CHARMED

Дафна не знала, как относиться к тому, что Макс забрал Перси к себе. Ну, то есть, вроде бы это хорошо, да? Но ведь… Сестра совсем не казалась счастливой, когда уезжала. Тем не менее, предложение Ромы собрать вместе всех Соболевых приняли все. Вот и познакомятся Олег и Перси ещё и с Ланой и Сережей. Полный состав легендарной тусовки и плюс два. Хорошо же должно быть? И все равно немного тревожно. Дафна чутко наблюдала за Ромой, когда они подъезжали к его бывшему дому. Все-таки с этим местом отныне связаны не лучшие воспоминания… Порезы на его руках. Авария. Но нет, ладно, нет. Она верит в своего Рому. А сейчас стоит побеспокоиться о сестре. Аккурат у двери в обитель Соболевых они встречают Сережу и Лану, выходящих из квартиры напротив — Цветаева была соседкой Ромы, и именно за счет этого они в свое время и познакомились. У нее дома была шумная вечеринка, соседи снизу вызвали ментов. А когда он уехали, Рома, тоже чутко среагировавший на звуки тусы, напросился в гости. — Хэ-э-эй, bella signorita! — рассмеялась Лана, тут же обнимая Дафну прямо на лестничной клетке. — Вот это я понимаю — прекрасный повод собраться. Все Соболевы в городе. А затем блондинка скептически смотрит на Олега. Она слишком привыкла видеть вместе только Дафну и Рому и, хоть зашоренной и не была, ей было так странно понимать, что эти двое приняли к себе третьего… И Даф тогда так страдала, когда он от них ушел. Надо будет приглядеться. — Ланита-а-а, — словно прочитав мысли подруги, протянула бывшая Булгакова. — Привет, — тут же поздоровалась Цветаева, виновато захлопав глазками. — Рада познакомиться. Лана. — Олег, — улыбается Шепс в ответ. Претензию чувствует и, конечно, понимает. Но спорить или доказывать что-то, конечно, не планировал. Он все равно чужой. К нему надо присмотреться. Так что… И все же, не может не подметить: — У тебя уже… Соболевский взгляд. — Она моя духовная сестра, вообще-то, — немедленно вклинивается Рома. — А, ну и еще Серый любого заебет. Если вы понимаете, о чем я. — Как же я скучал по этой язве, — вздыхает Сережа с наигранной усталостью, хотя сам продолжает улыбаться. А почему нет? Он буквально отхватил самую лучшую женщину в мире. У него больше нет поводов хотя бы для капли страданий. По итогу Рома решает в истинно своей манере ввалиться в квартиру не постучав, а просто открыв дверь своими ключами. И встречала их охрана. Доберманы обошли Олега, Дафну и Рому, признавая их уже своими, не заподозрили ничего страшного в Лане, зато больно многозначительно уткнулись носами в Сережу. — Не жрите, пожалуйста, я невкусный, — на всякий случай предупреждает он. — Проспиртованный пиздец… К счастью, отпустили. И тогда Сережа продолжил всех добивать. Потому что, как ни в чем не бывало, усадил Лану на пуфик и снял с нее новенькие модные туфли с завязками на лодыжках. И неважно, что они прошли буквально несколько шагов из одной квартиры в другую. Сережа намертво вбил себе в голову мысль, что Лана не будет утруждаться ни в чем. И только потом он, ужасно собой довольный, поворачивается к зависшим Олегу и Роме, интересуясь: — Да ладно, вы с беременной женой сами до такого не додумались?.. Даф, прыгай, поухаживаю, раз мужики глупенькие достались. — Учитесь, — смеется Дафна и легко падает на пуфик, когда донельзя гордая Лана уступает ей место. И пока Сережа играет в истинного джентельмена, из своей комнаты выруливает Макс. Прятался что ли? А выглядит, и правда, немного растерянным, вновь трет кудрявый затылок. — Пиздец все пунктуальные стали, — изрекает старший из Соболевых. — Я типа не ждал вас еще минимум час. — Сильно занят был? — выгибает бровь Дафна. — «Город грехов» читал… И собирает на себе все взгляды, ощущая себя самым тупеньким созданием на свете. Уже хочет начать протестовать, напоминать, что он тут самый, блять, взрослый, но по итогу только выдыхает и зовёт: — Эй, чертовка, где проебалась? — Чертовка, значит… — вновь хмыкает Дафна. — Золотко, прекрати, ты… — Да он и так сейчас сквозь землю провалится, — фыркает Лана, обнимая подругу за плечи. — И поделом. Соболевы, я вас люблю, но женщин люблю больше. Потому что да — Цветаева всегда готова прописать леща за мудизм в отношении грустных девочек. Роме однажды вломила, теперь что ли очередь его старшего брата? — Перси, блять, шуруй сюда! Они меня сожрут! — Макс, кажется, в неподдельном отчаянии. — Не волнуйся, я не сожру брата мужа, — невозмутимо парирует Дафна. — Я тоже, — поддакивает Лана. — Только покусаю. — Перси!.. Выползает из другой комнаты Перси далеко не сразу. И хотя она старательно тянула улыбку, бледный и совсем несчастный вид был весьма очевиден. Поэтому Сережа не может не бросить шутки ради: — Я бы на твоем месте так быстро не выходил, дал бы им куснуть сильнее. Потому что сначала ему историю в общих чертах обрисовал Макс, привезший Перси посреди ночи. Именно в общих — Сережа впервые видел его настолько растерянным. А потом более подробную версию поведала Лана, поговорившая с Дафной. И как-то вот с тем, что в этот раз он на стороне девочек, а не брата, Сережа определился сразу. И не только потому, что не хотел познать на себе итальянский гнев Ланиты. Хотя и не без этого. — Это первый раз за сегодня, когда он вышел, я не могла пропустить такое событие, — отшучивается Перси, хотя и тут сыграть не может в полной мере. Потому что улыбки опять — ломанные-переломанные, да и предательскую обиду в голосе оказалось скрыть сложно. Или не обиду даже, а… отчаяние. А подходит для начала все-таки к девочкам. Обнимает сестру и потом поворачивается к Лане. Забавно, когда вроде заочно знакомы, а вроде… — Лана же, да? Я Перси. Мы, вроде как, заочно друг друга знаем, но я рада прям… познакомиться. Правда рада же. Даже несмотря на то, что у нее тут из всех самое трагичное ебало. — Я тоже рада, Seconda bella signorita, — тепло улыбается Цветаева. — Забавно, что эти годы мы были с двух сторон близки с Даф, но так и не познакомились. И еле удерживается от того, чтобы не добавить, что она тоже в свое время злилась на Рому за Дафну, но ее, к счастью, в туалете «Джипси» за это не зажимали. В итоге только улыбается, трепля Перси по плечу. — Я, блять, читал! — все еще пытается оправдаться Макс. — Никого не трогал… Дафна шутливо закатывает глаза. А, может, и не шутливо. Берет под руки обоих мужей и с воинственно-пыхтящим видом ведет их в гостиную. Она в этой квартире вообще-то за последние годы провела больше времени, чем сам Макс. А Олег был тут, когда они забирали Рому… Слава Эросу, Макс прибрался в гостиной. Никаких осколков от бутылок текилы на полу, таблеточных блистеров… А то, зная старшего Соболева, он мог и не убираться. Дафна до сих пор помнит, как он не давал выкинуть банки из-под энергетиков с выкриками «о нет, мой мусор!», когда они приехали сюда на утро после празднования Роминого дня рождения. Кстати, Макс в свое время научил ее мешать водку с энергетиками. А сама Дафна потом передала это знание Череватому, когда они собирались с Леной и Ирой Певчей весной. Надо будет Влада с Максоном познакомить. Будет чисто: «ведь ты как я, а я как ты». Лана же, проходя мимо Макса, показательно задирает маленький носик. А сам старший из Соболев виновато улыбается Перси и скользит в гостиную следом за полиаморной троицей и злющей итальянкой. У Ромы дома приличные колонки. С басами, все как полагается. Дафна тут же подключается к ним по блютусу и включает музыку вперемешку. Хочется, чтобы что-то играло, а то чувствуется, если в их компании наступит тишина, будет неловко. Всем. А она наступит. Все рассаживаются по диванам и креслам, и тогда Макс откашливается: — Ну, че, я уже хотел сказать: «за встречу», а потом понял, что не бухает никто. Предатели. — Сам лошара, — философски парирует Сережа. Сережа, которому в один момент Лана просто сказала «нет», а он такой «хорошо, моя госпожа». Просто Цветаеву он обожал настолько, что если бы в один момент Лана попросила достать звезду с неба, он бы достал. А выбор между ней и алкоголем оказался очевидным. — Не постиг еще просто такой стадии преисполнения. — Кстати, про алкашку! — внезапно вклинивается Рома. И даже радуется, что разговор продолжить получилось хотя бы вот так, потому что он, просидев на подлокотнике кресла три секунды, взялся бесцельно бродить по гостиной туда-сюда. Прикольное, кстати, чувство, когда вроде документально ты дома, а ментально — давно уже эту квартиру своим домом не ощущаешь. — Короче, я вчера тако-о-ое написал… — Он теперь на каждое событие песню пишет, — присоединяется к нему и Олег. О, вот и Шепса разговорил. Разулыбавшийся Рома переводит взгляд на Дафну, одними глазами как бы спрашивая: «Я же у тебя молодец, да?». — Не делай вид, что тебе не нравится, — со всей возможной иронией продолжает младший Соболев. — Я просто заставляю Олежу вычитывать ошибки, чтобы не позориться перед Даф. Надо же где-то его заумность использовать. — Мне тогда понравилось про «Улицы города во власти мертвецов» и «Я чую, пора убивать». — «Если отходишь ко сну, я в твою дверь постучу», — поддакивает ему Рома. — Ну, а что? Мне под таблетками надо было сублимировать вот в такую хтонь. Но я не про это вообще, Олег!.. — Не перебива-а-ай меня, — тут же передразнивает Сережа то, что слышал от Ромы стабильно по несколько раз на дню в питерском рехабе. Рома решает, что Серому очень повезло, что ему под руку не попалось ничего, чем можно было запульнуть и не сыскать на себя при этом гнев Ланиты. — Короче, бесите меня! — капризно выдает младший из братьев. — Называется «Алкоголь — мой враг». Ну типа помните, «Кофе — мой друг»… — Спрашивает он, как будто это не ему было тринадцать в тот момент. — Серый, блять! — ворчит Рома. — Короче, когда я это доведу до ума и дропну, это будет гимн нашей семьи. В смысле меня и вас, два придурка. Потому что там буквально… Ладно. Он все еще беспамятный, но свои тексты запоминал очень хорошо. — Я могу испортить вечер Быстротечно кануть в лету, но Сегодня со мной Алкоголь — мой друг, алкоголь — мой враг Алкоголь всегда в чём-то виноват Посреди дворцов на одно лицо Я хочу залезть с головой в песок Злоба дня развяжет руки Если не умру со скуки Я как волк в овечьей шкуре Стойко перенёсший бурю Да, это то, что называется «мечта» И я не готов отказаться от себя Но мне не важно, я совсем не чистоплюй Может быть, на мне иудин поцелуй. На мгновение в гостиной становится тихо — только музыка играет. Пока неугомонный сегодня Сережа не интересуется: — Даф, за сколько продашь мне его в литературное рабство? Во строчить-то взялся… А Дафна только сама с места подрывается, чтобы восторженно подлететь к Роме и тут же звонко поцеловать его в щеку. А потом и в губы. А потом бы совсем забылась и поцеловала бы ещё в шею, если бы не вспомнила кое-что: — Во-первых, ни за какие шиши не продам. Во-вторых, он сам купит вас всех, потому что в «Битве» капец неожиданно много платят ведущим, а Рома всегда был щедрым. Помню, однажды, когда я его на два дня заблокировала, он мне четыреста тысяч скинул в «Сбербанке», чтобы только отправить сообщение: «разблокируй». — Сколько?.. — и тут подавилась даже Лана, привыкшая к большим деньгам. — Это самое малое, — отмахнулась младшая из Булгаковых и вновь завороженно посмотрела на Рому. — Солнышко, ты у меня гений. Но не только Дафна решила что-то вспомнить — играющие вразнобой аудио из «ВК» тоже преисполняются, когда следом включается «Цветами радуги» Пирокинезиса… И ее и без того заново влюбленный взгляд превращается совсем в два огромных сердечка. — Ро-о-ом… — тянет Дафна и обхватывает его лицо ладонями. Тогда-то Лана и замечает знакомое кольцо с бриллиантом на ее пальце и сама едва не пищит от восторга. Цветаева отлично помнит, как младший Соболев кидал ей фотку этого кольца ещё перед стартом «Битвы Сильнейших». Перед тем, как все у всех пошло по пизде. Она аж сама вся светится, смотря на Рому и Дафну, что, не сговариваясь, моментально липнут друг к другу, потому что услышали очередную свою песню. И младшая Булгакова так жмется к нему, пока они в унисон напевают: — Привиделось, как под кайфом мне Размазанный и пьяный, я снова лежу на кафеле И говорю красиво, но криво, как каллиграфия Коль что-то не понятно, то просто тогда поправь меня Будь загадкою для кого-то О побочках всё равно прочитаю на обороте Слепота и смерть, и всё равно, если в Минздраве против Если песня про тебя, то эта песня про наркотики — Я в восторге от сегодняшних музыкальных пауз! — сияет Лана. А эти двое все продолжают: — Небо из ведра не льёт И, бывает, даже тает под ногами лёд Когда наступаю на ошибки прошлого Как можно аккуратно, но не слишком осторожно Если честно? Если честно, мы как Читос и как Честер Если честно? Если честно, как Паоло и Франческа Если честно? Если честно, то метафор тут не счесть Отелло, Дездемона, Моника и всё в таком ключе Да, песня о наркотиках, о разрушении отношений, но… Они такие счастливые сейчас, что в комнате все дышать перестают. Потому что Дафна в этот момент так четко понимает, насколько ей дороги вообще все их воспоминания. Даже плохие. Просто потому что… Они принадлежат ему. И все бормочут и бормочут, не отрывая взглядов от лиц друг друга: — По кирпичикам, по кирпичикам В кромешной темноте ты красива до неприличия Между коробок дом, зажигалкою среди спичек Расшатанный, как шуруп, ты прости, но я просто взвинчен Опять кричу на всю улицу Слова не воробей, но под утро они забудутся И всё то ли прямо в лоб И мой то ли пьяный бред Через полупьяный сброд Снова выводя на свет И правда — как бы они не кричали, как бы ни были в свое время взвинчены, любовь не меркла никогда. — И всё бросить бы, только вот Я бросаю всё наугад Но выходит наоборот Время тянется, как сироп Она шепчет мне: «Ты дурак» Снова мягенький, как сырок Непонятный, как тессеракт Я положил себя на эту музыку Потом тебя в кровать и будто косточки в арбузе мы Настолько коварно разные Своей душою чёрной полюбил кроваво-красное я И пока гостиная наполняется историей любви, очевидно, самой долго существующей из всех присутствующих здесь, Макс, намеренно занявший самое дальнее кресло-мешок, прям… Сжимается весь. Его младший брат так смотрит на свою жену. Да, старший Соболев знает Дафну, видел уже их с Ромой вместе, и на тот момент их отношениям уже было почти два года, но сейчас… Их любовь ощущается чем-то настолько возвышенным, что Максу становится неловко. Он так не умел никогда, хоть и старше. А его непутевый братишка с кучей бед с башкой и вдруг… Вот так. Он невольно смотрит на Перси. «Влюблюсь». Страшно, блять. Почти двухметровому мужику в тридцатник страшно. — Я всегда знала, что так будет, — мечтательно вздыхает Лана. — Правда, не ожидала, что они третьего приведут. Олег теряется на секунду всего. Засмотрелся даже как-то. Но потом весьма тонкую нападку выдерживает стоически. Улыбается даже. — Я раньше шутил, что мы подобрали Рому, — начинает Шепс, — а в итоге, по сути, подобрали меня. И если раньше это его как-то задевало, то сейчас просто… осознал. Осознал, что игнорировать их общее прошлое, упираться и брыкаться будет с его стороны очень глупо. Тем более, если прошлое у них было общее на двоих, то настоящее и будущее — на троих. Теперь-то он понимает прекрасно, что он — не менее важная часть их семьи. Только вздрагивает невольно, когда к нему вдруг подсаживается Перси. Но зато сразу понимает, почему — с этого ракурса ей было меньше видно Макса, который на нее смотрел. А, судя по тому, как Перси нервно отдирала заусенцы у ногтей, она бы тоже посмотрела с удовольствием. И, может быть, пересела бы не к Олегу вовсе. Шепс тихо вздыхает, аккуратно приобнимая ее за плечи в знак поддержки. Не знает же ведь еще, что ему с утра настойчиво названивал Саша, которого Олег просто кинул в черный список. Даже знать не хотелось, что он такого срочного собирался сказать. Да и разговаривать с ним в принципе желания не было. — Ром, — вдруг подает голос Перси, — прости меня, пожалуйста. — М? — невпопад переспрашивает Рома, на мгновение отрываясь от Дафны, но не выпуская ее из рук. — Ты что, глупенькая совсем? За что извиняешься-то? Ни в чем не виновата же. Рома определенным людям обиды готов был прощать по щелчку. А Перси, все-таки, член семьи. И извинялась же уже за случай с Цербером. До сих пор в шоке был. — Ты знаешь. Просто… за то, что не понимала. Я реально глупая, — вздыхает Перси. Правда же ведь, не понимала. И не хотела понимать, признаться. А сейчас что-то посмотрела на них, и… В груди защемило. Особенно после того, как один кудрявый дурак на нее просто посмотрел. — Разсентиментальничались тут, блять, — вздыхает Сережа, понимая, что ситуация становится неловкой. А значит, надо ее спасать. — Ща я вам включу кое-что. Тоже признаваться буду. Так-то у него тоже, на самом деле, та еще сентиментальная штука была. И Сережа в принципе не знал, что умеет быть настолько сентиментальным. Но… — Пиарю свой новый альбомчик как могу, — заявляет Сережа, включая нужную песню. Ну, уже плюс. Там хотя бы жесткий «роцк», повеселее. — Ваши мысли? «Хлопнув дверью, от меня ушла (ушла) Потускнели небо и земля (земля) Я издал дикий крик, впечатлительный псих Без ума, без ума, без ума Повторяю себе, полыхая в огне Ты моя, ты моя, я это точно знаю Не сбежишь, ведь я ищу тебя (тебя) Не забыть зелёные глаза (глаза) А догнать нелегко, ты уже далеко Я бегу, я бегу, я бегу Без тебя я загнусь, всем на свете клянусь Я умру, я умру, я это точно знаю» — Стоп, бля, — а вот тут доходит даже до Ромы, и он, не отпуская Дафну, косится на Лану очень весело, — ты ж это очень давно сочинял… Примерно когда вы в последний раз виделись с Ланитой… — Да заебете… — беззлобно бурчит Макс. — Я вам двоим проституток заказывал, а теперь вон… Выросли… — Ты один не вырос, — парирует Цветаева, тут же изящно поднимающаяся на ноги. — А ты! И тычет в Сережу пальцем почти строго. По крайней мере, со стороны становится страшно всем. Но Лана вдруг перестает по-итальянски пыхтеть и улыбается самой медовой улыбкой: — Мог бы и раньше показать, может, я бы тогда дрочуна Фахи избежала… — Факт, — смеется Дафна, утягивающая Рому за собой обратно к Олегу, чтобы они вдвоем (или втроем, считая Марка) вновь могли облепить Шепса. — Ланита никогда не признавалась в этом вслух, но любовную ведьму не обманешь. — Ой-й, — закатывает глаза Цветаева и манит Сережу к себе пальчиком. — Обними меня быстро, Dannazione. — Я, кстати, тут тоже песен на целый альбом написала, как минимум… — продолжает младшая Булгакова. — Но сейчас ничего петь не буду, потом запишу и скопом выпущу. После финала и рождения Марка, — и едва не мужья открывают рты, она возражает: — Терпите. Там все о вас двоих. — Реально заебете… — сокрушается Макс. — Думал, блять, с братьями время провести… — А ты не с нами типа? — хмыкает Сережа, пока обнимает Лану. И просто не может удержаться от того, чтобы не оторвать ее от пола и не покружить, сам смеясь. — Просто типа да. Мы выросли. А ты еще в великого мстителя играешь. И бросает быстрый взгляд на Перси, извиняясь. Та только отмахивается в ответ, чуть улыбаясь. Как будто бы все замечательно. Просто… Не нужна была ей великая любовь сейчас. Да и вряд ли смогла бы. Но в моменте, когда ей дали нежность, а потом вдруг резко ушли в жесткий прикол, она просто не знала, как себя вести. Изнывала. Изнемогала. Да и просто… не понимала. Ни его, ни себя. Хотелось просто, чтобы у нее тоже все было хорошо. Все. — Моя госпожа правильно говорит, ты один не вырос, — подытоживает Сережа. — Я просто представляю его лицо, когда он дядей станет, — наигранно озабоченно начинает Рома. — А что? У нас четверо детей будет, мы уже порешали. И двое — от меня. Ну типа… два мальчика, две девочки. — Куда… — Макс аж едва глаза не выпучивает. — Дафни же ещё первого не родила… От чего я до сих пор в шоке, кстати. Но… Ром, ты реально готов быть отцом? Даже несмотря на то, какой отец был у них? Ненавидел обоих сыновей. Старшего предпочитал обдавать холодом, младшего к херам палить. Макс даже не жалел, что тот умер. Когда Сережа написал ему об этом, у него внутри не екнуло ни-че-го. Он даже на похороны не приехал. Игнор за игнор. Гораздо приятнее было потратить тот день на эротическую съемку прекрасных моделей. И сейчас он вернулся в Россию отнюдь не из-за последних новостей, а просто… Ну вот спонтанно по братьям соскучился. — Ромыч, ты должен понимать, какая это ответственность. Только не после того, как Макс приводил в чувства младшего брата, наслушавшегося песни «Ругань из-за стены» в его лет двенадцать что ли. — Он понимает, — вступается Дафна. — И Рома будет прекрасным отцом. Это ещё вы не знаете, что я планировала от него детей ещё с момента, когда он меня на первое свидание в планетарий отвел, — и гладит младшего Соболева по щеке, гораздо более ласковым тоном добавляя: — Да, солнышко, я тебе никогда не говорила. Рома поплыл. Совсем. Чуть растерянно выдохнул, ласково боднув Дафну лбом в плечо, улыбнулся, следом ее целуя… И переключился на брата. И взгляд этот, наверное, впервые за всю жизнь был настолько серьезным. — Я не буду таким, как наш отец. Даже не столько догадался, а скорее почувствовал, чем была вызвана такая реакция. И про чертову песню Нойза, которую слушал на репите до последнего, тоже вспомнил. Но… — Я перерос вот эту штуку с «меня не любили родители, значит пусть весь мир страдает». У нас не будет так, как у них. Потому что я — это я, и я вообще не копия отца или мамы. И я не должен, я не буду повторять их жизнь. Потому что Даф в меня верит. Боже, да даже Олег. И я в себя верю. И я вот это доверие в жизни не потеряю. А еще, а еще! Она меня любить научила. Буквально. И я знаю, что сейчас во мне этой любви столько, что она бы рано или поздно даже сама вылилась в… продолжение этой любви. А раньше ведь он и правда повторял заложенную в него с детства модель поведения. Считал, что любить так, как любили его родители — это единственно правильный путь. Тоже… не понимал. Боялся даже этих чувств. — И я вам обоим раньше говорил, что я — мертвый. А теперь я знаю, что у меня в сердце хватит любви и на своих детей, и на Олежиных, и даже на ваших будущих. Потому что я люблю. И реально готов создавать, а не разрушать. Хочу детей. Я готов к этому. И знаю, что они никогда не будут чувствовать себя такими же ненужными, каким чувствовал себя я. Вот это выдал. Даже сам не ожидал. — Сам сказал, что я вырос, — заканчивает Рома с улыбкой. — Я просто… отпустил. — Ром… — а Дафна даже на какое-то сипение жалкое срывается вместо нормального тона. Все смотрит на него, смотрит, намертво вцепившись в ладонь Олега. Любит же его, блять, что пиздец. Всегда любила. И всегда была права в том, что любила. А сейчас и вовсе словами захлебывается, выдавая лишь: — Я сейчас очень плохо пошучу, но… В твою комнату, да? Хотела шуткануть про туалет, но решила, что это будет жестоко. Потому что это было отсылкой не на то, что случилось между Перси и Максом, а на собственное неудержимое либидо и то, как она недавно затащила Олега в легендарную уборную особняка Стахеева. Тоже за дело. Потому что тоже вдохновил. О, Эрос, Дафна буквально отхватила себе лучших мужчин этой планеты… А сам Макс на эту неожиданно взрослую тираду чувствует себя совсем идиотом. Еле-еле подает голос: — Опять… — …Пристыдили, получается? — заканчивает за него Дафна. — Да, — рассеянно кивает старший Соболев. — Зря быканул. Лана, уже нежившаяся в объятиях Сережи на диване, аж присвистнула. Она, не считая братьев, знает из присутствующих Рому дольше всех, даже на год дольше Дафны. И как лучшей подруге, он ей всегда рассказывал многое. Цветаева его знала. И знала хорошо. Но даже она не ожидала, что он способен так вырасти. И тут же ее добивает осознание. Даф знала. Всегда знала. И для младшей Булгаковой это было не переменой вовсе. Дафна видела в нем именно вот это ещё с первого дня. Для нее он не изменился, а раскрылся. — Ром, реально, — робко подает голос Перси, — прости меня, пожалуйста. За то, что вообще про тебя плохо думала. А сам младший Соболев, растерянно хлопающий глазами, как будто и не понял даже, почему все смотрят на него так. И Перси улыбается больше искренне, смотря на него, а потом в моменте переводит взгляд на явно совсем растерянного Макса, который мыслями был точно не здесь, и… Она вдруг понимает. Тогда, после того, как случился выкидыш, ей виделся нерожденный ребенок. Перси и Дафне говорила об этом. Ей виделся кудрявый мальчик, именно мальчик, и все было бы хорошо, если бы… Если бы не кудрявый. У Саши-то волосы прямые. При ней же тогда закручивал. А вот Макс — кучеряшка. И в моменте у нее все внутри встревоженно холодеет, и Перси даже радуется, что сидит — упала бы иначе. Понимание снизошло, но осознания не было. Да и эти его несколько фраз про готовность и ответственность оставили какой-то липкий осадок в душе. Но сейчас… сейчас рука как-то невольно потянулась к животу. И Перси впервые со вчерашнего дня, когда ее и начало мутить, запоздало задумалась. А какого, блять, черта ее так сильно тошнит? *** — …Но сегодня большинство из вас покинет этот зал, — со всей трагичной пафосностью тянет речь Башаров. — Круг сужается, потому что пора оставить здесь избранных. Тех, кто попал в финал. Грустно сознавать, что здесь в таком составе мы с вами, ребята, больше никогда не встретимся. Вы это понимаете? Сегодня для вас всех важнейший день. День, когда называются имена финалистов нашего турнира… Он все говорит и говорит, а у Дафны буквально коленки подкашиваются, потому что каждое слово, пусть, наверное, и зазубренной речи, бьет точно в цель. Чего только в этом готическом зале не было в течение последних восьми месяцев. Здесь она передавала Олегу свое спокойствие, когда он поссорился с Владом. Здесь Ромка умудрился въехать, блять, в ворота и прорваться внутрь особняка. Здесь они много смеялись и плакали. Ругались. Здесь Александр Шепс доводил ее и ее сестру. И… Много, много что ещё. Вот на последнем готзале, например, было смешно, когда Надежда Эдуардовна застебала Сашу, побитого жизнью и Олегом, с его тенью. — …Но шанс попасть в финал есть у каждого из вас! Повторяю, у каждого. Все зависит только от вас. Экстрасенсы недоуменно переглядываются. По турнирной таблице ясно, что проходящая в финал тройка — Дафна, Олег и Влад. Так о чем говорит Башаров? — Но обо всем по порядку, — тянет интригу старый лис. — Неделю назад свое испытание прошли трое Шепсов: Олег, Дафна и Александр… Осталось узнать самые последние оценки от телезрителей. Олег получает семь целых и семь десятых — видимо, сказался скандал с избиением брата. Дафна вскидывает подбородок и берет его за руку. Саша после того, как его затопили коллеги в прошлом выпуске, упал едва ли не на дно. И от зрителей… Он получает три балла. Ниже не получала даже Марьяна. А сама Дафна… Ее финальная, завершающая оценка — девять и шесть. — Это все из-за Соболепсаковых, — вздыхает Романова. Но все равно в итоге младшая из близняшек Булгаковых с огромным отрывом занимает первую строчку. — Вы сами все видите, — разводит руками Марат. — Дафна, Олег, Влад, поздравляю. Вы в финале. Но… Хочу вас обрадовать. А, может, и огорчить. Четвертому финалисту быть. Но… Выберете вы его сами. И приму я это решение лишь в случае, если оно будет единогласным. — Задание практически невозможное… чтобы мы единогласно выбрали кого-то в финал? — Нино саркастично улыбается. Сделав акцент на том, что выбирать придется именно экстрасенсам, Гасанова имела ввиду их абсолютную разрозненность и любовь к созданию коалиций друг против друга. Будет невероятно трудно выбрать финалиста, который будет устраивать всех присутствующих. Честно, Нино бы хотела пихнуть в финал Костю, потому что считала, что он этого точно заслуживает — уж кто-кто, а он точно, на протяжении всего проекта старался помогать людям на испытании. Чем не повод для победы? Но они об этом уже говорили, накануне заключительных съемок обсуждали теоретический проход в финал… и Костя заявил, что ему это больше не нужно. И хоть ведьме было чуточку обидно за возлюбленного, она его мнение уважала. Сама ведь тоже больше не хотела ни в финал, ни в любые другие съемки связанные с «Битвой». Ну в жопу это все, нервы дороже. — И тем не менее, Нино, вам придется это сделать. Я объявляю для себя минуту молчания, и даю вам право голосовать, — подает голос Башаров, окидывая взглядом всех экстрасенсов. Поначалу в готическом зале стояла звенящая тишина, ведь никто не знал как заговорить. Кого именно предложить. — Но знаете, у меня есть хорошая кандидатура для финала, — неожиданно подала голос Гасанова. И после выдержанной загадочной паузы добавила, — Пусть это будет Перси. На самом деле даже самой Нино не верилось, что она это предлагает. Но сейчас, эта мысль казалось самой правильной, самой верной. Этакая поддержка Персефоне, после всего пережитого за последнее время. — Я считаю, что она очень сильно выросла на этом проекте. Ей действительно есть что показать, и она будет достойным соперником финалистам, — искренне улыбнулась Нино и перевела взгляд на Булгакову. — Ч-ч-чего?! Перси от неожиданности чуть не подпрыгнула. Выше нее был Костя, дальше — остальные финалисты. От аланского провидца ее отделяло то злополучно пропущенное из-за выкидыша испытание. Может, даже с Владом бы разница была минимальной. В моменте, погруженная в свои переживания, Перси о финале забыла полностью. Она ведь и не хотела туда. Из-за Саши. А теперь… Пришлось прикрыть рот ладонью, потому что в моменте ее затошнило. Ее в последние дни мутило все чаще, но сегодня — особенно. Перси перевела взгляд на Нино, и вдруг руки свело от того, как сильно захотелось ее обнять. — Спасибо, — еле слышно шепчет Перси, понимая, что благодарность свою не сможет выразить никак. Просто… возможностей не хватит передать то, насколько сильно она благодарна за прощение. За то, что Гасанова от нее не отвернулась. — Я выбираю Перси, — следом за ней говорит Марьяна с лисьей улыбкой. На Костю с яркими засосами на шее даже не смотрит, как и на свою заклятую подругу. — Из действительно сильнейших в финале не хватает только тебя, красотка. Порви их там всех. Да и жалко ее было. Чисто по-матерински. Девчонка ведь. И, в конце концов… не Гецати же в финал выпроваживать? — Марьяна! — пищит Перси, уже смущенная донельзя. Даже на месте устоять не могла, чуть ли не прыгала. — Да вы чего… — Таким образом баллы Нино Гасановой и Марьяны Романовой переходят Персефоне Шепс, — говорит Башаров, и на мгновение Перси даже вздрагивает от упоминания… теперь уже не ее фамилии. — Что скажут остальные экстрасенсы? — У нас нет права голоса? — сияет Дафна. — Ну, у финалистов? — Право голоса есть, — кивает Башаров. — Права отдавать баллы нет. И младшая из Булгаковых переглядывается с улыбающимся ей Олегом, чтобы в итоге выдать их общее решение, постигнутое только что ментальной связью: — Мы оба за мою сестру. — Не, ну я тоже так-то, — кивает Череватый, а сам лыбится, как черт. — Персенка ещё в начале меня хуевертила за дешевую водку для откупа. Двум чернокнижникам в финале быть. Надежда Эдуардовна явно металась между Персефоной и Константином, но Гецати быстро смещает фокус в ту же сторону, что и его женщина. — Не будем разлучать сестер Булгаковых, — улыбается он. — Я за Перси. И сам смотрит, как его баллы в турнирной таблице перетекают чернокнижнице. Так же он пытался отдавать Перси энергию, когда она истекала кровь у него на руках. Дважды. Саша, вот, помощи не оценил, вновь выбирая себя, а не… бывшую жену? — Перси хорошая девочка, — по итогу соглашается и Шевченко. — И я искренне желаю ей удачи. Не буду выбирать между девочками, слишком разные по своей мощи, но… Обе достойны пройти дальше. И Башаров переводит взгляд на последнего экстрасенса, что до сих пор не проронил ни слова. У кого лицо — гематома сплошная, а душа — блевотина богомерзкая. И теперь все это знают. — Ладно, — с легкой руки разрешает Саша. — Пусть забирает. О, ему есть, что сказать. Просто не при Олеге. Саша пытался поговорить обо всей этой ситуации с матерью, вспоминая, как та ненавидела Перси и предупреждала его насчет нее с самого начала… Но оказалось, что Людмила Шотовна все ещё поддерживает контакт с ебучим Романом Соболевым и теперь решила, что ее любимый сын — младшенький. Олег занял место Саши везде. В финале проекта, в сердце матери. Людмила Шотовна преисполнилась, когда узнала от святой троицы блядунов о том, как ее сын обращался с Перси. А Дафна и вовсе намекнула, что может познакомить ее с неким Максимом, который брат Ромы, и… Мать Шепсов поплыла. — Это что же… — поражается Марат. — Единогласно?.. — Получается, что так, — тут же не может не просиять Нино. Она счастлива, что её идею поддержали и остальные экстрасенсы, и у них получилось прийти к согласию. Все-таки… не смотря на все ее некогда желание победить, Гасанова понимала, что ее личная победа уже была достигнута. И тот факт, что они с Персефоной смогли прийти к перемирию после всего случившегося несказанно грел душу. Она вновь переводит довольный взгляд на Булгакову и всем своим видом пытается выразить ей свою поддержку и гордость. — В таком случае, я попрошу финалистов остаться в Готическом зале, — продолжает Башаров. — Тех экстрасенсов, кто не прошел в финал, я прошу… — В пизду! Никаких прощаний пока! Перси выскакивает из общего ряда экстрасенсов, становясь рядом с ведущим. Может, правда сильно сентиментальной стала. Может, ее самые тревожные опасения (и надежды) оправдались. Но просто… нет, она скажет. Хочет сказать. — Мы не можем просто формально разойтись! — восклицает Перси. — Мы тут… мы же семьей стали! Любили друг друга, дружили, уважали… ссорились и проклинали… Делили самые радостные события друг с другом, а иногда — какой-нибудь ужас. Мы в первом выпуске все кичились, что друг другу головы оторвем, а в итоге… ребят, мы же правда — семья! И получилось, что «Битва сильнейших» — больше, чем просто проект, потому что подарила нам… все. И я просто… я так счастлива, что вообще была здесь! Я вам всем так благодарна, за то что вы… вы сделали выбор в мою пользу… И… А изначально с проекта хотела сбежать. Саши, вон, пугалась. И сейчас боится — мог бы, взглядом убил. Но вместе с тем… Перси чувствовала, как повзрослела. Изменилась. Стала по-своему сильнее. — Я считаю, что мы должны обняться! — решительно заключает Перси, и первая же и виснет на Дафне с Олегом. — Семья не может просто формально разойтись! Дафна и сама едва не рыдает. Жмется к мужу и сестре, жалея лишь о том, что Ромашка в коридоре ждёт. Костя тут же аж смеется и абсолютно понявший эту жизнь подходит к ним, сгребая в медвежьи объятия. Влад смотрит на Марьяну. Искра, буря, безумие. Две главные язвы проекта. Романова тоже ревет, и тогда Череватый закатывает глаза и ржет: — Вы только знайте, что Анатолий тоже участвует. Надежда Эдуардовна, которая провела со всеми меньше всех времени, все равно вытирает слезы платочком. Да, она не в курсы и половины событий… Но возраст берет свое, выдавливая наружу сентиментальность. Они же все ей как дети. В итоге в готзале потихоньку растет человеческая многоножка похлеще того, что устраивают у себя дома Соболепсаковы. Костя аж натурально хохочет: — Сообщница, иди сюда, обещаем не задавить! И даже Марат стоит с мокрыми глазами, дёргаясь в их сторону. И только… Один Саша принципиально стоит в стороне. А Нино не нужно дополнительного приглашения и буквально подлетает ко всей этой куче, поудобнее устраиваясь под боком у Кости. Она была бы рада дотянуться до близняшек Булгаковых, но в этой куче тел это было сделать проблематично. Потому, как ни в чем не бывало, Гасанова просто тянется к стоящей рядом Марьяне и обнимает её за талию. В такие чувственные и эмоциональные моменты все обиды и претензии отходят на второй план. — Побудем этими женщинами, хотя бы сейчас, — усмехнулась Нино, вспоминая старое прозвище, которое дала им Персефона. А у самой тоже слезы в глазах проступают — на самом деле это все так важно для неё. Спустя столько ссор и пережитого дерьма прийти вновь к перемирию со всеми. Да и как правильно сказала Перси, этот проект подарил им слишком много, чтобы так просто распрощаться. И на мгновение Марьяна мешкает. Смотрит на свою подругу-соперницу во все глаза, а потом вдруг… двигается ближе к Гасановой. И даже обнимает ее в ответ, мягким, без тени обычной ехидцы тоном произнося: — Опять ее… вперед пихнули… Как тогда. В четвертом выпуске. А потом к ним присоединяется и Марат. Не сдержался. И первоначальный план по красивому пафосному уходу не-финалистов из готзала ломается. Ведь получилось… намного лучше. *** После последнего готзала проекта финалистам дали сутки на подготовку к испытанию. Дафна, Олег, Влад и Перси. А ведь, кажется, что-то очень похожее предсказывала ещё Оля Шепс на девичнике. Разве что про Череватого не попала. Но забавным образом угадала, что Саше говнистый характер помешает. А теперь у него… Ни финала, ни жены. Макс все время съемок был дома. И когда Рома, Дафна и Олег закинули по пути к нему Перси — тоже. На самом деле… Старший Соболев раздумывал о том, когда вернется в Амстердам. Не торопился, поскольку хотел дать чертовке время найти себе жилье (грешным делом даже подумывал оставить ей ключи от этой квартиры), а потом уже собирался валить. Он уже провел в Москве куда больше времени, чем в прошлый приезд. А сегодня он решил, что надо, наверное, поздравить ее с выходом в финал — гордый Рома слил ему список финалистов сразу, как узнал сам. Поэтому Макс купил торт. Наполеон. Не знает, угадал или нет, но будет неплохо, если Перси поест. Бледная, как смерть, ходит. И… Это, наверное, его вина? Не мучить бы хорошую девушку. В Амстердам надо. И вот как раз Булгакова возвращается. Отпирает дверь дубликатом ключей, сразу натыкаясь на потрясающую картину — Макс сидит на полу в прихожей, пока его нещадно облизывают доберманы. Деймос слюнявит руки, Фобос — лицо. А Соболев смеется только. — О, даров, Перси! Я тебе, короче, Наполеон купил, чуть не уронил, все руки перепачкал, а мальчуганы того… Сладкоежки, оказывается. С финалом, чертовка! Перси и не сразу нашла в себе силы что-нибудь сказать. Стояла, глупенько хлопая глазами и улыбаясь, пока сердце затопило волной такой абсолютной нежности. Именно абсолютной, в которой не было вообще никаких сомнений. Она буквально ни в чем не была уверена так сильно, как в том, что сейчас завалилась бы рядом с ними, прижалась бы к Максу и просто… С Сашей они друг друга терпеть не могли. Что Фобос, что Деймос периодически игнорировали его, отрицали существование, как будто сговорились. Арти вот вообще пожрали. Перси даже не была уверена, что он жив вообще. А Макса вон. Зализывают вусмерть, со всем своим доберманьим энтузиазмом. Даже на нее не посмотрели. — Наполеон — мой любимый торт, — робко улыбается Перси, а внутри как будто робко растет что-то… новое. То, чего она чувствовать не должна была. Пришлось до боли закусить щеку изнутри, чтобы не разулыбаться совершенно… влюбленно. Гормоны, да? Коробочка теста на беременность, спрятанная в кармане толстовки, ненавязчиво кольнула в живот. Тошноту сваливать на плохое самочувствие и нервы не получалось уже чисто физически. Перси шумно выдыхает, судорожно залепетав: — Ну-ка, все, нельзя! Ты смотри, а то потом на голову тебе залезут… Я сейчас, ладно? Руки помою только… Самое судьбоносное мытье рук в ее жизни, блять. Даже когда за ней закрывается дверь, Перси еще долго стоит, прислушиваясь к шуму в коридоре, пока не убеждается, что Макс и собаки ушли на кухню. Итак. Первый тест на беременность. Тогда ведь она даже осознать ничего не успела. Или организм специально не давал даже намеков, потому что… этот ребенок был рожден умереть. А сейчас? Что будет сейчас? И хотя хочется просто тупо втыкать взглядом в яркую коробочку, Перси все равно начинает действовать. Только воду включила — на всякий случай, чтобы шум заглушить. Следует инструкции с исключительной педантичностью, чтобы ничего не упустить. Чтобы… быть уверенной. Надо ждать три минуты. Перси выжидает все пять. За дверью скребется кто-то из собак, а она все ждет, ждет, держит пластмассовую штучку, от которой сейчас буквально зависит вся ее жизнь… А когда на ней появляются две полоски, в моменте начинает задыхаться. Сердце стучит, горло сводит, пальцы не слушаются, а вместе с тем… накатывает вдруг. Она вспоминает картину, которую увидела только что у входной двери, и просто… Осознания еще нет. Зато есть понимание, что… она должна сказать. Да, Перси должна открыть рот и сделать это важное признание сама. Сомнений-то ведь не было. Единственный человек, с которым у нее был секс за последнее время, сейчас сидит на кухне с Наполеоном, будучи зацелованным ее собаками, и в голове стучит набатом. Она должна рассказать. А уже потом… потом… Он же не должен отвернуться? Макс единственный еще ни разу от нее не отвернулся. И может… тогда… что-то изменится? В лучшую сторону? Дети же должны быть хорошим чем-то… Вспоминается последняя встреча со всей компанией. Как Дафна зацеловывала Рому и обнимала Олега, и они все втроем сияли ярче тысячи солнц. Как Сережа хлопотал перед Ланой, и она, довольная, нежилась в его объятиях. У нее ведь тоже должно быть так? Когда-нибудь… Ведь так? Выходит Перси все-таки не сразу. Заметает следы преступления. Долго-долго смотрит в зеркало на свое растерянное отражение и запоздало вспоминает засохшие разводы крови на полу. Иронично. Рома здесь собирался заканчивать жизнь самоубийством, а она… узнает про новую жизнь. За дверью обнаружился Деймос. Под его чутким контролем, со спрятанным в кармане джинсов тестом, Перси выползает на кухню. Фобос тут же. Устроив морду на колене у Макса, старательно распускает слюни, выпрашивая торт. — Я же говорила, — слабо улыбается Перси, — на голову залезут. Не выдашь же ему с порога «Я беременна от тебя», да?.. А сам Соболев торт уже порезал, по тарелкам разложил и слишком поздно спохватился, залипнув с собаками: — Ой, бля, чертовка, чая, если что, нет, я кипяток заварил… И смотрит на нее с неловкой и очень глупой улыбкой, пока Булгакова садится за стол напротив. Они начинают есть, и Макс искренне радуется, что ей нравится. Ну, порадовал чем-то девочку, которую сам ведь и расстроил. И, наверное, сейчас расстроит ещё больше, но… Это необходимая жертва, верно? И он все смотрит, смотрит, ждёт, чтобы она хотя бы прожевала… А то подавится ещё. Каким же гандоном он сейчас себя чувствует, блять. — Короче, Перси… — прочищает горло Соболев. — Скоро заберем вещи у твоего бывшего мудилы, и я тебе ключи насовсем оставлю, окей? Не думаю, что Ромыч против будет, зачем тебе снимать что-то… Живи тут. А я это… Наверное, ему ещё никогда не было так тяжело разбивать кому-то сердце. — Я в Амстердам скоро. Я все-таки ненадолго в Москву собирался, уже и так слишком задержался. Уеду короче. И вот все то хорошее, что начало робко расцветать в ней, мгновенно и сдохло. И ей самой неплохо было бы сдохнуть наконец. Чтобы не мучиться больше, потому что сейчас, именно сейчас, Перси как никогда ранее осознала. Она не вывозит. Ложка с кусочком торта с грохотом валится на пол. Собаки и рады только — аж лапы разъезжаются от того, как ломятся, кто первый схватит. Перси подскакивает на ноги. — Какой же ты… какой же ты… — еле слышно шепчет она, а сама понимает, что даже оскорбить не может. И внутри злости нет совсем. Только такое тупое отчаяние, липкими щупальцами опутывающее сердце. — Какой же ты дурак, Макс! Хорошо. Хорошо. Она не будет ничего говорить. Она не будет… его удерживать. Скажет — обяжет остаться. Нет. Если он сам не хочет… если она ему… настолько не интересна… Не реветь. Не реветь! Ни за что. Это будет совсем жалко. Перси уже, по сути, дальнейшее общение себе и нарыдала. Если бы не завыла тогда, может, и не дрогнул бы, что ей жить негде. Все. Никаких слез. — Мне надо к сестре, — совсем бесцветным тоном шелестит Перси, на ходу собираясь снова и вызывая такси. — Не парься. Все хорошо. Я понимаю. Спасибо за то, что… поддержал. Дальше я сама. Как и всегда. Может, духи тогда ей намекали в том числе и на то, что судьба ее — быть одной? Всегда одной. Не случайно же у нее… ничего не получается. Никогда ничего не получается. На мгновение Перси замирает, мимоходом коснувшись живота, и опять губы кусает. Нет. Сама. — Сразу от нее на испытание поеду. Если собаки надоедят, сплавь их Сереже с Ланой. Он просил. И все же останавливается у двери. Взъерошенная, растерянная, в расстегнутой куртке Дафны. Забрала бы с собой собак сразу, но завтра ехать. Так что пусть… пусть… Черт. Нет. В пару шагов Перси преодолевает расстояние между ними, тянет его за воротник футболки на себя и коротко целует в щеку. Буквально секунда. Отстраняется и… — Дурак. Ты такой дурак, Макс. И вылетает из квартиры так, как будто ее и не было. *** Открывшего ей дверь Рому, кажется, опять хватил удар, когда он увидел Перси в совершенно расстроенных чувствах. — Ты чего… — начинает было Соболев, но Перси, на ходу снимая обувь и куртку, пролетает мимо него, уже в коридоре сталкиваясь с сестрой. Она вцепляется в Дафну мертвой хваткой и, как и тогда, тащит ее в сторону кухни. За секунду до того, как хлопнуть дверью, Перси предупреждает Рому: — Только посмей подслушивать! Наконец они остаются вдвоем. Дафна садится, Перси рядом. Вцепляется в ладони сестры своими трясущимися пальцами и умоляет: — Посмотри меня! Пожалуйста. Пожалуйста, скажи, что я выжила из ума… Так ей будет не настолько больно, когда Макс уедет. А Дафне и смотреть не надо. Афродита мигом оказывается здесь одним только дуновением летнего ветерка из приоткрытой форточки почти в середине декабря. Дафна чувствует разбитое сердце сестры. Чувствует ее боль, смятение, отчаяние, желание провалиться сквозь землю и… желание все равно жить ради… Биения чужой жизни. Крошечной, почти ускользающей пульсации. Младшая Булгакова помнит это чувство. Когда энергия ещё настолько мала, прямо-таки крохотна, что почти не прощупывается. Но Дафна узнает. Примерно то же самое она ощутила, когда впервые касалась собственного тогда ещё плоского живота после того, как Рома оказался рядом в один из важнейших моментов в ее жизни. Когда она узнала, что ждёт ребенка от Олега. — Перси… — полузадушенно хрипит сестра. И Дафна кладет руку ей на низ живота. У самой сердце колотится неистово, и даже Марк пинается. Чувствует двоюродного братишку, да? И… Стоп. Стоп-стоп-стоп. О, Эрос! — Перси! — совсем уж пищит Дафна. — Светленькие. Он кудрявый, она прям блондинка. Близнецы. — Ты помнишь? Помнишь, что говорила мама? У нее был выкидыш, а потом появились мы… Двойняшки. Дафна сейчас от восторга захлебнется. Она тут же подрывается со стула, обнимая Перси, и… Так забавно, когда ее уже такой большой живот соприкасается с ещё плоским сестры. Сестры. Ее близняшки. — Соболевы, ага? — и младшая смеется, даже не понимая, что делает это сквозь сентиментальные слезы. — Он уезжает в свой гребанный Амстердам, Даф! Получается громче, чем следовало, но Перси уже не может думать. Двое. Двое детей. Это только вдуматься… мальчик и девочка. Кудрявый. И блондинка. У нее не было сомнений. Даже мысли о том, чтобы сомневаться. И хочется сейчас плакать, как Даф, от счастья, хочется радоваться, что все получилось, хоть и случайно, хоть и неожиданно, но получилось ведь! И теперь она не подведет их, не подведет своих малышей, самой хорошей мамой станет, она обязательно, обязательно… А в итоге — рыдает. Скулит на плече у сестры, насквозь пропитывая футболку Олега слезами. Страшно. Страшно. Они ведь с Дафной росли в семье, где папа всегда поддерживал маму. У самой сестры — аж два мужа, дающих ей в два раза больше опоры. А Перси… Перси… Перси слабая. — Я ведь… я хотела… хотела сказать… А он сразу… я, говорит, уеду… Оставайся тут, Рома будет не против… Я и так задержался… А я… я… а как же я?.. А ты опять — уши развесила. Размечталась о чем-то. Он ведь сразу дал понять, что ничего не будет. Гасился от нее, из комнаты через раз выходил. Ну, помог с жильем — просто решил, что обязан. Она ему не нравилась. А он ей?.. — А я же… я же… Мне с ним так… хорошо было… потому что про меня думал, понимал, даже… даже тогда… Помогал вот… извинялся, к Саше обещал свозить… Даже сейчас… «живи здесь»… И мальчики мои… обожают его… Он даже с Наполеоном угадал, понимаешь? И в итоге… просто… просто… И опять задыхается от своих рыданий. Успокоиться не могла. Одной рукой сестру обнимала, а второй — гладила живот. Плоский еще. Когда-нибудь будет даже больше, чем у Дафны. Ведь детей там… двое… Мальчик и девочка. Близнецы. Почти как у мамы. Близнецы. Которые никогда не узнают своего отца?.. — Не говори ему! Не говори ему, пожалуйста, я… я умру, если его тут буду… насильно держать… Или если скажет… того… на аборт… А он скажет, наверное… А я… я такая дура, Даф… — Чш-ш-ш, — а Дафна укачивает ее в своих руках, как маленькую… И вспоминает. Вспоминает, что у самой такие же мысли про Олега были. Она сама даже про аборт подумала тогда, потому что… Была уверена, что Шепсу это все не нужно. И Рома отговорил. Рома все решил. Рома позвонил Олегу, несмотря на то, что у самого все разрывалось внутри от мысли, что любовь его жизни будет строить семью с другим. То, чего Соболев всегда сильнее всего и боялся. — Я ему не скажу, — мгновенно принимает решение младшая из сестер. — Обещаю. Максу — нет. Перси попросила. Она тоже молчала, когда Дафна в такой же ситуации умоляла ничего не говорить Олегу. Но про кое-кого другого никто ничего не говорил. — Перси, родная, я налью тебе своего лавандового чаю, хорошо? — и она гладит сестру по волосам, заправляет их за уши. — Садись. Все будет хорошо. Я клянусь тебе. А сама аж на части рассыпается, пока чай этот делает. Руки трясутся. Ставит перед Перси кружку, улыбается ей совершенно искренне, но потом щебечет что-то о витаминах… Первое, что в голову пришло. Вылетает с кухни пулей. Мужья не соврали — оба с вытянутыми лицами сидят в гостиной, но явно не подслушивали. Просто обеспокоены. — Олеж, — выдыхает Дафна. — Мне пиздец как срочно нужен отвлекающий маневр в виде твоего вселенского спокойствия. Посиди с Перси буквально пять минут, чтобы она ничего не заподозрила, ладно? Я вам скажу… Но вы ничего не знаете. Перси беременна. Поэтому я ахуеть как нуждаюсь в ваших проверенных талантах. Олеж, с тебя — спокойствие, Ромочка, с тебя… Сейчас все объясню. Надо поговорить. Олег вопросов даже не задает — в моменте поднимается, коротко целует Дафну в висок и направляется в сторону кухни. Только такое… горько-ироничное осознание в голове мелькает. Тогда, в истории с приворотом, он сам покупал для Перси таблетки экстренной контрацепции, чтобы она не забеременела от Арти. Ребенка от Саши она потеряла. А сейчас вот… попадание с первого раза, блять. Олег слишком верит в знаки судьбы, чтобы такое проигнорировать. И хотя с кухни доносятся рыдания Перси, вот сейчас Шепсу кажется, что… все будет хорошо. Рома тем временем тоже подрывается. Шестеренки в голове работают слишком быстро, и он даже не тормозит ни секунды. Даф говорит, что Перси беременна. Она рыдает. Макса рядом что-то не наблюдается. И значит… — Он что, кинул ее, что ли?! — воинственно шепчет Соболев. Мечется по комнате пару секунд, пытаясь найти телефон, а когда обнаруживает айфон, хватает его так, что руки сводит. — Пиздец, Макс, да я тебя сейчас… И в моменте останавливается все же. Косится на Дафну… и улыбается вдруг. Даже смеется. — Я тебе говорил, что тогда я заманивал Олега домой предложением переломать мне ноги? — интересуется Рома в итоге. — А в итоге вон как… Дафна нервно смеется, хотя саму всю трясет. Но она верит, что Рома, ее Ромашка, что он все решит наилучшим образом. — Не говорил. Но ты же в курсе, что, если бы переломал, я бы его покусала? И совсем не нежно. Сердце устраивает инфернальные пляски, пока Дафна стоит рядом с Ромой и с замираем дыхания слушает оглушительные гудки в его телефоне. Слишком долго, блять. Потому что Макс, что называется, немного преисполнился. У него никогда не было такой проблемы, как у Ромы — он в том, чтобы его любили, не нуждался. Всю жизнь в этом был уверен. Но в итоге… Страх перед этим чувством оказался у братьев общим? Только у младшего в свое время он перерос в ревностный контроль своей девушки, то у старшего — в трусливое бегство. Когда Перси уехала, Макс ещё долго сидел на кухне и все на торт недоеденный пялился. Порадовал, блять. И почему тогда самому так тоскливо? Не раз же девчонкам отказывал. Уходил молча. Деймос и Фобос смотрят на него осуждающе, но ластятся все равно. Прям как Перси с этим своим поцелуем. И у Макса все еще очень плохо с концепцией времени, да. Он даже не понимает, что уже вечереет. По ощущениям… Полчаса максимум прошло. И потому, когда у него звонит телефон, Соболев-старший теряется и тупо пялится на экран. Фотка их с Ромой, когда им по двадцать и четырнадцать было соотвественно. Блять… Перси же у Дафны. Кого-то сейчас будут жестко унижать. И этот кто-то даже ни слова не скажет в ответ. — Она… у вас?.. — тихо интересуется Макс, отвечая на звонок. Дафна рядом с Ромой вздрагивает. — Представь себе, блять. У нас. Рыдает навзрыд. Сейчас только Олег своей магией и успокоит. Наверное, такие новости надо было преподносить как-то помягче, что ли. Но Рому несет. Несет точно так же, как и тогда, когда он, даже обдолбанный, понял, что в жизни не позволит Дафне сделать аборт. Когда потом, аж задыхаясь, умолял Олега переломать ему ноги, только чтобы он вернулся к Дафне. Потому что понимал, насколько для нее это важно, какой замечательной мамой она станет и как сильно будет ненавидеть саму себя за то, что избавилась от него. Где-то во второй половине января Марк наконец покажется миру, и то, какой счастливой Дафна была сейчас, какого абсолюта достигла их любовь на троих в том числе благодаря великому шкету, лишний раз убеждало Рому в одном. Он часто лажал, но… тогда он сделал все правильно. Вот и теперь. Рома видел, насколько плохо и больно было Перси. Сам такой был — замыкался в себе, тихо умирал под броней мнимой жизнерадостности. Видел ее сломленной, совершенно пустой тогда, под декабрьским снегом, промерзшую, но как будто не чувствовавшую этого от внутренней боли. Он видел, как она расцвела на мгновение, когда встретила Макса, и как быстро погасла снова, когда он от нее старательно гасился. А как она смотрела на Максона тогда, в Роминой бывшей квартире? Блять, да почему в этой семье по итогу умный только Рома? Он сделал все правильно тогда, когда защитил Марка, убедил Дафну в том, что она будет лучшей мамой, вернул Олега. Сделал все правильно тогда, когда сорвался с ними посреди ночи из своей квартиры. И вот сейчас Рома тоже сделает все правильно. Ради своего брата-придурка и Перси, на долю которой выпало слишком много боли. — Ты знаешь, что я не такой, как Серый. Я не лез никогда в твою жизнь, как и ты в мою. Не говорил, что правильно, а что нет. Ну как будто бы… не мне это было говорить. А сейчас, блять, я молчать не смогу. В Амстердам, наверное, собрался, да? Мол все, задержался, всех замучал уже… Я же тебя знаю. Потому что вот эта вот херня у них тоже была общая. Пока Рома не… позврослел. Буквально. Сказал бы ему кто, что однажды он будет учить Макса жизни, так не поверил бы. Но… — Сидишь там, тухнешь сто проц, думаешь про необходимые жертвы. Ссышь, что я тебя унижать буду. А я буду. Потому что я не понимаю, как можно было не видеть, как она на тебя смотрит. Как аж с ума сходит вся от желания обнять. Как она расстроилась тогда, что ты явился, блять, на свет только тогда, когда мы пришли, а не к ней. Я не понимаю, как, блять, можно было трахнуть так, что она у нас тут на кухне от счастья задыхалась, подарить внимание, которого у нее и не было, блять, никогда, заботиться, а потом такой «Кто куда, а я по съебам». А я-то тебя знаю. Знаю, что вот этой вот всей херней ты бы просто так не занимался. И я не понимаю, как, как, блять, можно так настойчиво пытаться проебать все! Не орать. Если Перси спалит, что он сейчас разговаривает с Максом, она ни Дафну, ни Рому в жизни не простит. И хотя в успокоительном таланте Олега Рома не сомневался, все-таки продолжил тише: — Ее этот мудак унижал, как мог. Крутил так, что они с Дафной чуть не рассорились совсем. Обвинял еще в измене, когда ее приворожили и тупо воспользовались. Всегда обвинял. Мать его угрожала. Бывшая хуйню разводила. Перси тогда сбежать ото всех пыталась. Потом бешеная осетинская женщина снесла ей пол-лица об кирпичную кладку. Я сам видел, там пиздец. А потом еще выкидыш. И тут ты, блять. Принц на белом коне. Только ссыкун, что пиздец. Сделал все, чтобы она точно влюбилась, а потом такой «Ой, бля, нет». И знаешь, к чему все это привело? Она беременна, блять. От тебя. А ты ей про Амстердам. На мгновение Рома затыкается, чтобы просто отдышаться. А в итоге, когда он заговаривает снова, даже тон меняется на тот самый, взрослый и ужасно серьезный, которым он говорил о детях тогда. — Но мне поебать. Честно. Хочешь — езжай. Ты знаешь, что я не буду тебя удерживать. Но поверь мне. Даже если Перси захочет сделать аборт, я руками и ногами упрусь, потому что я вижу, как это для нее важно. Я знаю, что она себя убьет, если убьет их. Не-ет, придурок. Я этого не допущу. Она мне как сестра, блять! Если ты сейчас свалишь, твой ребенок… Дафна показывает ему два пальца. Рома аж закашливается от неожиданности. — Твои дети появятся на свет. И они будут жить без тебя. Самыми счастливыми, самыми классными. Я сам сделаю так, что у них будет все. Я же сказал, что у меня в сердце хватит места на всех. А я уже люблю своих племянников. И буду любить их за тебя тоже. И у них будет самое шикарное детство, они будут самыми счастливыми, и никогда в жизни даже не задумаются о том, что их папаша-ссыкун их кинул. Они никогда не будут чувствовать себя недолюбленными, обделенными чем-то. Я для этого все сделаю. А ты будешь чахнуть в своем сраном Амстердаме, зная, что оставил детей без отца, и растоптал девчонку, которая решила тебе довериться. Все. Вот так. Осталось только по столу хлопнуть в лучших традициях Михаила Афанасьевича. — Все. Я свое слово сказал. И ты понимаешь, что я его сдержу. А теперь выбор за тобой. Тишина. Дафна стоит рядом с Ромой, затаив дыхание. Она в моменте просто… Просто… Помнит ведь каждое Ромино: «твоя долбанутая семейка», «твоя ебанутая сука-сестра». И нет, она всегда знала, что он говорил это от боли. Потому что они его не принимали, плевали на то, что она Дафну любит так, как умеет, но всем своим нутром, что сама Дафна жить без него не может. Она тоже на них злилась. И на отца, и на Перси. Но сейчас… Она слишком хорошо знает своего Соболева. Он бы все равно сказал Максу все то, что сказал, даже не извинись Перси перед ним. Не в этом дело. Просто… Роме дорого все, что дорого Дафне. Так было всегда. Фильмы, музыка, места, вещи… А теперь и люди. — Во сколько вы завтра выезжаете на испытание? — вдруг, спустя вечность мыслительным процессов, звучит привычно низкий, хриплый, но непривычно серьезный голос Макса. — Напиши мне время и адрес этого вашего Стахеева. Мне нужно встретиться со съемочный группой. Этот хаотик-мозг опять сгенерировал что-то, по его мнению, блять, гениальное. И старший Соболев отключается. Вот так. Без слов. И пусть Дафна не знает Макса так хорошо, как знает его Рома, даже по одним суткам, однажды проведённым вместе, она поняла, что он — открытая книга. Действия, конечно, не предугадаешь, но эмоции прочесть — запросто. Он преисполнился. Теперь точно. И как только звучат гудки, Дафна хватает Рому за руки. Откидывает его телефон на диван и просто смотрит в глаза. Как кошка, блять, на блестящий новогодний серпантин. — Я не буду снова говорить, что люблю тебя… Хотя нет, скажу. Ром, люблю тебя пиздец. Но вообще-то изначально собиралась сказать, что… Я тебя вижу. И всегда видела и знала, что ты… Именно такой. О, Эрос, ты знаешь мой язык любви… Сам меня ему учил. Старательно. И если бы моя сестра не рыдала на кухне, я бы прямо сейчас встала перед тобой на колени. Рома смеется, прижимая ее крепче к себе и шально целуя в висок. Только почти сразу губами по шее мажет, потому что… у них ведь язык любви один, да. И из Ромы сейчас любовь так и перла. Хотелось трогать. Целовать. Ласкать. Но… — Еще успеем, — нежно-нежно шепчет он, оставляя поцелуй за мочкой ее ушка. — Еще много успеем. Ты еще не представляешь, как я тебя залюблю, моя сильнейшая. Даже не буду просить прощения у Олежи. Но сейчас… А сейчас как отходняк. Серьезно, даже руки затряслись. А эмоций становится даже больше. И Рома, продолжая лениво Дафну целовать, воркует: — Ну ты представь! Мы с тобой — дядя и тетя! И сразу дважды! Максон придурок, конечно, но бля, меткий… с первого раза… — Знаешь, я помню, как Перси соблюдала приметы, чтобы не забеременеть, когда забеременела я, думая, что я этого не замечаю… — смеется в ответ она. А у самой прямо… То-это-самое от того, как он ее губами касается. Родными губами, которые подарили ей первый поцелуй, а теперь… Дарят дрожь по всему телу. Остаток дня проходит странно. Как минимум потому, что все, кроме Перси, знают, что завтра что-то будет. Дафна даже ненароком добавляет те самые успокоительные капельки, которые можно беременным, которые давал ей Рома, потому что… Ей нужно хотя бы элементарно поспать перед финальным испытанием. А Олег так удачно занят стримом… Прекрасно все понимает, усмехается только и головой качает, когда очень загадочная Дафна уводит Рому за руку. Самому недавно перепадало, счет уже неравный. А младшая из близняшек, действительно, уводит Соболева в свою бывшую спальню с самым деловитым видом. Как хорошо, что в этой квартире аж четыре комнаты. Сама-то троица занимала спальню родителей девочек, а вот та комната, которую Рома с Дафной в свое время успели облюбовать, так удачно пустовала. И уже тут она давит ему на плечи, почти доминирующе заставляя приземлиться на кровать, а сама, как и обещала, о-о-очень медленно опускается на колени, устраивая локти у него на ногах, чтобы томно изречь: — А ты помнишь, как я делала это в первый раз? Сама предложила. Не ожидал же небось, да? Так вот… Мне всегда пиздец нравилось… И заставляет его чуть привстать, чтобы спустить домашние штаны вместе с бельем — Дафна не церемонится. Только… Замирает на мгновение, обращая внимание на порозовевшие шрамы на ногах. И, на контрасте со своими речами и тоном, не разрывая зрительного контакта, целует каждый. А рукой… Уже мимолетно кончиками пальцев по члену пробегается. Нет, все же немного подразнит. Рома дергается рефлекторно навстречу ее ласкам, потому что жизненно необходимо получить больше, а одновременно с этим — как же, блять, хочется обратно штаны натянуть. Не потому, что не нравится — ему пришлось губу закусить, чтобы не сорваться на громкий стон просто от того, как она на него смотрит. Все дело в том, что… — Ожидал и не ожидал одновременно, — сипит Рома уже абсолютно сбившимся тоном. И со стороны кажется, что она как будто ничего особенного и не сделала. Но для него, всегда такого чувствительного именно к ее ласкам, этого уже было много. — Вроде такая… феечка невинная, краснела тогда… А вроде в первый раз сама раздеваться начала… И в итоге все-таки вздрагивает опять. Сам на чертовы шрамы не смотрит почти. И шепчет абсолютно смущенно, неловко даже: — Мерзко, наверное… Не трогай их лучше… Не хочу, чтобы тебе… мерзко с меня было… Ему вот за эту красоту все равно стыдно еще. — Ром, я тебя за Романа-младшего сейчас укушу, если ты будешь думать, что мне может быть мерзко хоть с чего-то, связанного с тобой, — невозмутимо парирует Дафна. — В тебе красиво всё. И шрам от Цербера, и те, что ты нанес себе сам. Тебе было больно. Ты справлялся так, как получилось. Я до сих пор корю себя за каждый шрам, но… Знаешь, ты — как произведения искусства, на которые повлияло время, но каждая трещинка делает их только ценнее. И теперь тянется к его рукам, проходясь губами по обоим исчерченным уже белыми полосками запястьям. — Не сбивай меня, пожалуйста, — и вновь у нее этот менторский тон. Вроде просит, а вроде приказывает. В следующее мгновение ее губы перемещаются уже на его живот, в ход идет язык — влажная дорожка тянется от пупка до лобка. И только потом Дафна намеренно вновь поднимает взгляд. Хочет, чтобы Рома смотрел на то, как язык касается головки. Играючи, дразняще, слишком мягко. Чтобы он видел то, как ее серо-зеленые глаза почти чернеют. Сама-то, блять, течет уже хлеще, чем в их самый первый раз, но ей слишком нравится… — Знаешь, что я тоже всегда любила? — решает Дафна признаться вслух, отрываясь всего на мгновение, но уже берясь рукой за основание члена. — Твой вкус. На мгновение Рома сдается. Тянется рукой к ее затылку, как будто бы хотел подвинуть ее ближе и просто трахнуть в рот, как часто делал, блять, раньше, но на деле — просто убирает ее волосы от лица, чтобы не мешали. Неа. Раньше бы — не удержался точно. А сейчас — буквально позволяет делать с собой все, что ей только захочется. Искусство? Нет. Вот такая вот Дафна, показывающая другую сторону любви — это настоящее искусство. Он же, блять, нарисует. Когда-нибудь. Тексты сочинять же научился. — Ты вкуснее. Я жалею, что не попробовал тебя раньше, — откликается Рома жарким шепотом. Даже голос сел. — Когда я могу раздвинуть твои ножки… И тебе так отчаянно хочется их сжать, чтобы коснулся скорее… И чего, блять, только стоит ощущение, когда я в первый раз коснусь тебя языком, а ты сжимаешься вся… Пиздец. Он сейчас позорно кончит как девственник, не иначе. Но от одних только воспоминаний в жар бросает. — А когда я тогда вошел в тебя языком? Хочешь, повторю? Ты тогда так стонала, а я думал, что сам кончу, если доведу тебя до оргазма языком… Хочешь, да? Мне даже не понадобится входить в тебя пальцами, в тебя, такую всегда нуждающуюся… Мне хватит языка. Опять понесло. От нетерпения. И сейчас Рома тоже смотрит ей прямо в глаза, а в итоге это его дрожь пробирает. — Я заставлю тебя кончить на моем языке. И поверь, блять. Я после одного раза не остановлюсь. Даже если будешь умолять. Блять. Дафна снова отвлекается, но только для того, чтобы облизать губы, на которых блестела его смазка, и хрипло прошептать: — Если ты хочешь, чтобы я кончила раньше тебя, пока сама же тебе сосу, то продолжай в том же духе, конечно. От языка. Ага. От твоих слов, любовь моя. Раньше грязные разговорчики в постели себе позволял только Рома, но Дафна, однако, тоже вошла во вкус. И уступать не собирается. Теперь она обхватывает его губами, сразу берет целиком, так глубоко, как может, а потом… Выпускает изо рта. Сейчас он в ее власти. — Ты готовься. Знаешь же, что я всегда принимаю все до последней капли. Особенно от тебя. И сама проводит головкой по своим губам. Очень медленно — сначала по нижней, потом по верхней, чтобы следом вновь взять в рот до конца. Чередует чувственную плавность с чертовски пошлым, распаляющим нарастанием темпа. Втягивает щеки, чтобы усилить эффект. Потому что ей так, блять, нравится, когда ему с ней хорошо. Одной рукой помогает себе, а второй чуть царапает его живот, проходясь острыми ноготками вдоль выпирающих ребер. Сейчас она… Отчетливо так понимает, почему ее тогда так развезло, когда… Аж чуть не изменила Олегу. Думала, что привыкла видеть Рому раздетым, а в моменте, соскучившись… И когда он ее обнял… О, эта манящая шея, еб твою ж мать. Дафна реально любит каждый миллиметр его тела и души. Самым сложным для Ромы оказалось просто, блять, себя заткнуть. Во-первых, дома Перси. Во-вторых, Олег, блять. Потому что… нет. Рома бы сейчас скорее умер, чем просто бы, блять, поделился. Вот именно сейчас он точно будет жадным. Очень жадным. И уже даже мыслей нет, чтобы как-то ее направлять. Точнее сказать — воспользоваться этим ее соблазнительно-жарким и слишком умелым ртом. Потому что она и так слишком хорошо знает, как нравится именно ему. Потому что это стараниями Дафны у него сейчас выбило весь воздух из легких, а мысли спутались в один бессвязный комок, из которой выделялось только то, что она — суккуб все-таки. Так виртуозно им манипулирует одним только ртом, что просто… Блять. Блять. — Блять, а ведь… Это тогда со стороны казалось… что я альфа-самец, блять… Еще и учил там тебя чего-то… — Но все-таки совсем заткнуться Рома не мог чисто физически. — А в итоге чуть не умер, когда ты… когда ты просто на колени встала… Вся такая невинная, блять, а на деле… стоило только языком пройтись… И все, блять, я себя не помню, понимаешь? А в самый первый раз-то реально еще старался чего-то сдерживаться. А сейчас — хуй там. Ага, буквально. Потому что в моменте, когда Дафна опять берет в рот полностью, и кожей он чувствует ее дыхание, а членом — ее горло, у Ромы вырывается такой несдержанный стон, что можно было даже не пытаться молчать больше. Просто искусанные в кровь губы уже не спасали. Ага. Рома тоже полумер не знал. И ее этому и научил. — Блять, ты… ты… И сам не замечает даже, что выгибается весь навстречу ее рту. Хотя в моменте, когда Дафна отстраняется, и Рома так хорошо видит блеск ее слюны от того, что взяла слишком глубоко, он дразнится все-таки вполне осознанно. — Да-а-аф… — старательно стонет Рома, путаясь пальцами в ее волосах, а сам голову запрокидывает так старательно, как в лучших порно-фильмах, блять. Ей же нравится его шея, да? Вот и будет теперь еще… эротика визуальная… А она уже даже не церемонится — ей дразниться уже не хочется, ей хочется, чтобы он кончил для нее. Движения губ и языка становятся настырнее, и Дафна украдкой приподнимает взгляд, действительно, на его шею и залипая. Реально же произведение искусства, а не человек. И вот все это такое прекрасное — ее навсегда? Казалось бы, третья годовщина в том месяце была, а Дафна не устает захлебываться от восторга. И не только от восторга. А когда она доводит его до конца, до сладкой разрядки, то тоже пристально на него смотрит. Ей так нравится его выражение лица в этот момент, звук родного голоса… И стараться для него тоже не устает. Потому что сама в мир иной отлетает от того, что Роме хорошо. И как и обещала — когда он изливается ей в рот, Дафна, четко глядя глаза в глаза, демонстративно проглатывает. У самой дыхание к чертам сбилось, а между ног так жарко и мокро, что почти течет по внутренним сторонам бедер. Белье насквозь. Довел, блять. Но ещё от пары шалостей не удерживается — оставляет совсем легкий, невинный чмок на головке (контраст, епта), чтобы затем перейти к его шее и разом оставить россыпь из мелких засосов. — Надеюсь, ты выполнишь свои угрозы, м-м-м? — с лукавым смешком тянет она, усаживаясь на диван. — Потому что я просто улетаю, когда ты это делаешь, солнышко. — Я бы не назвал это угрозами, радость моя, — воркует Рома, заставляя ее лечь, чтобы удобнее было. — Это было обещание. А у самого-то, блять, такие приятно-ватные и непослушные руки, и в голове аж звенит от того, насколько было хорошо сейчас. И всегда. Только с ней. С ней одной. Но приступать сразу Рома коварно не собирается. Сначала медленно-медленно поднимается с поцелуями по ее лодыжке выше. Не может не коснуться губами и красных от стояния перед ним коленок, чтобы потом, переходя ближе к внутренней стороне бедра, не сменить губы на язык, проходясь то всей поверхностью, то самым кончиком, вырисовывая хаотичные узоры. Чем выше поднимался, тем больше ее мурашило, и Рома продолжает дразниться, обжигая влажные дорожки от своего языка дыханием. Не то что бы это была именно месть. Просто… как приятно было ее дразнить. Слушать, как учащается ее дыхание, прекрасно понимать, как она кусает губы сейчас. Блять. Стоило затягивать столько, чтобы насладиться ей в полной мере сейчас. — Ты такая сладкая, знаешь, — шепчет Рома, проходясь языком чертовски близко от кромки белья. И правда ведь. Даже бедра влажные. — Плохая девочка так сильно возбудилась просто от меня? Сочту за честь. И нет, от белья он ее все-таки избавляет — не настолько садист. Но языком в первый раз проходится медленно-медленно, самым кончиком, просто чтобы еще немного сладко помучить. — Просто от тебя, — передразнивает Дафна, уже задыхаясь, как и он до этого, от самого минимума. — Это не просто, Ром. И да — стоит признать, что, может, и неплохо, что он не делал этого до свадьбы. Так ощущается ещё более… Долгожданно. И главное — Дафне крышу сносит от осознания, что Роме самому нравится процесс. Она невольно разводит колени ещё шире, чтобы дать ему больше простора. И эти мелкие касания до уже готового клитора реально просто… Инфаркт, разрыв аорты, сладкое, томное, тянущее ощущение между ног. И правда в том… Что Дафна тоже не сдерживается. Стонет через плотно сомкнутые полные губы, почти скуля. Она рефлекторно подается бедрами ему навстречу, так отчаянно желая большего. Почти пищит, как котенок, прямо как в их первый раз, когда он впервые коснулся ее. Но то были пальцы, а сейчас — горячий, влажный язык… И Дафна могла бы содрогнуться уже только от одного осознания, но, черт возьми, не хочется, чтобы все закончилось быстро. — Ро-о-ом, — теперь уже не заткнуть ее. Муж и жена — одна сатана, черт возьми. — Я тебя люблю-ю-ю… И пока он ласково дразнит ноющий бугорок, одновременно даря волны мурашек и желание просто, блять, самой прижать его голову ближе к себе, Дафна все равно гладит его по затылку очень нежно. Хотя… Внезапно появившееся доминирующее начало дает о себе знать. Она не давит на него, нет, но все равно не удерживается от того, чтобы не сжать пальцами светлые пряди его волос. — Я же привыкну… — и даже звучит почти плаксиво. — И буду требовать. А Рома даже не пытается сделать вид, как будто бы не готов был умереть просто от того, как она сжала его волосы. И теперь навязчиво хочется коснуться себя, потому что его опять предательски ведет просто от того, как она стонет и умоляет, но нет. У Ромы в планах было с ума свести еще и себя, потому что ему жизненно необходима была хотя бы собственная рука, но… Кончить просто от того, что хорошо ей, даже не притронувшись к члену? О да. Рома даже не сомневался, что сможет. И сейчас он отстраняется всего на секунду, чтобы снова коснуться губами внутренней стороны бедра и самым невинным тоном поинтересоваться: — Думаешь, я не хочу, чтобы ты требовала? Я ведь дам тебе все, что ты потребуешь. И наконец усиливает ласки. Проходится языком по всему лону, чтобы в итоге с нажимом коснуться клитора. Сначала — почти невинно, самым кончиком, а потом, делая стимуляцию сильнее, прижимаясь к нему губами, начиная посасывать с такими чертовски пошлыми влажными звуками. И снова — останавливается, чтобы обвести ноющий бугорок по кругу кончиком языка, собирая влагу, а потом опять прижаться губами. Обещал же, что никаких пальцев. Только язык. В вопросах удовольствия Дафны Рома свои слова всегда держал. Он тогда учил ее — теперь он сам учится на ней, потому что хочется. Пробует. Чисто интуитивно, щелкает по клитору языком, как если бы касался ее пальцами сейчас, и тут же получает очень яркую реакцию. — Как там ща пиздюки говорят? Души меня, Дафна Соболева-Шепс, — смеется Рома. — Умереть между твоих бедер было бы самой прекрасной смертью. И снова припадает к ней губами, подключая язык, и останавливаться в этот раз не собирается. Дафна неосознанно толкается бедрами ему навстречу, как будто быть ещё ближе — вообще возможно. И… Гори сарай, гори и хата, да? Потому что она больше не может сдерживать легкие вскрики. И закрыть рот тоже не может. Губы безбожно пересыхают от столь учащенного дыхания, и приходится периодически их облизывать… Тогда Дафна понимает ещё и то, что на них все еще остался его вкус, и происходящее становится ещё более сладостно-невыносимым. Ее распирает от любви и откровенной похоти так, что органы чувств разом сходят с ума — в ушах звенит, перед глазами звездочки пляшут, а осязательно… Она может думать только о том, что сейчас вытворяет с ней его язык. И Дафна смелеет окончательно. У Ромы, блин, болтать без умолку и научилась. — А ты знаешь… — скулит девушка между отрывистыми вздохами. — Что я представляла себе этот момент едва ли не с самого начала… Я помню, как ты ещё до нашего первого раза писал мне все те сообщения и… О, Эрос, как же я радовалась, что мы с Перси жили в разных комнатах. Ты ещё тогда спросил, фантазировала ли я… Было. Много раз было. Я представляла себе и то, как ты меня касаешься, и как я тебя… Но приходилось управляться… Самой… А потом ты взял меня впервые, и я поняла, что тактильные ощущение с тем, кого любишь, ощущаются гораздо… Ярче. А что? Ему можно делиться подробностями, а ей — нет? — Ро-о-ом… — удовольствие накатывает волнами, потихоньку перерастающими в шторм, приятные ощущения достигают своего пика, пока его язык так легко скользит меж влажных складок. И то, как он аж причмокивает, блять. У Дафны даже кончики пальцев немеют и на ногах, и на руках, а все ее тело — натянутая струна, что вот-вот лопнет. — Пиздец же… Я… Он тоже. Потому что Дафна коварная. Платит ему его же монетой. Потому что теперь Рома никак не может отделаться от таких ярких картинок того, как она ласкала себя, перечитывая его сообщения. А он же прямо старался, блять. Специально уходил в звенящую пошлость, сам умирая от того, что ей говорил. И тоже ведь представлял. Как она касается своей груди, как медленно скользит рукой ниже, лаская клитор, и как, может быть, даже пробует войти в себя пальцами… Аккуратно, совсем немного, потому что уже хочется, но еще волнуется, а собственных рук уже кажется мало… Блять. Блять. Блять. Это все стоило того, чтобы оказаться сейчас перед ней на коленях, абсолютно перед ним открытой. И любить ее больше жизни, зная, что она любит ничуть не меньше. Но останавливаться Рома не собирается. Ласкает ее быстрее, настойчивее, приближая к самому пику. И в моменте, когда Дафна вскрикивает особенно громко, ее бедра начинают мелко дрожать, и она сама сжимается под его губами, а сам Рома… Аж в глазах темнеет на секунду от яркости ощущения. Он и сам не понимает, что стонет вместе с ней, так и не оторвавшись от ее лона. И даже руки, держащие ее бедра сейчас, трясутся, потому что… блять. Себя-то в итоге так и не коснулся. Но накрыло так сильно, как будто пустил в ход руки. Просто потому, что ей было хорошо. Так хорошо. Но Рома же не садист. Наверное. Ненадолго он все же поднимается, чтобы ее лениво-ласково зацеловать. Отдышаться дать. И только потом, тоже зеркаля засосы на шее — даже в тех же местах старается, — Рома самым вкрадчивым тоном интересуется: — Ты же помнишь… что я обещал не один раз? — Так не пойдет, — хрипло смеется Дафна, притягивая Соболева к себе для жаркого поцелуя. А сама хитрая, да. Скользит рукой вниз по его животу, чтобы почувствовать именно то, что хотела, — По-моему тебе тоже одного раза маловато, да? Это напоминало их поездку в Питер. Они и в Москве всегда вели себя крайне непристойно, но когда отправились в первый совместный отпуск, то будто совсем с катушек слетели. Ох уж эта крыша с видом на дворы-колодцы… — Компромисс? — с самым невинным видом предлагает Дафна, вновь заставляя Рому упасть на диван. — Мы ведь, зная нас, ещё поссоримся, кто первый кого ублажает… Она-то со своей акушеркой уже выяснила все позы, при которых можно сексом заниматься на ее сроке, да. Не выдержала бы просто иначе. И один из этих вариантов — просто Рому оседлать. Что Дафна и делает. Она не церемонится — опять. Только не после того, как они свели друг друга с ума ртами. Она медленно опускается на вновь возбужденный член. Даже слишком медленно. Но двигаться сразу не начинает — сначала снимает с себя футболку. Ведь с такого ракурса открывается вид на грудь, что еще прилично подросла из-за беременности… Ладно. Если Дафна задалась целью свести Рому с ума, то сейчас у нее это успешно получается. Только просто лежать он категорически отказывается. Почти сразу приподнимается для того, чтобы ее поцеловать, начиная двигаться. Медленно, но под таким углом — очень глубоко. С губ опускается ниже, на шею, ключицы, чтобы по итогу медленно обвести языком один сосок, одновременно с этим играя пальцами с другим. — А вот представь, — и проходится языком по ложбинке между грудей выше, чтобы прихватить зубами ключицу, — в этом доме скоро будет аж… три преданных поклонника твоей груди. Главное, блять, не подраться. Какая ужасная получилась шутка. А Роме все равно так абсолютно… хорошо. Шутить тупые шутки, целовать ее, ласкать ее грудь, двигаться в ней. Что вообще с Дафной могло бы быть плохо? И только потом доходит. Специально, да? Продумала все? Или случайно? Потому что сейчас, по сути, их поза зеркалила их самый первый раз. Когда Рома только учился любить, только осознавал глубину этого чувства, а Дафна уже отдавала ему всю себя без остатка. Только теперь она — его жена, и Рома наконец все понимает. И сейчас Соболев так шально улыбается, возвращаясь к ее шее, чтобы прикусить и без того раскрашенную им кожу, и специально протянуть: — Сама. Давай, попробуй. Хочу… чтобы ты сама. Вспомнит же, да? А Дафна аж на мгновение замирает и… Хлопает ресничками глупенько. Не потому, что не поняла, а как раз наоборот. О, Эрос, да она же сейчас разревется от переполняющих душу чувств. Дыхание учащается само собой, потому что она вспоминает. Потому что он ласкает ее тело и грудь. Потому что он в данный момент в ней. Все как тогда. — Ро-о-ом, — привычно тянет она, но в этот раз прям… полузадушенно совсем. — Ты реально помнишь. Но не дает ему ответить сразу — сначала затыкает едва приоткрывшиеся губы поцелуем. Немного животным, но не развязным — нет, она целует его так, как целовала в тот день. Самозабвенно абсолютно. А сердце колошматит и от того, что происходит в настоящем, и от того, что было в прошлом. И она, действительно, начинает двигаться сама. Аккуратно насаживается на член, чувствуя, как с каждым толчком напряжение в мышцах возрастает, а в низу живота затягивается узел… Дафна тоже помнит. Помнит, что ответила тогда. — Я тебя люблю-ю-ю. Больше жизни, Ром, я всегда буду тебя любить, солнышко мое. Это ведь… Случайно вообще вышло. Ну, так запараллелиться. Но сегодняшняя Дафна ещё смелее тогдашней, хотя и в он времена она не стеснялась самостоятельно надеть на него презерватив, например. Потому что хотела. И сейчас, кажется, хочет ещё сильнее. А ведь летом была уверена, что это больше никогда не повторится. Что ей придется жить без куска мяса у сердечной мышцы. И вдруг этот момент кажется ещё более ценным, чем был до этого, распаляя Дафну пуще прежнего — и страстью, и нежностью. Стонов уже даже сдержать не пытается, они рвутся наружу сами собой. — И ведь… Не наврала, получается? — шепчет девушка Роме на ухо специально так горячо дыша, чтобы вызвать у него мурашки. — «Не пытайся бороться со штормом, ты упадешь за борт, а течение приведет тебя обратно ко мне». И даже процитировала ещё одну песню из их общего плейлиста, который ни он, ни она, как ни странно, за лето разлуки так и не удалили. — «Я знаю, что не должен смотреть, но я не могу отвести взгляд»… — полузадушенно вторит ей Рома, которого действительно промурашило так, что сердце забилось еще быстрее, любовью переполненное. Уже не то что через край — уже целый всемирный потоп. — «Мне не исцелиться от чувства к тебе»… А теперь он может смотреть, сколько хочет — и все равно вряд ли хоть когда-нибудь наглядится. Целовать, любить, ласкать — и вряд ли когда-нибудь будет делать это с меньшим пылом и желанием. Потому что исцеляться от нее Рома и не хотел никогда. Даже летом, когда вдруг появилась Оля, всегда так четко понимал, хотя и сказать смог только под таблетками. Она — не Дафна. Никто не будет такой же, как она. Его единственная любовь. Всегда и навеки. И сейчас, когда они двигаются в унисон друг другу, потому что Рома не смог остаться безынициативным, единственное, на что его хватает — признаваться в любви. Безостановочно, безгранично искренне. И если он сейчас задохнется от того, как отчаянно пытается донести ей то, что Дафна и так всегда знала, потому что никогда в нем не сомневалась, то… это будет самая прекрасная смерть. И в какой-то момент слишком чувствительный сейчас Рома изливается в нее, толкнувшись особенно глубоко. Первый, да. С ума свела. Потому что сейчас все было слишком. Но даже тогда не выходит из Дафны, продолжая двигаться и касается ее между ног пальцами, чтобы в итоге… Чтобы в итоге она так головокружительно сжималась на его члене, подставляя шею под новые жаркие поцелуи. И все равно — мало. Всегда будет мало. Как вообще ей можно было… насытиться? — Я неиронично буду думать только об этом, когда мы поедем завтра в эти морозные ебеня, — сбивчиво шепчет Рома, продолжая беспорядочно ее целовать. — Только об этой ночи. И о том, сколько еще будет впереди. Я тебя так люблю, я… я же правда не знал, что умею так любить… Только с тобой и узнал. Моя нежная, ты же буквально… блять… жизнь моя… — О да, премся на испытание в минус сорок, — смеется Дафна в ответ. — Но я тоже уверена, что теперь об испытании думать не смогу. Ром… Я так тобой горжусь, ты себе не представляешь. И я тоже люблю тебя, лучик. Любила и буду любить. И только отдышавшись, она понимает, что… ну нихуя они тихими не были. А комната сестры буквально, блять, через стенку. Должно быть, Перси сейчас их ненавидит. Обоих. *** Проскочить мимо экстрасенсов в особняк Стахеева — тот еще квест. И Макс этого не учел. Уж очень хотел… сюрприз сделать? Он все еще оглушен. Максимально, ибо ну… Ребенок — ответственность. А тут — двое… Соболев Максим Дмитриевич и вдруг отец. Дело совсем не в Перси — напротив, с любой другой девушкой он бы уже аккуратно обсуждал аборт, но не с ней. Даже не зная всех фактов о старшей Булгаковой, что ему выложил по телефону Рома, Макс бы так с ней не поступил. Она же буквально такая… Маленькая, ломкая. Даже сломленная. И видно, что, несмотря на это все, бесконечно нежная. А Макс… Придурок. Ромыч прав, прям в самую точку попал. Старший из Соболевых так и не был уверен с том, что готов к… отцовству? Отношениям? Да ко всему, блять. Но он знает, что не позволит Перси остаться без своей поддержки. План созрел ещё на середине Роминого монолога, вот как только слова про детей прозвучали. Макс нихуя не может объяснить свое решение, но просто знает… Что надо. Ему так надо. Ей так надо. И… их детям? И вот с утра Макс прятался за капюшоном, искренне надеясь, что финалистка Перси не почует его энергетику. Деймос и Фобос были успешно отправлены к Серому и Ланите, он от восторга едва не пищали только. А у Макса… У Макса дела. Им всей толпой ещё в Челябинск лететь. Ну, если все получится провернуть так, как рассчитывал старший Соболев. Ему удалось проскользнуть мимо Перси, стоящей поодаль на улице с Олегом и Владом. Уже хорошо. Надо только Ромыча найти. Но… Очевидно. Где Рома, там и Дафна. Эта беременная феечка как раз выпархивала из уборной, продолжая ворчать: «вот во всем беременность гладко проходит, но мочевому пузырю пизда». Рома, ждавший ее за дверью, галантно подаёт ей руку. Блять. Сбежать? Нет, уже вот вчера решил сбежать. Оказалось, бежал от матери своих детей. Если и раскрывать карты, то Дафне. К Роме у него и так было дельце. — Ребята! — Макс распахивает объятия, но эти двое не спешат к нему подходить. — Ну вы чего? Я вот все исправлять приехал. Ромыч, смогешь организовать, чтобы меня на одну съемку оператором взяли? Ты знаешь, я в репортажах талантлив. Дафна настороженно нахмурилась, но тут же напоролась на такую глупую улыбку Макса, что даже немного оттаяла. Видно, что его трясет — руки от тремора прям мелко содрогаются. Видно, что сейчас он головой, считай, кроме своего плана-капкана, и не думает. Только сердцем. А сердце говорит, что… — Ладно, я пойду к ребятам, — Дафна звонко чмокает Рому в губы. Преисполненная сегодня капец, аж светится. И вся в засосах. Часть ещё от Олега осталась, а совсем свежие — Ромины. И когда любовная ведьма отправляется навстречу второму мужу, сестра и лучшему другу, Макс смотрит ей вслед, чтобы немного оттянуть время своего очередного позора. По итогу неловко трет кудрявый затылок и спрашивает уже у брата: — Так что там с операторством? Могут мне даже не платить за этот выпуск. Я за так поеду. Потому что мне это надо в первую очередь. Рома выдерживает многозначительную паузу больше из вредности. Чтобы попреисполнялся побольше. Ибо нехер. Видел бы, как тяжко сегодня было тормошить совсем убитую Перси. Но потом младший из братьев всё-таки подходит ближе, и… Обнимает. Потому что он и так был сегодня на максимально чувствительном, а сейчас прямо волной гордости накрыло. Притащился же. Не зассал, хотя Рома прекрасно понимал, чего ему это стоило. — Скажи спасибо, что твой гениальный брат завел одну очень полезную дружбу. Ты бы видел выражение лица Коли, когда я сказал, что все во имя дуэта Соболева и Булгаковой, но не меня и Даф. Ну крутецкий мужик, я его прям обожаю, правда, — смеется Рома, отстраняясь. Хотя Коля, конечно, опасался, что им потом всем прилетит, но Рома заверил, что все решит. Ради такого дела-то. — Так что ты едешь с нами. Меня сегодня в тачку к финалистам не пустят, их там и так много, так что оно даже к лучшему. И опять смотрит. В моменте даже не верит, что сейчас участвует в плане-капкане ради… своих будущих племянников. Прямо двух. И от Макса же. Это прямо… — Не будь, как наш отец. Не беги от своих детей. Этот порочный круг надо разрывать. Я вот уже все, теперь твоя очередь. Ой, кстати! Они уже посмеялись над этим с Дафной утром, ведь Марк стал Марком просто потому, что это имя придумал Рома. И традицию не надо было нарушать. Тем более, он поучаствовал в судьбе и этих детей. Спас. Всех. Надо же. — Даф сказала, что там кудрявый мальчик и прям беленькая девочка. — А Рома при этом так любовью светится, как будто бы про своих детей говорил. — И короче, у нас тут негласная традиция, что первых сыновей Булгаковых называю я… Соболев Глеб Максимович. Я не настаиваю, — ладно, настаивает, — но прям звучит, скажи? У Макса сейчас реально ноги подкосились, когда Рома выдал это. Он ещё не понимал, что вообще отцом станет, тем более — двоих детей, а реальное имя теперь делало все… Напротив, сюрреализмом каким-то. Старший Соболев уже ненароком поймал приступ дереализации. — Глеб Максимович… — эхом повторяет он, а потом переводит взгляд на брата, несвойственно ломко для себя выдавая: — А девочку, наверное, тоже по-гречески назвать надо, да?.. Пиздец. Это же как девочка, должно быть, ебу дала, когда он Роме про ответственность затирал? Или когда про Амстердам вчера сказал… — Выезжаем! — мимо проносится кто-то из администрации, уведомляя Рому, как ведущего. — Блять, лететь в этот ваш Челябинск… — Максу реально казалось, что он не выдержит и спалит себя раньше. Но так не хотелось. Хотелось… Прям, ну чтоб красиво. Хаотично, но хорошо. — Не пиздануться бы вместе с камерой… — судорожно выдыхает старший Соболев, скорее даже для самого себя. Рома тем временем сыпался с него безбожно. Нет, понятно, конечно, что ему легко было говорить, пока собственные дети были только в проекте, но у Макса был такой восхитительно глупенький вид, что на правах младшего брата, которого обычно стебали больше всех, Рома просто не мог не хохотать сейчас. Но по плечу все-таки похлопал. Очень даже сочувственно. — Ну, у меня будет Аврора Романовна. Олежа забил Макарию Олеговну, вчера мне рассказал. Так что типа да, не отставай, — смеется младший из братьев. — Тем более, считай, у тебя-то буквально богиня. Хотя меня пиздец кринжевало, когда Саша ее звал «моя маленькая богиня», потому что, знаешь, это на деле такая максимально уничижительная хуйня… Вроде и красиво, а вроде тебя как будто даже так принижают… Но это так, лирика. Потому что самому уже не терпелось оказаться в чертовом Челябинске, обморозить себе все, что можно, но… Дафна скоро заберет свою законную золотую руку и можно будет чиллить дома втроем, не думая о всяких съемках. А потом и вчетвером, потому что Марку скоро вылезать на свет. А еще Рома теперь, блин, дважды дядя, и не от кого-нибудь, а от Перси, блин, что значит, что Дафна точно будет еще счастливее. И как бы… это ли не счастье? — И только попробуй наебнуться с камерой! Меня Колян потом уничтожит! — грозится Рома, деловито пихая брата вперед. — Все, погнали. Он тебе еще собирался последние инструкции дать… Главное только самому не спалиться. *** — Перси-и-и! — Встречал ее, первооткрывательницу финального испытания, подозрительно взбудораженный Рома. В Олеговской куртке, замотанный в шарф, в дурацкой шапке, а сияет при этом как будто у них праздник какой-то. — Рад приветствовать тебя на последнем испытании! На Перси — одна из шуб, которые им с Дафной позаимствовала Лана. Отправила курьера прямо к Стахеева. Что иронично, она была… соболевая, блять. Перси иронию оценила. Улыбнулась даже — впервые за последние сутки. Под шубой — еще слой теплой одежды, шарф, шапка, меховой капюшон, а все равно… холодно, что пиздец. Или ей просто внутри абсолютно пусто. Ледяная пустыня, в которой остались только два ростка жизни. Ее дети. Не позвонил ведь даже. А она, на самом деле, ждала, как дура. Хотя почему как? Дура. Полная. Ничего нового. — Тебе нужно рассказать, зачем эти люди пригласили нас сюда, — продолжает Соболев. Никаких конвертов, вещей или чего-то. Перси только кивает невпопад, располагаясь прямо на сверкающем в свете солнца снегу. Ей день не мешал. А вот странная тревога внутри — очень даже. Пустота внутри — тоже. В таком состоянии бесов лучше не звать. Прицепятся. К ней ладно — себя не жалко. Она за две маленькие жизни внутри себя переживала. И поэтому… придется звать силой. Перси достает нож, стягивая перчатки. Руки промерзают сразу, кожа как будто трескается, а острое лезвие разрезает ее гораздо больнее, чем обычно. Рома подлетает к ней, снова забывая о всякой субординации, и судорожно шепчет: — Хоть одну перчатку надень, блин! — Не хочу, — шепчет Перси в ответ, прежде чем начать собственной кровью, прямо на снегу, рисовать пентаграмму и призывать местную нечисть. Свечи зажигать смысла не было. А вот так — со всеми сигилами, с правильными читками, на кровь беременной чернокнижницы, дочери Михаила Булгакова, они слетаются как в те самые времена, когда она еще была девственницей и лакомым кусочком. Или… дело не только в ней?.. — Твои-и-и-им делом займутся… Ему твоя сила достанется, а она помогать будет… Да-а-а… — шелестят ей на ухо, и Перси невольно улыбается снова. Папа обрадуется. Наверное. И ей самой радостно. Ведь думала же однажды… что своих детей учить будет… Своих детей. О, Сатана… До нее когда-нибудь снизойдет осознание?.. Прямо перед глазами вдруг мелькает клыкастая черная пасть. Замирает буквально в миллиметре от нее и смотрит. Перси смотрит в ответ, выжидая, понимая, что от нее чего-то ждут. И тогда когтистая лапа вдруг указывает куда-то в толпу и почти рычит: — Смотри! Она смотрит. Бездумно мажет глазами по наблюдателям, по собирающимся зевакам, по Роме, не понимая, чего от нее хотят. Оборачивается к съемочной группе, как ищейка, что-то старательно выискивающая… и вдруг — как толчок. Как удар по голове. И земля бы в моменте из-под ног ушла, если бы не сидела. Она только сейчас поняла, что с одной из камер стоит не Коля. И сейчас совершенно глупо, растерянно хлопала глазами со смерзающимися ресницами на… Макса?.. А он широко улыбается ей, как ни в чем ни бывало. Удерживает тяжеленную камеру на плече все же более, чем ловко, и умудряется даже показать ей большой палец вверх. — Давай, — шепчет одними губами. Ему же ведь… Интересно ещё. Впервые видит магию вживую. Хотя, признаться, от вида ее крови Макса начинает немного колбасить. Надо будет с ней договориться, чтобы так не делала… Макс подходит ближе, чтобы взять крупный план. Видит, как ее аж потряхивает. Если бы не аппаратура, обнял бы прям сейчас, чтобы показать — спокуха, чертовка, я рядом. Но он покорно подождёт, пока она выполнит свою работу. Правда, не удерживается и весело подмигивает. Самому так нервно, что настроение прям… клоунить, да. Бесы ехидно крутят вокруг нее круги, хихикают, облизываются почти, потому что у Перси сейчас так глупо стучит ее не менее бестолковое… влюбленное?.. сердечко. Для них тут — благодатная почва, работать с ней сегодня — одно удовольствие, потому что чувств слишком много. От отчаяния, абсолютной растерянности, страха до такой… предательской нежности. Сорвался. За ней. Значит ли это, что…? Перси приходится надавить сильнее на порезанную руку, чтобы кровь пошла сильнее — и чтобы себя заодно в чувство привести. Бесы всей дружной адской гурьбой лезут собирать капли, а сама девушка поворачивается к Роме, мгновенно догадываясь, кто разболтал, и шепчет одними губами: — Ну ты и сучонок, конечно. Рома в ответ улыбается с самым невозмутимым видом и в итоге помогает ей подняться. И Перси наконец даже распрямляет плечи. Осознания еще нет. Ну, того, что он здесь. А того, о чем им точно придется разговаривать — тем более. Но… вот сейчас она обязана зажечь. Перси бродит по селу с забавным названием Вперед так, как будто была здесь уже раз сто. Не ошибается в поворотах, сыплет фактами о жителях домов, удивляя их. Между делом цепляется за историю о девочке из соседнего села, которая бросилась под поезд в восьмое марта. — Подарок маме сделала, — шепчет Перси отстраненно. — Они мне тоже сейчас предлагают. А она не будет. Теперь — ни за что. Даже если вдруг… но не улыбался бы ей так тогда, да?.. Ну, если бы с плохими новостями приехал… И значит ли это, что… Нет, блять. Нельзя думать. Пока не поговорят. Но у нее… так приятно сердце екнуло просто от того, что он ей улыбнулся. Чем дольше ходила между домами, тем больше убеждалась в том, что это снова село висельников. Пройдясь даже не по всем жилищам, насчитала уже восемнадцать, что для небольшого села — просто огромное число. — Это не проклятие Иуды, — выносит вердикт Перси чуть погодя. Забавно, что даже сраное проклятие теперь ассоциировалось только с Сашей. — Иуда — когда гибнут семьями. Отец и сын. Здесь все… хаотично весьма. — А значит?.. — интересуется Рома, который, бедненький, чуть челюсть не потерял, пока она тут наблюдателей с ума сводила. Как будто в первый раз. — Тут и земля хорошая, — как будто не слышит его Перси. — Иуда — как корни под землей пускает. Потом только все выжигать. А тут земля… как святая сначала была. Со скотом все хорошо, урожаи бешеные, дети рождаются… Просто в моменте опухоль появилась. Как метастаз. И вот теперь она эту святость и поджирает. А такое обычно бывает, когда… На мгновение она снова оборачивается к Максу, смотрит на него, сама не понимая, что любуется. — Проклятый предмет, — вдруг озаряет Перси. — Точно, проклятый предмет! Сюда что-то принесли, и оно отравило землю. И людей. В петлю тянет тех, кто послабее. Фу. Она такое не любила. Просто потому, что скорее всего древняя хтонь уже сгнила за давностью лет, и как такового предмета нет. А значит чистку придется делать вслепую. — Говорят, что Марат какой-то виноват, — продолжает Перси, но тут же оказывается перебита Роминым: — Башаров, что ли?.. — Конечно, — с самым серьезным видом откликается девушка, пряча улыбку за шарфом. — Мне надо… подумать. И остальных. Такое ощущение, что… в этот раз мы к одной версии все придем. Рома тут же раскомандовался страшно. Оказывается, во время ее прохождения остальная команда была занята возведением шатра, в который всех и отправили греться — потому что уже в ближайший час от сорока температура снизится до сорока четырех. Было суетливо. Рома носился туда-сюда, выгоняя наблюдателей подальше, чтобы отлипли от нее. Девочки-администраторы перевязали ей руку и пихнули горячий чай. Кто-то поздравлял, задавали вопросы, а потом… суета в моменте закончилась. Потому что к ней подошел Макс, и Перси в принципе ни о ком больше думать и не могла. Хотя и заговорить тоже не сразу получилось — в горле пересохло. Все еще деревянные от мороза пальцы обжигал кипяток, на ресницах таяли льдинки, и выглядело, как будто она страшно рыдала перед этим. Может, еще и порыдает. Черт знает. — Лана просила очень акцентировать внимание на том, что это соболиная шуба, — невпопад говорит Перси. И глаза все-таки поднимает, хотя сердце такие кульбиты делает… — Кстати, тепло очень. — У Дафни тоже такую видел, ага, — усмехается Макс. — Видимо, Ланита решила спустить с нас шкуры и отдать вам в прямом смысле. Следующим к испытанию должен приступить Череватый, а сейчас есть свободное время. Соболев-старший, на самом деле, и сам теряется жутко, опять пытается потереть затылок от неловкости, но напарывается на капюшон, о котором забыл. Капец, даже руки деть некуда. Хотя… Почему некуда? Макс подходит к Перси очень аккуратно. Он, как фотограф, оператор и монтажер бывал много где, сменил кучу сфер — даже диких зверей фотографировал. И знает, настолько осторожно нужно подкрадываться, чтобы не спугнуть. Тем не менее, когда Булгакова не отшатывается, Макс чуть смелеет… Хотя кому пиздеть будет. Руки-то дрожат, когда он касается ее покрасневших от собачьего холода щек. — Ну я это… Не мастер речей. Не журналист же, я только за визуал отвечаю. Может, преисполнюсь когда-нибудь до уровня Ромыча, умеющего трещать без умолку… Короче, ладно. Вдох-выдох. — Я все знаю, чертовка. Про детей. Про обоих, да. Ты только сеструху свою и моего братана не проклинай, окей? Потому что… Я, действительно, не знаю, может ли из меня это хороший папаша выйти. Пиздеть не буду. Но я буду стараться. Я не буду… Как мой отец. Пиздец, думал, это Ромыч самый травмированный у нас, а в итоге походу это меня Чмоней звать надо. Я того… Зассал, когда понял, что нравлюсь тебе, каюсь. Не привык я к такому. Но знаешь, когда вот торт тебе выбирал… Понял, что я и такого ни для кого не делал. Поэтому не думай, что дело только в детях. Короче, что я сказать-то хочу… Я по-прежнему не советую тебе в меня влюбляться, потому что еблан я знатный. Но, может, разрешишь мне? Просто попробовать. Пиздец. Не мастер речей, а в итоге понесло. Некрасиво, невпопад, да. Но это уже огромный шаг. К чести сказать, Перси не плачет. В моменте хочется, потому что внутри все так щемит от нежности, что она с самой собой справиться не может. Но нет. Рыдать Перси не будет. Чтобы не шуганулся совсем. И Рому с Дафной проклинать не будет. Ей ведь… ей ведь тоже не хватило смелости сказать самой. Так что в этом плане у них счет один-один. Зато можно подойти еще ближе, чтобы прижаться к нему. И, как тогда, потянуть его к себе за воротник куртки, чтобы нагнулся. Ее сейчас разорвет. От нежности. И хочется… успокоить. Показать, что не страшно совсем. Что все у него получится. Что у него все уже получается просто потому, что он как минимум здесь, в этом ледяном Челябинске, а не в Амстердаме своем. Ведь… Дафна своей верой Рому вытащила. А Перси в Макса тоже верит всей душой. Даром, что душа у нее черная. — Я тебе тогда сказала, забыл? — шепчет Перси, едва ощутимо касаясь губами его виска. — Никакой ты не еблан. — И ниже, по щеке, медленно-медленно, но так нежно. — Максимум — дурачок. — И в нос. Чтобы перестал так растерянно смотреть. — И вот даже сейчас. Разрешения у меня спрашиваешь. Дурачок же. И в последний момент язык прикусывает, чтобы не сказать это глупое «мой». Просто рефлекторно. В потоке. На эмоциях. Но… рано еще. Лучше пока помолчать. Или посмотреть, что скажет. А целовать никто не запрещает, правда? — Сам в себя не веришь — я поверю. И ты ведь… ты уже здесь. Со мной. И… с нашими детьми. — А в итоге у самой дыхание перехватило. Правда. А можно умереть от того, что сердце от нежности разорвалось? — Пробуй. Хочу, чтобы… попробовал. Потому что знаешь… такие глупенькие дурачки, которые даже не понимают, насколько они замечательные и сколько всего хорошего делают — это мой типаж. Абсолютно случайно. И в последний момент целует в уголок губ. И замирает, смотря прямо в глаза, почему-то не решаясь… зайти дальше. Зато решается он. Жутко неудобные, конечно, у девчонок шубы — мех гладкий такой, что руки по нему скользят, но Макс все равно обвивает руками ее талию. Самому… Странно так. Ну, чувства чувствовать. Он же даже в одной кровати с девушками принципиально не спал, считал, что это делает эмоциональную привязку. А тут вдруг… Выбрался из Амстердама и разом стал папашей. Он какое-то время просто смотрит на Перси, такую нежную и податливую. Надо будет с Ромой и Олегом поговорить что ли… Потому что они на Дафну тоже смотрели такими сверкающими глазами. И Олегу он так руку и не пожал за то, что тот за девчонок вступился. Пошел против родного брата. Того, с кем Максу и самому разобраться, если честно, не терпится. Но у них есть чудесный повод. Поток извечно хаотичных мыслей прерывается, когда Макс решается. Она же явно ждёт. И он целует ее в губы сам. Совсем не так, как в клубе тогда целовал. То было пошло, развязно, сейчас же — бережно и аккуратно. Она — мать его детей. Его детей, Карл! — Пиздец, — комментирует внезапно появившийся рядом Влад. — Анатолий знал. Макс отрывается от губ Перси, но из рук ее все равно не выпускает. Гладит по спине, хоть и через плотный слой одежды она вряд ли это чувствует. Зато самому так… спокойнее? — Анатолий?.. — Стыдоба, — наигранно щелкает языком Череватый. — Прийти оператором на «Битву» и за лор не шарить. — Видимо… Придется, — соглашается Соболев. Все нужные сезоны, блять, посмотрит. Вскоре Максу все же приходится от Перси отлипнуть и оставить ее греться, чтобы вернуться к съемкам. Влад тоже говорил что-то о проклятой земле, но старший Соболев сути уже не уловил — слишком старался не ржать, когда Рома в попытке Череватого догнать смачно наебнулся на льду. Уж что-что, а этот момент Макс прям крупным планом взял. А сразу за лучшим другом следует Дафна. Хорошо, что Лана подогнала ей шубу-оверсайз. В ней было и тепло, и достаточно свободно для того, чтобы не давило на живот. Идя сразу за двумя чернокнижниками, младшая из Булгаковых чувствовала бесовское присутствие очень отчетливо. Они были буквально повсюду, черные слюни капали из их пастей при одном взгляде на Дафну, но кулон, подаренный отцом на защиту, действовал прекрасно. Как и нимфы. Дафна заходит в шатер, где гораздо менее холодно, чем на улице, где стоял совсем откровенный дубак. Смотрит на Рому, сразу же детально припоминая все события прошедшей ночи, и не может сдержать лукавую улыбку. — Золотко, — вдруг из-за камеры выглядывает Макс. — Я все решил. И улыбается, как будто похвалы ожидая. Чтоб еще по голове погладили, как умного пса. Дафна прыскает со смеху, но, на самом деле, с души прям камень падает. Вряд ли бы он так лыбился, если бы все прошло плохо. И в конце концов… Любовная ведьма уже могла разглядеть алую нить, ведущую от старшего Соболева куда-то вдаль. Вероятно, туда, куда и удалилась ее сестра. Администратор объявляет начало съемок, и Дафна пытается напустить на себя деловой вид, чтобы предательски не вспоминать, как их чудесный ведущий прошлой ночью стонал в нее. Хотя и все равно она не удерживается от того, чтобы не закусить нижнюю губу. — Что от меня требуется? — и задаёт вопрос первая, хоть и чувствует уже некротическую энергию вокруг. В момент, когда она зашла, Рома даже забыл о том, что секунду назад ныл, жалуясь всем и каждому про то, как смачно он упал. Понабирают, блять, всяких бегунов… А это еще главный Соник Икс не явился — Олежа ненаглядный. Но вот за ним Рома точно бегать не будет. Сам пусть падает. — Оставаться такой же очаровательной, полагаю? — выдает младший Соболев быстрее, чем успевает подумать. Да и даже если бы подумал — вряд ли бы забрал свои слова обратно. Наблюдатели рядом многозначительно хихикают — больно у него поплывший вид становится от нее. И это они еще даже не догадываются, что Рома, как и предполагал, думает не об испытании вовсе, а о том, как она вчера изводила его своим невероятным ртом. И как медленно-медленно двигалась, с ума сводя. Блять. Хорошо, что холодно. Никто и не догадается даже, почему чудесного ведущего аж в жар бросило. — То есть, конечно, рассказать о том, зачем нас сюда пригласили, — продолжает Рома как ни в чем не бывало. — Тебе в помощь — люди. В этот раз без конвертов и вещей. И держится аж минуту. Ну просто… не может молчать! — Тебе тепло? — И как будто бы между делом. Хотя аж сияющие глаза выдавали его с головой. Макс за камерой аж вздрагивает от того, каким тоном его младший брат говорит с Дафной. Да, им точно нужно будет… Посоветоваться. А сама ведьма так и плывет в ответ, глядя на то, как тает Рома. Как подростки, блин. — Тепло, — и улыбается ему так мягко и солнечно. — Но я бы хотела выйти на улицу. Осмотреться. И остыть самой заодно. Хоть чуть-чуть. Уже на заснеженной улице Дафна достает из кармана шубы три красные свечи — как символ трех открытых ликов Гекаты, с которой она решает сегодня работать. И просто… Нравится цифра три. Хорошее число. Жизненное, да. Сплетая три свечи в одну, ведьма зажигает фитили и принимается говорить на чистейшем греческом — призывает богиню. С куклами Дафна работала все реже, хотя и все равно их любила. Но сегодня приняла решение действовать самостоятельно. И вновь она чувствует почти удушливое средиземноморское тепло. Снимает перчатки, потому что холоду не остается места, а свечи так держать удобнее. Дафна идет вперед, пока рядом мельтешат хтонические тени — не бесы, а верные спутники Гекаты. И ещё долго она переговаривается с ними на греческом. Никто ничего не понимает, но всем все нравится. Бывшая Булгакова ненароком замечает настолько восхищенное выражение лица у Ромы, что едва не теряет связь с богиней. Не отвлекаться. Да, с тех пор, как Дафна решился открыться ко всему пантеону богов, она стала гораздо сильнее. На чернокнижие ее так и не тянет — плохие воспоминания из-за чудо-травок, а вот темная сторона, отличная от олимпийцев очень даже привлекает. В Греции все хороши. Вне зависимости от места обитания. — О, Эрос, опять висельники? — спустя минимум пятнадцати минут неспешных речей на греческом спрашивает Дафна. — Показывать на себе в этот раз не буду. А дальше из ее уст льется древняя песнь, адресованная Гекате — все на том же греческом. Свечи трещат, а тепло вдруг становится всем в радиусе десяти метров. И кажется, что даже там, куда ступает Дафна, тотчас тает снег, а в воздухе ощущается аромат оливковых деревьев и виноградных лоз. Песнь прерывается лишь для того, чтобы рассказать тот или иной факт о каждом доме, мимо которого они плавно движутся все толпой. — Рядом с ней так тепло, — делится одна из наблюдательниц с администратором. — Словно солнце вышло. А Дафна тормозит. Вновь поет на греческом, водит в воздухе руками в изящном танце, чуть покачиваясь. Все присутствующие чувствуют первобытную мощь древней цивилизации, и даже движения ведьмы начинают восприниматься расплывчато. Ее голос завлекает — звучит, словно журчание горного ручья, высокий и переливистый. — Марат, — вдруг хмыкает она и моментально поворачивается к Роме: — Не шути снова про Башарова. Я чувствую, что ты уже это говорил. А он так и стоит, чуть ли не рот открыв, не в силах от нее взгляд оторвать. Вроде столько раз видел ее работу, и в живую, и по телевизору, а вроде… каждый раз, как в первый. Просто потому, что это Дафна. И даже не сразу понимает, что пауза затягивается. На секунду вспыхивает от того, что его подловили на не самой оригинальной шутке, но тут же находится с ответом. — Я с тобой не повторяюсь, — с самой лукавой улыбкой откликается Рома. — Максимум параллелюсь. Если ты понимаешь, о чем я. А остальные — пусть думают. — Даже слишком хорошо понимаю, — не удерживается от ответа Дафна, вторя его тону. А взгляд цепляется за собственноручно (собственногубно?) оставленный на нем засос. Пусть Рома и закутан весь, одна метка, оставленная прямо под линией челюсти, видна хорошо. Так, стоп. Такими темпами сюда Афродита с Эросом и явятся, а связь с Гекатой будет потеряна. Поэтому Дафна возвращается к танцу и пению, пока картина не становится видна целиком. Ведьма порывисто оборачивается к наблюдателям и съёмочной группе, передавая видения, что ей принесла богиня: — Марат — тот, кто что-то случайно… Нашел? Раскопал, наверное. Он запустил механизм, но это не совсем его вина. Я вижу женщину. Горбатая, пышноволосая. Лет триста назад ее не стало. Она покровительница. Как жрица. Возможно, Марат нашел какой-то из ее амулетов или других предметов, несущих магическую ценность. Мы с ребятами сможем закрыть эту брешь. Убрать последствия отката на вашу деревню. Я бы поработала на перекрестке — это место силы Гекаты, и Владу с Перси, как чернокнижникам, будет комфортно. Олег тоже нужен. Как медиум, он сможет договориться с неспокойным духом, уничтожать ее не нужно. Но будет пламя. И ещё… У вас найдутся большие зеркала? Наблюдатели активно закивали. — А где ближайший перекресток? — Есть аж из шести дорог, — подает голос какая-то женщина. — Идеально, — улыбается ей Дафна. Но испытание оставалось пройти еще Олегу. Олегу, который, как всегда, довел до слез всех разговорами о мертвых, точным попаданием в цель и просто самим своим существованием. В какой-то момент даже Рома чуть не пустил слезу. Между прочим, рыдать в минус сорок четыре адски больно, и Рома потом обнаружил, что у него остался след на щеке. Как будто от ожога. Олег, блять. А самое страшное… тоже про Марата вбросил. И тоже заставил прикусить язык на заранее заготовленную шутку про Башарова. — Бесишь, — драматично шмыгает носом Соболев, выпроваживая Шепса чуть ли не пинками. Все равно перед испытанием всем надо было согреться. А Олег только загадочно улыбается в ответ, как бы между делом коснувшись его спины. И мгновенно всю боль как по щелчку выключили. Синяк это не исцелило, но вот за такие штуки Рома Олега просто обожал. И вскоре они собираются на консилиум снова. Короткое обсуждение лишь заставило всех убедиться в том, что все экстрасенсы говорили про одно и то же, просто разными словами. Марат, погибший брат одной из наблюдательниц, занимался раскопками и принес в село что-то, оставшееся от неизвестной жрицы. Гнев призрака, сам магический предмет отравил землю и потянул людей в петлю. И теперь это надо было убирать. — О-о-о, ты сердце принес? — оживляется Перси, ненавязчиво прилипая поближе к Череватому. Все равно в ритуале они будут заниматься плюс-минус одним и тем же. — Отказался от дешевой водки на откуп? А у меня коньяк с собой… Ну не могла не подразнить! Настроение такое было… волшебное. И работать хотелось. Геройствовать. Пока Макс смотрит. А Рома пользуется. Тоже сегодня на воодушевленном очень. И ненавязчиво придвигается к Максу, заговорщическим шепотом выдавая: — Зырь. Наши ведьмочки сейчас жечь будут. Тот только усмехается. Таскать аппаратуру в минус уже, наверное, все пятьдесят, учитывая ночную темень, было тем ещё удовольствием, но посмотреть на живую магию Макс хотел. Особенно интересно подглядеть за одной чертовкой. Познать, что она может сотворить — а то ведь грозилась проклятием, если он остановится. А, тем временем, руководство обрядом случайным образом перешло к Дафне — она первая увидела всю картину целиком, а не фрагменты. Даже Череватый ей решил уступить, понимая, что любовная ведьма неплохо так разошлась в своих силах. Расширила диапазон до предела. — Дешевая водка навеки, — парирует Влад, смеясь так, что пар изо рта в такую холодрыгу напоминает натуральный туман. — Анатолию все нравится. Макс пригляделся к окровавленному сердцу, которым Череватый натирал зеркала, и аж невольно поморщился. Чернокнижники, блять. Перси же не будет хранить у них дома такие атрибуты, да?.. И пока Влад и старшая из Булгаковых начинают свои читки абсолютно синхронно, затягивая зловещим шёпотом: «закрыва-а-ай, закрывай, закрывай», младшая с самым сияющим видом целует Олега в щеку, благословляя на удачную работу. Шепс устраивается у разведенного костра, отправляясь сознанием в мир мертвых, а сама Дафна обходит их всех по кругу, продолжая петь гимн Гекаты. Плавные движения, отражение пламени в глазах, чарующий голос — все это выглядело крайне эффектно. Местные жители держали зеркала направленными на огонь — как сказал Олег, было важно, чтобы это были зеркала из их домов, в которые все они регулярно смотрелись. Сердце тоже отправилось в костер. Дафна медленно подняла руки в воздух, качая бедрами, чтобы воспеть финальное: — Megáli Ekáti, mitéra ólon ton magissón, pieíte ta dóra mas kai kleíste to chásma metaxý ton kósmon! Костер вспыхнул инфернальным зеленым и тотчас едва не потух, оставляя за собой лишь плавящиеся угли. — Разбивайте! — отдает команду Череватый, и люди поочередно подходят к кострищу, чтобы превратить большие зеркала в хрустящие осколки, вместе с тем избавляясь от любого негатива. В финальном монтаже закадровый голос даже скажет гордое: «Казалось, перед нами не соперники, а одна команда».