CHARMED

Саша возвращается со съемок «Реванша» поздно, но раньше, чем Перси. И дома он застает только ее чертовых щенков, которые его ни во что не ставили. Спасибо, что в тапки не ссали. У него сегодня чертовски смурное настроение. Вроде бы день прошел нормально, но Шепс чертовски устал. Заебался. Минусом к вайбу, как говорит Олег, ещё стало то, что эфир Мэри настиг его в такси по пути домой. Саша ведь старался. Старался строить из себя хорошего, даже будто сам в это начал верить. Пресмыкался перед сестрой жены, перед отцом ее, как прежний Александр Шепс не стал бы ни за что. Но неважно. Неважно, Перси он верит. Его маленькая богиня всегда была на его стороне, верно? Верно соглашалась со всеми словами и даже неозвученными мыслями. Была готова играть в крысу по отношению к другим людям, когда ему этого хотелось. Как же хорошо, что он… Нашел себе малышку. Воспитал под себя, считай. Ладно. Ладно, выдохни. Просто Мэри разбередила старые раны, пробудив древнее зло в виде истинной натуры Александра Шепса. Деймос и Фобос покорно ждали хозяйку в двери в прихожей, когда с той стороны глухо звякнули ключи. Глубокая ночь. И Саша вдруг… — Ты где была? Зареванная. Ну конечно. Она только и делает, что плачет последние месяцы, а он только и делает, что скачет перед ней на задних лапках. Перси болезненно вздрагивает, когда понимает, что ей тошно от одного только звука его голоса. Она непослушными пальцами снимает куртку, вешая ее на крючок, механически скидывает ботинки. Фобос и Деймос ластятся к ней, и она на автоматизме больше гладит их. Она не может молчать. Хочется кричать. Выть почти. Жаль даже, что она прорыдалась уже в клубе и пока ехала в такси домой. Сама же и вызвала. Еле от Макса отвязалась, так ничего и не объяснив. Вроде и понимала же. А вместе с тем… нет. Интересно, Соболеву стало легче? Ей вот, в какой-то мере, да. Потому что… на многое другими глазами посмотрела. Даже несмотря на то, что сейчас она чувствовала себя куском мяса, который можно только чисто по приколу трахать. Просто потому, что захотелось. И ей бы злиться, наверное. Но ведь Макс правда… он был с ней весьма аккуратен все это время, в отличие от того же… Арти. Думал о ее удовольствии, в отличие от Саши. Давал возможность остановить все, а потом успокаивал, пока она выла белугой, оказавшись не способной даже одеться. А он там растерялся совсем, пока она ныла. Это же… не плохо, да? Перси только… Она так сильно устала. И она замирает перед ним, так же, как перед Арти как будто целую вечность назад. Собаки, чувствуя настроение хозяйки, жмутся к ее ногам, а Перси странно чужим голосом вдруг спрашивает: — Если бы у меня получилось родить, через сколько бы ты меня бросил? — Что? Саша прямо… Оглушен этим заявлением. Он же реально хотел от нее детей. А она сейчас… — Посмотрела эфир Керро, да? — цедит Шепс. — Надо же. Я тебя защищал, когда выгонял ее из Москвы, а ты так легко повелась на ее слова? Так ты меня любишь? Он не говорил с Перси таким тоном… Наверное, с момента, когда думал, что она изменила ему с Арти добровольно? Или когда она устроила ему истерику из-за приезда Мэрилин? Но сейчас она его буквально разбила. И Саша говорит даже быстрее, чем мысли успевает хватать за скользкие хвосты: — Я ради тебя старался. Никогда в жизни так не старался, как с тобой. И ты отвечаешь мне этим? Хорошо, что он не подходит ближе — в освещении прихожей пока незаметны следы на ее шее. Здесь царит полумрак из-за торшеров. А в душе у Саши — мрак полный. Неблагодарная. — Я спросила тебя о другом, — еле слышно напоминает Перси. Грудная клетка болит, ребра как будто трещат под давлением мощной силы. Это — его упрек. Упрек, заставляющий ее вжать голову в плечи, опустить взгляд и хотеть упасть ему в ноги, моля о прощении. Деймос недоуменно вертит головой, как будто вслушиваясь в разговор. Фобос жмется к ней, и на мгновение Перси кажется, что в глазах собак растерянность. Она опускает ладони на их головы, снова гладя… И шагает вперед. Из гостиной света больше. Засосы на ее шее становятся ярким клеймом и в моменте начинают почти гореть. Как тогда, когда Макс их оставлял. Она ведь знала себя. Знала, что опять простит, стоит только ему ее упрекнуть. Скажет, что не любила — она будет рваться доказать обратное — он милостиво ее простит. Это выглядело так всегда. Она виновата. Ее нужно прощать. Снисходительно воспитывать. Но ведь… Была ли она виновата? Раньше. Сейчас — да. Поэтому и отдалась Максу так легко, не из-за алкоголя. Где-то в глубине души Перси действительно хотела остаться виноватой. Чтобы в итоге не простить его самой. — У нее ребенок. Любой стресс может закончиться… выкидышем. Дафна тоже беременная. Тебя не интересовало это. Никогда. Дыши. Просто, блять, дыши. И говори. Скажи это наконец. — Я хотела… быть в безопасности. Знать, что ты… меня защитишь. Но как… Саш, как я могу тебе верить, если ты шантажируешь беременную, уничтожаешь мою сестру, угрожаешь своей бывшей, врешь и… Как я могу верить в то, что я и этот ребенок могли бы быть в безопасности с тобой? Я даже сейчас… не защищена. Я сегодня видела Арти. Ты говорил, что сделаешь все, чтобы он ко мне не подошел. И голос срывается, когда она заканчивает: — Он подошел. Я спасала себя сама. Снова. Смотрит. Видит. Пусть. Пусть. Она уже… она просто… все. Пусть думает, что хочет. Что она переспала с Арти. Или что ее перетрахал весь «Джипси». Может, станет смотреть. Перси даже не интересно. Она просто… закончилась. Саша ее уже не слышит. Только смотрит, как она и хотела. Чего и добивалась. И у него внутри все немеет, чтобы умереть окончательно. Все, что он когда-либо чувствовал к этой… девке. — Все ясно, — излюбленно задирает подбородок он. — То-то я подумал, что яблочки упали очень близко друг к другу, когда ты ещё с Матвеевым флиртовала. И яблочки с гнильцой. Червивые суки Булгаковы. Шепс молчал слишком долго. И так приятно наконец это сказать вслух. Он, наверное, мазохист, но преодолевает расстояние между ними за пару шагов, чтобы довольно грубо взять Перси за подбородок. Чтобы лучше разглядеть. — «Саш, я бы так с тобой никогда не поступила, никогда, Саш», — намеренно передразнивает, цитируя ее давние слова. — Это ты мне сказала, когда твоя проститутка-сестра облизала при тебе шею Соболева, успешно залетев перед этим от моего брата? Забавно. Круг замкнулся. Опять Соболев. Опять шея. У Макса, между прочим, шея правда красивая. И ей понравилось ее целовать. Это ей карма, да? Всегда недостаточно хороша — упрекала Дафну. Потеряла ребенка — за то, что лезла в чужую жизнь. Изменила — за то, что так отчаянно уверяла, что никогда этого не сделает. Осуждала старательно. А теперь… Любила ведь. А что в итоге? Бесконечная война за ничего. И даже пальцы его. Пальцы любимого мужа, которые теперь ощущались тисками. Ведь еще слишком свежи были воспоминания о том, как ее так же держал Макс. Нет. Не так же. Нежнее в сто крат. Парень, который просто хотел ее трахнуть и поржать, вдруг обошелся с ней нежнее, чем мужчина, с которым она обещала быть и в горе, и в радости. Это вселенские приколы, да? Такая издевка от высших сил? Ее наказание? А папа ведь, как и всегда, оказался прав. Во всем. А Перси просто так долго горела, что по итогу… сгорела. И тогда, нервно облизнув болезненно сухие губы, она, не в силах оторвать взгляд от мужа, спрашивает почти с надеждой: — Ударишь меня? — Руки марать неохота. И брезгливо отходит от нее, делая несколько демонстративно широких шагов назад. Саша старался. Честно. Как сопляк ухаживал за ней, изуродованной ударом Нино, носился с ней, готовил ей ужины ссаные, лишь бы порадовать. — Пошла вон. И вот он — тот самый Александр Шепс. Саше даже… Легче становится от того, что он снова… Он. — Что глазками хлопаешь? Нахуй пошла отсюда. Прямо сейчас. Вместе с псинами своими. Или мне тебя вытолкать? И не удерживается от совсем гадкого: — Я детей от тебя хотел. Но это ты виновата, что у тебя случился выкидыш. Не надо было вино вливать в себя вместо воды. Вот и все. Как быстро, оказывается, раскрывается человеческое нутро, когда ты перестаешь прощать. Когда ты сама ошибаешься. Ничего нового. Она никогда не была для него достаточно хороша. Перси мертвенно-холодными пальцами заталкивает телефон в карман джинсов. Щелкает карабинами, пристегивая Фобоса и Деймоса на поводки. На мгновение рука дергается в сторону куртки, но в последний момент Перси себя останавливает. И так обулась. Уже много. Она больше и не заслужила. Ключи остаются лежать на тумбочке. Перси уходит, даже не оглядываясь. Наверное, плакать надо? Выть? Умолять? Нет. Она знала, что не простит. Она была готова. Она хотела этого. Она… она и сама не готова была простить. Сейчас, когда она потеряла своего ребенка — нет. Позже, возможно, отпустила бы ситуацию, как делала всегда, каждый чертов раз… Но теперь он ее выгнал. Все. Больше… ничего. Пусто. Ночная темнота ощущается странно легко. С неба падают снежинки. Медленно-медленно. Перси поднимает голову вверх, даже не ощущая пока холода, невольно засматриваясь… И кричит. Некоторое время спустя в легендарной квартире Булгаковых Рома подрывается ото сна. Сначала он решает, что причина опять в нейролептике, пока не осознает — это вибрирует телефон в руке, с которым он благополучно и отрубился. Тик-токи смотрел. Старательно лайкал и комментировал эдиты с Соболепсаковыми, наведя знатную суету среди фанатов. Совсем Рома теряется, когда видит, кто звонит. Перси. А Олег вот просыпается не от звонка, даже не от того, что Рома разговаривает с кем-то. Просто Соболев, суетливо носясь по комнате и натягивая даже не свои вещи, а именно Шепса, врезается в угол кровати. Пытается материться тихо, но в итоге не сдерживается. Затихает только под недоумевающим взглядом Олега. Дафна сонно ворочается. Рома осознает, что бессмысленно тратит время, хватает телефон и находит ключи от машины. Уже одной ногой в коридоре, сбивчиво поясняет: — Ребят, я это… там Перси! Я не очень понял, но она просит ее забрать, от дома их… Вы тут сидите, я мигом, ладно? Я сейчас ее привезу… — Хорошо… — растерянно хлопает глазами Дафна. А у самой аж под ложечкой засосало. Если Перси просит Рому забрать ее… в половину четвертого утра? Да, в половину четвертого утра она хочет уехать, значит, все плохо. И тут экстрасенсом быть не надо, чтобы догадаться, кто может филиграннейшим образом до такого состояния довести. Дафна обещала себе не думать плохо о Саше. Но тут уже даже не нимфы, защищавшие ее, ее мальчиков и их дом, а сестринское сердце вопит, что натворил что-то именно старший Шепс. Конечно, спать сегодня никто уже не будет. Дафна и Олег пьют на кухне лавандовый чай, она беспокойно мечется, пока муж не ловит ее, усаживая к себе на колени. А потом в прихожей отпирается дверь. Конечно, младшая из сестер моментально чувствует эмоциональный фон старшей. Схватив Олега за руку, Дафна мчит прочь с кухни и тормозит лишь тогда, когда просто, без слов порывисто обнимает Перси. — Эй, родная, что случилось?.. — Девчонки, давайте на кухню, она промерзла пиздец, — сбивчиво предлагает Рома, стягивая с плеч Перси куртку. — Чаю попейте. Мы ща это… собак со свином познакомим и следом. По сути, он буквально выталкивает сестер на кухню и ненавязчиво прикрывает за ними дверь. Олег, прекрасно понимая, что Рома просто хочет сказать что-то лично ему. Олег-младший воинственно хрюкает, носясь между лап явно растерянных неожиданным существом доберманов, а Соболев почти задыхается, когда, смущаясь, спрашивает: — Саша мог… что-нибудь с Перси… сделать? — Ебнулся? — шикает на него Олег. — Саша может козлить, но… — И осекается в моменте. Мысль заседает в голове странным грузом, и Рома смотрит на него с видом «И я о том же!», но без тени злорадства. Только качает головой, неловко признаваясь: — У нее вся шея в засосах. Да и, блять… В четыре утра от мужа в одной кофте и с собаками не сбегают. У нее даже вещей не было! Я попытался спросить, а она вроде и не разревелась, но так посмотрела. И извинилась передо мной, прикинь?.. За то, что тогда смеялась, когда их ротвак меня покусал… И смотрит на четвероногую братву. Доберманы пялятся на него в ответ ужасно умно, как будто что-то хотят донести. Олег-младший подхрюкивает в ответ даже с осуждением, мол, не парьтесь, он дурачок, на нашем не шарит. Рома треплет какого-то из зверюг за ушами, пока сердце колошматит от тревожки. — У меня нехорошее предчувствие… — делится Соболев медленно, а потом даже вздыхает. — И куда этих двух класть?.. А на кухне тем временем Перси просто… оттаивает. Греет застывшие руки об кружку с чаем, сидит в объятиях Дафны, и вроде легче становится. Одно «но» — душу отогреть не получается. Сама виновата. Червивые суки. Нахуй пошла отсюда. Хорошо, что ты не стала матерью. Слабая. Только и выть умеешь. Если не хочешь… Если ты будешь так расстраиваться, то не надо. Получение кайфа от кайфа сексуального партнера. Ты меня уже порадовала. Чертовка. Почему она всего за один день услышала так много контрастных слов о себе от трех совершенно разных мужчин? Кому она должна верить? И должна ли… вообще верить? — Мы разводимся, — совершенно бесцветным тоном шепчет Перси. — Я ему изменила. — О… Дафна впервые в жизни не знает, какую эмоцию юзануть. Продолжает бездумно гладить сестру по волосам, а сама в стол пялится. Чертовы вьетнамские флэшбеки. — Перси, — в итоге начинает очень-очень мягко. — Мне жаль. Я знаю, как сильно ты его любила. Потому что и сама умела любить с невероятной мощью. Временами — абсолютно разрушительной. Полумер не знала. Вся в Рому. Не даром любить ее научил именно он. — Я не буду распинаться, что это к лучшему, что ты достойна большего и все в этом духе, — продолжает младшая из сестер. — Потому что… Опять же. Я знаю, как больно расставаться. Я не знаю, что у вас случилось, и честно не буду ничего щупать своими феромонами. Слова тут вообще, наверное, лишние… В такие моменты все кажется пустым и бессмысленным. Поэтому я тебе скажу другое. Со своей стороны. Хочу, чтобы ты знала, что я на твоей стороне. В любом случае и при любом исходе. Я тебя люблю, сестренка. Даже тогда, когда ты сама себя не любишь. Потому что эту эмоцию Перси Дафна улавливает даже как-то абсолютно невольно. И вроде хочет спросить: «с кем?». Но… Вдруг понимает, что тоже неважно. Сестра сама скажет, если посчитает нужным. — На моей стороне, — вторит ей Перси, выдавливая из себя ломкую улыбку. — Даф. Прости, что… прости, что я столько времени была не на твоей. В коридоре Рома громким шепотом пересказывает Олегу информацию, которую выложила на своем канале Дарси. Рома же преданный поклонник, блять. А сейчас чуть ли не кричит — эмоции переполняют. Олег тоже в стадии «убивать». Они догадываются. Дверь кухни приоткрывается. В нее просовываются две встревоженные морды. Перси хлопает себя по коленкам, чтобы они устроились в ногах. Щебечет наигранно-беззаботное: — Все хорошо, мальчики, мама рядом… А на деле забот столько, что она даже сидеть ровно не может. Горбится невероятно, как не горбилась еще никогда. С идеально ровной спиной Перси сидела только на чертовой раковине. Про Мэри говорить не хочется. Про Сашу — тем более. Зато про то, что произошло с ней — хочется. Перси почти растекается в объятиях Дафны снова. Они ведь и правда… так мало разговаривали, пока Перси… была слепой. — Я Арти видела. Представь, мои мальчики… они его так пожрали. Я даже не ожидала. Я прилетела домой, а там… Нет. Не про это сейчас. — Напилась. Пошла в этот ваш чертов «Джипси». Еще пила. И там… круг замкнулся. Вознеслась, блять. — Даже получается улыбнуться. Вполне искренне. — Булгаковы и Соболевы — неразрывный дуэт. А я даже не знаю, мне плакать от того, что мне понравилось, или от того, что это было всего раз. — Погоди… Дафна ещё не успела преисполниться с новости о том, что Арти посмел вновь объявиться, как вдруг до нее очень медленно доходит. — Ты что… Ты пересеклась с Максом? Он же… О, Эрос, он буквально вчера заезжал и заявлял, что бухать собрался… И тут происходит взрыв. — Вы переспали?! С Максоном?! Кажется, Дафна сейчас, сначала слишком долго догоняя, а потом, напротив, слишком быстро, прошла разом через все стадии принятия. И вновь изрекла: — О… — Ты еще громче покричи! — судорожно зашептала Перси, покосившись на дверь. Она готова была поставить что угодно на то, что в коридоре Рома уже знатно навострил уши, услышав имя брата. Преисполнится, наверное, страсть как. Как и Перси. С чем боролась, на то и напоролась. Она ведь, между прочим, в карму верила. Но как-то никогда не ожидала, что она может долбануть по ней настолько сильно. И все же… может, у нее так нервы лезут… Может, просто еще не осознала в полной мере, может, мозги отморозила себе… Но в моменте Перси вдруг глупенько хихикает, пряча лицо у сестры на плече. Щеки были красные, и хочется как-то… не плохое обсуждать и рыдать, а… Порыдать она еще успеет, это факт. Это еще не последняя встреча с Сашей. А сейчас хочется… хорошее вспомнить. Правда хорошее. — Мне понравилось, — заговорщическим шепотом делится Перси. — До сих пор коленки трясутся. Вот и… живи теперь с этим. — Да сорян, — шепчет в ответ и Дафна. — Ты меня немного обескуражила просто… И сама на мгновение оборачивается на дверь, ведущую из кухни в коридор, а потом решает… Если Рома про Макса слышал, то ситуацию уже не спасти. А про себя… Ему послушать даже полезло. — Я просто не ожидала, что к Соболевым может притянуть, ну… Тебя, — и даже хихиканье нервное какое-то. — Но я знаю, что это такое. Когда от отдельно взятого Соболева коленки трясутся. Во всех смыслах. Никогда не считала себя влюбчивой, но вот когда Рома настоял на нашей первой встрече, чтобы я ему свечи лично передала… Я по-моему тебе не говорила, но мы даже поцеловались на первом же свидании. Такая вот у них магнитная природа. И правда, вспомнилось, как совсем ещё юная Дафна, которой только исполнилось восемнадцать, которая школу-то меньше полугода как закончила, встретила Соболева и… Просто все. — А Максон клевый очень, — продолжает она. — Мы же всего раз виделись. Зато ка-а-ак. На день рождения Ромин. Макс так-то в Амстердаме уже несколько лет живет. Пять, если не больше. И знаешь… Вроде дурной такой, а таким уважением ко мне проникся моментально, когда узнал, что я Ромина девушка. Всю ночь по «Джипси» на шее таскал, как сестру родную. Он вот вроде вайбит безответственным балбесом, но одновременно с этим есть в нем и… Рыцарство что ли? Не переживай, встретитесь вы ещё. Макс обещал заезжать к нам буквально… Едва ли не каждый день. Зная его «хаотик» энергию, могу поклясться, что он бы и посреди ночи заявился. Но… Стоп. Это тоже важно. — Ты же не была с ним знакома. Он тебе представился что ли? Как так вышло? «Джипси», блять. На шее таскал. Вот это максимально ирония — с младшей как с сестрой родной, а старшую трахает в туалете так, что несчастная раковина правда дрожать начала. Перси разобрало на смех, такое нервное хихиканье, и она все никак не могла успокоиться. Аж засвистела от хохота. — Прости. Прости, я просто… ух… А когда Даф спрашивала ее про то, как произошел их с Сашей первый раз, она засмущалась и толком ничего и не сказала. Зато сейчас прямо распирало на болтовню. — «Джипси», туалет… Место силы Булгаковых, блять. Выбирай, какое больше нравится, — смеется Перси. — Я тебе клянусь. В моменте раковина затряслась. Либо это была сама Перси, которую слишком вдалбливали в поверхность. И даже сейчас от одних только воспоминаний о сильном теле над ней и в ней, коленочки-то опять затряслись. Пришлось сжать ноги, как школьница-отличница, чтобы не выдать себя перед любовной ведьмой. — Я пьяная была же. Он меня точно знал. А я просто… знаешь… я это вот только сейчас поняла. Я так хотела, чтобы Саша меня не простил. Потому что я знала, что иначе… опять прощу сама. Не говорить о нем. Не сейчас, пока рана еще слишком свежая. Пока в ушах звучит еще это «Пошла нахуй отсюда». Нет. Позже. — А, значит мне не показалось, что он собирался паспорт доставать. Достал бы, если бы я не зарыдала белугой. Хаотичненько… — прыскает со смеху Перси, хотя голос все-таки дрожит иногда. — Не знаю. Я вроде понимаю, зачем, а вроде… Он так акцентировал внимание, что не просто Соболев, а брат Ромы, что, наверное, в мстители заделался. К чести сказать, я перед Ромой извинилась. Ну… за Цербера тогда. — Спасибо, — просто выдыхает Дафна. Потому что для нее это было важно. Она же реально тогда сестре была готова космы повыдирать. До сих пор стыдно. — Правда, спасибо. Мне было больно тогда, потому что я не понимала, почему вы с папой так относитесь к Роме. Мне было обидно за него. Очень. Прям до злости. И… Слушай, как самая ярая защитница Соболевых, я могу понять, что Макс чувствовал, почему на это решился, но… Поверь мне, он хороший человек, даже если в моменте решил поиграть в мстителя, да. И если он тебе понравился… Я же подсоблю. А потом до нее доходит и сказанное про туалет, и Дафна тоже заливается смехом: — Так я не только с Олегом в туалете развлекалась, — признается она. — Туалет «Джипси» мы с Ромой тоже покоряли. А ещё его «BMW», крышу дома в Питере, лавочку в парке Горького… Не смотри так, ночь была. А, и твою комнату тоже. — Ага, то есть, первый пункт моего списка дел здесь — сжечь свою комнату, — самым озабоченным тоном выносит вердикт Перси. — А теперь места еще раз, да помедленнее, пожалуйста, я записываю. У самой-то, блять, впервые в жизни секс был не в пределах дома. Кроме кровати похвастаться и нечем. Похвастаться, черт возьми… У нее в принципе вся личная жизнь, оказывается, ходила на три веселые буквы чаще, чем сама Перси. Какой пиздец. Пиздец. Именно. В моменте вдруг так отчаянно захотелось курить. Или выпить. С сигаретами она завязала, да и с алкоголем как бы тоже планировала — сейчас от одной только мысли о том, сколько она себя влила, затошнило. Вино вместо воды. Черт. Просто… после истории с выкидышем как отшибло от всего. А заглушить мысли хотелось. Съездить до родителей, выпросить у папы травок волшебных? Хотя бы ненадолго от реальности отключиться. Или… нет. Ковырять триггеры Дафны… — Я у вас немножко поживу. Потом перееду. Не надо мне с ним еще раз встречаться… — продолжает Перси, и гораздо более унылый тон выдает ее с головой. Даже аккуратный, невысказанный вопрос про то, понравился ли ей Макс, проигнорировала. — Мне с моим послужным списком только на сторону зла переходить. Ром, кстати, всегда хотела спросить, как ты относишься к лесбийскому инцесту? — Че? — немедленно раздается прямо из-под дверей слишком высоким от распирающих его эмоций тоном, и Рома даже не сразу понимает, что палится. Перси, вопреки адскому унынию секунду назад, даже смеется. Она же ведь реально подозревала, что Рома в своей токсик эре однажды начнет ревновать Дафну к родной сестре. — Ничего, — подхватывает смех и сама Дафна, тут же зовя: — Любовь моя, иди сюда и немедленно меня обними! Потому что прям… Распирает. Соболевы и Булгаковы, хах. В самом начале проекта казалось, что судьба — квартет Булгаковых и Шепсов, а теперь… Интересно, Олег будет против поменять фамилию? *** Дафна гордилась сестрой. Тем фактом, что после случившегося она все равно поехала в Стахеева, хотя она и предлагала Перси передать свои оценки Нино, Косте и Владу через нее. Пересидеть дома хотя бы один готзал. Но старшая Булгакова (уже ведь будет не Шепс, верно?) взяла волю в кулак. Дафна предполагала, что ей может быть просто сложно снова ночевать одной в своей старой комнате, но ничего на этот счет не сказала. Только обнимала ее весь путь до особняка, когда Рома вез сестер и Олега на съемки. И сейчас она тоже стояла рядом, периодами касаясь руки Перси своей в ободряющем жесте. — Добрый день, уважаемые экстрасенсы, — как и всегда кивнул Башаров. — На этой неделе в своем последнем бою сошлись Нино Гасанова, Константин Гецати и Влад Череватый. Готовы узнать свои оценки? — Да канеш, — махнул рукой Влад. — Валяйте уже. — Череватый просто знает, что он уже в финале, — усмехнулся Костя. — Это очевидно. — Но у тебя тоже есть все шансы попасть в финал, — напомнила Нино, обращаясь к Косте, — Ты четвертый в турнирной таблице. — Ну а мне уже не допрыгнуть, — хохотнула Гасанова. На самом деле она была очень рада тому, что в готическом зале на неё больше не давила та гнетущая атмосфера, и она вновь могла весьма спокойно шутить и без напряга общаться с коллегами. Не со всеми конечно, но да. — Давайте оценки уже, — махнула рукой женщина. Хотя самой было глубоко в душе насрать. Это же надо было пройти такой путь от горящей победой женщиной к вообще плевавшей на весь проект ведьме? Костя только головой качает с улыбкой — не хочет говорить при камерах, что и сам в финал совершенно точно не метит. Просто… Перестало быть важным. Тоже. — Мне гораздо приятнее другое, — Гецати смотрит на верхнюю строчку турнирной таблицы. Даже несмотря на то, что Дафна еще нн прошла свое последнее испытание и поедет на него только в следующем выпуске, на самом верху все равно красуется именно она. Взошла, как солнце в зените. — Как ты там говорила, я же твой эзотерический батя? — усмехнулся Костя, обращаясь к бывшей Булгаковой. А Дафна только сейчас заметила собственное высокое положение и аж присвистнула. Саша громко и презрительно фыркает. Она игнорирует. Ей похуй, она преисполнилась. Весь путь в «Битве Сильнейших» Дафна и не думала о победе. Никакого самолюбия, несмотря на победу аж в двух проектах, связанных с экстрасенсами. Школа и «битва». А теперь… Появился шанс?.. Опять же — не самодовольства ради. Просто она представила, как бы обрадовала Рому. Он ведь и тогда, когда она синюю руку домой принесла, все цитировал ей Скриптонита: «ты пахнешь как победа, и я горд». Из трека, что у нее до сих пор с их первым разом ассоциируется. Но если победит Олег, Дафна будет счастлива. Младший Шепс ещё в первом выпуске грозился надрать зад старшему. И это будет просто легендарно, если сможет. А он сможет. Его жена уверена. — Не будем загадывать, Кость, — улыбается она бывшему наставнику. А Башаров, пробежавшись по оценкам от наблюдателей, потирает руки, чтобы следом попросить экстрасенсов достать из конвертов фотографию Череватого. Десять от слишком молчаливой Марьяны, украдкой с неприязнью смотрящей на Нино и Костю. Десятка с рожками и дьявольским треугольным хвостом от Олега, десятка с подписью «BESTIE» от Дафны, такой же наивысший балл от Перси. И одна дурная шестерка от Надежды Эдуардовны. Младшая Булгакова аж глаза закатила. Последний — Саша с семеркой. Вот тут Дафне захотелось его стукнуть. Что процентов занизил оценку Владосу только за то, что он ее лучший друг. Стерва Саня Шепс вернулась, блять. — Влад, подружка, ты объективно был лучшим, — потому Дафна заговорила первой. — Ты вообще затащил, мы с Олежей и Ро… кхм. Не говорить про полиаморию на федеральном канале, точно. — Мы открыв рты смотрели, вот честно, — продолжает она. — Это была одна из твоих лучших работ. И ты вообще любимка, ничего не знаю. И даже Марьяна за него вступилась, сцепившись в полемике с Шевченко. Олег в точку упомянул, что местный бес на испытании даже назвал Череватому свое имя, и Дафна широко улыбается, ахая: «да, ведь точно!». Саша упрямо молчит, надменно задрав подбородок. Сестра вновь гладит также молчащую Перси по руке. А Башаров переходит к оценкам Кости. Марьяна вдруг натурально въебывает ему… Крест. Марат аж глаза выпучивает, интересуется, что это такое, и Романова с деланно спокойным видом поясняет, что воздержалась. — Это из-за личных обид на Константина? — уточняет ведущий. — А какая была бы оценка, если бы не воздержались? — Один. — А если бы не обижались? — Один. Что ж, все ясно. Далее следуют Олег и Дафна с девятками (бывшая Булгакова добавила подпись: прости), Перси с все той же меланхоличной десяткой, Надежда Эдуардовна с таким же высшим баллом и Саша с восьмеркой. — Дафна, почему «прости»? — не может не уточнить Марат. — Потому что мне понравилась работа Кости, и у нас хорошие отношения, — поясняет она. — В его прохождении тоже было много прям… Эпичного. Но минус балл за то, что забрал беса ещё до того, как пришел Влад. А старший Шепс вдруг тоже подает голос: — Константин сам признал на консилиуме, что в итоге не справился. Мог бы я добавить еще один глагол? Опозорился. И нет — даже ещё. Доказал, что слаб и финала не достоин. — Саш, по какому принципу ты выбираешь, до кого доебаться, а до кого нет? — смело фыркает Дафна, ведь времена, когда она боялась Сашу и вообще воспринимала его мнение, прошли очень давно. — Владу поставил оценку ниже, но промолчал. — А на твоем месте… — огрызается было он, но тут же напарывается на взгляд брата. — Что? — все равно уточняет младшая Булгакова. — Ничего. Потому что старший Шепс знает, что в этот раз Перси не защитит, если Олег решит сломать ему ебало. Доказал, что слаб и финала не достоин. А я бы на твоем месте … Шепс снова оскорбляет своих коллег. Он снова угрожает девушкам. А Нино ощущала, как её снова трясет от злости. Никогда такого не было и вот опять. Кажется они снова вернулись в первую половину сезона. И… о боже, Гасанова чертовски зла. Еще и Персефона отчего-то молчит и муженька не защищает. Нино даже выразительно и предупреждающе смотрит на её опечаленное лицо, перед тем, как все же подать голос: — Меня удивляет, как Александр ведет себя так, будто у него бы получилось забрать беса на подобном испытании. — раздраженно отозвалась ведьма. Потому что Гасанову, видевшую как бес изнутри жрал Костю и как это влияло на его самочувствие, сейчас переполняла злость. Она сука так переживала за него в этот момент. А сейчас Шепс одним своим надменным высказыванием, просто обесценил всю работу проделанную Гецати. А он ведь помогал людям! Он делал это все ради того, чтобы Лида смогла жить спокойно. Костя хотя бы попытался это сделать! — Окажись бы Саша на месте Константина, он бы не постарался помочь людям, а трусливо бы спасовал. — небрежно отозвалась Гасанова. — Придумал бы фантастическую причину проблем в этой семье, раздул бы это до невероятных масштабов, а потом как самый настоящий «герой», — Нино показала кавычки пальцами, — Спас бы людей. Только проблема в том, что он вертится как уж на сковородке, лишь бы выйти победителем из ситуации. Лишь бы не опозориться, — и вновь акцент на слово, так сильно резанувшее слух женщины. — Но только позоришься Саша каждый раз когда открываешь рот. Снова засираешь коллег, снова им угрожаешь. А мы ведь все наслышаны о твоих мастерских умениях манипулировать, — и на лице Гасановой расцветает язвительная улыбка. Большинство из присутствующих прекрасно наслышаны об недавнем эфире Мэри. Нино и сама была в шоке от многого услышанного — она всегда видела, что у Саши с Керро отношения очень непростые, но чтобы настолько. Еще и эти слова про угрозы слива интимного видео. Угрозы в первую очередь беременной женщине. Взгляд Гасановой метнулся к недавно пережившей выкидыш Персефоне — интересно как она отнеслась к этим новостям? Нино и раньше понимала, что Шепс человек очень неоднозначный… но теперь градус нетерпимости и полнейшего неуважения повысился. — Поддерживаю, — коротко хмыкнула Дафна. О, она могла бы сейчас многое добавить. За себя она давно простила ублюдка, но за сестру… Но просто не хочется опускаться до его уровня и вывалить личное перед всем честным народом. — Нино, надо же! — а Саша аж руками всплеснул, изображая мнимую радость. — Подсоска Гецати снова затявкала? Ладно — это уже слишком. Использовать то же слово, что тогда сказала Перси перед срывом Гасановой… Дафна аж дыхание задержала. Пора вспоминать то, что она сделала для Олега в самом первом выпуске, когда он едва не сцепился с Владом. Бывшая Булгакова демонстративно чмокает сестру в щеку, чтобы выразить свою поддержку, кивает Олегу и подходит к Нино, чтобы взять ее за руку, передавая спокойствие. Светлая энергия. Как раньше. Эмоциональный взрыв. Нино не зла, она не рассержена и не обижена. Ей просто плохо. Снова это оскорбление. Слово, которое в свое время заставило её сорваться с цепи. Слово, которое буквально пустило ее жизнь под откос. Конечно в этот раз, Гасанова бы не позволила себе никаких физических выпадов. И даже не то, чтобы Нино этого хотелось. Просто иногда Шепс заслуживал подобного обращения в свою сторону. За все то дерьмо, которое он делает по отношению к окружающим. То как он гадил в душу всем ближним людям, которые не были такими же черствыми как он. Постоянные доебки в сторону Дафны, конфликты с Костей, претензии к Надежде Эдуардовне, холодное отношение к Персефоне. Да стала бы та же Перси так провокационно себя вести, если бы не гадкая натура Шепса, который без стыда подминал под себя юную девчонку? Если бы не его гниль, буквально сочащаяся из всех щелей, то конфликта между Гасановой и старшей Булгаковой просто не было. А ведь даже в тех готических залах, где он якобы защищал жену от Нино, Саша просто накидывал пух на себя. «Лучше бы ты меня ударила.» Нино, у которой казалось аж желваки повыступали от того, как старательно она держала внутри себя все эмоции, тяжело выдохнула. Она ненавидела вспоминать тот день, тот готический зал в котором она пиздецово проебалась, да даже ее собственный гнев теперь жрал её изнутри. Самая ненавистная эмоция теперь. Она никогда себе больше такого не позволит. Никаких срывов, никакого физического насилия. Только не после всего пережитого ею. Нино вынесла для себя этот урок. Благодарно сжав ладонь Дафны в ответ Гасанова сделала глубокий вдох. Она чувствовала как спокойствие и умиротворенность перетекают от бывшей Булгаковой к ней. Действительно светлая ведьма. Одним только взглядом, сказав «спасибо» Дафне, Нино отпустила её руку, и вновь перевела взгляд на Сашу. — И вновь Александр Шепс позволяет себе оскорбления женщин, — максимально умиротворенным голосом отозвалась Нино. — А я ведь просто сделала замечание его оскорбительному высказыванию, которое к тому же обесценивает труд его коллеги, — скептично пожала плечами она. — Меня замечания со дна не интересуют, — если бы нос можно было задрать до потолка, Саша бы уже это сделал. — На дно сейчас вы себя отправили, Александр, — спокойно подметил Костя. — Вновь оскорбляя женщин. Гецати мог бы ему припомнить, что буквально все последние несколько месяцев искренне помогал его семье. Когда случилась вся эта история с Перси и Нино, когда у его жены случился выкидыш… Но Костя не станет. Пусть старший Шепс закапывает себя дальше, если хочет. Аланский провидец не хочет иметь к этому никакого отношения. Дафна тоже так решает. В последний раз потрепав подругу Нино по плечу, она возвращается на свое место, где вновь берет Перси под локоток, чуть сжимая. Саша бы явно распалялся и дальше, если бы не эфирное время, о котором поспешил напомнить Башаров, прося перейти к оценкам Нино. Марат жутко отвык от подобных концертов на готзалах, и даже ему, падкому до скандалов экстрасенсов, стало не по себе. Доставали все фотографию Гасановой в гробовой тишине. Марьяна и ей влепила крест. От Олега и Дафны прилетело по такой же девятке, как и Косте, от Перси стабильная для этого дня десятка… Десятка? Вот тут удивилась даже ее сестра. Дафна удивлённо переглянулась с Нино. Надежда Эдуардовна тоже поставила десять, а Саша семь. Предсказуемо. — Нино, кого бы вы хотели услышать первым? Нино тут же хотела сказать про десятку Персефоны, но неожиданно для себя у неё вырывался смешок. А когда она вновь посмотрела на постное лицо Марьяны и поставленный ею крест… она расхохоталась прям в голос. Воздержалась она от оценки, ага, конечно. По мнению Гасановой Марьяна вполне очевидно оценила их с Костей прохождение испытания. А точнее, что было перед ним. — Нино, что вам показалось забавным? — поинтересовался наигранно удивленный Марат, пока заинтриговано потирал ладони. — Не ну в целом, оценка Марьяны мне вполне понятна, — пожала плечами Нино. И метнула совсем шустрый взгляд на Гецати. Чтобы так сказать обозначить позицию. Она ведь раньше пыталась сглаживать остроту этого конфликта, основанного очевидно на любовном треугольнике. Но теперь… даже не было смысла. Нино обычно старалась делать шаги на встречу другим девушкам, женская солидарность все дела. Но когда извините эта женщина раз за разом плюет в ответ на протянутую руку, желание вести себя достойно пропадает. Серьезно, если бы Нино не была выше этого, она бы при всех сказала про ревность Марьяны. Про её личную обиду на Костю, просто потому что он не отвечает ей взаимностью. Но это было бы просто подло и некрасиво. Да и камон, всем итак все понятно. Романова ставит Косте и Нино кресты после испытания, на которое они ехали в обнимку. Претензия очевидна же. Но в итоге Гасанова все же спрашивает: — Персефона, почему десять? Ты меня сейчас прямо-таки обескуражила, — удивленно отозвалась Нино. А в глазах так и сиял огонек восторга. Неужели Персефона наконец-то оттаивает от их конфликта? Может быть у них даже получится поговорить о произошедшем? И Гасанова определенно уверена в том, что ее сегодняшняя высшая оценка и вновь бьющая ключом сучья натура Шепса как-то связаны. Поссорились? — Не называй меня так, пожалуйста. У нее срывается голос на этом жалком «пожалуйста». Тем не менее, Перси пытается улыбнуться, пока Башаров не впечатывает ее в землю своим удивленным: — Персефона, вам не нравится ваше имя? Вот мудак-то этакий. Перси шумно выдыхает, ведя рукой от ключицы до шеи. Под тканью платья, которое пришлось позаимствовать у Дафны, пряталась россыпь засосов, и забавно, что именно они помогают прийти в чувство и произнести: — Да. Персефона — богиня царства мертвых, украденная из привычной жизни ее супругом Аидом, но все равно его любившая, несмотря ни на что. Она — Персефона. А бывшая Шепс, а теперь снова Булгакова — все-таки именно Перси. Тишина звенящая. Или это у нее в ушах звенит? — Это было круто. Даже несмотря на то, что это не твоя специфика, у тебя получилось вызвать беса и поговорить с ним. Это не всем дается. И это круто. И… — У нее заплетается язык, потому что Перси чувствует, как на нее смотрит один конкретно взятый Шепс. — Это круто. А сама смотрела на Нино. И во взгляде этом было столько мольбы, хотя Перси и сама осознать не могла, о чем умоляет. — Спасибо большое, Перси. Мне правда очень ценна твоя оценка, — благодарно кивает Нино, а сама взгляда отвести не может от такой поникшей и встревоженной чернокнижницы. Что вообще происходит? А стоящий в паре метров от неё Шепс, все продолжает с самым хищным видом пялиться на Перси. Определенно нужно будет подойти к бывшей Булгаковой поговорить. Хотя бы попробовать. Три… Два… Один… — Как заблеяла. Для Саши один только голос Перси — триггер. И увидев, как бывшая пресмыкается, он понимает, что ему еще становится противнее, чем было. — Повтори, — требует Дафна излюбленным тоном Михаила Афанасьевича. — Защищаешь себе подобную? — как ни в чем ни бывало холодит старший Шепс, и вот это невысказанное «шлюха» так и звенит в воздухе. Дафна слишком хорошо помнит этот тон, и тут же сжимает теперь уже руку Олега в своей. Причем не ладонь… Уже кулак. — Я не поставила десять только потому, что объективно затащил Влад, — и Дафна даже пытается всех отвлечь, вновь обращаясь к Нино. — Но очень круто то, что ты реально призывала к консилиуму. И да, то, что говорила с демоном — тоже. И… — Еще одна блеет. Да заткните кто-нибудь его, блять! — Ты говоришь с беременной женой своего брата, — напоминает Костя. — Сегодня мы окончательно убедились, что Александр Шепс закончился, как человек. — А начинался ли? — не выдерживает даже Дафна. Потому что Саша, блять, ничему так и не научился. Дафна в совершенстве обладает навыком прощения. Она многих прощала, слишком многих. Но сейчас… — А с тобой мы ещё поговорим на общем испытании, обещаю, — едва ли не божится старший Шепс, обращаясь к младшей из близняшек уже напрямую. Удержать Олега у Дафны все-таки не получается. Он вырывается, в несколько широких шагов преодолевая разделяющее их с братом расстояние. Останавливается перед ним… и на мгновение сам не верит. Человек, буквально вырастивший его, не может быть такой мразью. Но слова говорят сами за себя. И отказываться от них Саша определенно не собирается. В сущности, Олегу было вселенски поебать непосредственно на факт измены. Да, неправильно, все такое — но это личная жизнь брата и его жены. Личная. У Олега эти границы имеются. Но ему не поебать на то, что Саша вышвыривает свою жену на улицу в декабре без вещей и хотя бы куртки. Ему не поебать на то, что сейчас Саша начал публичное унижение Перси, которая, очевидно, и молчала-то все съемки, прекрасно понимая, что он среагирует. Но выпад в сторону Дафны с его излюбленным оскорблением, открытая угроза в адрес его беременной луны становится финальной точкой. Последним гвоздем в крышку гроба всего хорошего, что Олег о Саше когда-либо думал. Он давно не чувствовал… этого, ведь рядом была Дафна. Наверное, с момента, когда избил Рому? Когда все звуки отключаются, а все внимание сосредотачивается на цели. Когда внутри все горит, а кулаки аж сводит от сладкого предвкушения и тихой ярости. И в моменте, когда кулак Олега встречается с лицом брата, он не испытывает ничего. Потому что одного удара мало. Самому Олегу. Саше-то — уже более чем, ведь рука у его младшего брата тяжелая. — Повторишь? — пугающе ледяным тоном интересуется Олег. Только за этим мнимым спокойствием кроется разрушительный пожар. — Мне в лицо. Не девочкам. Девочкам, которые пережили столько боли — и тоже из-за него, блять. У Саши хрустнул нос. И заложило уши, из-за чего сам хруст ощутился лишь отдаленным приглушенным звуком, но боль была вполне реальной и острой. Кажется, он даже застонал, запрокинув голову, когда ливанула кровь, хоть и знал, что так делать нельзя. Тем не менее, он смотрит на Олега с вызовом, вновь собираясь открыть рот. — Коля! — встрепенулась Дафна, которая в этот раз даже и не собиралась просить Олега остановиться. Потому что у нее аж коленки затряслись от того, как это было… Горячо. — Понял, — кивает любимейший оператор Колян, тут же вырубая камеру и сигнализируя остальным коллегам сделать то же самое. — Научилась-таки у Ромы… И очень вовремя. Потому Саша, буквально плюясь кровью, которая затекала в рот, пачкая белоснежные зубы, выплевывает ещё и слова: — Знаешь, Олег, я давно тебе хотел сказать, какой вижу вашу «историю любви». Шлюха разводит дебила. Вот как. И, к сожалению, со мной провернули то же самое. А ведь то, что Булгаковы — потаскухи, было ясно с самого начала. И на этом моменте даже Костя решил, что разнимать братьев не будет. Надежда Эдуардовна заохала, и только одна Марьяна выглядела почти скучающей. Влад же подошел к Дафне и Перси, поддерживающе обнимая за плечи обеих. Олег бьет еще раз. Сильно не целясь даже, но у него и правда тяжелый удар. Голова Саши дергается, как у куклы, а Олег в моменте видит не брата, которого любил и которому все прощал, а какую-то мерзкую уродливую тварь хуже любого беса, что приходили к Булгаковым и к Марку. Это был не Саша. И ведь самым жутким было то, что он сам себя и уничтожил. Олег спустил ему эту сомнительную историю с Мэри. Брат же. Олег пошел на примирение после того, как Саша назвал Дафну шлюхой. Брат же. До последнего верил. Ему самому первому рассказал, что у них будет еще и дочь. Верил, любил, прощал и терпел. Многое. Но сейчас внутри все трещит, когда Олег обрушивает на брата еще несколько новых ударов. Останавливается только тогда, когда Саша валится на пол, потому что четко понимает, что еще немного, и брат не встанет. Олегу бы хотелось, чтобы не встал. Но принципов у него все-таки больше. — Еще раз откроешь рот в их сторону — убью. Подойдешь — убью. — И Олег просто убийственно серьезен сейчас. — Теперь ты разговариваешь только со мной. Ты меня понял, да? Если тронешь девочек, я тебя убью. И собирается вернуться к Дафне и Перси. Но на полпути останавливается, снова оборачиваясь к Саше. И заканчивает таким же пугающе спокойным тоном: — Я говорю про обеих, Саш. Просто уточняю. А брата у меня больше нет. Дафна настигает его со спины. Просто хватает за плечи, рывком разворачивая к себе, чтобы сию секунду впиться в губы бешеным, отчаянным поцелуем. Ее трясет от нервов, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но одновременно с этим ее накрывает волной жара. Нежности, любви, желания — всего сразу. Дафна думала, что не сможет полюбить Олега ещё больше, потому что куда уж, блять, выше? Но младший Шепс только что пробил дыру в космосе. Буквально. И ей кажется даже символичным тихо, чтобы другие не услышали, потребовать: — В туалет. Живо. Потому что младшая Булгакова даже не думала раньше… Насколько же он ее всегда защищал. А теперь и ее сестру, что для Дафны не менее важно. И… и… Туалет в особняке Стахеева — святое. Их место силы, черт возьми. А ещё, раз она шлюха, то звание будет носить с гордостью и должна ему соответствовать. Съемки заканчиваются быстро. Башаров бледнеет и краснеет одновременно, сдавленно лепеча про то, что финал не за горами, возле Саши хлопочут медики. Олег не думает вообще ни о чем, кроме того, как за ними закроется чертова дверь. Как тогда. Его ведет — эмоции не отпускают даже после того, как он избил Сашу. Хочется еще. Ему жизненно необходимо выпустить всю ту бурю внутри, но Олег… «Слишком умный, блять» — выносит вердикт подсознание голосом Ромы. Олег выбирает способы приятнее. А перед тем, как покинуть готический зал, он бросает быстрый взгляд на Перси, и та ему вдруг так искренне улыбается, как не улыбалась еще ни разу с момента… наверное, вообще никогда. — Я удержу Рому, — честно заверяет его старшая из сестер, — чтобы не присоединился. И они и правда в этот проклятый туалет едва не летят. Как будто бы у самих нет колец на пальцах, а у нее в животе — их ребенка. И Олег, совсем как пацан, захлопывает дверь, закрывая ее на замок, и впивается в губы Дафны таким отчаянно-жадным поцелуем, что у самого голову кружит. Он настойчиво теснит жену к раковине, успевая мимолетно пожалеть о том, что ей вряд ли будет сейчас удобно, разворачивает спиной к себе, прижимая ближе и целуя в шею, а сам сбивчиво шепчет: — Блузка!.. Та блузка… Надо было, блять, закрыть гештальт… — Бля-я-я… — сокрушается следом и сама Дафна на протяжном выдохе. И от одной мысли, и от ощущения его губ на своей шее. И тут припоминает ещё кое-что, дыша через раз: — Ты мне тогда ещё всю шею разукрасил и… Ты бы видел лицо Перси, когда она дома увидела, как я засосы замазываю… Оле-е-еж, мне надо. Прям надо. И даже в ее высоком голоске сейчас звучит хрипотца, снижаясь на тон точно. И она не может все же не развернуться в руках Шепса — единственного теперь, блять, Шепса в их жизни, не считая Марка. Дафна и сама впивается в его шею почти с ожесточением, оставляя метку за меткой. Аж почти черные. — И у меня идея для твоего гештальта получше… — даже дрожит вся от перевозбуждения, пока снимает с Олега пиджак, чтобы не сковывал. — Порви это. И сама задирает юбку своего платья. На ней — белые колготки и, как и всегда, кружевное белье. — Рви все. Все равно домой на машине едем… Все. У него и так не было никаких границ, а сейчас она сносит последние. Единственная, кто доводит его до такого сладкого сумасшествия, до исступления почти. И перед ней Олег всегда был готов на все. Прощать. Любить. Притащить Рому в семью. На коленях ползать. И пока Саша твердил свое излюбленное про шлюх, Олег видел в ней богиню. Не то что смысл жизни — саму жизнь. Он все-таки нагибает ее перед раковиной. Не вжимает, а просто наклоняет — чтобы ей тоже было удобно. На мгновение засматривается на эти очаровательные белые колготки… А потом рывком дергает. Треск этот отдается сладкой истомой внизу живота, и сейчас Олег позволяет себе думать совсем не головой. Наклоняется ближе к ней, оставляя на шее несколько ярких засосов, а пальцами касается уже такого мокрого лона. Пока — сквозь тонкое кружево, но… — Мне нужно почаще бить Сашу, чтобы тебе было так хорошо? Тогда ему не жить. Кружево тоже трещит так легко. Немного жалко, но Олег купит новые. И еще. Миллион всего. Все сокровища мира. Сам расстегивает чертовы штаны и снова прижимается к Дафне, продолжая раскрашивать ее шею, как и просила. И толкается внутрь, заполняя ее собой сразу, без остатка. — Разводи меня так почаще. Умоляю. — Всегда, — выстанывает Дафна, едва не прикусив язык. — Так будет всегда. И она вцепляется пальцами в раковину до побелевших костяшек. Шлюха, да? Окей. Она согласна. Если это означает иметь такую жизнь, Дафна готова себя провозгласить себя королевой шлюх. Макс, Ромин брат, тогда ещё затирал, что в борделях их «мамочками» называют. И пока Олег набирает темп, его жена подстраивается, намеренно периодами сбиваясь, чтобы помучить и его, и себя, чтобы растянуть момент максимально. В первый раз все вышло слишком скомкано. А ведь Дафна помнит так хорошо, как тогда сидела на этой же раковине, как сладко ныла шея, пока Шепс помечал ее, как ее бедра дрожали под его пальцами… А сейчас даже будто, блять, ещё лучше. Как? Как он это делает? А ещё в самый ответственный момент из нее лезут признания. Дафна в последнее время любительница поностальгировать… — Оле-е-еж, — едва ли не плаксиво тянет она. — Знаешь… Когда мы в первый раз тут трахнулись… А я потом тебя… Ох, да, вот так пиздец хорошо… Так вот, когда я тебя динамила, я слушала одну песню… Любимый Пирокинезис, ага… И пусть она не о любви в целом, но за несколько фраз я прям зацепилась… Как же тяжело говорить, когда тебя доводят до исступления, возвышая над всем ебаным миром. Но кажется важным сказать сейчас. А лучше даже напеть: — Взошло мое черное солнышко… Мое черное солнышко… И вновь прерывается на протяжный стон, кладя болт на то, что их могут аж в готическом зале услышать. — Понял, да? Я ведь Рому солнышком называю, и это так. Он солнышко. Но ты… Со своей любовью к ночи, темноте, мрачной одежде, с твоими шикарными волосами… Ты же натурально мое черное солнышко… Олег и сам не замечает, как в моменте прикусывает ее кожу, среди россыпи засосов оставляя еще более яркий след. Пусть. Пусть хоть весь ебанный мир пойдет против них. Он разобьет лица всем и каждому, кто только попытается открыть рот. Олег сам себя во многом и тормозил всегда, возводя границы, которые казались ему правильными. Трахать свою беременную жену у раковины в туалете особняка Стахеева — совершенно точно неправильно. Бедняга купец, наверное, еще раз бы умер, если бы увидел. Это неправильно. Но Олегу сейчас так вселенски поебать на чужое мнение. Для него это — правильно. — Моя луна, — лихорадочно повторяет Олег, сам останавливаясь на мгновение, чтобы продлить этот момент. — Понимаешь? В луне все пытаются найти изъяны, пятна… И опять начинает двигаться. Медленно, глубоко, целуя открытую кожу, ласково перебирая ее волосы на контрасте со слишком чувственными движениями. — А она все равно прекрасна. — Оле-е-еж, — вновь тянет Дафна, потому что уже слишком. Хотя кому тут она будет врать — ей с обоими все слишком. Слишком хорошо. Но стоит, конечно, представить всеобщую реакцию, когда только что избивший брата Олег вернется весь в засосах… С такой же женой в порванных колготках. — Они опять пошли в туалет, да? — в готзале спрашивает Череватый у Перси с абсолютно невозмутимостью. А ведь, если прислушаться, и правда, стоны доносятся. Поэтому Влад сам же себе и отвечает: — Точно. Туалет. Он и сам помнит, как аж водой подавился, когда узнал про первый подвиг этих двоих в Стахеева. Тот самый случай, когда ты был главным соперником обоих — один срал тебя в финалах, а другая и вовсе была с тобой в одном сезоне, а потом ты почти являешься непосредственным участником их личной жизни. А че? Толику нравится. — Перси? — Влад щелкает пальцами перед лицом старшей Булгаковой. — Только не говори, что из-за разбитого лица этого сорокалетнего расстраиваешься. Специально ведь сам себя из первого выпуска процитировал. И только потом понял, что смотрит-то Перси на Нино. — Поговорите уже, — продолжает он. — А то, блять, как любовники из мелодрамы сопливой. Я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть, не обернулся ли я. Любовники. Перси аж вздрагивает, но, спасибо Владу, к реальности все-таки возвращается. Смотрит на Череватого снизу вверх, смутно ощущая присутствие великолепного Анатолия рядом. И опять вдруг улыбается. Как будто в моменте, когда брызнула Сашина кровь, что-то, что она старательно держала в себе, лопнуло. Это была чертова гниль, но вслед за ней пришло… облегчение. Ебанное исцеление. Любовники. — Любовники, — произносит она вслух, хотя все-таки во весь голос говорить не решается. — Тебе нашептали уже, да? И… что думаешь? В моменте вдруг оказалось таким важным услышать мнение именно Влада. И вроде бы, даже не были близки так, как он с Дафной. А все же… Череватый умел, что называется, зрить в корень. — Вообще-то я сейчас говорил про тебя и Ниношу, — почти философским тоном изрекает он. — Но если ты говоришь о том, что резко решила стать матерым панком, то да, Анатолий предупреждал. Что могу сказать, одобряю. Мне это сорокалетнее никогда и не нравилось. Вот насчет Олега он мнение поменял. Нельзя сказать, что заобожал, как Дафнюшку свою, но баллы бы именно ему отсыпал, если бы у Шепса и без того не было шанса пройти в финал. Но тут Влад замолкает. Прислушивается. И вдруг… Ржет. Вот бывают Соболевы классические, а бывает Череватый типичный. — Анатолий считает, что ты встала на верный путь, Персенка. Но больше ниче не скажу. Давай, топай к Нино, пока я сам тебя не отнес. А сам сыплется — Соболевы и Булгаковы, блять… — Это метаирония, блять, — отшучивается Перси, вдруг прекрасно понимая, о чем именно думает Влад. Поймали общий чернокнижный вайб, так сказать. — Я сама. Не переживай. Но путь до Нино, которая что-то обсуждала с Костей в отдалении, кажется целой вечностью. Что-то внутри Перси вопило о том, что это не она должна извиняться. Делать первый шаг. И вместе с тем она понимала, что извиниться и не сможет. Губы застынут, язык мертвым грузом останется во рту, она не скажет ни слова. Нино, скорее всего, тоже. Может, и глупо. Черт знает. Просто сегодня, на какую-то долю секунды, Перси так отчаянно захотелось… сделать что-то хорошее. Ощущение вечной брошенности любимым мужем, долгие месяцы полного покорения его воли научили одной важной вещи. Если хочешь сама — надо делать. И именно поэтому она и подходит. Замирает на расстоянии вытянутой руки от Гасановой. Как и всегда, ужасно тактичный Костя бросает, что будет ждать ее в гримерке и уходит. Забавно, что до этого было страшно. Сейчас, почему-то, нет. Разве что… волнительно. — Я не сошла с ума, если что, — почти шепчет Перси. — Я просто… ты… ты не хочешь как-нибудь где-нибудь посидеть, Нино? Со мной и с Дафной… если она не разродится к тому моменту, конечно… Почему она вдруг начала звучать так глупо? Кажется, даже краснеет. — Просто… — А вот тут Перси и все слова забывает. — Я бы хотела… — Возобновить общение? — договаривает за неё Нино. И пусть она уверена, что изначально Персефона хотела сказать нечто иное, не хотелось лишний раз мучать девчонку. Да и сама бы Гасанова ни за что не смогла бы произнести… слов извинений. И хоть это было глупо надеяться, что бывшая Булгакова будет перед ней извиняться, Нино понимала что именно эта атмосфера царила сейчас в воздухе. Именно такое было настроение у разговора. Но вообще надо сказать, что Гасанова удивлена. Чертовски удивлена этому предложению. Ведь если так подумать, то их общение с Персефоной не заладилось с самого начала, возможно как раз из-за того, что она безбожно прилипла к Шепсу. Но сейчас Нино была искренне рада, что они идут на сближение. — Я бы очень сильно хотела провести время с вами вместе. С тобой в частности, — и в этот момент женщина робко укладывает ладонь на плечо Перси. И почему сейчас вспомнился их самый первый разговор? Когда бывшая Булгакова первая решила поддержать Нино перед испытанием. Какое время было… — Это хорошо, — лепечет Перси судорожно. И ведь клялась, что все выплакала. Еще до клуба. А потом опять рыдала в плечо Максу. И сейчас… как-то… Она судорожно пытается проморгаться, обдувает предательски покрасневшее лицо руками и уже чувствует, как оно лезет. Опять. — Это хорошо, это очень хорошо, правда, я… Я просто… Горло сводит спазмом. Кажется, что все ее фразы звучат так глупо. И что она сама какая-то бестолковая. Блеет стоит. Перси в мгновение аж вздрагивает невольно, вспоминая этот тон. И вроде как, ну, шаг сделала она. А вроде… — Я просто… неделя… преисполнения какого-то… По пизде все пошло в один момент, и я… — А вот тут голос почти срывается. Вот именно. По пизде. Кроме… кроме одной встречи. Так странно. И Перси вдруг жалобно шмыгает мгновенно заложившимся носом и почти пищит надрывно: — Нино, прости меня, пожалуйста! И речь шла не только о том, что она сейчас разрыдалась перед Гасановой, как идиотка. Обо всем. Только сил моральных сказать пока еще не хватает. — Боже, Перси, ну ты чего! — тут же ошарашено отзывается Нино и притягивает Персефону к себе в объятия, просто потому что понимала что так надо. Она сама сейчас в полнейшем шоке, но девочку поддержать надо. Гасанова это чувствовала. — Это ты меня прости… за всё вообще… — Гасанова вроде думала, что не сможет это сказать, но оно прямо вырвалось. Такое важное извинение. И пусть они выглядят сейчас как какие-то сопливые героини мелодрам, так будет правильно. — Правда прости… и за то, что ударила, и за то, что замахивалась до этого, да и за то, что мы с Марьяной тогда тебя пихнули вперед, — она мягко поглаживала по спине девчонку, пытаясь вселить хоть немного душевного спокойствия.— И тогда на первом совместном испытании я хотела помочь, правда. Мне показалось правильным помочь тебе начать путь к собственному росту, — ну раз они уже начали откровенничать, то Гасанова просто не должна молчать. Да и от неловкости ей хотелось заполнять все паузы в диалоге, потому что звуки всхлипов Персефоны рвали что-то внутри. Надо поддержать девочку хотя бы хорошими словами! Даже если они кажутся такими неловкими и чужеродными. Зато они идут от души. — И даже когда ты сделала нам в ответ непрогляд, я была искренне горда за тебя. Что ты сама защищаешься, — хриплым от волнения голосом продолжала Нино. Это ведь действительно так! И хоть она очень долго лечила свой ожог, в моменте она искренне горда была за Булгакову, что та не просто «схавала» выпад в свою сторону, а сделала ответку. Подлость в ответ на подлость. И пусть Гасанова вкладывала в свой жест другой смысл. — Я всегда относилась к тебе хорошо. Изначально да. И я была уверена, что тебя портит Саша… — блять, может не стоило этого говорить? Видно же, что Булгакову может это добить… Но честность так и рвалась наружу, — Но видимо это оказалось правдой. Ведь стоило им поссориться, как Персефона тут же подошла к Гасановой извиняться. После того, что выдал Шепс в готическом зале, Нино понимала, что больше может не сдерживаться в его сторону при Персефоне. Пусть и не сразу, но Перси даже обнимает Нино в ответ. Слезы продолжают катиться по щекам, какие-то глупые, очистительные слезы, но она хотя бы перестает выть. Шедевроистерику перед Максом все равно ничего не переплюнет. Блять. Макс. Перси опять всхлипывает, потому что накрывает с головой. А еще и после того, как Нино сама начала извиняться… Она же даже не смотрела на ситуацию с чертовым непроглядом так. Она вообще все воспринимала по-другому, поддакивала ему только. А сейчас… от осознания голову разрывает как будто мигренью, и Перси ревет еще громче. Черт знает, сколько времени проходит так. Но в моменте отпускает. Перси затихает, хотя не находит в себе силы разомкнуть руки. Сказать?.. Наверное, это тоже… шаг… Это даже про доверие. Перси настолько зациклилась в своей любви, отгоняя от себя всех вокруг. А на деле — хотелось доверять. То-то выложила всю душу парню, который решил ее трахнуть во имя… да черт знает, чего. Перси так и не поняла. Она сейчас вообще… ничего не понимала. — Мы разводимся, — заторможенно шепчет Булгакова. А сама аж вздрогнула от осознания, что это придется… вместе… вдвоем… — Он вышвырнул меня на улицу с собаками. Я пока у… Соболепсаковых. Если хочешь, приезжай… Наверное… — Ахуеть, — ошарашено выдыхает Гасанова, не сводя взгляда с Перси. Шепс всегда был ебланом… и надеяться, что он может исправиться во имя любви было глупо. Но отчего-то все они подумали, что это может произойти. И тем не менее наваждение спало, а правда вновь стала очевидной. Но от этого не менее болезненной и шокирующей. Вышвырнуть в декабре на улицу молодую жену, после всего того, что между ними было. После того, как Перси буквально чуть не лишилась лица из-за его выебонов. — Какой же еблан. Просто… не буду даже говорить, — сокрушенно отзывается женщина. Они обе понимают, каким гандоном может быть Шепс. — Приеду, обязательно приеду, — обещает Нино, а у самой слезы рвутся наружу. Да бля-я-ять. Чмоня. Ну она просто очень сильно расчувствовалась из-за всех этих откровений. Да и сама её натура стала гораздо мягче в последнее время, так что… Гасанова прикрывает лицо ладонью и чувствует, как мокрые дорожки образовываются на её щеках. Оказывается ей пиздец как нужен был этот разговор с Перси. — Девочки-и-и-и! — и тут со стороны раздается счастливый писк. Дафна. Дафна, все верно, в засосах и порванных колготках. Стоит и сама едва не ревет — вмиг носом зашмыгала, словами захлебнулась и практически налетела на сестру и подругу. — Вы… Вы… Вы! — Зачарованные, — вздохнул Влад, цитируя Костю на недавнем испытании. — Панк-версия. *** Через несколько дней, когда наступает пара узнать оценки телезрителей и отправить на испытание завершающую тройку, Саша даже не является на готзал. Струсил впервые быть всеобщим посмешищем. И пусть полная сцена избиения стараниями Дафны и Коли в эфир не попала, первый удар ТНТшники прям смаковали. В интернете никто ничего не понял, но тех, кто осудил Олега за нападение на брата оказалось в разы меньше, чем тех, кто восхитился его желанием вступиться за беременную жену. Тем более — после эфира Мэрилин Керро. Как итог, приехал старший Шепс только к моменту, когда нужно было ехать на испытание. И все равно напросился в другую машину — подальше от Олега, Дафны и Ромы. И хорошо. Потому что теперь не было необходимости даже снимать надоевшее: «какие у вас предчувствия?». Дафна могла просто растечься на плече у Олега, пока на ее собственном устроился Рома, и бездумно выводить узоры на их ладонях с дурацкой улыбкой. — Мальчики мои, — подает голос бывшая Булгакова. — А я тут поняла… Что реально ведь в финал проходим с тобой, Олеж, получается. Было так вселенски поебать на шоу, а сейчас, когда на турнирную таблицу посмотрела… Знаете, прям так странно стало. Поднажать что ли? Представьте лицо Саши… Лицо Саши, на котором, кстати, живого места не было. Дафна мельком заметила, когда он в машину садился. — Просто то, кто здесь сильнейшая, было очевидно с самого начала, — с улыбкой откликается Олег. Тот же самый Олег, который в первом выпуске так уверенно заявлял, что победит именно сильнейший, акцентируя внимание на том, что это будет мужчина, и намекал, конечно, на себя. А может, уже и не тот же самый Олег. Он не собирался поддаваться намеренно. Знал, что такого Дафна не примет. Да и оценивал ее силы абсолютно объективно, понимая, что его жена не из тех, кому нужно такое мнимое благородство. Просто… Это будет сильнейшая. У Олега, по сути, армия поклонниц, которая будет все равно голосовать за него. Но сейчас так плевать на мнение других. У него будет сильнейшая. Дафна Шепс, мощнейшая любовная ведьма и мать будущей надежды всего русского чернокнижия. Его любимая жена. Его луна. — Ну, знаете ли, — подает голос Рома, аж приподнимаясь для важности, хотя до этого загадочно молчал, — давайте признаем, что в читерском выигрыше в любом случае я. У меня есть синяя рука и будет золотая. Ну, и кто докажет теперь, что я не самый имбовый экстрасенс России? — Ты скорее это… — как бы между делом начинает Олег. — Экстрасекс… Дафна сыплется нещадно, едва не хрюкая Шепсу в плечо, и тут же активно кивает: — Факт. Но кстати о финалах… Забавно. Выходит, это было когда? Два года назад? — Сейчас будет время дополнительных откровений. Я же успешно проебала ваш, Олеж, с Перси финал, потому что у Ромы был передоз, эту историю мы знаем. Но помнишь, как ты приходил на мой? Засрал несчастного Владоса и пожелал мне удачи. Я в моменте так прихуела… Во-первых, что ты меня поддержал, несмотря на то, что я сестра твоей старой соперницы. Во-вторых, я подумала, что ты в жизни красивее, чем на экране… А в-третьих, тут же своих мыслей испугалась, потому что на лестнице меня ждал ты, Ром, ревнующий, как черт, уже к Ларионову. Поэтому я как рыба молчала и только кивнула на пожелания Олега. Кто ж знал-то, что в итоге… И подносит их руки в своему лицу, одновременно целуя тонкие, длинные пальцы Соболева и сбитые о Сашино лицо костяшки Шепса. Уже по традиции, Олег распахивает руки так, чтобы обнять сразу обоих, а Рома снова блаженно растекается на плече у Дафны. Но… самое главное, не давать ей снова себя целовать. И вообще никак не миловать. По возможности — он сто процентов сам не устоит. Но иначе… Иначе он сделает это сейчас. Карман позаимствованной у Олега парки (ведь Рома действительно был искренне удивлен тем, что случилась зима и что в моднявых легких куртках, которые у него остались, может быть холодно) оттягивает коробочка с кольцом. Тогда Рома подошел к вопросу со всей ответственностью. Мелочиться ему не хотелось — это семейная черта Соболевых. Пафосно, но красиво. Да и он, «сорока» в душе, не удержался от бриллианта. Буквально — на полпальца. Дафне обычно нравятся более аккуратные украшения, ненавязчивые, не так бросающиеся в глаза, но Рома не мог удержаться. Ему казалось, что это… так наглядно отражает масштабы его любви, ведь иногда ему просто не хватало слов, чтобы говорить об этом. Да. В тот день Рома действительно собирался делать Дафне предложение. Это же ведь… логичный исход, да? Он любил ее всем своим существом, она его — даже сильнее. Были сложности. Он срывался. Она кричала. Но ведь… это же ничего не отменяет, верно? Его родители бьют посуду каждые выходные, а вчера мама зарядила отцу пощечину при сыне. Это же не означает, что они друг друга не любят? Место действия, правда, было не оригинальным. Один миленький ресторанчик на Арбате. Рома обычно таких… «ламповых» мест откровенно сторонился, но когда они зашли однажды, Даф понравилось, а ему просто нравилось все то же, что и ей. Так и появилась милая привычка обязательно приходить сюда по каким-нибудь… важным поводам. А сегодня он был особенно важным. — Почему я загадочный? Ничего я не загадочный, — прямо воркует Рома, отодвигая для нее стул. — Ты вот сегодня невероятно красивая, но я же не спрашиваю, зачем ты такая красивая. Дафна улыбается. Но улыбка эта натянутая. Буквально в начале этой недели начались съемки «Битвы Сильнейших». Первая тройка в лице Нино Гасановой, Влада Череватого и Олега Шепса в данный момент проходила свое первое испытание. Младшей Булгаковой младший Шепс нравился. Еще с того момента, когда он, такой важный и серьезный, выделил ее среди финалистов ее сезона. А теперь они в одном проекте. И хотя Дафна все равно болела в тройке за Нино… У них с Ромой в последнее время все было плохо. Он становился все подозрительнее, она — все холоднее. Уже не вступалась за него перед Перси, с ломкой улыбкой пожимая плечами, когда сестра грозилась ее парню порчей. А ещё у них даже не было секса… Уже сколько? Месяц? Два? На них не похоже. И все равно Дафна любила. Это не была привычка. Просто за два года ее любовь, регулярно втаптываемая в грязь, мутировала. Как под радиацией. Превратилась из милой, душистой орхидеи в монструозную плотоядную венерину мухоловку. — Красивая, — эхом повторяет Булгакова, но не то что бы верит… Просто говорит, чтобы что-то говорить. Потому что, несмотря ни на что, она все еще хочет с ним говорить. — Я рада, что угодила. Ведь собиралась на это, казалось бы, обычное свидание все равно со всем энтузиазмом. Струящийся шелк винного оттенка, темная помада… Это так не похоже на ту Дафну в пастельных тонах. Но настроение в последние месяцы именно такое. И любовь ее теперь тоже больная. Как там в песне? «Я буду абьюзером, и ты будешь абьюзером». А она — кукла сломанная. Вот ее магические куклы были такими крепкими, что им голову не открутишь. А сама Дафна после этих двух лет… У нее все шарниры расшатаны. И все равно она не врет и не притворяется, когда, глядя на Рому, отчего-то такого сияющего, говорит: — Люблю тебя, солнышко. — Я сильнее, — как и тогда, вторит ей Рома, не переставая улыбаться. А ведь он даже не понимал тогда, что что-то было не так. Ревновал? Это нормально. Что плохого в желании защищать свое, когда даже сраный ведущий с ТНТ распускает свои ручонки? Контролировал? Опять же — защищал. Ту, что сделал своей во всех смыслах. Проверял? Да. Что плохого в том, чтобы лишний раз услышать то, что тебя любят?.. Проблемы были, окей. Но они же есть у всех. У его родителей, допустим. Но они в браке. Счастливы. По-своему. У них есть сын. У отца — даже не один. И ведь… все нормально, да? В кармане пиджака лежало то самое кольцо. Кольцо, которое он схоронит даже месяцы спустя, заберет с собой из квартиры, экстренно покидая ее, и увезет на финальное испытание. Роме показалось идиотской затеей бросать его в бокал вина — эта ежевичная сладость, которую Дафна так любит — или какой-нибудь десерт. Нет. Он хотел сам надеть ей его на палец и услышать заветное «Да». Ведь Рома не сомневался в том, что Дафна даст положительный ответ. У них все хорошо. Сейчас их отношения полностью соответствовали той картине любви, которую в него вдалбливали годами. Но потом к ним подходит гребанный официант. И вся его уверенность вдруг рушится, как хрупкий карточный домик, а внутри разрастается гниль. Они не первый раз здесь. И все же, когда им приносят меню, Дафне вдруг приспичило узнать о каком-то новом салате. Она воркует с этим тщедушным лошком так, как будто он вдруг в моменте стал смыслом ее жизни, и улыбается ему так ярко, как не улыбалась Роме уже давно. А ведь… почему… почему она ему не улыбалась? Он впервые чувствовал себя таким далеким от ее света. Мерзкой тварью, забившейся в свой темный угол и плюющейся оттуда ядом. Для Ромы это — в порядке вещей. Когда ему больно, больно должно быть всем. А сейчас ему больно. Он слишком пристально смотрит на ее улыбку. На то, как на мгновение соприкасаются их пальцы, когда выблядок забирает из ее рук меню. Как она светится, когда он что-то тупо шутит. Сам на официанта рявкает, пихая ему в руки гребанное меню сам. И видит прекрасно, как придурок крутит пальцем у виска, намекая, что он псих. Рома не видит реакцию Дафны… Но она улыбается, да? Ведь так? Как только они остаются снова вдвоем… Рома вдруг тоже расплывается в обманчиво мягкой улыбке. На деле — самый опасный яд. Тогда ему ведь казалось, что она на него даже не смотрела. Все на этого ублюдка, развеселившего ее. И после недолгого молчания Соболев цедит: — Ну что, понравился? Так ты иди к нему. Уверена, он и на работу хуй забьет после того, как ты ему поулыбалась. Вот оно. У Дафны все сжимается внутри, и гной давится из мерзко пищащего хищного цветка. Боль сочится из ещё одной раны его недоверия. Его сомнений в ней. Она мало доказывала ему свою любовь? Она слала нахуй свою семью прямым текстом, потому что они не так на него смотрели. А когда папа или Перси ещё и фыркали, Дафна жалела, что у нее не такие мощные челюсти, как у Цербера. Она буквально была готова за Рому убить. До сих пор. Но вместо этого ее колотит, в горле поднимается ком, который Булгакова тотчас давит, чтобы в тон ему выплюнуть: — Я устала доказывать тебе, что… — что мне, сука, никто, кроме тебя, не нужен. — Да вообще что-либо. Может, мне и стоит пойти, а? Ты же так любишь в красках представлять, как меня трахают другие. А ведь скоро… Она сама трахнет в туалете Стахеева Олега Шепса. — Ух ты, как ты заговорила, — ядовито смеется Рома. — А ведь весь этот тупой спич можно было ограничить простым «Я устала от тебя». Устала же, да? Я ведь такой плохо-о-ой. Только мучаю бедняжечку Дафну. Хочу, чтобы только я был для тебя важен. Чтобы ты любила только меня и жила только мной. Покупаю тебе дорогущее кольцо. Веду тебя в твой любимый ресторан. Делаю все так, чтобы ты запомнила это предложение. Хочу, чтобы мы были вместе всегда. Но Рома не говорит этого вслух. Откидывается на спинку стула и опять смеется. И все же, слабину себе дает — сжимает на мгновение заветную коробочку в кармане. Рома хотел увидеть Дафну в белом платье. Совершенно искренне. Но… Она же от него устала. — Съеби, — с легкой руки разрешает он. — С этим мудлом явно веселее, чем со мной. Ничего не будешь дока-а-азывать… Или я съебу. Хочешь? Нет, не хочу. Никогда. Нет-нет-нет. Дафне хочется замотать головой, разрыдаться так, что щедро обведенные темным глаза будут болеть и опухать. А она будет нажимать на горящие веки, тереть их, чтобы было больнее-больнее-больнее. Потому что так легче. Когда больно физически. Да же? Может, Рома даже разойдется на то, чтобы ее ударить? Скоро, Даф. Очень скоро. — Не хочу, — судорожно выдыхает Булгакова спустя, казалось бы, вечность сверления друг друга взглядами. И ей ведь… Больнее от того, что его почти безумный смех до сих пор в ушах звенит, пуская по коже россыпь мурашек первобытной жути. Он так смеется только тогда, когда самому больно. И Дафна реагирует. Ему больно, ей больно. Он умрет, она умрет. То, что она повторит ему, когда он позвонит ей на девичнике. — Почему ты закрываешься от меня? Опять? Почему ты не доверяешь мне? Я тебе хоть раз повод давала, а, Ром? Я сосу тебе по любой твоей прихоти, я, блять, буквально живу только ради тебя. Откуда жестокость? Голос дрожит. Но нет. Нет, блять, не будь жалкой. — Что, не нравится, когда я зеркалю тебе твое же поведение? — продолжает она, пока люди за соседними столиками уже начинают коситься. — Ты вообще… Любил-то меня когда-нибудь? — Закрой рот. Рома рычит это быстрее, чем успевает вдумывается в то, что и кому собирается сказать. Гребанная чудо-коробочка в намертво сжатом кулаке уже должна трещать по швам, как и все то, что было в Роминой душе. Когда он отказывался от клубов, потому что она просила посидеть с ней дома. Когда смотрел с ней ее мелодрамы и пел «Ранеток» — а он, чтоб ее, петь ненавидел, но знал, что Даф нравится. Когда играл с ней в «Бэтмена» и всерьез погружался в эту вселенную, дома ночами заучивая монологи Джокера, хотя терпеть не мог учить. Когда соглашался на фэмели-луки в пастельных тонах, которые терпеть не мог. Когда выкрал ее в Питер из-под носа родного отца, который его ненавидит. Когда берег все фотки из фото-будок и даже свидетельство о заключении брака в сраном виртуальном ЗАГСе. Когда с ума сходил от того, что ее могут коснуться другие мужчины, что она может улыбаться другому — потому что так боялся потерять. Когда кричал, потому что не мог справиться с этим страхом и паническим отчаянием, раздирающим душу желанием обладать ею без остатка. Стать воздухом, единственной радостью, смыслом ее жизни. Когда любил, заставляя забывать себя от удовольствия. Когда учил всем видам любви. Когда сам учился быть нежным. Когда ставил ее выше себя. Когда хотел, чтобы она была окружена роскошью, которой достойна. Гребанный огромный бриллиант. И он вдруг… не любил? От боли не получалось дышать. Так пусть… пусть будет больно и ей. Рома тоже может устать стараться. — Идиотка, — цедит он презрительное и подрывается, едва не роняя стул. Идет. Сейчас кажется, что он тогда был как обдолбанный. На деле — сама мысль о том, что Дафна правда верит, что он ее не любит, уничтожала сильнее самого опасного яда. Наверное, правильнее тогда было просто уйти покурить. Выдохнуть. Рома и хотел. Но в последний момент вдруг развернулся к барной стойке, за которой стояла девушка. Она была некрасивой. Не сама по себе, а просто потому, что не была Дафной. И флиртовать с ней было так глупо и мерзко… Но Рома просто хотел, чтобы Дафне тоже стало больно. Как и ему. Но ей больно не от этого. Она сидит на месте, как к стулу заживо гвоздями прибитая, кровью и истекая. Не соленой даже. Гнилостно-горькой. Дафне больно не из-за сраной барменши. Она знает, что Рома бы ей никогда не изменил. Ей больно от того, что она сделала ему больно. Губы дрожат. Булгакова поднимается на ноги, как пьяная, пошатывается. Мышцы — размоченная вата. Колени — все те же расшатанные шарниры. Но она все равно идет к нему. Как мгновенно вспыхнула, так и остудилась. Она не имела права говорить ему это. Дафна подходит к Соболеву со спины, тут же поднимаясь на носочках, чтобы уткнуться носом ему в загривок. Вдыхает родной запах. Сигареты и Том Форд. Она и сама недавно закурила, кстати. Клубничные сигареты. Пачка осталась дома, и она уже знает, что выкурит ее целиком, пока будет ждать Перси, чтобы отсмотреть вместе материалы первого выпуска. А пока… Дафне плевать, что люди смотрят. Она со всей нежностью прокладывает дорожку поцелуев по Роминой шее. Не плачет в итоге — сил нет. И права тоже. Она неуверенно ластится, как собака побитая, и лепечет: — Ромочка, солнышко, прости… Прости меня, прости… Я люблю тебя. И я верю тебе. Только поверит ли теперь он ей? — Ром, я… И задыхается почти до панической атаки, когда просит: — Ударь меня. Рома разворачивается в ее руках резко. Бездумно, может быть, слишком грубо берет ее лицо в свои ладони, чтобы заставить посмотреть на себя… и дуреет от того, что видит в ее глазах. Под ребрами разверзлась целая бездна, когда Рома почти рычит: — Не смей. Не смей это говорить! Он и сам не понял тогда, про что именно требовал молчать — о том, что он может ее не любить, или о том, что он должен ее ударить. Потому что Рома просто… растерялся совсем. Сжал ее в ответных объятьях до боли в руках, прижался губами в макушке, а у самого все внутри ныло и болело. Он не знал, что именно в тот в его голове засела идея ее ударить, невольно порожденная самой Дафной. Он не знал, что однажды вдруг возомнит себя таким сильным, что все же сделает это. Они ведь разошлись… ну, как будто ничего и не было. Как будто помирились. Только не стали ужинать — сбежали почти сразу. Рома бросил небрежно, что заебался, а на деле и сам не понимал. Почему? Дафна отказалась от того, чтобы он ее довез до дома. Почему? Почему, блять, все получилось именно так? Рома ведь в тот день правда не понимал. Но день этот прославился еще и другим. Сейчас он делал это постоянно. Вошел во вкус, блять. А тогда сел в машину, завел ее… и вдруг разревелся. Разревелся, как девчонка, колошматя по рулю, то бросая ее в черный список везде, то возвращая обратно. Смотрел на совместную фотку на заставке, и слова любви перемешивались с обещаниями вечной ненависти. Понял просто, что кольцо-то так и не отдал, что оно осталось лежать в кармане. Рома думал про это кольцо, висящее мертвым грузом, и тогда, на бэби-шауэре. Когда Олег сделал предложение Дафне. Когда она улыбалась не Роме, целовала не Рому, говорила заветное «да» не Роме. Смотрел, улыбался ломко, даже похлопал, а сам все думал. Думалдумалдумал. Рома вообще редкостный любитель много думать, а делать только всякую херню. И в груди опять разрасталось ничто, когда он спрашивал сам себя. А если бы сделал предложение тогда? Ответила бы она «да»? Рома думает об этом легендарном кольце и сейчас, когда у самого на безымянном пальце красуются звезды, дополняющие солнце и луну. Перед ним — Дафна, улыбающаяся ему так ярко. Она его любит. Он ее — тоже. Это осталось неизменным. Ну, разве что, теперь их обоих еще любит Олег. От Ромы так вообще без ума, блять. Может… и хорошо, что не сказал тогда? Ведь все бесчисленные ошибки, ссоры, крики, слезы и боль привели к тому, что они сейчас здесь. Они семья. И хотя он Дафне предложение не сделал, а она сама буквально взяла его в неофициальные мужья… Кто остановит Рому от того, чтобы не сделать его сегодня? Замкнуть круг. Официально заканонизировать их счастье. Он может. Он ведь, на самом деле, все может. Благодаря Дафне. Ради Дафны. Но сначала — испытание. Кольцо теперь оттягивает карман очень даже приятно. — Итак, Дафна, твое задание на сегодня — этот дом, — с ответной лучезарной улыбкой объявляет Рома. — Что ты можешь о нем рассказать? А ведьма даже и не подозревает, что в этот раз в воспоминаниях тонула не она. Дафна вдруг реально вовлечена в процесс съемок, реально готова ебашить за победу. Свою, Олега — неважно. Просто вдруг… Так захотелось, чтобы золотая рука была дома именно у них. В конце концов, этот проект создал их семью. Олег, Дафна и Рома — три аксиомы. — Сейчас посмотрим, — с готовностью кивает она и растирает ладони. — Я пока не буду торопиться внутрь, хочу вокруг осмотреться. Бесов больше нет. Вернее, то, как их тянет к себе Марк, чувствуется, но власти над его матерью твари больше не имеют. Может, то любовь Ромы с Олегом, может, ее собственная любовь к сыну, может, платиновый кулон, подаренный Михаилом Булгаковым, а, возможно, что и все вместе. Но Дафна все равно чувствует прилив сил. Невзирая на зимнюю стужу, она чувствует почти средиземноморское тепло. Греция. Нимфы, которых ведьма призывала для защиты, с любопытно-восторженными личиками выглядывали из-за углов, заранее шепчась — кто из пантеона богов поможет юной жрице? А сама бывшая Булгакова наворачивала бодрые круги вокруг дома, выдавая то, что пока получалось отлично — как можно больше личных фактов о каждом из присутствующих наблюдателей. А их-то толпа, между прочим. Кого-то уже до слез довела в лучших традициях работы Олега. Периодами Дафна смотрит на онемевшего от восторга и гордости Рому, успевает подмигнуть ему под вздох Коли, которому опять придется вырезать. — Пойдемте в подъезд, — наконец, предлагает ведьма. — Там я смогу… Она хотела сказать, что посмотрит ещё и других соседей прежде, чем вникнуть в суть дела бесповоротно, но вдруг осеклась, остановившись у уличного входа в подвал. — Туда тянет, — Дафна задумчиво жует губы. — Аид говорит, что это дух. А внизу катакомбы, с ним связанные. Но вам сегодня наврут. И я даже знаю кто. Вам скажут, что ваш дух совершил суицид, что чернухой занимался. Бред. Это дедушка. Такой прям с бородой, все как подобает. Дух неспокойный, но он не вешался, как вы все думаете. Я думаю… Олег вас отведет к его костям. Точно сделает это лучше, чем я. Я могу рассказать больше здесь. Выдала все это потоком, на одном дыхании, получая информацию напрямую от бога подземного царства. Иронично, что Саша любил себя с ним ассоциировать из-за полного имени ее сестры, но по итогу именно старший Шепс точно окажется на этот испытании не прав. Мир мертвых на стороне Олега. — Если кто-то устроит сегодня театр теней, не обращайте внимания, — хмыкнув, добавляет бывшая Булгакова. И идет практически напролом к подвалу, пока вдруг не… Задирает голову. — Энергии плохой здесь много скопилось. Как воронка над домом кружит. Я хочу посмотреть. Операторы едва поспевают за этой беременной ланью, Рома тоже не имеет возможности так быстро сообразить, куда Дафну так тянет не столько божественное присутствие, сколько собственный внезапный энтузиазм. — Ромашка, ты только не переживай, — вкрадчиво просит она, а саму аж колотит от азарта и даже адреналина. Впервые в жизни, кажется. — Я справлюсь. Я просто посмотрю. Быстро. И просто… Несмотря на беременность, легко хватается за холодную железную лестницу, ведущую на самый верх здания. — Куда, блять? — ну тут матерится уже даже Коля. А лестница-то такая древняя. Неустойчивая уже. Дафна по ней вспархивает легко, исчезая на крыше, а жители дома тревожно шепчутся, что лезть следом может быть опасно. Да и крыша, мол, ледяная, навернуться — проще простого. Администраторы тревожно пытаются выяснить иные способы забраться наверх, как минимум для того, чтобы безопасно вытащить оттуда беременную ведьму… Коля уже орет, когда видит, что следом по злополучной лестнице летит Рома. — Куда, придурок?! — взрывается оператор. — Костей не соберем! Роме вселенски поебать. Роме просто… надо к ней. Рому ведет любовь. Наверху ветер ощущается сильнее. Один порыв заставляет ногу поехать — крыша такая, чуть снежком припорошенная, скользкая, что пиздец. Только Дафна по ней бродит, как нимфа сказочная. Как видение. Порхает, что-то шепча, почти танцует, не видит его сразу… Как видение. Точно. Ветер резким порывом взметает ее волосы, и Рома даже издалека чувствует запах лаванды. В момент, когда Дафна словно исполняет танцевальное па, она оборачивается к нему и улыбается. Рома идет. К ней. В ногах вдруг появляется какая-то твердость, хотя знание того, что если они отсюда навернутся, то не останется даже мокрого места, продолжает будоражить кровь. Буквально на расстоянии вытянутой руки у Ромы все-таки едет нога, на которой как раз и был шрам от Цербера, но получается складно — он просто красиво встает перед ней на колени. — Ты такая невероятно красивая. А я так и не спросил, зачем ты такая красивая. Он ведь и правда помнит. Каждую реплику. Каждую улыбку. Каждый смех. Поцелуй. Секс. Каждую фразу, полную нежности, и каждое взаимное обвинение. И это все, бесконечная любовь к ней, разрастается до какого-то абсолюта. Под ними — чертова многоэтажка. Один неосторожный шаг — смерть. А Рома не может думать ни о чем, кроме того, как она улыбается. Как будто знала, что принесется следом. Что не может не переживать. Что физически не может… не быть рядом. Афродита обязана была гордиться своей жрицей. — Я тебе не сказал тогда. Я так много тебе не сказал, но всегда говорил то, что не должен был. Я так мало говорил, что люблю тебя. Спорил. Доказывал все что-то. Себе больше. Язвил, огрызался, жестил… Я даже сейчас опять говорю не то, что должен. Блять. Опять Чмоня… Приходится выдохнуть. На высоте воздух кажется прохладнее. У него стынут пальцы, пока он лезет в карман, доставая ту самую коробочку с тем самым кольцом и открывая ее. — Тогда. На Арбате. Я хотел. Я не понимаю до сих пор, почему не сказал, но я тогда впервые разрыдался. Когда ты ушла. Мне казалось, что насовсем. Оказалось, что… почти. А потом я рыдал, когда Олег делал тебе предложение. Я все думал, знаешь, думал, как бы… как бы изменилась наша жизнь, если бы я сказал. И все крутил, крутил в голове… сказала бы ты «да». И сейчас кажется, что тому Роме… не сказала бы. Хоть и смотрел такими же влюбленными глазами. Хоть и любил так же сильно. Но тогда… он как будто ей не жил. Он позволял себя любить, наверное? И просто давал взаимность. Хотя и любил. Всегда любил. Неправильно, искаженно, ревностно. А сейчас — дышит ей. Ее счастьем, ее улыбкой, ее любовью. Гордится тем, как выросла она. Как сам вырос он, тянувшись за ней к свету, ведомый ее любовью. Так искренне, до щемяще-сладкой боли в груди гордится тем, куда они пришли. — Я проебывался. Это факт. Но вместе с тем… мои, нет, наши общие ошибки привели нас сюда. Мы не столько разрушали, сколько просто не умели строить. А сейчас… построили, понимаешь? Семью построили… И у самого, блять, глаза слезятся вдруг. От ветра. Да ведь? И ведь думал про это тогда. Еще в первый раз. Что в мужья его сама возьмет. Нахватался от экстрасенсов все-таки? Олег делал предложение ей. Дафна сделала предложение Роме. А он сам еще заветных слов и не произносил. Круг должен замкнуться. — Но… Олег любит про незакрытые гештальты говорить… я тоже свой хочу закрыть. Я не хочу уже знать, что бы ты сказала мне тогда. Я хочу про сейчас. Даф, моя принцесса, моя нежная, моя жизнь… ты станешь моей женой еще раз? — Ром… Дафна забыла про испытание. Стояла, беспомощно хватая ртом морозный воздух. Нимфы прижали свои заостренные, почти эльфийские ушки, хихикая где-то на задворках сознания, а у нее сейчас перед глазами был только он. Вокруг — все белоснежное. Заволоченное облаками небо, снег на крыше, слепящие ледяные блики… И на их фоне Рома словно… Ангел? Словно они реально поднялись в рай по треклятой шаткой лестнице? И в моменте дыхание реально перехватывает. От всего. От того, какой Соболев красивый, всегда, но сейчас особенно, от его слов, от их смысла и тона, которым они сказаны. Удивил. Снова. Дафна не ожидала. Аж растерялась вся. Она подходит к нему ближе и тут, отвлекшись от магической завесы, поскальзывается сама. Страшно наверху, что просто пиздец — только сейчас бывшая Булгакова это понимает, но все равно звонко смеется, когда Рома ее ловит. И сам вновь едва не падает. — Ты не хочешь знать, что бы я ответила тогда, но я хочу сказать, — собравшись с духом, наконец отвечает она. — Я бы сказала «да». Я бы всегда сказала тебе «да». Потому что кое в чем Олег тоже прав — темные времена просто… Бывают. И несмотря ни на что, светлых у нас было больше. Я же всегда в тебе… Лучик видела. И я не верила, что ты не любишь меня, я тоже проебывалась, потому что, наверное, в тот момент просто… Провоцировала? И она тоже все помнит. У нее воспоминания о Роме такие яркие вообще все, и каждое ей дорого. Даже плохое, потому что да — все это привело их в ту точку, в которой они находятся сейчас. На эту скользкую крышу. — Прости, я заболталась… — и хихикает почти так же смущенно, как в их первый раз, даже заливаясь краской. — Но все равно такое чувство, будто сказала не все. Я просто не могу словами выразить все то, что я к тебе чувствую, Ром. И протягивает ему левую руку. На правой — общее обручальное, на левой она носит помолвочное кольцо Олега. И будет теперь носить два сразу. Поебать ей. Но тут, когда ее настигает очередная умная мысль, Дафна захлебывается воздухом вновь и как-то ломко уточняет: — Ты… Погоди… Это то самое кольцо? Ты все это время… носил его с собой?.. Рома специально надевает кольцо ей на палец мучительно медленно. Они смотрятся так забавно — аккуратное украшение от Олега и Ромино, с камнем действительно на половину пальца, сверкающее и откровенно кричащее о том, что его даритель — редкостная сорока и, на самом деле, меры в своей любви не знает. И это ведь тоже — про них с Шепсом. Про их такую совершенно разную любовь к ней, самой невероятной ведьме на свете. К ней. К самой любви. От счастья хочется визжать. На весь мир кричать. И Рома только крепче прижимает Дафну к себе, целуя везде, куда может дотянуться, особенно покрасневшие от мороза щечки, и воркует в ответ: — Это оно. Я тогда прорыдался, выбросить хотел. Не смог. Постоянно перед глазами торчало. А потом, когда вы меня тогда забирали, к вещам его бросил. Как… самое необходимое, знаешь? А тогда даже не понимал, зачем. Просто берег, как дракон стережет свои сокровища. Смотрел на блеск камней и металла… И опять — слишком много думал. — И сегодня. Знаешь, как сложно было ехать, когда ты меня целуешь, а я понимаю, что еще чуть-чуть, и я тебе предложение прямо тут делать начну?.. А сам понять даже не может, что ее так сильно удивило. Это ведь… ее кольцо, даже несмотря на то, что Роме казалось, что она ему откажет. Как он мог избавиться хотя бы от чего-то, что связано с ней? Но про крышу — это экспромт. Внезапный порыв любви. И даже не страшно вдруг случайно полететь вниз, потому что Роме кажется, что он не упадет, а взлетит, не иначе. Она ведь сказала «да». — Иди сюда, глупый, — Дафна обвивает руками его шею, трется своим носом о его. — И поцелуй меня так пылко, как вот умеешь. Во всех фильмах, что мы с тобой смотрели, так при помолвке и делали же, да? И сама смеется, пока Соболев, действительно, не затыкает ее поцелуем, от которого все внутри трепещет — и это даже не дискотека от Марка. Просто… Дафна до сих пор не может поверить, что по-прежнему имеет право держать это чудо в своих руках. Целовать, гладить, обнимать. Да даже просто разговаривать. Ведь… Летом она такой оглушенной была. Да, рядом был Олег, но… Сейчас она просто знает, что одинаково не может без обоих. Но тогда Дафна, наверное, даже смирилась с Ромой и Олей только потому, что в глубине души надеялась… Что когда-нибудь ей будет дозволено хотя бы просто… Общаться с ним? Но сейчас бывшая Булгакова понимает и то, что это был бы проигрыш прям заранее. Она бы никогда не смогла с Ромой дружить. — А ещё я ведь вообще-то сказала Гецати, что возьму двойную фамилию… — признается она сразу, как их губы размыкаются. — Тоже хотела приберечь для тебя эту новость для особого случая. Видимо, мы оба поджидали, да? И все ради вот этих его горящих глаз. Рома не дает ей толком и вздохнуть. Припадает к ее губам снова, и еще, и еще, целуя так, что голова кружится. Воздуха не хватает, и кто знает — от того, что оторваться от нее хотя бы на секунду кажется преступлением, или от того, что его разрывает от любви к ней. Но восторг проходит со временем, уступая место абсолютной нежности. И Рома утыкается носом в ее шею, так нежно-нежно ведет по коже, мимолетно касаясь губами. И шепчет, сбиваясь иногда просто от того, что чувствовал так ярко: — Спасибо за то, что ты всегда… всегда верила в меня… И любила. Любишь. Даже тогда, когда я сам… когда я сам был просто не способен себя любить. Ты — моя жизнь, понимаешь? Без тебя меня бы не было… С крыши они спускаются раньше, чем съемочная группа попадает туда. Рома спрыгивает первым и помогает спуститься Дафне. Она, вообще-то, и сама прекрасно справляется, но ее чуду так важно именно сейчас беспрестанно ее касаться. И он даже успевает чмокнуть ее в висок, прежде чем объявить: — Всем не переживать, мы лучше всех! Все целы, все здоровы! Блять, нет. Нет, принцесса. Вот сейчас он… сейчас он физически не может молчать. Хочется кричать. Заявить об их любви всему миру. И в моменте Рома шально притягивает Дафну к себе, обнимая за талию, и реально очень громко продолжает: — Дафна Соболева-Шепс готова продолжать испытание! Ну реально же, с его фамилией впереди лучше звучит! — А вот это я вырезать не буду, — на правах самого преданного поклонника Соболепсаковых решительно заявляет Коля. Включиться обратно реально сложно — только не тогда, когда внимание к себе привлекает здоровенный мерцающий бриллиант, и улыбка сойти с лица не может. Но Дафна упрямо продолжает работу. Рассказывает все больше, приходясь и по подъезду, и по подвалу. Даже называет купца Адамова по имени, вникает во всю его историю… Они принесут домой чертову золотую руку. И это будет общая заслуга. Потому что Олег, проходящий испытание следом тоже тащит. И, как и сказала ранее жена, даже отводит толпу к месту предполагаемого захоронения. Дафна знает точно — не предполагаемого, а самого истинного. Саша на консилиуме мечтает рвать и метать, но не может чисто физически. Его лицо — гематома сплошная. Взбухший нос явно сломан. Никто не интересуется. Старший Шепс пытается провернуть сомнительный трюк с удержанием собственной тени, но эпично проваливается — самостоятельно он ничего не докажет, а помогать ему здесь не будет никто. Наблюдатели, как один, принимают сторону Олега и Дафны под счастливым и гордым взглядом Ромы. *** Очередной вечер Нино и Костя проводили за совместным просмотром материалов к грядущему выпуску… это уже даже превращалось в рутину какую-то. По идее она должна испытывать какое-то щемящее в груди чувство, от того, что проект, в который она вложила столько сил и эмоции подходит к концу, но ей похуй. Да Гасанова благодарна «Битве» за многих людей, которых она ей подарила, но… неприятные моменты в последнее время перевешивали. Хотелось уже хоть как-то разнообразить этот бесконечный поток чужих проблем (да и своих в том числе). Заебали эти испытания, честное слово. Нино не выдерживает, и ставит видео на паузу, а потом и вовсе захлопывает крышку ноутбука, на котором они смотрели видео-материалы грядущего выпуска. Женщина еще пару секунд втыкает на захлопнутый девайс, а потом просто убирает его с кровати на тумбочку. — Потом досмотрим. Заколебалась смотреть на ебало Шепса, — обреченно выдыхает Нино, после чего падает назад в объятия Кости: удобно устраивается под боком, укладывая голову ему на плечо, а пальцами начинает лениво вырисовывать какие-то узоры у него на груди. Хочет уткнуться в сгиб шеи, но в итоге оставляет смазанный поцелуй на скуле. Затем на щеке, и на уголке губ, а потом и вовсе берет его лицо в свои ладони и требовательно разворачивает к себе и впивается с развязным поцелуем. Без малого пошлым, ведь язык так и норовит скользнуть глубже и сплестись с его в незатейливом танце. Она понимает, что её тело безумно истосковалось по нему, и это определенно нужно исправлять — Ко-о-ость, — женщина залезает возлюбленному на колени, и как бы случайно ерзает на паху, усаживаясь по удобнее, — А ты помнишь, как мы праздновали твой день рождения? — с хитринкой в голосе интересуется Нино, а сама с вызовом смотрит ему в глаза. Но пока встречается лишь с удивлением. Гецати тяжело сглатывает, потому что… Он не думал, что она уже готова. После всего, что произошло за недавнее время. И тем не менее, он подхватывает ее игривое настроение, шутя в ответ: — А мне только понравилось смотреть, как Шепс пытается сам держать собственную тень… Но отрицать то, что в паху приятно заныло, когда Гасанова принялась ерзать, Костя не мог, поэтому тут же расположил руки у нее на талии. Не нажима, давая возможность передумать. — Фу-у-у, — притворно брезгливо тянет Нино и хихикает. Его руки на талии ощущаются приятной тяжестью и распаляют. Передумывать ей и не хотелось. Женщина снова оставляет на его губах легкий поцелуй, а сама руками начинает шарить по его телу: гладит торс поверх футболки, и через пару мгновений залезает уже под нее, чтобы получить больший контакт с кожей. Ведет ладонями по рельефному прессу и слегка царапает ноготками. Ей хочется насладиться им в полной мере, на торопясь. А то они так редко могут уделить друг другу время в таком ключе. И в прошлый раз он вообще её обломал! Старье. Смешок вновь срывается с её губ, но Нино продолжает покрывать шею Кости влажными несдержанными поцелуями. Проводит губами по ключице, слегка оттянув ворот футболки, а потом отстраняется, чтобы вовсе избавиться от мешающего предмета одежды. Вновь восторженный вздох — она еще тогда в машине, в тусклом свете луны и приборной панели, смогла по-достоинству оценить все прелести тела Гецати. Ну а сейчас крышу от такого вида сносит не меньше — и Гасанова вновь покрывает его тело влажными поцелуями, а сама все продолжает ерзать, распаляя этим обоих. У Кости даже дыхание становится тяжелее и глубже от того, как эта крошечная, но боевая женщина, прям как ее котенок Гранат, уже успевший подрать диван, дарит ему такие ласки. Последние предубеждения на тему того, что она может быть не готова, спадают, когда Нино сама проявляет инициативу. И Гецати запускает руки ей под футболку, свою же, черт возьми, футболку, очерчивая ладонями ее тонкую талию уже кожа к коже. Гладит выпирающие ребрышки, шумно выдыхая: — Ты меня врасплох застала. Как теперь вообще баллы коллегам ставить? А ведь испытание Дафны и Олега ему понравилось. Но теперь Костя, как мальчишка, на готзале будет думать лишь и том, к чему изначально безобидный совместный просмотр привел. — А ты все про оценки, — шепчет Нино, наслаждаясь его осторожными, но чувственными прикосновениями. Сердце учащенно бьется, разгоняя кровь и заставляя женщину едва ли не краснеть. Она потихоньку слезает с чужих колен и отползает назад на кровати, чтобы предоставить себе больше пространства для маневра. Раз уж инициативу проявляет она, то пусть Костя оценит какой горячей Нино может быть, когда ведет в постели. Губами касается кубиков пресса, а сама спускается вниз, пока рукой сжимает его сквозь ткань домашних шорт Языком выводит на его теле сложные линии, то спускаясь ниже, то возвращаясь к его шее. А все ради того, чтобы нетерпеливо оставить засос на шее, чтобы вновь обозначить, что он принадлежит ей. И Гасанова вроде не собственница совсем, но такого мужчину, не хочется отдавать никому. И когда Костя пытается вновь огладить её тело ладонями, она вдруг хватает его за кисти рук и прижимает их к кровати. Нино хочет, чтобы приятно было в первую очередь ему, а потому не дает ему себя трогать. Вновь возвращается к его телу и целует тазовые косточки, поднимет томный взгляд на Костю. Только от его тяжелого дыхания, у нее внутри завязывается ноющий узел. Поэтому она решает сильно не медлить — тянет резинку шорт и белья, чтобы освободить его член. Ладонью крепко сжимает и медленно ведет, стимулируя. От ощущения твердости в своей руке, от понимания насколько сильно он возбужден, у Нино приятно и одновременно с этим мучительно тянет внизу живота. Но еще не время. Она тянется к Костиным губам, чтобы в очередной раз развязно поцеловать и даже слегка прикусить. Настроение у неё особенно игривое. Когда рука в очередной раз опускается, то женщина как-будто случайно цепляет его ноготком, и слыша в ответ тихое шипение, кротко улыбается. А потом дабы «извинится» наклоняется и мягко обхватывает губами головку. Начинает плавно двигаться, выбивая из вечно сдержанного Гецати тяжелые вздохи или даже тихие стоны. Справиться с ним целиком оказывается несколько сложно — играет их заметная разница в размерах. Но это как-будто еще сильнее заводит, однако себя Нино пока не трогает чисто из принципа. А он, и правда, дышит тяжело. Но тоже не трогает ее сейчас из принципа — не хочет, чтобы она решила, что он пытается применить силу. Потому что Гецати не из тех, кто, черт возьми, умеет голову отключать. Нет, ему все нравится, даже слишком… Наверное, Костя просто немного в шоке. — Нино… — хрипит он, тяжело сглатывая и прикрывая глаза. Дышит так глубоко, что приходится облизывать пересохшие губы. Он же правда… Не ожидал. А Нино, чувствуя отдачу, не хочет останавливаться: втягивает щеки, еще активнее двигает головой. Языком вырисовывает неведомые ей самой узоры, зная, что от этого Косте будет приятнее. Возбуждение становилось ярче от осознания того факта, что это был член её любимого человека. Чувствует как слюна, скопившаяся во рту, начинает течь по подбородку, но так даже лучше. Она бы сейчас была не против, если бы Гецати сейчас уложил свою крепкую ладонь ей на затылок, запустил пальцы в волосы, и начал бы самозабвенно толкаться. Но… Нино понимает, что он просто себе такого не позволит. Не сейчас. А потому продолжает двигаться вдоль его члена, жарко обводя языком головку. Когда она ощущает во рту пульсацию, то понимает, что слишком разошлась. Нино отстраняется и пережимает член у основания, чтобы Костя не кончил раньше времени. Дабы отвлечься, женщина наконец-то полностью стягивает с него мешающее белье и шорты и резко откидывает их в сторону. Себя ей подготавливать не нужно, ведь пока Гасанова ублажала его, сама уже истекла всеми соками от нетерпения. Но вместо активных действий Нино вдруг замирает перед Костей и хриплым голосом просит: — Разденешь меня? Он не отвечает. Буквально оглушенный, вместо этого Гецати только пылко притягивает ее к себе, лишь сейчас зарываясь пальцами в ее волосы, но только для того, чтобы поцеловать. Горячо, но все равно нежно. И только после этого хватается за края футболки, чтобы потянуть вверх. Врать сам себе не станет — он скучал по ее изящному телу. Но сейчас все равно изучает будто бы заново. В первый раз, в машине, они, даже в свои годы, напоминали каких-то подростков, а теперь, после взаимного признания в любви, все ощущалось даже ярче. Но Костя все равно очень аккуратен с ней. Только не после… того урода. Он поднимает Нино на руки, чтобы перенести из гостиной в спальню, где очень и очень бережно опускает на кровать. Сам целует ее шею, царапая кожу бородой. А кожа нежная. Раньше бы он сказал, что куда нежнее ее внутренней стальной брони… Но и брони отныне не было. И продолжая терзать поцелуями ее губы, он касается Нино между ног через белье. Чуть сам себя не одергивает, вновь боясь вызвать неприятные ассоциации, но успокаивает своего внезапного внутреннего тревожника — она сама проявила инициативу. Однако, все равно не может не уточнить: — Все хорошо? А она все млеет от этих прикосновений и поцелуев. Казалось, что она не могла распалиться еще сильнее, но когда он без труда перенес её на руках в спальню, то у неё ноги чуть не задрожали от возбуждения. Если бы он ее не держал, то она бы точно упала — мышцы расслаблялись уже сами собой. Она восторженно пялится на него, пока он нависает над ней, а потом едва ли не сходит с ума, когда он наконец-то касается ее там. — Всё ахуенно. Не останавливайся прошу, — тихо, но четко отзывалась Нино, после своего практически хнычущего стона, сорвавшегося с губ. Его пальцы даже сквозь ткань белья ощущались особенно ярко, а что же будет, когда он полностью её разденет. Женщина обнимает его за шею, чтобы притянуть к себе поближе, коснуться его разгоряченного тела своим, ощутить жар его кожи. Пытается двигаться тазом навстречу его пальцам, чтобы получить дополнительную стимуляцию, но этого недостаточно. И Костя это чувствует. Вновь целует Нино в шею, цепляется за ткань белья, чтобы аккуратно потянуть его вниз, и отстраняется, только снимая его с ее ног. Припадает губами к коже в ложбинке меж грудей, запуская руку ей между ног уже без каких-либо преград. Он чувствует, что она уже готова, но все равно не хочет лишать ласки. Только не после того, что сама Нино сделала для него. Мурашки ползут по внутренней стороне бедра. И так сильно хочется свести колени, чтобы мучительно-приятная щекотка не текла по ногам, но Нино не управляет реакцией своего тела. Теперь уже ее очередь запускать пальцы ему в волосы и прижимать ближе к себе, чтобы целовал больше и настойчивее. Однако всего этого ей не хватает, и тогда она одним резвым движением утянула Гецати на кровать и перевернула его на спину, а сама тут же припала к его губам нависая сверху. И хоть ей безумно нравилось, что он так нежно её касается — продолжать в таком темпе было просто противопоказано. Нино ведь такими темпами закончит только от его рук… Но ей совершенно не хочется на таком останавливаться. Распаляющие мысли сжигают воздух в лёгких окончательно. приходится оторваться от желанного рта Поэтому еще какое-то время она нависала над мужчиной и покрывая его шею требовательным поцелуями, прерываемые лишь для того, чтобы тяжко вздохнуть и перевести дух. Однако терпение все же заканчивается. Она вновь села на его пах и плавно скользнула лоном вдоль члена, кожа к коже. Практически как в самом начале вечера, но теперь это ощущалось гораздо ярче и острее. Казалось, что её саму потряхивает от возбуждения — невыносимый жар прокатывается по всему телу. — Прошу не сдерживайся. А то я остановлюсь, — мурлычет ему в губы Гасанова и укладывает его ладони себе на грудь. И под «не сдерживайся» она подразумевала не только касания, но и звуки издаваемые мужчиной. Нино понимала, что из очень серьезного и сдержанного Гецати будет пиздецки трудно выбить громкие стоны… однако отдачу на свои старания хочется не только видеть и ощущать, но и слышать. И в итоге не дождавшись ответа на свою провокацию Нино направляет его член в себя и мучительно долго опускается. Несмотря на всю возбужденность все же перестраховывается и… о боже. Низкий грудной стон тут же вырывается наружу, а женщина прикрывает глаза от удовольствия. В любой другой ситуации Костя бы контроль не отпускал… Но она просит. Поэтому он тоже не сдерживается, позволяя хриплым стонам срываться с губ. Они ловко подстраиваются друг под друга, находя нужный темп. И он шарит руками по ее телу, сжимает грудь, бедра… Она сводит его с ума. Его женщина. От казалось бы бесконечных скачков бедра Нино дрожали. Они наверняка болезненно ныли от постоянного движения вверх-вниз, но крепкие ладони сжимающие её ягодицы отвлекали от затекающих мышц. А то с какой легкостью Костя приподнимал её, помогая раскачивать амплитуду, и опускал на свой член вновь, разжигало внутри женщины почти животную страсть. В один из таких разов он опускает ее на себя особенно низко, практически насаживает и от этого у Нино едет крыша. Особенно громкий стон похожий больше на скулеж срывается с её губ, от чего даже она сама краснеет — не ожидала, что это будет настолько громко. В итоге она прячет свое лицо в изгиб его шеи, и дабы отвлечь от своих завываний оставляет еще один засос. Вот пусть думает, как будет его скрывать в готическом зале — Гасанову особенно заводит мысль, что Косте придется смущаясь скрывать следы их бурной ночи. И пусть он не будет этого признавать, деланно источая спокойствие, она все равно все будет чувствовать. Как и остальные в прочем — Нино по юношески получает удовольствие, представляя ревностную реакцию Марьяны на эту красоту. Ох, остатки разума совершенно покидают тело женщины в такие страстные моменты. Еще долгие мгновения проходят прежде чем Гасанова остановится. Но далеко не из-за того, что наступила разрядка. В какой-то момент женщина медленно опускается, принимая в себя его полностью и поднимает затуманенный взгляд на Гецати. — Я… — стон сорвался с её губ, прерывая её мысль, — устала, — Нино тяжело вздохнула, глядя на Костю разморенным и жалобным взглядом. И хоть разрядка очень близка, женщина все же не может себе отказать в желании чуть-чуть покапризничать. Все таки она очень отвыкла от активной роли в постели, да и просто привыкла к тому, что обычно именно мужчина берет все под контроль. И поэтому наваливаясь всем телом на него, Нино просто обнимает его, прижимаясь ближе, кончиком носа ведет вдоль его челюсти к уху, чтобы прикусить мочку и жарко прошептать: — Сделаешь с этим, что-нибудь? Казалось, что в таком состоянии не возможно было возбудиться еще сильнее, но звуки ее громких протяжных стонов заставляли ладони непроизвольно сжиматься на её ягодицах еще крепче. Костя даже в какой-то момент испугался, что может оставить следы, а потому ослабил хват и скользнул ими вверх к пояснице. Оставленный же ею засос, ныне красовавшийся у него так высоко на шее, вызывал не только томительно ноющие ощущения внизу живота, но и широкую улыбку. Знала ведь, что делала — хотела, чтобы было видно, даже из-под ворота самой закрытой водолазки. Чтобы это незатейливо привлекало внимание всех, кто случайно посмотрит на его шею. А одна рыжая ведьма определенно туда будет смотреть. Они оба это знали. Жаркий же шепот и касание её зубов мочки казалось добили его совсем. Будь он юнцом, закончился бы прямо сейчас. Но он все же взрослый мужчина, а потому находит в себе силы, чтобы в ответ прошептать: — Не переживай, я помогу. После этого он обнимает её поперек талии и одним резким, но аккуратным движением переворачивает её на спину и нависает сверху. Ненадолго выходит из неё, но лишь для того, чтобы на контрасте новый толчок ощущался ярче. Костя чувствует, как её ноги скрещиваются на его талии, и сама Нино пытается притянуть его ближе к себе. И мужчина ей повинуется: губами припадает к её груди и целует по очереди каждую, медленно, тягуче, обводя языком горошины сосков. Своими действиями он вызывает у неё волну мурашек, и это не может ему не льстить. А Нино, у которой и без того, внизу пульсировали огненные волны, вдруг запрокидывает голову и вульгарно стонет через нос, от ощущение чужого влажного и горячего языка скользящего по самым чувствительным зонам её тела. Когда он так сосредоточенно выводит языком различные узоры на неё груди, она просто не может не запустить пальцы в его короткие волосы и не прижать его еще ближе к себе. Нино наконец-то получает то же старание в ответ на то, как она усердно распаляла Костю своим языком на его члене. И пусть изначально это была ее инициатива, ответные ласки было получать особенно приятно. Но в итоге она все же отрывает его от своей груди, но лишь для того, чтобы с чавкающим звуком запечатать его рот своим поцелуем. Они целуются как в первый раз, терзая рты друг друга до беспамятства. А Гецати сквозь поцелуй довольно улыбается, такая реакция на свои действия не может не радовать. Те ноты, которые вытягивает Нино в такие моменты не может не радовать слух. Он вроде уложил её на кровать, но руки крепко держащие поперек талии, как бы придерживают её на весу. Даже, когда они оба так расслаблены он все равно её держит, крепко держит не давая упасть. Как и в жизни. И он определенно рад, что она дает ему эту возможность, что доверяет и больше не прячется. А Нино в этот момент только и делает, что жмется к нему ближе, крепко обнимая его за широкую спину. Ощущение ритмичных толчков внутри кажется выбивает все мысли, и женщине только и остается судорожно вздыхать и смазано целовать возлюбленного везде куда дотянется. И если вначале ей казалось, что она полностью руководит процессам, сводя Костю с ума, то теперь было очевидно, что бразды правления перешли ему. И теперь она лишь стонала ему на ухо и в эмоциональных порывах оставляла царапины на его спине в моменты особенного наслаждения. Она чувствовала приближающуюся разрядку, а потому стала подаваться тазом навстречу, дабы чувствовать его еще глубже, еще ближе, еще ярче. Казалось, что ей в этот момент хотелось слиться воедино: плоть к плоти, кость к кости, сердце к сердцу. И Нино буквально ощущала частое биение чужого сердца, словно оно было ее собственным. — Пожалуйста не останавливайся, — бормочет Нино, и в очередной раз ощущая его член, вошедший под немного другим углом, жмурится и плаксиво стонет с широко открытым ртом. А Костя, понимая, что от него хотят, вдруг перестает обнимать Гасанову, и уложив её на простыни, перемещает руки на её ягодицы. Сжимает крепко, до белеющей кожи под пальцами, а сам толкается, несдержанно, глубоко, уже чувствует как сам под конец расходится. И хоть он все еще старается быть нежным и осторожным по отношению к Нино, напор действительно меняется. А женщина от такой активности судорожно вздыхает, хватает его за спину так, будто тонет, и она действительно это делает. Тонет в нём, в его горячих толчках, несдержанных поцелуях, прикосновениях, в своих громких стонах, и оргазме. Он оказывается таким долгожданным, но одновременно с этим оглушительным, что у Нино буквально перед глазами звезды рассыпаются, и уши закладывает. Костя же кончает лишь спустя еще несколько и мучительных мгновений. И только, когда он в заключительный раз толкается, несдержанно изливаясь внутрь, Гецати вдруг осознает, что они были без презерватива. Тяжелое дыхание и кайф от разрядки пусть и не сразу, все же первое время мужчина слишком дезориентирован от такого яркого удовольствия, но все же сменяются немного напряженными мыслями. Дело даже не в здоровье друг друга, а в другом… в прошлый раз Нино так четко обозначила свою позицию насчет защиты и детей, а тут даже не вспомнила об этом. Неужели, что-то поменялось за эти месяцы? Факт доверия. Абсолютного доверия, ведь Гецати уверен, что Нино просто не позволила бы себе забыть о таком, если бы ее это так сильно волновало. Улыбка сама собой расцвела на его губах, и как только он плавно вышел из Нино, то завалился рядом и просто сгреб её в свои объятия. — Ну что там по бейбикам? — все же не сдерживается от шутливого вопроса Гецати, ласково целуя Нино в висок. Тогдашняя фраза женщины и её формулировка запомнились особенно хорошо. И если сначала её глаза удивленно распахнулись, то потом Нино зажмурилась хохоча. Костя умудрился конечно вспомнить те ее слова, и это забавляло. Однако вопрос все же обескуражил… точно, они же ведь без защиты сейчас были. И хоть это осознание на секунду сильно взволновало женщину, она вскоре спокойно выдохнула. Нет, ну правда, теперь Нино понимала, что когда рядом с ней Гецати ей переживать не о чем. И даже в теме детей… она вдруг поняла, что от него родить готова. И как будто даже не единожды. — Не то, чтобы я тороплюсь. Но от тебя хоть пять, — и хоть сейчас это всё звучит как шутка, да и если смотреть на её цикл, то возможность забеременеть совсем минимальна… Но Нино вдруг поняла, что эта мысль больше не кажется такой чужеродной. Факт беременности и материнства больше не вызывает того страха как раньше. И Гасанова определенно уверена, что это всё благодаря Косте. Он наконец-то смог вселить в неё уверенность в будущем. В их общем будущем. — Я очень рад этому, — довольно улыбается Гецати, и целует Нино в щеку. Костя ведь тоже понимает, что, когда она рядом с ним готов стать отцом. И мужем. Это в первую очередь. Надо сказать, что эта мысль все чаще стала крутиться в его голове. *** На улице вновь вихрем кружил снег, но даже он сверкал не так ярко, как бриллиант на кольце Дафны, разноцветная гирлянда на здоровенной пушистой сосне и сама девушка. Какое-то время праздничное дерево стояло не наряженным, и вот именно сегодня семья решила это исправить. Олегу пришлось даже подняться на стремянку, чтобы на самую верхушку надеть мерцающую серебряную звезду. Доберманы и микропиг уютно улеглись в огромной лежанке, оставшейся ещё от Цербера — собаки по бокам и развалившийся по центру хряк. Идиллия. Рома с Дафной вешали на веточки здоровенные шары, красные банты и фигурки фей — последний набор, кстати, покупали вместе ещё в прошлом году. Перси сидела на диване, и сестра решила не заставлять ее присоединяться к всеобщему ликованию. Вместо этого просто пихнула кружку безалкогольного глинтвейна, который сама и сварила. Не из пакетиков с приправами, а прям канонично — корица, кардамон, гвоздика… Правда, не удержалась и вместо апельсинов добавила мандарины. Они даже вытащили мамин любимый патефон, чтобы поставить пластинки с рождественскими песнями Фрэнка Синатры, которые вскоре сменил Элвис. Дафна шутливо пихнула Рому в бок, напевая: — I can’t he-e-elp falling in love with you-u-u… И как раз в этот момент раздался звонок в дверь. Почти в полночь. — Чудо мое, откроешь? — попросила Соболева младшая из сестер, тут же нежно проведя носиком по его щеке. — Если это соседи беснуются на музыку, натравим на них Деймоса и Фобоса. Рома энергично кивает в ответ, хотя вот в моменте… За ребрами заскреблось. Сердце застучало в груди автоматной очередью, как было раньше, когда он пил энергетики, иногда сбиваясь со счету, по сколько банок в день. Сейчас, правда, почти слез. С кветиапином выспался на ближайшие лет двадцать вперед. А сейчас вдруг… Организм словил вьетнамские флэшбеки? Преисполнился после смены нейролептика? Просто познал дзен? Тем не менее, он выползает в коридор. Не будучи сильно бесстрашным, все равно открывает дверь, даже не посмотрев в глазок, прекрасно понимая, что не все набрались бы смелости подняться к ним в квартиру посреди ночи… И тут же и зависает знатно. С одной стороны, гость был даже ожидаемым. Дафна, как истинный экстрасенс (и экстрасекс), весьма четко подметила, что с Макса станется заявиться к ним посреди. С другой… как же он, блять, не вовремя! Картина-то сложилась. Перси увидела инфу, которая сильно ударила по ее еще не зажившим ранам и подтянула все остальные травмы. Убрела в бар. Там встретила Макса, которому приспичило поиграть в великого мстителя. Случилось то, что случилось, из-за чего старший Шепс выгнал ее из дома. И вроде как, Перси и не жалела. Переживала, что логично, плакала, когда думала, что ее никто не слышит, но возвращаться не собиралась. А у Ромы все равно, блять, вина скреблась, как будто это он член в штанах удержать не смог. И ответственность свою он тоже чувствовал. Понимал прекрасно, что вот сейчас героям новой истории лучше не пересекаться. И поэтому он даже выходит в подъезд, чтобы взять брата за плечи и попытаться развернуть, почти вереща: — Чувак, ну ты пиздец не вовремя! Прям… прям ваще! Давай, вали, откуда пришел, я тебя умоляю… Ну нельзя им сейчас, блин, видеться! Нельзя… — Ебались что ли? — смеется Макс. — Если нет, то не знаю, чему я еще мог помешать. И просто отодвигает со вселенским спокойствием Рому в сторону. Тот, кажется, сейчас ему на голову залезет, но для старшего Соболева младшего просто поднять и отставить в сторонку не было проблемой никогда. — Я вообще-то соскучился и в этот раз даже не с пустыми руками, — деланно обиженно ворчит Макс, а потом уже, снимая куртку и обувь, бесцеремонно выкрикивает: — Дафни, золотко, надеюсь, ты одета, потому что я сейчас войду! Я с подарками! И радостно достает из кармана простую флэшку, вертя ее между пальцами. — Да не мельтеши ты, — шикает на Рому вновь, когда тот пытается не пустить его и в гостиную. Прет напролом. По жизни. — Тебе тоже понравится. И в итоге… Сам и тормозит, как вкопанный, когда вваливается в просторную комнату, заполненную светом лишь от ярких огоньков гирлянды. На диване Перси. У сосны — Олег и Дафна, которая вдруг считывает его желание шагнуть обратно в коридор, и с широкой улыбкой выдает: — Какими подарками? — Э-э, слушай, золотко, не хотел мешать вашему семейному вечеру, я попутал, наверное… — Не-не-не, — и вновь младшая из сестер грациозна, как лань, когда подпархивает к нему и хватает за рукав, настойчиво повторяя: — Мне интересно. А Макс со всей неловкостью потирает затылок, протягивая ей флэшку, и пытается подыграть, хотя догадывается, что… Все тут все знают. — Короче, я же ваши с Ромкой днюхи проебал успешно. А тут на ноуте у себя нашел целую коллекцию пьяных видосов с прошлого года, которые Серега снимал… И вот смонтировал для вас. Там вся наша компашка есть, но больше всего именно вас. И не помните, наверное, как под «Роман» Винтажа миловались… — Все я помню, — парировала Дафна, дёргая его за рукав вновь, понимая, что сейчас состоится ещё одна попытка бегства. — Я не пила почти, мне на следующий день надо было на испытание в «Битве». Ты давай, проходи, вместе посмотрим. Интересно же. — Э-э-э… Хорошо. И, шумно выдохнув, проходит вглубь комнаты, останавливаясь аккурат рядом с диваном. Впервые смотрит на Перси прямо: — Приземлюсь? — Приземляйся. Сама Перси не сразу набирается смелости на него посмотреть, а когда переводит взгляд, то тут же смущенно отворачивается. Только кружку с остатками глинтвейна сжала в руках намертво, не замечая, что руки дрожат. Тяжело смотреть на человека спокойно, когда знаешь его губы. И не только губы. Все тело. А в итоге ее увидел — чуть ли не галопом из гостиной бежать собрался. И рядом сейчас сел, как будто ничего и не было. То есть… Перси же головой понимала, что и сама бы вряд ли хоть что-то сказала бы. Она и не просила какой-нибудь любви с первого взгляда или что-то такое. Но хотя бы улыбнуться мог же? Или… все, что было перед тем признанием, тоже было чистой воды блефом? А у нее на шее все еще следы от засосов остались. И не только на шее. Но сейчас Перси как-то бездумно касается именно ее, и… Блять. О, Сатана! Какого черта ее так сильно развезло? — Надо собраться втроем, — подает голос Рома, смущенный чуть ли не больше самой Перси. И на Дафну смотрит умоляюще, плохо понимая, что ему надо делать и как в такой ситуации себя вести. — То есть, уже не втроем… Но вы посыл поняли. Ну реально. Им тут какую позицию занимать — сводников или недоразлучников вообще?.. — Мне только страшно, что там дед наснимать успел, — продолжает Рома. — Ну типа… он же бухим телефон через раз в руках держит. И сам флешку забирает, чтобы включить. Чисто чтобы заняться хоть чем-то. Сама Дафна усаживается в кресло на колени Олега — даже он, блять, в этой ситуации прям притих. И тут же хлопает по подлокотнику, чтобы Рома мог привычно прилипнуть к ней после того, как на плазме стартует видео. На весь гигантский экран блестят виды «Джипси», с потолка которого потоком сыплется серпантин. На весь клуб долбит «A little party never killed nobody», а потом ракурс смещается к барной стойке — той ночью семья Соболевых сняла весь клуб целиком — и становится видно, что Дафна безбожно напиздела, когда говорила что почти не пила, потому что на видео поглощала разноцветные шоты один за одним. Сережа же вдруг включил фронтальную камеру, представляя себя, место действия и причину сбора, после чего все поочередно поздравляют явно угашенного Рому с двадцать третьим днем рождения. Дафна и вовсе намеренно пачкает его щеку кремом с торта, чтобы потом со смехом облизать и выдать: «у тебя что, мефедрон на щеке?». И, действительно, видео переключается на следующее — здесь Сережа прям интервьюирует каждого, кто чем упарывается, с фразой: «выбери своего бойца». Макс с косяком, набитым травкой, следом Лана показывает в камеру язык, на котором как раз растворяется марка ЛСД, а потом видно и Рому, старательно чертящего банковской картой белесые дорожки прямо на глянцевой барной стойке. Между ними всеми стоит Дафна с бокалом «Маргариты», показательно вздыхающая: «тяжело». Дальше идет часть, как Лана танцует с неким Ильясом, а сама украдкой смотрит на Сережу, тотчас переводящего камеру на Макса, реально таскающего Булгакову на шее, как ребенка, пока она до слез смеется и пищит. А потом… Еще примерно две минуты бенефиса Ромы и Дафны, целующихся на диванчике, практически поедая с лиц друг друга крем с торта. Вздыхает уже Лана: «наверное, если бы они могли, уже проглотили бы друг друга». И завершается всё их тисканьями под Винтаж, пока Дафна во все горло поёт: «Роман — мужчина всей моей жизни, иду по вечному кругу…». И финалочка — едва легендарная песня заканчивается, Рома показательно уводит свою девушку за руку в туалет. Экран гаснет. — Ладно, ты прав, я половины не помню, — признает Дафна. — А теперь все, кто есть на видео, трезвенники… — сокрушенно вздыхает Макс и смеется, переводя взгляд на сидящую рядом Перси: — Кроме меня, разумеется. И как ей вот надо на это все реагировать, спрашивается?.. — Я заметила, ага, — ломко улыбается Перси в ответ, а внутри — адский пожар и холод черных дыр одновременно. Она бы, может, и рада была сделать вид, что все хорошо, ничего такого не произошло. Или хотела бы набраться смелости самой к нему ненавязчиво придвинуться, а там уже просто на реакцию посмотреть. И не может. Как будто барьер какой поставили. Или просто… страшно. Или успел сильно понравиться, чтобы оставаться невозмутимой. Или… ладно, на деле, она бы еще миллион оправданий могла себе придумать. Просто не могла. Растерялась совсем. И опять чувствовала себя жалкой такой. Как и всегда, в общем. — Вы опозорили меня перед Олежей. Серому я потом отдельно предъявлю, — наигранно капризно вздыхает Рома. По сути — просто пытается разрядить неловкую обстановку так, как умеет. — Про Даф молчу. Он же и так знал, что ты… плохая девочка. — Я про тебя тоже много чего знаю из того, что раньше не хотел бы знать, — хмыкает Олег. — Наркотуса — это сущие пустяки. — Эй, это мой легендарный день рождения, вообще-то!.. — Я спать. Рома от звука голоса Перси едва со своего любимого подлокотника не падает — этакий нахохлившийся птенчик на жердочке. А старшая из сестер правда поднимается. Перед этим, однако, сворачивает на кухню, чтобы подлить себе еще глинтвейна и только потом скрывается в комнате, неопределенно махнув всем на прощание. Сначала было тихо. Видео включилось на повтор, пока Рома не подорвался, щелкая пультом. И только потом повернулся к Максу, суетливо восклицая: — Ну я же тебе, блять, намекал!.. Ты в своем Амстердаме вообще разучился намеки считывать? Бля, а теперь как-то неловко получилось… Хотя намерение Дафны, наверное, все-таки считал правильно. Тоже ведь знал брата. Не мог он не… понравиться. Другое дело, что Перси, очевидно, еще не дошла до той же стадии преисполнения, что и сам младший Соболев, поэтому и выбрала самый очевидный вариант — сбежала. — Да бля, я же… — честно пытается оправдаться Макс. — Ладно, я не могу придумать. Старший Соболев и сам впервые не знал, как себя вести. Он привык, что девчонки к нему липнут, и привык их отшивать, да. Но слезы вводили в ступор каждый раз одинаково. Но черт, разве не честнее сразу сказать о своих намерениях? Или тем более — об их отсутствии. — Но я приехал, чтобы вас двоих порадовать, — бурчит он себе под нос. — Я не могу радоваться, когда моя сестра не радуется, сорян, — пожимает плечами Дафна. — А че… Все прям плохо, да? — Если ты о том, что Олеже пришлось бить ебальник собственному брату, по совместительству уже бывшему мужу Перси, то да, — младшая из сестер продолжает невозмутимое наступление. Макс, здоровенный кабан, аж в диван вжался, хотя Дафна даже не ужесточала тон. Так вот, кто должен был Перси не простить, вот, о ком она говорила. Да и на Олега старший Соболев вдруг посмотрел так, словно впервые увидел. Собственному брату так-то. Макс же ехал даже сюда с подарком для Ромы и Дафны, игнорируя Шепса. — Пиздец ты меня ща пристыдила, — признался он. — Ладно, не ссыте, ща разберусь. И поднимается с дивана. — Вторая комната справа, — говорит Дафна. — Ага… Спасибо. А в итоге Макс даже как-то мнется у двери. Ненавидит такие ситуации, блять. Не то что бы у него не было постоянных партнерш, но никогда не было девушки. Мимолетные влюбленности в школе он даже за отношения не считает. А во взрослом возрасте у него всегда существовала договоренность с женщинами — все несерьезно, чисто секс по дружбе. Но чаще он их менял, да. Поэтому его так и придавило с этого ее «если есть первый урок, то должен быть и второй» в клубе. Слишком много эмоций. А теперь, выходит, Макс испортил ее отношения с мужем. Даже не знал, что девчонка замужем. Но бля… Он же не насиловал ее! В какой-то момент Соболев уже думает просто свалить из квартиры. Трусливо, да. Но это сестра Дафны, а терять контакт с ней и Ромой Макс не хочет. И… Совестно перед Перси немного — это тоже да. В конце концов, он стучит. — Эй, чертовка, не дрыхнешь? Можно к тебе? — Залетай. Как будто бы он не видел ее голой. По сути, теперь имел право заходить в любой ситуации. Когда дверь открывается, Перси забирается на кровать с ногами. Здесь все так же уныло — прохладно, темно, пусто. Как в склепе. А Перси здесь — как труп, обреченный здесь на вечное захоронение. Блять. Надо наконец лезть на треклятый «Авито» и искать квартиру для съема. К родителям она вернуться не сможет чисто физически. Не после того, что сделала. Даже несмотря на то, что просто… вынудили. И надо же. Пришел. Скорее всего, Даф заслала. Перси оценила маневр сестры, попытку сделать все лучше. Просто… — Я не глупая же. Я все понимаю. Не парься. Мне понравилось, и я действительно сама захотела тебя. Просто меня развезло, вот и все, — начинает Перси отстраненно. Дьявол, а как ей вещи еще забрать?.. — Я тогда собрала комбо из трех мужчин, которые со мной спали. И почему-то из всего трио лучше всех ко мне отнесся ты. Я и расклеилась. Выложила незнакомцу, которого совсем не знала, больше, чем любимому мужу. У судьбы и правда в последнее время знатные приколы. — А, или ты про то, что он меня выгнал? Так я это… я просто узнала то, что не замечала так долго, мне глаза открыли, вот и сорвалась в бар и дала тебе. А потом не смогла молчать. — И Перси даже улыбается. Переводит на Макса взгляд, но тут же смущенно отворачивается опять. — Все, Макс. Не парься. Получили удовольствие — все хорошо. А саму-то на части рвет. Вроде хочется, чтобы он ушел… А вместе с тем — чтобы остался. Она ведь сдалась уже на этом «чертовка». — Прости. Я не должна была говорить. — Да я не слепой вообще-то, — хмыкает Макс и проходит вглубь комнаты, тихо прикрывая за собой дверь. — Быть бабником — не значит не иметь эмпатии. И без твоих слов все понимаю. А сам оглядывает комнату. Чернокнижный алтарь с демоническими сигилами. Соболев знает, что Перси давно тут не живет, но алтарь остался на месте. — Слушай, — он откашливается и даже садится рядом с ней на кровать. — Я поступил херово, каюсь. Ну… Даже помимо того, что я знал, кто ты. Я изначально видел, что ты чем-то расстроена. Не буду оправдываться тем, что был бухой. Но честно — совесть взыграла уже тогда. Потом просто опять подумал совсем не верхней головой, блять. — А если твой муженек тебя выгнал, то… Ну и пошел нахуй, правильно? Мож это… У меня пока пожить, если хочешь. В нашей с Ромычем квартире без него пусто, что пиздец, а ты здесь взвоешь сразу, как святая троица решит тебя не стесняться. А они решат, я уверен. Потому что… Ответственность перед ней чувствует, да. Девчонка разбитая такая, что Макс, чувствуя, что причастен к этому, не может не переквалифицироваться из мстителя в спасителя. В моменте Перси разбирает на смех. Смех пустой, тревожный, нервный и совсем не веселый. Она смеется, уткнувшись лицом в колени, как будто благополучно все-таки поехала с катушек, а потом поднимает глаза на Соболева, протягивая, вроде бы, сладко, но при этом чуть ли не угрожающе: — Ты смотри-и-и… Поаккуратнее с хорошим отношением ко мне. А то влюблюсь. Сам испугаешься. Потому что влюблялась она намертво. Горела самым ярким пламенем, доводя себя до саморазрушения, разрушая всех близких просто потому, что он хотел, а потом оставалась обугленным черным угольком, в котором жизнь осталась только в какой-то искаженной форме. Она ведь могла смеяться с Дафной. Заумно разговаривать о магии с Олегом. Хихикать над попытками Ромы ее развеселить. Тискать Олега-младшего и ворковать со своими мальчиками. А потом вдруг в моменте накрывало так, что просто… все. Звенящее ничего от того, насколько было больно. Сама виновата. Вино вместо воды. Затихает Перси так же резко, как и начинает смеяться. Проводит ладонью по лицу, словно сгоняя морок, ей одной видимый. И продолжает уже спокойнее: — Два черных чудовища в гостиной — это мои собаки. Мой бывший, кажется, их терпеть не мог. А ты что скажешь? Звучит так, как будто реально собралась к своему парню переживать. И ведь… ее не то что бы сильно смущала обнаружить легендарную троицу в самом интимном положении. Перси просто вцепилась в возможность побыть с ним рядом мертвой хваткой. Потому что отнесся лучше, чем все остальные. Потому что даже сейчас помогает. Потому что… потому что с ним просто было тогда хорошо, потому что ему открылась. Дура, да? — И я не считаю, что ты поступил херово, — заключает Перси по итогу. — Просто… захотелось сказать. Макс вновь растерян. Обдумывает ее слова, и внутри аж холодеет. «Влюблюсь». Ужас какой. Нет, девочка красивая и хорошая явно, и боли в ней столько, но просто Соболев считал… Что не создан для такого. Возможно, всему виной были родители. «Daddy issues», блять. Дмитрий Валентинович всегда был требовательным к Роме, но его он его хотя бы выделял. Дарил ему хоть какие-то эмоции, пусть даже негативные. На Макса ему было ровным счетом поебать. Он родился от молоденькой секретарши, когда Соболев-старший и мать Ромы ещё даже не поженились. И факт его существования вскрылся лишь тогда, когда Максу было уже двенадцать, а его собственная матушка благополучно спилась. Его спасло лишь то, что бабушка была дееспособна и смогла его забрать. Сейчас ее в живых уже нет. В России у Макса вообще не осталось никого, кроме Серого и Ромки. И когда те стали достаточно взрослыми, уехать быть так легко. И ведь даже квартира та, на Малой Бронной, — Ромина. Ее купил Дмитрий Валентинович именно младшему сыну, а тот к себе Макса сам прописал. Чтобы было, куда вернуться. Квартиру бабушки Максим продал в угоду покупки недвижимости в Нидерландах. И хочется трусливо проигнорировать слова Перси про влюбленность, как он проигнорировал ее намек в клубе про второй урок. Но это будет уже совсем низко. Нужно провести какую-то черту. — Не советую тебе в меня влюбляться. Говорит это совсем тихо и с привычной для себя хрипотцой, но тут же меняется в лице, улыбается, перескакивая на другую тему. Специально. — А собак я люблю. Всегда хотел бульдога. Чтоб знаешь, грузный и слюнявый. Смешному хозяину смешная собака. Тебе твои тоже подходят, чертовка. Собирайся давай. Намек считывался очевидный. Точнее сказать, и не намек вовсе — ей прямым текстом сказали держаться подальше. Вроде как, черту провел. И Перси бы покивать покорно, принять к сведению, но она только губы едва заметно поджимает. Сердце в груди глухо екает. Ведь она просто… У нее исключительный талант — влюбляться в тех, кому ее любовь не нужна совершенно, кто в ней не заинтересован вовсе. Либо, наоборот, оказываться втянутой в историю с искаженной любовью, внушенными чувствами… блядским приворотом, короче. Видимо, вселенная решила, что раз она чернокнижница, то в нормальной любви и не нуждается. И с Максом будет так же. В этом Перси не сомневается. Знает прекрасно, что ее развезет только сильнее, если они будут жить вместе. Что опять первая же падет жертвой сладкого любовного яда и будет изнемогать от силы нового чувства, которое уже ощущается гораздо ярче предыдущего. Знает все, да. Понимает прекрасно. Но в глубине души, опять как в первый раз, надеется, что сейчас все получится по-другому. Ведь изначально уже все пошло не так, и она просто… Папе же повезло. А ей когда повезет? Так по-глупому обниматься хочется. Почти что руки сводит от желания и невозможности его реализовать. — Собралась, — откликается Перси после недолгого молчания с самой сломанной-переломанной улыбкой. По сути, только джинсы надеть и обуться. — О, нет, подожди, еще собак на поводки возьму. У меня… нет больше вещей. И «чертовка» эта его, сказанная таким тоном… Как ей его понимать вообще? И надо ли? Хочется… Макс же ее единственный понимал, кажется. — Погнали, — кивает он ей, поднимаясь на ноги. Хотя и у самого на душе отчего-то кошки скребут. А он кошек терпеть не может, если честно. И уже собирается выйти из комнаты, чтобы сообщить ее сестре, что забирает Перси к себе, как вдруг до него доходит. — Погоди, а где… Стоп. Твои вещи у бывшего? Все что ли? Он тебя просто так выгнал? И у Макса невольно руки в кулаки сжимаются. Нет, он все понимает, измена — это херово, больно и всё такое… Ну, в теории. Ему-то не изменяли никогда, некому изменить, когда отношений нет. Но, блять, взрослые люди так не поступают. Не выгоняют молодых девушек без вещей. А если бы у нее не было сестры? Мудаку явно было плевать, куда она пойдет. И пусть Соболев за эту их «Битву» не шарил, даже он знал, что брат Олега значительно старше. Даже юнец, если он адекватный, так не поступил бы, а этот… — Заберем, — вдруг твердо говорит Макс. — Не переживай, вместе все твои вещи у него заберем. Вот. Перебарщивает же. Опять. Ей много не надо, чтобы сердце в груди включило режим адской тахикардии. Серьезно, стоит только прозвучать этому «вместе», как оно начинает стучать до боли сильно, разгоняя кровь во телу, заставляя ее ужасно краснеть. Не собиралась же никого просить. Больше — ни о чем. Максимум — у Олега ключи, потому что свои собственные демонстративно оставила на тумбочке. Благо, что ни он, ни суетливый Рома пока об этом не задумывались. Вызнала бы у бесов, дома Саша или нет, и выгребла бы все, что смогла бы унести. И так — еще столько, сколько потребуется, пока он бы не поменял звонки. Воровка собственных вещей из квартиры пока все еще мужа. Какой ужас. Но тут Макс говорит это вместе, и… Вот вроде бы, она уже тут наобнималась с Ромой. Рома вообще не придает большого значения тактильностям не с Дафной и Олегом (Перси заценила уже эту обнимающуюся человеческую многоножку), поэтому приклеивается часто. Она обнимала и Олега, когда они только приехали с этого странного готзала. Это если именно про мужчин. Дафну вообще обнимала бесчисленное множество раз… Но вот именно с Максом аж дышать перестала на мгновение. Просто сомкнула руки на спине, прижалась щекой, блядской щекой со шрамом, к его груди, и затихла даже. Запоминала такое странное ощущение… когда чувствуешь себя под защитой. И буквально через пару секунд отшатнулась почти. Неловко поправила волосы, неосознанно пытаясь прикрыть ту самую щеку, улыбнулась почти убедительно и судорожно заговорила с предательски сбившимся дыханием: — Прости. Я не должна была. Две минуты, и я готова. Прости. — Ничего… — хрипло отвечает растерянный Макс. Сам-то ее в ответ не обнял. Надо было, наверное, но он завис руками в нескольких сантиметрах от ее спины. Поэтому, когда она сама сделала торопливый шаг назад, Соболев испытал облегчение, смешанное с новым уколом вины. В клубе ее ведь спокойно обнимал. Даже после секса. Но вот после этого ее «влюблюсь»… Впервые в жизни Макс реально чего-то… Испугался? Нет, он не признает, что это страх. Будет убеждать себя, что ему просто некомфортно. Так попроще будет. — Я тебя в коридоре жду. Тем не менее, домой девчонку все равно, блять, вез.