CHARMED

Рядом с Ромой все утихало. Голоса бесов переставали звучать столь яростно и настойчиво в его присутствии, но это освобождало совесть Дафны. Ей не понравилось то, что она сотворила с Нино. Нет, ей не было жаль — наконец эта женщина прочувствовала на себе то, что ощущала Перси. Беспомощность в момент нападения. Но… Дафну мучило то, что она сама вышла из-под контроля. Она не была злым человеком. Никогда. Но это определенно не последний раз, когда она обращается к адской мощи. Ей ещё предстояло разобраться с одним человеком. И от этой цели Дафна не отступится. Они с Олегом вернулись со съемок довольно поздно. Он явно был все ещё растерян тем, что не смог ничего предпринять, когда у жены посреди готического зала случился приступ дьявольской агрессии, но… Дафна по пути пыталась его убедить, что в этой ситуации встревать было бы бессмысленно. И едва они переступили порог родной квартиры, и им навстречу застучал копытцами Олег-младший, она направилась на кухню — чувствовала, что Соболев там. И правда. Бестолково пытается налить себе кофе левой рукой. Дафна вздохнула и с чуть нервозной улыбкой забрала у него кружку, чтобы сделать все самой. — Ну как ты тут? Сильно без нас скучал? Она вон без него чуть случайно не прикончила Гасанову. И тогда Рома включает истинную королеву драмы, потому что те часы, которые Олег с Дафной были на съемках, растянулись для него на недели. А то и на месяцы. Он и так-то в последнее время плохо переносил одиночество, но сегодня прямо… — Ты еще спрашиваешь? — трагично вопросил Рома, разворачиваясь к Дафне, чтобы одной рукой чертовски неловко ее обнять и при этом желательно не убить гипсом. — Да я чуть не умер тут! Буквально. Олег-младший, конечно, старательно пытался своего непутевого папашку развеселить, но хватило на полчаса. Потом начался почти депресняк. Рука ныла, под гипсом все ужасно чесалось, поросенок был не расположен к тисканиям, и даже телефон нерабочей рукой держать было неудобно. В общем, ситуация была патовая. И, наверное, не стоило говорить Дафне, как он почти ошпарил себе ноги кипятком? — Я по тебе скуча-а-ал. Честное слово, я чуть не умер, — продолжал страдать Рома, еще более бестолково Дафну зацеловывая. — Я тебе запрещаю без меня куда-нибудь уходить. Это ужас. Самые худшие часы в моей жизни. Серьезно, я почти ушел в депрессию. Олеж, кстати, по тебе тоже скучал!.. Но какой-то суперзагадочный Шепс молча прошел мимо кухни, даже толком на него не посмотрев. Внутри заскреблось что-то нехорошее. — Что-то случилось? — опасливо интересуется Рома. — Я все-таки поймаю инфаркт? В Дафна и не знает, как сказать так, чтобы не разволновать его. Хотя очевидно, что говорить нужно, ну… как есть. — Бесы, — в итоге выдыхает она Соболеву в шею. — Немного разбушевались… И я чуть не убила Нино. Ну ты помнишь, она про смерть Олега затирала, и тут вся бесятина как давай мне нашептывать, а дальше… Как в тумане. Такая мощь пугала Дафну. Она не была слабой и тогда, когда работала с Афродитой и другими греческими богами, но… Если Марк будет хотя бы в половину так же силён, как его дед Булгаков, то надо учиться самоконтролю капитально так. А если… если превзойдет? Она не сомневалась в своем сыне, но вот это малыш… ультанул, конечно. — Я и сейчас их слышу, — тихо признается Дафна. — Приглушенно, но все равно… И они, действительно, водят хороводы вокруг них с Ромой. И все шепчут, стонут, верещат — мол, смотри, что с ним сделали… Отомсти, отомсти, отомсти. В этот момент Рома нервно оглядывается — видеть он их, конечно, не мог, к счастью, но чувствовал с каждым разом все лучше. Но вот сейчас прямо… особенно. И это ему категорически не нравилось. Тем более… нет, понятно, что у Дафны был повод разозлиться — сейчас Олег, до этого ситуация с Перси, да и Рома тут сам… Но настолько, чтобы потерять контроль? Пиздец. Очень удачно он, конечно, руку сломал и оказался на временном больничном. И сейчас Рома даже теряется на мгновение… Пока не опускается перед Дафной на колени. Так, чтобы прижаться щекой к ее животу и кое-как обнять за талию. И после этого с самым серьезным видом начать: — Значит так, Марк Олегович, мы вообще-то так не договаривались… У него же иногда реально целые переговоры с Марком были. И хотя, в отличие от Олега, все толчки пока Рома благополучно пропустил, он был готов поклясться, что пацан его слышит и даже понимает. — Нет, я полностью поддерживаю твое желание стать самым имбовым чернокнижником, и уверен, что так и будет, но ты как-то это… Я ж помру тут скоро за тебя и маму твою переживать. А я постоянно переживаю, потому что я вас слишком сильно люблю, — продолжает навязывать Рома. — Так что может как-то это… подуспокоишь бесов чуть-чуть? А то нам маму твою спасать надо, пока она тут это… королевой Ада не стала… Командная работа, м? Я рядом пока не всегда быть могу, но ты-то уже большой мальчик и всегда с ней, поэтому давай вместе… У нас сто процентов дрим тим будет. И как будто бы даже чувствует… какую-то энергетическую связь. Ощущение быстро проходит, но Рома отлипать все равно отказывается. — Я ж вас люблю больше жизни. И реально без вас жить не хочу. Так что это, Маркуш, ты там давай тоже как-нибудь, я ж один не справляюсь… И Дафна тоже чувствует. Чувствует, как за клеткой ребер у самой распускается новый бутон — стремительно, заслоняя собой бешено бьющееся сердце. Защищая. Бесы вновь пищат, воют, расползаются в стороны, превращаясь в совсем не плотный, почти прозрачный туман. Они теряют свою силу, теряют свое влияние, но не злятся, не шипят — не могут. Даже на это у них силенок не остается. — Ром… — и Дафна запускает пальцы ему в волосы, гладит, мягко почесывает кожу. А у самой даже голос дрожит. — Ром, они отступают. Трусливо идут на попятную. Она хочет попросить его встать, но вместо этого сама аккуратно и медленно опускается на колени. Обнимает, вновь утыкаясь носом ему в шею, и всхлипывает. — Я так сильно люблю тебя. Так сильно… Ром, я… Ты мое солнышко. Самое яркое, своими лучами разгоняющее любую тьму. И зацеловывает кожу на его шее, поднимаясь к линии челюсти, к скуле. Цветок внутри — белоснежная орхидея, и питает ее жизнь любовь Соболева. — Ты меня заставляешь всерьез вызывать на дуэль беременную женщину? — с наигранной озадаченностью уточняет Рома. Он готов был сомнительно шутить хоть целую вечность, только чтобы она не плакала. Вообще никогда. — Потому что я опять готов поспорить, что я тебя люблю еще сильнее, но… И тут прилетает. Может, ему просто с непривычки, но толчок, который почувствовал даже сам Соболев, кажется таким сильным, что Рома просто не может шутливо не возмутиться: — Эй, Марк Олегович, ну ребра-то мне ломать не надо! Там и так места живого нет… Но все-таки он совсем немного отстраняется, чтобы здоровой рукой коснуться ее живота. Следующий толчок прицельно попадает по его ладони, и Рома едва ли не пищит от неожиданности. Но не может тут же суетливо не поинтересоваться: — Тебе не больно? Блин, шкет, ну ты как-то поаккуратнее со своей прекрасной мамулей, что ли, я и так не сомневался, что мы договорились… В следующий раз получается уже явно нежнее. У слишком расчувствовавшегося Ромы предательски затряслась нижняя губа. — Пиздец, суету тут развел, ты ж даже не мой ребенок… — И в воздухе так и повисает невысказанное «К сожалению». — Ой, все! Не выражаться при ребенке, не выражаться при ребенке, нахватается еще от меня… — Ром, — смеется Дафна, вновь целуя его в кончик носа. Она не будет говорить ему, что Марк его не слышит, потому что очевидно, что… Ребенок реагирует на Соболева. — Мне не больно, — продолжает она. — Мне очень-очень хорошо. Потому что этот мужчина… Мужчина все ее жизни, он заставляет ее снова и снова терять рассудок от любви к нему. Как филигранно Рома раньше проблемы создавал, так сейчас он решает любые буквально одним звуком своего голоса, одним ласковым тоном. Одним взглядом темно-карих глаз. Таких любимых и родных. Сразу забывалось все плохое, что с ними происходило. Хотя… Кое-что ещё не было решено. Вот не станет главной угрозы, Соболева-старшего, и тогда Дафна будет спокойна и счастлива окончательно. Тогда она выдохнет и расцветет. А пока отец Ромы является угрозой для своего сына, тревога будет продолжать впиваться в сердце иголками. — Знаешь, я… Думаю попросить папу все же помочь с ритуалом, — выдыхает Дафна. — Чтобы всем нам было спокойнее. Очевидно, что я ещё учусь работать с бесами. Но я сделаю это вместе с ним и все равно хочу, чтобы ты был рядом в этот момент. — О, — чуть невпопад протягивает Рома, рассеянно улыбаясь, — я думаю, Михаил Афанасьевич будет в восторге от возможности грохнуть хоть какого-нибудь Соболева… А у самого в ушах аж зазвенело. Почти как от боли — что-то такое же он чувствовал, когда приложился головой об руль во время аварии. Разве что боль была скорее ментальная. Нет. Рома не собирался отказываться от своей идеи. Было очевидно — отец не даст ему спокойной жизни. А если не будет спокойно ему, не будет спокойно Дафне. Это — самое главное. Но… у него не сразу получается собрать мысли в кучку. А в итоге уже сам Рома шумно выдыхает, уткнувшись носом в ее шею. И признается с предательски выпрыгивающим из груди сердцем: — Я не боюсь ни бесов, ни даже того, что он сдохнет. Я боюсь того, что будет потом. Мама ведь останется. Мама, которая по какой-то иррациональной причине отца как будто бы… все равно любит? С другой стороны, Дафна его тоже любила и любит, несмотря на то, какой бы мразью Рома иногда не был. В этом вся прелесть любви и есть. Но… — Потом будут похороны. Мама будет умолять прийти. Начнутся всякие тупые интервью, «Роман, как вы переживаете смерть отца?», но это все херня по сравнению с тем, что мне придется посмотреть ей в глаза и знать, что он сдох, потому что я этого захотел. И она губу закусывает, успокаивающе гладя Соболева по лицу. Так и сидят ведь на кухонном полу. Поэтому Дафна поднимается на ноги, приглашая Рому встать следом, чтобы в итоге усадить на стул и самой усесться к нему на колени. — Знаешь, мы можем не убивать его, — хмурится она. Не то что бы Дафна искренне верит в то, что получится пойти иным путем, но… Больше всего на свете она не хочет, чтобы Рома снова страдал. — Можем запугать хорошенько. Какое-нибудь магическое клеймо поставить, чтобы знать каждый его шаг. Не знаю… Это надо с папой говорить. Хотя я уже знаю, что он будет за убийство. Но я могу с ним обсудить другие варианты. Ради тебя. Хоть сама бы безжалостно стерла ублюдка с лица земли за то, что хотел лишить ее любимого человека. Но нет. Его чувства для нее важнее, чем собственные, так уж сложилось ещё три года назад. Но на душе все равно вновь кошки заскреблись. Дафна никогда не была самонадеянна, поэтому понимала, что не всемогуща. А если они все же за его отцом не уследят? Если он снова попробует навредить? Ей, Олегу, Перси, Саше. И главное — самому Роме. Но все же… — Солнышко, мы сделаем так, как ты захочешь, — вновь обещает она, перебирая его светлые волосы. — Знаешь, чего я хочу? — интересуется Рома в ответ. — Чтобы просто все… хорошо было. Чтобы наконец всякая вселенская херня перестала нас всех вообще трогать. Бесы там, Нино, батя мой… хотя это в принципе все к одному приравнять можно… Было бы славно, чтобы реально — закрываешь глаза, просыпаешься, а все хорошо становится. Никаких проблем, никто не строит козни, все круто. И раньше он такого состояния еще достигал. Нажрешься таблеток, все замечательно, жизнь прекрасна. По факту — просто сбегал от проблем. Но теперь… на безымянном пальце все еще кольцо со звездами. Несмотря на то, что из металла, оно всегда теплое. У Дафны в животе устраивает суету шкет, которому Рома, технически, никто, а любит его все равно как своего. Да и она сама готова ради него… вообще на все. И Рома тоже должен. Дафна и так всегда делала для него все. Теперь его очередь. — Но я понимаю, что этого спокойствия никогда не будет, если я этого не сделаю. Если не… убью. — А у самого-то все-таки губы реально дрожат. — Я должен это сделать. Ради нашей семьи. И я сделаю. Даже если просто тупо рядом постою. Но… да. Ради нас. Пора перестать сбегать от проблем, а наконец-то встретиться с ними лицом к лицу. — Страшно, реально, — заключает Рома. — Но… я должен. Хотя бы чтобы у Марка была возможность переломать мне оставшиеся ребра. У Дафны и самой внутри все сжимается, когда она видит его таким. Напуганным, переступающим через себя. И она прижимается губами к его лбу, даже глаза прикрывает. Это ведь и ее самая большая мечта тоже — чтобы больше никто никто не трогал их семью. Только в какой-то момент после свадьбы казалось, что вот — всё идеально, но в итоге то была лишь передышка перед новой порцией проблем. И самое страшное, что Дафна понятия не имела, что это — только начало. — Хорошо, Ром, — тихо выдыхает она по итогу. — Нужно будет съездить к моим родителям до следующего готзала, пока идет испытание. И обвивает своими тонкими ручками шею Соболева, ощущая своей грудью, как в его груди лихорадочно бьется сердце. *** Сегодня у Нино было какое-то мазохистическое желание пересмотреть восемнадцатый выпуск. Тот самый выпуск, где она позорно сбежала из второго «готзала». Воспоминания о том, как она попыталась поцеловать Костю, а он её бесцеремонно оттолкнул до сих пор отзывались в груди болезненными ощущениями. Будто кто-то пытался сделать сотню разрезов скальпелем в сердце на живую. Ей до последнего не верилось, что у них с Гецати действительно конец. Казалось совсем недавно он признавался ей в любви и крепко прижимал к себе, выжидая ответ. Если бы она призналась ему в чувствах уже тогда, было бы всё по другому? Обдумывая все спустя долгое время, Нино понимала, что не ответив ему на чувства уже тогда, она отвернула его от себя, ранила. Возможно если бы они были вместе уже тогда, он бы не так сильно разочаровался в ней? Блять, Нино, прекрати думать, что какие-то другие условия могли бы его не заставить в тебе разочароваться! Единственное, что ты могла сделать, чтобы не отвернуть это не измываться над Перси! Осознание того, какую фатальную ошибку она совершила раз за разом убивало что-то внутри. Выпуск уже дошел до того момента, когда Нино в слезах убегала из готического зала. Не в силах смотреть на свой жалкий вид, женщина захлопнула ноутбук, и в этот момент за спиной послышался скрипучий смешок. Нехотя оборачиваясь, Гасанова заметила Вазара, который оказывается все это время сидел на диванчике неподалеку и тоже слушал выпуск. Вазар, который довольствовался только звуком исходящим из динамика ноутбука недовольно покачал головой. Вот эти все бредни, что он услышал из уст Гасановой непосредственно в выпуске, знатно его вывели из себя. Ему было абсолютно непонятно, как эта умная с виду женщина, могла на полном серьезе рассуждать о каких-то проклятиях на федеральном канале, и еще получать за это приличные деньги. — Ну ты же понимаешь, что закончится сейчас вот этот твой проект, и потом я тебя больше не отпущу сниматься? — его права как будущего мужа Нино, позволяли мужчине многое. И то, что они сейчас все еще находятся в Москве, это лишь его собственная прихоть. Надо сказать, что в столице ему совершенно не понравилось — пыльный, шумный, перенаселенный город с кучей вредных и серых людишек. Как только выдастся возможность вернуться во Владикавказ, он обязательно ей воспользуется. И свадьбу сыграет конечно же там. На самом деле, Вазар согласился на всю эту авантюру с женитьбой только потому что ему нужно было съездить в Москву по рабочим вопросам. Ему поручили одно серьезное дело с золотым сыночком богатого бизнесмена, которого нужно было отмазать от тюрьмы — обещали уж очень много денег. Однако шанс вернуться из командировки с женой, еще и такой статной и красивой уж очень сильно соблазнял. К тому же в его возрасте уж очень несерьезно ходить без супруги, а тут считай без напрягов ему пихнули невесту в руки и дали полный карт-бланш, мол «перевоспитывай». А эта Нино, со своими «ведьминскими» замашками уж больно веселила его. Раз уж такая сильная и популярная ведьма, что ж порчу на него не наведет? Вазар же видит, что она не в восторге от всего происходящего, так чего не сопротивляется? А то наслышан он о её дерзком нраве, о том что кулаками махать любит — а в итоге что? Скукота одна. Раз она такая покорная стала, может воспользоваться этим?…. — Понимаю, — глухо отозвалась Гасанова, хотя сама уже тысячу раз послала его на три веселый буквы, и с сотню раз прокляла. Жаль только, что из-за того, она сильно ослабла после того проклятия отца Булгаковых, и сейчас еле проходила испытания. Так что сил, на какую-то магическую защиту и пакостничество у неё просто не было. Мужчина какое-то время сверлит взглядом затылок Гасановой, размышляя. Ему итак досталась не чистая невеста, так какой смысл чего-то ждать и терпеть? Когда можно взять все что хочется прямо здесь и сейчас. Он со спины подошел к Нино и обнял, пока она сидела в кресле, однако ладони совсем не невинно скользнули к её груди и резко сжали. — Ты берега не попутал? — возмутилась Нино, поднимая недовольный взгляд на жениха, и пытаясь нервно вырваться из его хватки. Руки, которые до этого бессовестно лезли под её одежду казались грязными и липкими, будто бы оставляли неприятные следы на её теле. Женщина сначала попыталась просто оттолкнуть от себя чужие ладони, а потом чуть запоздало осознав что именно творит Батоев, подскочила со стула и влепила Вазару смачную пощечину, чтобы неповадно было. Она шокировано пялилась на него и, сама не понимая почему, стала отступать от стола. Нино чувствовала как слабая злость, и скорее обыкновенное негодование заполонили её нутро. Создавалось ощущение, что она просто не умеет больше чувствовать злость так, как делала это раньше, словно у неё просто отключили такую возможность. Однако возмущение от такого бесчестного поведения Батоева, не давали ей молча спускать ему это с рук. Но мужчину это действие совсем не отрезвило. Лишь наоборот разозлило. И в отличие от самой Нино, Вазар в эту секунду ощутил совершенно чистый гнев. Еще ни одна женщина не позволяла себе таких вольностей в его сторону, а эта… слишком много о себе думает, надо её приструнить. Издав звук, природу которого он сам не мог понять: то ли шипение, то ли рык, без задней мысли, он замахнулся, и изо всей силы ударил её по лицу кулаком. Так как его отец воспитывал когда-то его мать и сестер. Все после этого становились послушными и ласковыми. И эта тоже станет. Удар пришелся по лицу, и вместе с тем неприятно саданул по носу. Голова отклонилась, а мир Нино на секунду вспыхнул красным. Она услышала стук зубов друг о друга и обрадовалась, что язык не был зажат между ними, а иначе бы Нино всё залила кровью. Щека в которую прилетел кулак очень сильно ныла, но Нино, вместо того, чтобы агрессивно защищаться, как она бы сделала это раньше, лишь испугано отшатнулась. Ну… а точнее отлетела на пол от силы удара, ведь как бы она не кичилась своей силой и выносливостью, в схватке с мужиком почти в два раза больше её по габаритам она явно проигрывала. Тут даже Гасанова, которая в вопросах силы и авторитете всегда чувствовала свое превосходство вдруг ощутила какого это быть ничтожной. И это сука угнетало, это блять давило на ебаную гордость, которую сейчас бессовестно душили, а она продолжала трепыхаться в чужих руках. Но с каждой секундой все слабее и слабее. Однако покорно терпеть подобное отношение к себе она не собиралась. Знала что огребет, но молчать все равно не могла. В голове вспыхнула мысль, которую когда-то давно озвучивал папа, и Нино, стараясь подавить пульсирующую боль, смаковала её на вкус. — А тебя родители не учили, что бить женщин это недостойное поведение для мужчины? — прохрипела Нино, уже собираясь встать, но, из-за дезориентации от удара, попытка подняться проваливается, отчего женщина с характерным звуком откидывается назад. Но ей все же помогли — сказанное Вазару явно не понравилось, ведь подлетев к ней, он тут же крепко схватил за плечо и без труда рывком поднял на ноги. Женщина поморщилась, потому что хватка была очень болезненная, а перед глазами все плыло из-за резких перемещений в пространстве. По-любому останутся синяки на плече, но это была меньшая из проблем. И вот в этот момент, у неё вдруг проснулось искреннее сочувствие к Персефоне. Теперь, когда она сама получила кулаком по лицу, вспомнилось, как она сама замахивалась на Перси, еще во время съемок четвертого выпуска. Это оказывается чертовски страшно наблюдать за тем, как тебя собирается ударить человек, который вдвое, а может даже вчетверо тебя сильнее. А боль от его удара наверняка даже и в десяток раз не соответствует той, которую ощутила бедная девчонка, когда Гасанова лицом протащила её по кирпичной стене. Самое страшное, что у Булгаковой как и у неё сейчас совершенно не было возможности защититься. И как подсказывало её внутреннее ощущение, это сука только самое начало — ведь они с Вазаром еще официально не расписались. Что ее ждет в дальнейшей жизни в браке с ним? Однако осознание грядущего пиздеца в её жизни не колыхал никаких чувств в глубине её груди. Лишь поверхностные мысли сновали туда сюда по голове. Из-за действия прописанных ей транквилизаторов женщина делала и осознавала все несколько медленнее чем обычно. А все эмоции и чувства приглушались, дабы не вызывать новых приступов агрессии. Понимая, что это уже конец, она слабо пытается вырваться, предпринимая хоть что-то для своей сохранности. Но это Нино, конечно же, не помогает. Он поудобнее перехватывает её, такую потерянную, и как безвольную куклу тащит в свою спальню. Путь до неё женщине казался вечностью во временной петле, а сумбурные мысли о том, что будет дальше подогревали ужасающие чувства в глубине души, которые не мог заглушить ни один транквилизатор. Вазар грубо кидает Нино на кровать и лезет на неё следом. Отчаяние и страх затуманили разум женщины. Сила воли не превосходила отвратную физическую слабость, которую она испытывала после удара — в ушах звенело до сих пор. Гасанова очень слабо отпиралась, когда Вазар бесцеремонно стягивал с неё домашние шорты и чуть ли не рвал футболку от нетерпения. И когда она оказалась перед ним полностью нагая, женщина с ужасом встретилась с его взглядом, наполненным вожделением. Мужчина упивался своей вседозволенностью и бесцеремонно трогал её везде, где мог достать. А она еле ощутимо сопротивляющаяся, пока он ее раздевал, лишь подогревала его интерес. Грузное тело, наваливавшееся сверху мешало нормально дышать. При желании Батоев мог её своим весом придавить, и тогда дело с концом. Он грубо развел её ноги, когда она попыталась их скрестить. — Просто расслабься… это закончится быстрее, чем ты это поймешь, — противно, но с едва ли не нежными нотками в голосе, прошептал мужчина, пристраиваясь поудобнее. И это звучало так мерзко и неестественно, что у нее голова шла кругом. А Нино пыталась расслабиться, правда старалась, но от ужаса и неприязни к всему происходящему мышцы сжимались сами собой, делая еще больнее. А внизу все как-будто рвалось от противных толчков и резких неосторожных движений. С губ срывались надрывные стоны, правда не наслаждения, а адского разочарования и боли. — Не делай вид, что тебе не нравится. Я же слышу и чувствую, что тебя все устраивает, — влажно целуя женщину куда-то в шею, прошептал Вазар, а сам продолжал самозабвенно толкаться в неё. И если сначала все получалось довольно туго и сухо, то сейчам все скользило как по маслу. А в это время сама Нино молилась на то, чтобы это была не кровь, ведь она, как где-то вычитала женщина, являлась отличным лубрикантом. Господь, и почему она это знает? Нино которой всегда казалось, что она правительница своей жизни, а теперь, когда вселенная доказывала ей обратное, чуть ли не в голос рыдала, пытаясь оттолкнуть от себя Вазара, который даже и не собирался останавливаться. В один момент ей все же удалось извернуться поудобнее, и она изо всей силы пнула мужчину куда-то в таз. Удар, к её успеху, оказался неожиданным, поэтому тот слегка отстранился, издав какой-то жалобный стон. Нино резво отползла назад, чувствуя льющийся по венам адреналин и злостное наслаждение от взгляда на корчащегося от неприятных ощущений мужика. Торжество продлилось несколько секунд, за которые Вазар успел сориентироваться. Он быстрым и легким движением подтянул её к себе и зафиксировав руку на её горле, как в первую их встречу, в пределах этой квартиры, грозно прошептал на ухо: — Не рыпайся, а то хуже будет. И после этого одним грубым движением развернул её к себе спиной, и заведя женские руки за спину крепко зафиксировал, а голову вжал в подушку, чтобы не рыпалась. И Нино, полностью обездвиженная и неспособная к самозащите с отвращением пялилась в одну точку — свое отражение в одной из створок шкафа-купе. И то, что она видела походило на какой-то отвратный снафф фильм, увиденный на просторах даркнета, но уж никак на реальную жизнь. А в особенности её зареванное лицо, перепачканное все в соплях, слезах и потекшей туши, убивало что-то живое внутри. На секунду ей даже показалось, что она отключилась, ведь закончилось всё гораздо раньше, чем она могла подумать об этом. Он толкнулся в последний раз очень глубоко и с громким хрипом навалился на неё сверху, а Гасанова ощутила отвратительное чувство наполненности, которое не вызывало ничего кроме рвотных позывов и желания зарыдать с новой силой. После такого женщина слабо себе представляла, как сможет смотреть в глаза людям. Как теперь Нино сможет посмотреть в глаза Косте, когда-то чрезмерно её любившего. Он ведь правда когда-то восхищался такой статной и гордой женщиной, которой море и горы были по колено, а любая сложность на пути — ничтожеством. А теперь главным ничтожеством являлась она сама — от прежней Нино Гасановой не осталось и следа, и это было больнее всего. Она ведь больше никогда не сможет горделиво вскинуть подбородок, шутливо нахваливая себя, ведь эту самую гордость только что переломали внутри женщины. На негнущихся ногах Нино выползла из спальни и поплела в сторону ванной. Ей хотелось не просто помыться, а содрать кожу в кровь, чтобы на ней уж точно не осталось грязных следов. Бракованный товар, использованная баба. Однако только зайдя в ванную комнату, женщина не полезла в душ, а просто осела на пол. Ей было страшно и неприятно смотреть в зеркало, было страшно увидеть там назревающий синяк, или следы чужих мерзких поцелуев, шлепков и остальных прикосновений. Собственные рыдания звучали особенно противно, а громкие всхлипы и хрипы рвали горло. Ей хотелось лезть на стену от боли, разраставшейся внизу живота. Эмоции снова взыграли с утроенной силой — видимо закончилось действие последней дозы транквилизаторов. Господи нужно срочно закинуться новой порцией, иначе она точно сойдет тут с ума. Вот уж правда судьба отомстила ей по полной. А ведь если бы она вела себя адекватно, то никогда бы не попала в такую ситуацию. Лежала бы сейчас довольная в объятиях Кости и ни о чем не парилась. Воспоминания о крепких руках Гецати, которые держали её как самую хрупкую драгоценность, отзывались в груди ноющей болью. Ей хотелось выть, когда она вспоминала их поездку в Осетию — такую легкую, непринужденную, насыщенную яркими эмоциями, громким смехом и любовью. Именно по их с Костей любви она скучала до невозможности. Во всех красках помнила ведь их первый поцелуй, нежный и до безумия романтичный. То, как она робко потянулась к нему первая, сама от себя подобного не ожидая, накрывая его губы своими, а лишь мягко прижал её ближе к себе. Только Костя, Нино и звездное небо. Не в силах больше об этом думать, Гасанова наконец-то залезла в ванну, включая самую горячую воду, и начала сдирать с себя следы произошедшего. Мысль о том, что Вазар кончил внутрь неё дошла слишком поздно и… она окончательно добила женщину. Все внутренности свело спазмом и Нино еле удержала рвотный позыв. Ей нужны средства экстренной контрацепции, но у неё сейчас просто не хватит сил выйти на улицу, а просить сейчас об этом своего жениха нет смысла, он ведь только будет рад наследнику. Для него это лишь возможность удержать Гасанову рядом с собой. Усаживаясь на дно ванной Нино хрипло вздохнула. Нахлынуло осознание — у неё рядом нет никого. Никого кто мог бы её поддержать в такой отвратительной ситуации и остаться на стороне Нино. Все, кто раньше были её друзьями или приятелями, выбрали остаться верными своим принципам и Гасанова их не осуждала. Но господи, как же сильно ей хотелось, чтобы хоть кто-то смог её сейчас нежно сжать в своих объятиях и пожалеть. Женщина сейчас была бы рада видеть кого угодно из своих коллег. Дафну, нежную и любвеобильную девочку, которая могла бы ей помочь унять болезненные ощущения в груди, Персефону, которая даже не смотря на их конфликт, тогда на девичнике смогла утешить и помочь, Сашу, с которым у них хоть и была раньше весьма специфичная дружба, но это действительно была дружба, они помогали друг другу и искренне по дружески любили и уважали. Да даже ту же Марьяну, с которой у них хоть и были странные взаимоотношения, но она могла чисто по женски поддержать Гасанову. Но больше всего на свете она хотела увидеть Костю. Её любимого, блять, Костю, она бы так хотела его снова увидеть, сказать как же сильно она его любит. Она ведь теперь готова ему это хоть сто, хоть тысячу раз сказать, лишь бы он действительно это услышал и поверил ей. Она готова была сделать все что угодно, лишь бы увидеть его восторженный взгляд, как тогда, когда она рассказывала свою бурную молодость, когда одолела его в дуэли на саблях, когда пришла на их летнее свидание вся при параде. Но теперь он точно не сможет на неё так взглянуть, и даже не из-за своего разочарования, а из-за того, какая она отвратительная. После всего произошедшего с ней этой ночью она действительно грязная. Грязная и отвратительная, она взятая силой потеряла всю свою честь и достоинство в первую очередь в своих глазах. А что уж говорить про других. *** На следующий день Дафна уже готовилась к отъезду к родителям, предварительно договорившись с отцом — Михаил Афанасьевич и сам был крайне обеспокоен случившимся в семье младшей дочери после последнего выпуска. Конечно же, его вывело из себя то, как Гасанова с легкой руки предсказала смерть одного из его зятьев, но сейчас ему было не до Нино — куда больше отца Булгаковых обеспокоили срыв Дафны в готическом зале и авария второго зятя. Какие бы разногласия у них ни были с Ромой прежде, сейчас он видел, насколько Соболев любит его дочь. Он буквально распугивал голодную до его внука бесовщину. Такому и настоящие чернокнижники позавидовать могут. Поэтому, да, Михаил Булгаков только за то, чтобы проучить его обнаглевшего папашу раз и навсегда. Тем не менее, Дафна чувствовала себя нервно. Им придется ехать на такси, потому что машина Ромы разбита в хлам, да и у него самого вообще-то сломана рука, поэтому тут точно не до каршеринга… Но нет, суть проблемы была не в пути, а в настроении самого Соболева. Она знала, чего ему стоит решение пойти против отца. И теперь, признаться, сама сомневалась. Стоит ли так его мучить? Но и в то же время… Может ли она фактически оставить Рому в опасности, пока его отец жив? Ещё и Олег вдруг решил с ними не ехать. Притворился больным, хотя врать-то даже и не умел. Дафна сделала вывод, что все дело в том, что Шепс терпеть не мог все эти темы с магической местью, пропагандируя иные ценности, но… Она просто не могла поступить иначе. И сейчас, пока Рома ждал ее в прихожей, Дафна вновь заглянула в спальню, где великий актер продолжал играть роль едва ли не смертельно больного. Она предложила Олегу термометр и противовирусное, но тот лишь сдавленно промычал, что позже все сделает все сам, а ей, беременной, вообще стоит держаться подальше. Что ж. Ладно. Они ещё поговорят об этом, когда она захватит с дачи папин отвар из невесть каких ингредиентов, в числе которых точно была болотная вода. Этим жутким варевом Булгаков-старший с детства ставил дочерей на ноги буквально за сутки, чем бы они ни болели. Вот-то смеху будет, когда Шепс попробует его. А выбора у него не будет. Но пока нужно ехать. Выезжали Дафна с Ромой налегке, потому что ночевать у родителей не планировали — да и тащить вещи беременной и, по сути, почти однорукому было бы весьма тяжко. И когда они уже сели в такси, выезжающее на Ленинградский проспект, она взяла дрожащую ладонь Соболева в свою и чуть нахмурилась: — Боишься? Где-то на периферии сознания Ромы мелькнула мысль, что сейчас — замечательный момент для того, чтобы заткнуться. Нет, как оказалось, разговаривать, а не сбегать от проблемы — это невероятно важно, но иногда… иногда просто жизненно необходимо заткнуться, чтобы не сделать близкому человеку, который и без того за тебя переживает, еще больнее. И правда, с его стороны было бы правильнее заверить, что все хорошо, он совсем не переживает… Он ведь и правда так думал, пока отлеживался в больнице. А в итоге все равно кивает. Сам себя изнутри сожрать хочет, а все равно кивает. Потому что «боишься» — это еще мягко сказано. Рома был в абсолютно иррациональном ужасе. — Я не передумаю, — поспешно заверяет Соболев, как будто это могло сделать ситуацию лучше. — Просто… с мамой еще вчера разговаривал. Она явно неладное почувствовала. Больно настойчивым был Рома, который повис с ней на телефоне на несколько часов, по факту, разговаривая ни о чем, но категорически отказываясь прерываться. И сейчас, переплетая пальцы с Дафной, Рома чуть невпопад спрашивает: — Как ты думаешь… она бы меня возненавидела, если бы узнала? А может, уже догадалась… Знает же, что ты моя ведьмочка… И ведь прекрасно же понимал, что Дафна ему скажет. Но было просто так важно… услышать это… — Ром, — мягко отзывается она. — Она бы возненавидела в первую очередь его, если бы узнала, что он причастен к аварии. И я уверена, что она бы поняла меня и мое желание тебя защитить. И ещё… Она же любит тебя. Тебя невозможно не любить, солнышко, я тебе это уже говорила и буду повторять миллионы раз. И укладывает голову ему на плечо, мягко поглаживая большим пальцев его костяшки. Дафна искренне пыталась отвлечь Рому весь путь — ехать-то всего ничего, меньше часа, ведь они выбрали время, максимально далекое от часа пик, но, чувствуя его напряжение, она и сама не могла быть спокойна. Поэтому бывшая Булгакова болтала без умолку обо всем хорошем, что могла вспомнить. Показывала фотографии новых цветов, что мама вырастила в теплице. Смешные видео с собачкой Пупуней, которые они с Соболевым любили ещё с прошлого года. И, конечно же, куда без блога домашнего голубя по имени Опездол? К концу поездки Рома даже заулыбался, что немного подтопило и льдинки тревоги в душе Дафны. Она тут же предложила завести блог Олега-младшего. Но было пора выходить на воздух — такси прибыло в СНТ. И тогда мечтательно-веселый флер растворился в жестокой реальности. Его пальцы в ее руке вновь напряглись, и девушка перехватила их покрепче, шепча всякие любовные глупости. Таксист, конечно, был в ужасе от этой парочки, несмотря на полученные пять тысяч. Алла Евгеньевна встретила их с привычной обворожительной улыбкой. Хотела полезть обниматься, но вовремя вспомнила, что на руках все ещё надеты садовые перчатки, перепачканные в грязи. Засуетилась, заохала, на ходу спрашивая: — А почему Олежка не с вами? — Заболел, — натянуто улыбается Дафна. Ага, как же. — Я ему папин отвар привезу. Оклемается сразу, — продолжает она, пожимая плечами. А мама, тем временем, уже избавилась от перчаток и наконец притянула ребят к себе. Дочь обняла очень аккуратно, чтобы не навредить будущему внуку, а вот Рому в объятиях едва не задушила. Всегда ведь его любила и верила в него. — Мишаня ждёт вас в рабочем кабинете, — уведомляет Алла Евгеньевна. — Но, может, вы сначала пообедаете? Дафне есть не хотелось, нервы ни к черту, и по бледному виду Соболева она догадалась, что тот тоже откажется, поэтому поспешила пойти на опережение: — Нет, мамуль, мы поели дома. Мы пойдем сразу к папе, хорошо? — Конечно, конечно, — и тут вновь подходит к Роме, с материнской лаской касаясь его щеки. — Дорогой, ты ничего не бойся. Понимаю, как это глупо звучит в такой ситуации, но просто знай, что у тебя есть большая семья, в которой тебя очень любят. Роме пришлось часто-часто заморгать, чтобы скрыть то, как предательски поплыл перед глазами силуэт Аллы Евгеньевны. И обычно хорошо подвешенный язык сегодня категорически отказывался работать, потому что все слова пропали. И тогда Рома принялся совершенно невпопад лепетать: — Алла Евгеньевна, а я в подъезде так и не курю! Честное слово! Только иногда чуть-чуть страдаю на подоконнике… Но зато я тут утром нашел чей-то едва живой фикус! И я теперь прям очень хочу его реанимировать… Справедливости ради, талантов к цветоводству у него никогда не было. Но тут вот сердце растопил чей-то выкинутый в подъезд страдалец, который теперь одиноко стоял в гостиной за шторой. Дафне эту красоту Рома еще не показал, но Олегу наказал следить, чтобы Олег-младший его не сожрал. На россказни про болезнь тоже не повелся, потому и заставил Шепса еще утром, до того, как Дафна проснулась, тащить горшок с цветком. Да и вообще… постеснялся бы пиздеть в присутствии профессионального пиздуна. И сейчас, выпросив у Аллы Евгеньевны пару советов, Рома вместе с Дафной направился в дом. И вот едва переступили порог, как-то сразу… пробрало немного. — Иронично, что я думал, что я в кабинете твоего отца окажусь только в виде трупа, а оно в итоге вон как… — начинает было Рома, но тут же осекается, потому что… — Цербер, блять! Здоровенный ротвейлер, в душе мнящий себя бабочкой, уже летел их встречать со второго этажа. И единственное, что успел сообразить Рома — отпихнуть Дафну за себя, чтобы мужественно принять порыв собачьей любви больной рукой. — И я скучал, чудовище ты этакое, я скучал… — уже совсем невпопад лепечет Рома, здоровой рукой почти бесстрашно трепля щекастую морду. А у самого в итоге от того, что Церберу приспичило встать ему на плечи и задеть тем самым гипс, аж слезы брызнули. — Да-а-а, хороший мальчик… А вселенная как будто намекала, что идея с убийством — плохая. Ну… мнительному Роме так казалось. А Дафна только разулыбалась, глядя на любимого человека вновь в родной обстановке. И такая нежность по отношению к Роме сердце затопила. И то, как он перед мамой ее лепетал, и как с псом из возился, хотя тот однажды его и укусил… Все это выдавало в Соболеве натуру чуткого и чудесного человека, что бы он там о себе периодами ни думал. — Так, все, Цербер, — строго заговорила девушка. — А ну-ка фу. И ротвейлер тут же присмирел, сел на пятую точку и почти с обидой посмотрел на младшую хозяйку. Мол, эй, я же всего лишь радуюсь! — Радуйся издалека, подальше от Роминой руки, пожалуйста, — продолжает она так, словно Цербер был способен понять каждое ее слово, а не только интонацию. Тот уж совсем взгрустнул, а Дафна продолжила, обращаясь уже к Соболеву: — Пойдем скорее, пока Бегемот не явился. С ним такой номер не пройдет. И потащила его за собой в подвал. Полотна с демоническими сигилами, тонкие струйки дыма от раскуренных трав, черные свечи, шкафы с разнообразными банками и склянками, диван для отдыха и рабочий алтарь — в родном месте, в котором раньше Дафна была не такой частой гостьей, как Перси, все было стабильно. Как и отец, стоящий к паре спиной у алтаря. — Привет, дети, — хрипло поздоровался он, оборачиваясь. Цепко посмотрел на Соболева несколько долгих мгновений и лишь потом подошел ближе, по-отечески положив ладонь ему на плечо. — Роман, Дафна объяснила мне ситуацию. Я, конечно, и сам чувствую твои сомнения, но я не смею не сказать: если ты не хочешь, мы не будем ничего делать. Право выбора за тобой. И это было настолько странно слышать от привыкшего незамедлительно мстить отца, что опешила даже Дафна. Между прочим… Это означало лишь одно — глубокое уважение Михаила Афанасьевича к Роме. — Хотя я бы и предпочел бы разобраться с тем, кто угрожает моей семье. — Пап… Не убил, а уничтожил, — шепчет пораженная дочь. Зато у Ромы вот слов совсем нет. И он так и замирает, хлопая глазами то на Дафну, то на ее отца. Сказали бы ему буквально годик назад, что Михаил Афанасьевич будет говорить с ним так, он бы в жизни не поверил. Да и… ладно, год назад у него были все шансы помереть еще задолго до того, как его попытается грохнуть родной отец. И вот сейчас Соболев даже выпрямляет плечи. Губу изнутри, правда, все-таки закусывает, но впервые за все время, что они друг друга знают, выдерживает взгляд Михаила Афанасьевича, в глазах которого как будто намертво бесы прописались. — Я тоже хочу защитить свою семью, — отвечает он хоть и тихо, но все равно достаточно уверенно. Как будто с этим отцовским прикосновением Роме передалась крупица уверенности Михаила Афанасьевича. И такое внезапное осознание… родной-то отец после того, как Рома впервые попробовал наркотики, вообще его не трогал. На мгновение он косится на Дафну, а в итоге на едином духу выпаливает почти одними губами: — Это все ради них. И тут же неловко прокашливается, как будто ничего и не было. Улыбается, в итоге продолжая почти что беззаботно: — А еще мы договорились с вашим внуком! Маркуша в знак солидарности с тем, что тоже будет бесов как-нибудь утихомиривать, попытался сломать мне ребро. Я решил, что договорились, да… Может, рассказывать про такое Михаилу Афанасьевичу было немного глупо, но в моменте Рому аж распирало от желания с ним этим поделиться. И Булгаков даже усмехается, вновь хлопая его по плечу. И его вдруг… Такая гордость за этого мальчика распирает. Он помнит его сопляком на наркоте, таскавшим его домашнюю дочурку по клубам, а теперь посмотрите на него — настоящий мужчина. Хоть и с придурью немного. — Рад это слышать, Роман. И я… Рад, что ты находишься рядом с Дафной. Искренне. И все же откашливается, возвращая себе суровый вид — нехер нежничать рядом с бесами. Михаил Афанасьевич отходит обратно к алтарю, заканчивая с последними приготовлениями — в золотой чаше уже пыли сожжены нужные травы, приправленные землей с могилы тезки отца Ромы и излюбленной болотной водой. Великий и ужасный чернокнижник приступает к читке анти-молитв, бормоча их достаточно громко и отчетливо — в большом зеркале, залитом воском свечей, казалось, можно было даже увидеть отражение его вмиг почерневших глаз. Не для кого не секрет, что магия Булгакова сильна. Уж если бы он решил самолично явиться на «Битву», то вынес бы сильнейших, как щенков. И это даже без самодовольства будет сказано. Однако… Кажется, ему подрастала неплохая смена. Речь о Марке, конечно. И атмосфера в подвале стремительно сгущается, пронзая воздух инфернальными тенями. И тут, и там слышится надтреснутое хихиканье, речь на мертвых языках, рычание. Становится то нестерпимо душно, но пронизывающе холодно. — Они здесь, — и даже голос Булгакова звучит отовсюду и ниоткуда одновременно. Он вновь оборачивается к детям, продолжая: — Хорошо, что вы оба здесь. Дафна, ты — маяк. На твой зов придут сильнейшие из адских полков. А ты, Роман… Послужишь откупом. — Па-а-ап, — тянет девушка, закатив глаза. Ее совершенно не пугают его вздувшиеся чернотой вены на руках, шее и лице, но вот то, что он снова прибегает к запугиваниям, пусть и шутливым, почти оскорбляет. — Фигурально выражаясь, — спешит оправдаться отец. — Роман, понадобится твоя кровь. Как родственника жертвы. Это поможет проклятию быть стремительнее, и так он умрет быстро и безболезненно. И Михаил Афанасьевич протягивает ладонь, чтобы Соболев вложил в нее свою, пока в правой его руке блестит отполированным лезвием ритуальный кинжал. На мгновение Рома, и без того растерянный от желания Дафну защищать, но понимающий, что сейчас лезть не надо, опять зависает, тупо пялясь на нож. Просто немного… накатывает. Такой острый еще. Он до сих пор слишком хорошо помнил, как легко кожа расходится под воздействием лезвия. И забавно, что дома как-то повелось… Рома так и не взял с того момента в руки ничего острого. Вообще. Даже бриться приходилось под педантичным надзором Олега. Но вот это вот «быстро и безболезненно» предательски подкупает. Нет, Роме не было именно жалко. Не после того, как он думал, что прощается с Дафной насовсем. И не после того, как она плакала над ним в больнице. Но… Это максимум, который Рома может сделать. После этого… его сыновья совесть должна быть чиста? Отец всегда любил действовать по принципу «око за око, зуб за зуб». А теперь вроде как… сыграло. И поэтому Рома протягивает ладонь, позволяя Михаилу Афанасьевичу ее резануть. Да. Такое же… приятно-жгучее ощущение. От боли Соболев на мгновение жмурится, а потом с наигранной бодростью добавляет: — Ну… откупом быть не больнее, чем вены резать. Хотя сверкающее лезвие его все-таки немного тревожит еще. Булгаков смотрит на него пристально, на пару мгновений даже отвлекаясь от ритуала. Переводит взгляд на запястье протянутой левой руки и замечает. Полоски шрамов. Уже почти побелевших. И прежде он мог бы посчитать подобное признаком слабости, но сейчас… Роме ничего не говорит. Его он слабаком точно больше не считает. — Пап! — Дафна возвращает отца в реальность, кивая на густые капли крови, срывающиеся с раненой ладони на бетонный пол. И чернокнижник отмирает, продолжая читать намол, чуть сжимая руку Соболева в своей. Дочь вслушивается в слова и на третьем круге подстраивается, вступая вместе с Михаилом Афанасьевичем, и параллельно со всей нежностью касается плеча Ромы, чтобы даже в такой ситуации показать: «я рядом, и я люблю тебя». Всего нужно нужно прочесть шесть раз. Их голоса, теперь звучащие в унисон, постепенно тонут в раскатистом, словно гром, рыке. Мелкие бесы услужливо повизгивают по-поросячьи, уступая место адским герцогам, принцам и губернаторам. Марк, и правда, умудрился притянуть почти всю верхушку. Тем не менее, даже они не смеют тронуть Дафну в присутствии Ромы. Обычно падкие на светлые чувства, желающие их замарать, темные сущи опасалась такого рода связи душ. И вдруг содержимое золотой чаши вспыхивает зеленоватым пламенем, шипит, выпуская влагу из могильной земли, а капли крови, вытекающие из раны на ладони Соболева, меняют траекторию. Вместо того, чтобы опадать на пол, они теперь медленно поднимаются вверх — точно голливудский спецэффект. И когда прямо над их головами слышится особенно оглушающий раскат грома, от которого закладывает уши, все вдруг стихает, а пламя само собой тухнет, и даже кровь сворачиваются как по щелчку. — Дело сделано, — уже обычным тоном резюмирует Булгаков. — Вы молодцы, дети. А концу дня твой, Роман, отец погибнет от сердечного приступа. А Дафна обнимает Рому со спины, прижимаясь щекой к его плечу. Живот мешает, конечно, сделать это полноценно, но она все равно пытается быть ближе, чтобы отдать ему как можно больше жизненной силы. У нее после ритуала ее предостаточно — Марк, и правда, напоминал магнит для темной материи. «Дело сделано», — эхом звучит в голове Ромы, — «К концу дня от сердечного приступа». Действительно, почти безболезненная смерть. Быстрая. Где-то он слышал, что люди даже не всегда успевают осознать, что умирают. Все. Скоро… скоро будет спокойно… Но ощущение реальности возвращается не сразу. Рома чувствует себя оглушенным — и не столько из-за раскатов грома или бесовских голосов, сколько из-за того, что действительно… сделал это. И даже не просто рядом постоял. А в настоящий мир его действительно возвращают руки Дафны и ее родная энергия, плавно перетекающая в него. Опять накатывает. Как тогда, когда он выл в кровати, умоляя, чтобы она его так убила. Но сейчас он только накрывает ее ладони своими, поворачивается в пол-оборота и ласково-ласково просит: — Эй, принцесса, я в норме, не трать силы, пожалуйста… Вам нужнее ведь. Даже сейчас, толком еще не осознав произошедшее, Рома все равно в первую очередь думает о них. И так приятно грело душу осознание, что, кажется, Маркуша тут тоже… немного поучаствовал. Больно на него вся местная нечисть слетелась. И только потом Рома снова поднимает глаза на Михаила Афанасьевича. И все лепечет это почти бессвязное «Спасибо», головой понимая, что этого слишком мало, но… У него еще будет шанс отплатить долг. Ведь теперь все будет хорошо. Да?