава их отделения согласна с ним. В следующее воскресенье… Еще одна суббота случается с ними перед тем, и в ту субботу Тим отсасывает золотистое чудовище, закрепленное на поясе, затянутом вокруг бедер Не Вики, да и в субботу, которая произошла неделей раньше, он тоже участвовал в акте фелляции, после того, как Не Вики трахнула его, показывая ему гнев валькирии во всей его мощи, после того он держал вибрирующее бревно прижатым к ее клитору, а Не Вики двигалась, потираясь об него, другая же его рука была на ее левой груди, ее собственная — на правой, обе они были заняты настройкой ее сосков, а ее свободные пальцы проскальзывали внутрь его рта, катались там туда-сюда, не только сами по себе, он тоже прикладывал старания, и ни одно из его действий скучным никто не посчитал. Но в ту субботу, которая предшествовала особенному воскресенью… Сначала был четверг. В четверг Тим позвонил Не Вики и сказал, что он умрет в полном одиночестве от острого инфаркта, потому что его благоверные, которые раньше утверждали, что вернутся в пятницу, теперь задерживаются, гитарная красотка на целую неделю, а застенчивый ударник, которому он угрожал всеми известными ему видами пыток, требуя, чтобы он немедленно дома оказался, на пару дней, кто знает, на сколько именно, это вот самое обидное и оскорбительное, потому что он-то вовсе не одержим идеей отыграть на каждой сцене, имеющейся в мире, и это вообще не его собственное решение, просто произошли проебы, которые привели к этой катастрофе, и она в свою очередь вынуждает Тима названивать ей и надоедать, и умолять ее побыть с ним и подержать его за ручку, пока он закатывает слезные истерики, потому что один он этого не переживет. Может быть, использовал при этом чуть менее экзальтированные выражения, может быть. Не Вики приезжает к нему в пятницу, уже вечером, у молодой леди есть своя жизнь и, по правде говоря, у него тоже, он целый день поворачивал рычажки и читал лекции о том, как же не сбиваться с ритма, блядь, а она слушала другие лекции, смысл которых он не смог бы даже краем мозга уловить, она переворачивала страницы книг с формулами, которые выглядят как нечто из кошмаров для него. Не Вики приезжает в пятницу, и они рассиживаются на диване, жалуясь каждый на свою жизнь и дымя сигаретами, и Тим демонстрирует ей, как правильно произносить skit, Не Вики же обучает его рифмованию всех производных фенилэтиламина, а потом время переваливает за полночь, наступают ранние часы субботы, и тогда Тим опускается на колени между ее длинных ног, Не Вики же облачена в купленный им пояс, так что он забирает золотой хуй в рот после того, как инструктирует ее не толкаться туда совсем уж самозабвенно, потому что он терпеть не может, блядь, блевать, а он, вероятно, проблюется, если эта дубинка заглянет достаточно глубоко, он поощряет ее, впрочем, не знать милости, когда она опять будет знакомить его морду со шлепанцем Джирнджера, потому что это он просто обожает, быть отпизженным — вот его специальность. Как раз в субботу перед особым воскресеньем Не Вики разносит фасад Тима, трахая его в пасть и лупя его по лицу, пока он отдрачивает себе и рычит, трахая его в пасть и лупя его по лицу, пока все его скорби и печали не вылетают, выбитые, из него, пока он не спускает, таращась на нее с гримасой чистого восторга, являя всей своей фигурой зрелище либерального, свободомыслящего сосания хуев, при виде которого никто еще не зевал, выворачивая челюсть, являя собой тот спектакль, который она сама и ставит. Все еще в субботу Тим укладывается пустой, но все же бесконечно тяжелой головой на заряженное, перевозбужденное бедро Не Вики, переводя дыхание и тратя драгоценный кислород на хриплые ругательства, а потом все же обретая мудрость, заявляя, что она может забрать себе его язык или же отправить его заниматься рукоделием, она может и череп ему кирпичом пробить, если ей это пригодится, он утверждает, что более чем готов в эту же секунду продолжать, и он готов, потому что разрушенный фасад — это только половина того, что он изначально надеялся заполучить в те выходные. Не Вики использует все предложенные им части его тела, раскидывая длинные ноги в кресле и приподнимая бедра, опять знакомя клитор с позолоченным чудовищем, а Тим просовывает руки ей под задницу, свои руки помощи, Тим заталкивает язык в ее пизду, тоже ведь не просто так, а с целью, и ее рука, которая не держит хуй, разбивает ему череп, она держит его, и ее пальцы с серебряными кольцами подергиваются в его волосах, когда она кончает, и вкус той жидкости, которую он поглощает, опаляет ему язык, но все же он поддерживает ее неспокойное тело, выравнивая курс и спасая их обоих от совершенно неграциозного падения на пол. Просыпаются они все еще в субботу, и Тим часами куксится, спровоцированный на упадок духа звонком, который он получает, звонком не от Джинджера — тогда как он уверен, что никто другой не станет ему звонит, и он бежит к телефону, чуть ли не припрыгивая, торопится его поднять — а затем изрыгает глухие палатально-велярные фрикативы, пока ему рассказывают о специальных предложениях в каком-то ебучем банке, клиентом которого он даже не является, а затем его одолевает еще более жуткая хандра, потому что кто-то, кто тоже не является Джинджером, звонит в дверь, перепутав его безумный дом с резиденцией некоего Джеймса Брауна, так что Тим чуть ли не набрасывается с кулаками на несчастного еблана, а потом все-таки заказывает слезливую истерику прямо в коридоре, вереща глуихе палатально-велярные фрикативы снова, теперь уже навзрыд, и катаясь по полу, пока Не Вики нависает над ним, словно башня, понося его последними словами и уходя прочь, но лишь на час, может быть, на два, и вовзращаясь с интересной штучкой, которую она и ее друзья создали в лаборатории в рамках ее подработки. Тогда-то Тим и дрейфит. Тогда-то Тим и отказывается упороться. Тогда-то Не Вики и называет его трусливой курицей, завязывая полоску кожи вокруг его руки и сообщая ему, что если он продолжит тут паясничать, она и его привяжет к стулу, прямо вот к тому, на котором он сидит, и все равно сделает то, что и намеревалась, и Тим интересуется, можно ли ему как-нибудь получить только стул без иголок, но Не Вики отказывает ему в этой просьбе, и Тим заявляет, что пойдет в полицию, а она вздыхает, закатывая глаза, я знаю, что делаю, говорит она, а Тим вот к ней присоединиться не способен, ничего с тобой такого не произойдет, говорит она, а Тим только думает, что она совсем не в курсе, какими тварями бывают его маленькие гномики, то есть, тебя может вырвать, разве что, добавляет она, и Тим вопит во всю глотку, носясь по комнате кругами и вырывая волосы из своей тупой башки белобрысого урода, умоляя всех небожителей прервать циркуляцию крови в его теле и требуя ответа на вопрос, какого хуя Не Вики не сказала ему о побочных эффектах до того, как воткнула черт, блядь, знает что в его девственные вены. — Это не черт, блядь, знает что, — говорит она, показывая ему лист бумаги с формулой. — Это одиннадцать атомов углерода, связанных с пятнадцатью атомами водорода, связанными с… — Я МУЗЫКАНТ, БЛЯДЬ, Я НЕ ЗНАЮ ЧТО ТАКОЕ ЕБУЧИЙ УГЛЕРОД! — горлапанит Тим, перебивая ее, вырывая волосы из своей тупой башки преждевременно поседевшего урода и в отчаянии сваливаясь на колени. Он точно реагирует слишком уж бурно. Но ведь, если так подумать, с ним что-то происходит, однозначно. Он это прямо чувствует. Типа, вот как раз сейчас. Сейчас. Что-то с ним однозначно происходит, без сомнений. Прямо в эту самую секунду. Да. Сейчас. Сейчас? Через несколько секунд атомы, увлеченные оргией со связыванием, врываются в его башку. Эти же крохотные дегенераты добираются и до мозга Не Вики, но чуть позже, потому что она завязывает полосу кожи вокруг своей руки только тогда, когда эйфория подводит Тима к черному экрану телевизора, перед которым он торчит с раззявленным ртом и расширенными зрачками, словно громом пораженный, время от времени поворачиваясь к Не Вики, чтобы доложить ей о своем открытии. — Да я ж охуеть какой горячий перец, — повторяет он как минимум четырнадцать миллиардов раз подряд. Затем он проводит самому себе турне по собственному глубоко загадочному дому, и каждый предмет, который он берет в руки, есть результат работы гения — и горячий перец, он сам еще более интеллектуален и талантлив, чем изобретатель блестящих дисков с дырочками прямо в центре, куда его палец просто идеально — идеально — умещается, он сам бесконечно более сексуально привлекателен, чем толстые прямоугольные параллелепипеды, сделанные из листов со словами и картинками на них, которые Не Вики все просматривает, он определенно более зовущ, он точно разжигает огонь в чреслах, он — и она тоже, они оба — просто ходячий секс какой-то, полный отвал башки. Башка у него отваливается примерно от всего, и рвота там не исключение. На рвоту у него теперь тоже вовсю стоит. — Виктория, у меня блевотный хуй до небес торчит, — провозглашает Тим, выходя из сексуальной ванной после того, как проводит там примерно вечность, согнувшись в три погибели и исторгая из себя, но как-то будто медленно и мягко, мило, нежно, сексуально и пушисто, словно желчь его стала нежным любящим желе, которые облизывает ему пищевод и обнимает его изнутри, пока желудок его ритмично сокращается под классный бит, который он непременно выдаст Джону, как только тот явится наконец домой, и он тогда напишет под него мелодию — и они станут знаменитыми, они будут срывать всем башки на сцене, как два горячих перца, но еще и как провидцы и новаторы, ведь творения их полны намеков и эфира, толпа возвысится духовно, слушая их, и все невыносимо привлекательные люди, из которых она состоит, их выебут на месте — и они погибнут в этой оргии и вознесутся к небесам, он уже на небесах, вообще-то, так что зачем ему даже шевелиться, он так потрясно извивается там на полу с ритмично сокращающимся желудком, вжимая одну руку в одеревеневший член, а другой растягивая себе рот, пока ласковая желчь гладит ему пальцы, вытекая из него, как-то как тогда, когда гигантский кальмар их сосет, но наоборот, как будто внутри него теперь подрагивающие шупальца, но они дрожат с намерением, они издеваются над ним, эротично доводят его до изнеможения, как будто внутри него теперь есть такой большой, горячий, скользкий хуй, который трахает его внутренности, его желудок, катаясь там туда-сюда, вверх и вниз, растягивая его просто идеально, на самом деле, то есть, как будто хуй этот там не один, там дохуя хуев — и все их обладатели кончают, но типа не в, а из него, и [Господи Иисусе блядь], [да заткнешься ты или нет], [торчок ебучий]? — Виктория, у меня блевотный хуй до небес торчит, — провозглашает Тим, выходя из сексуальной ванной после того, как проводит там примерно вечность, согнувшись в три погибели и исторгая из себя свои кишки в невероятно соблазнительной манере, зачарованный, после того, но перед тем, как он сбегает, сказав ой блядь и я сейчас сблюю, после того, как они, он и Не Вики, прослушивают сингл, который он сочинил как раз до их встречи, собрав по дому вилки и чеки за продукты и воспользовавшись ими так, как их изобретатели не предсказывали, что ими будут пользоваться, который он сочинил тогда, когда еще не знал, что ему с собой поделать, тогда он сочинил вот этот… этот вздор, которые они теперь слушают вместе с Не Вики, этот… магнум опус, этот великий труд, который взывает к их сердцам и душам и трогает их так глубоко, который пробивает Тима на рыдания, этот гимн, при звуках которого оба они трепещут, и кровь в их венах спешит бежать быстрее, торопит их к триумфам, эту балладу о чувствах столь благородных, что им и названий нет, о любви столь всеобъемлющей, что она обязана быть священной и божественной, прямо вот как широкие серебряные кольца на пальцах у Не Вики, те кольца, которые Тим стягивает с них, пытаясь просунуть в дырочки свои, ее невыносимо привлекательные серебряные кольцы, которые он стягивает с ее невыносимо привлекательных пальцев, которые сжимают ему горло, не дают дышать, которые стискивают ему ливер, выворачивая и натягивая требуху, как-то словно обволакивая ему живот и грудь, и диафрагму, и сдавливая там все внутри, и распирая, как-то вот словно… блядь. Ой блядь. Он же сейчас сблюет. — Виктория, у меня блевотный хуй до небес торчит, — говорит Тим после того, как его рвет, усаживаясь рядом с Не Вики в штанах с расстегнутой ширинкой, он показывает ей изнывающие доказательства его заявлений. — Это потрясающе. Как будто… Я никогда в жизни ничего подобного не ощущал. Знаешь. Как будто там… — Обе его руки и физиономия напрочь перемазаны вонючей, едкой желчью. — Как водоросли. Как дисперсия. Внутри. Прямо тут, понимаешь. — Он перехватывает невыносимо привлекательную руку Не Вики и кладет ее на свою вздымающуюся грудь, его ядерный реактор чуть ли не выпрыгивает из нее. — Видишь? Абсорбция. — Адсорбция, — поправляет его Не Вики, утешая его взбудораженную боеголовку, и ладно, это вот ее специальность, так что Тим кивает. — Ага. Типа… Блядь. Как морская губка, знаешь. В животе. Типа, она его ебет. Но только из меня. Так мягко, понимаешь. И распространяеся. С усиками, ну, с отростками. Как будто мне пищевод отсасывает кто-то. Изнутри. И обнимает его. Прямо тут. И пока он порывается опять положить руку Не Вики на свою вздымающуюся грудь, несмотря на то, что она и так уже там лежит, она поднимает другую руку и обхватывает ей его член. — Ой, — выдыхает Тим. Она проводит ей вверх и вниз. — Ой блядь. Приблизительно в тысяча двухсот шестьдесят втором году Не Вики заодно запихивает пальцы в его болтливый рот и трахает его, крепко стискивая его блевотный стояк. Приблизительно в тысяча восемьсот шестьдесят первом году Тим наконец-то прекращает насасывать ей пальцы, как фанатик, толкаясь все это время ей в ладонь своим блевотным стояком. Но не потому, что он кончает. Приблизительно в сто тридцать третьем году до нашей эры Тим зарывается в пизду Не Вики, ведь он проживает в Древнем Риме. Приблизительно в хуй знает каком году Тим трется негнущимся, окаменевшим членом об угол кухонного стола, восторженно разглядывая свою обширную коллекцию специй. Которые все стали горячим, сука, перцем. Приблизительно все еще в хуй знает каком году Не Вики откусывает ему голову, шипя сколько раз я это повторять тебе должна, мне это не нравится, а затем ебут Тима, потому что Тиму быть выебанным еще как нравится, но только он вот не уверен, чем же именно его ебут. Хуй знает чем, вероятно. Он все равно не может кончить. Он застревает где-то на краю, на самом пороге оргазма, облегчение маячит прямо за углом того кухонного стола, который он попрал и осквернил, но оно не приходит, никогда не приходит, и он не кончает, тоже никогда, как будто это та тропинка, по которой девственная богиня-охотница не может пройти, потому что вот она одна, а вот и половина, четверть, а теперь одна восьмая и одна шестнадцатая, а теперь хуй тебе, что тоже вообще не помогает, ведь хуй — это бесконечность. — Это просто побочный эффект, — поясняет ему Не Вики, смеясь, но теперь ты можешь высказываться о женском опыте, говорит она ему, смеясь, и он рисует бесчисленные вульвы, чтобы справиться с фрустрацией, так что пизда красуется в его экземпляре Пола и Характера, пизда красуется в его Молоте Ведьм, пизда красуется и в учебнике Не Вики, и в его тетрадке с рецептами, пизда красуется даже на том листе бумаге с формулой, в которую он так и не врубился, и он сидит посреди пентаграммы, выложенный из пезд, и медитирует, а между его ног торчит лингам ебучий, который только подтверждает, что богини правда существуют. И они правда существуют, потому что одна из них накрывает его улетевшее в космос тело одеялами, подтыкая их. — Нет, я с друзьями живу, — говорит богиня. — Мы вместе дом снимаем. — О, — говорит он. — Так ли это? Но разве у тебя нет своего собственного дворца на вершине той горы, на которую ни одному смертному не суждено взобраться, ведь боги его проклянут? — Это слишком дорого, — говорит богиня, и философ задумчиво теребит свою бородку. — Прости меня и сжалься, — говорит он. — Я знаю только то, что ничего не знаю. — Нет, в основном это просто лекции, на самом деле, — говорит богиня. — Исследования редко подразумевают кипучую деятельность. Скорее ты много читаешь и делаешь заметки. — О, — говорит он. — Так ли это? Неужели ты не бегаешь босоногой по полям и лесам в компании нимф и диких ланей? — Оборудование там не очень для этого подходит, — говорит богиня, и философ наблюдает, как фантастические клубы дыма, которые она выдыхает, складываются в загадочные символы. — Если честно, та лаборатория, где я работаю, гораздо лучше обустроена, чем университетская. — Прости меня и сжалься, — говорит он. — Так просто раздавать советы другим людям. Но так трудно познать самого себя. — Нет, мы в баре встретились, — говорит богиня. — И я должна сказать, я ему чуть голову просто так не откусила, ни за что. — О, — говорит он. — Так ли это? Но ведь он должен был гоняться за тобой по всей Элладе и не оставлять тебя в покое даже на твоем священном острове, он ведь должен был преследовать тебя в очень сомнительной, насильственной манере, как хищный океанический мудак, которым он и является, как, он этого не сделал? — Он клоун тот еще, конечно, — смеется богиня, и философ протягивает ей ладонь, полную орешков, как будто она белка, блядь. — Но он милый. Хам, но милый. Знаешь, он по тебе очень скучал. — О, — говорит он. — Я вчера пытался позвонить, но он не отвечал, так что я подумал, что, может, он злится на м… — Он обдолбался, — говорит Тим, прерывая болтовню, посвященную знакомству, и хрипя, переворачиваясь на спину со своим пересохшим ртом, набитым диареей, и мордой, наполовину сжеванной подушкой. — Вот и все. Джинджер торчит на кровати рядом с Не Вики, и на ней надета его же старая алкоголичка, а он весь бледный и помятый. И мохнатый, блядь. — О, — говорит он со слабой улыбкой. — Привет. — Ага, — через песок выплевывает Тим и пытается схватить его. — Иди сюда, пушистый ты еблан. Я тебе лошадиного дерьма в рот прямо наложу. Что он и делает. Не то чтобы специально. Просто они целуются, и лошадиное дерьмо отправляется галопом на нежный, любящий язык Джинджера, покидая его дурно пахнущую пасть. — Ты побреешься, — информирует Тим его, отстраняясь. — Ладно, — выдыхает Джинджер, и его нежные, любящие щупальцы уже вовсю лапают Тима. — Ты… — Шшш, — говорит Тим, прижимая палец к его губам и поворачиваясь к богине, которая вот-вот взмоет к небесам. — Артимеда, куда же ты заторопилась? Иди и ты сюда. — Он хлопает по матрасу, жестом приглашая Не Вики обратно в постель. — Ты мне до смерти нужна. Ты и курево. — Не Вики смеется и садится рядом с ним. И ложится тоже, когда он пихает ее в бедро. И дает ему сигареты. — А ты, — поворачивается он к Джинджеру, раскуривая одну и опрокидываясь на подушку. — Раздевайся. — Э, — начинает было Джинджер, колебаясь, поглядывая на Не Вики, как будто Тим как-то вот не в курсе, что его лучшая подруга тоже там, его богиня, которая спасла его от острого инфаркта, пока его предательские благоверные превращались в ебаную шерстяную швабру. — Тим. — Снимай уже, блядь, свои тряпки и ложись, — настаивает Тим, пыхтя дымом, и Не Вики с прищуром смотрит на него, но затем просто вздыхает, потому что он слишком стар, чтобы меняться, скучен и консервативен, и ей в любом случае придется превращать его в лесного борова. Или подучивать лесного борова растерзать его. Или кидать в него мертвой башкой лесного борова. Какая-то такая ерунда. — Тим, я же… — мямлит Джинджер, и перепуганные его пальцы возятся с верхней пуговицей рубашки. — Рот закрой. Делай, что я сказал, — рычит Тим, ощериваясь. — Я обдолбан в жопу. А ты полная развалина. А Артемида — наша гостья. Забирайся, блядь, в кровать — и мы поспим. Я знаю, что она тебе нравится. Я знаю, что ты ее орешками кормил. Так что хватит тут отнекиваться и притворяться, типа ты стесняешься. Мы по-любому трахаемся все втроем, когда проснемся. [Они говорили]: [Где люди], [пришедшие к тебе на ночь]? Они легендарно трахаются все втроем, когда просыпаются. Разумеется, не сразу. Перед тем, как они пытаются подняться, им приходится заснуть, а даже раньше, перед этим, Не Вики сообщает Джинджеру, который заливается краской как свекла, что она может отвернуться, и Тим хрюкает от смеха, вспоминая те фотографии, которые он ей все же показал после полемики с элементом принуждения. Джинджер, тем не менее, выражает свое согласие на это, и что тут самое смешное, так это то, что в итоге Не Вики ничерта не отворачивается и не только смотрит прямо на него, пока он раздевается, но и помогает ему, потому что он целую вечность там возится, а она, положим, воспитана была чуть получше Тима, но и она абсолютно вымоталась, им всем троим немедленно надо вырубиться, так что Тим притягивает ее к себе, притягивает Джинджера к себе, полностью раздетого и с полувставшим членом, который утыкается Тиму в бедру, что вызывает в нем изумительные чувства, похожие на те, которые он переживал, когда блевал, нагнувшись над ванной, пока водород связывал углерод по швам, теперь он переживает их снаружи, ему кажется, что он просто парит там, окруженный отрубленными конечностями, а потом так оно и есть, потому что сны ему всегда снились крайне ебанутые. Затем они все же просыпаются. Затем наступает очередь курения и поцелуев, утреннего отливания и отмахивания от Джинджера, фонтанирующего вопросами про чью-нибудь там биографию, и снова поцелуев, потому что он никак не затыкается, и снова курения, потому что почему бы нет, затем наступает очередь завтрака, который следует готовить, стоя посреди кухни голышом, потому что Джинджер настаивает на том, чтобы ходить по дому чуть ли не в ебаном костюме с галстуком, и Тим просто обязан этому как-то возразить, наступает очередь кулинарных восхвалений, заслуженных, конечно, наступает очередь бесед на непрошенные в гости темы, которые к делу не относятся никак, наступает очередь угроз и последующего за ними бритья, потому что Тим ведь сказал, что Джинджер побреется, наступает очередь Не Вики держать бритву рукой помощи, пока Тим наклоняет голову, чтобы получше рассмотреть реакцию Джинджера на это, чтобы заглянуть ему между ног и гнусно усмехнуться, и дразнить его, ха, это у тебя там что, новое извращение вовсю твердеет — или ты просто рад, что я с тобой в одной комнате, — наступает очередь Тима это говорить, кто бы еще эти слова сказал, наступает черед ругательств и потасовок, а потом — стучания по барабанам в подвале, выполненного Джинджером, чтобы развлечь Не Вики, а потом и ей самой, наступает черед Джинджера тянуться к ней дрожащими руками и сомневаться в каждом своем движении, пока он дает ей советы, как получше нажимать педаль, наступает очередь курения и гадких хохотков, потому что Тим там тоже ошивается, и потому, что Тим тоже рядом с ними — и он до сих пор раздет, кстати говоря — они наконец ебутся тройничком, без него бы этого никак не произошло, не будь там его, их бы осталось только двое, а два ведь трем ни разу не равно. [Выводи их к нам], [мы познаем их]. Они легендарно трахаются втроем. Сначала разворачивается первая часть, во время которой Не Вики в основном за ними наблюдает, за неприкрытой, вопиюще очевидной склонностью Тима садиться дыркой на хуи, чем он там и занимается своими же усилиями, толкаясь бедрами назад и свешивая голову Джинджеру на плечо, перенапрягая мышцы, пока тот держит его и обмирает, задыхается под ним, водя омерзительно нежными ладонями по его груди и, несомненно, снова начиная сиять красным, и Не Вики разглядывает его физионимию не реже, чем скачущего на нем Тима, они оба слушают стоны Джинджера, и стоны эти нашептывают всякую грязь на ушко их гениталиям, так что Не Вики истекает соками, да и из Тима тоже хлещет смазка, когда она ловит и сжимает его прыгающий член рукой, запуская пальцы другой ему в пасть и накрывая своим ртом губы Джинджера, Не Вики целует его, перегибаясь через плечо Тима, пока Тим кончает после того, как она отвешивает ему парочку оплеух, а Джинджер шокированно ахает, прознав, для совершения каких грехов использовались его благочестивые, блядь, шлепанцы. Затем следует вторая часть, во время которой Джинджер продолжает ахать, а Тим заканчивает оргазмировать — как ненормальный, кстати говоря — и сталкивает его на кровать, как бревно с торчащей вверх палкой, горячей, огромной, охуенной палкой, он снова насаживается на нее, рыча, и делает это с такой скоростью, что Не Вики выражает беспокойство про его анальное — и ментальное — здоровье еще раз, а Тим ненавязчиво интересуется, неужели она его сейчас психованной шлюхой назвала, и ухмыляется, Не Вики же называет его клоуном и ложится рядом с Джинджером, целуя его и его щетину, пока он мучительно переживает неистовые скачки, которые Тим устраивает на нем, Тим хватает ее за руки и кладет их Джинджеру на соски, на что Не Вики отвечает о, она явно считает этого старого, паникующего извращенца даже более любопытным и менее патриархальным, чем Тима, пока он кончает Тиму в задницу, пока она сама поглаживает его пальцами с широкими серебряными кольцами на них, пока Тим сжимает пальцы Джинджера в своих, удерживая обе его руки и не давая ему закрывать свое лихорадочное лицо, на которое, так вот Тиму кажется, Не Вики не против будет сесть, Не Вики разглядывает его жалкие, несчастные черты, которые и Тима забавляют, пусть Тим и видел их уже, еще в сто тридцать третьем году до нашей эры — и много, много раз потом. Завершается все, разумеется, финалом, в котором Тим скрывается за завесой волос Не Вики, которые Джинджер помогает ей выкрасить в фиолетовый чуть позже, Тим зарывается носом в ее волосы, прижимаясь грудью к ее спине и накрывая руками ее грудь, потягивая пальцами за соски, и ногти его сверкают лаком, который приндлежит ей самой, и голова ее лежит у него на плече, а башка Джинджера зажата между ее бедрами, Не Вики ее даже держит, запуская пальцы в завесу его лохм, держит она и позолоченное чудище, которое Тим представляет Джинджеру как Джеймса Брауна, держит — и прижимает к клитору, покачивая бедрами, пока Джинджер возит языком туда-сюда по ее пизде, многочисленные рисунки которой Тим показывает ему позже, хвалясь своими художественными умениями, пока Джинджер краснеет с такой яркостью, которой сияют и волосы Не Вики до тех пор, пока он их сам не красит для нее, его ласковый язык пробует на вкус ее соки, ритмичные сокращения ее мышц, когда она кончает, и Джинджер стонет, а Не Вики матерится, Тим же озаряет комнату ослепительно зубастым оскалом психически нестабильного каннибала, которую он уже даже не пытается замаскировать под что-то безобидное, в груди у него мурлыкает блаженство, когда он видит мокрое, разъебанное, бестолковое счастливое лицо Джинджера, которое Не Вики гладит, пока он таращится вверх, на Тима. Джинджер таращится вверх, на Тима, паникуя. — Ты не можешь отказаться, — говорит Тим, нависая над ним. — Ты не знаешь, что слово нет означает-то вообще. Джинджер произносит его имя. — Я тебя, падлу, к стулу привяжу и все равно это сделаю, — говорит Тим. — Уж будь уверен. И ты даже сопротивляться не начнешь. Джинджер говорит блядь, Тим. — Да ничего с тобой страшного не произойдет, — говорит Тим. — Это самая отменная херня, которая у Не Вики водится. А она целый химик. Она знает, что делает, сечешь? Джинджер говорит, что Не Вики не зовут Не Вики. Что ее не зовут Вики, то есть. Что она Виктория, и называть ее иначе оскорбительно. — Да ну прям, — говорит Тим. — Она тем более сказала, что мне можно, если я ей отлижу во время месячных. А я ровно так и сделаю через пару дней. Джинджер краснеет как… Ну. — А вот что действительно оскорбительно, — продолжает Тим. — Так это то, что ты тут упираешься. Давай уже. Это ее подработка. Мы просто обязаны помочь молодой девушке добыть средств к существованию. Джинджер смеется, мягко, неуверенно, и спрашивает, что именно представляет из себя самая отменная херня Не Вики. — Это, типа, футбольная команда углеродов, которая ебется с хором водородов, ну и еще там парочка зевак рядом стоит, — поясняет Тим. Джинджер имеет наглость сомневаться вслух, что Тим в принципе даже знает, что такое углерод, и Тим выглядит уязвленным до глубины души. — Еще как знаю, — утверждает Тим. — Это второй наиболее распространенный элемент в идиотах типа тебя и мудаках типа меня. Это то, из чего наша жизнь, которую ты тут мне портишь, сделана вообще. Тим немного книжек почитал с последней встречи с самой отменной херней, конечно. Джинджер же не прекращает волноваться. — Ну хватит, а? — говорит Тим. — Люди же бы не становились наркоманами повально, если бы торчать было вредно для здоровья. Вольтер разве именно так не говорил? Джинджер снова смеется. Эту ебучую книжку они читали вместе. — Не ломайся ты, — говорит Тим. — Мне нужен соучастник в этом преступлении. Мне твоя помощь, блин, нужна, чтобы встретить гитарного предателя как следует. Рецепт полностью придумал Тим, но Джинджер ошивался рядом, пока он готовил, и мешался под ногами, поэтому торт, ждущий Джона, уродлив донельзя. — Смирись уже, — говорит Тим. — Ты, понимаешь, обязан это сделать. В честь праздника. В честь моего дня рождения. На дворе стоит восьмое мая, так-то, ну и что. — Не упрямься, — говорит Тим. — Ты разве не хотел всю дорогу меня выебать, пока я блюю? Тебе как раз шанс такой перепадет. Джинджер смеется, мотая головой и заливаясь краской, бросая еще один взгляд на то, о чем он паникует, готовый скоро сдаться. — Ну пожалуйста, кальмар, — говорит Тим, садясь на кровать рядом с ним. — Будет классно. Все станет выглядеть так, как я выгляжу в твоих глазах, и ты каждую пылинку будешь так же обожать. Давай просто возьмем и очередной безмозглый фортель выкинем вдвоем. Мы разве ровно этим с тобой не занимаемся? Все будет хорошо. Я тебя ненароком не убью. — Он прижимается губами к уху Джинджера и шепчет. — У меня на тебя другие планы есть. Я по тебе скучал, блядь, Джинджер. Я по тебе пиздец скучал. Я часами кис и дулся. Я даже истерику со слезами закатил. Я по полу катался, понимаешь? Мне так паршиво было. Мне всегда без тебя паршиво. А это… Блядь, я даже не знаю, как описать-то, Джиндж. Я так… Я так себя никогда в жизни до этого не ощущал. И больше не ощущу, потому что Не Вики мне эту херню еще раз не продаст, потому что я, видите ли, невротик и в группе риска нахожусь. — Он усмехается. — Ну да неважно. Охуенно это было. И я хочу вместе с тобой это пережить. Врубаешься? Я просто, блядь, хочу, чтобы нам вдвоем было охуенно. — Он чувствует, как дыхание Джинджера прерывается, как запинается его пульс. — И еще выебать все свои отверстия на твоем огромном стояке на акул, который ты себе сразу отрастишь, конечно. Часами, блин, на нем скакать. Но это, конечно, вообще не новости. — Ну, — говорит Тим, целуя запястье Джинджера. — Пожалуйста. Тим целует запястье Джинджера и его руку, которую тот не отнимает, поднимаясь выше, карабкаясь по коже, будто по горе, пока не добирается до сгиба локтя, который ему и нужен прямо сейчас, он ухмыляется, смотрит на него, и Джинджер улыбается, кивая, так что Тим встает, хватая со стола самую отменную херню Не Вики, чуть ли не подпрыгивая и не хлопая в ладоши. Джон вот ничего подобного не совершает, когда обнаруживает их обоих утром, обнаруживает их лежащими там на полу посреди пентаграммы из его собственного альбома, невероятно уродливого торта, пустого шприца, засунутого в переполненную пепельницу, лужи рвоты Тима и рисунка члена Джинджера, он обнаруживает их на полу, обдолбанных и выебанных, голых, обнимающихся, и каждое отверстие в теле Тима опухло и сияет краснотой, а член Джинджера украшен размазанными отпечатками губ Тима, украшенных черной помадой, которая им двоим не принадлежит, Джон обнаруживает их в самом центре приветственной аранжировки Тима, они ее венчают, ведь Тим сочинил ее в отместку за страдания в одиночестве, Джон обнаруживает их утром и поносит последними словами, называя их погаными торчками, пока Джинджер приносит извинения за свое постыдный образ жизни, пока Тим нагло смеется прямо в его миловидное лицо, Джон наконец-то возвращается и обнаруживает их утром — и ложится рядом с ними, отпихивая пепельницу пятками, отправляя ее отдыхать в луже рвоты Тима, рассматривая авангардное изображение священного лингама, которое начертал на бумажке Тим, и набивая себе рот чудовищным тортом, нарезанным на толстые куски его же собственным альбомом, и как тогда, когда атомы, увлеченные оргией со связыванием, ворвались в голову Джинджера, а его мягкие, теплые губы раскрылись, вызволяя удивленный выдох, а глаза распахнулись, почернев до цвета смолы, как тогда, когда Тим стянул полоску кожи со своей руки и упал рядом с ним, хватаясь за его щупальце и проглатывая его блаженное изумление, нетерпеливо ожидая, что оно накроет и его с секунды на секунду, примерно вот сейчас, сейчас, сейчас, ой бляяяядь, как тогда Тим смотрел на улетевшую в далекий космос, необычайно сексуальную и привлекательную тупую физиономию Джинджера, по которой он так скучал, так и сейчас Тим пялится на лицо Джона, упиваясь его удовольствием, пока тот зарывается по самую макушку в воздушный, рыхлый крем, который Джинджер порывается стереть с его бровей, Тим пялится, таращится, смотрит, не отрываясь, пока не наступает год конца света, и как тогда, когда Тим стоял на четвереньках, а потное тело Джинджера лежало на нем сверху, и Джинджер был снаружи его — и внутри него, у него в дырке и в его сокращающемся желудке, в самых его венах, как тогда, когда Тим блевал — и опять блевал, без остановки, заливая в себя выжатый из газона сок Джинджера, чтобы снова пережить это восхитительное ощущение, когда Тим извивался на полу, пока Джинджер его ебал, медленно и мягко, тепло, пушисто, с пузырьками, когда Тим плыл по морю нежного, любящего студня, который облизывал каждую его элементарную частицу, как тогда Тим ощущал себя, так Тим ощущает себя и сейчас, обнимая Джона вместе с Джинджером, крепко, вымотавшись и лежа в грязи, лежа так близко, Тим обнимает Джона с соучастником совершенного ими преступления — и чувствует себя так, как никогда раньше, как он никогда больше и не почувствует себя еще раз, ведь прошлого не существует, нет и будущего, есть лишь моменты, восхитительные, чудесные моменты эйфории вроде этого, есть лишь блаженные доли секунды, которые произошли с ним четырнадцать миллиардов раз подряд, лишь эти блаженные осколки его углеродной жизни, в которые он существует. В которые он не рассыпался песком, а был цел. ----------------------------------------------------------------------------------