CHARMED

В это время в городе Котово в Волгоградской области Олег не находил себе места. Он верил в знаки, хотя и не всегда мог их заметить так, как тот же Саша. По иронии судьбы, сегодня им досталась максимально мутная история с очевидной криминальной подоплекой. На мгновение Олег даже выдохнул — хорошо, что Перси с ними не поехала. Даже если бы не то, что случилось… это странное, темное убийство заставило поежиться и непробиваемого Костю. Олега заклинило на другом. Погибшего звали Романом. И чем дольше он торчал на чертовых съемках, тем очевиднее было осознание — ему надо было домой. Ему надо было оставаться там, где все буквально трещит по швам, а не играть в сраного добытчика, блять. Марк ему точно не простит, если однажды узнает, чем все это время, в момент такой отчаянной необходимости, занимался его горе-папаша. Марк… Ну и каким отцом он ему вообще будет? Если уничтожает все, что любит. Олег не выключил телефон, хотя его и просили, и пошел с ним прямо на испытание. И к моменту приближения сомнительного консилиума он вдруг разрывается трелью — специально выкрутил громкость на максимум, чтобы ничего не пропустить. Олег подрывается, уходит дальше от съемочной группы, его пытаются вернуть, но он сам так страшно рявкает на всех, что даже не знал, что так умел. Звонила Дафна. И Олег даже не понял, как принял вызов. Потому что… Страшно было услышать не ее голос. — С тобой все хорошо? — с очевидной паникой спрашивает Шепс, а у самого аж голос на конце фразы срывается. Нет. Нет, не хорошо. Но Дафна не говорит ничего, только сбивчиво дышит в трубку. Не может — сознание опять плывет, стены в просторной гостиной словно сужаются до состояния узкого коридора, почти тоннеля, в конце которого никакого света нет, и только надломленный голос Шепса звучит из самого его далека. Он ответил. Настоящий, живой. И даже… Беспокоится за нее? После всего, что она с ним сделала? Потому что… Да, Дафну это мучило даже после его возвращения. Или все же ненастоящий? А если его голос — очередные ее грезы, на вкус отдающие сладостью и солью одновременно? Очередные галлюцинации? — Олеж, — плаксиво шелестит Дафна, казалось бы, спустя целую вечность. — А я песню написала. Вот как раз когда только пить свои травушки начала. И сейчас, вместо того, чтобы нормально ответить на вопрос, Дафна, уверенная, что говорит практически с призраком, с выдуманным фантомом… С тульпой, по сути… Она просто… — Я блуждаю в лесу странном, Где блестят шипы доспехов И русалки хвостами прикрывают путь к успеху, Я хотела забыться в нем и скрыться, Но душа твоя как птица постоянно снится. Да, Дафна просто стоит у окна и тихо напевает Олегу в трубку. Аналогия с лесом была вполне ясна — именно так ею ощущались моменты, когда от трав накрывало. — Знаю, что сама выбрала тропу, Где растут цветы, а на них ртуть, Я и есть Алиса в стране этой, Где всё, как я хотела, но тебя рядом нету. Она вообще писала стихи, сколько себя помнила, но никогда не решалась исполнять написанное. Сейчас же… Все равно с галлюцинацией говорит, да? — Прости меня за девичьи слезы, В моей голове сплошные вопросы, Прости меня, и душу, и тело, я так не хотела, я так не хотела… Но тут ее со спины встряхивают за плечи. Несильно, но ощутимо. Сначала Дафна решает, что это стены сжались окончательно, как в фильмах про гробницы, когда персонажей заживо сплющивало. Но нет. Это всего лишь Лана. И тогда реальность снова становится осязаемой. — Черт… Черт, Олеж, прости меня, я… Как и в написанной песне — не хотела. Не хотела, чтобы он знал о том, что она с собой делает, потому что… И так не заслужила его возвращения. В этот момент у Олега вдруг подкашиваются ноги. Впервые, блять. Это странное ощущение. Он буквально не может стоять — оседает на землю безвольным мешком. Телефон прижимает ближе — как если бы сейчас мог обнимать Дафну. А не может. И он же вообще… он хотел больше никогда ее не обнимать? Просто… уйти? Больше никогда ее не обнимать, не целовать, не прикасаться, не любить? Забыть ту фею с обломанными крыльями, в которую влюбился по уши едва ли не с первой встречи? Забыть… их сына? Как ему, блять, теперь когда-нибудь смотреть в глаза Марку? А Дафне? И это она просит у него прощения? Почему? На какое-то мгновение весь мир сужается до одного телефона, из которого только закончила доноситься ее надрывная песня. Песня о боли, которую Олег заставил испытать любовь всей своей жизни. А в больнице тогда… он, кажется, плакал, да? Сейчас не получается. Грудная клетка ходит ходуном, Шепс почти задыхается и искусывает губы в кровь, пока совершенно пустым взглядом пялится на собственное свадебное кольцо. И как еще получается что-то сказать? Каким-то ужасно жалким, срывающимся голосом, с предательски заплетающимся языком, Олег почти шепчет: — Я скоро приеду. Когда сраные съемки закончатся, даже никого ждать не буду. Прилечу своим ходом. Обниму тебя так, что дышать не сможешь. И буду много целовать. И постоянно… Я тебя люблю. Помнишь, да? Блять, я… да я Рому заставлю себя не ненавидеть. Мы помиримся. Потому что ты это заслужила. Счастье, понимаешь? И много-много любви. И я костьми лягу, чтобы ты тоже в это поверила. Ведь… нет ничего важнее семьи. А моя семья — это ты, Марк… — И сокрушенно качает головой, ломко улыбаясь. — И Рома. Не говори ему, что я это вслух признал. Но я все исправлю. Я все исправлю, слышишь? Теперь все… все будет по-другому. Я же тебя так люблю, я вас люблю, но я так… так мало об этом говорю… — Олеж… — а Дафна звучит аж совсем жалко. Зато… Зато стоит посреди гостиной, а не Страны Чудес, блять. И вновь Шепс возвращает ей почву под ногами, вновь… — Я тебя люблю сильнее. Правда. Вот правда-правда. Я столько херни натворила, я не ценила, я… Прости, у тебя же испытание. Родной мой, я очень жду тебя домой. И даже льды в душе, что хрустели последние дни, начали плавиться, словно на ярком, ослепляющем солнце. — Я больше не буду, — вдруг клянется она. В первую очередь — самой себе. И говорит это, смотря в глаза Лане. И Цветаева понимает, о чем она. Но гостиную пока не покидает, все ещё настороженно поглядывая на подругу. Слушает, как она снова и снова клянется мужу в любви, как вдруг даже улыбается, получая от него явно приятные ответы. И вот уже потом, повесив трубку, Дафна подтверждает то, что Лана так надеялась услышать: — Я сейчас все тебе отдам. — Вообще все? — опасливо уточняет Цветаева. — Даже запасов не оставишь? Потому что она знает, что наркоманы так делают. Потому что она сама так делала. — Не оставлю. И пока Дафна вновь ныряет на балкон, выуживая из-под многострадальных горшков все оставшиеся бутыльки и крафтовый пакет с пучками трав, на пороге гостиной наконец появляются кузены Соболевы. — Значит все разрешилось, — мягко замечает Сережа. Переводит взгляд на Дафну и улыбается, продолжая: — Ты молодец, Даф. Серьезно. Ты даже не представляешь, насколько. А сам все косится на прижухшего Рому. Стадия отходняка. И пока он, как оглушенный, тупо пялился на флаконы с зельем неопределенного цвета и травы. И в голове столько мыслей сразу. Как не понял? Догадался, что что-то происходит, но… Как не догадался? Как не нашел? У него же ведь чуйка, он… — Магией прятала, да? — больно демонстративно уточняет Сережа, и Рома находит в себе силы улыбнуться. Отпускает. И даже хочется подойти к Дафне, опять вцепиться в нее клещом и сделать вид, что ничего и не было. Что они опять счастливые, как после того, как Рома вены порезал, как на свадьбе, и даже могильные червяки кажутся страсть какими вкусными. Но… Рома только садится на подлокотник дивана и, как школьник-отличник, кладет руки на колени. От Сережи прилетает подзатыльник — чтобы не бередил только обработанные раны. Рома послушно вцепляется в ткань дивана. Не скажет. Пока — еще рано. Но Сережа и не требует. Он сам подходит к Дафне, ненавязчиво приобнимая ее за плечи, и уточняет: — Поможешь мне сделать всем чай? По пути на кухню Сережа заворачивает в ванную. Приходится повозиться, чтобы найти запрятанное лезвие с запекшейся кровью. На кухне Сережа успевает, вроде бы, незаметно его выбросить, а потом садит Дафну на стул, сам опускаясь на корточки, чтобы оказаться на одном уровне. Берет ее ладони в свои и как-то невольно начинает их растирать. Холодные. — Ты готова со мной поговорить? — спрашивает Сережа максимально аккуратно. — Если нет, я подожду. Дафна чувствует себя… настороженно. Психическое напряжение не могло пройти по щелчку пальцев, но, благодаря Олегу, значительно ослабло, однако, сейчас… Тревога заставляла пальцы мелко подрагивать, поэтому она лишь крепче вцепилась в руки Сережи. — Готова, — выдыхает девушка, хоть у самой меж бровей и залегла морщинка. — Скажи мне всё, как есть, пожалуйста. Я выдержу. Наверное. Дафна привыкла держаться. Сорвалась в последнее время, это верно, но сейчас было жизненно необходимо вернуть себе хотя бы иллюзию стойкости. Ради Марка. Ради близких. Ради Олега и Ромы. Может, ей удастся обмануть саму себя. Удастся тогда и поверить в лучшее. В конце концов, тут с ними Сережа и Лана, верно? Эти двое не дали бы произойти никакому тотальному пиздецу. Раньше никогда не давали. Поэтому и сейчас Дафна доверяется. Набирает в легкие побольше воздуха и выдыхает, стараясь расслабить напряженные плечи: — Я все еще вижу все оттенки немного кислотными, но… Кажется, я тут. И даже находит в себе силы приподнять уголки губ в подобии улыбки. У Сережи сердце рвет. И самого на мгновение мутит, ведь… Ему сейчас нужно было вывалить на нее далеко не самые простые вещи. И все же, в глубине души он чувствует, что если не скажет, будет только хуже. А нельзя, чтобы было хуже. Вот сейчас, когда была пройдена точка невозврата, дальше было два пути — либо падать на дно, вернуться к тому, с чего начинали, и разрушить все окончательно, либо пытаться бороться, даже если будет тяжело. А оно будет. Но… — Ты не одна. Даже когда кажется, что мир рушится, а жизнь закончилась, ты не одна. И никогда не будешь. И это даже не из-за того, что в нее по самые свои бестолковые уши его брат. Нет. Сережа и сам был к Дафне чисто по-братски привязан, потому что… хорошая она. Только всегда слишком много на себя берет. Плечики-то вон, сломаются скоро. Ладно, кого он обманывает — уже. И пока дело не стало абсолютной катастрофой, ему надо вмешаться. — Никто не виноват. В принципе, никто не виноват в том, как вас разрывает сейчас. — Кроме Шепса, но этого Сережа вслух разумно не говорит. — Мне сейчас Лана вбросила одну мыслю… Я думал об этом однажды. Наверное, побоялся признавать, что сам в том числе проебался. Но сейчас читал… эмоциональная нестабильность, слишком интенсивные чувства, тревожность, чувство пустоты, частые конфликты с окружающими… Саморазрушительное поведение. Скажи же, как по учебнику? Вот сейчас ему важно было и самому оставаться спокойным. Сережа крепче сжимает ее ладони, мысленно уже готовясь ловить. — Пограничное расстройство личности. Я не уверен, хотя пока все как по учебнику, но к психиатру его поведу. Уже сам хочет. — И даже слишком охотно. Все в лучших традициях Ромы. — Понимаешь, да? Никто не виноват. Ты его всегда спасала. Он благодаря тебе сейчас и живет вообще. Никто не виноват. И никогда не был. Просто сейчас… Рома не справляется сам с собой. И одновременно с этим — сейчас тот самый момент, когда он реально может этот… буквально бой — выиграть. И я знаю, что он это сделает. Ради тебя одной. Ты вообще в курсе, что он там себе уже двух детей напредставлял? Я настоятельно рекомендовал сначала оповестить тебя… Нет, сам уже не может. Сережа все-таки тянется, чтобы ее обнять. Крепко-крепко. Она же правда не одна. И никогда не будет. — Любовь к тебе оказалась сильнее всех зависимостей, понимаешь? Я тебе обещаю, нет, я клянусь. Я его вытащу. Тебе не нужно продолжать тащить все одной. Но об одном… я все-таки тебя попрошу. Этот дурак физически не сможет помочь сам себе, пока ты ему не позволишь. Я ему сегодня… разрешал быть хуевым. Не идеальным. Чувствовать. Теперь мне нужно еще немного твоей помощи. Дафна же слушает, слушает… И понимает, что все же что-то упускает. Пограничное расстройство… Олег когда-то уже предлагал сводить Рому к психиатру, и надо было его послушать сразу. Она же пустила все на самотек, не рассказала Шепсу у таблетках. И то было огромной ошибкой. — Ты что-то не договариваешь? — уточняет Дафна совсем тихо. Мягко отстраняется, чтобы посмотреть Сереже в глаза. И смотрит так… Проникновенно. Словно вот-вот прочитает все магически. Дафна реально давала шанс все ей рассказать. Не один день терпела, зная, что ей врут. Но и сейчас ей будто не говорят всю правду. Но, едва насупившись, она вновь выдыхает. Устала, вот и раздражение становится первичной реакцией буквально на… все. — Я понимаю, что ты сейчас просто не хочешь, чтобы я тоже сорвалась или ещё что-то, — мягко продолжает Дафна. — Но я хочу знать. Я должна знать. Но… Нет, как бы она ни любила Сережу, как бы ни ценила то, что он реально сейчас заботится об ее чувствах, стараясь быть аккуратным в выражениях… Она должна говорить не с ним. — Извини, — и она поднимается на ноги, сразу направляясь к выходу с кухни. — Я тебя услышала. И… Не бойся, я аккуратно. Не ходи за мной, ладно? — Куда? — сужает глаза Лана, заставшая часть разговора. Она как раз вышла из ванной, где очень увлекательно спускала все травяные запасы Дафны в унитаз. И сваренные, и нет. Главное, чтобы от целого пучка засушенных трав засора не было… — Лана, — и Дафна берет ее за плечи, подталкивая на кухню к Сереже. — Посидите здесь. Пожалуйста. А когда бывшая Булгакова уходит в гостиную, мягко прикрывая за собой дверь, Цветаева настороженно опускается на стул, отчего-то почти шепотом напоминая старшему Соболеву: — У них там балкон в комнате. Надеюсь, нам не придется никого ловить… А то внизу вокзал. Нехорошо… Чёрный юмор в нервной обстановке — ее извечная защитная реакция. А Дафна застает Рому все ещё сидящим на диване. Цепко осматривает его такого перепуганного — аж до чертиков. — Меня боишься? — а звучит совсем меланхолично и бесцветно. Но, на самом деле, думает о том, чтобы привычно присесть к нему на колени. Вот только… Когда подходит, чувствует, что что-то не так. Запрещает себе сканировать, давая последний шанс рассказать все самому, и в итоге просто садится рядом на диван, плечом к плечу. Смотрит на его руку несколько долгих мгновений, а потом переплетает пальцы, спрашивая: — Тоже от меня убежишь, да? — Никуда я не убегаю! Не от тебя! — протестующе вскидывается Рома. — Я столько времени бежал к тебе, а ты правда думаешь, что… А потом вдруг запоздало понимает, что она держит его за руку. И вид их переплетенных пальцев окончательно вышибает весь воздух из легких. Как и всплеск эмоций — как будто оставшиеся силы и потратил на это отчаянное «никуда не убегаю». И поэтому следующая фраза получается совсем жалко: — Я очень сильно боюсь себя. И Серый снова оказывается прав. Плакать ему больше нечем. Это даже к лучшему. Потому что сейчас у Ромы хотя бы получается говорить. — Я резался. Опять. Я думал, что это так… стыдно. Что мне плохо, когда тебе гораздо сложнее, мне даже… мне сама мысль отвратительна. До сих пор. Серый мне сейчас говорил, что мне может быть плохо, страшно, больно, но я просто… я не понимаю. Я не понимаю, как с этим справляться. И я начинаю лезть во все эти истории. Таблетки. Лезвие. Я своим больным мозгом еще что-нибудь придумаю, если не начну… если хотя бы не попытаюсь это побороть. Себя. Понимаешь, да? Я же даже… я же даже не пытаюсь бороться с этой болью. Я просто начинаю разрушать. Себя. Все. Признай это. Сережа же правильно сказал. Когда визуализируешь, становится легче. — Проблема в том, что я разрушаю еще и тебя. Нашу семью. Так не должно быть. То, что я делаю сейчас с тобой… с собой… я понимаю, что я все разрушу. А я боюсь… я боюсь потерять все. Мне страшно. Правда. Очень. Но… я сейчас понимаю, что я не могу. Я не могу больше валить все на тебя и сидеть, свесив лапки, и ждать спасения. Ради нас я должен… спасти себя сам. Только все равно даже смотреть на нее страшно. И все же, Рома заставляет себя посмотреть ей в глаза. Все. Он должен бороться. — Мне нужна помощь. То есть… врачебная. Я не справляюсь. Прости. Прости меня, пожалуйста. Я… Серый предлагает в Питер, на неделю, к психиатру и просто… что будет легче… Я не согласился еще. Я не хочу тебя оставлять сейчас, я не должен, но я… Я сейчас опасен для тебя. Опять. И меня жуть пробирает, что я могу… потерять контроль… И Дафна… теряется. Опять теряется между тем, как будет лучше ему и как будет лучше ей. Она бы никуда его не отпустила. Только не тогда, когда у самой сил нет, когда Олег недавно уходил. Хочется возразить, сказать, что специалистов и в Москве куча. Дафна даже рот открывает, но тут же, не издав ни звука, закрывает обратно. Ведь с другой стороны… Резался. Опять. Можно сколько угодно негодовать, злиться, вот как она раньше на наркотики злилась. А сейчас сама познала, что это такое — когда так больно, что себе вредить начинаешь. И пусть ей реально плохо от мысли, что Рома уедет, пусть ей хочется забрать сейчас у него свою руку, пойти… Хоть куда-нибудь… Она снова выбирает подумать о нем. — Хорошо, солнышко, — соглашается Дафна, казалось бы, спустя вечность. Смотрит в пол, взгляда даже не поднимает. — Если тебе так будет лучше. И гладит костяшки его пальцев, только теперь понимая, почему все инстинкты вопили к нему на колени не садиться — мясо, кажется, именно на ногах устроил. Повинуясь порыву, свободной рукой Дафна водит над сначала одним бедром, потом другим, снимая боль через магию. У нее не получалось делать это настолько эффективно, как у Олега, но что-то она могла. Хотя бы частично. Ещё бы вчера… Да даже сегодня утром Дафна бы отреагировала иначе. Возможно, даже упрекнула бы. Но сейчас… Сил не было. И опять же — она и сама познала… саморазрушение. И пока боль в свою ладонь впитывает, продолжает: — Прости за последние дни. Когда-нибудь об этом поговорим. А может… и нет. Но точно не сейчас. Пусть сначала на путь излечения встанет. — Нет, Даф, милая, нет, я!.. — И голос срывается. Потому что вдруг до Ромы доходит осознание. И он даже понимает, почему Серый вдруг так настойчиво зазывал его именно в Питер. Получался порочный круг. Рому кроет — Дафна страдает — Рома страдает из-за того, что ей плохо. Это повторялось. Раз за разом. И ему нужно сломать эту систему. Вклинить в привычный порядок вещей что-то, что приведет к другому исходу. Лучшему? Сейчас ему хотелось верить. Ей плохо. Сейчас. И будет, если он уедет. Но ей будет еще хуже, если Рома хотя бы… не попытается. А он не сможет выпустить всю ту гниль, что продолжает сидеть внутри, когда она будет рядом. Сережа сказал правильно — его же накроет. Как с наркотиками, когда он все равно срывался. И опять… делать больно ей?.. Своими истериками, слезами, срывами… Все равно сделает. Любым образом. На расстоянии или нет. Но эта разлука… Может, она будет во благо? Им же было легче, когда они расходились тогда. Гребанный порочный круг получится разорвать, когда Рома наконец вылечит свою больную голову. Все проблемы изначально были из-за него. И он же должен их решить. Только ради этого вдруг придется… подумать и о себе. Это ему хотел Серый донести, да? — Если ты уйдешь, я пойму, — наконец шепчет Рома почти что ровным тоном. Только сам не знает, говорит именно про сейчас или… вообще про всегда. — Я больше не могу только разрушать. Я просто… запутался… Раньше у нее было много слов. Дафна всегда могла говорить с ним. «Солнышко, лучик, я никогда не уйду, я всегда буду вытаскивать тебя, я в лепешку расшибусь…». И это только навскидку вспомнила. Сейчас же… Как воды в рот набрала. Язык не поворачивается ни согласиться, ни возразить. Может, он и прав. Может, надо дать ему это время. Если ему станет легче вдали, то окей. Главное, чтобы помогло. Дафна же этого всегда хотела, верно? Чтобы Роме не было больно. Но смотреть она на него сейчас все равно не может. Хуже сделает. Руку из своей не выпускает, но взгляда не поднимает. — Хорошо, — повторяет Дафна. — Хорошо, езжай. Я буду тут. Подожду. И голос тоже ничего не выражает. Потому что если хоть дрогнет — тоже хреново будет. Ему надо поехать, и она не имеет права удерживать. Хотя внутри все и… Нет. Нет, Даф, не думай об этом. Не показывай. И тогда она целует его в щеку, чтобы затем подняться на ноги. — Я же Сереже с чаем помочь обещала, — и улыбается с нежностью. Неважно, что… — А в итоге к тебе ушла. Пойдем… На кухню что ли. Они там, наверное, решили, что мы тут померли. Когда Дафна возвращается на кухню, Лана тут же старательно делает вид, что не была напряжена все время их разговора. Принимает расслабленную позу, накручивая светлый локон на палец. Хотя взгляд остается цепким, как у хищной птицы. — Можете собираться, — спокойно уведомляет бывшая Булгакова Сережу. — Надеюсь, отдых поможет. Цветаева же, успевшая обсудить со старшим Соболевым их план, аккуратно уточняет: — Bella signorita, мне побыть с тобой, пока Шепс не приедет? — Не, — отмахивает Дафна, не переставая беззаботно улыбаться. — Все нормально. Олег вернется уже к утру. Своим ходом с испытания поедет. Потому что… Не нужны ей все эти беспокойные взгляды подруги и ее поглаживания по спине. Выплакиваться тоже не надо — слез нет. А вот одной побыть — да, очень хочется. Человеческое общество реально напрягает. Вот приедет Олег, тогда да. Тогда все хорошо будет. — Даф, — мягко вклинивается Сережа, — это не отдых. Я его забираю не развлечения ради. И в глубине души ты тоже это понимаешь. Только не признает. А пока это напоминает перетягивание одеяла — кому больнее и кто больше страдает. И каждая из сторон с сомнительным благородством не хочет этого показывать. Становится от этого легче? Нет. Без друг друга — умрут. Друг с другом — тоже умирают. И это, блять, надо прекращать. Вот сейчас, пока еще не стало… совсем поздно. Потому что точка невозврата пройдена. И все-таки, Рома из гостиной так и не выползает. И на мгновение у Сережи мелькает предательский страх, что вот сейчас, когда он начинает говорить, его просто не услышат. — Это исцеление, — заканчивает Соболев медленно. — Для вас обоих. Только вот если сначала он хотел хотя бы дождаться возвращения Шепса, то сейчас как будто действительно лучше забирать Рому сейчас. Пока совсем плохо не стало. Всем. Снова. *** Возвращается Олег даже раньше, чем Дафна ожидала — ключ в замке проворачивается в четыре утра. И это… Облегчение. Потому что она не спала все это время. Не смогла бы, хоть и честно пыталась. Исцеление. Да, может быть. Она ведь не спорила с Сережей. И не стала возражать, старалась улыбаться всем. Именно для того, чтобы Рома поехал. Именно для того, чтобы не сделать хуже. Именно для того, чтобы никто не решил, что она фокусирует внимание на себе. Или всем было бы легче, устрой она скандал? Нет. Ни ей, ни им. Конечно, это больно, но Дафна прекрасно понимает, что нужно перетерпеть. И вот сейчас она практически летит в прихожую. Практически сносит Шепса с ног, когда виснет на его шее. И прям сразу… Так хорошо и тепло становится. Дафна вдыхает его родной запах, зарывается носом в темные волосы, едва от пола не отрываясь. Сердце стучит то глухо, то четко, то успокаивается, то трепещет. — Вернулся, — на одном выдохе шепчет она, сразу же зацеловывая вообще везде, где дотягивается. В шею, в скулу, в нос, в губы. — Я так ждала. — Вообще-то, кому-то давно надо спать, — в шутку ворчит Олег, но все-таки от пола ее отрывает и кружит. И даже обратно ставит так, чтобы она стояла на его ступнях. Совсем легкая все равно. Феечка. — Или мне тебя уложить? Как маленькую. Хотя почему как… Сам он так и не уснул. Слишком взвинченным было состояние. Потому что… треснуло. То ли сердце, то ли лед, который Олег пытался вокруг себя выстроить. Идиот. — Так. Я так не могу. И даже смеется, когда подхватывает ее на руки. Так… редко носил ее на руках. Хотя с Дафной нужно было вот так. Нежно. Аккуратно. С любовью. Точно. Олег — идиот. Может быть, это у них немного семейное. Когда они оказываются в спальне, Шепс первым делом сгружает свою ценную ношу на кровать. А потом сам валится рядом, прямо так, в уличной одежде, утыкаясь холодным носом ей в шею. Хорошо. Спокойно так. И как он мог… — Я тебя люблю. Вас люблю. Правда. Больше всего на свете, — чуть глухо повторяет Олег, успевая коротко Дафну поцеловать в изгиб между шеей и плечом. — Люблю. Он не сразу понимает, что одна треть кровати пустая. А она и не говорит. Скажет, но позже. И сама ещё не переварила до конца, желая переспать с этой мыслью, потому что утро вечера мудренее — мама так всегда говорила. А ещё… Слишком давно Дафна не оставалась вот так с Олегом. И сейчас не хотелось верить, что мир за пределами не то что этой квартиры, даже этой кровати, вообще существует. И ей прям… жарко от его губ, даже зная, что в этот поцелуй ничего такого не вложено, только нежность и любовь. Выходит целомудренно, но Дафна все равно вдруг понимает, что… Переспать было бы неплохо не только с мыслью. И она мурлычет почти, жмется к Олегу, сама целует его в линию челюсти, влажной дорожкой прокладывая путь к губам, чтобы прошептать: — Это я тебя люблю. Я аж задыхаюсь. Ее опора. Ее каменная стена. Отец ее ребенка. Ее Аполлон вообще-то, как когда-то давно Перси сказала… Что ж, ради него Дафна готова превратиться в лавр. Ей еще предстоит объяснить, почему она ему такая явно странная звонила. Почему дома нет Ромы. Но не сейчас — Дафна сама себя сгрызет, если разрушит момент. Но лучше действовать на опережение, поэтому… — Только не спрашивай меня сейчас ни о чем, хорошо? Я отвечу на любые возникшие в твоей чудесной головушке вопросы, вообще сделаю всё, что захочешь, но позже… Я соскучилась. О нет. Кажется, Олег только что покраснел до самых кончиков ушей, как будто опять вернулся в легендарные времена несчастного девственника. Этот тон ему был слишком хорошо знаком. А еще, блять, он теперь прекрасно знал срок беременности до примерного дня. Так бы и часы посчитал, если бы мог. И еще он очень хорошо представляет Марка — спасибо снимкам УЗИ и информации о развитии младенцев в интернете. И у него только что случилась психотравма. — Если ты решила оставить Марка без отца, — а самого аж распирает то ли от смеха, то ли от смущения, которое росло в геометрической прогрессии, — то жена, молю, пощади… — Олеж, — и в ее голосе звучит наигранная строгость, потому что сама улыбается так, что уже щеки болят. — Если ты это не сделаешь прямо вот сию секунду, я расплачусь. Я буду рыдать так, как ты ещё ни разу не видел и не слышал. Я буду реветь белугой. Ты, кажется, недавно говорил, чтобы я больше никогда не плакала. Так вот я взвою так, что соседи вызовут полицию. И сама смеется, коротко целуя его сначала в нос, потом в губы. А сразу после… Снова меняет тон. Жмется ещё ближе, продолжая целовательную атаку вплоть до самого уха, чтобы в итоге прикусить мочку и прошептать: — Или мне напомнить, как я в первый раз зажала тебя в туалете Стахеева? И… Это будет совсем запрещенный прием, буквально гвоздь в крышку гроба, но Дафна ложится обратно на подушку, чтобы они вновь оказались нос с носу и невозмутимо выдает: — Если ты за Марка беспокоишься, то знай, что я говорила об этом с твоей мамой ещё на свадьбе. Ты все рекламировал мне ее, как восхитительного медика, ну я и не могла не разузнать подробностей. Она охотно рассказала, что даже на последнем месяце секс не вредит ребенку. А ещё подмигнула мне и сказала, что секом заниматься можно и даже нужно. Можно и нужно, Олеж. И если начинала Дафна монолог с видом знатока, то завершила с намеренно плаксивыми нотками. Даже всхлипнула наигранно. О, нет, тогда он, оказывается, еще не покраснел. Вот сейчас — прямо да. Даже жарко стало. Или это от того, что эта безумная, но одновременно с тем самая прекрасная женщина ему так настойчиво предлагает? И потому собственный голос, пока Олега немножко накрывает от смеха и смущения одновременно, звучит так по-глупому: — Только давай договоримся. Никогда больше не вспоминать мою маму в постели. Мне сейчас совсем не стало легче. И наконец-то сам целует ее в губы, но уже напористее — хотя и не может не волноваться. Сильно, блять, волноваться. Но вместе с тем возможность снова коснуться Дафны так, как все-таки хочется, оказалась такой… манящей. Хотя он опять и пытается обращаться с ней, как с фарфоровой. Слишком мягко целует в шею, спускает с плеча лямку домашнего платья, чтобы коснуться губами и плеча. И опять почти шепчет: — Я тебя люблю. Не хочу, чтобы ты забывала. А Дафне Олега так не хватало, что даже от таких ещё пока почти невинных действий у нее по коже мурашки бегут. И вообще она прям млеет вся, готовая растечься лужей. И в ответ она с ним пылкая, чувственная, уже сладко стонет ему в губы про новых поцелуях, хотя, казалось бы, не произошло ещё ничего. А сама прям бесится, что в итоге он ее в кровать в уличной одежде затащил. Стаскивает с него кожаную куртку и все ворчит между поцелуями: — Слишком, блять… Много. Одежды… И сразу запускает ладонь под толстовку, ласково и почти невесомо водит по его животу, чтобы в итоге напереться на пряжку ремня на джинсах. О да, все черное, разумеется — Дафна и не сомневается, что Марку передастся любовь отца к этому цвету. А вот сын Ромы неиронично любил бы розовый — тут и экстрасенсом быть не надо. Но сейчас вообще не до того. Сейчас Дафна дорвалась до Олега. И у нее дыхание заметно так сбивается, губы уже припухают от поцелуев, а ей все равно мало. — Я люблю тебя не то что до луны и обратно… — самозабвенно шепчет девушка. — Ты сам знаешь, что и есть моя луна. Вечный спутник. И я… Я не буду врать, что не забывала. Думала, что и разведешься со мной, и что… Фу, блять, не хочу об этом. Прости. Хочу, чтобы ты просто… Просто без остатка меня всю забрал. Луна. В полнолуние она висит в небе ослепительным диском. Видно с любого угла — яркая такая. Вот сейчас Олег себя так и чувствовал. Светящимся счастьем, любовью и каким-то почти детским восторгом. И поэтому и хочется нежничать. Едва ли не растекаться любовью. Поэтому Олег все никак не может остановиться с поцелуями. За ушком, шею, линию челюсти, плечи и ключицы. Даже платье снимает с нее медленно. Уже не столько потому, что ему неловко — внутри все существо делает какие-то неведомые кульбиты просто от того, что можно… ее касаться. Видеть, как открывается молочная кожа, как Дафна трепещет от его рук, губ… И понимать, что он чуть это не проебал. Как можно было быть таким бездумным? Одежды реально много. Самому одной рукой раздеваться — вообще неудобно, но Олегу не хочется ни на секунду разрывать их контакт. Ни физический, ни духовный. Сейчас ощущающийся так ярко. — А ты разве еще не моя? — самым ласковым тоном уточняет Олег в какой-то момент. Вопрос, на самом деле, скорее риторический. Ответ-то очевиден. Оказывается, что вот сейчас она стала даже чувствительнее, чем раньше. Каждое прикосновение вызывает такую яркую реакцию, и в какой-то момент Олег окончательно теряет голову — он и так чего-то… совсем расчувствовался… А понимание того, что ей с ним так хорошо, даже несмотря на весь мрак, что он натворил, заставляет почти что умирать и воскресать снова. А потом Олег со своими поцелуями доходит до груди, касается губами соска… И по телу целый разряд тока проходит от того, как она стонет. — Блять. — Он сейчас почти взвоет. В самом хорошем смысле слова. — Я так люблю от тебя умирать. И вот тогда остатки моральных принципов окончательно отступают. Приходится изменить положение — Олег помогает Дафне удобнее лечь на бок, категорически отказываясь отрываться хотя бы на секунду. И хотя на прелюдии не хватает сил, он не был бы собой, если бы не коснулся ее между ног. И она аж почти сквозь зубы шипит. Чуть, блин, язык не прикусила. Сейчас Дафна лежит, прижатая спиной к его груди, и прям сокрушается внутренне, что не может видеть лицо, не может снова пыхтеть в губы и целовать. Поэтому укладывается головой на его свободную руку, пока второй он реально доводит ее до исступления и мелкой дрожи. Дафна, в переизбытке чувств, оставляет поцелуй на его ладони и, возможно, даже не рассчитывает силу, когда кусает пальцы. Надо же… Хоть как-то выразить. Иначе она расщепится на атомы от переизбытка «хорошо», особенно на контрасте с недавним «ужасно». И все же — она реально желала смерти каждый раз, когда его едва не теряла. А потом так возносилась, когда возвращался… Но больше такой опыт переживать не хотелось. Никогда. И Дафна больше не допустит, чтобы Олегу могло быть с ней плохо. — Оле-е-еж, — и выдает скулеж жалкий, потому что воздуха не хватает. — Я это… Я готова, я хочу… тебя… И сам должен уже почувствовать — буквально уже аж на внутренней стороне бедер чертовски мокро. И вот сейчас, от одного только осознания, что она вот-вот почувствует его в себе, Дафна нетерпеливо дрожит всем телом, а когда это случится… Случается взрыв. Когда Олег мягко толкается внутрь, все в нем предательски скручивается в тугой ком. Ему и самому как будто всю чувствительность выкрутили на максимум, и кажется, что узел внутри раскрутится просто от самого факта близости с ней. Но нет. Он не может себе позволить не доставить абсолютное удовольствие своей жене. И дело было даже не столько в физическом плане. В духовном скорее. Так важно было снова помочь ей вспомнить, насколько сильно он ее любит… Ох. Кажется, он вдруг даже научился стонать? Звук заставляет уши предательски вспыхнуть, но Олег и сам смеется, когда утыкается ей в шею, покрывая кожу влажными, но такими сладкими поцелуями. Без засосов и прочего. Зачем оставлять метки на ее теле, когда они… остались на душе? А так — поздно что-то краснеть решил, да? Когда уже женился и ребенок есть. И он продолжает двигаться медленно, но глубоко, бесконечно целуя и ласково касаясь, буквально в сердце впечатывая такую простую мысль — я тебя люблю. И даже, внезапно, говорит. Олег, которому иногда так сложно было подобрать правильные слова, вдруг, задыхаясь от переизбытка чувств и любви, лепечет такие влюбленные глупости — про то, какая она нежная, волшебная, как он любит буквально саму мысль о том, что она есть… Или просто позволил сам себе говорить то, что хотел. Что должен был, вообще-то, говорить постоянно. Но среди всех нежностей, иногда лишенных смысла, но переполненных любовью, рефреном звучало то, что Олег не должен был заставлять ее забыть: — Я тебя люблю… — Олеж… И вновь Дафна почти хнычет. Губы кусает, подается навстречу его движениям, и прям… С ума сходит, да. Плавится в любви и ласке. Ей вообще в каждую близость с Олегом казалось, что все, вот сейчас — пик, а потом он снова и снова возносил ее выше и выше. Не в небо, в самый космос. — Это я тебя люблю, — и все равно упрямо спорит она. Всегда будет спорить. И любить тоже всегда. И вновь все так чувственно, так невообразимо ласково даже тогда, когда плавные толчки сменяются более хаотичными. И даже пика они достигают практически одновременно — можно считать прям знаком. Какое-то время пытаются отдышаться, не размыкая объятий, но потом Дафна не выдерживает — разворачивается к Олегу лицом с самой сияющей улыбкой. Припадает к его губам своими снова и снова. Хочется ещё отсрочить момент серьезного разговора, да и вообще хочется, чтобы он никогда не наступал, но… У Шепса явно возникнут вопросы. — Олеж… Родной мой, я должна тебе рассказать кое-что… Потому что больше никаких тайн от мужа. Один уже домолчался. — Переход божественный. Мне нравится, — чуть неловко отшучивается Олег. Вопросы были, да. И очень даже большие. Но все же… он просто физически не может головой опять уйти в беспросветный пиздец, который окружал их жизни в последнее время. Не сейчас, когда все стало хорошо. Хотя бы между ними двумя. И ей не позволит. И сейчас Олег даже улыбается, стараясь вот так вот передать ей свое спокойствие. Тянется к лицу, мягко заправляя выбившиеся пряди волос за уши, и продолжает: — Ты же знаешь, что всегда можешь рассказать мне все. Я готов. Если тебе будет трудно — мы закругляемся и просто бессмысленно и беспощадно целуемся, ладно? Просто пока он в полной мере догадывается только про одно — про то, почему дома нет Ромы. Олег ведь не чувствовал даже энергии собственноручно привязанного им к Соболеву призрака. А Дафна… Один эпизод, очевидно, произошел в… измененном сознании. А тот звонок с песней? Он тоже? Что он натворил? А она выдыхает, кивая. И улыбается совсем не притворно — чисто, нежно и искренне. Конечно, она может рассказать все Олегу. Она ведь всегда… Если и врала Шепсу, или что-то не договаривала, то просто Соболева защищала. Но… — Мне нравится твой план, — соглашается Дафна, вновь ласково целуя в губы. — Но я должна все рассказать. Целоваться будет в любом случае. В общем, я… Черт, Олеж, прости. За тот концерт, который я устроила в готзале. И продолжила этим звонком. Ты не подумай, я не принимала ничего, что могло бы навредить Марку… Только моей психике. Просто хотелось забыться. Без тебя не могла. Буквально умереть хотелось, я места себе не находила, но… И даже сейчас ком в горле встает при одном воспоминании, но Дафна не позволяет ему подняться, продолжая: — Но ты даже не думай начинать себя винить, хорошо? В этой семье становится слишком много… самобичевателей. Главный вот даже в Питер свалил. На время. Решил лечить кукуху. И я одобряю это решение, я хочу, чтобы Роме стало лучше. Просто… Я сама закончилась, понимаешь? Мы с ним застряли в порочном круге, в котором… Он просил меня разрешить себе быть слабой. А потом будто… И нет, я все понимаю. Я всегда все понимала. Ладно, ком оказывается сильнее. Взгляд у Дафны беспокойно забегал, пришлось почти до боли закусить уже трясущуюся нижнюю губу, чтобы не дать слезам пролиться. Терпела же. Днем не плакала, вечером, всю ночь. А сейчас… В кольце рук абсолютной поддержки… Пробрало прям. И тяжело признать вслух, что… Дафна не из эгоизма какого не хотела Рому отпускать в эту поездку. Не просто потому, что хотела, чтобы рядом был. Нет, кто-кто, а она никогда не желала на него ошейник в поводком надевать. Просто почему-то отъезд этот ощущался как… Не как временный. — Это был не «концерт», — возражает Олег мгновенно. — И твой звонок. Нет. Это никакой не концерт. Тебе было больно. И ты хотела с этим справиться. Разве это плохо? Хотя методы, конечно, были выбраны… не самые простые. «Только моей психике». И все-таки… оно внутри прямо раздирает. В мясо. Это полноценное осознание того, до чего он довел свою жену. Любовь всей своей жизни. И хотя оно сидит внутри… Олег все-таки умеет не уходить с головой в чувство вины. Не давать ему управление над собой, не уходить в самобичевание, а пытаться сделать… работу над ошибками, что ли. А ни Дафна, ни Рома не умели не уходить в вину полностью. От этого все крошилось, рассыпалось пылью. Они сами от этого и ломались. И Олег выдыхает, когда привлекает Дафну ближе к себе и прижимается губами к ее макушке. Как он вообще мог даже чисто теоретически думать, что эти двое без него… выживут? — Ты считаешь себя виноватой, — продолжает Олег осторожно, ласково гладя ее по спине. — Во всем виноватой. Со мной, с Ромой, с Марком. И Рома абсолютно так же считает во всем виноватым себя. Это правда порочный круг. Но знаешь… тебе сейчас нужно подумать о себе и о Марке. Не обо мне, не про Рому — о себе. Ты не можешь всегда быть сильной. И сейчас тебе важно подумать именно о своих чувствах. Как будет спокойнее именно тебе. Иначе… иначе она себя просто убьет. И Олег продолжает держать ее в кольце своих рук, мягко пытаясь донести одну мысль: — Отношения не могут быть отношениями уже тогда, когда страдает одна из сторон. Это… искажение. Если даже с самым близким человеком ты не можешь быть в полной мере счастливой… Зачем? Он не хотел сказать, что они должны разойтись. Но если одна из сторон не чувствует себя в безопасности, не ощущает себя… любимой?.. А вторая сторона при этом занимается саморазрушением… Это ведь не отношения. Зависимость. А на ней ничего не построишь. — Я счастлива с тобой, — напоминает Дафна. — Потому что… Его спокойствие, его стойкость, действительно, заражают и ее. Заставляют желать твердо стоять на своих ногах, потому что она уверена, что… Если не устоит, Олег всегда подхватит. Он ей прощал даже… Почти измену. На минуточку. И поэтому в данную секунду Дафна буквально дышит им. Его мудростью, его любовью. Уверенностью. И реально она ощущает почти… умиротворение? — Потому что ты, Олеж, муж. Реально муж. Вот понимаешь, о чем я? Я не про штамп в паспорте, я про… О, Афродита… И она утыкается носом ему в шею, стыдясь даже мысли о том, что сейчас думает о себе. — Олеж, я… Я сука, если… Хочу, чтобы этот момент не заканчивался? Когда я с тобой. Потому что сейчас мне… Спокойно. Вот. Вот и оно. Она наконец-то… она наконец-то начинает думать о себе. И Олег немедленно возражает: — Никакая ты не сука. Ты — важна, понимаешь? Ты, твои чувства, то, чтобы тебе было спокойно. Ты — самое важное сокровище. И улыбается. На мгновение заставляет поднять голову, целуя в губы, а потом — в нос. — Я всегда буду на твоей стороне. Что бы ты не решила, я тебя поддержу. Даже если для одной из сторон это станет катастрофой. Но… из зависимости никогда не получится ничего построить. Только разрушать. *** Сначала исчезновение Нино совершенно не волновало Вазара, ведь тот уже успел привыкнуть к тому, что эта, прости господи, ведьма постоянно уезжает на свои съемки. А пропажу большинства вещей списал просто на то, что она собрала с собой большой чемодан. Однако через день молчания у него стали закрадываться нехорошие мысли. А что если Нино не уехала на свое испытание, а просто сбежала от него? Ему было плевать на то, по какой причине Гасановой не было дома, его не интересовали её мотивы. Вазара просто чертовски раздражало, что обещанная ему невеста пропала. То, что ему принадлежит должно быть при нём. Он ей не единожды писал, звонил, пытался связаться другими способами. Единственное что родителям её не звонил — понимал, что у друга будут вопросы, куда пропала его дочь. И видимо сейчас нужно было переходить к более тяжелой артиллерии. Конечно к Особняку Стахеева ехать он не собирался, ведь это было бы очень глупо и необдуманно надеяться на то, что у него получится там её выловить. Ага, еще как, в окружении множества коллег и пиздючек, караулящих своих любимцев под воротами. Действовать надо было аккуратнее. Поэтому сделав несколько важных звоночков, своим коллегам, он готовился уже этим вечером получить адрес дома, в котором сейчас ошивается Гасанова. И какое же было у Вазара удивление, когда он узнал, что Нино сейчас не в одиночку где-то пряталась, а вполне спокойно жила с другим мужиком. Константин Гецати. Так звали владельца квартиры, в которой находилась ведьма. Это кажется был её коллега? К черту, не важно. Руки непроизвольно сжались в кулаки — обещанная ему женщина не могла так просто уйти к другому. Батоев этого просто не допустит. *** Гасанова же в это время была занята изучением коллекции книг, стоящей у Кости в гостиной. Говорят, что по тому, что читает человек можно многое сказать о характере и личности человека. И поэтому как же приятно было Нино наткнуться на сборник стихов их земляка Косты Хетагурова. Листая страницы увесистой книги, женщина с улыбкой вспоминала, как многие из этих стихотворений учила еще в школе для рассказов на уроках литературы. Но от столь увлекательного занятия, как ностальгия Нино отвлек холодный ветер внезапно подувший ей прям в спину, поэтому она, задумчиво подошла к окну, дабы закрыть форточку. Однако её внимание тут же привлекла, машина, которая припарковалась у их подъезда. От шока Гасанова даже книгу выронила — та с глухим звуком шлепнулась на пол. Это ведь была машина Вазара. Нино правда старалась держать себя в руках и не впадать в истерику так сразу. Но мысль о том, что Батоев прознал, где она живет, заставляла кровь стынуть в жилах. Ей просто страшно, чертовски страшно. Поэтому тут же отойдя от окна, она параноидально принялась задергивать шторы. Поскольку Костя жил на достаточно невысоком этаже, при большом желании их можно было выследить через окна снаружи. Нино буквально пролетела через все комнаты в доме, и в том числе через кухню, на которой Гецати спокойно чаевничал, чем явно его удивила. Гасанова сама не понимала, как зашторенные окна могли помочь ей в этой ситуации, но на нервах тело действовало почему-то быстрее мозга. И только, когда она расправилась с этими шторами до неё начало доходить, что вообще происходит. Батоев через своих людей узнал, где она сейчас живет, и явно собирается её отсюда как-то вытаскивать. Это же пиздец! Только мысль о том, что она может снова оказаться рядом с этим человеком в одной комнате, что она снова может почувствовать его мерзкие прикосновения, что он может поднять на неё руку, сводила Гасанову с ума. Присев на стул рядом с Костей, она попыталась унять дрожь в теле и выровнять дыхание, но нервы явно сдавали. Слезы сами потекли по щекам, и женщина еле слышно всхлипнув, прикрыла лицо руками. Боже она такая трусливая и жалкая. И Гецати не мог не заметить. Он чуть не прорвался, чай свой блядский чуть не пролил, сразу же мягко перехватывая Нино за плечи. — Эй-эй, ты чего?.. Но вдруг понял свою ошибку и отпустил. Никаких физических контактов. Рано. Не хотелось делать ей ещё больнее. — Нино? — хотя у самого аж голос сел. — Что случилось? Женщина непроизвольно дернулась, когда почувствовала чужие ладони на своих плечах. На самом деле, в моменте ей это было действительно необходимо, Нино и сама хотела сейчас просто вцепиться в Костю и не отпускать его. Но воспоминания того отвратительного вечера тут же заполоняли разум Гасановой, не давая и малейшего шанса на спокойствие. Вазар же тоже сначала мягко её касался, со спины ведь подошел, обнял… а потом все обрело совсем иной характер. Черт! Нино совсем не хотела сравнивать Гецати и Батоева, и старалась пресекать любые попытки мозга провести параллели между ними. Но выходило крайне плохо. — На улице стоит его машина, — голос начинал приобретать истеричные нотки, а сама Гасанова чувствовала как её буквально трясет от ужаса. Боже да она даже в детстве никогда не устраивала таких истерик, но сейчас ничего не могла с собой поделать. Не нужно даже было объяснять, чья именно машина стоит на улице. Это было понятно и без слов. — Он узнал, где я живу. Ты понимаешь, что это пиздец?! — нервно воскликнула женщина. — Спокойно, — Костя звучит грозно, но агрессия его направлена далеко не на Нино. Он тут же подрывается, порывисто подходя к окну, но… двор уже пуст. Гецати нервно сжимает и разжимает кулаки, дышит тяжело, но тут же берет себя в руки. Ублюдку повезло, что убрался. Иначе бы Костя лихо вспомнил молодость. А сейчас… Нельзя пугать и без того поникшую Гасанову ещё больше. Поэтому он возвращается на место, садится рядом с ней и берет ее трясущиеся руки в свои. Этот же жест… не слишком? — Нино, он тебя больше не тронет. Только не пока ты со мной. Клянусь тебе. Так сразу нервно колотящееся в груди сердце не получается, женщина нервно кусает губы. Но крупные теплые ладони сжимающие ее холодные подрагивающие ладошки вселяют какую-то уверенность. Нино верит словам Кости, правда. И разливающееся внутри тягучее спокойствие было лишь доказательством этому. Что бы она сейчас делала без Кости? Если бы он не повел себя по-мужски и не забрал её к себе домой, что бы она делала? Продолжала гнить изнутри рядом с Батоевым? Жила бы в сплошном страхе и без возможности на нормальное существование? Нино крепко сжала в ответ его руки и благодарно посмотрела ему в глаза. — Спасибо большое… за то, что ты рядом. Спасибо за всё то, что ты делаешь для меня, — немного осипшим голосом вкрадчиво произнесла Гасанова, не отводя взгляда от его лица. Ее же всегда учили, что правду нужно говорить в лицо. Нино безумно хочется коснуться его лица, как раньше, прижаться ближе, показать ему все свои чувства. Но если он сам инициирует контакт, если она ему не противна… то может ли она позволить себе небольшую слабость? Нино осторожно вытягивает ладонь из мужских рук и мягко касается его щеки, поглаживая. Просто в знак нежности, испытываемой ею к Гецати. И Костя не собирается отталкивать. Вместо этого он чуть сжимает ее вторую руку, а сам вздыхает и тянется вперед, чтобы успокаивающе поцеловать Нино в лоб. Жест почти отеческий, но он реально старается вложить в него всю свою поддержку и… ответную нежность. — Не переживай ни о чем, — почти шепчет Гецати. — Больше нет. И поднимается на ноги, чтобы… А сам не знает, куда собирается. Возможно, не стоит сейчас оставлять ее одну, поэтому Костя чуть мешкает, но… Не у одного Вазара есть возможности. И если у того сквозит желание запугать, то у Кости… отомстить. И Гасановой не стоит пока об этом знать. *** Пятнадцать часов сна — то, что было ей нужно. Как итог, Дафна очнулась лишь к вечеру все так же в объятиях Олега под хрюканье его младшего тезки. А ведь… Микропига для Ромы покупали. И эта мысль заставила что-то пошевелиться в душе, но тут это что-то рассеялось, когда Дафна поняла, что проснулась не сама — это все гудящий под подушкой телефон. Звонила Лана. И, как оказалось, не первый раз. Восьмой за день. А сообщений в разных мессенджерах вообще не счесть. Да, Цветаева умела быть паникершей. — Я живая, и у меня… — вместо приветствия говорит Дафна и осекается, переводя взгляд на сонного Олега. И… с ласковой улыбкой продолжает: — У меня все хорошо. Этого же они все от нее хотели? Чтобы не переживала? Так она и не переживает. Исцеление. Так сказал Сережа. — Bella signorita, ты… «Под чем-то что ли?» — очевидно, именно это хотела спросить подруга. — У меня все хорошо, — повторяет Дафна, потягиваясь. Тело до сих пор немного ныло после ночного рандеву с Олегом. Приятно. — Честно. Можешь не караулить меня, как припадочную. — Я про тебя такое не говорила, — ворчит Лана. А Олег-младший неуклюже семенит по постели, утыкаясь пятачком Дафне в живот. Та улыбается, почесывая его за ушком, и в ответ получает тихий визг удовлетворения. Рома радовался, пищал почти, когда они презентовали ему подарок в виде комнатного свина. И вроде и тяжело на душе, и… Сам уехал. Его никто не гнал. Тем не менее, Дафна отвлеклась от бухтения Ланы в трубке. Даже не поняла, когда та соскочила с витаминов для беременных, что должны сбалансировать и настроение в том числе, к вопросу о той самой детской мебели, что им заказал Сережа. До сих пор в коробках разобранная лежала. — Слушай, — бывшая Булгакова перебивает подругу. — Сама-то в Питер не хочешь? — Я?.. Ведь так будет несколькими проблемами меньше. Рома будет под двойным присмотром, и Лана перестанет опекать Дафну. По крайней мере — из другого города это будет делать чуточку сложнее. — Да, ты. Не упускай шанс с Серым побыть, — и только Цветаева возразить попыталась, Дафна с усмешкой разговор завершила: — Не обманывай любовную ведьму, дорогая. И потом сразу расползлась по Олегу, целуя в губы с попутным предложением: — Я позвоню Перси. Позовем их с Сашей погулять завтра после готзала. Все последние разы только у них дома и виделись… И каждый раз по неприятным поводам. Природа настолько очистилась, что Дафна хочет увидеть даже Сашу. Но сначала… Надо бы ещё выспаться. Поесть, покормить поросенка, отсмотреть материалы, может, ещё разок соблазнить мужа, и… Спать. Точно спать. Чтобы съемки, на которых она выкатит Шепсу свою блистательную десятку с сердечком, прошли легко. И, к счастью, так и происходит. Когда экстрасенсы уже разбредаются, и каждый выдыхает, что на этот раз все прошло без эксцессов, Дафна подлетает к любимой сестре и обнимает за плечи, тут же целуя в щеку: — Ну что, сладость моя, готова? Идем гулять, и это не обсуждается. На самом деле — нет. Совсем нет. Хотелось, как какой-нибудь морской рачок, заползти к себе в раковину и больше никогда оттуда не вылезать. Утром еще казалось, что выползти из дома — неплохая идея. Но на съемках… Перси напрягали эти сочувствующие взгляды. К счастью, никто ничего не говорил и не рыдал, даже Башаров вдруг тактичненько обходил ее взглядом. Просто… Мама доказала — жизнь не заканчивается. Но поверить в это в полной мере оказалось вдруг так сложно. Но сестре Перси улыбалась все так же старательно. — Я догадывалась, что у меня нет выбора, — мягко откликается старшая из сестер. Атаковали-то с двух сторон, и под таким напором она не смогла устоять. — Поэтому пришлось смиренно принять неизбежное. Куда пойдем? — Куда глаза глядят? — так легко-легко предлагает Олег, подходя к ним. Смеется, прижимаясь к Дафне со спины, и кладет подбородок ей на плечо. — В этом же прелесть. В непредсказуемости. Он и сам не замечает, что как-то невольно цитирует Рому. Со своим извечным топографическим кретинизмом, распространяющимся только на передвижения пешком, Соболев рассуждал философски — если потеряется, будет «прикольно». — Есть такое. В последнее время слишком много предсказуемого пиздеца, — улыбается Перси в ответ, но получается скорее несчастный оскал. — Все. Больше не буду. Пошлите уже куда-нибудь. С ними ведь даже можно… постараться. Дафна чуть поморщилась от слишком знакомой формулировки, но никак не прокомментировала — просто тут же повернулась к Олегу, пользуясь тем, что тот так близко, и бегло, но с чувством поцеловала. И тут к ним подошел и Саша. Саше, признаться, съемки готзала дались ещё тяжелее, чем жене. Он простоял истуканом все время, молча доставая карточки с оценками. Не похоже на старшего Шепса. Но он… Как в тумане был. Все смотрел и смотрел на паркет, силясь разглядеть капли крови. Нету. Стерли. И запаха нет. Но вот в ноздри ему кровь будто впиталась навсегда, как и в ушах застряли крики Перси. — Конечно, пойдемте, — сверкнул своими вампирскими клыками ещё один любитель отныне молчать о своих переживаниях. И даже… Потрепал Дафну по волосам, как младшую сестренку, когда они уже двинулись в выходу из Стахеева. Прифигели, кажется, все. — А где третий? — как ни в чем ни бывало, интересуется он. — В Питере, — в тон ему отвечает Дафна. — По делам. И вроде звучит так беззаботно, а, тем не менее, слышно твердое: «и я не хочу об этом разговаривать». Жесткая стадия отрицания. А ноябрьский день встречает их даже вполне сносной погодой. Туч нет, светит солнце, и пусть ветер все равно подхватывает полы пальто, Дафна использует это как ещё один повод прижаться как можно ближе к Олегу. Саша, в свою очередь, делает то же с Перси. — А давно мы не были вчетвером, — продолжает старший Шепс. В последний раз… О, ужас, кажется, после ситуации с Арти? А до этого… Когда посрались в коридорах Стахеева? И теперь Саша переводит взгляд на Дафну вновь, и столько в нем невысказанной мольбы: «прости, если сможешь». Та аж теряется, но дружелюбно подхватывает: — Я из наших общих воспоминаний люблю ту ночь на кухне. Помните? Вот когда мы с Олежей только сошлись, с вы, ну… Мы ещё вас врасплох застали… — О, Сатана, я все еще хочу вас за это убить, — почти сразу же ворчит Перси, даже смеясь. — У нас там тако-о-ое происходит, а эти явились, не запылились, больше же некуда сходить… Какой же у них, блять, шедевральный разговор получается. Всех что-нибудь да гложет, но все старательно делают вид, что ничего не происходит и что они живут лучше всех. Пиздец. В прежние времена Перси обязательно бы высказалась на эту тему, но… было бы смешно, если бы не было так грустно. Нет. Кажется, она безнадежна. По итогу стараются все, кроме самой Перси. И в итоге в моменте она ближе жмется к Саше, а сама шепчет ему на ухо: — Все. Засекай, через сколько я попытаюсь сбежать. Вспоминать ничего не хочется еще и потому, что там количество дерьма с ее стороны все-таки превышало хорошее. А сейчас… Перси вдруг косится на сестру с осознанием. В тот день Дафна выдала монолог гораздо хоррорнее любых наркобредней Ромы. И Перси почувствовала запах трав, которыми травят себя чернокнижники, чтобы преисполниться… А потом все. Как в тумане. — Все хорошо? — вдруг невпопад спрашивает Перси посреди диалога, даже не понимая, кто, что и о чем говорит. Зато ее вдруг понимает Олег. Обнимает Дафну крепче и мягко отзывается: — Все хорошо. А если все хорошо, значит это уже отлично. И все-таки, доза социальной активности оказалась превышена слишком быстро. В какой-то момент Перси ловит себя на том, что готова сейчас даже разрыдаться, чтобы только сбежать с Сашей домой… и отвлекается. Мимо них проходит растрепанная девушка, а на поводке за ней скачет смешной, еще лопоухий щенок стаффордширского терьера. Смешной такой, неуклюжий, в лапах еще путается. Когда-то таким же был их Цербер. Щен вдруг, как будто почувствовав взгляд Перси, тоже заглядывается и вдруг с места срывается, хвостом виляя, с отчаянным желанием срочно любить людей… Перепуганная хозяйка явно на автоматизме лепечет извинения и поспешно, почти бегом, уводит расстроенного ребенка. Перси даже останавливается. Щенок — как ребенок еще, всех людей любит. А люди его — нет, потому что у всех в голове сидит стереотип о том, что это — собаки-убийцы. Никто не будет смотреть на то, что это самый ласковый и нежный зверь — у всех в голове сидят какие-то прошлые случаи, когда они что-то видели или слышали плохое. В душу никто не полезет. И хозяйке, явно напуганной и расстроенной тем, что ее четырехлапого ребенка ненавидят просто за то, что он есть — тем более. Если бы ее спросили, на тему чего она вдруг в моменте преисполнилась, Перси бы не смогла ответить. Просто вдруг… как удар под дых. — Собаку хочу, — внезапно признается она. И это после сплошного потока «не хочу, не буду, вообще не трогайте меня, пожалуйста, хочу умереть». — И нет, Олег, не как фамильяра. Младший Шепс аж прыскает от смеха. — Как догадалась, что спрошу? — Я ж экстрасенс, блять, — отмахивается Перси шутливо. — Ну, и я просто слишком хорошо знаю это ваше лицо, когда речь заходит про магию. Затихает на мгновение. А потом даже… Сначала Перси со смехом боролась. Но потом накрыло — пришлось аж щеку изнутри закусить, но это не помогало перестать смеяться. Она когда вообще в последний раз смеялась-то?.. — Я просто… это… представила… Сидит такой Олег, загадочный, что пиздец, свечки там, зеркала свои бьет… А рядом… — Нет, она сейчас точно от смеха умрет. Сейчас задохнется. — А рядом мистер свин, в какой-нибудь микро-кожанке и очках, бегает, хрюкает… Фамильярствует, короче… И Дафна тоже смеется, утопая в смехе сестры. Она тоже не дура, понимает, каких усилий сейчас Перси стоит вообще существовать, тем более — гулять с ними, говорить и… Поэтому вот этот вот смех — услада для ее ушей, да. И для Сашиных — тоже. Он аж вздрогнул на мгновение, но тут же прижал жену ближе к себе, тоже вторя ее смеху. А сам… Над ее словами словами призадумался. Вспомнил, как она про нем Цербера на даче у родителей тискала. У родителей… Интересно, Михаил Афанасьевич хоть когда-нибудь захочет его вновь у себя видеть? Потому что Саша… Много думал над его словами. Что он не мужчина вовсе, хотя ведь реально… В своем возрасте должен быть гораздо мудрее. И он в итоге сам себя не сдерживает, когда вдруг спрашивает: — Даф, мы можем поговорить? И всеобщий смех разом прерывается. Дафна понимает, чего хочет от нее старший Шепс, было ясно ещё по всем этим взглядам, и она не в праве ему отказать. Чувствует, что обнимающий ее Олег немного напрягся, но тут же целует его, заверяя тем самым, что все хорошо. Они с Сашей не говорили друг с другом искренне… Буквально никогда. И Дафна позволяет себе взять его под локоть, чтобы отделиться и пройти немного вперед. — Саш, я на тебя не держу зла, — она начинает первой, но тот мотает головой. — Нет, не забирай у меня возможность по-человечески извиниться, — а тот даже нервно усмехается, мотая головой. — Я всегда был несправедлив к тебе. С самого начала. Думал, что брата защищал, а сейчас… Это все была моя личная гордыня. Я и сам с Перси вел себя омерзительно, и на ваши с Олегом отношения проецировал свой комплекс Бога, когда лез не в свое дело. И ваш отец был прав насчет меня. Во всем. — Наш отец гиперопекун, — отвечает Дафна, успокаивающе сжимая Сашин локоть. — Но как вспыхивает, так и остывает. Гарантирую, что он сам сейчас погряз в думах, как перед всеми нами извиниться. Но… Эй, я ценю все, что ты сейчас сказал. И мы… Черт, мы же семья. В семьях всякое бывает. Ты делаешь мою сестру счастливой. А твой брат — меня. — Такой счастливой я ее сделал, что она аж… — упрямствует старший Шепс. — В начале я сомневалась в тебе. Думала, ты ее сломаешь. Это я так, раз у нас момент откровений. Я тогда сама была… В таких же отношениях. Но сейчас я чувствую, что нить, что тянулась от тебя к ней, преобразуется в натуральный такой канат. Бесы бесами, но не забывай, что мой магический профиль — любовь. Ты любишь ее. Больше всего на свете, я права? Поэтому у вас все будет. Ты же рядом. Никуда не сбегаешь, а… Думаешь о ней, а не о себе, как было в начале. Разве нет? И это правда. Да, Саша не был бы собой, если бы не потонул в чувстве вины, не ушел бы в самобичевание, но… Он не жалел себя, что не стал сию секунду отцом. Он был в ужасе от того, что пережила именно его жена. — Я хочу, чтобы ей было лучше, — по итогу соглашается старший Шепс. — Поэтому, помимо принесения извинений, я хотел у тебя кое-что попросить. Номер телефона вашего отца. — Без проблем. И когда заветные цифры оказались вбиты в его телефон, он вдруг остановился посреди улицы и достаточно крепко, но аккуратно, чтобы не задеть живот, невестку обнял. Дафна вновь засмеялась, хлопая его по спине, и… Рассмеялась пуще прежнего, когда они расцепили объятия и напоролись на взгляды Перси и Олега. — А вы что думали? — хмыкает старший из братьев. — Я опять буду обижать сестру жены и жену брата? Черт, как же странно звучит… — Са-а-а-аш, — едва не пищит Перси, теперь уже сама бросаясь ему на шею. И в груди опять болит, но на этот раз болит приятно, потому что… блин. Знала же, чего ему стоило в принципе пойти на извинения. И ведь… не перед папой же… выслуживается. Ну, как сама Перси раньше перед ним. Она даже не могла объяснить, почему настолько в этом уверена, потому что это был вывод не головы — сердце чувствовало. И… Нет. Плакать она не будет. Пора завязывать. Вместо этого — все-таки пищит, беспорядочно зацеловывая его лицо, прерываясь лишь на то, чтобы сказать, как его любит. И Олег не может не расплыться в улыбке. Кажется, он реально стал намного эмоциональнее за все это время. И сейчас одномоментно накрывает такой бурей эмоций — от такой абсолютной радости и любви до огромной гордости, что ли, за брата, что он физически не может не прилипнуть снова к Дафне, целуя ее. Хорошо. Даже как-то прямо… слишком хорошо. С другой стороны — они же заслужили. Не может же быть… всегда только плохо. *** В это время в Питере погода решила напомнить всем, что они все-таки живут в Питере, поэтому выпустила на свободу свое извечное оружие — дождь. Надо сказать, что звонок Ланы застал Сережу врасплох. Технически, она даже не спрашивала, можно ли, хочет ли он — просто поставила его перед фактом, что приедет, и в назначенный день Соболев уже ждал ее у Московского вокзала. А сам все не мог отделаться от мысли, что даже жаль, что она не спросила. Узнала бы, что он очень даже за. Не только за то, чтобы она просто приехала, а чтобы задержалась. Было бы неплохо, если бы навсегда. Идея кажется навязчивой, очень в Соболевском духе, но Сережа не мог от нее отделаться. Потому что это… действительно было бы неплохо. Он вообще от людей уставал быстро. Самый узкий круг. Даже поклонницы утомляли, особенно те, которые страсть как желали пообщаться ближе. Но с Ланой почему-то… не уставалось совсем. О, вот и она. И Сережа сам даже не замечает, как невольно просиял, когда раскрыл над девушкой зонт. И даже катастрофическую кучу ее вещей, которые каким-то чудом поместились в два чемодана и сумку, которые Сережа тут же забрал, оказалось нести так легко. Реально — он даже и веса-то не почувствовал. — Вот за такие приколы я Питер и люблю, — усмехается ей Соболев. — Добро пожаловать, красавица. Я успел соскучиться. До навязчивого желания вот сейчас поцеловать ее в щеку. Даже если после этого она его ударит. Понесло совсем, да? — Вечность тут, наверное, не была, — усмехается Лана, перекидывая волосы с одного плеча на другое. — Только укладка из-за вашей вечной мороси вообще не держится. Обидненько. А сама все так же лукаво, совершенно по-лисьи улыбается ему. Да, Дафна ее нехило так прошибла своими любовно-ведьмовскими приколами. Без этого Цветаева, может, и не решилась бы. И сейчас вся истекает флиртующими, деланно смущенными взглядами, пока Сережа перед ней и дверь машины открывает, и вообще ухаживает, как может. Соболев-старший, в принципе, сама галантность, всегда таким был, но сейчас в этом чувствуется что-то ещё. И Лана проблемами с самооценкой не страдает, чтобы засомневаться, что дело не в ней. — Я решила, что отель даже рассматривать не буду, — продолжает она уже в машине. — Ты же приютишь? Хочу быть поближе к Ромке сейчас и… Да, по тебе тоже соскучилась. — Стоп-стоп-стоп, — а вот сейчас недоумение у Сережи было совершенно искренним, — то есть… ты реально даже чисто гипотетически думала про отель? А ему-то казалось, что это само собой разумеющееся, что жить она будет у него. И то, как Сережа старательно суетился полночи, приводя свою холостяцкую берлогу в порядок, рассмешило даже пришибленного Рому. Сам старший Соболев в собственной квартире и не жил-то толком, по сути, шароебился то по концертам, то по другим городам, поэтому это был не дом, а такое временное пристанище, но в честь приезда Ланы… Сережа правда постарался. Убрался, уюта навел. Забавно, что в его квартире давно не было столько жизни. Грустно, что по такому поводу. — Моя вина, что это было очевидно только мне, — продолжает Сережа. — Но в общем. Жить будешь у меня столько, сколько захочешь. В отель не отпущу. А то знаешь ли… украдут еще такую красавицу. А я жадный. И пусть понимает это, как хочет. Слова свои назад Сережа забирать не собирался. Тем более… Лана ведь тоже соскучилась. Ох. И чего это вдруг сердце… забилось прямо? Он все не может перестать улыбаться. Какое-то время они едут молча, пока Сережа вдруг не признается: — Знаешь… я правда рад, что ты приехала. Мне это очень важно. Всегда, когда Лана пересекалась со старшим Соболевым раньше, это были наркотические тусовки с младшим. И всегда она была достаточно невменько, чтобы звучать внятно, но при этом достаточно в себе, чтобы проникнуться симпатией, хоть и была в отношениях с кучей разных уродцев. Каждого в подкаблучники подмяла, кстати. Коллекция разбитых сердце и все такое. А вот Сережу… Не хотелось. Хотелось, чтобы он был с ней собой. — Ла-а-адно, признаюсь тебе, — звонко смеется она. — Я в Москве из-за Дафны оставалась, думала, ей поддержка понадобится, она целый день не отвечала… А тут она мне такая: езжай в Питер. И понятно, что я тут типа шпион, но… Надавила наша любовная ведьма мне на то, что я сама сюда хотела. Почувствовала. И, знаешь… Не только из-за друга. Voglio stare con te. И смеется вновь — любила маскировать свои чувства за итальянским. И знала, что Соболев-старший всегда ее произношением восхищался. Комбо. — Ничего не понятно, — чуть запоздало откликается Сережа — смаковал, блять, — но это чертовски сексуально. Каждый раз, когда я думаю, что тобой физически невозможно восхищаться сильнее, ты буквально… просто со мной разговариваешь, и я все. А обычно на такие вещи его несло только пьяным. Пьяным вообще все ощущалось иначе. Поступки — смелее, слова — красивее, комплименты — гениальнее, и он сам как будто интереснее. Тот самый образ рок-звезды, который затаскивает особенно симпатичных фанаток потрахаться после концертов. А на деле ему, блять, кошку хотелось. И свалить в Италию петь Måneskin с одной вполне конкретной сицилийской красавицей. Блять. Такое ощущение, что Дафнины любовные феромоны цепанули и его, выуживая из глубин души то, что, может быть, Сережа и сам не сразу осознал. В конце концов, она ему всегда нравилась. И дыхание перехватывало вполне серьезно. И восхищался он ей искренне. Просто… не получалось. Он был весь в группе и их музыке, она — в быстро изживающих себя отношениях и истории с наркотиками. А сейчас… Получится ли? Сережа бы хотел. Лана — тоже? Тоже. Чувствовалось же. Но каждый раз… каждый раз на их пути вставало что-то. Вскоре они подъезжают к дому. Время — уже сильно послеобеденное. Если судить по предыдущим дням, мелкий сейчас должен раздупляться после своих кветиапиновых снов. Обрадуется точно, что Лана приехала. И все же, Сережа мешкает. Просто чтобы предупредить: — Не знаю, станет ли, но если он сейчас тебе начнет свои сны пересказывать, я тебя спасу. Потому что от этой херни преисполняюсь иногда даже я. Побочка от таблеток. Спит часов по двадцать, ничерта не ест и ловит кветиапиновые сны. Вчера пришлось заламывать, чтобы покормить. А так-то вроде мирный. Поспокойнее, чем обычно… А у самого-то пальцы нервно по рулю стучат. — Устроил ему сраный питерский рехаб на минималках. А теперь не знаю… правильно ли было увозить его. Я головой понимаю, что вот сейчас их жизненно необходимо было развести по разным углам. Но все равно тревожно. В конце концов, если после этого они расстанутся, Рома его не простит. — Честно, не знаю, — выдыхает Лана, опять невольно на итальянский срываясь: — Dannazione, я же ее знаю. Я всегда была рядом раньше, была в курсе каждой их перебранки, когда Даф даже с сестрой не делилась. Помню, они один раз расстались… Аж на полчаса. На моих глазах такие: «это конец!». И при мне же потом сюсюкались, рыдали почти… А сейчас она мне на звонок ответила, я даже подумала, что принимает опять, преисполненная такая… А нет. Но ведь сюда меня отправила. Это хорошо же? Не верю, что просто отвязаться хотела, тогда бы послала прямым текстом. Пусть Рома и был раньше редкостным засранцем, Цветаева всегда за их с Дафной отношения топила больше, чем за свои интрижки. Видела же, что в беспросветном мраке Соболева его девушка всегда была тихой гаванью. Вон, даже «Ранеток» с ней смотрел… Об этом Лана тоже в курсе. Долго стебала. — Ладно, пойдем, — улыбается она. — Сейчас я тоже свои рехабные штучки подключу. Как знала, что не зря лечилась. Пригодится. А квартира ей нравится. Такая типично-питерская. Тут и окна арочные, и комнат много — одна из бывших коммуналок. Чем-то дом Булгаковых напоминает. Даже лепнина на потолке есть. И вот только разувшись и отдав шубку Сереже, Лана громко тянет: — Ромы-ы-ыч! Mio caro, выползай! И надо же, даже реально выползает. Явно сонный — Сережа готов поклясться, что только что и проснулся. Это хорошо — не потерял его. Пока оставлять мелкого одного было рано. А Рома косится на них опасливо, и Сережа успевает мельком коснуться руки Ланы, предупреждая: — Сейчас будет. — А там у тебя голова открывалась. Тип знаешь, как на шарнирах, челюсть разъезжается, и она такая огроменная, что пиздец. Это я в аниме каком-то точно видел, там у титана была длинная челюсть, и он в ней людей перевозил. И они вот там вот бултыхаются такие, в слюнях, а потом он вот так вот делает буэ, и они дальше потопали. Только ты Серого сожрала. Прям вот так вот сверху налетела, и нету. Так вот. Лан, че за херня?.. — Нет, меня предупреждали, что на кветиапине в голове начинается театр абсурда, — вклинивается Сережа, устало вздыхая, — но по-моему, его после его прошлых таблеток сильно жмыхнуло. И это только полтаблетки. А к концу недели дозу надо повысить до целой. Тяжело. — Не, вспомнил! — тем временем продолжает Рома. — Ты мне там сказала, что это ты его так замуж взяла. Вот прямо вот такая формулировка. И все-таки подползает. С совершенно искренним сомнением тыкает Лане пальцем в щеку, за что немедленно получает подзатыльник от Сережи. Чуть заторможенно трет пострадавший затылок и все равно уточняет: — Ланита, моя il diavolo, — странно, что он вообще еще помнит обрывки слов на итальянском, которых от нее же и нахватался, — ты его не жри только, а?.. — Не сожру, — только и смеется та в ответ. — Вот всех пожрала, а тут сама себя на съедение отдать могу, представляешь? И вот, считай, в любви призналась. Но осознать этого не успевает никто, потому что театр абсурда продолжается. У Ланы звонит телефон. — Дафна, — опасливо уведомляет она, но очереди оглядывая братьев. Но ведь… Это же хорошо? Раз звонит, значит, не все равно? Эта мысль заставляет Цветаеву немедленно ответить и даже поставить вызов на громкую связь. — Bella signorita! — восклицает она. — Я так рада, что ты… — Вот про Беллу очень тонко подмечено, — вздыхает бывшая Булгакова, перебивая. — Э-э… Даф? Ты под… — Не под чем-то. Разве что под мороженным. За меня не переживай. Лучше скажи… Ты приехала? Как… дела?.. Лана косится на аж застывшего от ужаса Рому, как на духу выдавая: — Так и знала, что будешь меня для шпионажа использовать. Живой твой ненаглядный. Ну, не знаю, насколько внутри, но снаружи пока да. А что там у тебя… — А, это? Реклама онлайн-казино. Фильм на паузе стоит. И правда — «один-икс-бет» сейчас заорал довольно смачно. — Что смотришь? — Цветаева аж сглотнула от нервов. — Да вот осень же… — продолжает Дафна, параллельно выключая звук. — Время «сумеречной саги». Сейчас «Новолуние» досмотрели. Попросила Олега заказать еще мороженого. Знаешь… Я могу с тобой поделиться? — Всегда. Лане уже хочется убежать, чтобы разговор вернул конфиденциальный формат, но ноги к полу как приросли. — Вот есть у нас Белла, да? И есть у нее Эдвард, который буквально за нее решает: «без меня будет лучше, я уеду». И есть Джейкоб, который такой: «я бы никогда не сделал тебе больно», а потом шкерится и в той шедевральной сцене под ливнем выдает: «уходи, да, я обещал не делать больно, и ради обещания это и делаю». И вот понять вроде всех можно, верно? Вот только Белла все равно со скалы сигает. — Даф… — Я в порядке, — но смех-то нервный. — Просто захотелось обсудить кинематограф. Ладно, Лан, ты там… Следи, ладно? И мне рассказывай, пожалуйста. У меня пока впереди «Затмение» и шедевро-контент в горной палатке. И дальше звучат гудки. Тишина даже не звенящая. Просто… пустая. Сережа до боли сжимает кулаки. Рома осоловело хлопает глазами, резко теряя способность сфокусироваться хоть на чем-то. Под веками расплываются радужные пятна. Зеленое нравится особенно. Как глаза у Дафны. Дафна. — Я не понял, Эдвард я или Джейкоб, — медленно признается Рома, а мысли растекаются, как кисель. Или как манная каша, которую раньше варила мама, пытаясь приучить его к здоровому образу жизни. Рома — послушный пациент питерского «рехаба», и он пытается уцепиться хоть за что-то, чтобы понять, что он чувствует сейчас. Но чувства сейчас — как песок сквозь пальцы. Вспоминается тот фильмец. То есть… название тоже ускользает, но там чувак топором дверь проломил и в этот пролом лез. И вот сейчас в его таблеточное спокойствие таким же маньяком лезет мысль — Дафне плохо. Дафне плохо. Рома не может разобраться в этой кисельной мути внутри, но мысль о ней бьется четко. Себе — черт знает, хорошо или нет. Пока — никак. Слишком спокойно. Но Дафна… Рука как в замедленной съемке тянется к телефону, брошенному на тумбочке. Вроде, даже его собственному. Но быстрее, чем пальцы успевают сжаться, айфон перехватывает Сережа и забирает себе в карман. — Иди, умойся. — Все равно старается говорить мягко, хотя внутри сейчас разрывает даже его. — А потом — завтракать. Это не обсуждается. — Ладно, — рассеянно откликается Рома, на совсем не гнущихся ногах ползя в сторону ванной, в которой не было ни одного острого предмета. Серый спрятал от него даже ручки. Просто на всякий случай. Дафне плохо. Плохо. Мысль заседает под ребрами острым кинжалом. Изящным, как сама Дафна. Уже в ванной, он опять клещом вцепляется в раковину, пытаясь вспомнить вкус ее губ. Мягкость кожи. Запах духов. Шелк волос. И… Глаза. Серо-зеленые. Но зеленого все-таки больше. Не как трава или как там описывают зеленые глаза. Может… изумруд? Дафне плохо. А он тут… Он тут. А Дафне плохо. А в коридоре тем временем Сережа тоже не сразу смог заставить себя отмереть. Смотрит на Лану… и кулаки все-таки разжимаются. Она же не со зла. Видно же, что тоже почти испугалась. Потому что происходит какой-то гребанный пиздец, и в моменте, когда Сереже кажется, что он принимает правильное решение, случается… это. — Пойду сделаю чай, — бросает он совсем невпопад, направляясь на кухню. А в итоге, едва Сережа переступает порог… Он и сам не понимает, в какой момент замахивается ногой. Один из стульев с грохотом падает, а кулаки сжимаются снова. Блядство. И отмирает и Лана, несется на шум, тут же порывисто вцепляясь в руку Сережи, затягивая: — Боже, прости, извини, прости, пожалуйста! Я не знала, не думала, что… Она в прошлый раз такая нормальная была по телефону, я не ожидала сама, что она выдаст… Что-то такое. Я все испортила? Dio mio… Лучше бы я не приезжала… Цветаева ведь и сама почти поверила, что Дафне все равно. — Но ведь… Это же не так плохо, да?.. Она думает о нем. И… Попросила рассказывать. Сереж… И все же делает несколько шагов назад, вдруг чувствуя себя… прям опущенной. Это она виновата. Тоже, блять, у всех вокруг самобичеванием заразилась? — Сереж?.. Сережа, хоть и Соболев, с эмоциями справляется лучше. Просто умеет не уходить в них с головой. Как будто сведенные судорогой пальцы медленно-медленно разжимаются, и он, почти что ошарашенный, оборачивается к Лане. Справедливости ради, виноват он. Это была его инициатива увезти Рому в Питер, и это он зародил в его голове мысль об этом. Рома-то не хотел. Но… Блять, нет. В этой квартире официально запрещено самобичевание. Но сама мысль о том, что Лана может считать себя виноватой, заставляет в голове что-то щелкнуть. Только у самого от осознания, что он сейчас реально сделает это, так приятно перехватывает дыхание. Получается максимально сумбурно. Сережа просто преодолевает разделяющее их расстояние, берет ее за подбородок и впивается в губы самым шальным поцелуем. Пока еще без какого-либо осознанно-романтического контекста, а просто… Ему так хотелось донести до нее то, насколько она ему нужна, и именно физический контакт казался единственным способом в полной мере это донести. А когда Соболев отстраняется, дыхание окончательно сбивается. И взгляд немного ошалелый. У них было столько… реально подходящих моментов для первого поцелуя, а он выбирает самый хаотичный. Вот эту самую минуту, когда готов выдрать сердце из груди и преподнести ей на коленках. — Достаточно, блять, убедительно… насколько сильно я тебя ждал? И как сильно ты мне нужна? Я же иначе повторю. Получается чуть воинственно. Потому что на разрыв аорты именно сейчас. Но почти сразу же Сережа смягчается, переходя на тот самый привычный мурчащий тон: — Ты… la mia allarmista preferita. Я же реально, блять, учу итальянский. Как ты можешь… быть зря? А у Ланы аж ноги подкосились. Она все стоит, хлопает на него своими огромными глазищами… Он поцеловал ее. Реально взял и поцеловал. И в этот момент ей захотелось и Дафну, и Рому аж расцеловать, а потом заставить, идиотов, целоваться самим. Но пока… Нет, пока хочется целовать совсем другого человека, потому что Сережа сейчас реально перешел черту, неосознанно проведенную между ними ранее. И у Цветаевой аж пресловутые бабочки в животе, серьезно. — А ну-ка повтори.