CHARMED

У Марьяны сегодня было хорошее настроение. Правда, когда Яся попросила у матери яичницу на завтрак, ей пришлось объяснять, что яйца она все выкинула после ужаса, вытворенного Сашей Шепсом… Но больше ничего утро не портило. Напротив — у Романовой появилась небольшая идея-фикс, с которой хотелось разобраться немедля. Просто хорошо провести день с новой подругой. Поэтому, закончив с овсянкой для дочери, женщина взяла свой телефон и настрочила Нино: «Привет! Ты как, занята сегодня? Что насчет шоппинга?». «Ого, а вот это что-то новенькое» с удивлением подумала Гасанова. Последний раз на шоппинге вживую она была ну очень давно, потому что все чаще отдавала предпочтение онлайн покупкам — так и быстрее и удобнее. Но если Марьяна зовет, то чего отказываться. «Я свободна. С удовольствием сходила бы. Куда пойдем?» «Я знаю один хорошенький торговый центр» — сразу пришел ответ от Марьяны. И спустя несколько часов женщины уже встречались у входа — Романова прибыла на такси, а Гасанова на своем «гелике». Марьяна вся практически цвела, когда подошла к Нино и обняла ее: — Привет, дорогая, рада, что у тебя нашлось время. Возьмем по кофе для начала? — Привет, привет, — Нино в ответ обняла приятельницу и сдержанно улыбнулась. И все же ей было очень приятно видеть Марьяну такой. Улыбающейся и радующейся не чужим промахам или склокам, а простому дружелюбному общению. — От кофе я бы пожалуй не отказалась, — поддержала идею женщина, после чего они двинулись на первый этаж ТЦ, где по словам Романовой был неплохой кофе. — Ну что, ты как? Отошла от испытания? — с ухмылкой поинтересовалась Гасанова. Она после готического зала отходила еще день, а что уж говорить про Марьяну, которая бок о бок работала с Шепсами. — У нас в семье теперь табу на яйца, — в ответ послышался смешок. — Но, в целом, все хорошо. Меня распри в готзале не касаются, а вот твоя речь о моей работе, напротив, очень вдохновила. Я даже воодушевилась. — Я рада, что мои слова имеют на тебя такое влияние, — честно призналась Гасанова, — Я вообще очень рада, что у нас получилось прийти к пониманию. — это ведь правда так. После того как они помирились в душе наступило практически полное спокойствие. «Практически», потому что Нино не привыкла так легко расслабляться и впускать людей в свое пространство. Ее доверие еще нужно заслужить. Да и в общем Гасанова предпочитает быть всегда начеку. Но да, Марьяна её порадовала. И сегодняшним приглашением в том числе. В кофейне она достаточно быстро определилась с выбором — как всегда американо без сахара. — Ты что будешь? Я заплачу, — Нино вообще часто платила за своих приятельниц в кафешках. Ей нравилось доставлять им удовольствие, просто за счет таких мелочей. Ну… и в общем во всех женских компаниях она как-то невольно принимала на себя роль «мужчины». — Мятный раф, — с благодарностью отозвалась Марьяна. Ей было приятно — и это было честно. Давненько она так не выбиралась тряхнуть костями с подругами, все с дочкой да с дочкой. — Что думаешь по поводу заявления Димы, что он не будет участвовать во второй половине сезона? — поинтересовалась Романова. — Даже интересно, кем его заменят. — Ну я даже не удивлена, что так поступил именно он, — пожала плечами Гасанова, — Он просто трус, показавший свою слабость и неспособность бороться до конца. Я лишь в очередной раз убедилась в том, что он не настоящий победитель своего сезона. А то вон пришел со словами «хочу доказать, что заслуженно получил свою победу», и в итоге что? Сдался на половине пути, — Нино даже и не заметила как высказывание своего мнения превратилось в агрессивную тираду, а ее голос обрел стальные нотки. Ну она просто не уважала Матвеева. Что раньше, что сейчас он был обыкновенным трусом. — А вот кем его могут заменить? Я думаю, что позовут кого-то не из победителей. Может второе или третье место, но очень яркое, — задумчиво протянула Гасанова, — Может Николь из моего сезона, или Лину из двадцать третьего, — на самом деле вариантов было много. Она грешным делом подумывала и на то, что Керро может вернуться. Вдруг руководству наконец-то удалось её уговорить на участие, и они просто торкнули Диму, а не он сам ушел? — Дима оказался слишком сладким мальчиком для такого кровавого сражения, — вздохнула Марьяна. — Я уже пыталась посмотреть, кто займет его место, и это точно будет женщина. С очень сильной энергетикой. Женщинам отдали их заказ, и тогда они двинулись в сторону магазинов. Романова сразу предложила: — Ну что, раз мы такие стойкие молодчинки и продолжаем борьбу, обновим гардероб для готзала, м? Мне нравится, когда ты носишь платья. — Для готзала я бы действительно что-нибудь прикупила, — согласилась Нино, — не знаю, конечно, что насчет платьев, но погнали. — Да ладно тебе, они тебе очень идут. На такой точеной фигурке все хорошо будет смотреться, — с хитрой улыбкой подметила Романова, чем смутила Нино. На самом деле в её понимании комплименты от женщин имели гораздо больший вес, нежели от мужчин. Это сложно объяснить, но мужчины в большинстве своем делают комплимент именно внешности и «ебабельности» дамы, в то время как другие девушки подмечают именно то, что стоит за твоим безупречным образом: они обращают внимание на укладку, одежду, макияж. А даже если и делают комплименты именно внешности, то они звучат не похабно. Поэтому да, Марьяна её сейчас подкупила. — Не хочешь примерить это платье? — доставая платье с вешалки на стенде какого-то магазина, куда она ее затянула, предложила Романова. Марьяна за шоппинг взялась с большим интузиазмом, в то время как Гасанова в основном достаточно спокойно и даже скучающе рассматривала витрины магазинов одежды. Она тоже любила прикупиться чем-то модненьким, но в основном выбор Нино падал на унисекс одежду, а те магазины по которым её водила Романова были слишком девчачьими. У Нино в свое время уже была фаза агрессивной борьбы со своим «мужественным» стилем. В её девятнадцать в семье Гасановых произошло пополнение — старший брат женился и привел свою жену Таню. Честно, Нино еще ни разу в жизни не встречала настолько изящных, модных и ухоженных женщин, какой была ее невестка. То, как Татьяна подбирала на каждое застолье и публичный выход такие наряды, от которых отваливалась челюсть, у Гасановой вызывало восторг. И в какой-то момент у девушек получилось наладить контакт — вот тогда то и началось самое интересное. Таня сама проявила инициативу и стала незаметно подкладывать Нино свои платья и другую женственную одежду. И Гасановой это действительно нравилось — она совершенно не знала как модно одеваться, а потому с открытым ртом внимала каждому совету невестки. И в итоге в университете с переменным успехом, Нино была одной из самых модных студенток. А потом «женственная эра» закончилась, ведь Гасанова встретилась с эзотерикой. Нет, конечно она уже не была той пацанкой, которой была в школе, но и эталоном женственности ее было трудно назвать. Поэтому, взглянув на то платье, которое Романова достала с вешалки, Нино посмотрела на неё, как на умалишенную: — Ты уверена, что это мне подойдет? — скептично отозвалась Гасанова, внимательно рассматривая полупрозрачную ткань. Как в таком вообще можно себя комфортно ощущать? — Та-а-ак, я поняла. Значит сегодня мы ищем тебе только платья. Марьяна, быстро запомнив размер Нино, ведь она могла похвастаться просто шикарной фигурой, притащила ещё несколько вариантов — в том числе светлых, чтобы спросить: — Мы ведь должны ещё что-то подобрать для свадьбы Олега и Дафны? — О, точно, я бы прикупила себе что-нибудь, — не задумываясь выпалила Нино. И лишь спустя пару секунд до нее дошло — Марьяну ведь не пригласили. И обиженные нотки в голосе, которым это сказала шаманка заставил Гасанову почувствовать себя виноватой. — Ты сильно расстроилась из-за того, что тебя не пригласили? — Да нет, — сначала отмахнулась Романова, но затем, недолго помолчав, все же призналась: — Ладно, да. Я не считаю, что я сделала им что-то, чтобы звать даже Марата, но не меня. Я не желаю ребятам плохого, а все, что говорила в готзале — лишь здоровая конкуренция. Как всегда Марьяна пострадала за честность. — Да, ты пожалуй права, — неловко отозвалась Нино, проходя в одну из раздевалок. За время их беседы Романова уже успела нахватать с десяток вешалок с нарядами. Ох, они тут надолго. — Но ты и сама говорила «лучших недооценивают», — Гасанова сочувствующе погладила приятельницу по руке, а потом и вовсе приобняла за плечи, — Хочешь я поговорю с Дафной насчет твоего приглашения на свадьбу? — Нино и сама удивилась своему предложению. Но раз уж они с Романовой подруги то, почему бы ей не предложить свою помощь? — О, что ты, не надо, — сразу замахала руками Марьяна. — Я и так чувствую себя достаточно униженной. Но, конечно, это было чертовски приятно. Но тут она замечает, что Гасанова не может дотянуться до собачки молнии у себя на спине, и тут же подходит к ней ближе. — Осторожно, это очень тонкая ткань. Давай, я помогу. Романова с нежностью касается позвоночника Нино, придерживая ткань платья, и медленно застегивает молнию, чтобы никак не повредить ее. — Хорошо, спасибо, — выдохнула Нино, сдаваясь в борьбе с платьем. Марьяна помогла ей с застежкой на платье. Казалось бы такие мелочи, но порой они вызывали, гораздо больше смешанных чувств, чем те же поцелуи. Это же буквально открытая спина — никогда не знаешь, когда тебе воткнут туда нож. Даже метафорический. Но… то как аккуратно Романова коснулась её открытой кожи, вызвало прилив крови к щекам. — Чего застыла? — Марьяна щекотнула её за бок своими ногтями, из-за чего Нино испуганно дернулась. И хоть Романова отказалась от её предложения, она все же поговорит с Дафной. — Пойдем, там на первом этаже есть хороший ресторанчик с кавказской кухней, — почти пропела Марьяна. — Фуд-корт не для таких королев, как мы. — Ха-ха, пошли, — усмехнулась Гасанова, выходя из магазина с несколькими пакетами с одеждой. Как хорошо, что она сегодня на машине. Марьяна все же уломала её пополнить коллекцию платьев, и чувствовала Нино, что всю вторую половину Битвы Сильнейших она будет ходить исключительно в них. *** Конечно, Дафна никуда не уехала. Просто не смогла. Понимала, что тогда Череватому придется уже ее из петли доставать. Проклятый Иуда в действии? Возможно. С Перси они не общались, как не общались между собой и Шепсы — старшие жили в их квартире, а Олег и Дафна — у Булгаковых. И пусть они спали в одной кровати, она больше не чувствовала объятий жениха сквозь сон. И вообще их диалоги стали короткими и… почти формальными. Дафна чувствовала себя одинокой и дезориентированной, хоть и понимала, что заслужила все эти чувства. Ей вновь было не с кем поговорить. Рома — уж точно последний из вариантов. Чтобы хотя бы бытовыми мелочами загладить вину, сегодня она, почти не спавшая, поднялась пораньше и отправилась готовить еду. Хотела пожарить картошки и, может, запечь курицу. Делала все меланхолично и медленно, вся сжалась, когда услышала, что проснулся Олег — никакого тебе «доброе утро, любимая». Просто молча пошел курить на балкон. Дафна тяжело и отрывисто вздохнула и налила масла на сковороду. Внутри зияла пропасть. Вот, каково это — жить вместе, но быть призраками друг для друга. И в этом виновата только она. Дафна уверена, что, не будь Марка, Олег бы точно ушел. Но тут, как раз при мысли о сыне, происходит страшное — Булгакова чувствует острую, резкую боль, словно кто-то воткнул нож ей в живот и провернул несколько раз. Девушка сложилась пополам, прижимая руки к больной точке, и с ужасом поняла, что по внутренней стороне бедра стекает струйка крови. Сковородка с грохотом падает на пол, горячее масло обжигает щиколотки, но Дафне плевать. У нее кружится голова, и теперь и сама она, почти взвыв, оседает на кухонный кафель. Белое домашнее платье пропитывается алым. — Нет-нет-нет-нет, — в забытьи шепчет она, глотая соленые слезы. — Только не умирай, не умирай… Прости меня, только не умирай… Пожалуйста! Грохот с кухни застал Олега именно в тот момент, когда он вышел с балкона. И он даже успевает задуматься над тем, что вообще могло произойти, но когда до ушей донеслось, как Дафна уже не просто плачет, а буквально воет, голова отключается окончательно. А дальше все было как в тумане. Как он баюкал ничего не соображающую от ужаса Дафну в своих объятьях, убеждая ее, что все будет хорошо — а сам думая только о том, что крови, кажется, слишком много. Как звонил в скорую и предательски тупил перед фельдшерами, сначала представляясь женихом, а потом долго-долго не вспоминая, какой вообще срок. Врачи ужасались тому, что Дафна не стояла ни на каком учете, ни разу не была на приеме, и вообще, срок уже не совсем маленький, а о развитии ребенка неизвестно ничего. По итогу оказывается, что примерно восемь недель. Восемь недель, на протяжении которых Дафну окружал стресс по всем фронтам. Олег не стал ломать врачам мозги тем, что Дафна — ведьма. Но осознание того, что за все это время ради нее, ради Марка он сделал ровным счетом нихуя, Шепса едва не подкашивает окончательно. В машине скорой пожилая женщина-фельдшер даже предложила ему кольнуть чего-нибудь успокоительного, убеждая, что все будет хорошо, в первом триместре такое бывает. Олег от чудо-укола отказался — у него, блять, сразу с Соболевым ассоциации пошли. В больнице Дафну у него забирают, чтобы сделать УЗИ, какие-то там анализы… Все та же бабуля посоветовала не ждать, хотя бы сходить прогуляться, но Олег коршуном бродил по коридорам, периодически выходя на улицу, чтобы покурить. Нервы было ни к черту, и еще полная с утра пачка закончилась буквально через пару часов. По итогу Олег остановился в тревожном ожидании под дверями палаты. Как раз вовремя — вскоре оттуда вышла, предположительно, гинеколог, улыбчивая женщина средних лет, как-то невольно внушающая доверие. Хотя она уже и выходила из палаты, она обернулась назад, явно прощаясь: — И помни, дорогая, никаких нервов! Тебе категорически противопоказан любой стресс! Олег, едва не бросившийся внутрь в ту же секунду, как открылась дверь, резко остановился. На губах против воли появилась кривая, болезненная усмешка, потому что это прозвучало примерно как: «Никакого Олега Шепса в твоей жизни, пока ты беременна, дорогая». — Олег! — позвала Дафна тут же, как заметила его в дверях. — Олег, пожалуйста, иди сюда. Она протянула к нему руки в отчаянном желания его объятий, его тепла, хоть и не была все ещё уверена, что заслуживает этого. Из-за нее и только из-за нее они едва не лишились Марка. — Я так испугалась… — ее голос вновь предательски сорвался. — Было так больно, я думала, что… Черт возьми, это я во всем виновата. Ей было стыдно. Стыдно за то, что вообще родилась на этот свет. Если бы Персефона сожрала ее материнской утробе, как бывает с близнецами, всем было бы лучше. Эта прекрасная женщина смерила его веселым взглядом, бросив напоследок что-то вроде «Иди к своей невесте, жених». А Олег даже не сразу осознал, что Дафна вообще… что Дафна его зовет. Что ждет. Что нуждается в нем сейчас. В нем. А не… в другом. И тогда все-таки сорвался к ней, сгребая в крепкие объятия, но почти сразу себя останавливая. Надо же с ней как-то аккуратнее, надо быть нежнее… И все-таки, от бури эмоций в душе вдруг создалось ощущение, что ему ребра переломали. Больно. Больно от того, что он и себе, и ей, и вообще всем вокруг обещал, что у них все будет замечательно, а в итоге катится все в какую-то задницу. Это Саша чуть что — так сразу в слезы. У Олега, как ему казалось, навык этот атрофировался вовсе. Но сейчас, пока держал в руках трясущуюся Дафну, он впервые за долгое время почувствовал, как горло сводит предательским спазмом. — Нет, нет, это… мы оба хороши. — Он же не совсем придурок, чтобы отрицать, что вина его в этом ничуть не меньше. В конце концов, если бы Олег был хорошим парнем, женихом, отцом ее ребенка, вряд ли бы Дафна вообще даже посмотрела в сторону Ромы. — Так. Я все слышал, тебе нельзя нервничать. Сейчас все хорошо? — Да, все хорошо, — закивала Булгакова, шмыгая носом. Ей в жизни не было так страшно, как в то удачное мгновение на кухне, и только Олег сейчас мог привести ее в чувства. Только его руки и только его близость. Какая же она дура, что не поняла этого раньше. Это ее семья. Олег и их маленький Марк. Больше никого Дафна видеть не хочет. — У него… есть сердцебиение, — с мокрыми глазами и истинным счастьем зашептала девушка, прижимаясь ближе к Шепсу. — И даже лицо. Пока оно показалось мне похожим на картошку, но это временно. Смотри, я покажу тебе. И она потянулась за снимком, лежащим на тумбочке у больничной койки, чтобы передать его Олегу. — Слушай… Давай поговорим? Вот максимально честно. И вот тогда-то Олега и накрыло. На снимке пока еще мало что понятно — то есть, буквально, ему самому вообще ничего, но сам факт подтверждения того, что у их с Дафной сына все хорошо, что сейчас он растет и развивается, несмотря на всю ту жесть, в которую старательно погружают его родители, что-то в Олеге доламывает окончательно. Он все это время старательно брал всеобщие проблемы на себя, впитывая весь негатив, что сейчас его просто… Да его сейчас разорвет уже. И от любви, и от злости на себя, и совсем немного — на Дафну, и от осознания того, что они делали вообще все неправильно, и… от всего. Может, и от счастья. Или от него — в первую очередь? — Да, надо поговорить, — глухо согласился Шепс, чисто по привычке отворачивая от нее лицо. Чтобы точно не увидела, что у него сейчас предательски красные и влажные глаза. А Дафна все равно обхватывает его лицо ладонями, разворачивает к себе. Смотрит на него ломко, но ощущая внутри, наконец-таки, твердую уверенность в своем решении. — Олеж, я люблю тебя. Только тебя. Теперь я это понимаю. Да, я долго не могла разобраться в себе и отпустить Соболева, но я думаю, что это из-за общего прошлого. Было в этом что-то максимально нездоровое. Но сейчас… Когда я поняла, как я больно сделала тебе, я возненавидела себя. И я так больше не хочу. Я хочу быть с тобой, хочу стать твоей женой, хочу растить с тобой Марка. И хочу, чтобы он был похож на тебя. Такой же благородный, светлый. Тот, кто может подарить что-то правильное и здоровое. И сейчас, когда она думала о Роме, внутри даже ничего не ныло. Лишь чувство вины, но не более. — Ты сможешь… простить меня? Потому что без тебя я не хочу… просто не хочу существовать. Может, он и был моей первой любовью. Но я хочу, чтобы ты стал последней. Это Олег-то благородный? А они сейчас вообще про него разговаривали? Шепс ломано усмехнулся, снова притягивая ее к себе и устраивая голову на макушке. И слезы все никуда не делись, а еще у него так по-тупому сорвался голос, когда он спросил как будто бы очевидное: — Ты правда думала, что я когда-нибудь смогу тебя не простить? Может, он и терпила, каблук, все такое, но… как же было сейчас насрать. Вообще на все, кроме Дафны и Марка. — Прости. Просто, за все вот это, и за Сашу, — ему все еще казалось, что он недостаточно защитил ее тогда от нападок брата, — и за то, что я проебываюсь везде, где только можно. Я правда хочу, очень хочу быть хорошим для тебя, для вас, но… я такой еблан, милая. Оказывается, выложить все, что на душе, человеку, которого любишь — это не так уж и плохо. И как будто стало реально легче. Как будто эта вселенская апатия наконец отступила. — Но я не стану твоей последней любовью, — чуть помедлив, добавил Олег, гладя Дафну по спине. — А вот Марк — станет. — Я так не думаю, — возразила Булгакова, смеясь. — Мы уже опытным путем выяснили, что у меня в сердце много места. Все. Молчу. Она задирает голову, чтобы поцеловать жениха — она так соскучилась по вкусу его губ, пока они вели себя друг с другом как чужие. Целует его и целует, безотрывочно, пока у Олега не звонит телефон. На экране высвечивается имя: «Арсений». — Это твой брат? Разве он не в Самаре? — не без сожаления оторвавшись, спрашивает Дафна. — В Самаре… — чуть напряженно откликнулся Олег, тупо смотря на телефон. К сожалению или к счастью, по мнению матери Олег был не главным позором семьи. Был еще Арсений — третий по старшинству в их семье, бывший наркоман и вор, трепавший нервы родителям всю свою бурную молодость. Да и не только молодость — успокоился после того, как проебал первый год жизни новорожденной дочери, отлеживаясь в рехабе, а потом и в других центрах (обычно религиозных), где, по мнению мамы и тогда еще живущей с ним жены, его должны были наставить на путь истинный. Не самая прекрасная линия в семье Шепсов, о которой единогласно было принято лишний раз не вспоминать. Олег чертыхнулся в мыслях. Они не так хорошо общались в последнее время, да и вообще, у него в последнее время общение с любыми родственниками заканчивалось плохо… Но все же, вызов принял. — Я с ней не справляюсь, — лихорадочно зашептал Арсений в трубку, и Олег выругался уже вслух — нажрался, мать его. — Пусть. Она летит в Москву. Я больше с ней не могу. Речь шла об Оле — его восемнадцатилетней племяннице. Олег, которому было восемь на момент ее рождения, чести того, что в честь него назвали ребенка, не понял. А Оля, когда выросла, продемонстрировала всем, что из всего того, что может унаследовать ребенок от отца, взяла от Арса только абсолютное дерьмо. — Звони Саше, пусть ее встречает, — мрачно пробурчал Олег. Он, значит, с ней не может, а им теперь разбирайся? — Я сейчас занят. Позвоню потом. И немедленно сбросил вызов, убирая телефон подальше. Нет, он слишком хорошо знал Олю и прекрасно осознавал все риски встречи с буйной племянницей для Дафны. И как бы он Олю не любил, но… нет. Пусть это будет очередной Сашиной проблемой. А Булгакова, стоит Олегу закончить разговор, снова жмется к нему. На нее накатил приступ такой нежности, какой раньше она не испытывала. Даже не стала уточнять, зачем вообще звонил Арсений. Просто спросила: — Поцелуешь меня ещё? *** Итак, снова. Кладбище, вечерние сумерки, сумасшедший парень, заделавшийся в ученики ее отца, но на деле — как будто в ее собственные. Персефона в очередной раз начинала думать, что вселенная над ней издевается. Арти продолжал написывать ей едва ли не днями и ночами, по всяким пустякам. Она отвечала невпопад, односложно, в основном, вообще игнорировала. Но тут вдруг выдал — «давай встретимся на кладбище, мне нужна твоя помощь». Саша как раз собирался съездить в аэропорт, чтобы встретить какую-то внезапно нагрянувшую племянницу, и Перси, решив, что она все-таки действительно часть семейного бизнеса, а значит с учеником отца должна быть хоть немного радушна, поцеловала его в щеку на прощание, сказала, что тоже съездит на рабочую встречу, и убежала. И все для того, чтобы по итогу обнаружить на кладбище совершенно счастлив улыбающегося Арти. Целого, здорового и как будто бы не находящегося ни в какой опасности. Перси фыркнула, сложив руки на груди, и спросила: — Ну? Нафига позвал? Соврет сейчас — проклянет его точно. — Воу, спокойно, — вскидывает руки Чернышев. — Твой отец сказал, что ты можешь помочь мне с его заданием. Частичная правда. Задание есть, но о Персефоне речь не шла. — Нужно зарядить зеркало. И парень достает из рюкзака свой будущий атрибут магических практик. Немаленькое и красивое — резное такое. Арти вообще любил красивые вещи. — Михаил Афанасьевич объяснил, что его нужно прикопать на кладбищенском перекрестке на девять дней со специальным заговором. Молоко и мед для ямы я принёс. Но мне по-прежнему нужна помощь с призывом бесов — не слушаются пока меня. Твой отец сказал, что это потому, что у меня пока не налажена связь с этим местом. И вот тут — твой выход. Странно. Вообще такое обычно было не в стиле папы — если ты становился его учеником, значит должен был работать до кровавых соплей. Если бесы тебя не слушаются, значит будешь звать их, пока не начнут. И тут вдруг — говорит ему позвать Перси? Неужто настолько интересен, как ученик, что папа даже прощает ему очевидные проебы? Что-то во всей истории Персефону смущало. Что именно — понять пока не могла. Однако отказываться кажется невежливым в первую очередь потому, что дело связано с отцом — тень недавнего конфликта продолжала тревожить Перси. — Ладно, — чуть помедлив, откликнулась она, закатывая рукава нагло позаимствованного у Саши пиджака. «Случайно» прибирать к рукам его вещи Перси нравилось. Саше, пока она в них ходила, тоже. — Только с зеркалом сам работать будешь. Я просто позову. Иначе ничего с ним делать не сможешь. И пошла вперед, вспоминая дорогу к прекрасному перекрестку. — В прошлый раз в меня так бесы вселялись, — усмехнувшись, внезапно призналась Перси. — Точнее, я сама пускала, но не суть. Не боишься? — Неа, меня так просто не напугать, — улыбнулся Арти. — Иначе бы в чернокнижие и не сунулся. И это было правдой — черная магия вдохновляла Чернышева, питала. Он знал, что способен на многое. Но, на самом-то деле, прекрасно справлялся с бесовскими призывами — Михаил Афанасьевич хвалил его каждый дьяволов день. Но в таких делах всегда нужно уметь хитрить, верно? Они тормозят на перекрестке, и Арти достает небольшую лопатку, чтобы смочь расправиться с глинистой почвой. Начинает копать, параллельно спрашивая Персефону: — Как ты поняла, что хочешь участвовать в «Битве»? — Честно? Покрасоваться хотела, — усмехнулась Персефона, решив, что начнет свой призыв уже тогда, когда он закончит. — Считай, я только начинала, старшая дочь, наследница легендарного чернокнижного рода. Мне казалось, что горы свернуть могу. И ведь так оно и было. Перси жгла напалмом — ярко проходила каждое испытание, отдавая всю себя, а потом долго отходила. Ею восхищались. Любили. Но… — А в итоге случился Шепс, — просто пожала плечами Перси. — И сейчас тоже случился Шепс. Очевидно, с рукой уйти мне ниоткуда не удастся, только если Сашиной хвастаться. Или двумя. А ты что, тоже собрался участвовать? — Я подумываю над этим, — кивнул Арти, сдувая белую прядь со лба. — Зимой будет кастинг на новый сезон. Михаил Афанасьевич меня уже поддержал. Говорит, что я способный. И, закончив с ямкой, молодой человек выпрямляется. Смотрит на Перси сверху вниз, и улыбка у него в свете восходящей луны почти дьявольская при его ангельской внешности. — Ну что, начнем? Говорит, что способный. А бесов, значит, вызывать при этом не умеет? Это к вопросу о том, что что-то в его словах не сходилось. Хотя, может быть, просто боится залажать серьезное задание? Боится правильно — папа прощает своим ученикам далеко не все ошибки. Исключительно потому, что в чернокнижии каждая из них может стать фатальной. Так что Перси окончательно убедилась в том, что резать сегодня будет себя. На ее-то кровь точно придут. И сама в выигрыше, что сможет быстрее вернуться домой, и ему хорошо — зеркало начнет заряжаться. Присела на корточки, предварительно выцепив из сумки Арти уже знакомый нож, и без лишних разговоров полоснула себя по руке. Ладно. Для такого дела можно. Местные бесы потянулись к ней волной, среагировав на уже знакомую энергию. Можно было даже не читать, но Перси все равно сделала все по правилам — мол, смотри и учись. И когда убедилась, что «работников» здесь достаточно — еще на пару ритуалов хватит, поднялась на ноги… и с досадой покосилась на собственную саднящую болью ладонь. — У тебя есть, чем перевязать? — Ей не особо хотелось, чтобы Арти ее трогал, а особенно имел контакт с ее кровью, но… в таком виде тоже домой не поедешь. — Я без рабочей сумки… — Да, конечно! — тут же отзывается Чернышев, доставая из рюкзака новенький белый платок. Достаточно большой, чтобы мочь покрыть всю ладонь девушки. Он трепетно касается ее руки, промакивает кровь, что бутонами роз расплывается на белой ткани. Он ведет себя, как исследователь, коснувшийся золотого слитка. Шепчет заговор для свертываемости крови. — Этому твой отец меня уже научил, — улыбается он. И бросает платок обратно в свои вещи. — Так, теперь работаю с зеркалом, — продолжает, как ни в чем ни бывало. Заливает в ямку сначала свежее молоко, затем мёд, и погружает туда зеркало, раскатисто приговаривая: — Девять сил у девяти могил, Все силы на крылах темных соберутся, В мое стекло черной рекою сольются. Да будет так. И принимается закапывать. Чтобы завершить ритуал, сверху нужно окропить землю девятью каплями воска, а свечу оставить догорать на перекрестке. Через девять дней будет необходимо забрать зеркало и принести девять даров — те же молоко и мед, водка, монеты, фрукты. — Спасибо, Перси. Ты мне очень помогла. Окей, это было красиво. Особенно при условии того, что Арти стал папиным учеником совсем недавно. И, наблюдая, склонив голову на бок, за тем, как он работает, Персефона просто не могла не сказать: — Думаешь, я поверила в то, что ты сам бесов вызвать не мог? Помолчала немного, выдерживая интригующую паузу. А потом даже засмеялась, потрепав парня по плечу здоровой рукой. — Если боишься залажать перед отцом, мог бы и прямым текстом сказать. Я бы, может, и так приехала. — Да, типа того, — невинно откликнулся Арти. *** — Перси? — позвал Саша из прихожей. — Ты уже дома? — Ой, эта твоя девуля? — захихикала Оля, стаскивая с ног розовые конверсы. — Ну, которая режет себя постоянно? — Какая же ты заноза в заднице, — заворчал мужчина, затаскивая здоровенный чемодан племянницы. Свалилась же как снег на голову. — Ну да, я, — а она и отрицать не стала, а затем уже громче елейным голоском пропела: — Персефо-о-она, выходи, знакомится будем! Я твоего мужика привезла! — Вообще-то это я тебя привез. Но Оля, чистая и сплошная хаотичная энергия, уже вприпрыжку прошмыгнула на кухню и принялась шариться по холодильнику. Саша и любил ее, и ненавидел. Сплавить бы девчонку Олегу, но даже у старшего Шепса хватало совести на то, чтобы не беспокоить младшего брата буйной фурией. Тем более — они до сих пор не разговаривают. — Я не поняла, — смеющаяся, хоть и сонная Перси выползла из комнаты чуть позже, — какая должна быть моя честная реакция на то, что все, что обо мне знает твоя племянница — это то, что я руки режу? Еще и постоянно! Перси и сама не знала, чего вдруг по приезде домой упала спать. Ничего особенного именно она на кладбище сегодня не делала, бесов звала регулярно, иногда чуть ли не по несколько раз. Откуда вдруг вылезло почти простудное состояние — вопрос почти что философский, но перед официальным началом знакомства с Олей Перси рассудила, что сначала ей нужны обнимашки. На удачу. — Это я работала, — на всякий случай пояснила Персефона свою порезанную руку. Она, конечно, почти сразу покрылась корочкой, но все же. — А еще я уже начинаю бояться, — хихикнув, призналась Булгакова, обнимая Сашу и пряча лицо у него на груди. — Я, кажись, простыла. — Это как так? — тут же засюсюкался старший Шепс, поглаживая Перси по плечам. — Ты смотри-ка, и правда, горяченная. Знобит? — Утю-тю-тю, — Оля, вышедшая с кухни с бутербродом, сложила губы бантиком. — Нежнятинка пошла. Я где спать-то буду, дядь? — Могу предложить тебе туалет, как когда-то Олегу, — тут же хмыкнул Саша. — А вообще — займи его комнату. Он съехал. — Круть-круть-круть! — радостно подпрыгнула младшая представительница династии Шепс. — У Олежи всегда был вкус лучше. Э-э, в интерьере в смысле. И ещё в одежде. И в музыке. И… — Оль, съебись в закат. — Тут мертвечинкой тянет, — не угомонялась девушка. — Я бы на твоем месте, Перси, проверилась совсем не на простуду. — Если бы она сейчас сказала, что у него и в девушках вкус лучше, я бы выселила ее в подъезд, — заговорщическим, но очень громким шепотом поделилась Перси. А вот то, что цепануть она могла не простуду, а какую-нибудь гадость на кладбище, как вариант она даже не рассматривала. — Ну кстати, я на кладбище как раз была, и… И осеклась тут же. Пришлось зажать рот рукой, чтобы не проблеваться прямо здесь — такой дикий спазм вдруг скрутил желудок. Перси бросилась в ванную, и уже у раковины ее вырвало… густой такой, темной кровью. Ощущение было такое, как будто она могильной земли наелась. Вряд ли у нее вдруг само по себе открылось страшенное внутреннее кровотечение, а значит… Мощный удар, как если бы дверь выламывали ногами, заставил Перси опасно пошатнуться, в последний момент до побелевших пальцев вцепившись в раковину. — Са-а-аш, — проскулила Перси жалобно. — Саш, мне защиту долбят… прям целенаправленно… А Саше и говорить не надо — он срывается следом за ней, и даже ошарашенная Оля семенит позади. Выглядывает из-за плеча дяди. — Убью, — почти рычит старший Шепс, поглаживая свою девушку по спине. — Пойдем, девочка моя, присядь. Он кладет свои руки поверх ее и чувствует, что ее пальцы дрожат. И тогда они начинают дрожать и у него. Он бережно перемещает их на ее плечи, утягивая сначала от раковины, а потом и из туалета. — Я чувствую, — шепчет Саша и усаживает Перси на диван. — Это словно… бреши. Оля, что стоишь, принеси хотя бы воды! — Ща-ща-ща! А мужчина продолжает в панике гладить Булгакову по лицу, заглядывать в ее беспокойные глаза. Племянница поспешно возвращается с кухни со стаканом в руках, протягивая его Персефоне. — Ну же-есть у вас тут, — тянет Оля. Взять стакан Перси не успела — еще один мощный энергетический удар заставил ее покачнуться и на Сашу почти упасть. Это не было прямо больно, однако очень и очень неприятно. В первую очередь, из-за того, что били напролом. Вариант уйти, не сломав ее защиту, не рассматривался, поэтому долбили так, чтобы точно снести. Это кто-то мощный. Неожиданно мощный. Кто-то, кто хорошо ее знает или видел совсем недавно — чтобы понимать, что у нее защита сейчас реально вся в огромных дырах. Ее побег, предшествующий этому стресс, Сашина поездка на испытание… восстанавливать защиту на себе было сложно, долго, и Перси просто пожалела времени. На третий удар в ушах зазвенело, и Перси предательски всхлипнула, прижавшись к Саше всем телом. Но ни четвертого, ни пятого, ни последующих ударов не последовало. Только желудок жгло от желчи. И тряслась вся. — Вроде… вроде все… — настороженно протянула Булгакова. — Но я не чувствую ничего… Плохо, когда даже примерно не представляешь, что вообще могли на тебя делать. — Тише, тише, моя хорошая, — а Саша гладил его волосам, сам от нервов подергивался. В его голову забрала шальная мысль — а не могли ли это младшенькие постараться? Вернее, в Олеге он был уверен, а вот в Дафне — нет. Однако, говорить этого он сейчас не стал — не хотел расстраивать Перси. — Как ты? — интересуется он, ласково заправляя пряди ее волос за уши. — Котенок мой. Оля уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но Саша посмотрел на нее так, что та сразу капитулировала. Поставила стакан и ретировалась в комнату Олега — теперь уже в свою. — Я не понимаю, осталась защита или нет, — честно признается Шепс. Вся защита Перси сейчас представляла тоненькую такую заслонку перед штормовым ветром. Как тот самый домик Элли на пути урагана, только Персефону никто в изумрудный город не унесет. А вот знатно подгадить здоровью, и ментальному, и физическому, могут спокойно. И вот это уже было плохо. — Да вроде на месте… — с очевидным сомнением в голосе протянула Перси. Сомневалась только потому, что ее дырявая, как решето, защита вряд ли могла выдержать удар такой мощи. Получается, что тот, кто делал на нее некоторую работу, постучался в и без того приоткрытые двери, а потом просто… ушел? Да это бред. Зачем тогда было начинать? Но никаких изменений она в себе не чувствовала. И сама много раз насылающая порчи и проклятия Перси прекрасно знала, что хороший практик сразу почувствует, как в его душе прорастают первые «цветы зла». Себя Персефона считала блестящей чернокнижницей, но никаких очевидных изменений за собой не увидела. — Ребенка еще напугала… — с досадой продолжила Булгакова. И неважно, что «ребенок» этот всего на два года младше нее. — И тебя… Но вроде… вроде все хорошо. По крайней мере, я ничего не чувствую. Может, Димка перед уходом куснуть меня решил… — Оля переживет, — фыркнул Саша. — А вот меня напугала. Но ты не виновата. Если это Димка, я ему хвост откручу. Хотя у самого Саши была другая подозреваемая. И как раз в этот момент в прихожей послышалось шабуршание — цокот каблуков, мурчание какой-то песенки под нос. — Стоять! — старший Шепс даже и не думал, что умеет звучать так по-отцовски строго. — Сюда подошла! В гостиную возвращается Оля — в умопомрачения коротком розовом платье. Хлопает ресничками так наивно-наивно. — Да, дядь Саш? Че такое? — Нет, это что такое? — он неопределенно повел рукой, имея в виду ее внешний вид. — Далеко собралась? — Это платье, — хмыкнула племянница. — А я гулять. Не ссы, просто по району пройдусь. Через час вернусь. Саша выругался сквозь зубы — и свалилось ему на голову такое «счастье». Но сейчас важнее было состояние Перси. — Час. Не больше. И на телефоне будь. — Агась, — Оля же только отсалютовала и вновь упорхнула в прихожую. — Зато вместе побудем, — обратился Саша уже к Перси, прижимая ее к себе. — Дядь Саш, — у Перси даже настроение поднялось от того, как умильно выглядел страшно рявкающий Саша, — а ты же в курсе, что в таком платье просто гулять не ходят, да?..