CHARMED

А Нино все же добралась до психиатра. Было невероятно стремно и стыдно сидеть в очереди, ожидая своего времени приема, и, боже, ей от волнения сковывавшего все внутренности хотелось умереть. Или от параноидальных мыслей о своей смерти. Нино понимала, что это как минимум глупо — переживать из-за сегодняшней сессии с психиатром, ведь тот в первую очередь должен ей помочь, но она не могла найти себе места и сосредоточиться на чём-нибудь другом. Мысли о том, что это всё неправильно и дико, и что раз она обращается к врачам подобного толка, то значит бесповоротно ебнутая, исправно возвращались к ней и не давали покоя. Вообще так странно, что только Нино страдала проблемами с гневом. На самом деле у них в семье никого нельзя было назвать по-настоящему агрессивным — что отец весьма спокойный и миролюбивый мужчина, что мать, милая и веселая хохотушка. И всем детям передалась смесь их характеров в разных пропорциях — одна лишь Нино отличилась. И тут наконец-то назвали её фамилию, прося пройти в кабинет. Желудок был точно скован льдом, ладони то и дело потели, отчего кожаная сумка норовила выскользнуть из неловких рук. Она не понимала, что с ней происходит. Вроде была готова и даже ждала этого момента, однако предвкушение шло в ногу с нарастающим волнением. И когда Гасанова рассказала врачу суть своей проблемы, и упомянула свои недавние срывы, тот заинтересованно уточнил: — Страдаете от неконтролируемых приступов агрессии? А кроме недавних случаев было еще что-то такое же яркое? И вот тут Нино впала в ступор, так быстро подобные ситуации вспомнить не получилось… но одно воспоминание резко ударило в голову Гасановой. *** — Нахуй иди! Как же ты меня уже заколебала! Ну почему ты не можешь меня оставить в покое! — эмоционально заорала чуть ли не на весь дом Нино. Нервы сдавали, а мать лишь усугубляла положение. Господи, как же она устала от неё! — Ты как себе позволяешь с матерью разговаривать! — возмущенно отозвалась Ая Гогиевна, осоловело глядя на дочь. Что они из нее воспитали, раз она может позволить себе такие высказывания в сторону родной матери?! Женщина несдержанно отвесила дочери пощечину, для того чтобы та успокоилась. Нино испуганно схватилась за щеку, но потом страх в ее глазах мгновенно сменился на застилающий пеленой гнев. Ая Гогиевна была уверена, что она четко увидела эту перемену во взгляде дочери. — Сука, еще раз меня тронешь, я тебя переломаю! — низко прорычала Нино, хватая мать за одежду, и эмоционально тряхнула. Женщина на это испуганно отшатнулась и попыталась убрать ее руки. Но дочь не отпускала, а наоборот агрессивно толкнула её, благо сзади оказался диван, на который Ая и шлепнулась удивленно выдохнула. — Нино, Нино, тише прошу, — вытягивая вперед ладони в сдающемся жесте, пробормотала женщина, вжимаясь в диван спиной. А у Нино как переклинило, она с ужасом посмотрела на свои руки хватавшие до этого одежду матери, а потом на её испуганные глаза, и чуть не заревела. — Мам, мам прости пожалуйста. Я не знаю, что на меня нашло, я не хотела, правда, — упав на колени перед матерью сбивчиво зашептала Нино, обнимая её за ноги, — Мам, прошу, прости пожалуйста. А сама мама в этот момент лишь отстраненно гладила дочь по голове. Она поклялась себе, что больше никогда не поднимет руку на детей. *** — Да шлюха ты, потому что ты. Отшила нормального пацана, а сама на следующий день прыгнула в кровать к его другу. Твои родители знают об этом вообще? Или они думают, что ты такая невинная овечка? — возмущенно воскликнула Инна, когда у неё наконец-то появилась возможность остаться с Гасановой наедине. Она её раздражала невозможно — думала что ей все можно, и что не никто за это не осудит. А то, что её уже пол факультета за глаза осуждает и зовет шлюхой, она наверняка не знала. Однако ей пора бы узнать это из первых уст. — Ты берега не попутала? — раздраженно процедила Нино, прижимая знакомую к ближайшей стене. Кажется она была близкой приятельницей одного из её одногруппников. А точнее бывшего парня Гасановой. Оскорбление набатом звучало в голове, заставляя просто выходить из себя. Мышцы непроизвольно сжимались, заставляя рубашку Инны в руках девушки буквально трещать. — Я, — девчонка нарочито весело ткнула себя пальцем в грудь, — Поверь уж я не попутала. Я просто не боюсь сказать правду тебе в лицо. Получу в ответ кулаком? Ну что ж, я пострадала за правду, а тебе должно быть стыдно, что будучи взрослой девушкой, ты решаешь вопросы си— Но договорить девушке не удалось, ведь Нино отвесила ей хлесткую пощечину, от которой голова Инны отлетела в стену, к которой ее прижала Нино. Но на большее она не осмелилась, ведь на подмогу оппонентке прибежали её подружки, которые тут же оттащили её от разъяренной Гасановой. — Ну ты и дура. Правда глаза колет? — процедила ей в лицо одна из подружек Инны, после чего недовольно закатив глаза, увела пострадавшую подальше. А Гасанова даже не считала себя виноватой. Инна получила за то, что посмела оскорбить её, вот и всё. Пусть радуется, что Нино не разошлась и не вьебала ей посильнее. *** И ведь это только самые яркие проявления её бесконтрольной агрессии. А менее заметными сигналами, о том, что у Гасановой есть проблемы с психикой, было её постоянное желание участвовать в потасовках, в которые невольно ввязывался её брат, и вечные угрозы физической расправы всем её недругам. Нино с ужасом осознавала насколько ярко красными были флажки в её поведении. И ведь… ей даже стыдно было вспоминать, что тогда, она не чувствовала себя виноватой. — Ага, значит проблемы с агрессией стали прослеживаться уже с подросткового возраста? — Получается так. Женщина еще очень долго сидела в полнейшей тишине сверля взглядом подушку, которую ей выдал психиатр, чтобы она могла занять руки чем-нибудь. Гасанова, которая прежде чуралась врачей лечащих голову и не верила в то, что ей нужна их помощь, шокировано обдумывало то, как буквально одна сессия, помогла ей хотя бы частично принять, что с ней что-то не так. Надо сказать, что встреча с психиатром оставила на женщине неизгладимое впечатление. — А почему раньше не обращались к специалистам? — поинтересовался доктор, подняв на неё взгляд. — Потому что не осознавала насколько все серьезно. Ага, до того, как не отвернула всех близких людей, не смогла очухаться, что оказывается ведет себя неадекватно. Слезы сами невольно полились из глаз от воспоминаний о последней встрече с Костей, когда он сказал, что изменил свое мнение о Марьяне. — Ну ну, не переживайте, сейчас мы вам пропишем транквилизаторы, и постепенно вам будет становиться лучше. Но помимо препаратов вам нужно будет на регулярной основе приходить на мои сессии. На биологическом уровне ваш показатель агрессии конечно снизится, однако вам нужно будет учиться вести себя по другому, выражать свои чувства и эмоции более экологично — Хорошо… — тихо отозвалась женщина. Она очень надеялась, что все это не зря, и что спустя время она сможет стать нормальным человеком. Может тогда и другие люди потянутся к ней. После психиатр выписал рецепт на необходимые ей транквилизаторы, объяснил что они имеют накопительный эффект, и для того, чтобы таблетки подействовали их нужно пить длительным курсом. Поэтому заехав в ближайшую аптеку Гасанова тут же закупилась нужными лекарствами и даже выпила первую дозу. Как гласила инструкция внутри упаковки, транквилизаторы должны подействовать спустя полчаса, а их действие будет длиться в течении двух-трех часов. Самое то, чтобы обдумать произошедшее на сессии. *** — Ну что, — а Башаров все не теряет настроя, — готовы узнать оценки нашей, пожалуй, самой мирной тройки за последнее время? Финал все ближе, а обнуление баллов сыграло свою роль. И если в первой половине сезона Перси торчала на последних местах из-за пропущенного испытания и в целом не самого удачного прохождения испытаний, то сейчас она с определенным скептицизмом взирала на свое имя, находившееся почти в верху турнирной таблицы. Даже Сашу каким-то образом, блять, обогнала. Если финалистов будет четверо, как обычно бывает в «Битве», у нее даже есть все шансы попасть в финал. В который Перси, блять, вообще-то и не собиралась. И она хмыкает, неловко заправляя прядь волос за ухо, потому что Башаров уже готов объявлять оценки. И Костя от зрителей получает восемь с половиной. И естественно, это вовсе не потому, что Рома перед завершением голосования выкатил пост в формате «Дафна — лучшая, Перси тоже люблю, ставьте им десятки, ну Косте тоже можно, у него баба бешеная, мужик с крыши сигать хотел, поддержите». И она невольно переглядывается с младшей сестрой, не в силах сдержать улыбки. Самой Перси ставят… аж девять и один. У нее, все еще не привыкшей к высоким оценкам от зрителей, даже сердце заколотилось. Ну… смена фамилии тут, конечно, тоже роль сыграла, хах… Но приятно. Приятно, блин. Великая и ужасная чернокнижница подтаяла. А отожгла больше всех Дафна. — Девять целых и восемь десятых, Дафна! — восклицает Башаров, аплодируя ей. — Пока это безоговорочный рекорд! А Перси сгребает сестру в охапку, крепко-крепко обнимая, и саму распирает от радости так, как будто это ей почти десятку вкатили. Но не может удержаться от того, чтобы не зашептать: — Зайди, блин, в тик-ток наконец. Я тебе столько эдитов с тобой и Ромой накидала!.. Потому что их объятия на испытании все-таки успели заснять, и это произвело настоящий фурор в фэндоме. — Хорошо, — хихикает Дафна в ответ. Она и сама успела увидеть пост у легендарной Дарси — кто-то из фанатов из толпы сделал фото того, как она целует Соболева в щеку. Фанбаза ждала объяснений… Но не то что бы они их получат. Хоть когда-то. А Марат уже готовился отправить на испытание новую тройку — Нино, Марьяна и Олег. Дафна обняла мужа у самой машины и мельком враждебно покосилась на Гасанову. Хорошо, что проклятие отца настолько ослабило эту некогда фурию, что теперь она не может представлять угрозы для Олега. — Опять раздельное испытание, — выдыхает она, надув губы. — Надеюсь, тебе не слишком полюбились шаманские практики Марьянки? А то ты с ней уже уже вторую неделю тусуешься, получается… А Олег в ответ шутливо оскаливается, прежде чем поцеловать ее в губы. И как-то невольно по сторонам оглядывается, поражаясь тому, что вокруг как-то… подозрительно тихо. Никакого стихийного бедствия в зоне видимости. — Ну зна-а-а-аешь… — наигранно задумывается Олег, но почти тут же сдается. — Между шаманскими практика и вами я однозначно выбираю свою чуть-чуть бесноватую, но самую прекрасную жену и дурака, который выжрал весь мой кофе. — О-о-ой, про меня шепчетесь? И Рома тут как тут — налетает на них, сгребая обоих в неожиданно крепкие объятия. И весь такой беззаботный, что невольно и самому улыбаться хочется. — Ну ты там это… можешь сильно не торопиться, если что, — вовсю веселится Рома, отлепляясь от Олега с Дафной только на мгновение, потому что зацепился взглядом за подходящую к машине Романову. — Опа, Марьяна, тебе тоже удачи! Идущую следом Гасанову Рома принципиально игнорирует. — Спаси-ибо! — расплывается в очаровательной улыбке Марьяна. — Ты такой милый. И тут же поворачивается к Дафне, подняв руки в примирительном жесте и подмигнув ей: — Просто констатация факта. Я люблю постарше. — О, я этому рада, — хихикает Дафна в ответ. — Потому что если бы было иначе… Она уже успела заметить, как на Рома пялилась любительница красивых молоденьких мальчиков Вера Сотникова, если вдруг они случайно пересекались в Стахеева, и вот та точно феромоны распускать пыталась. Хорошо, что Дафна в Роме уверена. Хотя беситься ей это не мешает. — В общем, да, — выдыхает она и целует Олега уже сама. — Удачи. И звони нам обязательно. *** По дороге на испытание в Рязанской области машина с тремя сильнейшими экстрасенсами останавливается у ночного леса. Кажется, что в нем совсем нет жизни — деревья выглядят переломанными уродцами, не слышно ни птиц, ни насекомых. Но буквально выплывшую первой из автомобиля Марьяну ничего не смутило. — Отличное место, — выносит вердикт Романова, потому что именно здесь она ярче всего чувствует энергию своих духов. Только пальцем помани — покажут и расскажут. Особенно если их привлечь молодым телом. — Нам подходит. Она не хотела тратить на это время сначала. Тем более, они с Олегом уже проводили совместные практики на той неделе. Но в последний момент импульсивная Марьяна изменила свое решение и предложила Шепсу буквально заглянуть в будущее, а он охотно поддержал эту идею. Оставалось лишь одно «но». И Марьяна оборачивается к вылезшей следом Нино. Нино, с которой они могли бы стать подругами… а теперь — буквально соперницы. И Романова выпрямляется даже, когда измученная Булгаковским проклятием Гасанова оказывается рядом, чтобы почти процедить: — Только нужно кое-что прояснить. Ты не хочешь участвовать в моей практике, но собираешься наблюдать. Зачем? Я не цирковая обезьянка, увольте. — Мне просто интересно понаблюдать за твоими практиками. Я не буду мешать тебе, — немного тяжело вздохнув, пояснила Нино. На самом деле у неё было некоторые сомнения по поводу безопасности ритуала, которого собирается проводить Марьяна с Олегом. Как-будто её даже немного волнует сохранность Шепса. А может понимает, что если с ним что-то случится, то крайней останется именно она. А Романова все еще не в восторге. Но… объективных причин выгонять бывшую подругу у нее не нашлось. — Только если ты не будешь мешать. Для проведения ритуала Олега Романова привязывает его к дереву, максимально ограничивая его движения. Клянется, что не страшно — Марьяна усмехается только. И лишь после того, как даже рот Шепса оказывается закрыт веревками, Марьяна приступает к призыву духов. Вручает ему напоследок зубы, предупреждая, чтобы бросил, если вдруг почувствует, что его едят. Но мужа Дафны, бывшей Булгаковой, этим вряд ли напугаешь, верно? У обездвиженного Олега из органов чувств осталось только его экстрасенсорное видение. И именно им погруженная в транс Марьяна просит смотреть. И все идет хорошо. Пока в один момент Романова вдруг не подрывается, не своим голосом шипя требование выходить. А сам Олег, привязанный к дереву, вдруг опасно пошатывается. — Марьяна, он же сейчас упадет! — возмущается Нино и подлетает к Олегу, стягивая с него веревки и придерживая от падения, — Тихо, тихо, держись, — шепчет Нино, а сама еле стоит на ногах, явно не выдерживая вес навалившегося на неё Олега. Она с помощью Марьяны отвязывает Шепса от дерева и помогает ему присесть на бревно неподалеку от костра. Олег приходит в себя только почти через полчаса. И несмотря на то, что рядом горит огонь, а Марьяна продолжает что-то над ним шаманить, как будто бы отдавая свою энергию, его все равно трясет от какого-то замогильного холода. Медиума было этим не испугать. Но ему… страшно, блять. И когда его спрашивают о том, что он видел, Олег с неохотой рассказывает о том, что показали ему духи. И особенно задерживает внимание на парне, похожем на него. Только в спине нож торчит — парень мертвый. — И он говорит: «Беги отсюда, тебе не надо здесь быть». — Мрачный Олег качает головой, запуская руку в волосы. — Блять. Мне домой надо. — Духи любят припугнуть, — задумчиво изрекает Марьяна, но Олег упрямо головой качает. И несмотря на поздний час, ужасно хочется хотя бы позвонить домой. Что-то случится. Только что?.. А вот Нино их как будто не слушает. Жуткие и ужасающие картинки сплетались в один сплошной поток психоделических видений, образованных видимо на фоне косвенного участия в ритуале Романовой, даже если в качестве пассивного зрителя. Но все увиденное формировалось в одну очень некрасивую и яркую картину — смерть Олега. Нино в ужасе затрясла головой, стараясь отогнать наваждение, однако от обыкновенного страха избавиться было не так просто. И вскоре Гасанова резко распахивает глаза, и полным ужаса взглядом смотрит на Олега. Живой. Господи-и-и. Вероятно, это видение получилось именно таким ярким из-за того, что на ее магию больше не воздействовала чужая разрушающая, теперь Нино могла снова четко и ярко видеть какие-то из развилок будущего. — Я видела твою смерть… — немного отрешенно отзывается Гасанова не сводя взгляд с Олега. Но видя смятение в его глазах ведьма тут же тушуется — понимает, что сказала то, о чем стоило промолчать. Это же внегласное правило экстрасенсов— не говорить если видишь смерть человека, ведь он может себя накрутить и сделать только хуже. Нино хмурится, а потом и вовсе уходит в сторону авто, на котором они приехали. Ей нужно побыть с собой наедине. — Ты не умрешь молодым, — твердо возражает Марьяна, провожая позорно сбегающую Гасанову взглядом. Ляпнула, и сразу прячется. — Ты не умрешь молодым. Нож — это не твоя смерть. А Олегу не сразу удается подняться на предательски трясущиеся ноги. Блять. Было почти паническое желание прямо сейчас все бросить и уехать, но… он не может же. Или может? — Нельзя такое людям говорить, — шепчет Олег, чувствуя себя почти оглушенным. — Особенно после практики. Это пиздец. А вот Марьяна, кажется, сохраняет спокойствие сразу за двоих. — Ты и сам знаешь, что не умрешь молодым. — Знаю, — хрипло соглашается Олег. Марьяна предполагает, что Нино его просто «подпугивает», что сама поймала волну паники и сбежала, но Шепс ее почти не слушает. За себя как будто не так страшно. Тем более, он и правда знает, что молодым не умрет. Но мысли сейчас дома, с Дафной, Марком и Ромой, и дурное предчувствие продолжает разрывать грудь. — Я последний пойду на испытание, — коротко предупреждает Олег администратора чуть позже. Если вообще пойдет. *** До этого неважно себя чувствовавшая Нино, даже немного приободрилась, подходя к месту съемок. Будто бы само место питало её своей силой. Илья Ларионов, который в этот раз объяснял задание, почему-то сильно привлек её внимание — по нему было видно, что ему совершенно неуютно именно из-за земли на которой проходили съемки, и возможно в этом крылся ответ на многие вопросы. — Тут ведьмина земля, — вынесла вердикт Нино, обращаясь к наблюдателям, — Скорее всего тут раньше жили женщины, практиковавшие магию, и со временем они оставили сильный след на месте, который мешал обычным, не приспособленным к подобным силам, людям жить. По классике Нино попросила у наблюдателей разрешение для работы с книгой мертвых и принялась вызывать духов. Ощущения были немного непривычными, ведь женщина уже очень давно не практиковала, но… она была рада, что потихоньку все же может возвращаться к магии. Слова сами срываются с её губ — Нино описывает покойных родственников этой семьи, а каждая деталька которую она озвучивает отзывается в душе одной из наблюдательниц. Гасанова чувствует в ней ведьминский потенциал и наиболее сильную связь с родом. Поэтому взяв женщину под руку она пошла к её бывшему дому, где ныне стояли лишь развалины. А там к Нино приходили лишь больше различных деталей о погибших родственниках, которые она озвучивала. — Ну в этом доме колдовали точно, — как-будто завороженная кружа на одном месте, говорила ведьма, — Пойдемте дальше Нино смотрела на пустое поле, а видела там лишь бывшие рабочие дома ведьм, будто бы всю деревню некогда населяли лишь колдовки. И расхаживая по этой пустоши женщина указывала на места, а наблюдатели подтверждали, что там жили по слухам ведьмы. А потом ей стала приходить информация и о смертях, происходивших в этой деревне, которые Нино тоже озвучивала. — Нино, а как смерти происходящие в этой деревне связаны с ведьминой землей? — смятенно поинтересовался нагнавший её Ларионов. — Я пока еще не знаю. Но у меня есть предположение, в котором я хочу убедиться, — продолжая стремительно идти на какой-то понятный только ей зов, отозвалась Гасанова, — Мне сегодня ночью снилась старушка в потрепанной одежде и ярко оранжевом платке на голове… И как будто в подтверждение своих слов Нино видит в домишке прямо по курсу выходящую на крыльцо бабушку. С ярко оранжевым платком на голове. Чуть ли не в припрыжку от радости, что силы возвращаются к ней в полной мере, Гасанова двинулась к этой бабушке на встречу. Как подсказали наблюдатели её зовут Маша. Старушка сначала встретила их всех с негативом — Можно с вами поговорить? — мягко поинтересовалась Нино. — Не пущу, — бабушка Маша, сказала как отрезала. — Говорят деревня вымирает, — не сдавалась Нино. — Уже умерла! На первый взгляд было понятно, что разговор окончен и им всем здесь не рады. Но потом до Нино дошло, что дело все просто в той толпе, которая пришла к дому старушки. Гасанова прогнала всех и попробовала снова завести разговор с бабушкой Машей. — Откуда меня знаете? — скептично поинтересовалась женщина, сверля взглядом непрошенную гостью. — А вы мне сегодня во сне пришли, в оранжевом этом платке своем, — честно призналась Нино, а сама взгляда не могла отвести с старушки. Что-то в ней было такое… родное, животрепещущее. — Люди давно мрут, а они меня клянут, — устало выдохнула Мария, и покачала головой. — Что говорят? — поджав губы, поинтересовалась Нино. Эти сочащиеся болью слова, очень цепляли ведьму, ей теперь было важно поговорить с этой бабулькой не только из-за испытания, но и просто, ради себя. — Да и хорошее, и плохое, — махнула рукой старушка. — Ну в общем как все люди, — Нино понятливо кивнула головой. — Я помру, и больше нет нас, вот таких, — с огромной обидой и усталостью в голосе, ответила бабушка Маша. И почему-то эта бабушка вызывала в Нино какие-то сильные чувства. Живет тут в одиночестве, озлобленная на людей, которые плохими словами её кличут, а сама не сущее зло ведь. И женщина посверлив Нино какое-то время нечитаемым взглядом: — Прогони их, мне есть что тебе сказать, — пробормотала бабушка, почувствовав какую-то острую тоску на душе у пришедшей к ней девчонки. Она прошла вглубь дома, пока сама Гасанова попросила съемочную группу уйти и подождать её в другом месте. А у самой какой-то тремор во всем теле, как будто она должна услышать что-то очень важное. — Так что с этой землей? — поинтересовалась Нино, проходя в глубь домика бабы Маши. Тут все обветшало, поросло слоем пыли. Конечно, на старости лет нет сил ухаживать за домиком. Гасанова вдруг с долей ужаса поняла, что возможно и её ждет подобная участь, если она не поменяет что-то в своем поведении. — Все кто не принимают свой дар, пускают силу свою в землю и она становится ведьминской — А у тебя тоже на душе тяжесть Думаешь, что весь мир против тебя несправедливо? — Как вы… — сначала удивленно спросила Нино, а потом тут же потускнела, согласно кивая головой. Ведьма почувствовала душу другой ведьмы, чего удивляться то. — А потому что по судьбе неверный курс взяла, детонька, — ответила баб Маша, после чего тяжко закашлялась. Видимо курение в столь глубоком возрасте давало о себе знать. Но вдруг женщина взяла Нино за руку и долго смотрела ей в душу своими уставшими и выцветшими глазами. И Гасанова быть может испугалась, если бы сама также не делала с наблюдателями и своими клиентами. Вот так экстрасенсы выглядят со стороны? — Твоя жизнь — тихая и спокойная. А ты её баламутишь назло роду своему. Карма твоя не отработана, вот и наступаешь на одни и те же грабли прошлых жизней. — продолжала рассказывать какие-то свои видения старушка. — Тебе не нужны лишние глаза, чтобы прожить счастливую жизнь. А тщеславие губит твою душу. Нино попыталась вырвать свою руку, но женщина её схватила лишь крепче, чуть ли не мертвой хваткой. — Ты работаешь с родовой системой, а сама бежишь от своего рода. Бежишь от матери, вредишь ей — Я не врежу, а просто не потакаю её желаниям. Если бы она меня не отталкивала раньше… — не согласно покачав головой, отозвалась Гасанова. Их отношения с матерью всегда были не сахар, в один день они могли обниматься и щеки друг другу зацеловывать, а в другой чуть ли не драться. И у Нино были свои причины обижаться на мать, поэтому её искренне раздражали советы разных людей о том, что им надо непременно помириться с маман и наладить отношения. — По-ребячески это, винить всех в своих проблемах. Никогда не думала? — вскинув брови, насмешливо отозвалась бабушка Маша. А Нино вдруг замолкла. Это и вправду было её самой главной проблемой, даже сейчас, оказавшись на самом дне, исключительно из-за своих необдуманных решений, она умудрялась винить в этом всех остальных. — Так так, что-то мы заговорились, — сконфуженно отозвалась Гасанова и принялась покидать чужой дом, под скрипучие смешки старушки. Возвращалась Нино к наблюдателям опустошенная и отрешенная, ведь разговор с местной ведьмой явно выбил ее из колеи — Ну что, что тебе сказала бабушка Маша? — поинтересовался Илья. — Я не могу этого рассказать, мне нужно переварить все услышанное, — сдержанно ответила Гасанова, — Если можно будет, то я бы чуть позже поработала на кладбище ближайшем. — Да, да, конечно, — согласился Ларионов, после чего они с наблюдателями проводили ведьму. *** В итоге Марьяна и Нино приехали на кладбище для консилиума… которого, конечно же не состоялось. Олега, по неизвестной для Гасановой причине не было на месте, Романова была увлечена исключительно своими практиками и ритуалами. — Мне бабушка Маша сказала, что ведьминской земля стала из-за того, что способные к магии не принимали свой дар и он уходил в землю У меня есть предложение забрать все ведьмовское отсюда, чтобы деревня перестала вымирать — Ты будешь с Марьяной вместе колдовать? — поинтересовался ведущий, поглядывая на Романову, стоящую чуть поодаль от них. — Нет, я буду работать сама, — недовольно покачав головой, ответила Гасанова. После тех трипов, что словил Олег от совместной работы с Марьяной, у Нино больше не было особого желания работать с коллегой. Его и не было еще и потому, что отныне они с Романовой вновь исключительно соперницы. Гасанова правда пыталась наладить дружбу с ней, но как только она оступилась Марьяна тут же воспользовалась её слабостью. Например Костю всё пыталась охмурить. От мыслей о Гецати у Нино предательски защемило в сердце, и она, попытавшись сбросить наваждение, вновь заговорила с наблюдателями: — Я могу забрать эту силу, пустить её на свои нужды и блага, — предложила решение проблемы Нино, косо поглядывая на все еще ритуалящую Марьяну. Лишь бы не прицепилась сейчас. — А вас больше не будут беспокоить последствия жизни тут. Наблюдатели с удовольствием согласились на идею Гасановой, поэтому та, быстро собрав свои ритуальные принадлежности, ушла за пределы кладбища, в пустое место, куда бы не доходили свет софитов и шум съемочной группы и принялась за работу. Нино в легком шуме деревьев и травы проводила свой ритуал. Казалось, что это именно то, что нужно ослабшей ведьме в данную секунду, напитаться энергией других практиков, залатать дыры в своей магической защите, сильно потрепанной проклятием отца Булгаковых. Но чем больше силы проходило через ее тело, тем яснее становился разум, и тем чаще женщина возвращалась мыслями к словам бабушки Маши. Твоя жизнь тихая и спокойная. Тебе не нужны лишние глаза, чтобы прожить счастливую жизнь. А тщеславие губит твою душу. Это были знаки от вселенной, что ей не нужна слава? Что ей не нужно внимание зрителей? Может тогда вообще забросить магическую карьеру и заняться семьей? *** Дафне очень не нравилась идея Ромы поехать забрать оставшиеся вещи со старой квартиры, ведь он так и не был там с тех пор, как… резал вены. И день вообще выходил тревожным — уехавший на испытание Олег вдруг позвонил им посреди ночи какой-то максимально странный, но так и не сказал ничего дельного. Просто спросил как дела. А когда жена перезвонила ему с утра, ей и вовсе показалось, будто Шепс что-то скрывает. А теперь Соболев уезжает… Обещал, что всего на час, туда и обратно, но… Останавливало ее от того, чтобы поехать с ним, лишь то, что к ней уже скоро выезжала Перси. Но все равно Дафна чувствовала себя беспокойно. Сидела на кухне хмурая с кружкой нетронутых сливок — в последнее время она поглощала их литрами. Но в итоге так и подорвалась в прихожую, со спины обнимая стоящего перед зеркалом Рому. — Я тебя люблю, — отчего-то она даже почти канючит. — Просто захотела сказать. А Рома от одного только ее тона готов был растаять и вообще никогда в жизни от нее не отходить. Но… у него была очередная воистину наполеоновская идея. — Ну ты чего-о-о-о, моя принцесса? — почти что мурлычет Соболев, разворачиваясь в ее руках, чтобы обнять самому и поцеловать в макушку. — Честное слово, я быстро. Одна нога здесь, другая там. Ты даже соскучиться не успеешь. И вообще… я все равно тебя сильнее люблю. Люблю-люблю-люблю… И щекочет, пока не дожидается хотя бы слабой улыбки. Зацеловывает на прощание, обещая по дороге зайти в магазин, но, естественно, уже через пять секунд забывая, что должен был купить. И так даже лучше. Лишний повод позвонить Дафне. Но уходил из квартиры все равно с тяжелым сердцем. Олег еще, блять, суету навел. Рома слишком хорошо знал этот дохера загадочный тон и туманные вопросы, потому что сам такими фокусами промышлял. Как назло, испытание это было не его, так что оставалось только догадываться, что там у них произошло. К счастью, чтобы выехать со двора, треклятая арка ему не нужна была. Но Рому хватает до момента, как он садится в машину. И… он цепляет телефон к держателю, набирает Дафну и включает громкую связь. Можно было бы видеозвонок, но тогда он будет отвлекаться от дороги на ее прекрасное личико. — Ладно, я уже соскучился! — немедленно сдается с повинной Рома, пока выезжает со двора на дорогу. — Короче, рассказываю. Хочу с той квартиры забрать оставшиеся шмотки, а потом возможно начать ее сдавать. Потому что продавать эту легендарную хату мне жалко, а так считай еще деньги плюсом. Это мне мама идею подкинула. Скажи, круто же? Но сначала вещи заберу. А Дафна так и ходит по прихожей, наматывая локон на указательный палец. У ног бегает весело хрюкающий Олег-младший, напоминающий о том, что его старший тезка пока так и не звонил. — Да, это отличная мысль, — задумчиво тянет она. — Я рада очень, что твоя мама… одумалась. И помогает теперь. А у самой прямо камень на сердце. Тревожно, очень тревожно. Она ставит звонок на громкую связь, чтобы открыть диалог с сестрой и уточнить, через сколько та прибудет — находиться одной сейчас было просто невыносимо. Дафна тяжело вздохнула, подходя о большому арочному окну в гостиной, выходящему на Белорусский вокзал. Жаль, что отсюда не видно двор и дорогу, и она не может посмотреть, как Рома выезжает. — Ты только веди машину осторожнее, — вдруг, сама не зная почему, просит она. — У меня реально плохое предчувствие. Олег не звонит, ты уехал… Я с ума схожу немного, да? Может, это все гормоны… — Ничего ты не с ума сходишь. Мож, бесы опять без меня шалят? Я же теперь сама аккуратность, ты же знаешь, — поспешно заявляет Рома и даже запоздало пристегивается. Ну да. Хорошо, что видеозвонок не включился. — Честное слово, я даже пристегнулся. А Олегу он самолично по башке надает. Если что-то случилось и он не хотел пугать Дафну, можно было хотя бы, блять, Роме и рассказать. Он-то про заварушку с отцом первым делом Шепсу рассказал. А этот… всех извести решил? — Мне так непривычно, что мама рядом, — продолжает Рома. И трепется про все подряд сразу, потому что сам переживает. Не может спокойным быть, когда Дафну гложет что-то. — Она еще к ней просила заехать… но я тогда потом. Не переживай, я… еб твою мать! Он в последний момент успевает крутануть руль, чтобы увернуться от пытавшейся подрезать его тачки. Окна тонированные, черная — все, что Рома успеет разглядеть, прежде чем самому прибавить скорости. Ну нахер. Тем не менее, она не отстает. — Только на дорогу выехал, а все ебланы тут как тут, — ворчит Соболев, но не может перестать коситься на машину в зеркало заднего вида. Ага, джип. Мило. — Но вроде нормально. Но если этот говнюк поцарапал мне мою малышку… А его опять нагоняют. И слишком близко прижимаются к боку, почти тараня. Рома сигналит, но водиле похер — только чуть скорости сбавляет, чтобы остаться позади. У Дафны сердце ухает куда-то вниз, в самые ноги. Она беспокойно мельтешит по гостиной, и домашний поросенок, чувствуя ее настроение, топочет копытцами по паркету следом. — Ром, Ром, что происходит? — и даже голос уже, блять, предательски дрожит. — Ром, езжай домой, пожалуйста! Ее страх за него вдруг словно обретает плоть. И самое ужасное — Дафна понятия не имеет, что делать. Сердце набухает и выплевывает кровь потоками, долбит так, словно ребра вот-вот проломит. — Рома, Ромочка! — Тихо-тихо, милая, я еще тут, — выпаливает Рома, а у самого руки трясутся. Ебанный джип остается сзади, но Соболев все равно даже как-то невольно гнать начинает. Спидометр показывает цифры почти неприличные, но он забивает на возможные штрафы — главное было увеличить расстояние. И все продолжает назад смотреть. Кажется, оторвался — злополучного джипа не видно. Рома шумно выдыхает, крепче вцепляясь в руль. — Все хорошо, — почти клянется он, пытаясь скорее успокоить Дафну, чем себя. — Какой-то уебок на джипе решил повыебываться. Но я вроде… И в мгновение его прошибает догадкой. По спине пробегают мурашки, а сердце начинает биться так, что болят ребра. А может, от того, что он в мгновение почти задыхается от ужаса. У него пиздец какая приметная тачка, ну, объективно. И Рома же ведь видел этот джип. Несколько раз уже. Но значения не придавал — мало ли, каких придурков в Москве встретить можно. Джип появлялся рядом, когда он возил Дафну с Олегом на съемки. Когда катался сам по магазинам. Когда ездил к маме. И значит… Его пасли, блять. Рома заворачивает в нужный поворот, а сам все продолжает головой вертеть. От него не отстали. Конечно же, от него не отстали так просто. И значит… — Даф, — зовет Рома с мольбой, — Даф, милая, моя самая волшебная, я тебя люблю. Я тебя очень люблю. И где ты, сука? Где? Ему сигналят другие водилы, но Рома почти не слышит. Весь во внимание превращается — только бы не пропустить. У него же, блять, навыки экстремального вождения почти до совершенства прокачены. Не зря же даже обдолбанным катался. Где, где, где… — Все будет хорошо, — шепчет Рома почти в лихорадке. Щеки горят, на лбу холодная испарина, и ему одному так… страшно. Сука. Надо было… надо было ее послушать. Надо было дома остаться. Надо было… — Я от тебя никогда никуда не денусь, слышишь? Как бы не пытались помешать, я всегда к тебе вернусь, я… Он ехал по прямой. Проезжал поворот. И именно в этот момент, идеально стыкуясь, все тот же черный джип на полном ходу несется на него. И Рома не успевает выкрутить руль — почти истерический страх его тормозит. А потом — грохот, тупая боль, соленый привкус во рту и… темнота. А в телефоне у Дафны — гудки. Она едва не выранивает трубку из рук, да хочется вообще просто метнуть ее в стену, но… Вместо этого она сама падает на колени. Паника накрывает с головой, воздуха не хватает, перед глазами все расходится невнятными пятнами. Дафна не может дышать. Олег-младший повизгивает, ставит копытца на хозяйку, и она находит его наощупь, прижимает к своей груди и… ревет навзрыд, почти воет на всю квартиру. Нет… Нет, она не может потерять Рому! Только не его! Поросенка ведь ему подарили. И Дафна чмокает его в пятачок, старается взять себя в руки, обещая ничего не понимающему питомцу: — Нет-нет, все будет хорошо, я верну… Верну его домой. Не может же быть слишком поздно?.. Он же обещал ей! Только что обещал! Своими последними словами он клялся ей в любви и в том, что вернется. Нет… Нет, не последними! Дафна с трудом поднимается с пола и, держа руку на животе, с эффектом абсолютно туннельного зрения мчится в спальню к своим куклам — вернее, к той самой, на вибрации Соболева настроенной. И успокаивается немного девушка лишь тогда, когда понимает — жив. Она жмурится, прижимая свою подопечную к груди, перекачивает практически всю свою энергию Роме, пока у самой в глазах темнеть не начинает. Короткими шепотками призывает бесов, что тотчас начинают слюняво облизываться на ее ребенка, но Дафна почти рычит на них, впервые раздавая реальные приказы. Она должна заглянуть немного наперед, должна узнать, где Рома, в какой больнице будет… Вряд ли он успел уехать далеко, скорее всего повезут в Боткинскую, но проверить — не лишнее. И демоны слушаются. Урчат, преклоняя головы, являя такие необходимые ей видения. Сила их с Соболевым любви, пугающей чертей, работает даже на расстоянии. Дафна за него чувствует привкус крови во рту, чувствует ломоту в костях, боль по всему телу… И снова выть хочется. Но нельзя. Нужно бежать. Она даже не помнит, заперла ли входную дверь, когда вылетала в подъезд. Только на ходу написала Перси, что их встреча переносится, что Рома попал в аварию. И пока несется к автобусной остановке на другой стороне Ленинградки — ждать такси не было ни сил, ни времени, хотелось быть в нервном движении — звонит Олегу. Давай же, давай… Возьми трубку. И едва она его голос в динамике слышит, то истерически выпаливает: — Олеж!.. Рома… Рому сейчас в больницу повезут, я посмотрела, я уже еду туда… Это авария… Олеж, мне так страшно… Потому что если что-то случится с Соболевым, Дафна не сможет жить. «Ты умрешь, я умру, помнишь?». А Олег и сам едва равновесие не теряет. И наконец все складывается — почему духи отговаривали его это гребанное испытание проходить, какую смерть обещала ему Нино. Получается… не ему? Блять, нет. Он чувствует — Рома живой. По крайней мере, пока. Но если что-то пойдет не так… Олег разом потеряет их всех. И он нервно запускает руку в волосы, пытаясь чувство прийти, потому что от надрыва в голосе Дафны ему самому плохо становится. Оглядывается на съемочную группу, которая продолжает его ждать, хотя он изначально отказался от прохождения испытания, и приходит к однозначному выводу. К черту испытание. Олег должен быть сейчас со своей семьей. — Я скоро приеду, — обещает он твердо. — Тут три с половиной часа дороги. Напиши, какая больница. Я скоро буду. И сама выдохни, ладно? Все будет хорошо. Дафна уже заскочила в автобус — отсюда как раз ходят до нужной больницы, каких-то десять минут, и она будет на месте… Теперь еле стоит на ногах, но в поручень вцепилась мертвой хваткой. Кивает лихорадочно так, словно Олег может ее видеть. Ей пытаются уступить место, но она даже не замечает. — Боткина… Больница имени Боткина. Бесы мне показали… Я обращалась к ним. Это было быстрее, чем обзванивать. И пока Дафна это тараторит, какая-то бабка, сидящая неподалеку, крестится и пересаживается вперед. Но ей так плевать на все вокруг. Она может думать только о том, как там ее Рома. Ее солнышко, ее самое ценное сокровище. Насколько ему больно и страшно… И что вообще случилось. И тогда мозг прошибает колкая, словно острая льдинка, догадка. — Олеж, это… Это его отец. Это точно он. И я… Сама увидеть не может, но взгляд ее темнеет, и даже в автобусе начинаются внезапные перебои со светом. — Я убью его, — клянется Дафна не своим голосом. — Стой-стой-стой! — К нему бросается одна из администраторов, но Олег едва не отталкивает ее от себя. И вот тут он и сам на мгновение предательски теряется. Надо было дома сидеть. Надо было, как только ему духи знак дали, домой ехать. Как раз бы успел. Успел бы… Он же понимает прекрасно, что это — не пустые слова. Что сейчас Дафна действительно в ярости, а бесы, привлеченные Марком, только эту ярость распаляют в ней сильнее. А единственный, кто мог бы их утихомирить, сейчас лежит в больнице, и… Олег не хочет думать про то, живой ли, какие вообще прогнозы. Все будет хорошо. Потому что каким-то чудом Рома всегда выживает. Не может он покинуть их теперь. — Не делай ничего без меня, слышишь? — Олег хотел бы звучать твердо, но в итоге едва ли не умоляет. И тут же сам прекрасно понимает — сейчас она его просто не услышит. Не услышит, если он сейчас ей будет говорить про то, что они до сих пор не понимают масштабов их с Марком совместных сил, что она сама еще не в полной мере их контролирует, что это может быть опасно для них обоих. И тогда Олег осознанно давит на больное, повторяя уже тверже: — Дождись меня. Не делай ничего одна. Я переживаю. И Рома бы не хотел, чтобы ты рисковала собой. Давай не будем заставлять его переживать, хорошо? Вот это уже мразотно почти. Но Олег надеется, что подействует. — Я сейчас выезжаю. Все будет хорошо, слышишь? А Дафна почти утробно рычит, чем реально пугает ближайших пассажиров. Она не дура, понимает, что Шепс это специально. Но… Черт возьми, он прав. Последнее, чего бы она хотела — сделать Роме хуже. — Моя остановка, — только на выдохе уведомляет она. — Я перезвоню. И, выбежав из автобуса, несется на территорию больницы — а она, блять, огромная. Приходится заставить себя притормозить и сосредоточиться на дыхании — ей снова нужна бесовская помощь. Но ничего… Ничего, поиск конкретного человека на большой территории — все равно что финальное испытание «Битвы», с которым в свое время Дафна справилась блестяще. А сейчас она ищет не незнакомца… Она ищет свой смысл жизни. Потому что времени разбираться с регистратурой нет. И когда ведьма вычисляет нужный корпус, то тут же торопится туда. Уже внутри оказывается, что Дафна умудрилась прибыть не намного позже самой скорой — спасибо чертовщине. А ее еще, суки, пускать к нему не хотят. Сначала вытребывают, кем она ему приходится, потом начинают слишком медленно и вкрадчиво, будто с умалишенной говорят, объяснять, что с Романом Соболевым все в порядке, его как раз загипсовывают… Гипс. Пострадал-таки. И от этой мысли разум Дафны вновь туманится. Она ведет рукой, и демоны послушно скалят пасти, с которым стекают черные вязкие слюни. Несчастной работнице регистратуры корпуса аж кажется, что кто-то зловонно пыхтит ей в затылок, и она взвизгивает, подрываясь со стула. — Если не хотите, чтобы я сказала им «фас»… — невинным тоном обещает Дафна. А женщине даже не хочется знать кому — «им». Она слышит низкое, утробное, инфернальное рычание. — Идите! Второй этаж, двадцать вторая палата… Только, девушка, он без сознания!.. Но Дафна уже не слушает — вряд ли Марку по нраву то, как его матушка почти через ступеньку перепрыгивает, потому что все лифты заняты, но сейчас иначе нельзя. Она почти врывается в двухместную палату, пугая своим присутствием какого-то деда-соседа со сломанной челюстью. Тот подрывается и, хромая, все оглядывается на буйную девушку и покидает палату. А Рома… В кровоподтеках и ссадинах. Лежит в свете люминесцентных ламп, точно ангел. И рука правая вся в гипсе. Дафна осторожно обходит койку с левой стороны и садится прямо на нее, чтобы взять его лицо в свои ладони и, нахмурившись, вкачать в него еще своей энергии. Ещё и ещё. И только тогда Рома начинает жмуриться. Это была борьба настоящая — просто открыть глаза оказалось тем еще испытанием. И блаженная темнота все манила к себе обратно, обещая покой, но… Роме нихера темнота не нравилась больше. Ему к свету хотелось. И сейчас его единственное солнышко, которое светило для него даже тогда, когда он мразью последней был, было рядом. Но если он не откроет глаза, оно погаснуть может. Потому что Рома знает, что она делает. Чувствует, как энергия Дафны перетекает к нему, как она отдает ему почти все силы. Снова. Много уже. А он не может допустить, чтобы ей плохо было. И огромным волевым усилием Рома заставляет себя повернуть голову, чтобы мимолетно коснуться сухими губами ее мягкой ладони. Приоткрывает один глаз, щурится от слишком яркого больничного света и вымученно хрипит: — Много уже… Ты же… тут… Это прекрасный повод воскреснуть… Потому что такое ощущение, что он реально откуда-то из ада выполз. Мысли путались, растекались какой-то кашей, убегая из-под пальцев. И Рома даже не сразу может вспомнить, какого черта он здесь делает, почему правая рука вообще не шевелится, а во рту все еще привкус крови — трется об ее ладонь, почти как кот, ластится, насколько может. И даже улыбку из себя выдавливает. Главное, что Дафна здесь, с ним. А все остальное — гудящая голова, то, что у него все тело ноет, как будто его придавили чем, а перед глазами все плывет… это так уже, мелочи. Ради Дафны он даже храбриться будет. — Я тебя люблю, — бестолково шепчет Рома то, что сейчас казалось самым необходимым сказать. И вот тут Дафна и ломается — вся ее выдержка к черту идет. Она тянется к Соболеву и очень осторожно, совсем невесомо покрывает поцелуями его лицо, пока с ее ресниц на его щеки капают горячие слезы. — И я тебя люблю, — самозабвенно почти хрипит она в ответ. — Люблю, очень сильно люблю, больше всего на свете люблю… И только теперь, когда он говорит с ней, Дафна осознает до конца, что едва не потеряла его снова. И тот момент… Когда он почти прощался с ней. Когда она не знала, что с ним, жив ли, пока не взяла свою куклу. Пока мчалась сюда, напрочь сбивая дыхалку до помутнения в глазах. Все это хлынуло на нее бурным потоком. Дафна рыдала в голос, бережно прижимая Рому к себе. Ее телефон надрывался — наверное, это Олег или Перси, но… у нее нет сил ответить. Ей нужно быть как можно ближе к Соболеву, чувствовать его дыхание и сердцебиение. Знать, что он жив. Что он с ней. — Ром, Рома, я… — и захлебывается в словах сквозь рыдания. — Чудо ты мое, самое восхитительное и прекрасное, что у меня есть, я так испугалась… Я же… Я чуть не умерла сама, когда звонок оборвался, я… Не покидай меня никогда, пожалуйста, никогда… А у Ромы у самого перед глазами все плыть еще сильнее начинает… и он не сразу понимает, что ревет. Почти беззвучно, только горло спазмом сводит и губы трясутся. Или, может, его самого колотит? Потому что вспоминает. И тачку эту, которая пасла его. И собственные попытки сбежать. И это леденящее душу осознание, что он… может не вернуться. К ней. Рома не думал о том, что страшно умирать самому. Страшно, бесспорно, но… Его в ужас привела мысль, что он может… оставить Дафну. Одну. Такую маленькую, нежную, сильную, но одновременно с этим… беззащитную. В ней было столько любви. И он… нужен был ей. И она — ему. Сильнее, чем воздух, чем эта жизнь вся, чем чёрное сердце, которое сейчас так сильно колотится в груди. И от мыслей о том, что вот сейчас их действительно могли разлучить, накрывает его волной почти инфернального ужаса. И эмоций сразу столько — страх, боль… и вина. Вина предательская. Он должен был понять, что не мог… не мог отец его так просто отпустить. Должен был догадаться. Но теперь… он ее так напугал, дурак, так напугал… И сейчас Рома, насколько это возможно, здоровой рукой ее обнять пытается, почти к себе притягивает. И все целует, куда дотягивается — губы сухие, во рту пустыня Сахара, а он от нее никак оторваться не может. — Прости, прости, прости меня, пожалуйста, я… Я так тебя люблю, милая… Я… я ж к тебе… с того света приползу… Прости, я не должен был, я… И вдохнуть-то уже не может. Только вцепляется в Дафну почти намертво, как будто если хоть немного хватку ослабит, ее у него заберут. Почти бездумно гладит ее ладонь, поднимаясь выше, к запястью и дорожкам голубых вен, а всего мало кажется. Всегда мало. А он хотел это разрушить. И теперь Рома знает, что должен сказать. Только тупые слезы грудь еще сильнее сдавливают, и он почти чувствует тяжелый отцовский ботинок на своей шее, надавливающий на его горло, лишающий возможности вдохнуть. И он должен. Должен это сделать. Но… Сука, почему так тяжело? — Даф, — наконец шепчет Рома глухо, — давай мы его убьем? Он не может взвалить это на нее одну. А у нее сердце заходится в очередном приступе адовой долбежки. Она ведь и так собиралась это сделать. Причем совершенно серьезно. Однажды ведь Дафна уже наказывала виновных магически, вот и… Но ей важно, что Рома с ней заодно. Она очень боялась сделать ему хуже, заставить переживать из-за отца… Но, кажется, тот перешел черту даже для родного сына. — Да я весь ад подниму, — обещает она, все гладя его и гладя — по лицу, шее, груди. — Бесы стали меня слушаться. Видимо, даже их напугал мой гнев, когда я поняла, кто и что с тобой сделал. Ром… Он покойник. И снова зацеловывает его губы, щеки, скулы, линию челюсти… — Я убью любого, кто посмеет тронуть тебя, нет, даже подумать о том, чтобы причинить тебе вред… А телефон опять звонит. Дафна сдавленно мычит, крайне нехотя отрываясь от Ромы, чтобы ответить. Уже гораздо спокойнее объясняет Олегу, что с ним всё в порядке, не считая перелома и синяков да царапин, но… У самой-то внутри уже разверзлась адская бездна, через которую тянули свои крючковатые лапы самые темные сущности. Еще она нашла много сообщений от сестры, отписалась о состоянии Соболева и ей. Наверное, стоило обратиться с проклятием к Перси или отцу, но нет. Дафна хочет сама. Она отомстит гребанному уроду за то, что посмел причинить Роме боль. Вскоре приходит и медсестра, уведомляющая, что ему дадут обезболивающее и ближе к ночи уже отпустят домой. Отлично. Как раз Олег успеет приехать. И Дафна, с тупой болью ноющей в сердце, забирается на койку с ногами, сжимаясь в комочек у Ромы под боком. Кладет голову ему на плечо и просто… смотрит на него. Сколько он пережил за этот чертов год? Всего переломали. Она невольно вспоминает, как в первый раз увидела его в синяках после того, как его избил Олег. И… так плохо становится. Казалось бы — тогда она должна была быть благодарна Шепсу, ведь он заступился за нее, вот только… не могла. Дафна не может выдержать страданий Ромы. Помешанная, да. Но любящая до потери пульса. И вот когда Дафна ложится рядом с ним, у Ромы мелькает мысль, что у него как будто разом все болеть перестало. И синяки свежие, и ссадины, и рука сломанная, и даже… сердце. Оно уже давно не такое искалеченное, как раньше, потому что Дафна его своей любовью вылечила. Но сейчас… ему ведь и правда было так страшно. И больно в тот самый момент, когда он валялся в перекореженной машину, находясь на грани между блаженной тьмой и реальностью. Рома, на самом деле, боли всегда боялся ужасно. Вон, даже вены порезать нормально не смог тогда. Но, блять… он бы еще раз прошел через все это дерьмо, через боль, слезы и кровь. Потому что каждая секунда, которую Дафна была рядом с ним, стоила того. Потому что ради нее он бы умер и воскрес обратно. И звезду с неба достал. И все-все бы сделал. Просто… Раньше казалось, что невозможно так любить. Но оказывается, что возможно. С Дафной, ради нее — все возможно. Ведь она — лучшее, что было, есть и будет в его жизни. И тот, кто хотел его этого лишить… Забавно, что раньше это казалось чем-то… кощунственным. Отец все-таки. Но теперь… теперь он не может иначе. — Если ты продолжишь на меня так смотреть, — начинает Рома заговорщическим шепотом, — я опять заплачу, честное слово. И все гладит по волосам, по плечу и талии, хотя левой рукой делать это катастрофически неудобно. Зато ему вполне прекрасно ее целовать. Да и сам факт того, что она рядом… — Будешь с ложечки кормить? — улыбается Рома. — Только… мою малышку жалко. Пиздец. У нас в этой машине столько с тобой было… — Буду конечно, — смешливо фыркает Дафна. — У меня большой опыт. Или не помнишь, как я тебя пьяного и обдолбанного кормила? А машина… Машину, правда, жаль. Самое смешное, что именно на ней Дафна училась водить даже без прав — экстренные ситуации вынуждали. Даже не верится, что у них с Ромой всё теперь спокойно… Между собой, разумеется. Так-то нихера. — Машина — это вторичное, — продолжает она. — Главное, что ты жив. А машину починим. Обязательно. Поноем Олегу… И сама же наконец тихо смеется. Отпустило. На смену страху пришел новый прилив нежности к любимому человеку. И к общим воспоминаниям даже в самые темные их периоды. — А помнишь, как мы ездили в Питер? Мой папа рвал и метал, не хотел отпускать, а мы с тобой на этой машине и свинтили… И традиционно целовались у разводных мостов. Я хочу ещё. Это была настолько спонтанная поездка, что они даже не сняли квартиру — остановились в первом попавшемся отеле. Рома тогда ее почти что выкрал из дома. И это одно из ее самых счастливых воспоминаний. Бары на улице Рубинштейна, неугомонные песни на Невском проспекте, жаркие ночи в номере… Совсем разнежившийся Рома смеется в ответ, даже толком не обратив внимание на мимолетную вспышку боли. Точно. Михаил Афанасьевич угрожал ему геенной огненной, встречей с Люцифером лично и проходом по всем кругам Ада, но Соболев, впервые по-настоящему влюбленный так, что жизни без Дафны представить не мог, даже и не испугался особо. И даже сейчас, от одних только воспоминаний, он расцвел, потому что… он был ее героем. Таблетки в нем героя почти убили. Но… к черту это все. Он проебался однажды, чуть не потеряв все, а теперь зубами грызть готов был, чтобы просто… чтобы остаться вот в этом вот счастье, которое обрел сейчас. Благодаря ей. — Ты знаешь, я хоть и не в год Дракона родился, но я ужасно люблю красть прекрасных принцесс, — шепчет Рома, не переставая улыбаться. Как будто и не помер чуть только что. Но с Дафной все плохое забывалось. — Но во второй раз в Питер неинтересно. Я придумаю что-нибудь покруче. И когда ты меньше всего этого будешь ожидать. Так-то он себя раньше романтиком вообще не считал, предпочитая не отдавать, а скорее бесконтрольно забирать. Но отношения с Дафной раскрыли в нем слишком много новых граней, и вот оказывается, что вчерашний мудак может любить так, что готов ей всего себя отдать. И душу, и сердце, и мысли. То есть… уже отдал. — А я помню, как мы тогда на балконе сидели… Когда еще небо такое прямо звездное было, помнишь? И ты пищала, что такие звезды яркие, а я тебе поддакивал… — И Рома, все не переставая светиться, признается: — Но я на самом деле вообще не на звезды смотрел. Сидел, любовался твоими родинками на спине, и у меня свои звезды были. Красивее тех, что на небе, в миллион раз. — У него же правда одна из любимых вещей до сих пор — это ее родинки в созвездия соединять. — И я вот тогда и подумал… ну какое к черту небо, когда у меня ты есть? И ничего прекраснее тебя в этом мире просто нет. — Ро-о-ом, — тянет Дафна, вновь едва не плача. — Нет, все-таки кое-что прекраснее есть. Это ты. И она тоже смеется, вновь его зацеловывая. Иногда они были как старая женатая пара со своим: «ты лучшая», «нет ты»; «ты съешь последний кусочек», «нет, ты»; «я тебя люблю сильнее», «нет, я»… И ведь каждый искренне считает себя правым, поэтому хрен переспоришь. И ведь даже… в самые мрачные периоды их отношений Дафна всегда знала, что рано или поздно к нему вернется. Даже тогда, когда Олег появился, она, оставаясь наедине с собой, слушала плейлисты, которые они с Ромой вместе составляли, залезала в его аудиозаписи, которые были только для нее открыты, и очень много плакала. Они прошли очень длинный путь. И он был для нее первым во всем: первый поцелуй, первый секс, первая любовь. И так навсегда для нее самым-самым лучшим и будет. Не в обиду второму мужу. Просто… такая любовь способна покорять галактики. — Поверить не могу, что мы едва все не разрушили, — выдыхает Дафна ему в губы и в глаза смотрит так проникновенно. — Я жить без тебя не хочу. — Потому что дураки, — выносит Рома почти философский вердикт. — А я так вообще долбоеб. И все равно, знаешь… вот столько пытался. И отпустить сам, и из твоей жизни уйти. Потому что реально думал, что без меня тебе лучше будет. А в итоге думаю… какой же, блять, херней-то занимался. Даже абсурдным кажется просто об этом говорить. Думать, что вообще был хоть какой-то шанс на жизнь без Дафны. Жизнь без Дафны — это же этот… алогизм, вот. Но самое… такое… приятно греющее душу — это то, что алогизм у них получился взаимный. — Вот казалось бы, ну такая очевидная тема. Мне без тебя — вообще никак, тебе без меня — тоже. А мы тупили столько. Отрицали… Ну говорю же, дураки. — И как-то машинально даже накручивает прядь ее волос на палец. Вроде рядом совсем лежит, а хочется еще ближе. — Но мы еще наверстаем. Вот столько времени старательно думу думали, а теперь… А теперь все будет хорошо. То есть, оно уже хорошо, но будет еще лучше. Хер нас кто-нибудь друг от друга отлепит. Не позволю. И выдыхает устало, уткнувшись носом в ее волосы. И хорошо так внутри. Спокойно. Без Дафны он как будто сгорал медленно, мучительно. А теперь внутри — штиль и любви столько, что другим чувствам и места нет. — Чет я это… кажись, головой приложился все-таки, — отшучивается Рома. — Прости меня… За все то, что делал. А я все равно много плохого делал. Но… ты от масштабов моей любви взвоешь, я тебе обещаю. Потому что я так никого никогда не любил. И не буду любить. Но тут же исправляет сам себя. Потому что ответ приходит быстро. — Только если Марка и… ну, дочь нашу. Но сердце мое все равно у тебя одной. Дафна улыбается, вновь по лицу его гладит. Оставляет поцелуй на скуле. Аккуратно, чтобы не задеть ссадину рядом. — А я всегда в тебе только лучшее видела, даже когда нравилось тебе мудаком быть. Я же видела… Что ты хороший, добрый, чуткий, любящий человек. Просто… Много плохого с тобой было. Травмировало многое. И я всегда больше всего мечтала все эти раны залечить. Знаешь, как в монологе у Ланы Дель Рей: «Он разрывался между тем, чтобы быть хорошим, и всеми теми возможностями, что давала жизнь такому потрясающему мужчине, как он». Ты — любовь всей моей жизни, Ром. И вновь утягивает его в поцелуй, полный искреннего трепета. Скоро будет три года, как они вместе. И идиоты те, кто считают, что любовь столько и живет — любовь Дафны с Ромой расцветает по новой с каждым новым кругом. Спустя три часа за ними, как и обещал, приезжает Олег. И, слава богу, медсестра тоже выполняет свое обещание — ближе к ночи Рому уже можно забрать домой. *** *** На съемки в готический зал Гасанова ехала в весьма смешанных чувствах. Вроде как испытание она прошла очень даже не плохо, рассказала много фактов о семье наблюдателей, провела ритуал, который должен был помочь деревне перестать вымирать. Но внутренняя чуйка подсказывала, что высокие баллы Нино точно не получит. От коллег уж это можно гарантировать. Однако в съемочный павильон она входила все-таки на легке, потому что свое обещание Надежда Эдуардовна все же сдержала. И спустя некоторое время женщина начала чувствовать себя гораздо лучше, хоть еще и не до конца восстановилась. Нино даже нашла в себе силы улыбнуться, когда Башаров зашел в готический зал. — Ну что дорогие экстрасенсы, очередная тройка вернулась с испытания. — неизменно широко улыбаясь заявил Марат, — Однако вашему испытанию предшествовал весьма загадочный ритуал. Марьяна, для чего вы предложили Олегу такой ритуал? — Я предложила Олегу возможность увидеть то, что будет в будущем — он согласился. Здесь не было сакрального умысла, — пожимает плечами Марьяна, пребывавшая сегодня в более чем благостном расположении духа. — Мне нравится, что у Олега нет закостенелости во взглядах, которая свойственна многим из здесь присутствующих. И паранойи. И не может не скосить взгляд на Гасанову, побег которой после ритуала считала все еще позорным. Как и слова, предшествующие этому. — И мне помогло, на самом деле, — вклинивается Олег, заранее лишая ведущего возможности поужасаться тому, что он отказался на этом испытании. — Духи дали четко понять, что меня на испытании быть не должно было. Но… я это поздно понял. — Ага, зато еще метафорический нож в спину получил, — внезапно поддакивает Перси. А сама стояла, приобнимая сестру за плечи — на всякий случай. — Мне про предсказание смерти особенно понравилось. — А мне как понравилось, — процедила Дафна, сверля Нино взглядом. Мало того, что она едва не потеряла Рому, так ещё и, оказывается, в это время где-то в Рязанской области трясло от ужаса Олега. И ведь не только из-за ритуала явно. Из-за этих слов. Внутри у Дафны клокотала бушующая инфернальным пламенем ярость, которую питали облепившие со всех сторон демоны. Они злобно хихикали, подначивали, шептали в оба уха, заставляя глаза почти чернеть, когда девушка заговорила: — Нино, скажи, ты дура? Мне плевать, что ты там сама увидела. Ты могла чисто по-человечески промолчать. Ты знаешь, что Олега дома ждёт беременная жена. То-то Шепс явно не хотел, чтобы она смотрела материалы с выпуска, что пришли всем экстрасенсам на следующее утро. И он был прав. Дафну подгоняли бесы, буквально толкали в спину, заставляя распаляться все сильнее, изливаться на Гасанову раскаленной магмой из самого жерла магического безумия. Шепот, щекочущий барабанные перепонки, переходил в лающий хрип, почти в крик. Дафна выступила вперед. Перед глазами за красной пеленой так и стояла картина растерянного лица Олега, когда он услышал предсказание своей смерти. И будто этого было недостаточно — черти подкидывали видения с абсолютно беспомощным Ромой, сидящим сейчас в одиночестве дома. В аварии, конечно, Гасанова не виновата, но силам зла на это плевать — она давят, давят и давят на хрупкую психику, желая проломить ее подобно яичной скорлупе. — Я всегда считала тебя разумной женщиной, — продолжала молодая ведьма. — Но это все выходит за рамки. Сначала ты бьешь мою сестру, потом не следишь за языком с мужем… Чернота зрачков почти полностью поглотила собой радужки. И в этот момент бесы, ощутив некий щелчок внутри Дафны, срываются с цепи — мчатся точно в сторону Нино, вгрызаясь ей в глотку. Без крови, но этого достаточно, чтобы женщина лишилась кислорода. А Нино вдруг почувствовала как ей становится трудней дышать. Она судорожно пытается сделать вдох, но горло как-будто сжимают чужие когтистые лапы. Демонические. Стремительно бледнеющая женщина перевела беспомощный взгляд на пылающую гневом Дафну и непроизвольно схватилась за горло. Горло которое просто адски болело и по ощущениям рвалось под натиском инфернальных когтей. — Отпусти, пожалуйста, — бессильно прошептала Гасанова, чувствуя как у неё начинает кружиться голова и темнеть в глазах от боли, — Дафна, прошу отпусти, — даже не ощущая как на её глазах выступают слезы, молила Нино. Она перевела затравленный взгляд ей за спину и столкнулась с испуганными взглядами Надежды Эдуардовны и Кости, и явно ликующими Сашей и Перси. Но девушка не слышала. Не могла услышать. В ушах стоял перманентный звон, и даже на кончиках пальцев начало трещать электричество — все осветительные приборы и камеры начали разом сбоить. — Что происходит? — у Башарова аж голос повысился от страха. И тогда Череватый почти срывается с места, перед этим бросив взгляд на побледневшего и явно растерянного Олега. Влад в пару широких шагов оказался около Дафны и взял ее за плечи — Булгаковские бесы кусали его пальцы, желая отогнать, но он тоже не лыком сшит. Знает, как нечистых укрощать. Хотя, признаться, сейчас даже Толик ахуел — ни у кого из присутствующих не хватило бы способностей, чтобы усмирить этих демонов. Поэтому Влад сейчас действовал чисто по-человечески. На правах лучшего друга. — Дыши, давай, Дафнюшка, дыши, дыши, вот так… — Я не могу, — кое-как выдавила она из себя в ответ. — Все ты можешь, вон, какая сильная, — усмехается Череватый. — Я сейчас не за Нино прошу, а о тебе беспокоюсь, глупая. Не давай им столько власти. Во вчерашней переписке Дафна успела рассказать ему о произошедшем с Ромой, и теперь он прекрасно понимал, почему бесы сорвались и завладели ее разумом. Но Соболева, единственного, кто мог их прогнать, здесь не было. Но был один способ… экспериментальный. Влад вдруг обнимает Дафну, прижимает к себе, чтобы проще было зашептать на ухо так, чтобы никто не услышал: — Подумай о своем Ромашке, давай. Хорошо ему будет, если адская нечисть тебя поглотит? Давай, малышка, дыши. И эти слова на бесов действуют как плеть. Они хлещут их по спинам, заставляя взвыть и отступить от Нино. Влад прикладывает ладонь ко лбу Дафны, проверяя на жар — температура не поднялась, но ледяная испарина проступила. Но с ней все в порядке. Теперь — да. Череватый передает успокоившуюся ведьму в руки Олега и Перси. — Извини, — рассеянно бросает Дафна Гасановой. И как только она с хрипом сделала глубокий вдох, женщина почувствовала как слезы просто градом катятся из её глаз, а она сама падает на колени. Еще пару секунд пытаясь прийти в чувство, Нино сидит на полу готического зала, пока казалось бы единственный обеспокоенный Марат пытается спросить её о самочувствии. А потом, чтобы уж до конца не позорится и не заливаться тут слезами, ведьма подрывается, и не обращая ни на кого внимания стремительно покинула готический зал. Ее только что, чуть не задушили от злости, а она еще должна была там продолжать спокойно стоять? Хотелось просто забиться в туалете и в голос разреветься. Становилось еще поганее от мысли, что теперь за ней уже точно никто не пойдет. Никому нахер не нужно её успокаивать — большинство из присутствующих еще и будут упиваться ее слабостью. Гасанова вообще стала очень слабая, слабая в первую очередь морально. Раньше ей казалось, что одиночество питает её силы, помогает ей быть продуктивнее, но теперь, когда она осталась действительно одна, женщина поняла, насколько сильно она ошибалась. Насколько сильно ей плохо, без любимого человека рядом. Нино как-будто с каждой своей мыслью все сильнее добивала себя, поэтому лишь перешагнув порог уборной, она зашлась в громких рыданиях. Вероятно именно физическое воздействие в её сторону её надломило. Секундный страх смерти, да. Женщина сползла по стене, усевшись на пол. Возможно это совсем негигиенично, но в данный момент ей было совершенно плевать. «Королева драмы, блять» презрительно звучал в голове голос разума. Может быть и так, может и королева драмы. Говорят же, нельзя сдерживать эмоции, ведь это может сделать еще хуже А ведь когда-то она сама говорила, что ее раздражают чужие слезы, что её бесит, когда люди устраивают показушные истерики. «В чем проблема поплакать дома?». Дура токсичная. Получила откат от Вселенной сполна. А в готзале все, действительно, столпились вокруг Дафны. Влад все еще проверял ее состояние, беспокойно глядя в глаза, касался ее рук, впитывая в себя остатки бесноватой черноты. Даже Саша подошел к ней, хотя прихуел с новых способностей невестки нехило. Пытался клоунить и как-то разрядить обстановку — заранее предположил, что Марк, когда вырастет, разнесет всю «Битву Экстрасенсов». Явно же в Михаила Афанасьевича пошел. Костя тоже не остался в стороне. Проверял пульс Дафны, но, кажется, она уже, действительно, пришла в себя. И тогда Надежда Эдуардовна тихо попросила его: — Костечка, может, сходишь?.. За Нино, разумеется. Он… и сам думал об этом. Но что-то продолжало его тормозить, и тогда его бывшая ученица, явно превзошедшая учителя, подала голос: — Да, сходи. Я… не специально это. Не то что бы Дафне стало жалко Гасанову. Просто… Скорее, стыдно за себя. Она никогда не была агрессивным человеком. И хоть в этой вспышке и были повинны бесы, все равно было… не по себе. И тогда… Гецати, тяжело выдохнув, выходит из готического зала. Идет на пульсацию чужой разбитой энергии. И как раз за дверью туалета послышались надрывные рыдания. Костя постучал по двери деликатно, но потом сразу же вошел, не дождавшись ответа. Посмотрел на сидящую на полу Гасанову и… как-то даже завис. Протянул ей руку. — Нино, тише. Вставай. Все хорошо, Дафна это сделала не намеренно. И когда Гасанова увидела пришедшего за ней Костю, ей захотелось разрыдаться просто от счастья. Значит ему было еще не полностью все равно на неё. Но женщина старается взять себя в руки, и вытирает слезы с щек. — Я понимаю, что она не специально. Я просто так испугалась, — тихо всхлипывая, возмущается Гасанова. А у самой в груди щемит от обиды и несправедливости. Одна Надя была на её стороне, и та отхватила себе такой откат, что теперь стороной обходит Нино. — Наверно что-то подобное испытала Персефона, когда я на неё набросилась, — сокрушенно отозвалась женщина, пытаясь окончательно прийти в себя. А потом приняв помощь несдержанно налетела на него с объятиями… просто не могла держать себя в руках. И Костя утешающе гладит ее по спине, не отталкивая. — Все, все, спокойно. Все позади, — шепчет он. Но все же его немного порадовало то, что Нино, кажется, искренне раскаивается в том, что сделала с Перси. Он не был рад ее страданиям, конечно, нет. Не такой Гецати человек. Но ему претила мысль о том, что Гасанова могла жалеть только о том, что похерила их отношения, а не о том, что изуродовала юную девушку. Поэтому сейчас его голос звучал даже мягко. — Все, не плачь. — Кость… я тебя люблю, очень сильно, — вкрадчиво шепчет Нино, стараясь прижаться ближе к мужчине. — Могу я?.. И тогда Нино, на секунду ощутившая какую-то взаимность от Кости, решила воспользоваться этим моментом и ласково прильнув к мужчине, попыталась мягко его поцеловать. Сука она так скучала по нему, по его прикосновениям, поцелуям, и сейчас, когда у неё выдалась возможность снова ощутить то спокойствие и умиротворение, которое она испытывала рядом с Гецати, она не может его упустить. Она ведь понимала, что сейчас своим поведением могла сделать только хуже, своей прилипчивостью она могла начать его раздражать. Но Нино не могла ничего с собой поделать, чувство вины сжирало изнутри, казалось, что она готова была практически на что угодно, лишь бы Костя простил её. — Нино… нет. Он делает шаг назад, отстраняя ее от себя — даже руки отводит, чтобы не обнимала. Потому что он… Ну ничего не почувствовал от этого ее порыва. Слишком рано. — Я пришел за тобой, потому что меня попросили, — отсекает Гецати и, осознавая, что это может звучать жестоко, добавляет: — И поддержать чисто по-человечески. Но между нами ничего нет. Извини. Проводит рукой по волосам, устало прикрывая глаза. — Нас ждут. Нужно закончить съемку. А вот было больно, это было пиздецки больно. Когда человек, которого ты любишь всем сердцем тебя отталкивает раз за разом кажется, что частичка души внутри умирает. И теперь, только что успокоившаяся Нино, готова была залиться слезами вновь. Она настолько проебалась, да. Она конченная тварь, которая отвернула от себя всех, как оказалось дорогих ей людей. Нино слишком торопится, надеясь, что Костя её простит. Женщина смотрит на его еще несколько секунд, а потом подавлено бросает: — Ты иди, я сейчас догоню, — не может она просто так выйти к остальным после такого. Ей нужно продышаться, успокоиться. Может ей действительно стоит просто принять, что она испоганила собственную жизнь неосторожными действиями? Уехать во Владикавказ со своим женишком, начать жить так, как всегда хотела её мама? Все равно в медиа пространстве её поступок не забудут, а от позора она никогда не отмоется, она же не мужчина, вроде Башарова, которому его проебы прощают. А Косте… Косте Нино теперь не нужна, слишком уж она разочаровала его. Да и к тому же, про принять, что она явно неидеальная жена… Явно не самый лучший вариант, а Гецати точно найдет себе кого-то получше. Такого мужчину с руками и ногами отхватят. Но от этой мысли хотелось отойти в мир иной точно. Может правда уже с собой что-нибудь сделать? Правда… её уже никто не попытается спасти. Подумают, что внимание решила привлечь и все. Отвратительно, отвратительно, отвратительно.