Доживём до понедельника

«Концовку отменили в этот раз,

Сегодня на меня уже никто не ставит.

Предательски зачем-то капает из глаз.

Пускай я не герой, зачем со мною так?»

Е. Погребижская

Даже лопатками Серёжа почувствовал, как его прямо до двери провожали долгие взгляды: холодный равнодушный Дарины и жалостливый взгляд Олеси. И он даже не мог понять, что из этого хуже. К своим разочарованиям он как-то уже привык, но видеть эту боль отраженной в глазах друзей, в глазах мамы, которая всей душой желала, чтобы её Серёженька не был один, но каждый раз ради него со всей своей любовью говорила: «Ну, Серёжа, никто не знает, как в жизни правильно. Ну, нет никого, может пока и не надо». И Серёжа храбрился, сжимал зубы, чтобы не разрыдаться у мамы на коленях как пятилетний ребёнок. Иногда ему казалось, что уж лучше бы близкие считали его эгоистом и подонком, чем страдали вместе с ним, печалились из-за него. Не потому что он был такой хороший, а потому, что они заслужили гордиться им, радоваться за него. «А не вот это вот всё, леди и джентлманы!» Было больно, больно не как всегда. Не так как, например, с Антоном. Антон был другой, какой-то чужой. И то, что у них не сложилось было неприятно, где-то обидно, но в глубине души Серёжа не мог представить их вместе. Другое дело Позов. Позов «ударил» Серёжу прямо по центру, в самую сердцевину. Там на самом дне подсознания, в месте, которому ещё не придумали названия, Серёжа ощущал, что Дмитрий Темурыч был словно создан для него… И эта мысль была вовсе не романтический бред. Никаких розовых очков, просто взрослое, спокойное чувство принятия: то, что Серёжа не чувствовал к другим — уважение, покорность, желание отдавать… Никому не нужное теперь чувство. Есть категория душевных терзаний, которые сродни наслаждению, заставляют человека смаковать их вместе со слезами, грустными песнями и алкогольными трипами. Но у Серёжи в груди было сухо. То была боль, которую невозможно изжить. И все попытки это сделать изначально виделись провальными. Из этой боли не было выхода. А страдание казалось чем-то постыдным. Когда-то его мама сказала, что взрослым, адекватным людям глупо страдать из-за неразделенных отношений, ведь если есть любовь, то она взаимная, а если невзаимная, то любви никакой и нет. А какой резон страдать из-за того, чего нет? А Серёжа уже слишком взрослый. Он тяжко вобрал в себя побольше холодного воздуха и почувствовал свои широко открытые сухие глаза. Совсем недавно он придумал для себя волшебную фразу, сродни «я подумаю об этом завтра», которая давала передышку, но и не умаляла размер потери. Он говорил: «Ну, ничего страшного, просто жаль». Обычно две части этой фразы уравновешивали друг друга. Но сегодня это горькое «просто жаль», казалось, придавит Серёжу к земле. Но он шёл, говоря себе, что Позов и так много дал ему всего лишь за неделю. Так много, что Серёжа снова поверил в чудеса. А сейчас вот снова откатился до заводских настроек. «Ну, ничего страшного, просто жаль.» «Завтра это всё закончится. И скорее всего случится так, что с Дмитрием Темуровичем они больше не встретятся. Никогда.» — Надо же! Центр города, а какие яркие звёзды! — Что? Серёжа обернулся, но прохожий, видимо, уже скрылся на входе в метро. Серёжа посмотрел наверх. Небо и правда было ясное. Несколько ярких точек непостижимым образом пробивались и пронзительно мерцали на фоне чёрного полотна, даже несмотря на разгоревшийся электрический свет огромного количества фонарей. — Мда, — промычал Серёжа и вошёл в здание метро, встретившего его гулом голосов, шумом вагонов и сообщением в рабочем чате. «Ребят, завтра замена. «Прощания» не будет. Поставили капустник. Свет, звук к 10:00.» Юля написала: «А когда же премьера?» Тут же прилетело: «Пока решают.» Поезд угрожающе грохнул дверями, со скрипом отправляясь в тоннель. Серёжа опустился на скамейку, гипнотизируя экран телефона. «Вот бы сейчас закурить, леди и джентлманы…»