Опасные игры

      Писателей они могут разочаровать, а бедных читателей — сбить с толку. Но у всех слов есть одно или два общепринятых определения. Вооружившись словарем, человек сможет понять даже самый сложный язык.       Люди не похожи на слова.       В Сине человек может быть гангстером, мужем, любовником, отцом, убийцей. В зависимости от дня, часа, минуты личности жителей Сины менялись.       Хисторию Райсс, например, многие считали своего рода богатой покровительницей, богатой благодетельницей. Основательница нескольких сиротских приютов и дома для матерей — она была едва заметным лучиком солнца после долгой зимы для потерянных и беззащитных, потерянных и сломленных.       С технической точки зрения, Хистория Райсс была дочерью. Милая, вежливая, молчаливая, она следовала за своим отцом бледной тенью, которая послушно кочевала за ним с вечеринки на вечеринку, по пресс-конференциям, парадам. Огромные голубые глаза следили за спиной отца.       Он, конечно же, никогда не останавливался. Не бросал ни единого взгляда через плечо. Род Райсс смотрел только в камеры, а его улыбки были подарком для политиков и прессы.       Род Райсс был сломлен - хотя и не так, как матери и дети в приютах Хистории. Жестокий мир не раздавил его, нет, но что-то внутри него было ущербным. Девушке хотелось думать, что он был таким с самого начала.       Он не любил ее мать. Она была шлюхой, не более чем кратковременным развлечением во время обучения в элитном университете.       Хистория росла, занимая второстепенное место в жизни своей матери, а затем, когда мать устала от нее, оказалась в приюте. Ей было десять лет, когда Род Райсс понял, что она ему пригодится.       С ног до головы одетая в голубой шифон, Хистория опустилась на колени. Она двигалась скованно, стесненная бантами и оборками. Опираясь рукой на ящик, стоящий рядом с ней, Хистория потянулась и достала оттуда плюшевого большеухого медведя. Опираясь на два тонких каблука, она подняла игрушку над головой.       Мальчик с грязными руками и перепачканным лицом наблюдал за ней большими угрюмыми глазами.       Он был новеньким в приюте Вестменса. Его родители, мелкие воришки, были застрелены полицейскими возле своего дома. Не имея родственников (по крайней мере, желающих взять его на воспитание), он оказался на ступеньках детского дома.       Хистория провела рукой по плюшевым ушам медведя и улыбнулась — самой теплой улыбкой, на которую она была способна.       В улыбке чувствовалась фальшь, как будто вздрагивание губ нарушало слой высохшей, облезающей краски, которая трескалась на ее коже. Она боялась, что однажды фасад окончательно сотрется и останется только голая, горькая правда о том, что скрывается под этими улыбками.       Однако мальчик не обратил на это внимания. Одним рывком, спотыкаясь, он вытянул руку вверх, потянувшись.       Пухлые пальцы сжались, сжимая медведя, когда Хистория осторожно передала его ребенку.       Тишину разрезал щелчок. Сразу же за этим последовала резкая белая вспышка.       Момент был запечатлен, была увековечена доля секунды, когда игрушка перешла из рук Хистории Райсс в руки мальчика.       Через ее плечо, на одной линии с камерой, стоял член Совета Род Райсс. Любящая улыбка, с которой он позировал за спиной дочери, была удивительно убедительной ложью.       Когда Хистории было десять лет, она приняла ее за искреннюю. Прошел долгий год, прежде чем она поняла, что отец улыбается ей только тогда, когда у него есть аудитория.       Конечно, она замечала холодное поведение отца. Отрешенность, с которой он смотрел на нее. Его наигранные, полусерьезные объятия.       Но после пренебрежения матери и равнодушия приюта, быть любимой и окруженной заботой было сродни тому, как после долгой жизни на пронизывающем холоде укутаться в теплое пальто.       Не желая отказываться от этого тепла, она хотя бы несколько лет пыталась притворяться.       Но ничего не вышло. Ее мать не любила ее. И Род Райсс тоже. Никакие притворства не могли убедить ее в обратном.       Хистория не тратила времени на жалость к себе. Небо было голубым, зимы в Сине — пронзительно холодными, отец не любил ее. Это был факт, и она научилась принимать его.       К девятнадцати годам она достаточно хорошо знала истины этого мира. Поэтому Хистория отправилась переделывать его — по-своему. Убедить Рода Райсса, что статьи о благотворительном фонде семьи Райсс будут хорошо смотреться в прессе, не составило особого труда.       Род Райсс был сломленным человеком, не способным любить никого, кроме себя. Хистория тоже была сломлена, нелюбима и нежеланна — как и ее подопечные дети. Но приюты, дома, которые она построила, — это хоть что-то. Она могла быть политической пешкой, публичной фигурой, но в этом бесполезном существовании она сделала хотя бы одно дело, которое имело значение.       Передавая игрушечную машинку круглолицей девочке, Хистория потянулась и провела пальцами по ее волосам.       Ее отец, шагнув следом, положил потную руку ей на плечо.       Вспыхнули камеры.       Хистория улыбнулась.       Краска потрескалась.

*****

      — Чертовски прекрасная ночь для того, чтобы надрать задницы, — напевал Кенни, размахивая руками. Подпрыгивая на носках, он беззаботно прогуливался по пустым улицам Сины.       Дороги были темными, их освещали тусклые, мерцающие уличные фонари. Несколько завсегдатаев баров, как тараканы, разбегались по домам, держась в тени. Леви наблюдал за ними, хмурясь при виде пошатывающейся процессии.       Микаса, шедшая по другую сторону от Кенни, осматривала улицы. Не обращая внимания на дурачества Кенни, она сосредоточилась на текущей задаче.       Похлопав себя по карману, чтобы убедиться, что пистолет под рукой, Леви следил за тенями.       — Ты говорил, что это тайный патруль, Кенни, — сказал он, бросив взгляд на дядю. — Любая банда, пробравшаяся на нашу территорию, уберется восвояси, услышав наше приближение.       — или прибегут, желая драки. Но Леви подозревал, что именно этого, скорее всего, и хотел Кенни. Его догадки подтвердились, когда Кенни заговорил.       — Не-а. Видишь ли, то, что я делаю, привлекает их, сосунков. Как мотыльков — гребаное пламя, — сказал Кенни, издав резкий смешок. Он разнесся эхом, отражаясь от кирпичных и каменных зданий. В долгие, тяжелые часы, разделяющие ночь и утро, этот резкий звук был почти гротескным.       Микаса вздрогнула. Леви увидел, как ее рука дернулась к оружию, а взгляд проследил за темными переулками по обе стороны от них.       Банда Аккермана была сильна; они были одной из самых могущественных банд в городе, но даже этого было недостаточно, чтобы защитить их от случайных коротких, но жестоких нападений мелких банд.       В некотором смысле мелкие банды были опаснее крупных, устоявшихся. Могущественные банды в результате затяжных стычек поделили между собой обширную территорию Сины. Теперь крупные банды в основном держались за свои районы, где была установлена власть. Мелкие банды такой роскоши не имели. Закоренелые порождения экономического неравенства и города без милосердия, который они называли своим домом, они бродили по городу стаями. Как голодные псы, они дрались и рыскали, силой отбирая богатство, которого, по их мнению, им не доставало.       В последние годы разрыв между элитой Сины и ее бедными слоями увеличился. Богатые жители Сины еще никогда не были богаче. А у бедняков, конечно, бывали времена и получше. Неудивительно, что многие из них вышли на улицы, решив отнять у других бедняков то, что у них отняли судьба и несправедливость.       Банды были результатом истощившегося терпения людей, уставших от бессилия. Конечно, такие банды, как Аккерманы и Нижний Ист-Сайд, были единственными организациями, достаточно богатыми и хорошо вооруженными, чтобы действительно считаться влиятельными. Тем не менее это не мешало мелким существовать и доставлять неудобства.       — Приближаются выборы, и мы должны показать свою силу, — сказал Кенни, взяв шляпу и покрутив ее на указательном пальце. — Люди в этом городе знают, что Райсса поддерживают Аккерманы. Защищая свою территорию, мы посылаем сигнал: "Мы заботимся о том, что нам принадлежит, и, значит, Райсс тоже будет заботиться".       — Мы заботимся о тех ублюдках, которые могут позволить себе заплатить за нашу защиту, — поправил Леви, и в его тоне проскользнула нотка раздражения. Леви знал, что лучше не показывать своего характера, но сегодня ему уже пришлось высидеть две деловые встречи с Кенни. К этому времени голос дяди стал невыносимым.       Жесткое шарканье ботинок по асфальту было единственным предупреждением. Леви напрягся, но слишком медленно пригнулся. Тяжелый кулак ударил его по уху.       Леви пошатнулся. Тихую ночь поглотил какофонический звон. Сдерживая проклятие, он отпрянул назад, прижимая руку к пульсирующему хрящу уха.       — Ты и твой гребаный дерзкий рот. Когда же ты уже научишься? — голос Кенни гремел над ним. Грубый. Кусачий.       Губы Леви дрогнули. Оскалившись, он уставился на темную улицу и позволил боли поглотить себя. Она сковала его, вытеснила из головы все горячие, убийственные мысли. Кенни не был его врагом. Они с Микасой не переживут, если Кенни будет их врагом. Иногда Леви нужно было напоминать себе об этом факте.       — И что, черт возьми, ты себе позволяешь?       Леви обернулся.       Микаса шагнула к ним. Выражение ее лица было мрачным. Бледный кулак застыл, наполовину поднятый.       Леви бросил на нее резкий, предупреждающий взгляд.       Она остановилась, разжав кулак и невинно опустив руку на бок.       Хмуро посмотрев на Микасу, Кенни повернулся, нахлобучил шляпу на голову и вздохнул.       — Вы двое меня доконаете. Неужели вы не понимаете, чему я пытаюсь вас научить?       Выпрямившись, Леви молча наблюдал за дядей. Он знал, что лучше не пытаться ответить на этот вопрос.       Микаса смотрела на своего кузена. Леви в последний раз погладил ухо и опустил руку. Опустив подбородок, он коротко кивнул Микасе. Он был в порядке.       — Эмоции делают вас слабыми. Забота делает тебя слабым. А ты знаешь, что Сина делает со слабыми? — спросил Кенни.       Леви и Микаса не отвечали.       — Она трахает их, высасывает из них кровь, а потом трахает все и всех, кого они имели глупость любить, — рявкнул Кенни и сплюнул. — Благотворительность — это слабость. Мы защищаем тех, кто может позволить себе нашу защиту, и не тратим время на то, чтобы крышевать тех, кто не может.       Громко ругаясь, Кенни поправил шляпу и зашагал вперед.       — Кушель была слишком мягкой. И теперь от нее остались только пыль и пепел. Подумай об этом, — сказал он, резко выплевывая слова за спину.       Пульс Леви ускорился, что-то глубоко внутри надломилось при упоминании имени матери.       Твердая рука на плече заставила его обернуться.       Микаса с тревогой смотрела не него, темные глаза сузились от беспокойства.       Осторожно убрав ее руку, Леви выпрямился и последовал за дядей. Кенни был придурком, но он был прав — в некотором смысле. Леви не мог позволить себе таких эмоций. Не сейчас.       К тому времени как они с Микасой догнали Кенни, в спящем городе нарастал шум. Хоть и отдаленно, но повышенный тон голосов был отчетливым.       Шум доносился со стороны нескольких торговых кварталов, находящихся под защитой Аккерманов.       Следуя примеру Кенни, Леви и Микаса перешли на бег.       Ресторан днем, притон ночью, "Картошка в мундире" находилась под защитой Аккерманов. Помимо ежемесячной оплаты, владельцы покупали у банды алкоголь по сниженным ценам и отдавали им часть своей прибыли.       К тому времени, когда Аккерманы наконец добежали, хозяева "Картошки в мундире" были уже на улице и сцепились с пятью мужчинами.       Одна из хозяек, шатенка, стояла, прижав винтовку к плечу, и смотрела на головорезов. Другой владелец, долговязый мужчина с бритой головой, кричал, размахивая над головой чугунной сковородой.       Пятеро окруживших их мужчин были вооружены пистолетами и ножами — они покачивались и весело смеялись, издеваясь над парой. Один из них повернулся, и Леви разглядел на его шее темную татуировку. Роза.       — Отбросы Нижнего Ист-Сайда, — Леви процедил эти слова как ругательство.       Они не были похожи на другие, более мелкие банды, чьи посягательства на захваченную территорию были вопросом выживания. Множество успешных игорных домов и две винокурни означали, что истсайдеры не нуждались в деньгах. Нет, они приехали повеселиться. И, скорее всего, чтобы поднять шум перед выборами.       Кенни свистнул.       Крики прекратились. Было почти комично наблюдать, как семь голов одновременно поворачиваются в его сторону.       — Кто из истсайдерских пиздюков хочет умереть первым? — прозвучал боевой клич Кенни, когда он выхватил парные пистолеты и выстрелил.       Микаса и Леви разделились, нырнув в разные стороны, когда произошло сразу три события.       Один из Ист-Сайдеров отлетел назад, сраженный первым выстрелом Кенни.       Владельцы бизнеса, пригнувшись, побежали к своему магазину.       Истсайдеры, повернувшись лицом к новой угрозе, открыли огонь.       Леви пригнулся за мусорным баком. Пули вонзились в металл с диким звоном, когда он выхватил пистолет. Перекатившись на другой бок, он сделал три выстрела.       Один из мужчин попятился назад, получив пулю в плечо. Двое других пригнулись, отшатнувшись в стороны.       Кенни, набросившись сразу на нескольких, добрался до стаи истсайдеров и выстрелил из пистолета в лицо одному из них. Вставив патрон в разряженный пистолет, Кенни выстрелил ему под подбородок. В маленьком взрыве красного цвета мужчина дернулся назад и рухнул.       Еще одному Микаса выстрелила в упор в сердце. В это время его друг напал сбоку. Нож сверкнул в бледном свете уличного фонаря. Она уклонилась, хватаясь за оружие.       Леви уже бежал на подмогу. Когда Микаса извернулась, обезоруживая мужчину, последний раненый бандит бросился за ней. Леви набросился на него, впечатав огромную фигуру в землю.       Сбоку послушался булькающий звук, когда Микаса заколола истсайдерца его же ножом.       Леви ударил кулаком лежащего под ним человека. Его голова ударилась о мостовую, а глаза закатились.       Наступила тишина.       Окруженные телами, Леви и Микаса выпрямились. Кровь залила тротуар.       Микаса бросила окровавленный нож на землю.       Кенни, подняв пистолет, перешагнул через еще живого гангстера Нижнего Ист-Сайда. Он выстрелил ему в висок, и яростный хлопок, казалось, пронзил ночь. Конечности мужчины задрожали, словно паучьи лапки, извиваясь на тротуаре, и затихли. Его голова откинулась в сторону.       Леви отвел взгляд. Рядом с ним то же самое сделала Микаса.       Из тусклого входа в ресторан донесся шокированный выдох. Владельцы ресторана, стоявшие плечом к плечу, смотрели на происходящее с ужасом.       Заправив пистолет за пояс, Кенни ухмыльнулся и развел руками.       — Как и было обещано, защита Аккерманов.       Микаса, подойдя к ним, протянула руку.       — Саша и Конни, верно?       Они настороженно кивнули.       — Возвращайтесь в дом. Никому об этом не говорите. Мафия Нижнего Ист-Сайда вас больше не побеспокоит.       Юноша и девушка кивнули, широко раскрыв глаза. Саша двинулась первой. Положив винтовку на плечо, она ухватилась за локоть своего напарника. Кивнув в знак благодарности, они скрылись в дверях.       Оставшись одни на безмолвной улице, Аккерманы оглядели кровавую сцену.       — Надо бы здесь прибраться, — сказал Леви и потянулся к одному из тел.       — Оставьте их. Как послание, — сказал Кенни, улыбаясь широкой, дикой улыбкой, вопреки (или, возможно, благодаря) кровавой резне.       Леви нахмурился.       — Утром копы будут кишеть в округе из-за такой сцены. А нам это не нужно. Особенно так близко к выборам.       — У нас в кармане достаточно медяков.       В споре они пропустили звук шагов по тротуару.       — Что за... руки вверх! — приказал громкий, дрожащий голос.       Леви и Микаса отпрянули назад, прыгая в тень.       Кенни, держа оружие наготове, развернулся и выстрелил. Раздались два выстрела, почти неотличимые друг от друга.       Двое полицейских, вероятно, пришедшие узнать причину шума, упали на месте.       Микаса тихо выругалась под нос.       Одно дело — отправить нескольких бандитов на тот свет. А вот копам не очень-то нравилось, когда ты убивал парочку парней в голубом.       Леви в ужасе уставился на своего дядю.       — Какого. Хуя.       Кенни сплюнул, снова убирая пистолеты в кобуру.       — Узнал одного из них. Коп на прикорме в Нижнем Ист-Сайде.       — Да ну, — возразил Леви, — а что насчет второго?       Кенни пожал плечами:       — Досадная случайность. Такое случается.       Закрыв глаза, Леви засунул пистолет обратно в боковую кобуру. Черт возьми, его дядя погубит их всех.       — За это на нас натравят копов, знаешь ли, — проворчал Леви.       — И что я только что говорил о том, чтобы не разевать свой поганый рот? — рявкнул Кенни.       Микаса, которая до сих пор молчала, встала между ними.       — Как бы то ни было, нам нужно уходить. Сейчас тут опасно.       По крайней мере это до Кенни, похоже, дошло. Откашлявшись напоследок, Кенни сплюнул на спину одного из мертвых гангстеров Ист-Сайда и невозмутимо зашагал дальше по улице.       Одно дело — убить продажного копа, но один из них был невиновен. Хороший коп, который случайно наткнулся на разборки за территорию и оказался под дулом пистолета Кенни.       Кенни вполне мог навлечь на них гнев полиции Сины — в то время, когда Фриц и банда Нижнего Ист-Сайда и так точили на них зуб.       Микаса встретилась взглядом с Леви. Он кивнул. Она кивнула в ответ.       Кенни в своем безрассудстве подверг их всех опасности. Но Леви и Микаса — они не будут опускать головы и сделают все, что нужно, чтобы выжить. Как и всегда.       Пока что им оставалось по крайней мере несколько часов патрулирования.       Достав из кармана платок, Леви вытер пятнышко крови с тыльной стороны руки. Его взгляд, словно невидимой силой, притянуло к лицу полицейского. Широкие карие глаза смотрели в пустоту. Он был молод.       Тяжело вздохнув, Леви бросил окровавленный платок на тротуар и отошел от полицейского, приготовившись к долгой ночи.

*****

      Фигура Ханджи, освещенная красным, склонилась над лотками с фотографиями. От жидкости исходил едкий запах химикатов, брызгаясь, она мягко шлепалась о стенки лотка. В темноте Зоэ щурилась, наблюдая, как проявляются изображения.       Большую часть дня она провела с Изабель в убежище. К тому времени, когда Изабель достаточно пришла в себя, чтобы отправиться в путь, солнце уже опустилось за горизонт. Теперь же, после подготовки темной комнаты и пленки, наступила ночь.       Сморщив нос, чтобы поправить очки, Ханджи вглядывалась в темную воду.       Как фантом, возникла бледная фигура Морин.       Взяв в руки зажим для фотографий, Ханджи уперлась дрожащими руками в край стола.       Лицо Морин было белым. Широко посаженные глаза смотрели на нее безучастно. А в центре лба ужасающе темное пятно.       Ханджи мрачно вспомнила портрет Морин.       И вот ее последняя фотография.       В ней не было ни капли элегантности портрета. Это было трагично. Неправильно.       Еще одна жизнь угасла в этом городе. Еще одна душа, проданная за проклятую цену жадности.       Отвернувшись от лотков, Ханджи схватила последнюю фотографию.       Ту, что имела наибольшее значение.       Зажав ее между указательными пальцами, Ханджи опустила бумагу в воду.       Сглотнув болезненный комок в горле, она взяла зажим и осторожно надавила на непроявленное изображение.       Она закрыла глаза, снова представляя себе эту сцену. Двери кабинета распахиваются. Кровь на полу, красные пятна на одежде дворецкого. Четверо мужчин у двери. Фриц в центре. Четыре лица повернуты на нее. Позади них яркий дневной свет.       Холодные серые глаза устремлены на нее.       Наклонившись над лотком, Ханжи тряхнула головой и нетерпеливо потянулась к снимку.       Медленно возникали неясные серые фигуры.       Менее двенадцати часов назад Морин Томас была жива. Пока Ханджи и Изабель не появились на пороге ее дома.       Ханджи снова и снова прокручивала в голове все произошедшее. Вывод напрашивался только один: разыскивая Морин Томас, Ханджи пометила ее смертью.       Когда выборы были уже совсем близко, Фриц не мог рисковать. Это был бы слишком большой скандал. Поэтому он решил свести счеты с ее жизнью и покончить с Морин на месте.       Ханджи стремилась опередить Фрица на один шаг — и ценой этого стремления стала жизнь Морин.       Если фотография проявится, если они закончат этот день с конкретными доказательствами против Фрица, то, по крайней мере, все будет не зря...       В воде появились темные очертания.       Фотография должна была проявиться. Она должна была получиться, она... выглядела как... ничто. Четыре темные фигуры были лишь смутно различимы. Яркий свет позади отбрасывал непроницаемую тень.       Как резинка, натянутая до упора, что-то в ней щелкнуло.       Развернувшись, она ударила по лотку. Он разлетелся на куски и улетел со стола. Бесполезная фотография шлепнулась на пол, и жидкость водопадом полилась на пол. Едкий запах химикатов ударил в нос.       Морин была мертва. Фриц на свободе.       Ханжи тяжело дышала, ощущая едкое жжение в горле. Словно она горела изнутри.       В темных углах комнаты за ней наблюдали холодные серые глаза.       Он видел ее лицо.       Если ей повезет, у нее будет несколько дней, прежде чем он найдет ее.       Несколько дней — это все время, которое у нее есть, чтобы уничтожить монстра. Навсегда.       Цепляясь за стол, она опустилась на пол. Ее колени глухо стукнулись об пол. Прижав дрожащую руку к голове, Ханжи сделала еще один вдох, и еще. Красный отблеск лампы отражался в ее очках, а когда она моргнула, он замерцал, как огонь.