CHARMED

Михаил Афанасьевич еле досмотрел новый выпуск до конца — его жене Алле то и дело приходилось в беспокойстве сжимать его ладонь в своей, когда он в очередной раз стискивал челюсти. Все началось с того, что он увидел Перси. Свою малышку Персефону, уничтоженную морально и физически. Он мог бы разозлиться, что никто не рассказал ему о случившемся, что ему пришлось узнать о травме дочери через телевизор, но… Сейчас не это главное. Сейчас Булгаков смотрел на лицо Нино Гасановой, мелькающее на экране, и его личные бесы уже начинали водить предвкушающие хороводы по комнате — они всегда очень тонко чувствовали гнев своего укротителя. И сейчас Михаил Афанасьевич реально в бешенстве. И это мелочи по сравнению с тем, какое презрение он испытывал к Соболеву на свадьбе Дафны — то было лишь желание проучить гадливого мальчишку, а что касается Гасановой… Ее Булгаков собирался уничтожить. Медленно и очень мучительно. Тем более, что гаденыш Рома, который тоже засветился в выпуске в самой неожиданной роли, вдруг… даже не так раздражал. По крайней мере, его перепуганное выражение лица всякий раз, когда Дафне становилось плохо, говорило о многом. Этого, конечно, недостаточно, чтобы заслужить уважение великого и ужасного Булгакова, но желание прихлопнуть мальчонку, как назойливую муху, пропало. — Миш? — с тревогой позвала Алла Евгеньевна, когда муж поднялся с дивана, направляясь в свой рабочий подвал. — Что ты будешь делать? — Не спорь, золото мое, — мягко, но и строго одновременно откликается Михаил Афанасьевич через плечо. — Так нужно. И впервые за долгое время она даже с ним согласна. А бесы, хрипя и свистя, оравой тянутся за ним вниз, готовые выполнять самые жестокие поручения. *** Утро начиналось не с кофе. И даже не с энергетика. Рома как раз не спал — подскочил раньше всех, но, зажатый между Дафной и Олегом, откровенно ленился встать и бездумно листал ленту инстаграма. Подписчиков с момента выхода выпуска значительно прибавилось, а новоиспеченные фанатки строили теории, какого фига девяносто процентов его постов — это Дафна, жена Олега Шепса. Ну… это они еще не знали, что у Ромы не только на жену, но и на самого Олега кое-какие претензии имелись. И он уже реально собирался сфоткать этих двоих спящими и выложить в сторис, чтобы ужасно озадачить фанаток, как вдруг… раздался звонок. Хорошо, что на беззвучном. Вообще, ну, он мог не брать. Даже не так, он должен был не брать. Но какого-то черта Рома все равно сполз с кровати и направился на кухню. Ну да, это рефлекс почти. Он же даже в край обдолбанный, бухой и в целом невменяемый всегда стабильно отвечал на звонки отца. И сейчас трубку взял почти мгновенно, вместо приветствия услышав традиционное: — Тебе совсем жить надоело, щенок? — И тебе привет, бать, — деланно невозмутимо откликается Рома. Немного подумав, правда, в последний момент сворачивает в гостиную — там и любимый подоконник, и Дафна ругается, когда он курит на кухне. А курить уже хочется, стоило только отцу открыть рот. — Где я успел опять проебаться? Я же даже с твоей хаты свалил, не придерешься… — Я видел фотографии с этой свадьбы. И твою рожу в телевизоре. — Ты так внимательно следишь за моей жизнью, мне приятно, — продолжает Рома, а у самого неприятно засосало под ложечкой. Сердце тревожно забилось, стремясь проломить ребра — он слишком хорошо знает этот тон. И все же, продолжает робкие попытки отбиться: — Ты же меня сам с работы выгнал и карты заблокировал. Мне надо было хоть на что-то жить. — Либо ты сам уходишь с этого шарлатанского шоу и прекращаешь позорить мою фамилию, либо мы будем говорить по-другому. И вот этот тон он хорошо знал. Рома открывает форточку, забирается на любимый подоконник и далеко не с первого раза зажигает сигарету. Горло сдавливает тупым ужасом — он кашляет, как малолетка, пытаясь затянуться. — По-другому — это как? — интересуется Рома, сам не зная — то ли выебывается, как дохуя крутой, то ли сам себе могилу копает сейчас. Потому что, на самом деле, все его страхи, фобии и паранойи меркли перед его же отцом. Потому что он-то мог причинить вред реальный. У них никогда хороших отношений и не было — отец скорее его терпел и делал все, чтобы неудавшийся наследник не слишком вредил безукоризненной репутации звездного адвоката Соболева. А теперь просто все дошло до точки кипения. Ожидалось-то, наверное, что Рома, оставшись без поддержки родителей, быстренько сторчится в одиночестве и больше не будет им мешать, а он вон чего… в телевизоре светится… стал счастливым… ну и, в конце концов, просто живет… — Тебя — в любую психушку. Из которой, поверь мне, ты никогда не выйдешь. Там и сгниешь, щенок. — Ага, — рассеянно откликается Рома. Ну, тут неоригинально, на самом деле. — Это все? — Не забывай, с кем говоришь. — Ну как же тут не забыть, Дмитрий Валентинович Соболев, надежда всей российской юриспруденции. — И вот сейчас Рома уже язвил не потому, что смелый до пизды. Нет, это просто защитная реакция — от страха либо рыдать, либо дерзить. Но если бы разревелся, отца бы понесло еще хлеще. — Думаешь, будет так сложно сфабриковать какое-нибудь дело против Шепса? Проще простого. На всю жизнь сядет. — Не смей… — Или против этой… Персефоны, правильно? Неуплата налогов, работа с бесами… тут или тюрьма, или психушка, сам выбирай. — Ты… Его колотило. Потому что Рома прекрасно знал, чем он добьет его в последнюю очередь. Дафна же сама сказала об этом в прямом эфире. Да и… если он и про свадьбу инфу нашел, то про беременность было даже проще. — Как думаешь, Дафна будет так же сильно защищать тебя, если потеряет ребенка? — Я тебя убью, — хрипит Рома, почти задыхаясь. Голову разрывало от боли, сердце билось, ломая ребра, а его самого блядски колотило от одной только мысли, что… что… — Я тебя убью. Ты ее не тронешь. Ты не посмеешь ее тронуть! — А ты даже не узнаешь, когда я это сделаю, — цедит Дмитрий Валентинович в ответ. — Мои люди везде, это тебе известно. Сука. Сука, сука, сука!.. — Однако… к сожалению, ты все еще мой сын. Поэтому я буду милостив. У тебя будет три недели на то, чтобы исчезнуть из страны, будто тебя и не существовало. Но не испытывай мое терпение, Роман. Чем скорее ты это сделаешь, тем больше шансов у твоих близких на нормальную жизнь. Не стоит заставлять меня ждать. И гудки. Наверное, таким оглушенным он не чувствовал себя даже тогда, когда его пиздили старые друзья. Так и не докуренная сигарета летит в форточку. Телефон летит на пол. Рома притягивает к себе колени, обнимает их… но даже разреветься, блять, не может. Он должен был догадаться. Должен был понять, что одним своим нахождением рядом с Дафной, Олегом и Марком автоматически подвергает их риску. Выполз, блять, в телевизор. Возомнил о себе что-то. Что жить нормально может. А получается, что… не может. А у Дафны уже рефлекс — она не может не подскочить, когда на секунду сонно разлепляет веки и не обнаруживает рядом Рому. Она отрывисто выдыхает, невесомо целует спящего Олега и выползает из-под одеяла. Сейчас идти можно на запах табачного дыма — и чего ж Соболев так балкон игнорирует? Но Дафна не собирается на него ворчать, только не сейчас, когда входит в гостиную и видит его таким подавленным. Она тихо подходит к нему и запускает пальцы ему в волосы. — Эй, солнышко… Что такое? Что тебя расстроило? Рома едва не подскакивает, неосознанно увернувшись от прикосновения. Только потом расслабляется, понимая, что это просто Дафна. Дафна, которую он опять подвел. Рома шумно выдыхает, ластится под ее руку, как большой кот, и виновато тянет: — Извини. Просто… кошмар ебучий. Не хотел вас будить. Кошмар наяву, блять. Просто… как он мог ей это сказать? «Извини, но я опять руиню твою жизнь просто потому, что я еблан»? Горло дерет. Хочется разреветься, а не может. Нет. Должен же он… хоть что-то придумать… — Ну иди сюда, — выдыхает Дафна, подходя ближе, чтобы обнять. — Кошмары закончатся. Обязательно. Она реально все для этого сделает. *** В зеркало Персефона взглянула впервые с момента, как проехалась лицом по кирпичной кладке. Справедливости ради, надо было уже выезжать на гребанные съемки. А оттуда уже — на первое испытание в этой половине сезона. Хорошо, что с Сашей. Плохо, что с ебанной Нино. У нее беззвучная истерика начиналась, стоило только увидеть Гасанову. А ехать с ней в одной машине… проходить одно испытание… консилиум… И все это — с вот такой вот рожей. Рана уже покрылась плотной коркой, от которой кожу стянуло. Все нестерпимо чесалось, и она уже сковырнула немного с самого края. Опять кровь пошла. В районе глаза — остатки синяка. Либо казалось так. И лицо такое мерзкое, отвратительное… перекошенное, как у монстрятины какой-то… Почему — «как»? Она же реально уродина. И все это из-за гребанной осетинской суки. Перси и рада была бы сменить отвращение к себе на ненависть к Нино, порчу на нее хоть какую-то навести, но… все никак не могла перестать смотреть на свое лицо. Она же была красивой. Нет, правда красивой. Это все говорили. А теперь… а теперь просто ужасная. Отвратительная. Под этой коркой останутся рытвины шрамов, и лицо у нее будет… как у этих, которые оспой болели. Когда корка сойдет, все станет еще более омерзительным. И сама Перси — омерзительная. Ну как на это вообще можно будет смотреть? Целовать? Желать? Да от такой уродины надо просто… надо просто… С губ срывается отчаянный визг. Она швыряет в ебанное зеркало стакан для щеток, и оно рассыпается сотней осколков. Успевает резануть и руку, но Перси почти не чувствует боли, вылетая из ванной и почти врезаясь в Сашу. Только отшатывается от него машинально, лихорадочно повторяя: — Я никуда не поеду… я никуда не поеду… я гребанная уродка… — Эй-эй-эй, — он тут же мягко ловит ее запястья, чтобы притянуть жену к себе. Целует ее в макушку, ласково гладит плечи. — Никакая ты не уродка. Ты моя самая прекрасная девочка, моя маленькая богиня. Уродка тут лишь та, что тебя обидела. Он боялся даже представить, каково это для девушки — столкнуться с подобным. Будучи довольно нарциссичной личностью, Саша всегда боялся даже возрастных изменений, а тут… — Перси, мы должны поехать, — ласково взывает он. — Как минимум, ради того, чтобы эта ебанутая не чувствовала себя победительницей. — Да кого там… Я ей даже… я ей даже ничего сделать не смогла… — А все слова как будто мимо ушей пролетают. Перси клялась себе не плакать, но в итоге опять сорвалась на тупой скулеж. — Я ж понимала, что я ей… ну… кулаками ничего не сделаю… А читки мои — просто мимо… Она так долго мнила себя великой чернокнижницей, а в итоге все пошло коту под хвост. Сначала — эта история с Арти, теперь — вот это вот. Даже не смогла себя никак защитить — Смысл мне ехать, если я уже… уже… проиграла?.. Потому что ничтожество. — Жалкая, слабая, так еще и уродина теперь… Разведись со мной, нахер… нахер я такая нужна вообще… — Прекрати, — хмурится Саша и отстраняет ее от себя, чтобы посмотреть в глаза, но все равно держит за плечи. — Я тебя люблю. И разводиться с тобой не собираюсь. Никогда, ясно? Ему ее слова о самой себе причиняют неистовую боль. Как она может так думать? Он ее выбрал, он ее любит, она для него по определению самая лучшая, что бы там ни было. — Перси, — Саша тянется к ней и целует в нос. — Мы вместе со всем справимся. Ты не одна. — У-у-у, как страшно сказал… — с кривой усмешкой тянет Перси. Она шумно выдыхает, приподнимается на носочки и коротко целует Сашу в скулу. — Все. Все-все. Я, кажется, тут. Вроде бы. По крайней мере, истерика отступает. И она снова прижимается здоровой щекой к его груди, слушая стук сердца мужа. Да. Саша рядом. И вместе они со всем справятся. Да. И хотя этот истеричный страх все равно сидел внутри… С Сашей не так жутко. — Спасибо, — шепчет Перси, коротко касаясь его губ. — Прости. Я тебя люблю очень. Просто… я как будто с ума схожу. А это еще предстояло пережить долбанное испытание. Хорошо, что рядом будет Саша. *** Нино, которая относительно неплохо проводила время за моральной подготовкой к следующим съемкам, надо сказать сильно ахренеоа, когда увидела входящий звонок от мамы. — Алло? — удивлено отозвалась Гасанова, поднимая трубку. — Нино, я очень недовольна твоим поведением, — послышался недовольный голос Аи Гогиевны. — Чего? — еще ничего не понимая, переспросила женщина, а сама немного нервно покосилась в сторону ноутбука, где сейчас был открыт один небезызвестный телеграмм канал с новостями по «Битве», где в очередной раз старательно обмусоливали проеб Нино. — Не делай вид, что ты ничего не понимаешь. Знаешь, мы еще терпели тот факт, что ты носишься на телевизоре со своим колдовством, но когда ты, извини распускаешь руки, это уже не в какие ворота! — верещала в трубку мать так громко, что женщине пришлось даже отодвинуть телефон от уха, чтобы не оглохнуть. Что ж, даже до родителей дошли новости о приступе агрессии Нино. — Знаешь Нино, мне кажется ты совсем от рук отбилась. Нам надо тебя навестить, — теперь в телефоне послышался уже голос отца, видимо он сидел вместе с мамой на громкой связи и слушал слабенькие оправдания дочери. — Именно! — поддакнула Ая Гогиевна, от чего Нино недовольно закатила глаза, как же её подбешивало, когда мама постоянно влезала в чужие монологи со своими особенно важными уточнениями. — Вообще мы решили, что пора тебя замуж выдать. Мы тебе уже достаточно свободы дали, но ты ею не смогла распорядиться нормально. Значит теперь за твою жизнь придется взяться уже нам, — грозно отозвался отец, и на фоне отдаленно прозвучало, как он с грохотом поставил кружку с чаем на стол. В ушах послышался громкий звон, а голову прошибла секундная мигрень. Господь, она не ослышалась сейчас? — Пап! Пап, ну ты чего, — осоловело взвизгнула Нино, — Пап, ты же говорил, что никогда так не поступишь со мной! — возмутилась она чуть ли не подпрыгивая на кровати. До сих пор в календаре были черным отмечены дни девичников своих одноклассниц. Тогда только Гурам знал насколько тяжело сестренка переносила эти события. А теперь, когда сами родители были инициатором её свадьбы, становилось страшно за свое будущее. Ее же женихом может стать совершенно кто угодно, и с большей вероятностью это будет какой-нибудь старикашка с папиной работы, ведь у него там есть связи и «хорошие ребята». — Все, Нино, шутки кончились, мы слишком много тебе позволяли. Мы с мамой приедем к концу недели, — сурово отчеканил мужчина. — Пап… — но в этот момент в телефоне послышались гудки повешенной трубки. Все тело женщины окутал первобытный страх. Самая главная ее фобия только что воплотилась в жизнь. Ее собираются насильно выдать замуж. *** День продолжает фонтанировать неожиданными приколами, потому что проснувшийся по итогу позже всех Олег не мог разлепить глаз. Буквально — веки слиплись от какой-то мутной гадости, белки были красные, он все жаловался на то, что в глазах как будто что-то застряло, а еще даже немного крови было. Профессиональный доктор Роман Дмитриевич выставил диагноз: конъюнктивит, поэтому вместо готзала они сначала поехали в аптеку, и Рома все не мог удержаться от шуток, что повез деда за таблетками. Хотя шутилось сегодня примерно никак. Очевидно, что Дафне о своем разговоре с отцом он сказать не мог. Даже почистил журнал вызовов — на всякий случай. Но… сегодня Рома поедет на испытание, а они останутся вдвоем, даже ничего не подозревающие об угрозе. Так что в итоге Рома решается. Они вместе идут по коридорам особняка Стахеева, но в какой-то момент Соболев, схватив Олега за руку, тащит его в другой поворот. Внимание Дафны, к счастью, отвлекает мелькнувшая впереди Перси. — Олеж, я тебя умоляю, — сбивчиво начинает Рома, от волнения забыв все слова, — пожалуйста, пока меня не будет, сидите дома, ладно? А если что-то будете покупать, или заказывать, или еще что, не давай ей, ладно? Сам сначала пробуй. Если покажется, что херня какая-то, сразу валите оттуда. Серьезно, я тебя умоляю… — Да ты чего? — удивленно переспрашивает Олег, коснувшись его плеча. — Трясешься весь. — Гребанный педант, все тебе рассказывать надо… — цедит Рома сквозь зубы. Правда сдается почти сразу — ему… надо было это хоть кому-то сказать. — Мой батя мне угрожает. После свадьбы и БС. Сказал, что если я не исчезну, то он устроит… ебанный пиздец. И мне теперь страшно до истерики, потому что он может. И он и правда может найти способы подсыпать Дафне какую-нибудь опасную штуку. Посадить Олега. Сдать самого Рому в дурку. Из этого списка менее всего страшно за себя. — Но ты не исчезнешь, — заявляет Олег убийственно решительно. У Ромы, которого уже колотило, аж дыхание перехватило от этой уверенности. — Насколько все серьезно? — Двенадцать из десяти, — выдыхает Соболев. В конце концов, для отца не было чем-то сверхъестественным убить человека. Сам руки не марал, но верных подпевал у него было достаточно. — Правда, просто не ходите никуда, пока меня не будет, если ломиться кто будет — не открывайте, а я потом вернусь и что-нибудь точно придумаю… — Придумаем. Рома осекается, косясь на все такого же решительного Олега самыми перепуганными глазами. Это заразно? У него тут тоже инстинкт самосохранения вырубился? — Ты не понимаешь, о ком речь, — глухо заявляет Рома. — А ты не понимаешь, что мне поебать. Будь он хоть самим Господом Богом, — парирует Олег. — Мы же семья теперь. Дафна меня не простит, если я ничего не сделаю. Да и… я и сам сидеть на месте не хочу. Придумаем что-нибудь. Но вариант, в котором ты съебываешь, автоматически идет лесом. У Ромы все-таки затряслись губы. Он залепетал что-то совершенно бессвязное, пока Олег не притягивает его к себе. И, кроме шуток, Рома оказывается чертовски благодарен за возможность вдоволь прорыдаться. Хорошо, что Олег в черном. Не так сильно видно будет. — Полегчало? — интересуется Олег, когда Рома сам отлипает от него. — Ага, — чуть невпопад откликается он. Правда, дышать легче стало. — Следи за ней. И за собой. Я тебя умоляю. Потому что если вы… я точно не переживу… — А ты завязывай молчать обо всякой херне, — советует Шепс в ответ. — Напоминаю, что мы семья. — Семья, блять… — хмыкает Рома в ответ, но в груди становится так тепло-тепло. — Бля, ну… я ж так-то реально фамилию поменять могу… батя счастлив будет… — Обсудим, как приедешь. Давай, удачи, — усмехается Олег и разворачивается к гримерке, понимая, что Дафна уже скорее всего догадалась, что они отсутствуют слишком долго. Рома, правда, его догоняет. И внезапно нахлобучивает на него свои же солнцезащитные очки. — Косишь под Лепса, но хотя бы не помрешь от светобоязни, — сияет ужасно довольный собой Рома. — Все, а теперь топай. Потом увидимся. И они расходятся. Рома — потрындеть с первым же, кто попадется ему на глаза (скорее всего, это будет Коля), Олег — в гримерку. Но факт оставался фактом — после этого разговора с Шепсом Роме стало почти что спокойно. И потом все экстрасенсы собираются в готическом зале, чтобы узнать оценки от телезрителей и отправить на испытание новую тройку. По итогу зрители признали лучшим на прошедшем испытании Влада, поставив ему восемь и девять, в то время, как Дафна получила восемь и пять, а Олег — семь и шесть. — Что ж, — вскидывается Марат. — А теперь время для нового испытания. Александр, Персефона, Нино, готовы? А сам все переводит взгляд с покрывшегося темной коркой лица Перси на Гасанову и обратно. — Удачи Шепсам! — демонстративно широко улыбается Дафна, подчеркнуто игнорируя Нино. Перси же даже находит в себе силы улыбнуться сестре, хотя на душе все еще продолжают скрестись кошки. Всю дорогу до Самары, которую они, казалось бы, покинули не так давно, Персефона старательно игнорировала существование Гасановой. По сути, она почти все время проспала, ощущая вселенскую усталость. Никаких суперпредчувствий не было, снов — тоже, такое… блаженное неведение. Но в машине все-таки приходится стать немного поближе. Между ними сидел Саша. И Перси, может быть, из-за близости мужа и не обратила бы внимание на то, как изменилась энергия Гасановой, но вдруг… она почувствовала родную магию. Ту, которую она ни с чем не спутала бы. И против воли на губах расцветает почти дьявольская улыбка — она даже игнорирует то, как неприятно трещит корка на ее лице. А в груди прямо-таки плясали счастливые черти. Перси подняла голову с Сашиного плеча, переплела их пальцы и усмехнулась, покосившись на Нино: — Уже почувствовала влияние порчи? — Чего? — недоуменно отозвалась Нино. Всю дорогу женщина практически не реагировала на всех присутствующих. Она лишь молча буравила взглядом сидение водителя и нервно теребит фантик от конфеты в своих пальцах. Насильно выдадут замуж. За мужика, которого она наверно практически не знает. Сука, сосватают как какую-то безвольную дуреху, и будет она сидеть дома безвылазно и варить борщи. От подобных мыслей живот вдруг скрутило таким спазмом, что женщина едва успела попросить остановить автомобиль, перед тем как все содержимое желудка вывернулось наружу. Гасанову рвало с такой силой, что в итоге в какой-то момент она просто не могла продолжать стоять на ногах и упала на колени. Только выставленные в последний момент руки смогли спасти её от того, чтобы уткнуться лицом в лужу собственной рвоты. Но даже, когда она вывернула весь свой завтрак и обед, рвотные позывы не прекращали её мучать — теперь из нее выходили желудочный сок с кровью, и все это вперемешку с текущими из её глаз слезами создавало во рту просто непередаваемый привкус собственной ничтожности и уязвимости. И ведь никто сука, кроме одной из администраторш не вышел, чтобы посмотреть, что произошло с Нино. А женщина в этот момент чуть ли не выть была готова — желудок заходился в болезненных спазмах, но при этом выбрасывать ему уже было нечего. Все это превращалась в бесконечную карусель мучения от того, что тебе нужно блевануть, чтобы полегчало, но при этом у тебя это не получается чисто физически. И когда она на дрожащих ногах наконец-то поднялась с колен, судорожно хватаясь за кофту администраторши, чтобы блять не свалиться вновь — люди увидели совершенно другую Гасанову, не ту, что вечно отвергает чужую помощь и отмахивается мол «я сама», «все хорошо», «я справлюсь», а ту, что просто жаждала того, что ей помогут и спасут. Да вот только теперь, никому не было до неё дела. После того, как она буквально заползла назад в машину, Нино прикрыла лицо руками, стараясь стереть с него признаки своей слабости, но получалось из ряда вон плохо. А догадки Персефоны полностью подтвердились. И теперь у нее определенно было хорошее настроение. И она даже смеется, когда Гасанова вползает в машину, потому что не испытывает к ней и тени жалости. Нино ведь сама ее тоже не жалела, так с чего бы Перси ей хоть немного сопереживать? И все же, смолчать она не может. Желание такое гаденькое, но… Перси достаточно пострадала — имела полное право и на такие глупости. Хочется позлорадствовать. Да и будет хоть знать, от чего умрет. — Мой папа тебя проклял, — делится Перси как будто между делом и утыкается носом в изгиб Сашиной шеи. — После такого обычно не выживают. — Не злорадствуй, я уж как-нибудь переживу, — еле шевеля языком отмахнулась Гасанова. До нее еще не доходил масштаб того пиздеца, в который можно превратиться ее жизнь из-за проклятия. Потому что все её мысли были заняты исключительно своими проблемами. Ведь она одним импульсивным поступком испортила свою жизнь самостоятельно. Было чуточку обидно и досадно из-за того, что Саша и Персефона так над ней потешались, но чисто логически понимала, что заслужила к себе подобное отношение. Но это понимание ничего не меняло. — Не переживешь, — невозмутимо парирует Перси. И так тепло на душе стало. Она ведь папе сама не сказала — просто… побоялась говорить ему о том, как облажалась. А он сам… и ведь не каких-нибудь червей могильных наслал — основательное такое проклятие. Серьезное. — Проклятия Михаила Булгакова еще не переживал никто. А снимать его с тебя никто не будет. А те, кто захотят — не смогут. — Голос Перси сочился ядом. — Поздравляю. Я лично плюну тебе в могилу. И пусть хоть кто-то попробует сказать, что она не имеет права так говорить. — Мечтай, — недовольно буркнула Гасанова, хотя сама крепко призадумалась. Ей же из коллег-чернокнижников сейчас никто не сможет помочь — Персефона сейчас вполне четко обозначила свою позицию, а Череватый явно примет сторону Дафны, заклятые дружки же. Хоть к Голуновой и Бантеевой на коленях ползти, чтобы они помогли. Правда где гарантия, что Елена Валерьевна тоже не примет «правильную» позицию, и не откажется снимать порчу? Бантеева вообще смеха ради может тоже отказать ей — больно специфичная личность. И как выкручиваться теперь? *** Лодка быстро рассекала водную гладь, однако это вызывало у женщины далеко не умиротворение, а лишь наоборот усиленное чувство тревоги. — А мы можем поспокойнее ехать пожалуйста? — неловко попросила Нино, чувствуя как её нервозность достигает апогея. Да что с ней творится господи? Но оказалось, что волновалась Гасанова то не зря — как только катерок сбросил скорость, их тут же дерзко подрезал парниша на гидроцикле. Твою ж мать, если бы она сейчас не попросила замедлиться он бы точно врезался в них! Вселенная непрозрачно намекает на то, что Гасановой осталось жить совсем немного? Взбаламученная подобными нехорошими мыслями, Нино прибыла на место испытания в полнейшем раздрае. А когда увидела перед собой Рому, того самого Рому, она готова была упасть в обморок прям перед наблюдателями. Соболев же буквально член семьи Шепсов, поэтому Гасанова не удивится, если он попытается ей нагадить. И хотя Рома и сам был в определенном раздрае после разговора с отцом, сейчас, увидев объект своей ненависти, он даже приосанился и расплылся в обманчиво дружелюбной улыбке. У них с Перси было всякое. И ненавидели друг друга, и мирились, и все по кругу. Но сейчас Перси его приняла. Они даже сблизились — сначала когда у него что-то намечалось с Олей, особенно сильно — после свадьбы. А еще она была сестрой Дафны. И, видя Перси тогда просто уничтоженной морально, Рома не собирался спускать это так, как будто ничего не было. Особенно сейчас, когда у него появилась кое-какая власть. Он не собирался упускать возможность. — Добрый день, Нино, — тянет Рома как ни в чем не бывало, протягивая женщине пустой конверт. — Ваша задача — рассказать о человеке, чье фото находится в этом конверте. А портмоне, которое предлагала жена погибшего для работы, тоже было у него в кармане. Рома заверил наблюдателей, что просто хочет дополнительно проверить Гасанову. Собственно, дар убеждения у него было не отнять, и ему поверили. Считывая конверт Нино почему-то не могла почувствовать никакой информации о человеке лежавшем в нём. Такое ощущением, что там и не было человека вовсе. И эта мысль насторожила ведьму. — Вы издеваетесь? В конверте ничего нет что ли? — возмутилась Гасанова, нечитаемым взглядом сверля нового ведущего испытания, однако тот, как ни в чем не бывало развел руками. — А вы еще наезжать на меня будете? — невозмутимо интересуется Рома в ответ. — За оскорбления ведущего я ведь вас с испытания удалить могу. Он узнавал — реально, может. Готовился на всякий случай. А то после того, что она сделала с Перси, справедливые опасения были… с другой стороны, ради благого дела можно было и пострадать. — Очень жаль, что такой сильный, — с каким же сарказмом он это сказал, — экстрасенс не может ничего почувствовать. Она готова была поклясться, что конверт пуст и Соболев просто испытывает её терпение. Однако больше она не могла в открытую возмущаться и агрессировать — знала же, как теперь воспримут это наблюдатели и телезрители. Да и после того трешака по дороге на испытание, у женщины все еще не было сил особенно сильно препираться, поэтому она решила молча выкручиваться из ситуации. — Все я могу почувствовать, — небрежно отозвалась ведьма. Нино подошла к одной из наблюдательниц и мягко взяв ее ладонь в свою попросила: — Подумайте пожалуйста о человеке в конверте, — произнесла Гасанова, а сама принялась вглядываться в глаза незнакомки, — Веселый, жизнерадостный, настоящая душа компании, — она озвучила те мысли, которые в этот момент вились в голове наблюдательницы, и очень надеялась на то, что та намеренно её не запутывала Такой ритуал она повторила со всеми героями испытания, выуживая из каждого новые факты о незнакомом ей мужчине. Но казалось, что ведущему это было недостаточно, ведь он продолжал засыпать ведьму очередным потоком наводящих вопросов, на которые она отвечала с большим трудом или не отвечала вовсе. И Гасанову морально убивало то, что с каждым её «не знаю, я этого не могу почувствовать», глаза наблюдателей все тускнели и теряли прежний восторг и обожающие. Однако Нино вдруг зацепилась взглядом за кольцо на пальце вдовы, которое ей явно было велико. Женщина тут же взяла наблюдательницу за руку и спросила: — Это же его кольцо, да? — чуть срывающимся голосом уточнила ведьма. Это кольцо сейчас могло стать её спасательным кругом в этом и без того тяжелом испытании. — Да, Да это Сёмино кольцо, — чуть удивленно отозвалась Настя, рассматривая большеватое колечко на своей руке. — Я могу взять его сейчас, чтобы информацию считать? — чуть ли не умоляющим тоном попросила Гасанова. Господи, какой же жалкой она себя чувствовала в этот момент. И вот это та самая непревзойденная Нино Гасанова — победительница шестнадцатого сезона «Битвы»? Казалось, что это два совершенно разных человека, которые не имели ничего общего друг с другом. И Нино сама не могла понять, в какой именно момент её как-будто подменили. Это ведь случилось гораздо раньше этого испытания, и даже раньше их стычки с Персефоной. Может во время их с Костей поездки в Осетию? Может настоящая Гасанова так и не вернулась из их летнего путешествия с Гецати? Мысли о разочарованном в ней Косте лишь сильнее расстроили и без того подавленную женщину. — Все, с чем вы можете работать, вам уже предложили, — с уже очевидным ехидством заявляет Рома. — Я запрещаю передачу кольца. — Но… — растерянно начинает Настя, очевидно, собираясь напомнить о портмоне, которого он Гасанову осознанно лишил. Рома немедленно перебивает: — Мы находимся в месте смерти. Госпоже Гасановой была предложена фотография погибшего. Однако все, на что она оказалась способна — лишь максимально общее описание героя. С чего бы мне давать ей дополнительный предмет, скажите? И сомневаются же. Видно же, что сомневаются. Рома чувствовал себя гениальным манипулятором. Нино в этот момент готова была просто испепелить взглядом Соболева. Мешает ведь намеренно ей и так ловко манипулирует наблюдателями, что те начинают сомневаться. Но на Настю она переводит максимально жалобный взгляд, что та не выдерживает и просто молча снимает с себя аксессуар, передавая его ведьме, а Гасанова на секунду смогла спокойно вздохнуть — она очень стойко чувствовала энергетику того, самого покойного, которого она описывала до этого. — Он очень сильно боялся повторить участь отца, умереть слишком рано. Но в итоге все случилось именно так как ему меньше всего хотелось — утонул, — тут же озвучила свои видения ведьма, — И что-то мне подсказывает, что именно его покойный отец как-то причастен к его смерти. Отец утянул его в воду… но каким именно образом я не могу пока сказать, — возвращая Насте наконец-то кольцо ее погибшего мужа, добавила Нино, — А я смогу вечером попасть на могилу мужчины? Я думаю там, я смогу получить гораздо больше информации, — попросила Гасанова, когда поняла, что уже больше информации не сможет из себя выдавить. Ее итак оставили без личных вещей и фотографии погибшего, так еще и все время испытания ставили палки в колеса. — А вы уверены, что на кладбище сможете сказать больше, чем «я пока не могу сказать»? — снова вклинивается Рома. — У меня просто возникают опасения, стоит ли тратить время наших наблюдателей на вас. — На кладбище будет больше некротической энергии с которой я работаю. К тому же у меня получится поработать непосредственно с самим духом погибшего, — недовольно разжевала ему Гасанова. Роман цеплялся за неё намеренно, и явно получал с этого удовольствие. — Я напоминаю, что мы буквально находимся на месте смерти. Здесь, я прошу прощения, достали труп, — Рома виновато улыбнулся вдове, но та лишь махнула рукой, позволяя ему говорить, — и здесь вдова ежедневно проливает слезы. А все, что мы услышали от вас — «я не знаю», «пока не могу сказать», хотя очевидно, что место энергетически сильное. Напомню, что я тоже кое-что понимаю в магии. У него, блять, жена — мощнейшая любовная ведьма, муж — крутецкий медиум. А она ему тут разжевывать что-то взялась. — Увидимся вечером, Нино, — усмехается Рома на прощание. — Возможно увидимся. На немного смешанной ноте Гасанова попрощалась с наблюдателями. Однако как только Нино покинула место съемок её вдруг прошибло такой адской болью, будто бы все кости разом треснули. Женщина с громким стоном свалилась на пол, судорожно сжимая свою одежду крепкой хваткой, чтобы хоть как-то утихомирить неприятные ощущения. И если изначально Гасановой хотелось разрыдаться от обиды на себя из-за отвратительно пройденного испытания, то теперь слезы сами катились в три ручья из её глаз, из-за мучительной боли, не дававшей сделать ей и вдоха. А самое отвратительное в этой ситуации, что теперь было абсолютно понятно, почему ее так сильно штырит — действие мощной чернокнижной работы Михаила Булгакова было очевидно. И значит сколько бы она не пила обезболивающих, ей это сейчас совершенно не поможет. Боже, хоть бы отпустило к консилиуму. Следующим к месту проведения испытания прибыл Саша. Ему очень не нравилось то, что пришлось оставить Перси одну, поэтому он был сильно встревожен, когда нахохлившийся ступал по песку вдоль кромки воды. И тут ещё этот Рома… Старший из Шепсов уже вроде как смирился, что его брат выбрал не вписываться в общество, а быть счастливым, но все равно его слишком яркое воображение постоянно подкидывало ему чересчур занятные картинки. — Соболев, — здоровается Саша, щурясь от солнца. — Знаешь, после того, что я только что сделал, я буквально должен быть «Ромочка, самый лучший человек на планете»… — с наигранным сожалением тянет Рома, протягивая ему и конверт с фотографией, и портмоне. В принципе, если попросит, можно и кольцо дать. — Но, раз ты так… привет, Саша. По факту, Рома был ужасно собой доволен. Можно сказать, что за Перси он благополучно отомстил. Хотя от Нино он все равно еще долго не отстанет. Из вредности. — Посмотри, что я сделал, — не может не взмолиться Рома. — Пожа-алуйста. А потом начнем. Не может же он при наблюдателях так очевидно хвастаться. Саша с подозрением косится на него, а потом пытается сосредоточиться на выданных ему предметах. Он знает, что до него здесь была Нино. И теперь, руководствуясь логикой, пытается почувствовать следы ее энергии… И их нет. Ни на конверте, ни на портмоне. — Ты… — хрипит Саша. Соболев что, реально заруинил испытание Гасановой? И вот в эту секунду уважение старшего Шепса к мужу его брата и невестки возрастает до небес. — Что ж… — Саша расплывается в улыбке и хлопает Рому по плечу. — Спасибо. И тогда он реально приступает к испытанию словно бы и с новыми силами. Вот только… Не суждено, видимо, Роме попасть на испытание, где кто-то из Шепсов не ловит трипы. Потому что стоит Саше впустить в себя дух погибшего Семена, как ему напрочь отшибает память и самоконтроль — он едва не валится в воду, выдавая жалобное: «я ног не чувствую». — Да еб твою мать! — в сердцах восклицает Рома. Наблюдатели, естественно, облепляют Сашу, как клещи, потому что хотят получить крупицы еще хоть какой-то информации, и тогда Соболеву приходится буквально начать их распихивать. — Да он в трансе, он все равно никого не слышит! — восклицает один из мужчин, на что Рома почти рычит: — Да мне поебать. А вот если он сейчас эпилепсию словит, вот это будет плохо. К счастью, тащить Сашу из воды оказывается не так проблематично, как его брата. Рома и сам успевает промокнуть по колено, но хотя бы вытаскивает старшего Шепса на песок и даже удерживает его в сидячем положении. И вроде даже ноги на месте. По крайней мере, шевелит ими. Если Рома переживет сегодняшний день, ему его геройства обязательно должны воздасться. — Саш, Са-аш, давай-ка, возвращайся сюда, — бестолково зовет Рома, пару раз на пробу ударив его по щекам. — Саш, ну ты про Перси подумай, знаешь, что с ней сейчас будет? — Я здесь, я здесь, — хрипит Шепс в ответ, фокусируя взгляд на Соболеве, и кашляет так, словно легкие взаправду водой наполнены. Он совершенно не понимает и не помнит, что случилось. Может лишь подняться на трясущиеся ноги — и то, опираясь на Рому. — У тебя это… Покурить есть? — Я, блять, с братом твоим живу, сиги у меня всегда есть, — выпаливает Рома и снова машет Коле, чтобы пока съемку остановили. Сам извиняется перед наблюдателями, сказав, что они скоро вернутся, и тащит Сашу подальше от окружающих. И уже там щедро делится и сигаретой, и зажигалкой. И вообще мог бы и энергии дать, но Саше это предлагать как будто бы неудобно. Так что Рома просто плюхается рядом с ним на песок и заявляет: — Нельзя же, блин, так пугать! Я переживаю, вообще-то. — Будто бы я специально, — ворчит Саша в ответ, выдыхая дым. — И вообще я все еще злюсь на тебя за то, что украл у меня маму. Людмила Шотовна ведь до сих пор ему не звонила. Такого в истории их взаимоотношений ещё никогда не было. — Но за Перси спасибо. Их с Дафной отец ещё порчу навел на Нино, так что… Я рад, что ей воздается со всех сторон. — У-у-у, ну… здоровья погибшим, как говорится, — без тени сочувствия заявляет Рома. — Я не уверен, что после Михаила Афанасьевича вообще выживают. Ну а так… мне просто за Перси обидно было. Она такой херни не заслужила. И какой же идиллической получается беседа. Прямо непривычно как-то. — А Людмилу Шотовну я не крал, она сама пришла, — чуть запоздало парирует Рома. — Ну и типа… меня мой батя планирует сдать в дурку, а мать его поддерживает только. Дай хоть раз почувствовать, как это — когда родители есть. — Ладно, — просто на выдохе соглашается Саша. Все это… Действительно, заставляет его взглянуть на Соболева с другой стороны. Становится почти понятно, почему Дафна не может его отпустить и почему Олег смирился с его присутствием в своей жизни. Многие люди испытывают слабость к переломанным личностям. — Окей, — Саша пуляет окурок в воду, встает с песка и отряхивается. — Проследи, пожалуйста, за Перси на испытании. Я реально за нее волнуюсь. — Не переживай, — салютует ему Рома, — я усиленно настроен оказывать помощь. Даже если меня о ней просить не будут. И вскоре лодка увозит Сашу, чтобы вернуться уже с его женой. Едва оказавшись на песчаном берегу рядом с наблюдателями и ведущим, Перси остановилась взглядом на Роме. Соболев сиял, как солнце, но она все-таки тоже знала его достаточно долго для того, чтобы заподозрить неладное. Бесы слетелись на нее, но и вокруг Соболева водили хороводы, предвкушающе на него облизываясь. Рома протягивает ей конверт и портмоне, очевидно, мужское — Перси берет не сразу. Сначала интересуется аккуратно: — Ром… у тебя все хорошо? — Лучше всех, а что? — беззаботно спрашивает он в ответ, склонив голову к плечу. — Да так… — тянет Перси глухо. Был бы любой другой человек, она бы, наверное, промолчала. Но в случае с Ромой она невольно начинает думать как минимум о снова порезанных венах, а как максимум — о передозировке. И ей кажется правильным сказать: — Вокруг тебя бесы пляшут, как будто твоей жизни что-то угрожает. Будь осторожен, пожалуйста. И не натвори глупостей. Рома неловко прочищает горло. По глазам было понятно, что ничего сильно неожиданного она для него не сказала. Уточняет только: — Только мне? — От Олега и Дафны я ничего не чувствовала. А вот сейчас у него явно камень с души свалился. У Перси же все-таки остается легкий вопрос. У них что-то произошло? Ей стоит вмешаться? Спросить об этом у Дафны? Или… Додумать мысль она не успевает — Рома дает отмашку Коле, чтобы продолжал съемку. Забавно, как Соболев уже чувствовал себя абсолютно как в своей тарелке на съемках, даже командовал чего-то. Перси устраивается прямо на мокром песке, веткой вычерчивая перевернутую пентаграмму, в центре которой расположила конверт и портмоне. По краям расставила свечи — их помогал зажигать особенно участливый сегодня Рома. — Прекрати, — в какой-то момент просит Перси. На нее устремляется максимально недоумевающий взгляд. Понятно. Значит неосознанно. — Ты сейчас мне энергию отдаешь. Спасибо, правда, но я боюсь, что ты свалишься иначе. — Ой, — неловко протягивает Рома, на всякий случай отходя в сторону. Сказал бы ей кто не так давно, что в Соболеве будет столько совершенно искреннего желания ей помочь, она бы точно не поверила. А теперь вон, улыбаются даже друг другу. Но потом Перси приступает к работе. Бесы почти любовно лезут под руки, стоило только прозвучать первым словам читки. Ластятся, как коты, но добровольно работать не хотят. Только Перси больше взяток не дает — она почти рычит, повышая голос, и местные бесята склоняют голову. Это типа она прокачалась или они реально ее испугались? — Это муж ваш. И до этого ему все виделось… всякое. Голоса слышались, в дверь звонили. Смерть к нему приходила. — Приходила, — соглашается вдова. Залипший Рома никак не предотвращает то, что они уже начинают сливать информацию экстрасенсу. — Звонили, говорили «Смерть твоя пришла». И катафалк предлагали. — Это дешевый такой фокус, на самом деле, — не в своей манере усмехается Перси, склонив голову к плечу и смотря на Настю тяжелым взглядом. Даже цвет глаз изменился — почти черные. — Они его так запугивали. Всех так запугивают. — Кто — они? — уточняет Рома, у которого от жути предательски сел голос. — Ты и сам знаешь, Ромашка, — ухмыляется Перси, и вот сейчас Соболев готов был поклясться, что с ним разговаривает совсем не она. — Это бесы. Наблюдатели охают почти синхронно. Перси поднимается, подходит ближе к воде — Рома, на всякий случай, держит ее за плечи, чтобы не пошла делать недозаплывы, как муж ее не так давно. А то от этого выступления он все еще под впечатлением. — Это что-то по отцу идет. Потому что отец тоже утонул. А с ним уже просто по накатанной схеме пошли. — Она покачала головой, словно вела с кем-то незримый диалог. — Это не отец виноват в его смерти. Это обычные бесовские игры. Он поэтому и пошел камнем на дно. Увидел отражение. Рома аж подскочил от неожиданности. Муж и жена — одна сатана, в случае со старшей дочерью Михаила Афанасьевича — буквально, но… они же оба начали говорить про это долбанное отражение! И это точно что-то значило. — Его в воду потянули, — продолжает Персефона. — Он нырнул, сам себя не контролировал. А внизу — как будто сам себя увидел. Поэтому и испугался. Они ему и так нервы трепали, а собственное отражение стало уже последней каплей. А вот это уже звучало сто процентов убедительно. Ну, Роме так показалось. Да и в глазах наблюдателей было одобрение — даже без его комментариев. — Я на кладбище бы съездила, — заключает Перси в итоге. — Чтобы окончательно связь прервать. — Без проблем, — легко соглашается Рома. — Увидимся на кладбище. Ну круто же, что она, по сути, и без его помощи справилась. *** Дафна чувствовала себя тревожно и даже подавленно. С одной стороны, хотелось не вылезать из-под одеяла, а с другой — хотелось свалить из квартиры и хотя бы немного подышать воздухом, но Олег внезапным образом решил настоять на домашнем времяпрепровождении. Поэтому теперь она скрутилась в клубочек на диване, тупо пялясь в телевизор — показывали какие-то дурацкие мистические передачи. А внутри было как-то… неприятно. Беспокойно, липко и пусто. — Оле-е-еж, — тянет Дафна почти плаксиво. Заебал шароебиться на кухне. — Олеж, обними меня, пожалуйста. Сам Олег же в это время занимался важной вещью — гуглил информацию про легендарного отца Ромы, который все это время выглядел фигурой почти мифологической. Чисто как дракон какой-то. Оказалось, что повод для беспокойства действительно был, а слухи, гуляющие о Дмитрии Соболеве по интернету, заставили даже у Олега холодок по спине пробежать. Ладно. И не с таким справлялись. Тем более, на их стороне была магия. — Извини-извини, я залип немного просто, — виновато улыбается он Дафне, устраиваясь рядом с ней, чтобы обнять. — Ну ты чего, расстроилась что ли? — Я не знаю, — бормочет она в ответ, меняя положение так, чтобы комочком прижаться к Олегу. — Немного. Возможно, все дело снова в гормонах, возможно, в бесах, вновь вцепляющихся клешнями в ее разум и душу. Дафна очень переживала за состояние Ромы, не зная, как помочь ему с явной депрессией, ощущая, словно ее сил недостаточно, но при этом она и боялась, что Олег решит, что она любит его меньше. И вообще ощущалась… такая общая невыносимая слабость, заставляющая балансировать на грани дереализации. Дафна ненамеренно всхлипывает, утыкаясь носом в сгиб шеи Олега, закидывает на него и руку, и ногу, полностью оплетая собой, и принимается хаотично целовать кожу от кадыка до мочки уха, словно извиняясь за свое расшатанное состояние. — Мне кажется, что я такая слабая, — искренне признается она, шмыгая носом. — И совершенно недостойна того, что имею. Ты такой замечательный… Спасибо, что заботишься о двух плаксах. Я тебя люблю. — Олеж, благодаря тебе у нас есть семья, — напоминает Дафна. Ведь серьезно, если бы он тогда не решил, что они оба должны ехать к Роме… Кто знает, чем бы все вообще закончилось. — Прости, пожалуйста, если вдруг тебе казалось, что мы отдалялись от тебя… Это не так, ведь… И только Дафна собирается сказать что-то ещё, как вдруг… чувствует. Впервые чувствует, как ребенок шевелится. Она тут же замолкает и даже замирает, а дыхание реально даже перехватывает. Сейчас у нее как раз шла девятнадцатая неделя, и она должна была ощутить это вот-вот как раз… Но когда это произошло по-настоящему, у нее на глазах вновь проступили слезы. — Олеж, — Дафна берет его руку и кладет себе на живот. — Ты… ты чувствуешь? Сначала Олег не чувствует. И даже успевает расстроиться, что все пропустил. Но потом… это были пока еще не толчки. Такое… легкое перекатывание. Как стая бабочек под рукой. А еще он начинает особенно ярко чувствовать Марка энергетически, и… Кажется, у него тоже глаза на мокром месте. И Олег все никак не может убрать руку, продолжая гладить нежную кожу, чувствуя, что сын активно откликается на его прикосновения. А еще он все никак не может перестать хаотично целовать Дафну, буквально умирая от любви и нежности сейчас. — Я тебя люблю, — он все никак не может успокоиться, повторяя это, как мантру, — ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. Нет, вас люблю. Просто… каким же счастливым ты меня делаешь. У него и правда дыхание перехватывает. — У меня сейчас сердце из груди выпрыгнет. Слышишь? И вот теперь Дафна искренне смеется, жмется к Олегу ближе, наконец испытывая почти что спокойствие. Марк приводит ее в чувства и заставляет даже верить в лучшее. Еще бы… Ещё бы Рому на ноги поставить, и тогда у них точно все будет хорошо. У него же ведь на днях день рождения. Двадцать четыре года. И Дафна с Олегом, между прочим, очень постарались при выборе подарков. И сейчас, преисполняясь нежностью, она совсем растекается на Олеге и берет в руки телефон, открывая их семейный чат на троих, чтобы уведомить Рому о новостях о Марке. Второй отец как-никак. В это время они как раз возвращались с испытания. Рома не спал вторые сутки, но сна не было ни в одном глазу. Его мучила ужасная бессонница в совокупности с дичайшей паранойей, которая разошлась только еще больше после того, как Перси наобещала ему скоропостижную кончину. И нет, Рома не злился. Она без умысла. Тем более, Дафне с Олегом-то ничего не угрожало. Так что Рома безостановочно проверял телефон, опасаясь обнаружить новые угрозы от отца… а увидел вместо этого кое-что другое. На семейный чат он тыкнул, не задумавшись, подсознательно ожидая увидеть что-то плохое, а вместо этого… Писала Дафна. Марк устроил первую в жизни дискотеку. И это круто. Рома действительно улыбается, отправляя ей какой-то счастливый стикер с котенком. Только у самого невольно губы затряслись. Просто… ну… У него, кажется, было все меньше шансов увидеть рождение Марка. *** На съемки в готический зал Нино ехала нехотя. Точнее Гасанова заранее понимала, что у неё совершенно не будет физических сил для того, чтобы полноценно защищаться от претензий своих коллег — в последние дни создавалось ощущение, что она гниет изнутри. То неожиданно начнут колоть самые разные органы, то тело прошибет такой болью, будто сквозь него пустили электрический ток мощностью гораздо большей, чем может перенести человек, то голова начнет раскалываться, словно на неё уронили огромную железную кузню. И все это в совокупности с нервами по поводу приезда родителей давало такой неописуемый эффект, что Гасанова уже подумывала над самыми радикальными методами избавления от боли. Поэтому перед сегодняшними съемками гримерам пришлось постараться очень сильно, чтобы скрыть её огромные мешки под глазами и нездоровый цвет кожи. Однако и это не спасло от косых взглядов коллег и Башарова, который сегодня был как всегда свеж и весел. — Ну что дорогие экстрасенсы, готовы узнать результаты прошедшего испытания? — широко улыбаясь, поинтересовался Марат. Однако весьма скоро его улыбка стала очень ехидной, — Только для начала я бы хотел выяснить один момент. Персефона это правда, что ваш отец проклял Нино? — Правда, правда, — сверкает белозубой улыбкой Перси. Это было забавное ощущение — подавляющее большинство из здесь присутствующих молчаливо осуждали Гасанову, а саму Персефону этот негатив словно только подпитывал. Та еще… негативная вибрация — почти по заветам Димы. От Башарова ее воодушевленный вид не ускользает. И он интересуется почти что с ужасом: — И это правда, что это проклятие… смертельное? — Правда, — невозмутимо откликается Перси. — Мой отец не признает полумер. Либо смерть, либо не делает вообще. Башаров максимально неловко прокашливается. Комментариев у него явно никаких нет, да и черт знает, оставят ли этот эпизод в итоговом монтаже, поэтому в максимально напряженной тишине ведущий предлагает перейти к оценкам наблюдателей. И Перси едва не пищит — ей первой выкатывают все десятки. А потом появляется ложка дегтя — Саше по непонятным причинам ставят одну девятку, снижая общий балл до девять и восемь. — Не боитесь, что у Нино будет больше? — интересуется Марат то ли у Перси, то ли у Саши. — Не будет, — почти цедит Персефона. — Точно не будет. Гасанова на это никак не реагирует — лишь молча переводит взгляд на «волшебное» зеркало. Раньше она была всегда несдержанна во время подобных перебранок на съемках, старалась зацепиться и укусить побольнее «отстаивая свою честь». А теперь единственным способом отстоять свою честь было молчание, ведь как гласит известная фраза «Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде». А готзал тот еще суд на самом деле. И все-таки Персефона оказалась права, Нино едва набрала восьмерку от наблюдателей… но надо быть честной, что это они ее еще пожалели, ведь это испытание было пройдено катастрофически плохо, по сравнению с предыдущими, и это удручало. — Что ж, оценки от наблюдателей не очень высокие…. Но, Нино, а вы помните, что обещали танец, если соберете все десятки от коллег? — ехидно интересуется Марат, видя помятый вид Гасановой. — Марат, боюсь мне десятки в ближайшее время не светят, — тяжко вздохнула Нино, выжимая из себя улыбку. Ей сейчас было даже страшно представить, что именно ей могут поставить коллеги, ведь большинство из них поддерживали именно Перси, а значит сейчас не упустят возможности её потопить. Если там будут сейчас все единицы Гасанова даже не удивится, но очень очень сука сильно расстроится. Как же сука отвратительно чувствовать, как твоя верная фан база от тебя отворачивается — она же читала комментарии под своими постами, и практически все содержали один и тот же текст «Я разочаровался в Нино», «Я думал она мудрая и адекватная женщина, а в итоге» И конечно больше всего ранил именно тот факт, что Нино теряла в глазах фанатов свою мудрость и рациональность. Это оказывается так больно, когда авторитет и популярность ускользают от тебя. А ведь раньше женщина часто видела то, как активно все поддерживали её в социальных сетях, агитировали ставить десятки в голосованиях после выпусков. Теперь же что? Призывы ставить ей единицы на следующем испытании и разочарованные посты. Честно, это просто убивало самолюбие Нино полностью. Много кто еще припоминал то, как Гасанова еще в четвертом выпуске попыталась налететь на Перси. «Уже тогда были первые звоночки её неадекватности» — писали многие подписчики. Однако же оценки экстрасенсов все же чуть не заставили упасть женщину в обморок — таких рекордно низких баллов она не видела еще никогда. Единственная десятка от Нади никак не могла спасти Нино от провала… Тройки от Марьяны и Кости, и гребанные единицы от Дафны, Олега и Влада утянули Гасанову на дно. На самом деле было искренне обидно, что экстрасенсы забили на объективность оценивания и решили затопить Нино. Даже Костя поставил ей всего лишь тройку… Что ж, видимо финала ей не видать, с таким то отношением коллег — единицы будут её преследовать вдоль до последнего выпуска, Нино в этом уверенна. Сама сука виновата. Всю жизнь себе испортила из-за ебаной агрессии и высокомерия. Идиотка. Лицо Гасановой перекосило от злости… но уже не на своих коллег, а в первую очередь на саму себя. У неё просто нет возможности винить хоть кого-то в том, что ей плохо, ведь все что с ней происходит, это следствие её собственного неаккуратного действия. — Мне интересно услышать, почему коллеги решили именно так меня оценить. — Ну реально плохо, — качает головой Череватый. — Тут даже ничего не скажешь. Только посочувствуешь… Хотя нет. Не хочется. — Видимо, легендарный танец останется приватом для своего мужика, — выдыхает Дафна косясь на Гецати. А сам Костя… Впервые весь такой серьезный и сдержанный аланский провидец не может и сам удержаться от жестокого комментария: — Нет у нее мужика. И даже не смотрит в сторону Нино. Нино в этот момент как будто по голове огрели. Она перевела до жути оскобленный и униженный взгляд и еле держала себя в руках, чтобы не разрыдаться. В этот момент она чувствовала себя преданной и выброшенной на улицу собачонкой. А теперь, когда ей грозило насильное замужество, и Костя являлся её последней надеждой на спасение, он от неё отказывался. Нет, блять, она же сейчас правда расплачется как маленькая девчонка — сердце вдруг заболело так, словно собиралось отмереть ровно в эту же секунду. Она… она же правда его любит, она правда любит Костю, почему он с ней так поступает? Вот уж судьба правда мстительная сучка — Нино, всю жизнь открещивавшаяся от мужиков и игравшая с их чувствами, теперь зависела исключительно от их воли. Гасанова закусила щеку изнутри и молча кивнула на слова Дафны. Теперь после такого массового унижения ей хотелось услышать хоть немного хороших слов от Надежды Эдуардовны, единственной поставившей ей десять. — Мне бы хотелось услышать Надежду Эдуардовну, — дрожащим голосом попросила Нино. — Ну, это правда было не лучшее твое испытание, — покачала головой Шевченко. — Но ты искренне старалась. Считай эту десятку… авансом. Дафна закатила глаза. Она не была жестоким человеком, совершенно точно нет. Но когда дело касалось ее близких, даже у нее могло напрочь отрубить сострадание. И при каждом взгляде на Перси, на ее болячку на половину лица, на абсолютно потухшие глаза… в Дафне просыпалась почти первобытная злоба. — Что ж… тогда предлагаю перейти к оценкам Персефоны, — кивает Марат. Нет, ее не удивили десятки от Олега и Дафны. И даже от Влада — Перси просто показала ему сердечко. Но потом свою десятку показал Костя. Внезапно, Марьяна. — Ну Надежда Эдуардовна! — восклицает Башаров. — Ну не подведите! И она не подводит. Перси аж взвизгивает от неожиданности и подпрыгивает, закрывая рот ладонями, потому что у нее вырывается невнятный писк. И даже успевает повиснуть у Саши на шее. — Ну вы с ума сошли, ребят! — восклицает Перси, даже не собираясь успокаиваться. — Точно! Коллективно! — Так круто же было, — по-доброму усмехается Олег. — А мы не жадные. — Перси круче всех прошла испытание. Прогрессирует, — флегматично отозвалась Нино на весь этот парад воспевания Персефоны. И вот она вроде не лукавила, когда хвалила коллегу, но звучало это всё так вымученно и неуместно, что казалось лучше бы она продолжала позорно молчать. — Да ты реально вообще разнесла, — с улыбкой соглашается Дафна. — Впрочем, я в тебе и не сомневалась. — Я всегда объективен в оценках, — кивает Влад, а сам всё ржет и ржет. — Ну вот, видишь, — шепчет Саша Перси в макушку, прижимая ее к себе ближе. И тогда Марат просит достать из конвертов фотографию уже самого Саши. Десятки от Дафны и Олега, семерки от Марьяны, Влада и Кости и восьмерка от Надежды Эдуардовны. Немного пошутив про три семерки, уставшие экстрасенсы уже не находят слов, и тогда очередные утомительные съемки, наконец, завершаются. *** День Х настал поразительно быстро, поэтому в ожидании приезда родителей Гасанова сидела как на иголках. Но даже, когда послышался долгожданный звонок домофона, женщина не испытала облегчения, а наоборот лишь сильнее напряглась. — Мам, пап, привет, — неловко поздоровалась Нино, открывая дверь квартиры для родителей. За ними стоял еще и старший брат, но как только отец с матерью переступили порог сестринской квартиры, он тут же свинтил вниз, — Гурам, а ты куда? — недоуменно поинтересовалась женщина смотря вслед уходящему брату. — Он еще вернется, — ответил за старшего сына Георгий Заурович, после чего прошел вглубь её квартиры, — Сделай нам с матерью чая, разговор будет долгим. Нино дрожащими руками заваривала чай в звенящей тишине, пока родители тихо выжидали нужного момента для разговора. Они не любили разговаривать, когда собеседник на них не смотрит, а потому дождавшись, когда дочь сядет с ними за стол, наконец-то подали голос. — Нино, наших сил и терпения на тебя больше нет. Нам было порой стыдно за тебя и в молодости, но это еще можно было списать на возраст и отсутствие жизненных знаний. Однако когда ты в без малого сорок лет решаешь вопросы кулаками, у нас начинают возникать некоторые вопросы. У меня, как у отца в голове возникают вопросы — кого я вырастил и воспитал. Разве я учил тебя решать вопросы силой? — поднимая презрительный взгляд на дочь, поинтересовался отец. — Пап, ну ты же сам меня в детстве отдал на борьбу, — тихо запротестовала Нино, смотря на него исподлобья, хотя уже спустя секунду пожалела, что открыла рот. Это звучало слишком жалко. — Нино, я отдал тебя туда, для самозащиты! А не для того, чтобы ты людей избивала! — громко воскликнул отец, явно недовольный тем, что в такой ситуации дочь еще и препирается. — Вы посмотрите, она еще пререкается и отца во всем обвиняет! — визгливо возмутилась мать, хлопнув в ладоши. — Пришла на телевизор, там со всеми перессорилась, умудрилась разбить лицо своей коллеге, и ей ведь даже не стыдно! — продолжала кричать Ая Гогиевна, не разрывая зрительного контакта с дочерью. Знала ведь её как облупленную. — Мам, ну неправда! — воскликнула Нино, хотя сама задыхалась от возмущения и стыда. Её отчитывали как мелкую девчонку, и даже не слушали толком. — Что «неправда», что «неправда» Нино?! — кричала в ответ мама, только разве не стуча по столу от злобы. Стало понятно, что до чая уже никому нет дела. — Знаешь мы ведь с самого начала были не в восторге от вот этих твоих ведьминских штучек. В особенности, когда ты решила не идти работать по профессии, — и вновь мама заладила свою старую шарманку. «Как ты можешь работать не по специальности», «Чем ты зарабатываешь себе на жизнь?», «Телевизор это несерьезно и нестабильно!», и все в таком духе. Что перед её сезоном «Битвы» родители так заливались, что сейчас решили вновь пристыдить. И сука, на самом деле в глубине души было искренне обидно, что они так и не приняли её увлечения, до сих пор не верили, и не хотели верить в её ведьминскую натуру. А даже если и поддерживали, то делали это исключительно из жалости и весьма поверхностно. — Вот именно, ты закончила престижный вуз на такую важную специальность педагога, чтобы в итоге на телевизоре не пойми что из себя корчить! — громогласно отозвался отец Нино, который все это время сверлил дочь тяжелым взглядом. — Мы долго терпели, что ты позоришь нашу фамилию, но когда ты позволяешь себе рукоприкладство, зная, что это потом обязательно вскроется и тебя будут обсуждать! — в понимании Аи Гогиевны это просто непозволительно, что женщина может влезть в драку или кого-то избить. А уж тем более сделать это публично! — Нино, доченька, ты представить себе не можешь как часто я жалел о том, что слишком много тебе позволяю, — на удивление ласково отозвался Георгий Заурович, но это все оказалось лишь обманкой, — Я ведь тебя избаловал до невозможности. Но теперь видимо нужно за тебя крепко взяться за твое воспитание, — меняя тон на более строгий, продолжил мужчина. Честно, он был просто до невозможности разочарован в дочери — правда ведь любил, холил-лелеял, никогда ни в чем не отказывал, всегда шел у неё на поводу! А все ради чего? Ради того, чтобы она совсем совесть и страх потеряла и начала распускать руки? Вот уж правда в детстве мало порол её. Сыновья огребали по полной, а дочурку жалко было — девочка же. А в итоге эта девочка и стала позором семьи. — Пап, ну я же взрослая уже! Могу сама принимать решение, — громко возмутилась Нино, едва ли не вскакивая со своего стула. Ну правда, чувства вины и стыда переполняли женщину, заставляя ощущать себя последним говнищем на этой планете. А казалось бы куда хуже — фанатская любовь утеряна, коллеги отвернулись от неё, даже Костя и тот совершенно потерял к ней уважение. Теперь и родители активно выражали свое разочарование в дочери. Вот в этот момент Гасанова впервые в жизни задумалась — а нахуй жить то дальше? — А ну не «папкай», — сурово воскликнул мужчина, ударив по столу и заставляя весь сервиз стоявший на нём аж слегка подпрыгнуть. Нино, которая порывалась встать пугливо плюхнулась назад на свой стул, — В том то и дело, что взрослая дура, а ведешь себя как девица малолетняя. Вместо того, чтобы уже третьего-четвертого внука мне рожать, ты кулаками махаешь, — цедил отец грозно наклоняясь к дочери. А та, даже взгляд на него боялась теперь поднять. До чего докатилась! Любимая дочурка теперь огребала по полной. — Да что там внуков, мужа даже найти себе сама не можешь! — продолжал на неё кричать отец, теперь уже даже не пытаясь себя сдерживать. Вот уж действительно прорвало. А мама лишь согласно с ним кивала головой. — Пап, ну я же приводила вам… — тут же возразила Нино, вспоминая про знакомство родителей с Костей. Но тот факт, что они про него даже не вспомнили, показывало их настоящее отношение к нему. — Поэтому тебе его нашел я, — даже не слушая возражения Нино, продолжал Георгий Заурович, — Мой хороший знакомый и бывший коллега Вазар. Статный мужчина, знаменитый престижный адвокат, начальник нашего Гурама. Женщина в этот момент почувствовала резкую боль в районе груди. Судорожно вздохнув она посмотрела на папу. Она ведь всегда была папиной дочкой — любила его невозможно, слушала только его советы, претензии, предложения. Если её ругала мама, даже справедливо и действительно по делу, Нино закатывала глаза, цокала языком и могла до последнего препираться. Однако, когда не ругал папа, а он мог придираться иногда вообще безосновательно, она действительно послушно выслушивала все его претензии, и даже если они были абсурдны, Нино могла над ними поразмышлять, и попытаться вынести для себя что-то полезное. Поэтому сейчас, когда её самый родной и близкий человек, предавал её, таким способом, ей хотелось просто умереть. Кажется Нино смутно припоминала этого Вазара — очень уж часто захаживал он раньше к ним по папиным деловым вопросам. Грузный и очень неприятный внешне, он не раз умудрялся отвесить тогда еще четырнадцатилетней Нино какой-нибудь похабный комплимент в сторону её только созревающей груди. В общем воспоминания о нём уже вызывали у женщины острую неприязнь. — Гурам как раз должен его скоро подвезти сюда, познакомишься, — небрежно добавил папа, откидываясь на спинку стула. Он вытащил из кармана брюк телефон, чтобы посмотрит не писал ли ему старший сын. Тот как раз отправил ему сообщение о том, что они приедут в течение получаса. — Пап, ну может не стоит всё-таки? — жалобно воскликнула Нино, но отец её смерил таким взглядом, что она тут же прикусила язык и стыдливо отвела взгляд. Теперь её мнение и желания не имеют абсолютно никакого веса. Папа подобрал ей достойную, по его мнению, партию и явно был готов расписать их чуть ли не сегодня. Еще полчаса до приезда Гурама и её будущего жениха, Нино с родителями сидела в гнетущей тишине. Женщину буквально ломало то, что родители сейчас делали вид, что дочери вообще не существует, что рядом с ними за столом никого нет, и что она пустое место. И даже, когда мама или папа поднимали на неё взгляд, то смотрели будто бы сквозь неё. Вскоре послышался звонок в дверь, на что отец тут же отреагировал. — Иди встречай гостей, — глухо отозвался мужчина, откладывая телефон в сторону. — И пуговицы на рубашке застегни наконец, — акцентируя внимание на расстегнутой рубашке дочери, добавила мама, — А то подумает еще, что ты шлендра какая-то, — и Нино хоть недовольно скривилась, закатывая глаза, но же выполнила просьбу матери. И вот снова из мамы вырывалось её истинное нутро. Ая Гогиевна ведь никогда хорошо на отзывалась о внешности или выборе одежды своей дочери, наоборот любила часто отпустить неоднозначные комментарии, которые должны были заставить Нино переодеться. Только с возрастом, когда уже сама дочь пресекала любые попытки оценки своей внешности, мама прекратила так делать. Однако если она не высказывала свои претензии вслух, это же не значит, что они не вертелись у неё в голове. И встречая на пороге этого Вазара Нино готова была блевануть и заплакать одновременно. Огромный обрюзгший мужик, с заплывшим лицом и неопрятно выглядящей щетиной. Женщина перевела жалобный взгляд на старшего брата, но все, что он в этот момент мог сделать в этот момент, так это сочувствующе посмотреть в ответ и развести руками. — Здравствуйте, — глухо отозвалась Нино, пропуская гостя внутрь квартиры. — Здравствуй, Нино, — приветливо улыбнулся Батоев, но тут же перевел взгляд на её отца, замаячившего в коридоре, — Красотку вырастили, ничего не скажешь. Конечно не красивее чем в юности, но все же. Он засматривался на единственную дочь Гасановых, когда той еще не было и восемнадцати — надеялся, что к совершеннолетию удастся со свататься и забрать девчонку к себе пока она еще невинна. Но у неё оказался слишком крутой нрав для правильного раннего замужества, поэтому заполучить желаемое Вазару не удалось, из-за чего он забросил эту идею, ударившись в работу. Однако спустя время судьба сама пихнула ему Нино в руки. Пусть и использованную другими мужиками, но это не так уж критично. Он и сам уже не первой свежести. От этого неоднозначного комплимента Нино, захотела тщательно помыться с мочалкой. Она агрессивно насупилась, но её тут же в бок толкнула мама, также вышедшая встречать гостя, и одними лишь жестами заставила её улыбаться. Родители же, которые смогли пересечься с Батоевым только сейчас очень дружелюбно окружили его и тут же усадили за стол. Конечно, нужно же заговорить зубы прежде чем пихнуть невесту не первой свежести. — Вазар, дорогой, здравствуй, ну как тебе Москва на первый взгляд? — приторно мило поинтересовалась Ая Гогиевна, хотя сама через плечо метала молнии в сторону дочери. И Нино намек поняла практически сразу, тут же захлопотала на кухне делая очередные порции чая — Вазару и Гураму. — Город неплох, но Владикавказ мне все же больше нравится. — мужчина с удовольствием поддержал поверхностный диалог, понимая, что чем сильнее он расположит родителей Нино, тем с большим удовольствием они спихнут её ему. Нино же совершенно их не слушала, стараясь делать вид, что ничего страшного не происходит. Что все это сюрреалистический сон, который вот вот растворится, как только она проснется. Стоит лишь потерпеть и все пройдет. Однако жизнь думала иначе, а точнее отец Гасановой, который явно был настроен серьезно. — Ну, как я понимаю на помолвку ты согласен, да? — стараясь не выдавать своего волнения поинтересовался Георгий Заурович. На самом деле парадокс в том, что находясь в одном городе вопрос о помолвке они решали исключительно по телефону, и лишь когда оба доехали до Москвы — смогли поговорить вживую. — Нет, все, пап, прекращай, я не пойду за него замуж, — максимально строго, насколько ей позволяло ее моральное состояние, отчеканила Нино. За кого они ее держат, неужели правда думают, что он так просто пойдет у них на поводу? Размечтались. — Твоего мнения, сейчас никто не спрашивал, — грозно отозвался мужчина, стукнув кулаком по столу, а Нино от такого заявления чуть не задохнулась в возмущении. Она прожила достаточно лет, чтобы распоряжаться своей жизнью, как ей вздумается, но когда ей в открытую заявляют, что она никто, и что с её мнением считаться никто не собирается, то гнев в секунду заполоняет весь ее разум. Однако женщина чувствует на своих плечах мягкое поддерживающее прикосновение Гурама, из-за чего старается утихомирить разбушевавшееся сердце. — И свадьбу, я бы постарался сыграть в ближайшие месяцы, — с нажимом добавил мужчина, недовольно косясь на дочь. — Да ладно тебе Гош, чего торопиться то. Сжиться еще надо с твоей дочуркой. Но не переживай, сделаем строптивую овечку из твоей ведьмы, — с хохотом ответил мужчина, приобнимая за плечо Нино, сидящую на соседнем от него стуле. — Но да, на помолвку согласен. И то, как пренебрежительно и надменно сказал о том, что она ведьма, тут же вызвало у Гасановой яркую вспышку неприязни к этому Вазару. — Так, а на время пока мы в Москве я могу сюда заехать, да? — наигранно скромно поинтересовался Батоев отчего у Нино чуть лицо не перекосило. Он еще и жить у неё собирается? Ну это уже не в какие ворота! — Да, да, ты можешь пожить у Нино, пока она еще снимается, — ответила за дочь Ая Гогиевна и милейше улыбнулась. Однако сама Нино крепко призадумалась… «пока она еще снимается», так её после финала «Битвы» собираются с концами во Владикавказ увезти? Блять. У неё сейчас истерика будет на фоне этих отвратительных новостей. — Ладно, на самом деле я еще толком не осмотрелся, поэтому я бы еще погулял по Москве, — несколько теряя интерес к встрече, отозвался Батоев. Поскольку все основные вопросы оговорены, ему больше нечего делать с Нино в обществе её родителей. Однако наедине… им еще многое стоит выяснить. Усмехнувшись собственным мыслям, мужчина приобнял Гасанову за талию на прощание, — Но потом я к тебе заеду, красотка — Мы пойдем тоже прогуляемся. Гурам на связи, если что приедешь подвезешь нас к отелю, — оповестил отец детей, после чего в сопровождении жены вышел из квартиры дочери. — Я не слишком перегнул? Мне кажется я её совсем зашугал её там, — обратился мужчина к жене, как только они вышли в подъезд. Весь этот разнос дочери и агрессивные нравоучения совсем не доставляли ему удовольствия, однако иначе было нельзя. — Ну может быть чуть чуть мы перестарались, но это все ради её же блага! — не менее сконфуженно отозвалась Ая Гогиевна. Все таки это было чуточку странно, что они так поздно взялись за воспитание Нино, но лучше ведь поздно чем никогда. Однако сама Гасанова, была в явном ужасе от прошедшей встречи с родителями. Она перевела испуганный взгляд на старшего брата, и на негнущихся ногах подошла к дивану, на котором он сидел. Только сейчас до Нино в полной мере доходило осознание всего происходящего. Ее насильно выдают замуж за папиного коллегу, который её без малого на двадцать лет старше. Блять, ей же теперь придется делить свою квартиру с этим Вазаром. И она даже не сможет толком возразить, ведь тогда родители её не то, что замуж выдадут — они её вместе с Батоевым во Владикавказ вернут посреди съемок «БС», и будет она там жить, действительно за мужем, и не увидит больше ни телевидения, ни эзотерики в целом. — Гурам, ну это же пиздец, — заходясь в рыданиях, воскликнула Нино, устраиваясь под боком у старшего брата. Он один из немногих родственников, с которым у женщины были действительно хорошие взаимоотношения и крепкая духовная связь. — Я же нужна ему не больше, чем какая-нибудь домработница! Я не хочу выходить за него замуж! Эта её тирада звучала как сопливое нытье какой-нибудь принцесски из грустной сказки, однако это была отвратительная и ужасная правда. Ее отдают насильно замуж — знала бы восемнадцатилетняя Нино, что родители могут с ней так поступить, ни за что в жизни бы не поверила. — Ну всё, малая не плачь, я понимаю, что это трудно так просто принять, но ты привыкнешь, — успокаивающе покачивая младшую сестренку в своих руках, шептал Гурам. И пусть Нино уже 38, для него она навсегда маленькая шкодливая девчонка. Точно также он когда-то успокаивал её, после того, как мама накричала на неё из-за плохой оценки, а теперь приходится утешать из-за того, что её отдают замуж по расчету. И хоть у мужчины очень болело сердце за свою младшенькую он понимал, что так для неё будет гораздо лучше. — Тебе легко говорить, ты женился по любви! — возмутилась Гасанова, которая находилась в полнейшем раздрае от происходящего. Конечно, Гурам мог сейчас спокойно умничать — у самого то любимая Танечка есть, которая сидит дома с его детишками, и с нетерпением ждет его возвращения домой. А единственного чего от Нино будет хотеть этот старый хрыч, так это того, чтобы она ему еду вовремя готовила, да белье настирывала. Дай бог, трахнуть её не захочет, и на том спасибо. — У тебя было очень много шансов, чтобы поступить так же, но ты их прое… потеряла. С тем же Костей чего медлить было, хороший же мужик, — недоуменно отозвался брат. Ему Гецати правда очень импонировал, и в первую очередь не каким-то ахуенным статусом, на который в первую очередь смотрели их родители, а именно на его человеческие качества — настоящий мужик, руководствующийся в первую очередь моралью и честью. Гурам ведь тоже периодически посматривал «Битву», и видел как Костя защищал ту же Шевченко или его сестру. Которая сейчас к слову совсем притихла. От слов старшего брата внутри стало еще поганее, а слезы начали душить с особой силой. Теперь из-за своей ебучей агрессии она не нужна даже Косте, и он прекрасно дал ей это понять. Во всех его действиях, словах с поступках читалось явное презрение и разочарование в ней и как в женщине, и как в человеке. И это просто не могло не угнетать Нино. Иметь рядом с собой, идеального мужика, чтобы из-за одного неосторожного действия его проебать и выйти замуж по расчету. Молодец, Нино, ты все испортила! *** Рома практически не спал, и это заставляло плохо спать и Дафну — как цепная реакция. Его явно продолжало что-то гложить, но он молчал, как рыба, не понимая, что этим делает ещё хуже. Но, благо, этим вечером он все же отрубился очень вовремя — у Дафны и Олега как раз появилась возможность подготовить все для его дня рождения. До полуночи оставалось пять минут, когда в дверь позвонили. Дафна отправила Олега встречать заводчиков, привезших микропига, а сама присела на кровать и принялась со всей нежностью гладить Рому по лицу. Убрала светлые прядки со лба, наклонилась, оставляя на его губах поцелуй, а когда он открыл глаза, то сразу преподнесла обручальное кольцо. У Дафны оно было с солнцем, у Олега — с луной, Роме сделали со звездами. — С днем рождения, любимый, — ласково прошептала она. Еще недавно Дафна и подумать не могла, что в такой важный день они все ещё будут вместе. А теперь все стало даже лучше, чем было в прошлые их праздники. Рома сонно щурится, не вдупляя сначала, что вообще за ночной движ… и только потом вообще вдумывается в смысл ее слов. Точно. Ему сегодня двадцать четыре, получается. Олег все еще главный дед, но… с год назад Рома максимально был уверен в том, что до такого возраста не доживет. А тут вот. День рождения. — Я забыл, представляешь, — почти шепчет Рома. Это раньше про его дни рождения вся Москва знала и заранее содрогалась. А теперь… он же сейчас прямо тут и помрет. От нежности. Падкий на блестяшки Рома залип на звезды на кольце и мечтательно вздохнул, устроив голову у Дафны на плече. Вот теперь и помирать можно. — Ща, подожди, — все еще чуть рассеянно бормочет он, стаскивая кольцо Олега с безымянного пальца правой руки — исключительно ради того, чтобы переместить на левую, потому что расставаться с ним все равно не собирался, хотя пару раз уже чуть не потерял. — Вот так. Твоя очередь меня окольцовывать. Не буду врать, что я этого не ждал… И старательно давит улыбку, хотя на душе все равно скребут кошки. — Так я с радостью, — тихо усмехается Дафна, надевая кольцо ему на палец, а сама обнимает его так, чтобы он положил голову ей на грудь, и целует в макушку. — Ты мое чудо. Реально ведь… ты… Ты такая драгоценность ходячая, даже сам этого не понимаешь. А из прихожей слышится копошение и… похрюкивание. Почему Дафна и Олег решили остановить свой выбор именно на чертовом микропиге? Потому что решили, что для полного комплекта их семье не хватает животного, но собака или кошка… Черт, это так банально. А все, что можно назвать банальным — не их случай. — Олеж, тащитесь сюда! — зовёт Дафна, продолжая прижимать к себе Рому. — Кого там… — начинает было сильно озадаченный Рома, но почти сразу срывается на счастливо-восхищенное сюсюканье, стоит только Олегу с сюрпризом зайти в комнату. Выпущенный на кровать поросенок, деловито хрюкая и цокая копытцами, немедленно направился к Роме, забираясь ему на ноги. И почти тут же устроился на боку, кажется, собираясь спать. Конечно, время-то не детское. — Ну он же вот таку-у-усенький, — почти пищит Рома, слишком осторожно потянувшись «ребенка» погладить. В ответ раздалось очень важное хрюканье, а у самого Соболева от восторга грозило сердце из груди выпрыгнуть. — Прям как ты, — усмехается Олег, но Рома даже не начинает ворчать в ответ. Только задумчиво на него смотрит, прежде чем выдать: — Точно. Его будут звать Олег! — Я должен был догадаться… — в шутку бухтит сам медиум. А Рома все переводил взгляд с кольца на поросенка и обратно, и в груди почти ныло. Нет. Нет, он не может вот сейчас… их потерять. Когда все настолько хорошо. Когда они, блин, счастливы… — Ребят, я вас люблю, — на выдохе шепчет Рома, часто моргая, чтобы не разреветься. — И если вдруг… когда-нибудь какую-нибудь херню творил… честное слово, я не со зла… — Все это знают, — тут же выдыхает Дафна, подползая ближе, чтобы вновь прилипнуть к нему. — И все тебя любят. Прям капец как сильно. Правда-правда. Одной рукой она гладит Ромину шею, а другой уже почесывает бочок балдежно похрюкивающего свина. — У нас ещё есть торт, — продолжает она, игриво пробегаясь кончиками пальцев вдоль Роминых выпирающих позвонков. — И вот только попробуй отказаться. При упоминании торта оживился даже новый член семьи. Довольно жмурящийся от приятных мурашек по спине Рома в шутку щелкнул его по пятачку. Господин свин немедленно возмущенно запыхтел что-то на своем поросячьем. — Ну я же говорю, что он Олег! — немедленно восклицает Соболев, пока сам Олег закатывает глаза рядом. — Да ладно-ладно, он же миленький, прям как… прям как Дафна. — Получается, торт ем я, — отшучивается Олег в ответ. — Эй, я вообще-то уже согласился твою фамилию взять! — парирует Рома в ответ, но почти сразу же вздыхает, валясь головой на плечо Дафны. Нет. Вот сейчас ему точно не время ни с кем ругаться. Даже если в шутку. — Извини. Короче, пошлите торт есть. И тем более, мы еще не отмечали первую дискотеку от Марка! — Погнали, — улыбается Дафна, вновь целуя именинника в макушку. Но только она поднимается с кровати, как ее отвлекает телефонный звонок. Так бесцеремонно звонить после полуночи могли лишь два человека — либо сестра, либо отец. Последний не связывался с младшей дочерью с самой свадьбы, поэтому сейчас увидеть фото с ним на экране телефона было… нервно. — Мне… папа звонит, — уведомляет Дафна, неловко отвечая на звонок. — Алло?.. — Привет, моя девочка, — по тону голоса чувствовалось, что Михаил Афанасьевич тоже чувствует себя странно. — Как ваши дела? — Все хорошо, пап… А у вас с мамой? Ему хотелось многое ей сказать. Например, то, что по недавнему выпуску он уже понял, что его внук станет чернокнижником. Но не это сейчас было первостепенно. Это они еще успеют обсудить… лично. — Дафна, милая, а ты не хочешь… — со вздохом начинает отец. — Не хочешь приехать к нам с мамой со своими… мужьями? Она, признаться, едва не поперхнулась и еле сдержала нервный смешок, переводя лукавый взгляд то на Рому, то на Олега, и тут же за них и отвечая: — Да. Да, мы хотим, пап. А могу я узнать… с чего такие перемены настроений? Михаил Афанасьевич тяжело вздохнул. Олег ему понравился ещё на этапе, когда Перси от Арти защищал, и грозный чернокнижник сумел закрыть глаза на то, что Шепс обрюхатил его дочь… Исправился ведь. Ответственно подошел к делу, женился. А с Ромой отношения всегда были сложнее. Его обожала Алла Евгеньевна, а вот строгий отец всегда был настороже. Да и сейчас оставался, но теперь понимал, что ему остается только смириться. Особенно после того, как увидел Соболева в роли ведущего. Каким комфортом тот окружал Дафну и как изящно подставил Гасанову. — Я выпуски смотрю, — в итоге коротко поясняет Булгаков. — В общем, мы ждём вас у себя на следующей неделе. Все, малышка, давай… — Пап! — не удержалась Дафна, хихикая. — У Ромы, кстати, сегодня день рождения. — Да? Ну… Передай наилучшие пожелания… Здоровья там… — Хорошо. Я тебя люблю, папуль. Пока. И повесив трубку, она уже в голос рассмеялась, сообщая мужьям: — Любимые мои, нас ждут в гости. И тебе, Ром, здоровья сам Михаил Булгаков пожелал. Рома аж давится воздухом и заходится в приступе туберкулезного кашля. Олег пару раз похлопал его по спине, но стремительно побледневший Соболев вскоре падает обратно на подушку. — Я сейчас сердечный приступ словлю, — предупреждает Рома как бы между делом. — Это, блять, слишком много новостей на одного меня! У него и так менталка уже в жестком минусе была, особенно после разговора с родным отцом, а тут еще — Михаил Афанасьевич. Рома немедленно изобразил скоропостижную кончину, но пролежал так всего секунд десять, тут же интересуясь: — А может он меня все-таки прикопать решил? Или мертвой водой? Или Цербера кормить нечем? Или… У него, блять, от Цербера до сих пор шрам остался. И это миленький ротвейлер, оказывается, развлекался просто. Потом, к счастью, признал… Но кот все еще активно Рому ненавидел. Сядет рядом и просто пялится в упор. От одних воспоминаний мурашки. — Мертвая вода? — интересуется смеющийся Олег, и Рома тут же подрывается: — Так тебя могильной водичкой не поливали? Ну ты святой человек, получается! Считай, что он тебя обожает. — Ну-у-у, возможно, — усмехается Олег. — Ладно, не парься. Если что, нас прикопают в одной могиле. Это же я тебя подобрал. — Вот ты ему об этом и скажешь. Ты старше, тебе умирать раньше, — охотно соглашается Рома с преувеличенным энтузиазмом, но почти сразу прячет лицо в ладонях, драматично протягивая: — Пожить-пожить… жить, жить… Дафна смешливо закатывает глаза и плюхается обратно на кровать рядом с Ромой, тут же притягивая его к себе. — Никто никого не прикопает. Я хорошо знаю его тон. У вас обоих амнистия, отвечаю. Если уж Михаил Афанасьевич на их стороне, то они точно способны покорить весь мир.