CHARMED

Она ведь его слышит. Всегда слышала и слышит сейчас. И Дафну это убивает. Она знает, что не уйдет от Олега. Но также знает, что умрет, если что-то случится с Ромой. Поэтому она вновь и вновь пытается до него дозвониться — его телефон недоступен. Но ей уже все равно. Она чувствует, что нужна ему. Поэтому Дафна решается и звонит Оле. — Алло?.. — максимально разбито отвечает та. — Оля? Оля, ты у Ромы? — Да. — Дай мне поговорить с ним… Пожалуйста. Оля долго молчит. Слишком долго, пока не выдает усталое: — Да, пожалуйста. Поговори с ним. Он не впускал ее в свою комнату. Но Оля очень надеется, что ее звонок поможет. Она робко стучит в дверь, почти вымаливая: — Ром, открой… Дафна звонит. По факту, у Ромы и сил особо не было подняться. С последнего их разговора прошел всего день, а ему по ощущениям — ебанная вечность. Он не ел, не вставал, хотя Оля все лелеяла какие-то надежды его… воскресит. А он воскресать не хотел. Ничего не хотел, только в мыслях про самоубийство убедился сильнее. И даже если больно будет — это хорошо. Хоть что-то почувствовать, кроме приближения… смерти? Это вот сейчас… у него уже предсмертные галлюцинации какие-то, да? Потому что Дафна не может ему звонить, потому что она не может хотеть с ним говорить, потому что… потому что это не может быть она. И все же, Рома подрывается, хотя сам не верит. Почти валится на пол, потому что сил нет. Поразительно, но не разбивает голову. Хотя было бы неплохо. Ноздри вдруг забивает запах крови. Рома, растянувшись на полу, с сомнением трогает виски, но нет, цел. Только кровь, блять, чувствует. Он с трудом поднимается. До двери идет, цепляясь за все, что попадалось под руку, и все сворачивая. Грохот неимоверный, и Рому почти разбирает на смех. Кажется, за последние сутки в этой комнате впервые появилась жизнь. Кое-как Рома открывает дверь — руки не слушаются. Чтобы не упасть, вцепляется в дверной косяк до побелевших костяшек. Пиздец. Точно смерть с косой. Бледный, как мертвый, с чернющими синяками, осунувшийся и просто уничтоженный. И хотя где-то в глубине души теплилась надежда, Рома все равно с опаской уточняет, не веря: — Пиздишь? — Нет, — сипит Оля, разворачивая телефон экраном к Роме. — Она очень просит. А Дафна, пока ждёт, трясется вся. Судорожно дышит, опасливо выглядывая с кухни — нет, все хорошо, Олега дома нет. Рома выхватывает телефон у Оли, все еще не до конца веря. Смартфон валится из слабых рук, сам Соболев летит следом, отбивая колени. Нашаривает, правда, не сразу — такое ощущение, что у него разом отшибло зрение, и он шарит по полу, как слепой, пока не вцепляется в корпус. Это уже неплохо. Это, блять, буквально достижение за последние сутки. До кровати вернуться сил уже не хватает, так что Рома растягивается прямо так, на полу, зная прекрасно, что жалкий… а ему, блять, хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что он счастлив. Плохо — потому что… потому что он счастлив. Это какой-то абсурд абсолютнейший, и Рому разбирает на смех, пока он прижимает телефон к уху. — Я не умер, — делится он почти сразу, без приветствий. Нездоровая эйфория — Рома все смеется и успокоиться не может. — Это… знаешь, досадное упущение… — Не говори так, пожалуйста… — выдыхает Дафна. — Я просто очень хотела тебя услышать. Ром, я… Осекается. Что она может ему сказать? Ответно признаться в любви? Она же разрушит этим и себя, и его окончательно. Но молчать не может. Все, что он сказал ей тогда, все ещё пульсирует в мыслях. Безостановочно. — Рома, я не знаю, что со всем этим делать, но… Я точно знаю, что, как бы это ни было неправильно, я не могу дышать без тебя. Я уже извелась вся, я… Но я не могу. Ты же понимаешь, что… Дафна просто знает, что не может оставить его без ответа. И сама себя ненавидит, медленно рассыпаясь на части. — Я тебя понял, — отвечает Рома преувеличенно жизнерадостно. — Все хорошо. Не переживай. Нихуя не хорошо, на самом деле. Это «я не могу» раскаленным ножом врывается в сердце. Конечно, она не может. Это все… абсолютно логично. Но… «но». Сам Рома — это одно ебанное «но». Это тоже логично. И он тоже не знает, что ей сказать. Как жить, блять, тоже правда не знает. Но… это дело поправимое. С его губ снова срывается смешок, и Рома даже поднимается на ноги, внезапно откуда-то найдя силы. Выползает к Оле, молча вручая ей телефон. — Ща приду. Умоюсь только, — не переставая улыбаться, объявляет Рома. Только губы трясутся — вряд ли Оля заметила. Дафна — не может. Рома — тоже не может. Все логично. Он же всерьез уже думал об этом… а сейчас просто убедился, что иных вариантов и нет. Он — не может, она — тоже не может. И какой тогда смысл… это все продолжать? Рома как будто выключается. Хлопает дверью ванной, включает воду на полную. В отражении — не человек вовсе, так, существо. Изуродованное, мерзкое… Он все чаще какие-то отвратные глюки ловит — уже и без таблеток даже. Вода шумит, но Рома почти не слышит. Пустой взгляд цепляется за бритву. Может… может, так и надо? Боль… Он тупо ковыряется с этой гребанной бритвой, прежде чем задрать рукав кофты. Вены — прямо мечта суицидника. Хоть сейчас режь. И это, сука, больно. И страшно. И шансы его спасти все-таки есть. Может, его это и подкупает? За дверями — Оля, он даже не попрощался с Дафной, и… Таблеток у него все равно нет. Денег на них и связей — тоже. А вены порезать… Это ж насколько он конченный, что даже умереть нормально не может? Внимание привлекает. А может… может, и не спасут вовсе? Оле-то на него все равно поебать, он в этом уверен. Мысль кажется привлекательнее любой наркоты, а Рома и правда других исходов не видит. Может, ему полегчает, если он перекроет ту боль, от которой умирает внутри, болью физической. А Роме хочется, чтобы ему полегчало. Хоть и не заслужил, но… он шипит, когда в первый раз проводит по запястью — поперек, потому что редкостный ссыкун. И слабак. И… нет. Мало. За одним порезом идет еще, и еще, и еще… Крови все больше, и Рома понимает, почему ему сегодня мерещился ее запах. Судьба, блять. Но… ему не легче. Не, нихуя не легче. Смотрит на исполосованное запястье — а еще мерзотнее на душе становится. И Рома даже готов был позвать… или не готов. Кого, блять, ему звать? Но, кстати… даже как будто бы красиво смотрится. Шрамы останутся. Если… если не откинется все-таки. И тогда он вдруг почти задумчиво косится и на вторую руку. Неудобно, но… почему нет? Уже терять нечего. За шумом воды, кажется, не должно быть слышно, что он всхлипывает, когда проводит и по второму запястью. Дафна — не может. Рома — тоже не может, только причины у них разные. Все. Все логично. Пора было это прекращать. Пора было… перестать отравлять ее собой. Оля беспокойно мельтешит в коридоре — ей тревожно. Она и не может объяснить, почему, но вдруг… чувствует. И паникует. Долбится к Роме в дверь, кричит, но все остается без ответа. Что делать?! Что, сука, делать?! Звонить Дафне? Да она же, блять, родит прям там. И тогда Оле в голову приходит единственное, по ее мнению, верное решение — единственный, кто мог бы сейчас более-менее нормально преподнести ей эти новости — это Олег. Это очень рискованно. Очень. Но Оля уже набирает дрожащими пальцами номер дяди, выпаливая сразу, как он берет трубку: — Олег! Олег, ты… Это пиздец, тут Рома, кажется, вскрывается нахуй, я чувствую это, и… Привези Дафну. Я тебя умоляю. Он же… он же умрет. Олег не сразу понимает, что она вообще ему лепечет. Он как раз буквально только что переступил порог квартиры, встречаясь со странно растерянной Дафной… и тут Оля. И тогда картинка складывается. Ее странное поведение после девичника, растерянность сейчас. Они разговаривали. И ебанный Соболев не вывозит. Может, раньше бы Олега и перекрыло от злости, от раздражения из-за того, что он привлекает внимание своими истериками, но… вместо ожидаемых чувств у него внутри — тревога. Тревога, которую он и рад был бы отрицать. Не может. И Оля пугающе права. Олег, конечно, способен привести Рому в чувства, обработать раны, но очевидно, кто ему нужен был сейчас. И главное — Дафна тоже хотела быть рядом. Он же не идиот. И не бесчувственный мудак. И… Как бы то ни было, он же тоже к Роме привязался. Да и… жалко его. И хотя ему остается только догадываться, в чем именно причина внезапного желания выпилиться, Олег почти командует Оле: — Спокойно. Выдохни. Попробуй до него достучаться все-таки. Может, все не так уж и плохо… нет. Зная Рому, вот сейчас все пиздец плохо. И он же знает, что Дафна узнает. А каким бы мудаком Олег Рому иногда не считал, для него сделать Дафне больно — это уже… это уже чересчур. Значит, все совсем пиздец. Не вывозит. Он сбрасывает вызов и поднимает глаза на Дафну, сообщая уже ей: — Поехали. Наверное, Олег совсем конченный, раз сейчас соглашается на это. Но… он буквально должен. И ради Дафны, и… ему, блять, жалко Рому. Булгакову трясет. Очевидно, что что-то с Ромой, и… Олег зовёт ее к нему? Дважды повторять Дафне не нужно. Она активно кивает, проглатывая панику, мельтешит, обуваясь, хватая телефон и ключи. Страшно. Чертовски страшно. Ей кажется, что все буквально рушится, и в такси она хватается за Олега, как за спасательный круг. Боится, что это конец. Что он уйдет от нее на этот раз окончательно. И еще страшнее… еще страшнее, что они не успеют. Дафна даже не плачет. Она просто оглушена, потерянна и… устала. Сама уже жить просто не может. Это невыносимо. Она так давно не была у него дома… Тупо пялится на окна, выйдя из такси, не ощущая реальности, пока Олег сам мягко не приводит ее в чувство, беря за плечи — и Дафна вздрагивает. Сердце колотится где-то в горле, пока они поднимаются в лифте, пока идут к квартире. Им открывает явно паникующая Оля — ее трясет, она выглядит так, словно ее асфальтоукладчиком переехало. Заплаканная, разбитая, растрепанная. И Дафна на ватных ногах подходит к двери ванной, не веря… не веря, что Рома там. Он так близко. В каких-то нескольких метрах. Она чувствует, что он жив, но и ощущает, как ему больно. И сама готова в обморок упасть, когда робко подает голос: — Ром? Ромочка, я тут. Я с тобой. Открой мне, пожалуйста… И внутри все вибрирует, ходуном ходит. Сейчас она его увидит. Страшно, чертовски страшно, но ощущается это так ужасно правильно. Словно Дафна вернулась домой. — Или я тебе дверь выбью, Ром! — на полном серьезе грозится Олег. Может, и правильнее было начать с этого, но… у него еще теплится надежда на то, что Соболев буквально… проснется. Потому что Олег уже сделал самое главное — привез ему Дафну. Привез ее, самую дорогую для него… и для Ромы — тоже. Это же очевидно. Настолько очевидно, что Олег и не знает, как мог, блять, ожидать другого. Сам, правда, все же не лезет. Тормошит Олю — как оглушенная, но… цела. Физически, да. Ментально — вряд ли. В какой-то мере, Олег даже Ромой гордится — что не стал творить никакой хуйни с его племянницей. Что даже благородно ее, блять, отверг. Просто Оля… для нее это будет самым жутким жизненным уроком. Жутко, что Олег даже и за это благодарен. Хотели, чтобы Оля отвязалась от всей наркоманской истории? Очевидно, что Рома профессионально отшиб все желание. И тогда дверная защелка все-таки щелкает. Рома… даже стоит, блять. Смотрит на самого Олега — не верит явно. Может, и не понимает совсем — осознанность мелькает во взгляде только тогда, когда беспокойный взгляд останавливается на Дафне. И совершенно жалкий — даже Олегу плохо — Рома ей, или все-таки им обоим, улыбается, когда сипит: — Вы… вы оба ебанулись, что ли, блять… ну типа… Не надо было… Олег успевает удержать его от падения. Неожиданно Рома даже пытается сопротивляться, пачкая Шепса кровью из порезанных запястий, но Олег пресекает его убийственно искренним: — Мне не нравится традиция спасать тебе жизнь, блять. Давай встречаться без этого. — Ну прям… в любви признался, получается… — хрипит Рома в ответ, но обмякает. Только сотрясается в почти беззвучных рыданиях, пока Олег тащит его обратно в комнату, чтобы уложить. Дафна суетится следом. Она же отлично ориентируется в его квартире — старается держаться и не трястись всем телом, пока выуживает аптечку и, прижав ее к груди, несется в спальню. Усаживается рядом с Ромой на кровать, поднимает максимально растерянный взгляд на Олега, спокойно уведомляющего ее, что отвезет Олю домой… Он оставляет их вдвоем? Она боится даже смотреть на Соболева. Губы начинают трястись, и Дафна всхлипывает, когда берет его руки в свои и видит порезы. Недостаточно глубокие, чтобы умереть, но крови много. И она просто… Жмурится, подносит его руки к своему лицу, целует окровавленные пальцы. Сердце долбит так, что дышать становится трудно. — Рома… Рома, ну что же ты вытворяешь… Я же… О, Афродита, я люблю тебя. Я так люблю тебя. И теперь ее и пробивает на слезы. — Ты чего, это я же… — У него тон такой жалкий, но при этом мягкий. Рома спешно садится на кровати, хотя голова уже кружится. Прижимается своим лбом к ее, дурея от того, что может быть так близко к Дафне, пальцами касается ее губ, надеясь стереть кровь, но по факту делает все хуже. Рома хотел сказать, что это он ее любит. И только потом вдумывается в то, что Дафна сейчас произнесла. У него правда предсмертные галлюцинации? Или… гладит ее по щеке бездумно, смотрит в такие родные глаза, и… Настоящая. Это точно не его бред. Дафна рядом с ним. И она только что… только что сказала… Он не может перестать реветь, как идиот, порезанные руки жжет от боли, Рома реально где-то в шаге от того, чтобы свалиться в обморок, а думать может только об одном. О Дафне. Всегда, безоговорочно, о ней. Но сейчас — об Олежке еще чуть-чуть. Мысль забавная, и Роме опять смешно. — Неа… — упрямится он из вредности больше. — Я тебя сильнее люблю, знаешь же, да? Любил, люблю, буду любить, и… И не может не сделать этого. Олежа же тоже не дурак. Не мог не понимать, что Рома сделает. И буквально, предварительно, блять, почти в любви ему признавшись, дает ему зеленый свет. И вот сейчас, когда Рома приник к таким желанным губам Дафны в поцелуе, он словно… он снова почувствовал себя живым. И безгранично счастливым. И Дафна на поцелуй отвечает. Обхватывает ладонями его лицо, гладит большими пальцами скулы и не может отлипнуть от его губ. Таких родных, таких любимых. Она вдыхает жизнь в него, а он — в нее. И все проблемы теперь кажутся такими глупыми и далекими. — Ром… — шепчет она абсолютно самозабвенно, продолжая целовать его снова и снова. — Рома, надо… твои руки обработать. Булгакова еле отрывается от его губ — дорвалась ведь и не может теперь себя остановить. Она хватается за аптечку, доставая оттуда перекись, заживляющую мазь, ватные диски и бинты, и принимается со всей бережностью стирать кровавые разводы с его запястий. Аккуратно перевязывает их и снова поднимает взгляд, полный нежности, на его лицо. И на душе так хорошо и спокойно. — Ром, прости меня. Прости, что оставила тебя одного. Ещё в тот раз. Но я тебе обещаю, что ты больше никогда не будешь один. — Это ты к тому, что твой без пяти минут муж предложил мне встречаться? — дурачится Рома в ответ и не может не украсть у нее еще один поцелуй. И нет такого, что… «как раньше». Потому что сейчас — по-другому совсем. Острее, ярче… нежнее. Он и сам еще никогда не был таким нежным — сердце щемит, и Рома, такой абсолютно влюбленный и счастливый, падает на подушки и тянет Дафну на себя, укладывая на своей груди. И все разорвать контакт не может — и руками ее обвивает, и ногами, как будто если чуть расслабится, то она исчезнет просто. — Ты когда рядом, у меня даже… не болит ничего. Ни душа, ни тело, — хоть и невпопад, но совершенно искренне шепчет Рома, кладя подбородок ей на макушку. — И не извиняйся. Не передо мной. Ты же знаешь, что я… ты бы меня ножом в сердце пырнула, а я бы тебе ноги расцеловал. Ты не виновата. Ни передо мной. И если ради того, чтобы чувствовать ее сейчас вот так, почти кожа к коже, надо было пролить кровь, он бы себе и руку отрезал. Или сердце бы вырвал. Или… да он бы что угодно сделал. — Я никогда не думал, что одному… так, блять, страшно, — продолжает он почти лихорадочно, не вникая в то, что говорит. — Просто… не могу один. Без тебя. Дафна лежит у него на груди, слушая перестук его сердца, и ей так неимоверно хорошо. Она может чувствовать его, может быть рядом, может слышать его голос. Это настолько сладко и волшебно, что не верится. Кажется, что она просто с ума сошла. И ведь… Олег, действительно, явно все знал. Не мог не знать, не понимать. Тогда почему… Это абсолютное безумие, но неужели у них есть шанс? У… всех троих? — Я тоже не могу и не хочу без тебя, — признается она в ответ. — Я думала, что могу тебя отпустить, но понимаю, что это все равно что заживо кусок мяса от сердца оторвать. Я люблю тебя. Тоже всегда любила и всегда буду. Хочется повторять это бесконечно. И Олега тоже любит. Сегодня даже, кажется, полюбила ещё сильнее… Шепс, к слову, ждать себя не заставляет — возвращается уже скоро. И тоже, блять, весь в кровавых разводах после Ромы. И первой, чисто инстинктивной реакцией самого Соболева, когда Олег замер на пороге — попытка убрать руки и даже начать лепетать то ли извинения, то ли что-то, но… — Лежи ты. Свалишься еще. Где-то в глубине души он еще думал, что, когда увидит их вдвоем, разозлится — ничего подобного. Он просто… принимает, наверное. Принимает то, что своим противодействием не то что ломает, буквально убивает их обоих. И бороться с тем, что кажется абсолютно очевидным и даже правильным, у него нет никакого желания. Только… Олег и сам-то не уходит. И даже выдает неожиданное: — Хотя нет. Вещи собирай. Рома все-таки подорвался — слишком активно для человека, который только что собирался порезать вены и вообще уйти из жизни. Сел на краю кровати, покосился на Олега так, как будто впервые видит. И даже голову в плечи вжал, очевидно, ожидая традиционных пиздюлей. — Да ты гонишь, — протягивает Рома с самым искренним неверием, на которое может быть способен. — Я же сейчас рыдать буду. — Не оставлять же тебя тут одного, чтобы опять вены резал, — настаивает Олег. — Так что нет, я серьезно. Дафна робко подползает к краю кровати следом и тоже смотрит на Олега так… почти по-щеначьи. Глупо хлопает ресницами, а потом подрывается с места и, снова ощущая, как намокают щеки, виснет у Шепса на шее. Это, блять, сюр какой-то, но она в жизни не испытывала ощущения правильнее, чем сейчас. Словно вот вообще все, что было до этого, вело именно к этому моменту. — Спасибо, — шепчет она Олегу, расцеловывая. — Спасибо-спасибо-спасибо… Я тебя люблю. В конце концов, у любовной ведьмы места в сердце много — они выяснили это опытным путем ещё… да в принципе сразу, блять. И она трясущимися руками помогает Роме собрать вещи и все не верит… Не верит, что это все вообще происходит. И пока в такси едут, и она гладит Соболева по голове, не верит, и даже когда уже самолично отпирает дверь своей квартиры — тоже не верит. Ещё сегодня утром Дафна не знала, что делать, боль разрывала ее пополам, а сейчас… Сейчас так хорошо. И на губах сама собой расцветает улыбка, а сердце сочится нежностью, когда она смотрит то на Рому, то на Олега. Невыносимо прекрасно. — У меня вопрос, — бодро начинает Булгакова. — Кто-нибудь тут голодный? Потому что лично я — ещё как. И что-то мне подсказывает, что кое-кто вообще не пойми сколько не ел… — Ну-у-у… — И Рома реально даже задумывается над вопросом. Ну, справедливости ради, вчера он точно жрал — таблетки и текилу, блять, очень вкусно, спасибо. А, еще и слезы свои, пока рыдал — это тоже приятного аппетита. Сегодня — точно нет, поэтому и сил не было. Хотя сейчас… появились даже. Вместе с желанием жить. Но сказать что-нибудь внятное не может. Чуть ли не впервые в жизни неловко мнется на пороге, как бездомная собака, которую только-только привели домой с улицы, а она еще знать не знает, что делать, и ожидает пинка. И вид такого совершенно потерянного Ромы заставляет по-доброму засмеяться даже Олега. — Опять тебя с ложечки кормить? — дразнит он Рому, не оставляя попыток растормошить. И как будто бы впервые в жизни Рома заливается густой краской, пряча лицо у Дафны в волосах. Но даже это ситуацию не спасает, потому что, когда они перемещаются на кухню, Рома продолжает суетливо мяться на пороге. Мечется-мечется, прежде чем в итоге воскликнуть: — Да вы гоните, ребят! И от эмоций реально кричать хочется. — Я же… типа, ну… я вены резать пошел, потому что… никому не нужен… А Дафна, которая на этот момент уже достала из холодильника пасту с фрикадельками, которую готовила ещё вчера, косится на Олега и… встречает в его взгляде лишь… одобрение? Она подходит к Роме, прижимается к нему, сцепляя руки у него за спиной, и, глядя прямо в глаза, с сияющей улыбкой говорит: — Дурак ты, Ром. Я же сказала, что ты больше не будешь один. Ты нужен. Очень-очень нужен. Настолько, что сердце до сих пор судорогами сводит. — Выглядишь ужасно. Поешь и ляжешь спать. Напоминаю, что нам ещё в Самару скоро ехать. — В Самару? В Самару, блять? — переспрашивает Рома, а сам едва не пищит. Или рыдает. Или все сразу, потому что он настолько отвык чувствовать столько чувств сразу, что сейчас становилось плохо. И хорошо одновременно. Вообще… на свадьбу он не собирался. То есть, конечно, сначала мысли были, но потом признал — не смог бы. Умер бы прямо там, посреди торжества, свалился бы с разрывом сердца. И сейчас у него сердце уже тоже разорвется. Только в этот раз — от любви, и ее так много, что Рома почти задыхается. И даже потом, переключаясь на еду, все замолчать не мог, продолжая то восхищаться, то ужасаться, то пытаться зарыдать, а потом и все сразу и одновременно. — Ну какая свадьба без тебя, — справедливо заявляет Олег. — Ты — главный участник торжества, считай. — Олежа, блять! — Рома почти визжит, опять краснея. И буквально… заново воскресая. — Даф, скажи ему, что я обниматься полезу, если он не перестанет меня смущать! — Ты так говоришь, будто я собираюсь тебя останавливать, — замечает Дафна и целует его в уголок губ. Отпускает Рому только для того, чтобы усадить за стол напротив Олега и, наконец, разложить еду по трем тарелкам. Сама садится и всё смотрит на них по очереди, смотрит и смотрит. Наглядеться, блять, не может. Ее самые родные, самые любимые, самые замечательные. — Ребят… — и у нее даже голос вдруг дрожит, когда она берет их обоих за руки. — Ребят, я… Это пиздец… Очень хороший пиздец. Настолько, что у Дафны слов не хватает описать свои чувства, хочется лишь на весь мир кричать, как она их любит. — Это пиздец! — солидарничает Рома тут же. — Потому что я… И все равно не может поверить. Вместо пустоты внутри — любовь. И оказывается, что ее так много, что хватает на… двоих. И Дафну любит — глупо было предполагать, что когда-нибудь сможет разлюбить. И Олежку, блять, любит — ладно, в данный момент буквально обожает. И просто… — Бля-я-я-ять, у меня такое ощущение, что я все-таки умер и сейчас ловлю предсмертные галлюцинации, — совсем жалко признается Рома. — Сейчас еще должен быть свет в конце тоннеля, потому что… ну не может быть так хорошо! Олег смеется только. И нет ощущения, что сейчас происходит какая-то дичь, наоборот. Все кажется таким правильным, потому что… все это время оно и шло к такому исходу. Он же, можно сказать, Рому изначально сам в семью и пустил. Заранее, блять, догадывался, что в итоге все к тому и придет? — Может, — заявляет Олег по итогу. — И будет. — Нет, ну по сути… — Рома хотел сказать, что ожидал такого от Дафны, но от Олега — точно нет, а в итоге осекся. Потому что удивили, блин, оба. — По сути, я ждал, что Олежа меня отпиздит, а Даф… Что она его отпустит. И верил же, что отпустила. — Это мой язык любви, — усмехается Олег в ответ, успев пнуть его под столом. — Накопил, блять, ульту! — верещит Рома. — Вы меня оба убить решили! А я, блять, и не против даже! Дафна смеется и нервно, и счастливо одновременно. Тянется, оставляет поцелуй на щеке Олега, а затем — и на щеке Ромы. Очевидно же, что Соболева, как недолюбленного ребенка, любить надо вдвойне. А в Дафне любви столько, что она их обоих до конца своих дней ею окружать будет. А Олег… Олег сегодня так ее шокировал, что она до сих пор как оглушена. — Ешьте, давайте, — со смехом командует Булгакова. Семейный ужин, блять. И все проходит так гладко, с шутками, смешками, что… Реально не верится. Когда они доедают, Дафна отправляет тарелки в раковину, а затем берет Рому за руки, чтобы отвести в свою комнату. Ему реально нужно поспать. Им, кажется, всем надо. Она сама переодевается из своего легкого платья в объемную домашнюю футболку — да, при них обоих, ибо чего они, вот честно, там не видели? Разве что Рома ещё не видел, как подрос ее живот. И Дафна забирается на кровать, прижимается у Ромы под боком, кладя голову ему на грудь. И зовёт: — Олеж? И вот тогда Рома окончательно задыхается, потому что дивно загадочный Олег валится рядом с ним, с другого бока, ухитрившись своими длиннющими руками в объятия зацепить и самого Рому, и Дафну. И тогда Соболев не может сдержать полузадушенный писк. Блять. Он же сейчас опять рыдать будет. От счастья. Лежат, блять. У него на груди сопит Дафна — просто… абсолютный синоним слова «дом» для Ромы, счастье, и вообще все прекрасное, что есть в этой жизни. В макушку ему дышит Олег, с которым, оказывается, так… комфортно, блять. Тоже — как дома. Почему «как»? Он дома. И вот сейчас, в кольце чужих-родных рук, Рома буквально задыхается от переполняющей его любви. Губы трясутся, его колотит мелкой дрожью, и это все выливается в слезы. Абсолютно счастливые слезы, пока он почти скулит: — Я вас люблю-ю-ю… — И мы тебя любим, — сразу отзывается Дафна, теперь уже уверенная, что имеет право говорить и за Олега. И на душе так светло, так хорошо. Ее оплетают руки и Ромы, и Олега, и сама она перекидывает свою через Соболева, чтобы обнять Шепса. Так и проваливается в сон, пока посреди ночи не чувствует, как Рома вздрагивает. Тут же разлепляет веки, тревожно вскидываясь, и гладит его по щекам, стирая проливающиеся сквозь сон слезы. Шепчет ему на ухо всякие нежности, чтобы успокоить, и замечает, что Олег тоже проснулся и теперь прижимает их двоих к себе крепче. Дафна засыпает обратно, когда дыхание Ромы выравнивается. И ей даже ничего не снится — ведь все самое волшебное для нее уже происходит наяву. И просыпается с утра она самая первая. Сразу улыбается, приподнимаясь на локте, чтобы ласково погладить по щеке сначала Рому, потом и Олега. — Доброе утро, и у нас проблема, — смеется Дафна. — Мне очень срочно надо, чтобы кто-то из вас заказал мне мармеладных мишек и слабосоленой семги. — А это уже что-то новенькое, — усмехается Олег, потянувшись за телефоном. Развлечения с необычными вкусовыми предпочтениями продолжались, и если сначала он еще удивлялся, то сейчас только без вопросов оформлял доставки. На самом деле, утро получилось действительно добрым — он еще никогда так хорошо не спал. Даже несмотря на ночные кошмары. Вспомнив о том, как сам сквозь сон притянул обоих ближе, успокаивая, Олег покосился на Рому. А как будто бы еще более растерянный, чем было вчера, Рома лежал, пялясь совершенно расфокусированным взглядом в потолок. Взъерошенный, с видом побитой собаки, потерянный — просто не понимает даже и не осознает еще в полной мере. Сказал бы кто Роме буквально несколько дней назад, что он будет лежать у Дафны дома, буквально зажатый с двух сторон реально самыми дорогими людьми в его жизни, окруженный любовью, он бы точно не поверил. — То есть, мне не приснилось, — тянет все еще слишком шокированный Рома. — Пиздец. Мне надо покурить. — Пошли, — с легкой руки предлагает Олег, и в ту же секунду Рома аж подорвался на кровати, переспрашивая: — То есть я теперь буквально могу курить не один?! Олегу пришлось рукой придавить его обратно к матрасу. — Даже я, блять, быстрее свыкся, — смеется Шепс, косясь на свою невесту. — Да куда вы так быстро, — шутливо ворчит Дафна и самым наглым образом взгромождается поперёк обоих. — Полежите со мной ещё. Мне так хорошо. И, улегшись поудобнее, протягивает руки к их лицам — правую к Олегу, а левую к Роме. И вот сейчас — пусть весь мир подождёт. Внешнего мира вообще просто не существует. Есть только они. Сейчас Дафна понимает, что настолько преисполнилась, что ей буквально плевать, кто им что скажет, кто будет против. Это — ее семья. Теперь полная. *** Спустя неделю весь состав экстрасенсов вместе с ведущими отправляется в Самару, не имея ни малейшего ебаного представления о том, что их там ждёт. И ведь в начале все, действительно, идет гладко… Прекрасная Дафна в белом платье, сияющий Олег в костюме с бабочкой. Костя далеко не сразу обращает внимание на то, что от молодоженов ни на шаг не отходит некий Рома, которого он смутно помнил по вечеринке, устроенной в честь объявления о беременности Булгаковой. Все, что о нем знал Гецати — этот парень за каким-то хером пел с Дафной грустную песню на сцене, а потом вернулся с улицы вместе с Олегом напрочь отпизженным. И тогда Дафна обрабатывала им обоим разбитые лица. У Кости возникло множество вопросов ещё тогда, но это не пойдет ни в какие сравнение с тем, что он испытывал сейчас. После ЗАГСа вся толпа гостей отправилась на банкет на природе, и… За столиком, предназначенном для молодоженов сидело три человека, а не два. Дафна уже давно стащила себе бабочку Олега и… пиджак Ромы. А сам Соболев утопал в… пиджаке младшего Шепса. И эти трое явно на своей волне — вообще ничего и никого не замечают. Невеста, сидящая по центру, кормит ебаным свадебным тортом с ложечки то одного, то другого. Одной, блять, и той же ложкой. И все светятся, как новогодняя гирлянда. Она же была его ученицей в «Школе Экстрасенсов» и всегда казалось ему воспитанной, приличной девочкой. По левую руку от Кости сидела Нино… И аланский провидец смутно подозревал, что Дафна специально именно так рассадила гостей. Последний месяц он провел в тяжелых раздумьях на тему их с Гасановой поездки в Осетию, но… Сейчас в его мозгу буквально заело все шестеренки. Гецати вновь переводит хмурый взгляд на странную троицу… У Дафны — обручальное кольцо с солнцем, у Олега — с луной. И тут у Ромы на безымянном пальце блеснуло… кольцо, которое Костя видел у младшего Шепса ещё в готзале. Взрыв. Костя не выдерживает и порывисто оборачивается к Нино, и на его лице читается гамма максимально смешанных эмоций. — Ты тоже это видишь? И в этот момент Нино, сидевшая тише воды, ниже травы и просто ахуевала перевела не менее осоловелый взгляд на Гецати, хватая его за предплечье: — Ну это же пиздец! — очень эмоционально воскликнула женщина, но, потом уже понизив голос, продолжила, — Это же её бывший! Ты понимаешь? И они сидят тут чуть ли не лобызаются. Гасанова, которая до этого была наслышана об этом Роме, как о ебучем абьюзивном бывшем Дафны, от которого она не знала как уйти и просила совет у Нино, сейчас сидела в полнейшем шоке. Так мало того, что Соболев присутствовал на их свадьбе, так еще и похоже являлся ее непосредственным участником! Возмущение Нино, придерживавшейся традиционных взглядов, сейчас не было предела. И даже не смотря на то, что ее бурная молодость включала в себя разного рода веселье, она достаточно строга была в вопросах свадьбы. И видеть то, как счастливо выглядят все трое пялясь друг на друга было ну пиздецки странно. Сразу вдруг вспомнилось, как сильно она ахуела, когда узнала, что именно Рома устраивал Дафне вечеринку в честь её беременности. Она ведь еще тогда, в шутку подумала, что еще сильнее Булгакова могла её удивить только новостью о том, что у неё шведская семья с Ромой и Олегом. А в итоге шутка то оказалась и не шуткой вовсе. — Бывший? — Костя аж поперхнулся. Ему казалось, что в силу возраста он многое может понять, но… Неужели Олегу это нормально? Гецати вновь переводит взгляд на стол молодоженов и видит… Как младший Шепс буквально галантно разливает шампанское себе и Соболеву. Как будто, блять, так и надо. Все идет по плану. А Дафна, беременная Дафна, сидящая между ними, продолжает налегать на торт, то и дело смеясь от того, что говорят ей эти двое, и смотря на то на одного, то на другого такими глазами, как… каждый бы мечтал о таком взгляде. — Тебе не кажется, что… — обращается Костя к Нино. — Мир немного сошел с ума? — Да не немного, а кажется очень сильно, — тяжело вздыхая отвечает Гасанова, а потом вкладывает свою ладонь в Костину и переплетает их пальцы, — И мне кажется я в прошлый раз тоже, — неловко намекая на их прошлый разговор, добавила женщина. Ей было и без того очень неловко находиться рядом с Гецати, после их ссоры, весь день. Потому что все время, что они находились на регистрации, и на самом праздновании Нино с Костей невольно оказывались рядом. Ну может не совсем невольно, а из-за желания Дафны, но это неважно. И даже сейчас за одним из столиков на природе они сидели исключительно вдвоем. Осетинские изгои, ей богу. Но раз он в этот раз проявил иницииативу и пошел на контакт первый…то этим надо пользоваться. Поэтому как-бы невзначай прижимаясь к нему плечом и сжимая руку в своей покрепче, Нино осторожно начала: — Костя, прости пожалуйста за то, что я в тот раз не смогла ответить, что между нами, — За тот раз ей правда было очень стыдно, но видимо ей нужно было увидеть разочарованное лицо Гецати, и ощутить тот холод между ними, чтобы испугаться, что может его потерять. К тому же у нее было очень много времени поразмыслить над своими чувствами и наконец-то осмелиться сказать эти важные слова, — Я люблю тебя. И возможно это весьма странно и сумбурно выпаливать это в такой момент, но лучшего времени она просто не могла себе представить. Ну и позорница она конечно. И теперь преисполнился и Костя. Он переводит на Нино ошарашенный взгляд, а у самого… перед глазами пролетают все их моменты в Осетии. Поцелуй под звездным небом, то, как развевались ее волосы, когда она вела машину, их общее видение в заброшенном селе, их чувственный секс… И то, как он признался ей в чувствах, а она ничего не ответила. И теперь… Гецати просто не верит, что услышал это. Смотрит на их переплетенные пальцы и не может осознать, что Нино сейчас так ласково ластится к нему. Это не свадьба, это день сюрпризов. — Нино… — Костя тяжело сглатывает, а затем разворачивается к ней всем корпусом, заглядывает в глаза, чтобы убедиться в правдивости ее слов. Да вроде пока трезвая… — Нино, я не знаю, что и сказать. И сердце так колотится, что в жар бросает. — То есть ты… готова? К отношениям? — Именно. Я хочу, чтобы мы были парой, — а у самой глаза сияют ярче всех звезд, когда она смотрит на такого растерянного, но явно довольного Костю. И даже поверить не может до конца в то, что они получается официально станут парой. От этой мысли внутри разливается какое-то особенное тепло, а сердце начинает биться чаще. Нино вдруг цепляется взглядом за галстук Гецати, и игриво улыбнувшись, хватает мужчину за него и притягивает к себе для чувственного поцелуя. Эмоции распирают так сильно, что женщина не стесняясь вытаскивает свою вторую руку из мужской хватки и незаметно для всех кладет её ему на колено слегка сжимая. Костя даже замирает на пару мгновений — он никак этого не ожидал. И тогда… тогда он обхватывает ее лицо ладонями, отвечая на поцелуй со всей пылкостью, тут же углубляя его, чтобы коснуться своим языком ее — он слишком… чертовски соскучился. — Нино, — хрипло шепчет Гецати. — Я очень рад. Гасанова, довольно улыбаясь, прижимается своим лбом к его и весело хмыкает. А потом игриво ведет рукой от колена по внутренней стороне бедра. Дразнит и не стесняется. Конечно будет весьма забавно посмотреть на то, как Костя будет бороться с возбуждением в таких условиях? И вдруг Нино слышит в паре метров от себя очень эмоциональный лепет и смущенный смех. Женщина переводит заинтересованный взгляд и видит явно развеселенного и чуточку удивленного Ларионова и пьяного второго жениха Рому, который что-то заливает в уши Илье и весьма любвеобильно его обнимает. — Может сбежим? — предложила Нино переводя опасливый взгляд с Соболева на Гецати. Не очень бы хотелось сейчас попасть под приступ его любвеобильности. Женщина хватает со стола открытую, но все еще полную бутылку конька и слегка пинает Костю локтем в бок. — Да. Я думаю, это будет лучшим решением, — смеется он в ответ. И поднимается на ноги следом за Нино, бесстыдно обнимая ее за талию — все равно очевидно, что на них никто не обратит внимания, когда происходит такое. Но не один Костя был в ужасе с происходящего. Саша сидел рядом с Перси и теперь смотрел на то, как Рома от Ларионова дефилирует к их матери. И на него Людмила Шотовна вдруг реагирует… весьма дружелюбно и едва ли не влюбленно. Улыбается, кивает, слушая какие-то его глупые рассказы. А Соболев скачет вокруг нее, как шут, обаятельно улыбается. Саша не выдерживает. Он искренне не понимает, что чертов Рома вообще делает на этой свадьбе — тем более, блять, за одним столом с женихом и невестой. И тогда старший Шепс воинственно поднимается из-за стола и направляется напрямую к Олегу, пока Дафна общается с Верой Сотниковой. — Ты какого черта творишь? — почти шипит он на младшего брата. — Ты не помнишь, что было между ними в тот раз? Какого хрена ты позволяешь им общаться? Очевидно, что то, когда Саша взорвется, было лишь вопросом времени. И Олег даже ждал, когда это произойдет. Но у него было настолько восхитительное настроение, что ему, на самом деле, было вселенски поебать на то, как происходящее выглядит со стороны. И тем более — на то, что об этом будет думать старший брат. Тем более, даже мама выглядит более чем довольной. Олег в успех предприятия не верил, но расхорохорившийся уже после двух бокалов шампанского Рома готов был геройствовать. И пошел же, блять. Олег, с полчаса назад самолично надевший на его безымянный палец свое же любимое кольцо, был в восторге. — Саш, выдыхай, — с самой невозмутимой улыбкой парирует Олег, поднимая руку, на которой заветного кольца из «Наруто» уже не было. — Я же тоже с ними… общаюсь. — Ты о чем? Саша вновь переводит взгляд на Дафну, которая с максимально игривой улыбкой переглядывается с Ромой, и, блять, не понимает. У него буквально мозг ломается. — Что ты имеешь в виду? — почти истерично настаивает старший Шепс. Олега почти разбирает на смех. Нет, наверное, скажи ему кто про это раньше, он бы реагировал так же, как Саша, но… Сейчас ему хорошо. И счастливо. И спокойно — ну, если игнорировать знание того, что забирать с праздника Рому, который начал крестный ход по рукам гостей, придется именно Олегу. Но, на самом деле, остальное все второстепенно. Потому что все к тому и шло с самого начала. — О том самом, Саш, — вздыхает Олег, с наигранным сочувствием похлопав брата по плечу. — Это я Рому позвал. И это изначально была моя идея. Без него бы, блять, в жизни бы не решились и так и откинулись бы от депрессии. И Саша, настроив все свои экстрасенсорные вибрации, вдруг чувствует. Чувствует, что брат не врет. Перед глазами буквально встает картина того, как Дафна сегодняшним утром укладывала этим двоим волосы поочередно, пока они улыбались, как придурки… — Да ты ебанулся… — только и умудряется прошептать старший Шепс. Он ожидал чего угодно, только не этого. И тогда Саша стремительно покидает Олега, неровным шагом направляясь к матери, что слушает Рому с открытым ртом и горящими глазами. — Мам… — Олег, отстань, — отмахивается Людмила Шотовна, даже не повернув головы в его сторону. И тут у Саши буквально раздается хруст стекла в ушах. Мама только что перепутала его с Олегом? Своего любимого сына? Он отходит от Людмилы и Ромы на едва гнущихся ногах, тут же валясь обратно на стул рядом с Перси. — Ты знала?.. Ну, не то что бы она знала. После девичника Перси почти круглые сутки торчала с Олей, которая так и не сказала ни слова о том, что вообще произошло. Догадаться было не сказать, что сильно трудно; первые предположения появились уже тогда, когда Олег привез племянницу к ним, сам будучи в чужой крови. А теперь, на свадьбе уже, пазл окончательно сложился. И самое смешное, что она даже не была удивлена! Странно — окей, немножко пиздец — ага, но они втроем так сияли, что Перси стало поебать. Счастливые — отлично. Три покончивших с жизнью трупа — такое себе. — Ну-у-у… не знала, но не удивлена, — честно признается Перси и притягивает мужа к себе, стараясь сохранить невозмутимое лицо. — Забей. Счастливые — круто же. А в душе уже ржала чайкой, потому что Сашино выражение лица после того, как его послала Людмила Шотовна, было бесценным. Но далеко не всех Соболев мог очаровать — кое-кто прекрасно знал и помнил его самый фееричный проеб. И этот кое-кто — буквально человек, умеющий смертельно мстить. Михаил Булгаков никогда и никому не простит насилие над своими дочерьми. И теперь ему приходилось смотреть, как Дафна, нежнейшая и младшая из его прекрасных близняшек, на своей свадьбе с Олегом танцует с Ромой. Ромой, который ударил ее по лицу. — Миш, Миш, не надо, — тут же спохватилась Алла Евгеньевна, едва заметив убийственный взгляд мужа, сосредоточенный на танцполе. — Миш, не порть этот день. — Не испорчу, — обещает Булгаков и, с ходящими ходуном желваками, поднимается из-за стола. Он отходит в сторонку — к широкому старому дубу, прячась в его тени. И просто дожидается, когда Рома наконец отделится от толпы, принимаясь шептать бесовские намолы. Дрянной мальчишка давно заслуживал кары отца Булгаковых, но сейчас он реально перешел все границы. Михаил был готов высказать претензии и дочери с ее мужем, но… Его останавливал факт наличия у них его будущего внука. А вот Соболев зря отбился от стада, как паршивая овца. И вот — прикормленные бесы срываются с цепи, буквально ныряя в омут души Ромы, отошедшего в сторону покурить. Сущности вгрызаются в него, наученные отнимать жизненные силы, но, как назло, за всеми его передвижениями следит Дафна. И едва Соболев складывается пополам в приступе кровавой рвоты, она, бледнея, хватает Олега за рукав рубашки дрожащими от страха пальцами. Очевидно, кто здесь мог устроить подобное. Лишь один из сильнейших чернокнижников. — Рома! — Дафна в панике подбегает к нему, едва не путаясь ногами в юбке платья, и сразу хватает его за плечи. Он и сам догадывался, кто мог это сделать. Как бы Рома не старался избегать Михаила Афанасьевича весь вечер, можно было и сообразить, что он уже привлек слишком много внимания. И в принципе, это вполне заслуженно, хотя от вида собственной крови на него уже накатывает животный ужас, да и Рома знает прекрасно, что Михаил Афанасьевич полумер не признает. И все же… он в ужасе. Он в таком ужасе, что последние мысли из головы исчезают. Нет. Не может он проебать все сейчас! Не сейчас, когда он… когда он только стал счастливым. Рома успевает только отшатнуться от Дафны, сам запутавшись в ногах. Что-то лезло изнутри, что-то невероятно мерзкое, и Соболев снова сгибается в приступе тошноты… когда из него комьями начинает сыпаться черная земля, отдающая мертвецкой гнилью. А самое главное — в этой земле копошились черви. Жирные, белые, они как будто танцевали, блять — на его похоронах. И Рома смотрит на этот ужас, почти не осознавая, что происходит, но чувствуя этих ебанных опарышей в себе, и он полузадушенно хрипит, упав на землю. За червями снова идет кровь. Тем не менее, Олег быстро ставит его на ноги, но Рома почти валится в руки Дафны. Вцепляется в нее мертвой хваткой, а сам ничего сказать и не может, пока Олег гладит его по спине, судорожно пытаясь выцепить среди гостей тестя. — Не паникуй, это просто морок, — пытается заверить Олег, но сам-то чувствует прекрасно, что от его и без того хиленькой сейчас жизненной энергии оттяпали неплохой кусок. — Сейчас что-нибудь придумаем… Все, на что хватает сейчас сообразительности Дафны — попытаться напитать Рому своими личными силами. Она целует его в висок, гладит по плечам, нашептывая слова заговора на греческом. И как раз в этот момент Михаил Булгаков является лично, поражаясь тому, насколько бесстыдно его дочь и не думает выпускать Соболева из своих рук. — Какого дьявола? — грозно вопрошает отец, глядя то на Дафну, то на ее мужа. — Пап, прекрати это!.. — взмаливается та в ответ. — И не подумаю. — Пожалуйста! И сама она, хоть никогда с бесами и не работала, чувствует, как они буквально кромсают и потрошат все, что оставалось от Ромы. И хочется взвыть, хочется упасть перед отцом на колени, лишь бы он остановился, но Дафна не может — она сейчас слишком занята отдачей своей энергии Соболеву. — От тебя я такого не ожидал, — качает головой Михаил Афанасьевич и просто уходит обратно к гостям. Какого черта с этим теперь делать? Как остановить смертоносное влияние ее отца? Ответ находится быстро — Перси. Дафна так и гладит Рому по волосам, когда почти дрожащим голосом просит: — Олеж, приведешь Перси? Олег сорвался с места почти сразу же. Естественно, все ведь прекрасно знали, что Михаил Афанасьевич действительно может убить, без всяких преувеличений, а умереть Роме на свадьбе никто не позволит. Потому что… блять. Вот сейчас Олегу по-настоящему страшно. И, наверное, он осознает впервые, насколько сильно успел привязаться. Перси была сама беззаботность, пока сидела за столиком и рассказывала что-то Саше. Олег брата игнорирует — просто выдергивает его жену с места и тащит к Дафне и Роме. И вот тогда выражение лица Перси меняется — он готов поклясться, что она чувствует родную энергию, и вскоре действительно интересуется: — Ты в курсе, что он умрет минут через десять? С талантами Ромы — через все пять. — Нет, — огрызается Олег резче, чем следовало. — Я не дам ему умереть. Перси не спорит. Но теперь кажется по-особенному задумчивой. Рому от Дафны приходится буквально отрывать. Он в ужасе — дрожит, мечется, хватаясь то за Дафну, то за Олега, ища защиты, пытаясь что-то сказать, но не может разлепить кровавые губы. Для того, чтобы Перси смогла начать работу, Олегу Рому приходится буквально держать — и чтобы не упал опять, и чтобы удержать. В его руках это чудовище в его же пиджаке и с его кольцом немного успокаивается, а когда рядом снова оказывается Дафна, и вовсе почти обмякает. — Спокойно, Ром, — усмехается Перси, ловя его лицо в свои ладони, чтобы посмотреть в глаза. — Не дадут тебе умереть. Ей даже не приходится напрягаться, чтобы почувствовать отцовских бесов. Они вцепились в Рому намертво, но, кажется, ситуация смущает даже их, потому что в Соболеве своей энергии и нет почти. Зато Дафны — дополна, а сверху Олег добавляет своей, и получается, на самом деле, красиво. Потому что даже Перси, не особо посвященная во всю ситуацию, догадывается, что дышит Рома исключительно благодаря этим двоим. — Пошли прочь, — цедит Персефона, прежде чем начать читку. Отцовские бесы упрямятся, не могут оставить лакомый, очень слабый кусочек. Приходится даже поднапрячься — очевидно, что папа был очень зол. Но все же, она их выгоняет, хотя сама не очень верит в то, что реально это делает. Просто… это же Рома, блять. И все же, судя по тому, как эти двое за него трясутся, спасать этого идиота действительно стоит. — Он отойдет, — заверяет Перси в первую очередь Олега и Дафну, потому что Рома, уже опять повисший на ее сестре, ее все равно не слышит. — Доктор Перси прописывает повышенный комфортинг как минимум до конца свадьбы. Но… потрепал папа его знатно. При условии, что там и так трепать особо нечего — вдвойне. Дафна кивает сестре со слезливой благодарностью, так и шепчет в полузабытье «спасибо, спасибо, спасибо», и они с Олегом уводят Рому в самую дальнюю часть банкета — подальше от отца Булгаковых. Она аккуратно стирает кровь с губ Соболева и уже хочет предложить вообще просто уйти с собственной свадьбы, но тут гости напоминают об ещё одной традиции — нужно бросить букет. Она даже не слушает, кто именно ей что говорит, чертыхается, оставляя своих мальчиков одних, когда ее заставляют встать спиной к небольшой толпе из незамужних дам. Желание — метнуть блядский букет, куда глаза глядят, и… В принципе, Дафна так и делает. Бросает его без предупреждения даже и сваливает в туман быстрее, чем кто-либо успевает очухаться. Костя, традиционно наблюдавший за пьяной Нино со стороны, даже умудряется подавиться коньяком, когда букет прилетает четко в нее. А Дафна, Рома и Олег под шумок покидают собственное торжество, устремляясь напрямик в свой отель. У нее до сих пор внутри все тревожно колотится, пока она открывает все двери, а Шепс практически волочет Соболева в номер. И стоит тому оказаться сидящим на кровати, она вновь принимается хлопотать вокруг него. — Солнышко, ты как, в порядке? — нежно спрашивает Дафна, заглядывая в его беспокойные глаза. Рома не отвечает — он, на самом деле, пиздец как сильно преисполнился. Ощущение того, что в нем продолжает кто-то копошиться, так никуда и не делось, да и вкус земли вперемешку с кровью не смогло перебить шампанское, к бутылке с которым он припал на банкете, когда только-только отпустило. И не то что бы это было что-то сильно неожиданное… но, блять, от мысли, что он мог бы все проебать вот сейчас, когда только все и обрел, Рома едва не поймал паничку. Очередную, блять. Соболев шумно выдыхает, прижавшись лбом ко лбу Дафны, и коротко целует ее в губы. Растянувшийся на кровати сзади него Олег снова касается спины, чуть ниже лопаток, чего-то там смотря, прежде чем вынести вердикт: — Жить будешь. — Утешил, бля, — болезненно ежится Рома. В пиджаке Олега, весь взъерошенный, он выглядел как нахохлившийся воробей. — Прям пиздец утешил. Отставить суициды. И сам вспоминает про собственные порезанные запястья. Задирает рукава — на бинтах выступила кровь от увлекательнейших трипов, которые он ловил. Но Рома врубает философа — в пизду. Он валится спиной назад, головой на живот Олега, и уже так, возведя глаза к потолку, выдает: — Бля, давайте засосемся. Втроем. Я хочу. Я пиздец хочу. Дафну пробирает на задорный смех. Нет, ну логично, что это должно было рано или поздно случиться, но сейчас предложение показалось настолько до абсурда заманчивым, что им двоим придется еще и тормозить ее, чтобы сразу не понесло не продолжение. Вряд ли оба пока готовы к такому повороту. Так что она, сминая чертову юбку, заползает на кровать следом и заявляет: — Вы же в курсе, что я точно не откажусь? Только платье это чертово с меня снимите, если не хотите, чтобы я задохнулась от переполненности чувствами. И сама для начала, чисто для разминки, наклоняется к Олегу, целуя сначала его, а потом и Рому. Они ощущаются по-разному, почти контрастируют друг с другом, но оттого Дафна чувствует себя ещё прекраснее. Да, это по-прежнему немного странно, но… Ей ещё в жизни не было настолько комфортно. Естественно, первым на ее просьбу ожидаемо подрывается Рома. — Ты знаешь, как давно я этого не делал? — старательно давит на жалость Соболев, но тут же сам и гасится, потому что после сеансов травмирования от Михаила Афанасьевича руки все равно тряслись. Тогда Олег и прерывает его невозмутимым: — Успеешь еще. — Ты сегодня прям воодушевляешь, — вздыхает великий страдалец в ответ, почти падая обратно. И хотя, наблюдая за тем, как Олег неспешно расправляется с завязками и молнией на платье, Рома реально залип, терпения надолго все равно не хватило. И едва только платье упало к ее ногам, оставляя Дафну в одном белье, он потянул ее обратно на кровать, почти сразу припадая губами к шее… Потому что слишком давно этого хотел. И сейчас, буквально чуть не сдохнув на его свадьбе в том числе, слишком впечатлительного Рому понесло — ждать уже не хотелось. — Кто бы сомневался, — усмехается Олег, но в стороне оставаться, конечно, не собирался — он почти сразу целует Дафну в губы. Ее бросает в жар. Губы Ромы скользят по ее шее, а ее собственные губы сминают губы Олега. Дафне кажется, что она реально сходит с ума, растворяясь в тактильных ощущениях, и в голове буквально проскакивает мысль: «как бы, блять, не родить». Она зарывается пальцами правой руки в волосы Шепса, а левой — в волосы Соболева, прижимая обоих к себе ещё ближе. Она успела невероятно, почти до смерти соскучиться по прикосновениям Ромы и всем сердце полюбить прикосновения Олега, и сейчас, ощущая буквально все и сразу, Дафна даже не осознавала реальности происходящего, ей казалось, что она уже возносится в рай. Слишком много любви на одну хрупкую девушку. И ее теперь и саму не удержать — сами виноваты. Дафна снимает с Ромы пиджак Олега, а затем принимается дрожащими пальцами расстегивать их рубашки — одновременно, блять. Ведь, как она однажды сказала Череватому, руки-то у нее две. И сама расходится, распаляется до предела, когда припадает губами к шее Соболева, оставляет на коже свои метки, переходя потом к Олегу за тем же самым, а обеими руками уже гладит их в районе паха. — Я вас люблю, — отрывисто выдыхает она, так и продолжая покусывать в шею то одного, то другого. У Ромы же впервые в жизни нет никаких слов, кроме емкого: — Пиздец. В начале недели порезать вены, потом — нажраться земли и наблеваться кровью, а теперь, блять, помереть от перевозбуждения. Неделька выдалась весьма насыщенная. И по итогу Соболева и ведет больше всех. Он не сразу заставляет себя отстраниться от Дафны, от ее жарких губ и рук, по которым, оказывается, пиздец как сильно соскучился — и все для того, чтобы начать избавлять ее от белья, не переставая беспорядочно целовать. На контрасте с неспешными ласками Олега хаотичность Ромы была особенно яркой. И пока Шепс оставлял россыпь ярких засосов на шее Дафны, Соболев успел чуть прикусить ее ключицу. Но потом пришлось заставить ее, уже обнаженную, лечь. Рома спускается с поцелуями ниже, то нежно касаясь губами, то прикусывая. Только живот обходит — окей, а вот тут ему, блять, все-таки неловко. Будет прерогатива Олега. — Ссыкун, — усмехается ему Олег, прикусив мочку уха Дафны в тот самый момент, когда Рома оставил поцелуй на внутренней стороне ее бедра. — «Успеешь еще»! — передразнивает Рома в ответ. — Я другое хочу! Ну он же реально еще ни разу в жизни не делал Дафне приятно так, зато сам регулярно напрашивался. Так что сейчас, раздвинув ее ноги и коснувшись ее языком между них, Рома даже не жалел, что успешно проебывал данную возможность раньше. Запомнится. Олег не может не усмехнуться, наблюдая, и его тоже бросает в жар. Даже в более сильный, чем всегда. И он тоже наклоняется, касаясь языком и руками проигнорированной груди, уже зная о ее повышенной чувствительности. — Но все мы знаем, что лучше — я, — хрипло смеется Олег, отстраняясь всего на мгновение. Зато Рома не останавливается — только показывает ему средний палец, продолжая с еще большим рвением. И не то что бы Олег реально собирался сраться в постели. Просто… знал же, что Рома разбесится. В принципе, как и сам Олег — тоже. И все ради того, чтобы Дафне с ними было слишком хорошо. И она реально сходит с ума. Дышит тяжело, стонет громко, прогибаясь в талии. Ей кажется, что она сейчас просто отойдет в мир иной — настолько невозможны эти ощущения. Дафна слишком ярко чувствует и то, как Рома напористо, но нежно ласкает ее языком, и то, как Олег обхватывает губами ее сосок. Ощущение напряжения и жара в низу живота опаляет все остальное тело, и ей кажется, что она вот-вот задохнется. Буквально рассыпется на атомы, блять. Волны удовольствия накатывают одна за одной, каждая сильнее предыдущей, и, в конце концов, финальное цунами накрывает Дафну с головой. Она громко вскрикивает, мелко вздрагивает в их руках. И даже не дает ни себе, ни им отдышаться — сразу вскакивает, притягивает обоих за шеи, чтобы увлечь в один на всех поцелуй. Касается своим языком их языков и понимает, что возбуждается только сильнее. Разве не об этом и просил Рома? — Меняемся, — полузадушенно командует Дафна, укладывая Соболева на лопатки. Она с особым рвением помогает им обоим лишиться последней одежды и встает на четвереньки, нависая над Ромой, позволяя Олегу пристроиться сзади. И обхватывает мужское естество Соболева губами ровно в ту же секунду, когда чувствует Шепса в себе. И вот это все было уже слишком. Рому продолжало потряхивать, он абсолютно рефлекторно толкнулся в рот Дафны, путая пальцы в ее волосах. И всего было и слишком много, и недостаточно одновременно — он дуреет от ощущений, неся какую-то редкостную дичь, потому что заткнуться не может, потому что вот сейчас ему слишком хорошо, чтобы это вообще было реальностью. Может, блять, все-таки откинулся? Потому что это слишком идеально, чтобы быть правдой. И именно в этот момент Рома ловит на себе почти черный взгляд Олега, и тогда… И тогда ему просто, блять, затыкают рот. Поцелуем. На мгновение кажется, что это просто не с ним происходит. Мир взрывается фейерверками в момент, когда Рому накрывает волной удовольствия, его трясет, и он, кажется, успевает прокусить губу Олегу, пока беспокойно перебирает волосы Дафны. И вот тогда Олег тоже набирает темп. Рад бы был поиздеваться, да уже сам не может, вбиваясь в ее тело быстрее. И когда он слизывает кровь с собственной губы, Рома почти ноет, задыхаясь, о том, что Олег тут показывает ебанную порнуху. Может быть. Менее хорошо ему от этого не становится. Олег наклоняется ниже к Дафне, припадая губами к шее, прикусывая кожу, а рукой скользит ей между ног, еще больше усиливая стимуляцию. Однозначно — это безумие. Но то, что это их безумие, делает его еще слаще. Вот это называется — первая брачная ночь. Дафна вновь содрогается всем телом, поймав волну мощнейшего экстаза. Вот теперь она точно выдохлась — тут же повалилась Роме на грудь, в тщетных попытках восстановить сбитое дыхание. Перед глазами пляшут звездочки, а мышцы бедер до сих пор дрожат. И только потом, поцеловав Соболева в шею, Дафна ложится посередине кровати и тянет к себе за руку и Олега, чтобы самой слизнуть выступающую на его нижней губе кровь. — Ладно, ребят, — смеется она. — Вот теперь вы окончательно меня разъебали.