CHARMED

Приближался конец августа, вместе с ним все ближе был второй сезон «Битвы сильнейших». Однако перед стартом новых поединков нужно было отметить еще одно очень важное событие. За неделю до свадьбы было решено устроить девичник Дафне и мальчишник Олегу. Подробности мальчишника были тайной под семью замками, но с неожиданным энтузиазмом занявшийся организацией Рома заверил, что стриптизерш точно не будет — жить-то хочется. А для девичника была снята шикарнейшая квартира. Перси, которая в жизни не тусила в пентхаусах, обещала, что свалится в обморок от дороговизны. Девичником, правда, занялся тоже Рома. И квартиру оплатил, и еду, и напитки, и в целом все для идеального времяпровождения девчачьей компанией. По факту, это было немного странно. Но, кажется, для Дафны это было не меньшим сюрпризом. И вот сейчас виновница торжества сидела на диванчике вместе с приехавшей самой первой Перси. За время их недолгой разлуки старшая из сестер заметно ожила. Успела загореть — на лице расцвела россыпь веснушек. Под тайландским солнцем русые волосы совсем выгорели, и именно там Перси обрезала почти половину длины, придерживаясь принципа, что волосы хранят плохие воспоминания. Персефона была счастливой. И за сестру, и за себя, и вообще. Разве что делала сегодня все левой рукой, пряча правую за длинными пышными рукавами платья. Просто теперь на безымянном пальце красовалось серебряное обручальное кольцо с нежно-голубым камнем, а ей все еще было неловко афишировать это на празднике сестры. -… Короче, после того, как я схлопотала солнечный удар, я поняла, что я — точно зимний ребенок, — смеясь, щебетала Перси, рассказывая о том, как они с Сашей успели съездить в Тайланд. В свадебное путешествие, но об этом пока говорить рано. — Больше ни в какие теплые страны ни ногой. Хочу в какую-нибудь Норвегию, знаешь… но это уже потом, когда ты станешь Шепс, а мы отмучаемся с «Битвой». Когда ты тоже станешь Шепс. Вскоре к празднику должны будут присоединиться Нино, Марьяна и Оля, с которой Дафна уже успела познакомиться, но пока сестры были вдвоем, младшая Булгакова усмехнулась: — Хорошо, что вы успели отдохнуть. Мы вот с Олежкой так утонули в организации, что не до этого было. Решили, что обязательно отдохнем нормально зимой, после рождения Марка. Правда, я в Грецию хочу. Поближе к моим богам. — У-у-у, Греция, — предвкушающе протянула Персефона. Грецию тоже стоило включить в список мест, обязательных к посещению. — Я думаю, Марк после такого должен проникнуться семейным делом. Ее позиция насчет того, что она не будет намеренно учить племянника чернокнижию, оставалась неизменной. Но строить теории насчет того, чем по итогу будет заниматься Марк, было забавно. — Саша считает, что он будет медиумом, — смеясь, призналась Перси с бокалом шампанского, — а я говорю, что он будет работать с… ну, Аполлоном каким-нибудь. Мне кажется, это будет самый солярный ребенок на планете. Дафна лучезарно улыбнулась, погладив свой постепенно округляющийся животик — сейчас срок составлял всего почти четыре месяца. Сама она пила прохладный клубничный сок — по-настоящему пристрастилась к нему за прошедшее лето. — Кстати, не поверишь, но меня, кажется, все же приняла Людмила Шотовна. Мы же с Олежкой ездили в Самару, чтобы все организовать, так вот Марк ее заранее покорил. Нежно обожаемая Персефоной Людмила Шотовна до сих пор не знала, что самый любимый из сыновей в тайне расписался с «малолетней дрянью», которую, вообще-то, должен был уже давно бросить. Они правда принеслись в ЗАГС буквально за пару часов до вылета — это точно была самая безумная роспись на памяти бедной женщины-регистратора, но Перси продолжала вспоминать этот сумасшедший день с невероятной нежностью. Без официальной части, каких-то клятв, просто обменялись кольцами — а любви было столько, что у нее дух захватывало. В принципе, по итогу стараниями Саши они пришли к взаимному игнорированию друг друга. Перси не могла простить тех страшных слов, а Людмила все еще не смирилась с нежеланной невесткой (теперь-то уже официальной), но открытых конфликтов пока не было. А про свадьбу Саша не сказал в первую очередь по просьбе Перси. Нейтралитет-нейтралитетом, но делиться своим счастьем с этой женщиной она пока была не готова. — Я же говорю, это будет исключительно солярный ребенок. Ему невозможно не покориться, — уверенно заявила Перси. — Но… я лучше с ней пересекаться не буду. Не хочу портить тебе праздник. В конце концов, да, тому, что Перси присоединилась к их семье, Людмила Шотовна не обрадуется точно. — Не переживай, я не заставлю тебя с ней общаться на свадьбе, — рассмеялась Дафна. А сама лукаво смотрит на сестру, ощущая в ней явные незримые магические изменения — любовную ведьму на ее же поприще не обманешь. — Ты-то сама какая-то… другая, — начинает издалека младшая Булгакова. — Ничего от меня не скрываешь? — Я? — со всей возможной искренностью переспрашивает Перси. — Да что я могу скрывать от любимой сестры… И она потянулась, чтобы заправить себе волосы за ухо, потому что теперь они раздражали и постоянно лезли в лицо, но случайно забыла о своей сомнительной маскировке. Когда подняла не ту руку, пышный рукав упал вниз, открывая ладонь и демонстративно сверкнувшее на свету кольцо на безымянном пальце. В принципе, ничего такого в этом не было. Но Перси все равно было ужасно неловко. Ей казалось, что это примерно как… как когда на чужой свадьбе друг молодоженов делает предложение своей девушке — лезет в чужое счастье, короче. И нет, Дафна все еще оставалась любовной ведьмой, да и у нее сейчас сразу два мозга функционировать должны, странно было предполагать, что она ничего не заметит, но… — Ой, — пискнула Перси неловко. А Дафна тут же расплылась в широкой улыбке, звонко рассмеялась и принялась стискивать сестру в объятиях. — О, Афродита! — радостно пищала она Перси на ухо. — Поздравляю! Когда успели-то? И молчали оба, как рыбы! Она была, действительно, счастлива за свою близняшку — на нее столько свалилось, а теперь… теперь она получила свое заслуженное счастье. — Стой-стой-стой, вас же двое, задушите меня сейчас! — наигранно возмущалась Перси, а сама от смеха едва не задыхалась уже. Это было так… волнительно. Почему-то в глубине души она, как и всегда ужасно мнительная, напридумывала себе какую-то страшную реакцию. А сейчас в душе разлилось абсолютное тепло. — Ну-у-у, мы как-то вот… в тот день, — про всю эту дерьмовую историю с Арти она старалась лишний раз не вспоминать, — и решили. То есть, Саша решил, а я на него сидела во-от такими глазами смотрела… Потом, правда, еще раз пять переспрашивала, точно ли ей это не приснилось. — Так что, по сути, это было свадебное путешествие, — неловко улыбнулась Перси. — Я просто подумала, что как-то не совсем правильно будет влезать в ваш праздник… — Ой-й-й, — протянула Дафна, с улыбкой отмахнувшись. — Нашла опять, о чем переживать. Я же так рада за тебя, ну! За вас обоих! И тут ей как раз приходит сообщение от Гасановой — подруга приехала. — Ох, Перси, сможешь встретить Нино, пожалуйста? — Дьявол, я сейчас так улыбаться буду, что Нино с меня инфаркт будет, — смеется Перси, с энтузиазмом подрываясь с места. — Та-ак, не скучайте, красотка и лучший ребенок планеты, тетя Перси быстро. Тем более, с Нино точно будет, о чем поговорить. Попалось ей тут несколько увлекательных постов в телеграме… В дорогущем и еще более пафосном, чем весь дом, лифте Перси успела сделать парочку фоток в зеркало, показывая кольцо уже целенаправленно. Как-то сразу полегчало даже, когда Дафне сказала, потому что очевидно, что Дафна — это лучшая сестра планеты. В принципе, Марк уже поймал хорошую тенденцию — быть лучшим по всем пунктам. Весь в мать. На парковке, несмотря на конец лета, можно было заблудиться, так что гелик Нино она нашла не сразу. Зато, увидев саму Гасанову, Перси поспешно бросилась к ней с объятиями. — Привет красивым осетинским женщинам! — нараспев тянет Персефона, светясь за тысячу солнц сразу. — Погнали скорее, а то я себя на фоне Дафны теперь алкоголичкой чувствую. Я скучала, кстати! — Привет, привет! — она также крепко обнимает Персефону в ответ. И хоть до этого они все-таки были в напряженных отношениях, видеть Булгакову она действительно была рада. — Ты прям вся светишься, — улыбнулась Гасанова, — Что Саша с тобой сделал? — И выпить я бы очень сильно хотела, — хмыкнула Нино, делая вид, что она не занималась этим последние недели. — А ты угадай! — предложила Перси с самым озорным видом, даже пряча руки за спину, чтобы случайно не спалиться так же, как с Дафной. — А если правильно угадаешь, я буду тебя не очень энергично пытать на тему твоего лета. Ну реально, у нее было очень много вопросов. Но сначала сильно хотелось похвастаться и перед Нино. — Экстрасенсы мы в конце концов или кто, скажи же? Гасанова усмехнулась, а потом сконцентрировавшись заглянула в глаза Персефоне, ладонь оставила на плече, чтобы легче считывать её энергетику. Но… на самом деле и экстрасенсом не нужно быть, чтобы понять что-именно сделал Шепс. Дафна сияла также, когда Олег сделал ей предложение. Поэтому умиленно улыбнувшись Нино похлопала Перси по плечу. — Теперь ты не Булгакова, а Шепс? — хохотнула женщина, покачав головой. — Э-э-эй, ты догадалась! — наигранно возмутилась Перси, но тут же показала руку с кольцом. Точно, сегодня всем похвастается. — Мы подумали и решили, что надо младших ставить на место, а то по всем пунктам уже обскакали. И смеется, еще раз порывисто обнимая Нино. Может, у них и были разногласия, которые все еще никуда не делись, но сейчас ей хотелось только обниматься и любить весь мир сразу. И даже Марьяну. — Тогда я тебя сегодня буду пытать со средней степенью настойчивости, — заверила Перси, таща за собой Нино в подъезд. — Не удивляйся пафосности всего вокруг, это идея Ромы, а у него ужасный вкус. — Я даже не имею представления о чем ты будешь меня расспрашивать, — наиграно веселым и не понимающим тоном, отозвалась Гасанова. Вскоре они наконец-то поднялись в съемную квартиру, где их уже ждала Дафна. На самом деле повод для встречи был ну очень вдохновляющим — девичник, праздник на котором невеста может в последний раз почувствовать себя свободной от супружеских обязанностей. Боже и почему Гасанова об этом рассуждает так, будто брак это каторга? Девочки вон как обе светятся от радости! Это наверно отголоски из прошлого — больше половины одноклассниц Нино выдали замуж насильно. Просто украли и посватали. Гасанова до сих пор помнила, как сидела на девичниках большинства из них, и ощущала себя скорее как на похоронах, нежели на действительно веселом празднике. Эти опечаленные и до ужаса взрослые лица вчерашних веселых девчонок, нагоняли тревогу на Гасанову. А ведь они наверняка нарожали детей и даже не пытались получить высшее образование — потому что мужья не разрешили. И хоть Нино понимала, что её уж точно такая участь не настигнет, все равно относилась к браку с опаской. — Даф, я тут скадрила нам горячую осетинскую женщину, я молодец, — смеется Перси, возвращаясь на уже облюбленный диванчик к сестре. Долив себе еще шампанского и взяв клубнику, Персефона демонстративно подняла бокал, объявляя: — Ну Нино-о-о, не будь такой грустной, ты должна сегодня со мной выпить! — Нино, привет! — пискнула счастливая Дафна, сжимая теперь в объятиях и Гасанову. А затем младшая Булгакова… принюхалась. Как ищейка. Они ее, любовную ведьму, сегодня убить что ли решили? — Та-а-ак, — тянет она. — От кого пахнет сексом и любовными терзаниями. — Эй, я ее тут, значит, хотела долго разводить на душевный разговор, а ты все сразу вывалила! — праведно возмутилась Перси. — Ладно, я думаю, все видели эти посты про «Гецановых видели на трассе, и они е…». Ну вы поняли, короче. — Какой ужас! — тут же вспыхнув от смущения воскликнула Гасанова. После тех фоток с засосами Нино, конечно понимала, что могут возникнуть вопросы. Но как-то совершенно не подумала, что их могут застать за чем-то поинтереснее. Она покрепче сжала Дафну в своих объятиях и тяжко вздохнула, — Я очень сильно хочу напиться. — да уж, девчонки застали её врасплох со своими вопросами. На злобу дня, так сказать. И хоть женщина действительно последние пару недель стабильно выпивала по баночке пива, то сейчас хотелось уйти во все тяжкие. Как тогда на вечеринке, в честь объявления беременности Дафны. Блять, Костя же тогда весь вечер за ней заботливо приглядывал, а потом и вовсе на руках донес до дома. В груди снова болезненно кольнуло — какого же ахуенного мужчину она отвергла. — Организуем! — немедленно оживилась Перси, подрываясь на ноги. — Та-ак, что будешь? У нас тут, в принципе, на любой вкус и цвет… А у самой червячок сомнения внутри зашевелился. По тем фоткам, которые старательно форсил весь фэндом, можно было подумать, что у них с Гецати все более чем хорошо. Но Нино сейчас определенно не выглядела, как женщина, у которой все прекрасно на личном фронте, так что Перси выпалила: — Мне сглазить Костю, хочешь? Я, конечно, со свадьбой и отдыхом не практиковалась толком, но устроить ему невставайку, если он тебя обидел — фигня вопрос. — Я хочу покрепче чего-нибудь, — отозвалась Нино, стараясь сохранить спокойный тон голоса, — Если кого и надо сглазить, так это меня. Я сама себя обидела. И его тоже, — женщина поджала губы. Сразу вспоминалось то, каким разочарованным взглядом посмотрел на неё Костя, когда она сказала, что не знает, что между ними происходит. «Тебе нравится играть со мной?» Господи, ей было так больно от мысли, что Костя мог подумать, что она играет с его чувствами. Неужели это действительно так выглядело? — Ясненько, значит погнали с виски, — рассудила Перси, плеснув янтарного напитка в стакан. Сходила даже за льдом — не ожидала, что Соболев окажется настолько предусмотрительным, — а после, вручив стакан Нино, насильно усадила ее между ними с Дафной. Раз произошло что-то, в чем Гасанова считает виноватой себя, значит дело дрянь. Но проигнорировать этот факт даже в мыслях не было. — Слушай, пока никого нет, если хочешь — расскажи нам. Я тут вообще самая прошаренная в вопросах сложных отношений замужняя женщина, — коротко хохотнула Перси. Ну не могла молчать о своем новом статусе, хотя, может, и надо было. — Если не хочешь — просто пьем. — Я… давайте сначала выпьем. Мне трудно об этом рассказать так сразу, — а точнее я хочу напиться, чтобы слова сами вылетели в нужный момент. И поэтому Гасанова сразу же делает несколько крупных глотков виски, которые обжигают ее горло. Вообще, как-то так случилось, что Нино никогда в своей жизни не разговаривала с подружками о своих чувствах к парням. А точнее не так много было у неё действительно близких подруг, с которыми можно было таким поделиться — были приятельницы, одноклассницы, одногруппницы. Но это все не то. А с парнями о чувствах к другим парням говорить бессмысленно и странно. А, когда она уже познакомилась с Таней — женой старшего брата, у неё сформировалась привычка молчать о своих чувствах, поэтому все их беседы «о мальчиках» были весьма короткими и скудными на эмоции. И поэтому даже сейчас Гасанова не знала с чего начать. Но, допивая уже второй стакан виски, она все же осмелилась: — В общем за время отдыха в Осетии мы поцеловались, переспали, познакомились с родителями друг друга, и… — Воу! — перебивает Дафна. — Да вы успели пройти почти весь наш с Олегом путь за… дня три? А я все гадала, когда же вы сломаетесь и накинетесь друг на друга. Дафна ведь первая заметила ту тонкую ниточку, что протянулась между Гасановой и Гецати, но почему-то не давала не плодов так долго. И вот… дорвались, называется. — И что же случилось? — уточняет она и смеется: — О, Афродита, мне, кажется, так самой выпить захочется. А Нино невесело усмехается и сама доливает себе в стакан виски. Черт, такими темпами она превратится в функционального алкоголика. — А потом Костя признался мне в любви открытым текстом, а я испугалась, — прикрыв лицо ладонью, ответила Гасанова, — Хотя нет, испугалась я еще раньше, когда мы вместе увидели видение с нашей блять свадьбой. Встретившись с недоуменными взглядами девочек, Нино объяснила: — Мы вместе ездили в заброшенное поселение и в одном из домов я предложила сделать ему ритуал, который может показать прошлое местных обителей. И мы увидели свадьбу начала прошлого века. А потом что-то пошло не так, и видение сменилось на нашу свадьбу! Я четко видела там Костю и себя. И вас даже там видела. — Ну-у-у… это же хороший знак, нет? — чуть неуверенно поинтересовалась Персефона, все пытаясь понять, в какой момент должен вылезти подвох. — Мне папа рассказывал, что есть такие места, где мы можем как бы заглянуть за грань наших возможностей. Будущее вот увидеть. А так как вы оба практики, то вполне возможно, что вы увидели реальный вариант будущего… Только где что-то все-таки пошло не так? Вздохнув, Перси залпом допила остатки шампанского, признавая: — А я думала, что у вас все хорошо… — Все не так однозначно. Я боюсь замужества… и отношений как оказывается тоже, — грустно отозвалась Нино. Она понимала, что если она выйдет замуж за Гецати, то ей точно не стоит бояться повторить судьбу одноклассниц. Просто потому, что он её слишком любит и ценит. Но… — Ну и на его признание в любви я не ответила, а просто поцеловала его. Его это конечно же его смутило, и когда мы собирались выезжать в Москву он спросил что между нами происходит, — женщина поджала ноги под себя и сделала еще один глоток алкоголя. — А я…. А я сказала, что сама не знаю. Я просто не знаю, что к нему чувствую! Я понимаю, что это больше чем простая симпатия или влюбленность, но… — у меня язык не поворачивается сказать «я тебя люблю». — В общем, он на это сказал, что никогда бы не мог подумать, что я такая несерьезная, и что играю с его чувствами. Но это ведь совершенно не так! Я просто в своих разобраться не могу, — под конец ее голос сорвался, а Нино отставив стакан с виски в сторону уткнулась лицом в колени. Алкоголь заметно раскрепостил женщину, и теперь она даже не скрывала, что плачет. — Эй-эй, Нино! — тут же обняла ее Дафна. — Знаешь, я думаю, вам просто надо поговорить и прояснить все. Безвыходных ситуаций не бывает. Я тебе кое-что расскажу… Помнишь, мы говорили о Роме, моем бывшем, и о том, что я не могла его отпустить? Так вот, я чуть не довела все до катастрофы. Чуть не переспала с ним, из-за чего чуть не потеряла Олега. И даже ребенка. Мы ещё сильно поссорились с Перси и Сашей, и в какой-то момент мне казалось, что все настолько плохо, что я думала о смерти. Но в итоге всё проблемы решились словами через рот. Я думаю, вам тоже стоит. — Тем более, тебя никто не обязывает прямо сейчас признаваться в любви! — поддакнула Перси, прилипая к Нино с объятиями с другой стороны. — Потому что язык любви — он же у каждого разный. Я вот могу хоть часами про любовь говорить, а для Саши иногда проще сделать что-то, чем говорить. Но знаешь, реально, пока вы об этом не поговорите, вы так и будете думать, что обидели друг друга. Разговоры — это вещь. И пока не поговорите, к принятию и пониманию друг друга вы точно не придете! Нино сначала немного смутилась, но потом ей все же удалось успокоиться в объятиях девочек. Она тяжко вздохнула, не поднимая головы. — Я не уверена, что он захочет меня видеть после этого. В тот раз мы даже попрощались, как-будто из вежливости, — слезы вдруг нахлынули с особенной силой. Наверняка самому Косте, даже хуже чем ей сейчас, — Но… блять я его люблю, — наконец-то призналась Гасанова, в первую очередь самой себе. Сука, правду ведь говорят «Имея не ценим, потерявши плачем». — Любить — не всегда приятно, по себе знаю, иногда это очень больно, — признала Дафна, гладя Нино по спине. — Но, если он тебя любит, то сам захочет с тобой поговорить. Вы как раз увидитесь на свадьбе. В свое время младшая Булгакова так же боялась, что Олег больше не захочет ее видеть, но он остался рядом, несмотря ни на что. Да и Гецати казался ей не тем, кому понравилось бы мучить женщину. — Я надеюсь на это, — вытирая слезы бормочет Нино, а потом перекидывает свои руки так, чтобы одновременно сжать девочек в своих объятиях, — Девочки, спасибо большое. Мне правда нужно было выговориться. Оказывается, если так делать, то все мысли в голове становятся на место. Хорошо, что Булгаковы оказались такими чуткими и любопытными. Не спроси бы они о ее чувствах, она бы окончательно в запой ушла. — Реально, по себе знаю, когда выскажешься, сразу гораздо легче становится. А если прорыдаться в объятиях Дафны, сразу в личной жизни все налаживается, поверь мне! — смеясь, заверила Перси. Ну, в конце концов, после того, как она рыдала в последний раз с сестрой, ее буквально позвали замуж… — И я тоже уверена, что Костя сам не выдержит. Он же Леопо-о-ольд и джентльмен. И снова подскочила на ноги, решив на себя взять сегодня все вопросы касательно гостей. И как раз пора было встречать новую гостью. — Я пошла встречать Олю. Нино, готовься, это будет эпично. С Олей, однако, они пересекаются уже у лифта — кто бы сомневался, что теперь ее официальная племянница (Перси все еще пребывала в шоке насчет данного факта) на энергетику грядущей вечеринки придет сама. Как собака по следу найдет, хах. И хотя они виделись не так давно, Перси все равно Олю обняла, вкрадчиво интересуясь: — Ты знаешь, что твой, как и всегда, невероятно добрый дядя взял с меня обещание контролировать тебя, чтобы ты сильно много не пила? Ее, к счастью, в этом вопросе никто не ограничивал. Но потом Перси добавила еще более заговорщическим шепотом: — Ну, и еще кое-кто просил… Достижение разблокировано — за лето Персефона почти сменила гнев к Роме на милость и даже начала с ним общаться. Исключительно ради Оли и из-за того, что теперь у Соболева были все шансы влезть уже в ее семью. Ну, так Перси казалось. Именно поэтому новость о том, что организацией девичника занялся Рома, поставила ее в ступор, но узнать, что думает об этом всем Оля, смелости она пока не набралась. Может, на девичнике и получится. Они же уже развели на личный разговор саму Нино! — Не поможет, — фыркает Оля. — Когда меня берутся контролировать, все становится только хуже. Просто предупреждаю. Лето в Москве для нее вышло ярким. Почти все свое время Шепс проводила с Ромой, хотя пока и продолжала его держать на легкой дистанции — не позволяла ничего большего поцелуев в щеку. Просто потому, что ей нравились его ухаживания, нравилось чувство несерьезной неопределенности. И вот она вместе с Перси проходит в снятый пентхаус и довольно хмыкает — неплохо так Соболев постарался для Дафны. И пусть Оля очень старалась делать вид, что ее это совершенно не колышет, но, тем не менее, где-то внутри ворочался червячок ревности. Сегодня она в своем стиле — короткий небесно-голубой топ и такая же мини-юбка, светлые локоны струятся вдоль плеч, заколотые милыми детскими заколочками у висков, маленькие стразики и жемчужинки в макияже. И Дафна в своем летящем кремовом платье рядом с ней такая… воздушная и нежная. Взрослая и мудрая, и Шепс вдруг невольно почувствовала саму себя какой-то слишком инфантильной. — Оля, наконец-то! — искренне рассмеялась младшая Булгакова, поднимаясь с диванчика, чтобы обнять новоприбывшую гостью. — Да, приветики, Даф, — немного неловко обняла ее Оля в ответ. — Та-а-ак, а это самая Нино Гасанова, чуть не пробившая Перси лицо? Надо сказать, младшая Шепс смотрела «Битву» очень внимательно. — Какие у меня ужасные регалии, — шутливо закатила глаза Нино, улыбаясь. От прихода этой маленькой занозы в одном месте (по словам Булгаковых и Шепсов) настроение поднялось мгновенно. — Нет бы сказать, что я там победительница «Битвы», просто классная деваха. Ну и конечно акцент на её агрессивном поведении чутка задел — у неё мерно других хороших качеств, а цепляются только за это. Но женщина натянула на лицо широкую улыбку и протянула ладонь для рукопожатия. — А ты та самая заноза в Шепсовских задницах, Оля? — в тон девчонке поинтересовалась Гасанова. — Я — самая яркая представительница династии, — смеется Оля, с энтузиазмом пожимая ладонь. — Разумеется, пока Марк не родился. Но отвечаю, вы ещё зацените меня в новом сезоне. Отец настаивал, чтобы Оля поступила в какой-нибудь университет, но она считала, что все успеется — не хотелось идти мучаться и потеть ради абы какой корочки, не имея страсти к профессии. Она слишком молода для этого дерьма. А вот стать полноправным медиумом и засветиться в телевизоре — другое дело. — Так, а вы уже бухаете? Отлично, — Шепс тут же берется за бутылку клубничного ликера и наливает себе полный бокал. — Перси, даже не думай мне что-то запрещать. — Да ладно, — отмахивается Дафна. — Мы все равно в женской компании, отдыхай. Но в этот момент ещё никто и не знал, какой сюрприз для всех подготовила Марьяна. — Никакого уважения к тетке, — закатила на нее глаза Перси. — Кроме шуток, и в мыслях не было. Потому что у нее было отличное настроение, да и ей самой расслабиться никто не запрещал. Да и, в конце концов, она сестру замуж выдает! Имела полное право потусить. А для этого нужна хорошая компания, которую Оля прекрасно дополняла. — Но теперь начинаю хотеть слить компромат Роме, — продолжила Перси с ехидной улыбочкой. — Чтобы он тебя заебал потом своим нытьем. — Да пусть ноет, — вновь фыркая, смеется Оля. — Он мне тоже не указ. Дафна неловко улыбнулась. Нет, она не ревновала Рому. Но было просто… непривычно. В конце концов, она всегда будет относиться к нему с теплом, всегда будет заботиться. Он — ее родной человек. И то, сколько боли она ему причинила, мгновенно зеркалится болью и для самой Булгаковой. Ей искренне хотелось, чтобы Оля не играла им, его истерзанным сердцем и сломленной душой. А ведь Дафна и Рома так и не поговорили после того случая… От этой мысли младшая Булгакова вдруг даже помрачнела. И тогда является Марьяна. Причем не одна. Вместе с ней приходит высокий смазливый парень… в костюме пожарного. Романова, для которой приглашение и на свадьбу, и на девичник, стало приятным сюрпризом, не могла не решить порадовать невесту своим способом. — Марьян?.. — недоуменно хлопает ресницами Дафна. Но та лишь показывает многозначительное «тсс» и, усадив младшую Булгакову на стул, включает музыку. И тогда начинается самый кошмар — «пожарный» начинает, похабно двигая бедрами, снимать свою экипировку. Дафна аж взвизгивает от ужаса и тут же закрывает глаза руками, жалобно зовя сестру: — Перси-и-и… Уберите его! И только одна Оля, во весь голос хохоча, выкрикивает: — Давай, красавчик, жги! Нет, ну а что они хотели, приглашая Марьяну? Этого и следовало ожидать. — Каждый сам за себя, Даф! — как ни в чем не бывало бросает Перси и, прихватив с собой бутылку шампанского, тактично отступает в сторону кухни. И пока из соседней комнаты доносятся визги, она вольготно располагается с ногами на подоконнике, хлебнув шампанского уже прямо из горла. Немного подумав, Перси открывает окно и достает электронку, не без наслаждения затягиваясь очередной фруктовой гадостью, как называл это Саша. Ну, а она кидала ответку на его обычные сигареты. Идиллия. Но в гостиную до ухода долбанного стриптизера она точно не зайдет. Свадьба-свадьбой, а травму на тему смазливых танцующих мужиков никто не отменял. — Господи мрак то какой, — бормочет Нино, стыдливо отводя взгляд и прикрывая глаза рукой. Она начинала жалеть, что уговорила Дафну пригласить Марьяну на свадьбу, потому что все происходящее вызывало далеко не веселье, а испанский стыд. Боже, а ведь когда-то именно она была заводилой компании и чудила что-то подобное. Стало даже немного стыдно за прошлую себя. Совсем капельку. Поэтому женщина, забившаяся в уголок дивана, приняла идеальное решение — съебать в закат, как это сделала Перси. Гасанова схватила со стола бутылку коньяка, которую она распивала до этого и прошла на кухню. Старшая Булгакова сидела на подоконнике в одиночестве, поэтому изрядно подвыпившая Нино решила составить ей компанию: — Я присоединюсь? —- взмахнув рукой с бутылкой коньяка, поинтересовалась женщина, после чего глотнула прям так с горла. Горячительный напиток тут же обжег её горло и растекся по остальным внутренностям приятным теплом. Вместе с опьянением уходили и все зажимы в теле — собственно поэтому Нино и решилась подойти к Персефоне, с которой они не очень то ладили. — У-у-у, ты, оказывается, так быстро пьянеешь? — засмеялась Перси. Кто бы знал, что непробиваемая Нино, оказывается, может быть такой. — Без проблем. Если тебя не смущает, что я курю. Ну, после всех событий, которые предшествовали тому, что ей сделали предложение, чудо, блять, что в запой не ушла. Или в дурку не слегла. Перси, на самом деле, старалась быстро переключиться с негатива на что-нибудь позитивное, но… эта долбанная история с приворотом все равно продолжала напоминать о себе. И угораздило же, блять, Марьяну додуматься до стриптизера. Покосившись на Нино, Перси, чтобы скрыть свою легкую растерянность, протянула: — А вы с Костей все равно на свадьбе встретитесь ведь. — Да ты права, и я теперь жду свадьбу Олега и Дафны даже больше их самих, — невесело хмыкнула Нино, заглядывая в окошко, — Хочу извинится за свое поведение, — перманентное чувство вины, за несказанные вовремя слова мучали Гасанову все это время. И с каких пор она стала такой склонной к самокопанию? — Я раню близких мне людей, даже не замечая этого. — Нино ведь много анализировала последние дни проведенные в Осетии. И поняла как сильно облажалась не замечая очевидного — Костя ведь тогда ушел с посиделок с её семьей из-за нее. А точнее той неопределенности, что она сама между ними возвела. И только теперь, когда она ранила Костю, до неё дошло, что она его любит. Какая отвратительная ситуация. Тяжело вздохнув женщина сделала большой глоток коньяка и перевела взгляд на Персефону. Алкоголь как-то сильно развязывал язык вечно холодной и замкнутой леди, и теперь она готова была вывернуть все свои душевные терзания на не такого уж и близкого человека. Но жалеть она будет об этом завтра. Только сделавшая затяжку Перси внезапно аж закашлялась от неожиданности. Пришлось сделать глоток шампанского, чтобы немного отойти, и со всем возможным недоверием переспросить: — Я не поняла, это ты типа сейчас… у меня прощения просишь? Про фразу про «близких людей» уточнять вдвойне страшно было. Или это у нее после коньяка происходит убойная мешанина мыслей на тему Кости? Ответила она не сразу. И не сказать, что у нее реально были какие-то сильные претензии к Гасановой в данный конкретно момент. Лишь такое почти что взрослое осознание — полноценными подругами они не станут никогда. Просто, ну… не суждено. Слишком одинаковые, блять. И все-таки, скоро праздник Дафны. А Перси после своего свадебного путешествия достаточно добрая для того, чтобы с деланной беззаботностью махнуть рукой и, выдохнув фруктовый дым в лицо Нино, объявить: — Забились. Считай, подружки. До первого готзала. Сама она при этом прощения не просит. Нино удивлено перевела взгляд на Персефону и хмыкнула. Походу они из-за алкоголя друг друга немного недопоняли. Гасанова ей тут душу изливала по поводу своих любовных переживаний, а Булгакова все каким-то неведомым образом свела к себе. Вот уж правду говорят — муж и жена, одна Сатана. Что Саша постоянно жаждет внимание, что Персефона, теперь перенявшая его привычки. Женщина не стала объяснять, что имела ввиду кое-что другое, а просто дружелюбно улыбнулась и хлопнула Перси по коленке. Все же с этой девчонкой лучше иметь хорошие взаимоотношения, а иначе им просто не ужиться рядом друг с другом. Конечно и полноценной подругой Булгакову Нино не видела — больно уж молоденькая и инфантильная… и похожая на неё настолько, что порой руки в кулаки сжимаются. Гасанова хохотнув собственным мыслям сделала еще один глоток коньяка. — Надеюсь нас хватит дольше чем на один готзал, — ответила очевидно повеселевшая женщина. — Ты сама в это веришь? — поинтересовалась Перси в ответ, даже не заметив секундной неловкости между ними. — Там же Костино испытание будет. Саша что-нибудь скажет Косте, Костя ему ничего не ответит, как всегда, но зато ему ответишь ты, а потом тебе отвечу я, и понеслось… И самой смешно стало. Не сказать, что она сильно соскучилась по проекту, возвращение которого случится достаточно скоро, потому что со всеми этими сначала стрессовыми событиями, а потом и семейными заботами окончательно потеряла к нему интерес. Не до такого, чтобы сбежать, как Дима, но теперь за рукой Перси гнаться точно не будет. Но вот эта вот непередаваемая атмосфера ссор в готзале… — Ты смотри, — со смехом пригрозила пальцем Персефона, — я ж теперь его жена. Я теперь совсем бешеная буду. — О да, ты пересказала сюжет всех наших срачек в готзале, — искренне хохочет Нино с этих шутливых возмущений Булгаковой, — Ну защищай Шепса, жёнушка, — с некоторой долей иронии, добавила девушка. — А я… — так и хотелось сказать «буду защищать своего парня», но понимала, что сейчас это будет звучать абсурдно, да и лживо, — А я буду продолжать защищать адекватность на проекте, — еле подобрав нужные слова, закончила Гасанова. Что-то у неё с этим коньяком совсем мысли запутались. — Ты намекаешь, что я неадекватная?! — праведно возмутилась Перси, пихнув Гасанову в плечо. — Я ни на что не намекаю, — естественно, блять, еще как намекает, — но это не я сама себе лицо начистить хотела… И не может не засмеяться снова. Сделал гадость — сердцу радость. Но сейчас про их легендарную ссору Перси напоминала почти по-дружески. Но наконец порнушная музыка в комнате затихает, и горе-пожарного, кажется, выпроваживают. Перси обернулась к Нино, насмешливо интересуясь: — Ну что, погнали смотреть последствия Марьяноапокалипсиса? И все-таки, как бы это странно не звучало, у них… слишком много общего. — Пойдем, — хохотнула Гасанова, выдыхая с облегчением от мысли, что полуголого пожарного скорее всего выгнали. Все таки чересчур экзотичная фигня — Нино бы предпочла, чтобы перед ней раздевался только один единственный мужчина. И это Костя. Женщина стряхивая с себя наваждение, и наконец-то выползла на кухню. — Все живы? Или кто-то морально изнасилован? — усмехается Нино. Однако впечатленный вид Дафны, которая вроде не смотрела, но все еще была в шоке, говорил сам за себя, — Так я поняла, Марьяну на свой девичник я не позову, — тут же хохочет женщина, подсаживаясь к младшей Булгаковой и приободряя, обнимает за плечо. На словах про изнасилование у Перси против воли вырвался нервный смешок. И как будто бы в ее случае все было даже «по ее воле», но… она честно попыталась скрыть перемену в лице, но взгляд Дафны немедленно остановился на сестре. Персефона криво усмехнулась, тоже садясь на диван. — Слава Дьяволу, что только морально, — чуть натянуто заявляет Перси. — А то черт знает этих… танцоров-пожарников. — Это было подло с вашей стороны — оставить меня с ним, — нервно смеется Дафна и все продолжает инстинктивно гладить живот. — А мне все понравилось, — пожимает плечами Оля, невозмутимо потягивая свой ликер. — Не хотела лишать тебя нормального девичника, — откликается Марьяна. — А то вы такие скучные, я не могу. — Меня вполне устраивает быть скучной, — продолжает бурчать младшая Булгакова. Она и с Ромой всегда такая была — ненавидела, когда он брал ее с собой в клубы и настаивал на «веселье». Тем более, она — без пяти минут мама, и оттого чувствует, что должна стать ещё взрослее и ответственнее. — Тут соглашусь с Дафной пожалуй, — пожав плечами ответила Гасанова, — Вот была бы тут двадцатилетняя версия меня, я бы может с удовольствием посмотрела это невероятное представление, и может быть даже помацала его за интересные места, — с искренним хохотком добавила она. Все таки в молодости она правда была притрушенной. — А сейчас, когда я повзрослела, как-будто это все и не так интересно стало. Особенно, когда сердце занятно. — все-таки даже в этой неопределенности между ними с Костей, она не могла думать ни о каком другом мужчине, кроме него. Даже в шутку. — Скучная старушка, — провокационно хохотнула Романова, однако намек про «занятое сердце» считала. Видела же по всем новостным каналам по «Битве» эти провокационные фотографии Нино и Кости. Повзрослела она, ага как же, а сами вон зажимаются с Гецати в машине как подростки. Возможно это в Марьяне говорит зависть или даже ревность… но бесила эта сладкая парочка. А особенно то, как сияет Гасанова, когда говорит про «занятое сердце». Но то, как ведьма ведет себя в отношении самой Романовой, не позволяет ей открыто выражать свою злобу, все-таки если бы не Нино, то ее бы здесь не было. Поэтому дружелюбно улыбаясь, она только и могла как бы невзначай поддевать коллегу. Однако эта шпилька в её сторону от Романовой знатно повеселила Нино. — А тебе, Марьяна, скучно живется что ли? — тут же переводя хитрый взгляд на Марьяну. А потом в эту же секунду схватила подушку с дивана и запустила её в сторону коллеги. Что-то она совсем разошлась под вечер… «Ничего не знаю, это все алкоголь.» — мысленно отмахнулась Гасанова и широко улыбнулась. — Ничего, скоро готзалы снова снимать будем, сразу веселее станет. — Готзалы-ы-ы, — вымученно простонала Дафна. — Опять начнутся эти ваши срачи. Моя нервная система этого не выдержит. — Придется как-то выдержать, — хохотнула Оля. — Я, конечно, болею в первую очередь за дядю Олежку, но будущего племянника в финале тоже видеть хочу. — В финале? Ты моей смерти хочешь, — фыркнула Дафна и вновь потянулась за своим клубничным соком. — Ну как посмотреть, — в конце концов, Оля ещё не решила. — Не, ну финал из четырех Шепсов вообще был бы хорош, но дядя Сашка своим скверным характером не вывезет. — Ну я вообще-то тоже претендую на место в финале, так что извините, кому то из Шепсов придется посторониться, — тут же разводя руками воинственно заявила Нино. Она, конечно, непомерно уважала Шепсов, хоть и из-за Саши порой теряла терпение, но всю четверку в финал пустить не могла — победительница однажды, победительница навсегда. Так что, на самом деле Гасанова даже не представляла исхода в котором она проиграет. «С запасным планом стоит заморачиваться, только если планируешь потерпеть поражение.» — Да Сашка вылетит, не переживай, — вновь рассмеялась Оля. — Перси, соре, я его люблю, но он та ещё залупа ходячая. Дафна еле сдержала улыбку — и все-таки она с мелкой Шепс согласна. Вряд ли их отношения с Сашей когда-нибудь станут по-настоящему близкими. — Так я половину из этих ваших «сильнейших» потоплю, — вдруг ангельским тоном объявляет Персефона. — Поэтому да, вторая половина сезона будет веселой. Это лично я вам гарантирую. В принципе, у нее самой шансов на финал не было. Да и не очень-то она туда и собиралась — просто уже было плевать. Однако… она все еще оставалась участницей проекта, да и на месте спокойно сидеть не собиралась. — Оу, малышка Перси нам угрожает? — воркует Марьяна, но даже Романова на мгновение теряется, когда Перси невозмутимо откликается: — Ага. И вы обе знаете, как я умею пакостить. Неприятненько же, да, Нино? И конечно, она намекала на тот шедевроожог. Настроение сегодня было мирное, но Перси, теперь уже официально сменившая фамилию, нападки в адрес мужа терпеть не хотела. Для нее-то он самый лучший по определению. — Но это потом, — продолжает Перси, мигом сменив настроение обратно на миролюбивое. — Я не буду раскрывать все карты сразу. — Ладно, на это я хочу посмотреть, — зловеще хихикает Оля. — Так, — вмешивается Дафна. — Давайте сегодня не будем говорить о «Битве», она меня реально угнетает. И вообще… И только она собирается сказать, что готова уступить место в финале кому угодно из них, как вдруг осекается — у нее звонит телефон, и на экране высвечивается фото Соболева с цветочком за ушком и подписью «Ромашка». Он слишком давно не связывался с ней лично… Внутри все даже как-то сжимается от внезапного беспокойства. — Девочки, я сейчас… Дафна постаралась сразу спрятать телефон, чтобы хотя бы Оля не увидела, кто ей звонит, и вышла на кухню, робко отвечая на звонок: — Рома?.. Он отвечает не сразу — несмотря на то, что только-только принял таблетки, Рома уже безбожно тормозит. Или это потому, что сейчас услышал свое имя, сказанное именно ее голосом?.. Хотя вот это вот «Ромашка» ему в последнее время нравилось даже больше. Потому что… незаслуженное? Обещал же себе, блять. Но… не может. Боль все активнее прорастает в нем, захватывая новые территории, и ему кажется, что у него гниют кости, что он сам весь гниет заживо, разлагается мерзким трупом, жизни недостойным. Рома старался. Нет, правда, он почти что собой гордился. Но вчера, когда Оля беззаботно щебетала ему по телефону про девичник, Рому перекрыло. Ему казалось, словно он мечется в какой-то агонии, и вот тогда трясущиеся, напряженно сведенные руки впервые за долгое время потянулись к давно спрятанной заначке. Он жалок — это ему сегодня сообщил отец. Это прекрасно знал и сам Рома. И потому сейчас он звонит ей. У него не было повода для звонка. Он должен был давно отпустить. Но… — Прости. — Хорошо, что у него еще шевелится язык. — Я скучаю. И у Дафны сердце в клочья рвется. Все лето она старалась не думать, как он там, старалась представлять его счастливым с Олей, но… Выходит, она ошиблась? Выходит, она бросила его одного? И, конечно, она узнает этот тон. Слишком хорошо знает Рому. Нет-нет-нет, только не это!.. И хочется взвыть, хочется выпалить привычное: «Где ты? Я приеду!». Но… Олег. Марк. Так нельзя. Она не имеет права. Дафна прикусывает язык, молчит слишком долго, а у самой дрожит нижняя губа, пока она не выдыхает судорожное: — Я тоже. Но уже по-другому. Мы… «Не можем общаться, пока ты что-то чувствуешь ко мне». Но ей не удается это произнести. Только не сейчас, когда он так разбит. Дафна привыкла думать в первую очередь о чужих чувствах, а не о своих. Правильнее всего, наверное, было бы отправить к нему Олю, но как она объяснит, почему обдолбанный Рома звонит именно ей? — Черт возьми, Соболев, что же ты творишь… — а голос уже срывается из-за подступивших слез. — Прошу тебя, сиди дома. И ничего больше не принимай… Если не хочешь, чтобы я преждевременно родила. — У-у-у, Соболев? А с каких пор мы по фамилии, Булгакова? — смешливо тянет Рома, а у самого горло спазмом сводит. Он заходится в приступе кашля, а когда дыхание выравнивается, становится… хорошо. И пиздец как плохо одновременно. Он буквально чувствует, как в его теле копошатся трупные черви. На мгновение кажется, что и стук собственного сердца не слышит — прикладывает два пальца к шее и искренне удивляется, почувствовав пульс. Ведь… все живое, что было в нем, оно ушло вместе с Дафной. Рома ведь и сам чуть не довел ее до роковой ошибки — но тогда у него были силы бороться. И он даже хотел жить, чего-то пытаться. А теперь… теперь ему ничего не хочется. Он — буквально пустая оболочка, в которой плодятся могильные черви и каким-то чудом еще бьется гнилое сердце. И своей падалью он продолжает травить и Дафну, и… На периферии сознания вспыхивает огонек. Ведь у него была… причина. Причина, из-за которой Рома и пережил полное тупого отчаяния лето. — Только… только малявке не говори, — вдруг просит Рома вполне осознанно. — Ей это… ей это не нужно. — А что ты хочешь, чтобы я сделала?! — Дафна не выдерживает и повышает голос, уже не сдерживая слез и не боясь, что девочки ее услышат. — Чтобы сделала вид, что ничего не происходит? Что мне плевать? Это просто… жестоко… Она же сейчас сорвется и поедет сама. И пойдет по пизде все, что она так долго восстанавливала. Она сделает больно Олегу, опять потеряет его доверие. От ощущения собственного бессилия слезы льются бесконтрольно, а руки дрожат. — Рома… — продолжает Булгакова уже шепотом. — Ромочка, солнышко, пожалуйста, будь дома… Я сейчас что-нибудь придумаю. И она сама сбрасывает вызов, не дожидаясь ответа — Дафна просто не может слышать его хриплый, надтреснутый, полный боли голос. В сердце словно всаживают кинжал и безостановочно крутят, пока от артерий и вен не остается кровавое пульсирующее месиво. Она так и ревет ещё пару мгновений, пока не заставляет себя хотя бы попытаться выровнять дыхание и не начинает остервенело стирать слезы с щек тыльными сторонами ладоней. Сейчас не время себя жалеть. — Что случилось? — сразу лукаво интересуется Марьяна, когда Дафна с красным носом возвращается в гостиную. Конечно, все слышали ее крики. Очевидно же. — Оль… — игнорируя Романову, Булгакова робко обращается к Шепс. — Надо… Ты не могла бы съездить к Роме? — Это на него ты вопила? — хмыкает та в ответ, недовольно сложив руки на груди. — Я думала, вы не общаетесь. — Так и есть. Но сейчас ему очень плохо… Пожалуйста… — Тогда почему он звонит тебе? — Я… И беспомощно хватает ртом воздух. Очевидно, у нее сейчас начнется истерика. Дафна чувствует себя глупой, никчемной и виноватой во всех грехах. Из-за нее постоянно всем плохо. — Оль, ты нужна ему, — только и может жалобно просипеть она. — По-моему ему ты нужна, — почти выплевывает та в ответ. Как же ее это бесит. Оля не раз пролистывала его «инстаграм», пялясь на фотографии Дафны в его профиле, которые он и не думал удалять. Да, Рома с ней не в официальных отношениях, они просто тусуются, но… Сука, как же раздражает. — Я съезжу, — в итоге холодно отрезает она. — Но только для того, чтобы беременная ты не тащилась. Хотя вообще-то я в праве послать вас обоих нахуй. — Спасибо… — шепчет пристыженная Булгакова, а Оля, напрочь игнорируя всех и вся, злобно собирает свои вещи, напоследок выдавая лишь: — Не провожайте. Обнимая Дафну за плечи и долго смотря вслед уходящей Оле, Перси просто не могла не протянуть: — Пиздец. Роме надо было не организацией праздников заниматься, а их полной дезорганизацией. *** Музыка продолжала долбить на полную, хотя соседи уже трижды грозились его придушить. Роме было поебать. Роме сейчас на все было вселенски поебать. Он докинулся еще несколькими таблетками, уже превысив личную норму. Да и после долгого «отпуска» он поплыл почти сразу. В замутненном сознании не было ни единой связной мысли, кроме… Кроме этого «солнышко». Рома уже и не помнил в полной мере, что звонил ей, что говорил что-то — помнил только это «Ромочка, солнышко». И выл. Выл, блять, как последняя тварь. Музыка поэтому и орала — вызовут еще скорую или кого-то, загребут его в дурку, а… а ему нельзя. Отец уже не вытащит. И… и Рома сдохнет просто. Свалится где-нибудь с разорвавшимся от боли сердцем. А потом его похоронят наконец, и ему не будет так больно, так больно, так… Рома пялится на горсть таблеток в своих руках с ужасом, понимая, что только что чуть не проглотил все. Они почти сразу вываливаются из мгновенно ослабевших пальцев, и он то ли воет, то ли скулит — горло безбожно дерет и щеки мокрые. Он же… он же, блять, паразит. Он гребанный мерзкий паразит, который просто не может существовать в одиночестве. Бывшим «друзьям» давно не нужен. Отцу — тоже. Он был весьма красноречив, когда сказал, что лишает его всего. А Оля с ним играется. Это даже весело — немного его тормошит, приводит в чувство. Получается, что в целом свете он нужен только Дафне. Был. Настойчивый долбеж во входную дверь начал раздражать. И Рома все-таки поднялся с пола — перевернул бутылку текилы, которую хлестал прямо из горла, бился во все стены, потому что вроде и шел по прямой, а на деле нихуя подобного. Долго возился с замком, матерясь, а когда открыл, с трудом начал: — Да что, блять… И осекся, потому что на пороге стояла его взбешенная малявка. — Опа-а-а, — заторможенно тянет Рома, даже пытаясь придать голосу нормальный тон. Хотя слишком активная жестикуляция, побитый вид, сорванный голос, зареванное лицо и почти черные от расширенных зрачков глаза уже выдавали его с головой. — Ты… чет это… рано… Хотя он в душе не ебал, сколько сейчас времени. Оля проходит в квартиру без приглашения. Цокает своими каблуками прямиком в гостиную, даже не разуваясь по пути. По полу рассыпаны таблетки, рядом — лужа, вытекшая из бутылки текилы. И все это из-за нее? И у Оли внутри все так мерзко скребет, буквально кислотой от отвращения разъедает. Она оборачивается к Соболеву, заглядывает в его расширенные зрачки и не может удержаться от едкого комментария: — Ты в курсе, что ты ее до слез довел? Сам устроил праздник, а потом она, беременная невеста моего дяди, рыдала взахлеб на кухне. Неужели она чем-то хуже этой Дафны? Почему, блять, с этой феей все носятся так, будто она святая? Рома опасно пошатывается — не потому, что он не в себе, а потому, что ощущение такое, словно она ему сейчас сердце вырвала. У него там еще что-то осталось? Он так ярко представил плачущую Дафну, плачущую из-за него, потому что он опять проебался, потому что он такой блядский слабак… Потому что он жить без нее не может. По факту, не очень и хочет. А хочет-то блять только… рядом быть. Он бы приполз сейчас на коленях, как верная псина, потому что в ней блять, в одной Дафне — весь смысл его ебанной жизни… Рома вцепляется руками в и без того растрепанные волосы, но в себя прийти не может. И ему уже даже не хорошо. Ему, блять, беспросветно плохо, и он задыхается в этом ебанном отчаянии. Тонет, а выплыть не может. Расфокусированный взгляд почти не останавливается на Оле. Соболева трясло, но он… почти отдавал себе отчет в том, что говорит. — Ты мне тоже нервы пришла трепать, да? Так он и сам с этим прекрасно справляется. Нахуй ей, юной и прекрасной, раздолбанный нарик, проебавший все, что только можно? Бессмысленно цепляющийся за то, что вернуть уже не сможет, медленно умирающий внутри… А он, блять, никому и не нужен, правда. Только ей. Тело скручивает болезненной судорогой, Рома почти сгибается пополам, но находит в себе силы прохрипеть: — Тогда вали нахуй, Оль. Все. Все, блять. Поиграла мной, и… и все… все, в пизду все… — Я пришла, потому что она попросила, — отрезает Шепс. — Потому что мне жалко, блять, Олега. Ты же понимаешь, что она собиралась к тебе нестись? Сейчас Оля не реагирует на то, что он ее послал прямым текстом. Потому что Рома выглядит так, словно ему пора вызывать неотложку. Но и признавать, что она за него переживает, она тоже не собирается — слишком униженной себя чувствует. Нахер он ее на своей тачке катал, ухаживал, если сейчас трещит по швам из-за бывшей? Его телефон, валяющийся на столе, надрывно звонит. Оля подходит посмотреть и… конечно. «Даф» с сердечком. И фотография из фотобудки, где они смеются и целуются. — Ответь ей. «Потому что она попросила». «Потому что мне жалко Олега». А самого Рому хоть кому-нибудь жалко? Он тупо пялится на экран телефона, понимая, что Олю не слышит. Вот сейчас — просто не хочет слышать. Рома и сам филигранно справляется с убеждением себя в том, какое он ничтожество. В этом ему помощники не нужны. С Олей было… весело. Рома и правда почти вспоминал, что когда-то был живым. Но он не может, блять, не может… не может играть в ее игры. Это как… как краткий сладкий миг, да. Краткий миг жизни, который он себе позволил. А теперь, блять, расплачивается? Опять? У него уже больше нет сил. Ему реально умереть хочется. Блять. Он и для смерти слишком жалкий. Во внезапном приступе активности Рома хватает телефон и даже почти ровно идет в сторону коридора, как будто собираясь уйти. Силы, правда, подводят — валится на диван, как подкошенный. Правда заставляет себя почти по-детски повернуться к Оле спиной, принимает вызов… И не знает, что сказать. Или… знает?.. Невысказанные слова камнем лежат на языке. Его продолжает трясти, как припадочного, но в разуме почти проясняется. Это хорошо. Потому что это уберегает его от рокового «я тебя люблю». — Рома?.. — робко подаёт голос Дафна в трубке. Она не может объяснить, зачем позвонила. Вот в данный момент она не могла даже заставить себя пойти домой — мялась в чертовой той самой арке, бродя из стороны в сторону. Может, она сука. Может, тварь последняя. Но Дафна не может оставаться в стороне, когда знает, что Роме больно. — Я просто хотела убедиться, что с тобой всё в порядке. Я… О, Афродита, я иначе просто не усну. Ром… Пожалуйста. Я тебя умоляю, — она запинается, но старается держать тон ровным, не давать себе вновь расплакаться. — Пожалуйста, не будь к себе строг. Не изводи себя. Ты… Я по-прежнему считаю, что ты — один из самых лучших людей на свете. Не начинай снова употреблять, я просто этого не вынесу. Если… Если ты с собой что-то сделаешь, я никогда себе этого не прощу. И знал бы кто, сколько бы она сейчас отдала, чтобы просто оказаться рядом и поддержать его. Дафна ведь почти убедила себя, что… Но нет. Снова ошиблась. — Ты умрешь, я умру. Помнишь? — Да я не могу, Даф, я не могу! — И тогда Рома срывается почти на истерику. Заткни рот, гребанный идиот. Он должен был молчать. Он должен был заткнуть свою гнилую пасть, не брать от нее звонки и просто стереть из памяти эту прекрасную девушку. Он должен был хоть раз поступить как парень, который когда-то мог был быть ее достоин, просто все бездарно проебал, но… Рома задыхается. Бездумно дерет ногтями шею, но вдохнуть нормально не может. У него… ломка, блять. Ломка без нее. И он жалкий, ужасный, отвратительный, он только и может, что разрушать. В голове — почти пусто. Только губы все… продолжают шевелиться. — Меня ломает без тебя, — почти шепчет он. И щеки — опять мокрые. Он настолько не в себе, что даже не понял, что рыдает. — Я просто… я не могу. Я понимаю, что я должен… хотя бы раз… хотя бы раз поступить достойно. Как ты заслуживаешь. Я не должен… я тебя отравляю, я знаю, мне поебать, что я с собой делаю, но с тобой… Я последняя тварь, я знаю, я все знаю… В крайнем случае — Оля ему напомнит. А Рома просто… он же и правда сам себя убивал. Осознавал прекрасно, что сейчас, на расстоянии, все те нежные чувства, которые он продолжал испытывать к Дафне, превращаются в яд. В ядовитый плющ, который все сильнее оплетает его, затягивает на дно, не отпускает. — Я закрываю глаза — я тебя вижу. Я не могу удалить наши фотки. Я смотрю эти все твои мелодрамы, слушаю песни. И просто… я все помню. И я не хочу забывать, понимаешь? Я не могу… отпустить… Я просто не живу, понимаешь? Я существую, пытаясь себя убедить, что живу… но я просто… я просто мертвый… мертвый без тебя… Кажется, его правда лихорадит все-таки. Или это наркотический бред. Или бред любовный. Он настолько, блять, запутался. — Я же пытался… я так хотел ради тебя пытаться… но я просто… — Рома смеется сквозь тупые слезы. — Отца я наконец-то заебал. Сказал, что я ублюдок, раз все проебал, а теперь… ну… с ума схожу. Так что, считай, я теперь еще большее ничтожество, чем был… ничего, блять, нет… И никого… только… Пиздеж. Дафны у него больше нет. — Я же тебя люблю. Любил, люблю, буду любить. И я не могу… я просто не могу жить с этой ебанной болью… Я не могу, блять, один, я просто… — Я просто конченный. — Я правда умереть хочу. Я не могу, Даф, я не могу… А она тихо задыхается. Хватает ртом воздух, пока по щекам безостановочно струятся слезы. Каждое его слово впивается осколками в сердце, дерет его до кровавых ошметков — и их никогда, никогда не выйдет вытащить. Именно сейчас Дафна понимает, что обрекла себя на жизнь без истинного счастья. Что она никогда не сможет никого любить так, как любит Рому. Внутри что-то ломается безвозвратно, окончательно и бесповоротно. Булгакова прижимается спиной к стене, сползая на асфальт, и уже практически воет, а не плачет. И пусть сейчас под ее ногами разверзнется пропасть, и ее вполне заслуженно засосет в адскую воронку, но Дафна не может удержаться от того, чтобы, рыдая, не засипеть в трубку в ответ простое: — Я тоже, Ром… Я тоже… Что «тоже»? Тоже любит? Тоже не может забыть? Тоже хочет умереть? Всё сразу. Всю ее мнимую сказку сломал один телефонный звонок. Один звук его голоса. А сама гладит себя по животу, про себя вымаливая прощения у своего ребенка. До ее свадьбы осталась неделя… Если бы она решила… От нее отвернутся все. Олег. Ее Олежа… Проще просто прекратить свое жалкое существование. Рома думает, что он — ничтожество? Нет, ничтожество здесь именно Дафна. — Ром, Ромочка, я… Но тут в трубке звучат губки. Оля выхватывает у него телефон и сбрасывает звонок. У нее у самой глаза на мокром месте, она тяжело дышит, швыряя гаджет куда-то в угол комнаты. — Если о себе не думаешь, хоть о ней подумай, — и даже у нее голос срывается. — Ты сейчас буквально рушишь ее свадьбу. А я… я… Оля хочет уйти. Так ее ещё в жизни не унижали. Но, блять, если уйдет, этот же идиот точно с собой что-то сделает! Потому Шепс устало валится на диван, пряча лицо в ладонях. Остается только надеяться, что Перси сможет объяснить Саше, почему племянница не ночует дома. — Ты кретин, Соболев. Рома вдруг резко срывается. Беспорядочно шарит взглядом по комнате, но телефон выцепить не может, потому что перед глазами все расплывается от слез. И тогда он хватает Олю за руки, кажется, сжимает сильнее, чем нужно было, и сипит: — Нахуя ты… И осекается почти сразу. Что бы он сделал… если бы Дафна сейчас… если бы Дафна сейчас… Что она хотела сказать? Что он не услышал? Рома отшатывается от Оли почти в ужасе. Его взгляд беспокойно мечется по комнате, но не останавливается ни на чем. Он сипит, задыхается, плачет, в груди пекло так, как будто он сейчас свалится с сердечным приступом. В, кажется, предсмертной агонии Рома отпинывает многострадальную бутылку текилы в стену, и она рассыпается на мелкие осколки, а он, игнорируя стеклянную крошку, трясущимися пальцами собирает с пола таблетки. Все до одной. Держит горсть в руке… И не может. Рассыпает снова. — Я должен… я должен… Что он, блять, должен? Рома не знал. Он продолжал беспокойно метаться по квартире, почти ничего не видя и не слыша, не понимая, а в голове стучало настойчивое — он должен. К ней?.. Рома на заплетающихся ногах срывается в коридор. Беспорядочно шарит по карманам одежды, по ящикам… и находит наконец. Ключи от машины. — Я хочу к ней, я хочу к ней… — шепчет Рома себе под нос, не разбирая, что говорит. Просто… хотя бы на мгновение… почувствовать ее руки?.. Или хотя бы умереть красиво? Оля выхватывает у него и ключи — ей везет, что он сейчас ни черта не соображает, иначе бы она в жизни не смогла его остановить. И сейчас она реально паникует — даже ревность и боль за дядю Олега отсыпают на второй план. — Вы, блять, как два наркомана! Хотя почему как… — полуистерически бухтит Шепс, уворачиваясь от рук Соболева. А запястья, сука, ноют. — Прекрати сейчас же! — кричит она. — Иначе я… я… И чем вообще этому бесстрашному угрожать? Но надо что-то делать. Причем срочно. И первое, что приходит Оле в голову, чтобы хоть как-то его отвлечь и остудить пыл… При очередной его попытке вырвать у нее ключи она обхватывает его лицо ладонями и поспешно целует в губы. Да, она не Дафна. И головой прекрасно понимает, что может ощущаться лишь жалким подобием замены. И ей все ещё обидно до одури, но… Оля не может позволить Роме сдохнуть, а Дафне бросить Олега и, возможно, тоже сдохнуть. А Рома стоит, как истукан. Он не отвечает на поцелуй — ему кажется, что он и не помнит вовсе. Или… нет. Последний его поцелуй был с Дафной. И он до сих пор помнит их самый первый поцелуй. И сейчас отшатывается от Оли в ужасе, едва не падает спиной назад, не устояв на ногах, но в последний момент хватается за комод. И вдруг становится так… мерзко. От самого себя. От всего того, что он делает — и не делает в том числе. — Я… — Роме и правда нужно было сдохнуть еще давно. — Прекрати. Блять. Прекрати. Я же знаю. Я знаю, как со мной весело. Со мной круто. И даже эта ебанная наркотическая хуйня тебе нравится. Но я еще не совсем… я еще не совсем того. И я знаю. Я все прекрасно знаю. Знаю, что я тебе не нужен. Может, Рома и правда надеялся на что-то. Иначе бы не крыло сейчас так. Может, он и правда верил, что у них что-то получится. Где-то в идиллических мечтах, где он перестает отравлять Дафну одним фактом своего существования. Но как Рома мог думать, что он такой, безвольный, слабохарактерный, жалкий, переломанный мудак, окажется нужен кому-то? Кроме… кроме Дафны?.. Или… — Отдай ключи, — хрипит Рома. — Отдай ключи или… или я сделаю тебе больно. — И что же ты сделаешь? — вскидывает подбородок Оля, а у самой уже губы дрожат. — Ну давай. Давай, попробуй. Мне все равно. Ей, и правда, уже плевать, пусть он хоть придушит ее тут. Этот день официально вывел ее из эмоционального равновесия настолько, что самой все вокруг сюром кажется. Захватывает приступ дереализации. Оля готова уже сама эти его таблетки с пола жрать. Глаза застилает пелена слез, когда она порывисто разворачивается и уходит обратно в гостиную. Обнимает саму себя за дрожащие плечи. Она же пытается, блять. Пытается сделать так, чтобы эти два идиота все не испортили. Оля, и правда, пока не может сказать Роме то, что он хочет услышать — она не успела по-настоящему влюбиться. Но она может попытаться… Уже ли не многое говорит то, что она остается сейчас здесь, а не сбегает? Даже после того, как он ей фактически угрожал? Оля сжимает ключи покрепче, а затем порывисто оборачивается: — Ты не такой умный, как тебе кажется. Все знаешь, да? Тогда какого черта я здесь делаю, по-твоему? Зачем мне тебя целовать? Если бы я, блять, за тебя не переживала, то хлопнула бы дверью сразу, как услышала, что ты признаешься ей в любви. Мне всегда казалось, что людей надо судить по их поступкам. А я все ещё здесь. И я, блять, остаюсь. И ты тоже остаешься. И, окончательно оробев, она подходит обратно к нему, со слезами на глазах касаясь его щеки: — Ром, пожалуйста… Я тебя умоляю, останься… Пожалуйста. Но Рома шарахается от ее прикосновения, как дикий звереныш шарахается от людей. Смотрит и… не узнает почти что. Губы трясутся, его самого колотит, и хочется то ли выть, то ли сдохнуть прямо здесь. Она правда думает, что он… такой? Что его помани этим жалким кусочком любви, который он сам же, по сути, и выпросил своей истерикой, и он сразу побежит? Нет. Нет, блять. По иронии судьбы, оказалось, что псины вернее, чем Рома, в целом свете не найти. — Не трогай меня. Не прикасайся. Просто… просто, блять, уйди… И он отталкивает ее от себя, но несется не на улицу, а вглубь квартиры, теряя связь с действительностью окончательно. Абсолютный ужас охватывает разум, и Рома, падая на свою кровать и сворачиваясь клубочком, просто… воет. Воет подбитым диким зверем, но от этого легче не становится. Он как будто еще больше трещит на куски, и все живое, что успело было в нем зародиться, погибает под осколками вселенской боли. Потому что в мире, где нет ее, Рома жить не сможет. А Оля и сама тоже своего рода своего рода побитая псина, потому что она не уходит. Тихо глотая слезы, она идет обратно в гостиную и, присев на корточки, голыми руками собирает с пола осколки от бутылки и рассыпанные таблетки, чтобы отправить все в мусор. Таблетки даже лучше в унитаз. Она не может слышать его душераздирающий вой. Хочется подойти, попытаться утешить, но Оля не дура. Знает, что она не Дафна, что столкнется лишь с его холодом. Но и одного оставить не может. Садится под дверью его спальни, притянув к себе колени, и так и сидит, глядя в одну точку, пока не вырубается прямо на ковре. А Дафна находит в себе силы подняться с асфальта, только когда ей начинает звонить Олег. Плетется домой на заплетающихся ногах, давит улыбку, чувствуя себя мразью последней. Она же обещала… Обещала, блять. И ночью, пока Олег спит, она вновь не может сомкнуть глаз. Тихо поднимается с постели, подходит к полкам со своими куклами… Одна из них до сих пор настроена на Рому. Ей просто… просто важно знать, что он жив. На большее она не имеет права. Дафна обнимает куклу, прижимает к груди, жмурясь от боли. Сердце бьется. Но бьется так буйно — то лихорадочно быстро, то почти смертельно медленно. И это сводит ее с ума. Дафна почти слышит его болезненный вой, он звенит в ее ушах, и у самой словно ребра вибрируют. Она касается губами лба куклы, как могла бы коснуться Ромы… Как коснулась его шеи, блять, тогда, в последний раз. И старается, что есть мочи, дистанционно передать ему как можно больше своих сил. Даже если у самой крохи останутся. В какой-то момент Рома и правда затихает — не потому, что успокоился, а потому, что просто не может кричать. Лежит, смотрит пустым взглядом в стену, не понимая даже, где он, плохо ли ему, что он вообще такое. Даже дышать старается через раз — как будто это могло помочь умереть поскорее. Он бы правда хотел не проснуться. Потому что Рома на самом деле — редкостный трус. Он даже умереть с болью боялся. А потом он вдруг… чувствует. Он вообще научился прислушиваться именно к магическим ощущениям — статус парня ведьмы обязывал. И сейчас Рома прекрасно понимает, что где-то там она вспоминает о нем, продолжает пытаться сделать лучше, отдает всю себя, но… Ему не легче. Ему еще хуже только. Горло сжимает спазмом, он пытается подняться на трясущихся руках, но почти сразу же падает зареванным лицом обратно в подушку. Он задыхается. Как будто все его существование отвергало жизнь, которую Дафна пыталась вдохнуть в него. — Убей меня… — хрипит Рома полузадушенно, как будто она могла его услышать. — Убей меня, Даф, милая, нежная, пожалуйста, убей…