Доживём до понедельника

— Серёж, я так и не могу понять: почему? Оксана возмущенно размахивала листом бумаги. — Да, знаешь, Окс, как-то всё навалилось… Серёжа стоял в дверях, стараясь не заходить в кабинет, чтобы попросту не утонуть в ненужных сейчас разговорах. Только что стрелки часов указали на десять утра, репетиция ещё не началась, а он уже сделал много неприятных вещей. — Но это же не значит, что надо… — Значит, Окси, значит. Отнеси, пожалуйста, сегодня на подпись в деканат, ладно? Серёжа вышел в коридор, не зная, куда деться. В рубке сидела расстроенная Юля. На её вопрос — почему он увольняется — он сконструировал какую-то несусветную ложь про то, что его позвали ещё на одну работу, но он пока не скажет куда, потому что боится спугнуть удачу… Самое поганое, что Юля была из тех редких людей, которые никогда не будут искать подвох в словах друга, и она не стала больше ничего выяснять, а молча поверила и грустно уставилась в экран монитора, словно снова и снова искала ошибки в своей программе. От этого было больно. Ещё было больно оттого, что в его жизни и телефоне поселился его… парень — Антон, который с энтузиазмом пытался встречаться с самым неприятным человеком на земле. Самым равнодушным и не умеющим ценить хорошее. Антон, конечно, этого не говорил и даже, наверно, не думал, ведь Серёжа вот уже почти три дня из последних сил старался улыбаться в лицо, целовать в постели, отвечать на сообщения в конце концов. Но больше всего хотелось выключить телефон, забраться под одеяло и тихо подвывать будто охрипший волк, лишь бы не заскулить как побитый щенок. — Серёж… Нежный Юлин голосок вырвал его из воронки мрачных мыслей. Он обернулся. — Пойдём, там Захарьин пришёл. Хотят начинать. А дальше - как в густом тумане или очень изнурительном сне. Серёжа видел и слышал лишь какие-то обрывки: он исправно жал на кнопки, свет включался и выключался, актеры выходили на сцену и пропадали в кулисах, Захарьин пытался вставить в уже не свой спектакль что-то своё, Юля кого-то спрашивала — во сколько придёт Позов, кто-то ей отвечал, что скорее всего он будет вечером, прямо к спектаклю. И от этого было тоже больно. Хотя Серёже приходилось уверять себя, что это самый правильный вариант для него: всё будет как вчера, и Позов в темноте проскользнет в зал лишь во время спектакля и уйдёт, не дожидаясь финальных аплодисментов, а Серёжа вернётся в свою новую жизнь. И эта новая жизнь вибрировала в телефоне сообщениями от Антона: какими-то бесконечными рилсами, мемами, картинками собачек и кошечек. И Серёжа их исправно просматривал, и очень старался радоваться тому факту, что он хотя бы теперь не один. И от страданий можно вернуться, например, к раздражению для разнообразия. В голове у него снова и снова проигрывалась мелодия из первого увиденного спектакля в его жизни. Звон трамваев, гудки автомобилей, флейта уличного музыканта вдалеке и всё это на фоне тоскливой клубящейся мелодии какой-то покорной неизбежности. Тягучей и сладкой. Он помнил вначале там — на пустой черной сцене в единственном узком холодном луче стоял главный герой и курил, и словно смотрел с прищуром, как проходят люди, проносятся поезда, пролетают годы, а он вот так застыл в немом уже даже не изумлении, а просто принятии… И музыка снова играла… — Привет! Чё тут как? Серёжино сердце остановилось в груди, и ледяная слабость разлилась по ногам. Он застыл, чувствуя, как большие теплые ладони накрыли его плечи. И как-то запоздало в нос ударил уже знакомый, вкусный до дрожи запах. — Здрасьте, Дмитрий Темурович! — удивленно произнесла Юля. Режиссеры по этому принципу делились на две категории: те, которые изначально просто поселялись в свето-звуковой рубке: скидывали вещи, валялись на диване, заряжали телефон и каждый спектакль смотрели, сидя между световым и звуковым пультом, дико тем самым раздражая и Серёжу, и Юлю. А были такие, как Позов: кто, казалось бы, в принципе не представлял, где находится вход в это маленькое помещение, да и не старался этого узнать. Кесарю кесарево. Богу богово. И вот тем не менее сейчас он был здесь. Стоял позади Серёжи, осторожно разминал его плечи, и слава Богу, их разделяла огромная спинка Сережиного кресла. И ещё миллион абсолютно неотложных дел, которые Серёжа начал тут же нервно выполнять: что-то искать в телефоне, записывать это на бумагу, менять проценты в настройках приборов, бешено щелкая по кнопкам пульта… — Юль, такое ощущение, что подзвучка аккордеона хрипит, тебе не кажется? Как будто Саша её постоянно рукавом задевает, — Позов убрал руки с Серёжиных плеч и сделал шаг назад, словно собрался уходить. Юля встала. — Я сейчас проверю. — Угу, — хмыкнул Позов — и подклей, пожалуйста, у Сони микрофон, держится на соплях. — Хорошо, — уже удаляясь, крикнула Юля. Серёжа слышал, как затихают шаги. И наступила тишина. Он перестал бить по клавишам и уткнулся лицом в ладони. В голове стучало, лоб горел. А тело беспрестанно воспроизводило только что испытанные прикосновения, сладко сворачивая эти воспоминания внизу живота. — Серёж, а ты женат? Серёжа дёрнулся от испуга, молниеносно разворачиваясь на кресле на сто восемьдесят градусов. В углу на диване с картонным стаканчиком, очевидно, не кофе — его бы запах Серёжа услышал, — сидел Дмитрий Темурович. «Слишком красивый для этого мира» Без своей привычной шапочки, словно только вышедший из барбершопа, сияющий свежеподстриженной бородкой и малюсеньким бриллиантом в левом ухе, он был в тёмно-бордовой водолазке, слишком обтягивающей для того, чтобы Серёжа не смог не заметить чуть выступающие маленькие соски под ней, и похоже, что брюки тоже обхватывали бедра довольно плотно, но Позов сидел, и это немного спасло положение. Серёжа успел отметить, что он не был расслаблен и смотрел с напряженным ожиданием. Ответа? «К чему этот вопрос?» — а вдруг правда окажется неправильным ответом, и партия закончится едва начавшись. Но ведь Серёжа и так уже проиграл. — Эмм… нет, — промычал Серёжа, с трудом сдерживая себя, чтобы не начать оправдываться. — Угу, — хмыкнул Позов и отпил из стакана. Серёжа тоже молчал, судорожно выдумывая какую-нибудь шуточку в тему, но в голову лезли лишь тупорылые фразы, типа: «А что? Хотите помочь?» И тут же окатывала волна паники при мысли, что Позов, пошло усмехаясь, скажет что-то вроде: «Есть у меня одна знакомая… может…» На сцене зашуршал микрофон и зазвучали начальные аккорды, медленно-медленно. «На мне луна рисует мееелом…» — тихо начал распеваться женский голос. — Я знал, что ты работал вчера на капустнике, — резко сказал Позов. «Болотный лебедь с нежным тееелом…» У Серёжи стрельнуло в сердце. — Думал, поймать тебя после… «Меня морочит злая кровь» Позов поставил стакан на стол и положил локти на колени, опуская голову и сжимая кулаки. — Зачем? — не выдержал Серёжа. С момента, как ушла Юля, казалось, прошла вечность, и если сейчас она вернётся, этот странный хрупкий момент… Позов смущённо улыбнулся, не поднимая головы. Его щеки как будто зарумянились. И Серёжа почувствовал комок слёз, подступающих к горлу. Слёз бесконечной нежности к этому человеку. — Ну, я хотел позвать тебя, — голос Позова надломился, и серьёзный взрослый вдруг начал превращаться в смущенного пацана, — Может, чай-кофе, все дела… «Моя весна вернётся вновь…» Юля появилась в рубке, прошла на своё место и начала отстраивать звук. Позов встал. Серёжа посмотрел на него снизу вверх. — И не зашли? — почти беззвучно шевельнулись Серёжины губы. Позов, даже не посмотрев в Юлину сторону, твёрдо ответил: — Зашёл. Но на охране сказали, что все разошлись, только Александр Николаевич остался. На этих словах Дмитрий Темурович вышел. «Моя любовь…» — Серёжа, Сергей, — раздался голос Захарьина, — дайте, пожалуйста, свет на «объяснение»! Серёжа медленно развернулся к пульту. Но не раздумывая больше ни секунды, рванул из рубки, слыша вдогонку: — Сергей, вы слышите?! Дайте же микрофон!!! А дальше он оказался в полутьме пустого фойе. И казалось, что если он будет медлить, то весь этот день тоже окажется сном и просто растворится. Сережа побежал к двери входа в служебные помещения. Через них можно было попасть на улицу, куда мог выйти Позов, чтобы покурить. Но как только он вышел в коридор, его капюшон схватили и потянули назад и влево — в маленькую подсобку для хранения декораций. Там было почти ничего не видно. Он запихнул Серёжу в угол, прижимая к стене, касаясь носом его щеки. — Сегодня пойдём? — выдохнул он Серёже в губы. Нужно было лишь сделать движение вперёд. Нежная ткань касалась Серёжиных запястий. А дальше это тепло, которое раскрывалось навстречу. Серёжа задержал дыхание. — Я… я несвободен, как бы… Пытаясь вызвать в голове образ Антона, пробормотал Серёжа, но… Пальцы скользнули по линии пояса штанов и замерли где-то на уровне талии, крепкое колено настойчиво протискивалось между ног, и самые мягкие в мире губы прокладывали дорожку от линии челюсти до Серёжиной мочки уха. И там притормозив, прошептали: — Серьёзно? — Нет!!! — выдохнул Серёжа, расслабляя тело, вливаясь всеми изгибами, становясь продолжением Дмитрия Темуровича, подставляя лицо и горло под легкие поцелуи, немного влажные и щекотные от острых волосков бороды. Он позволил себе положить ладони на плечи Позова, осторожно приобнимая его за шею, чтобы тут же почувствовать, что его обнимают ещё сильнее. — Но ведь, — нашёл в себе силы Серёжа, — Вы же женаты. — Разве? — Позов с тихим стоном оторвался от недоцелованного всласть уха. — Да, мне сказали, что у вас жена есть и двое детишек… — Всё узнал? — захихикал Позов, — Какой ты пронырливый гусь, оказывается! Серёжа начал было опускать лицо, полупритворно надувая губы, но его ловко поймали за нос. — Двое детей есть, ничего не поделаешь, а Катя… — голос Позова вдруг стал серьёзным, — Знаешь, так получилось — мы все дружили с Сапром, и работали вместе. Я тогда его первым позвал, ну, когда стал худруком в ТРИ… И он ведь, на самом деле, бесподобный человек и талантливейший режиссёр… Серёжа напряг память: пару афиш на известных театрах он припоминал и знал, что на творческие лаборатории Сапра мечтали попасть и студенты, и уже состоявшиеся актёры. — А я, — размеренно продолжал Позов, — как-то закопался в работе, упустил момент, наверно... И даже совершенно не заметил, что… — тут Позов запнулся, словно внутренне вновь переживая ту ситуацию, чуть приоткрывая затянувшуюся рану, — Даже не почувствовал, что что-то не так, пока они мне сами не сказали… Три месяца они почти что жили вместе… Весь театр знал… А я… — Когда это случилось? — спросил Серёжа, сжимая тонкий кашемир водолазки на спине Позова. — Четвёртый год пошёл. — Ты до сих пор переживаешь? — Серёжа вдруг осёкся, понимая, что перешел границу. — Нет, — прямодушно ответил Позов, — конечно, нет. Хотя тогда это был удар. И оправился я от него не сразу. И казалось, что любовные отношения для меня навсегда больше не существуют. Я ничего не чувствовал больше и ничего не хотел. Так казалось пока… пока я не встретил… — Меняяя? — перебил Серёжа насмешливым голосом. — Можешь смеяться, — Позов обиженно отвернул лицо от Серёжи. Редкие лучики света проникавшие в подсобку из дверных щелей, обрисовали четкий профиль. Серёжа не выдержал и кончиком пальца почти невесомо прочертил эту линию: высокий гладкий лоб, впадинка переносицы, прямой породистый нос и через жесткую щеточку усов мягкие губы, тут же прижавшиеся к подушечке поцелуем. Откуда и кто был этот невероятный человек? — Но вы же общаетесь? — осторожно спросил Серёжа. — Конечно, общаемся, — весело произнёс Позов, — дети никуда не делись, творчество и работа тоже. Я дружу и с Катей, и с Сапром. Они были и остаются классными людьми… И ты с ними подружишься, я обещаю. Серёжа скорчил страдальческую гримасу. — Капец! Куда меня занесло?! Неадекватная богема! — он чувствовал, как улыбается Дмитрий Темурович, и продолжал, — А мне-то что теперь делать? Опять возвращаться к этой вонючей дым-машине… — Не надо возвращаться, — прошептал Позов, — я забираю тебя к себе, на площадку.