Доживём до понедельника

Захарьин был чудной реж. Так казалось Серёже. Ни один его спектакль не обходился без гроба на сцене или кладбищенской ограды, или хоть чего-то напоминающего мрачные похоронные образы. Серёже в принципе нравилось с ним работать: низкого роста, со спины походящий на мальчика, он частенько любил зловеще прикрикнуть на актёров, довести их до истерики своими придирками, но службы не трогал. Но при этом всегда было не понятно: доволен он или разочарован. Бывало Серёжа ему и так свет выставит и эдак, и спросит пять раз, мол, как бы вы пожелали, Антон Батькович. И тот вроде кивает — нормально всё. А минут через двадцать, меланхолично выпуская дым от сигареты, спрашивает: — Сергей, а вот в том году тут свет делал — Арсений. Он сейчас не работает? — Нет, не работает, — жмёт плечами Серёжа. — Жаль, конечно, — Захарьин опускает в пол печальные глаза, — хороший парень. Толковый. А у Серёжи желудок сжимается. Получается, что он бестолковый? И хочется стукнуть этого Захарьина и заорать на него: «Ну раз тебе не нравится, как я работаю, ты хоть скажи прямо!» Но Серёжа вздыхает и молчит. Насильно мил не будешь. Но конкретно в это воскресное утро ни ударить, ни накричать на Захарьина не хотелось. — Юль, а чё это с Захарьиным-то? По нему как будто катком проехались. — Фиг знает. Они привстали и оба уставились в зрительный зал. Захарьин слабо пытался работать с актёрами, но движения его были настолько вялыми, голос настолько тихим, что он больше напоминал большую тряпичную куклу нежели человека. — Антон Валерьевич, — позвал Серёжа, — в этой сцене свет будем переделывать? На него уставились два рыбьих глаза. — Наверно, надо, ну да, тут… Серёжа и Юля опустились в свои кресла и переглянулись. — Нее, ну в этом есть один плюс, — зашептал Серёжа, — мне, возможно, совершенно не придётся напрягаться. — Доброе утро! Звонкий юный голос Жени — музрука постановки, ворвался словно свежий ветер в затхлое помещение. — Ну, как всё подключили? Синт нормально работает? Юля кивнула и протянула ей микрофон. — Антон Валерьевич, — позвала Женя, — мы можем проверять звук, или Вам нужно время на репетицию? Захарьин на секунду словно оцепенел, как будто долго переваривая Женин вопрос. А потом стремительно сорвался с места и пошёл к дверям, бормоча уже на выходе: — Делайте как надо… И исчез. — Что с ним случилось, Жень? — тут же спросила Юля. — Да, чё у вас вообще происходит? Ставите недельный выпуск спекта, который уже выпускали, но декорации, как я вижу не поменялись, актёры всё те же…? — Серёжа с любопытством уставился на Женю. — На ту премьеру, — тихо заговорила Женя, — приходил Дмитрий Темурович и ему всё очень не понравилось. И вот он заставил Захарьина всё переделывать… — Кто-кто? — Дмитрий Темурович. — А это кто? — Серёжа в недоумении уставился на Женю. Женя в священном ужасе вылупила глаза. А Юля зашептала, щипая Серёжу: — Это Позов - заведующий кафедрой. — Ааа, — Серёжа не унимался, — И чего ему не понравилось? Хороший же спектакль… был. Женя ответила с каким-то благоговением: — Ну, у них совершенно различные подходы, Позов полностью перекроил спектакль… — Понятно, — хмыкнул Серёжа, — и теперь бедный Захарьин должен ставить по сути чужой спектакль. Понятно, че его так размотало. — Да, жалко его, — вздохнула Юля. Женя ничего не сказала, опуская взгляд на смартфон. Серёжа наклонился к Юле. — Капец, конечно. Походу, знатный самодур этот их Позов. — Да, это же такое унижение для Захарьина… — Ребяят, — Женя снова обернулась к ним, неловко включила микрофон, и снова заговорила, обращаясь к актёрам на сцене — в общем, завтра будьте готовы, придёт Дмитрий Темурович и будет работать с нами все четыре дня до премьеры. Актёры притихли, а Женя выключая микрофон, посмотрела на Серёжу с Юлей и нервно произнесла: — Скорее всего он захочет переделать полностью весь звук и свет, так что… — Покой нам только снится, — пробубнил Серёжа. — Он очень придирается? — спросила Юля. — Да, ему трудно угодить.