Опасные игры

      Ханджи, сгорбившись, вносила в статью красным карандашом правки, когда ее настигло это чувство...       Колючее чувство тревоги. Ноющее бескомпромиссное ощущение иррациональности всего происходящего. Волоски на ее теле встали дыбом.       Она попыталась снова погрузиться в работу. Ее кабинет был пуст и безмолвен.       Теперь же, когда тишина давила на нее, густая и тяжелая, как вода, Ханджи с абсолютной, ужасающей уверенностью поняла: она не одна. В кабинете она не одна.       Послышался чей-то гортанный хрип.       Ханжи дернулась в кресле. Бумаги разлетелись, когда она повернулась и...       Там стояла кушетка.       Разве она здесь была раньше?       Ханджи нахмурилась, не сомневаясь, что несколько минут назад там ничего не было.       Она зажмурилась, а когда открыла глаза, кушетка больше не пустовала. На ней, раскинувшись на бархатных подушках, полулежала Морин Томас.       — Ханджи, милая, — сказала Морин, надув губы — мне нужно твое честное мнение по одному вопросу. — Она томно потянулась и подперла голову наманикюренной рукой.       — Ты мертва, — сказала Ханджи, произнеся первую связную мысль, которую смог выдать ее разум.       — Не груби, дорогая.       Ханджи моргнула, пытаясь осмыслить увиденное.       — Я хотела спросить, — продолжала она, — из-за этой мерзкой дыры я выгляжу ужасно? — Морин потрогала ранку на лбу размером с десятицентовую монету.       Из нее вытекала струйка крови.       У Ханджи скрутило живот, и она ухватилась за стол, стоявший позади, не в силах оторвать взгляд от раны.       — Ну скажи-и-и, — Морин хныкала, прикрыв глаза, словно пытаясь прийти в себя.       — Это... довольно заметно.       — Полагаю, это не худшее, что может быть, — сказала Морин и вздохнула. — Тогда я выгляжу сносно. Пока Морин говорила, из раны потекла вторая струйка крови. Красные линии расходились по обе стороны носа, темными ручейками текли по губам — и вниз по шее.       — По крайней мере, это только выглядит плохо, — хитро прошептала Морин, — а внутри я не сломана.       — О чем ты?       — О, дорогая... Ты не знала?       Голова Морин безжизненно откинулась в сторону. Она усмехнулась, пустые глаза почти закатились.       — Сама сломанная, а так хочешь исправить все вокруг. Но ты даже себя не можешь исправить, не так ли? — Морин многозначительно покосилась вниз. — Смотри.       Проследив за ее взглядом, Ханджи посмотрела на свою грудь.       Ее туловища не было. На его месте затряслась и завертелась масса шестеренок.       Зоэ отскочила назад. Ударилась по столу, и тот покачнулся, бумаги и ручки посыпались на пол. Она в ужасе уставилась на механизмы, страх и отвращение горели в ее горле. Она вдруг осознала, что пытается кричать, но ее горло не работало.       Изуродованное туловище тикало и щелкало, ребристые шестеренки вращались. Они дергались, цеплялись друг о друга и останавливались. Заклинившая механика сердито гремела глубоко в ее груди.       — Он сломал тебя, Ханджи Зоэ.       Холодные окровавленные руки схватили ее за лицо, с силой потянув на себя.       Ханжи сопротивлялась, в ее что-то груди тикало точно так, как те большие старинные часы в особняке.       Тик. Так.       Зеленые глаза Морин полыхнули красным.       — Сломанная девочка. Сломленная женщина.       Тик. Так.       Красные губы искривились в жестокой ухмылке.       — Ах да, Ханджи, а что случилось с твоими родителями?       Тик. Так.       — А что случилось с тобой?       Тик. Так.       Позади разбилось стекло. Крик.       Отпихнув Морин, Ханджи закрыла руками лицо. Сделав усилие, она наконец смогла закричать.       — Ханджи!       Ханджи дернулась, в груди защемило, вокруг было темно. Ей нужно было выбраться. Нужно выбраться.       Она рванулась — и ее потащили назад. Что-то — нет, кто-то — держал ее.       Она извивалась, паника захлестывала ее, заставляя брыкаться, кричать.       — Ханджи!       Она наугад махнула кулаком. Что-то разбилось.       — Ханджи, мать твою... да блять, успокойся!       Голос был низкий, хрипловатый.       Она узнала его.       В мгновение ока все прояснилось.       Она лежала в постели, запутавшись в простынях. Сильные руки обхватили ее, сдерживая, прижимая к груди.       Леви.       При этом осознании что-то глубоко внутри — ниточка, натянутая до предела, почти до разрыва, — ослабла. Ханжи резко, почти с силой вцепилась в его руку. Ее тело содрогалось — казалось, она не может контролировать дрожь. В его объятиях она судорожно пыталась дышать.       Она почувствовала, как он придвинулся, напрягся.       Она закрыла глаза и увидела Морин — ее жестокую улыбку, рану, истекающую красным, собственную грудь, полную сломанных, хрупких шестеренок. Задыхаясь, Ханджи с трудом подавила всхлип.       С этим приглушенным звуком в Леви что-то словно сломалось. Он рывком притянул ее ближе. Ханджи, съежившись среди разбросанных, смятых простыней, позволила себя обнять.       Когда она закрыла глаза, пытаясь прогнать из головы тревожные образы, теплое дыхание пощекотало ей лоб.       — Обслюнявила меня всего... — он уткнулся подбородком в ее волосы, вздохнул и добавил уже мягче, шепотом. — Со мной ты в безопасности. Ханджи вздрогнула от неожиданно нежных слов, новая волна эмоций захлестнула ее.       Она не была в безопасности. Не была. Уже очень давно.       Но было приятно слушать, как он это говорит. Даже если это была худшая из всех разновидностей лжи.       Открыв глаза, Ханжи оглядела комнату, цепляясь за реальность.       Она перевела взгляд с кровати на комод в углу, из ящиков которого вывалилась одежда. Столик рядом с кроватью был пуст. Лампа упала на пол. Шторы на окне были задернуты. Небо окрасилось в предрассветный пурпурный свет.       Сделав глубокий вдох, Ханджи ослабила хватку на руке Леви. Его объятия в ответ тоже ослабли. Он отодвинулся и отвел взгляд. В темноте невозможно было разобрать выражение его лица.       Ханджи свесила ноги с кровати. После одеяла, после объятий Леви, пол был ледяным. Почти невыносимо. Проведя рукой по лицу, она тяжело вздохнула и прохрипела:       — Кошмар.       — Ни хрена себе...       Ханджи закрыла глаза, рассеянно вытирая пот, выступивший на ключицах и шее. Ночные кошмары не были для Ханжи чем-то необычным. Однако необычным было то, что у них был свидетель.       Прошлой ночью, после фотолаборатории, Ханджи готовилась ко сну, когда в ее дверь постучал Леви.       Бледный, с темными мешками под глазами и бордовыми синяками на щеках и верхней челюсти, он выглядел так же дерьмово, как и она сама. И когда он поцеловал ее, она на мгновение забыла о Морин, о Фрице.       Когда он отнес ее в постель, она забыла обо всем на свете.       Обычно после этого Леви уходил. Иногда он оставался, пока она не засыпала.       Но к утру он всегда уходил.       Пощарив рукой по полу, Ханджи подняла с пола очки.       — Ты проспал, — сказала Ханджи, пытаясь хоть немного прийти в себя после сна — и обнаружила, что Леви Аккерман провел ночь в ее постели. Она надвинула холодную металлическую оправу на уши, и мир переместился в фокус.       Леви пожал плечами и сел.       — Неужели, — Ханджи усмехнулась в поддельном изумлении, — ты спишь? Как настоящий человек?       — Заткнись, мать твою, — проворчал Леви, и теплая, сильная рука легла на ее спину, словно желая столкнуть с кровати.       Их пальцы переплелись, и после короткой шуточной борьбы он позволил прижать себя к матрасу.       Ханжи смотрела на их сцепленные пальцы, инстинктивно отстраняясь от этого чувства, грозящего разрастись, расцвести диким, опасным цветом в ее груди.       Это была ложь. Ничто не было безопасным. Только не в Сине.       Не в Сине, не сейчас.       Но даже когда Леви отпустил руку и отвернулся, это упрямое чувство не покидало ее. И оно заставило сказать, вопреки здравому смыслу:       — Я не против, если ты будешь спать здесь. Время от времени. Если понадобится. Несмотря на все свидетельства об обратном, я знаю, что тебе действительно нужно спать. Иногда, — закончила она с улыбкой.       Леви, наполовину встав с кровати, замер.       Внезапно испугавшись, Ханджи тоже вскочила, натягивая свитер.       — Как хочешь, конечно, — она затараторила, уже жалея, что вообще заговорила. — Просто имей в виду, если вдруг что...       Леви остался всего на одну ночь, что не было существенным отклонением от их обычного распорядка. Но теперь, произнеся эти слова, Ханджи не могла отделаться от ощущения, словно что-то неосязаемое в их хрупком, осторожном танце может очень легко измениться, если он возьмет за правило оставаться на ночь после того, как переспит с ней.       И это пугало ее. Больше, чем ей хотелось бы признать.       Она сменила тему.       — Морин Томас мертва.       В комнате повисла тяжелая тишина.       — Морин Томас... что? — ровным голосом произнес Леви.       — Когда мы с Изабель зашли в особняк, нашли ее в кабинете. С пулей в голове.       — Рассказывай.       Усевшись на кровать, Ханджи изложила ему ту полуправду, на которой они с Изабель сошлись. Фриц остался неупомянутым.       Когда она закончила, Леви стоял, прислонился к стене. Его рубашка, которую он как раз собирался надеть, так и осталась расстегнутой. Он молчал.       — Надо найти зацепку. Хоть что-то, что по крайней мере доставит неудобства Фрицу. Что-то достаточно серьезное, чтобы Кенни успокоился, — добавила Ханджи.       При имени Кенни Леви вздрогнул и закрыл глаза. Проведя рукой по лбу, он поджал губы.       Наконец, он спросил:       — Думаешь, ты сможешь что-то найти? Не поздновато ли?        Его голос был тяжелым. Говорил медленно.              — Есть кое-какие мысли...       — О Морин пойдут слухи. Кенни сегодня же все узнает, — Леви размышлял вслух.       — Кенни даст мне немного времени, чтобы я попыталась найти новый компромат на Фрица. Я все еще полезна. Я не помеха. Пока еще.       Ханджи почти оправдывалась, пытаясь угадать направление мысли Леви.       — Пока. Пока ты еще полезна, — подчеркнул он.       — Пока... — согласилась она и добавила, — Я придумаю что-нибудь еще. Позже.       Он нахмурился, явно неудовлетворенный ее ответом.       — Когда вы с Изабель приехали в особняк... тело... оно выглядело так, будто пролежало долго?       Ханжи запнулась, на мгновение запутавшись в собственной лжи, пытаясь понять, какая новая мысль его так встревожила.       — Трудно сказать... — медленно начала Ханжи. — В особняке было тихо. Когда мы приехали, никого дома не было. Но труп был относительно свежим. Это произошло в течение дня, насколько я могу судить.       Леви в мгновение ока оказался рядом с кроватью. Взяв Ханджи за плечи, он легонько ее встряхнул.       — Скажи, кто-нибудь видел, как вы с Изабель входили или выходили из особняка?       Потянувшись, она сжала его руки, а затем приподнялась, ослабляя хватку на своих плечах.       — Нельзя сказать наверняка. Я была начеку и не заметила, чтобы за нами кто-то следил, — сказала она. Солгала.       Лгала ли она, чтобы защитить Леви или себя, Ханджи не был уверена.       Он не мог позволить себе ввязаться в прямой конфликт с Фрицем. У него, как у Аккермана, конечно, были враги. Но Фриц, больше озабоченный судьбой Кенни, еще не нацелился непосредственно на Леви. Все изменится, если он решится пойти с Ханджи по этому пути.       И Ханжи не могла не задаться вопросом: если бы Леви знал истинные масштабы ситуации с Фрицем, стал бы он защищать ее? Или его преданность дяде была глубже, чем она предполагала? Если бы Леви знал, что Фриц ее преследует, возможно, он счел бы себя обязанным рассказать об этом Кенни.       Она не могла допустить ни того, ни другого.       Ханджи знала правду, чувствовала ее глубоко внутри; ее уверенность — она пряталась между ребрами, зарывалась глубоко в мозг. Ханджи должна была довести дело до конца. Неважно, какой ценой. Независимо от последствий. Ее могут убить, но если остановиться сейчас, то это убьет ее тоже. Она построила свою жизнь на уничтожении одного человека. Если не уничтожить Фрица, то пламя, разгоревшееся внутри, сожжет ее дотла.       — Я никого не видела, — повторила Ханджи, словно это могло его убедить.       — Если это сделал Фриц — а мы, черт возьми, знаем, это сделал он, — то сделал он это потому, что не доверял Морин. За особняком могло вестись наблюдение, Ханджи, — голос Леви был холодным и острым, как острие ножа, за которым скрывалась тонко завуалированная нотка тревоги.       — Если так, то сейчас с этим ничего не поделаешь, — отмахнулась она, а затем добавила, уже тише, с трудом выдерживая его взгляд. — Кенни не должен знать. Пока не нужно ему говорить.       Леви был ближе к правде, чем ей хотелось бы, — к той правде, которая вполне могла заставить Кенни решить, что Зоэ больше не стоит риска: Фриц и его люди видели ее лицо. Они могли опознать ее — возможно, в этот самый момент они искали ее, полагая, что у Ханджи в руках фотография, явная улика против них.       После ее второго замечания плечи Леви опустились, а руки безжизненно повисли по бокам. Стоя лицом к ней, поникший, с похожими на синяки тенями, темнеющими под глазами, он на короткое мгновение показался ей уязвимым, смертельно уставшим.       Ханджи потянулась к нему, желая помочь, но не имея ни малейшего представления о том, как это сделать, — но через секунду его слабость исчезла, скрытая под напряженными плечами и суровым хмурым взглядом. Тряхнув головой, он провел рукой по лицу и усмехнулся. Грубо, отрывисто.       Кенни... Фриц... — пробормотал он. — Собираешься в ближайшее время добавить еще несколько имен в список своих врагов?       — Кенни мне не враг.       — Будет им, — отрезал Леви.       Покачав головой, он рассмеялся, коротко, горько.       — У тебя есть план, я так понимаю? — сказал Леви, наконец-то нарушив тяжелое молчание, воцарившееся между ними.       — Умоляю... У меня всегда есть план.       — Хорошо. Не говори мне больше ничего. Пока не надо. Мне придется притвориться, что я в неведении, когда Кенни узнает о Морин, и дерьмо неизбежно попадет в вентилятор.       От сердца Ханджи отлегло. Леви был на ее стороне — по крайней мере, сейчас. Какими бы ни были их отношения, она считала его другом, и это было такое теплое чувство — знать, что он не собирается сдавать ее своему дяде.       — Леви, я...       — Он будет не в восторге, Ханджи, — перебил Леви, — Я поговорю с ним, но если ты еще раз ввяжешься в какое-нибудь дерьмо, я не смогу защитить тебя — ни от Кенни, ни от кого-либо другого.       Она осеклась. Одно дело, когда Леви скрывал правду от Кенни, но он говорил так, будто на самом деле уже давно защищал ее. Но это же было не так... С чего бы ему..?       Ханджи вспомнила, как она рисковала, каких врагов нажила, публикуя свои статьи. Она всегда считала, что банда Аккермана вмешивалась в ее дела, помогая следить за тем, чтобы разгневанные политики и магнаты не стерли ее с лица земли. Но если бы Кенни действительно считал ее бесполезной, то не стал бы тратить на нее ценные ресурсы.       Ханджи уставилась на Леви, осознание происходящего пришло одновременно со светом, замерцавшим в груди.       Неужели Леви устранял ее врагов? Он... защищал ее все это время?       Словно прочитав в ее выражении лица намек, Леви сделал быстрый шаг назад. Застегнув рубашку, он повернулся и начал надевать остальную одежду.       — Мне нужно идти, — пробубнил он, не встречаясь с Зоэ взглядом.       — Я найду что-нибудь на Фрица. До выборов. До того, как Фриц найдет меня.       — Мало времени, — сказал он, натягивая ботинки.       В этом Леви был прав.       С учетом того, что Фриц уже ищет Ханджи, времени было даже меньше, чем он предполагал.       — Я использую его по максимуму.       Леви помолчал, затем выпрямился.       — Мне нужно уладить кое-какие дела. Потом я поговорю с Кенни. Выясню, что он знает.       Она благодарно кивнула и улыбнулась.       — Леви... Спасибо. Правда спасибо...       Ханджи встала. На ней по-прежнему был только свитер, брюки она надевать не стала. Пол холодил ступни, а от утренней прохлады по ногам побежали мурашки.       Когда Ханджи подошла ближе, то заметила, что он бессознательно отстранился. Но когда она нежно коснулась его, он поднял голову, теплые серые глаза встретились с ее глазами, и напряженные черты лица расслабились.       Она потянулась к пуговицам, застегивая одну, пропущенную в спешке. Ханджи прижала ладони к его груди, наслаждаясь ощущением близости.       Леви осторожно взял ее руки. И мягко отодвинул.       Она смотрела, как он уходит, все острее ощущая утреннюю прохладу.       У двери Леви обернулся.       — Осторожнее там, — сказал он и отвел взгляд. — Я загляну вечером. Сообщу, что слышно от Кенни.       Ханджи вернулась в постель. Она прижалась лицом к подушке — той самой, на которой спал он, — и вздохнула. Запах дыма, лимонов и сосны впитались в ткань. Закрыв глаза, она с усилием заставила последние, цепкие кошмарные видения раствориться. Когда воспоминания превратились в едва заметные тени мыслей, Ханджи позволила себе еще минуту полежать, ни о чем не думая, накрывшись одеялом с головой.

*****

      Ботинки заскрипели по изношенному дереву. Узкая лестничная клетка давила с обеих сторон, и Леви поднимался, ведя рукой по желтым отслаивающимся обоям. Кончики его пальцев нежно касались шершавых стен. Тяжелые, отвлекающие мысли никак не выходили из головы.       Кенни, Фриц, Ханджи — все они в той или иной степени были проблемами. Все они, по своим причинам, опасны, как открытый огонь.       Поднявшись на верхнюю площадку лестницы, он глубоко вдохнул и выдохнул. Достав из внутреннего кармана ключ, Леви подошел к двери в конце коридора. Повернув ключ в замке — до автоматизма знакомое движение, — он вошел внутрь.       Обои здесь были целы. Линии пастельных цветов поднимались по бледно-желтым стенам. Квартира была небольшой, но светлой, просторной. Окно на кухне было открыто, и легкие занавески развевались на ветру.       У двери Леви скинул ботинки. Ковер, хотя и потемневший от старости, был чистым и мягким.       В коридоре висели фотографии. Увядшие маргаритки украшали торцевой столик в холле. С досадой Леви понял, что забыл принести свежие. Если будет время после встречи с Кенни, он принесет новый букет сегодня днем.       В гостиной на проигрывателе крутилась пластинка, тихая мелодия заполняла всю комнату. Окна здесь тоже были открыты. Перед одним из них стояло кресло-качалка. Его темные ножки со временем оставили на ковре протертые отпечатки. В кресле, завернувшись в большое белое одеяло, сидела женщина.       Ее темные с серебром волосы каскадом рассыпались по узким плечам. Серые глаза, широко распахнутые, были устремлены на что-то далекое, невидимое за открытым окном.       На фоне голубого неба мелькнуло что-то цветное. Бабочка, трепеща крыльями, порхала у форточки, подгоняемая ветром.       Губы женщины медленно растянулись в мечтательной улыбке.       Прислонившись к стене, Леви прочистил горло и нежно, как только мог, произнес:       — Я вернулся, мама.