Не-человек

— Пиздец. Антон откладывает вилку в сторону — обед так и остается нетронутым. Есть снова не хочется — как и все последние дни, да и башка болит нестерпимо то ли оттого, что Шаст неожиданно заделался в рппшники, то ли — от вскипающих лавой мозгов. Потому Антон с ненавистью оглядывает студентов вокруг, создающих в столовой университета самый настоящий пчелиный улей своим галдежом — пиздовали бы лучше на пасеку трепаться, ей богу. Дима поднимает на друга вопросительный взгляд. Ответа ждет долго — не торопит, наверняка замечая за суетным взглядом Антона полную муть спутанных мыслей. — Дим, мне кажется, я… Я что-то чувствую к Арсу. — И? — совершенно неудивленно интересуется друг. Антон кидает на него затравленный взгляд, и Дима смягчается. — Разве это плохо? — Это ужасно. Ужасно — потому что он, блять, ебаный призрак. Ебаное привидение — погибший пять лет назад человек. Человек, который последние несколько дней игнорирует Антона, не появляясь ни в одном из зеркал и не выходя на контакт совсем. — Ты так думаешь из-за того, что он в другом городе? Шастун горько усмехается — и в моменте прерывает отчаянное желание рассказать Диме всю правду. «Знаешь, друг, я все-таки поехал кукухой — я втрескался в умершего чувака, который общается со мной через зеркала и которого я не могу даже коснуться. А, ну еще мы дрочили друг другу — ну как друг другу, себе, конечно, но это все тонкости общения с загробным миром…». — Все… сложно, Диман. Просто есть обстоятельства, которые играют против меня. — Что-то вроде того, что вы не сможете быть из-за этого вместе? Антон поджимает губы, скрывая разочарование улыбкой. — Да, что-то вроде. Дима молчит какое-то время — а Антон помогать другу разобраться в неопределенности не стремится. Не то чтобы он ждал совета — скорее, просто хотелось наконец рассказать об этом безумии хоть кому-то, пусть и скрыв значимую часть их странной истории. Потому что в последние дни Арсений из головы не выходит совсем — и то, что тот больше не идет на контакт, делает все только хуже, потому что вынуждает Антона оставаться наедине с мыслями. Он даже в универ вот начал ходить — оставаться одному в пустой квартире слишком давяще. Мысли ведь невеселые от слова совсем — какое может быть веселье в том, что ты выбираешь заведомо проигрышный путь? Неожиданно понимаешь, что все «странное» — было совсем неспроста? — Я вот что тебе скажу, — вздыхает наконец Позов, неловко почесывая макушку. — Тебе надо поговорить с ним. Может, это взаимно? — Взаимно. Антон понял это в один из прошедших дней — хотя надо быть полнейшим долбоебом, чтобы не понять, конечно. Вряд ли «просто друг» будет наблюдать за твоей дрочкой в душе, провоцируя на весьма однобокие фантазии. Вряд ли «просто друг» будет эти фантазии потом воплощать — издеваться даже сквозь зеркало, превращая какой-то лютый треш в отвратительно потрясающий секс без присутствия. Вряд ли «просто друг» будет ревновать тебя к девушке, прогоняя ее из дома. И вряд ли ты сам, не испытывая ничего в ответ, будешь на все это так отчаянно соглашаться. — Тогда тем более, — Дима улыбается ободряюще, но Шаста это нисколько не вдохновляет. — Поговорите. Исправить нельзя только смерть — все остальное решаемо. Антон роняет голову на стол, сдавленно смеясь. Действительно — смерть исправить нельзя. Знал бы ты, Дима, ох, если бы знал.

━━━ • ✙ • ━━━

Советом друга Шастун все-таки решает воспользоваться — притаскивается домой под поздний вечер, перед этим несколько часов бродя по окрестностям центра. Он бы и дальше бродил — но слабость ноги подкашивает, а новые мысли в голову не лезут уже давно. Потому что во всех мыслях только он — чертов Граф. Антон, конечно, не Жириновский, но в комнату вваливается полный решимости — хватит это терпеть. Даже если Арсений ебнулся и теперь гасится потому, что не хочет с Антоном сближаться в таком ключе — это ничего, ведь можно об этом поговорить и выставить грани. Опустим, конечно, что именно он был инициатором всего пиздеца… Но кто знает, что там в башке у призрака могло перемкнуть. Потому что Антон терять Арсения — не хочет и не готов. Даже если и как простого товарища — пусть при этих мыслях и проскальзывает непривычная досада и разочарование — Шаст готов переболеть своими странными закидонами, если другому человеку — не-человеку — это не нужно. — Арс, давай поговорим! Шастун, не включая в комнате света, садится прямо на пол — перед большим зеркалом, требовательно в него пялясь. Видит, предсказуемо, только себя — бледного заебанного студента с залегшими под глазами тенями и усталым взглядом, и темнота вокруг приятным успокаивающим одеялом. — Я не уйду отсюда, пока ты не появишься, — предупреждает Антон. «Конечно, не уйдешь, ты тут живешь, долбоеб», — подсказывает внутренний голос. Реакции, конечно, не следует — хотя чего стоило ожидать, он ведь пытался и раньше. Может, Арсений просто более умен и додумался взять тайм-аут — на подумать там, все вот эти вот осознанные штуковины. Антон подумать успел — и лучше бы он этого, если честно, не делал. — Так. Ладно. — Выдыхает он, усаживаясь поудобнее — в позу лотоса, чтобы опустить взгляд на собственные пальцы. — В общем, я все равно знаю, что ты меня слышишь. Подтверждением — стайка легких мурашек по коже. Арсений действительно в комнате, что вызывает у Антона слабую улыбку. — Я просто… Я запутался, Арс, — Антон мельком смотрит в зеркало, но все еще видит лишь себя, поэтому опускает взгляд. — И я не понимаю, почему ты молчишь. В прошлый раз мы ведь сделали вид, что ничего не было, а сейчас… Блять, нет, я не это хотел сказать. Аргх, сука… Антон замолкает — на пару минут, чтобы собрать мысли в кучу. Все это оказывается сложнее, чем представлялось. — Я не жалею, Арс, — наконец тихо произносит Антон, поднимая взгляд к зеркалу — смотрит в собственные глаза, и выходит так, что признается в этом и себе самому, — о том, что произошло. Ты же наверняка думаешь, что это все из-за того, что я был тогда возбужден, и все такое… Но нет. Дело в тебе. Оба раза. Меня… кроет с тебя, Арсений. Антон сглатывает — тишина в ответ такая тяжелая, что сжимаются нервы. Но говорить себя заставляет. — И я понимаю, что это все полный пиздец, но… Ты для меня человек. Настоящий. И если бы не чертовы зеркала, мы бы уже давно пили кофе и гуляли где-нибудь по Москве. Ты бы пошел со мной на свидание, Арс? Антон нервно хихикает, качая головой — как же все-таки все это глупо и наивно звучит. Пожалуй, зря он отмел идею накидаться в дрова перед этим разговором — то есть больше монологом, конечно — потому что стыдно за собственные чувства становится в мгновение ока. Может, он действительно все это выдумал? А, впрочем, плевать. — Так вот, — продолжает Антон, вновь смотря в зеркало и иронично заценивая поалевшие щеки — ну что за комедия, ей-богу? — На самом деле мне все равно, что ты в зеркалах. Мне плевать, что ты умер, Арс. Потому что для меня ты живой. И мне не важно, в каком виде мы с тобой можем общаться. Я хочу целовать тебя, Арс. Хочу увидеть в центре снежной улицы среди новогодних гирлянд. Хочу прикасаться к тебе — поправляя съехавшую набок шапку или так, чтобы твое дыхание срывалось к чертям. Но я готов от всего этого отказаться. Кажется, Антон действительно шепчет все это — лишь бы не слышать тишины в ответ, на грани слышимости. Опуская взгляд вновь и уже не решаясь поднять. Разве есть в этом смысл, если Арсений — не отвечает? — Я пошел бы с тобой на свидание. Антон вздрагивает. Поднимает голову медленно, боясь, что такой необходимый голос послышался — и слабо улыбается, когда видит вместо своего отражения Графа. Тот сидит в той же позе, сутулится тоже — улыбается уголками губ почти привычно шкодливо, но все равно как-то тускло. А в голубых глазах — слишком тяжелая, больная нежность вперемешку с отчаянием. — Я польщен, — усмехается Шаст, надеясь поднять чужое хмурое настроение привычными глупостями. — Но неужели твоя Графская задница согласилась бы просто шляться по улицам? Арсений, впрочем, все равно видит скрытое за сарказмом предательское облегчение — и щурится весело, растягивая губы уже в более широкой улыбке. — А почему нет? Или ты думал, что я соглашаюсь лишь на дорогущие рестораны? — Именно так, если честно, и думал, — посмеивается Антон, а после подсаживается к зеркалу чуть ближе, неуверенно касаясь стекла кончиками пальцев и ловя взгляд Арсения. Антон видимо кукухой все же поехал — да что там, прямо-таки полетел — потому что вместо очередных шуток изо рта срывается неожиданная даже для себя самого честность. — Ты ведь… потрясающий, Арс. Совершенно другой. Граф замирает — моргает растерянно, словно непривыкший к искренности. Всего на мгновение опускает взгляд — усмехается как-то скомканно и неуверенно подносит собственную руку к стеклу. Арсений — смущается. Ахуеть. Антон несдержанно улыбается, наблюдая за тем, как этот вечный сгусток иронии и сарказма на мгновение становится вот таким — настоящим, сбитым с толку чужими эмоциями. Наблюдая, как Арсений тоже касается зеркала с той стороны — пальцами к пальцам Антона. — Вряд ли я понравился бы тебе, увидься мы в жизни, — усмехается горько Антон, перехватывая вмиг посерьезневший взгляд отражения. — В смысле? — Я обычный, Арс, — отвечает спокойно Шастун, пожимая плечами и возвращая руку на колено. — Ты — знаешь, почти как солнце. Ты ведь рассказывал мне о своей жизни, у тебя было много друзей. Душа компании, — Антон улыбается тепло, потому что слова выходят не завистливыми, а, наоборот, смешением гордости и восхищения. — Наверняка рядом с тобой были люди поинтереснее. — Придурок, — цокает Арсений, закатывая глаза, и улыбается, когда Шаст вновь взгляд поднимает. — Я уверен, Антон, что, если бы мы встретились в жизни, все сложилось бы так же. Ты ведь… Ты сейчас раскрасил мой мир. Такая жизнь — та еще серость, но ты… Спасибо. Я чувствую себя намного счастливее, пусть я и мертв. В горле пережимает — Антон выдыхает рвано, закусывая губу и наблюдая за скорбной улыбкой своего призрака. Качает головой, опуская взгляд — какое-то время они сидят в тишине. — Арс, мы ведь… Ничего не можем сделать, да? Вопрос задавать — не хочется. Ответ слышать — тем более, потому что его Антон и так знает. Но всегда хочется надеяться на чудо, не так ли? — Нет, — Арсений грустно улыбается. — И прости меня, Антон. Я… Я не должен был вести себя так. Потому что я не могу тебе ничего предложить. А реальные люди — могут. — Ты про Иру? — фыркает Шастун. — Арсений, забей. К тому же, кое-кто неплохо компенсировал вечер. — Это не то же самое, — поджимает губы Граф. — Шаст, я не хочу, чтобы ты обманывался, и… Самым правильным было бы действительно оставить тебя в покое. Но я не хочу. Антон смеется — из уст Арсения это «не хочу» звучит чертовски сломленно и при этом очаровательно. — Эй, что смешного? — Прости-прости, — выдыхает Антон, не прекращая улыбаться. — Арс, я понимаю, к чему ты ведешь. — И к чему же? — К тому, что если я скажу, что, кажется, влюблен в тебя и хочу быть вместе с тобой, — Антон задерживает дыхание, чувствуя, как от произнесенных слов сердце разгоняется против воли; Арсений замирает, не отводя взгляда, — то ты откажешься. Так? Арсений сглатывает. Антон успевает почувствовать внутри жалкую надежду всего на секунду. — Так. — Тогда предлагаю не ебать друг другу мозги, — Антон улыбается и прикладывает руку к зеркалу вновь — уже ладонью. — Давай просто, м-м… Делать то, что мы хотим, окей? Я уже говорил, что согласен на любые взаимодействия, потому что я не хочу тебя потерять. — Любые взаимодействия, — лукаво прищуривается Граф, ухмыляясь — но собственную ладонь к антоновой прикладывает, — секс без обязательств, ты хотел сказать? — Мы не можем обещать друг другу обязательств, — соглашается Антон. Хотя он — хотел бы их обещать. — Но я уже… в тебя влип, походу, Арсений. И я не хочу, чтобы… что-то менялось. Я согласен на то, что существует сейчас. — Ты должен быть рядом с живым человеком. Ты понимаешь? — Арсений хмурится мрачно, слегка царапая стекло со своей стороны ногтями — но руку не убирает. — Я понимаю. Но давай не заглядывать так далеко в будущее, м? Призрак молчит — скользит пристальным взглядом по лицу, пытается прочитать что-то в глазах. Не выдерживает — и залипает на губы, которые Антон тут же облизывает — Арсений судорожно выдыхает. — Я тоже хочу поцеловать тебя, Шаст.

━━━ • ✙ • ━━━

Ничего практически не меняется. Поначалу Антону кажется, что того разговора и не было — проходит уже несколько дней, но они с Арсением не касаются тех щекотливых тем вновь. Общаются — так же, как и всегда. Совсем немного иначе — извечный «не значащий ничего флирт» теперь проскальзывает будто бы реже и вместе с тем — становится будто бы намного весомее. Совсем немного меняются взгляды — у Арсения теперь его лазурное небо сверкает как-то по-особенному в некоторые моменты, до непривычного нежно и вместе с тем завлекающе, и Антону нравится думать, что он наверняка смотрит на Арсения так же. Антон все эти несколько дней прокручивает собственные сорвавшиеся в тот вечер слова в голове — и каждый раз удивляется, как вообще нашел в себе смелость все это сказать. Он ведь никогда подкатывать не умел, да и пикап-мастером мог бы стать только в том случае, если бы пикап прикупил — но с Арсением отчего-то слова сами собой нашлись, какие-то совершенно другие, слишком… Из глубины? Антон — в ахуе. В ахуе с того, что, оказывается, иногда признания бывают вот такими — в целом простыми, даже почти что красивыми. Даже — взаимными. А еще Антон — в автобусе, и какая-то тетка пихает его локтем прямо в бок, но даже от этого настроение не падает почти что совсем. — Аккуратнее, — бросает Шастун, и тетка смотрит на него в меньшей мере, как на ебнутого — потому что говорит он это с ебучей улыбкой, которая и не планирует слезать с губ. Ведь дома его ждет Арсений. Оказывается, это приятно — возвращаться туда, где тебя ждут. Антона сегодня задержали в универе до позднего вечера — о, будь проклят тот день, когда на паре завкафедры он пизданул о том, что подрабатывает программистом. На свидание Шастун хотел после пар идти явно не к стареньким компьютерам в кабинете их факультета — но те, в целом, все же сдались его обаянию и через несколько часов дичайшего тупежа заработали снова. Шастун не знает, кто из стареньких преподов додумался удалить папку с системой и удивиться, почему же после этого сама «система» перестала работать. Не так он себе представлял «помочь переустановить винду», ох, не так… Мозги кипят совсем чуть-чуть, тело едва шевелится — Антон понимает, что устал пиздец, только когда вваливается в прихожую. В целом, он чувствовал себя как-то так целый день — можно даже искренне сказать «пару дней» — но в теплоте дома слабость чувствуется намного острее. Шаст снимает куртку, вешая ее на крючок, и прикрывает рот рукой — очередная волна кашля сдавливает горло. — Это потому, что ты без шарфа ходишь, — раздается в полутьме коридора укоризненное. — Этё патамуста ти без сарфа хотишь, — передразнивает пискляво Антон, кривляясь. Прямо над ухом звучит тихий смех. Шаст снимает обувь и сразу же идет в комнату, подхватывая со стола зеркало — рушится на кровать прямо в одежде, приподнимая раму над собой и улыбаясь. В отражении тут же появляется Арсений, на губах которого — такая же мягкая улыбка. — Устал? — спрашивает тихо он. Антон отвечает тихим «угум», не отводя взгляда — рассматривает уже привычное чужое лицо, вновь смягчающиеся глаза и наверняка мягкие губы, которые не могут перестать улыбаться. Арсений, кажется, хочет еще что-то сказать — но вдруг резко опускает взгляд, и улыбка его становится еще заметнее. Антон тихо хихикает — неужели его призрака настолько просто смутить? Всего лишь взглядами — только подумать. Этого вертихлявого — вертхлявого, вертлявого? — прохвоста, что обычно так иронично плюется ядом, а сарказм перехватывает раньше, чем ты о нем даже подумаешь? — Такой ты милый, — шепчет Антон, все еще не отрывая глаз. — Прекрати, — буркает Арсений, стреляя взглядом из-под ресниц. Его сейчас видно по плечи — Антону приходит ассоциация, будто он держит его, как маленького ребенка, прямо над собой на руках, и от этого тоже тянет улыбаться. — У вас там что, азы сопливых мелодрам на парах рассказывают? Настолько изменилась система образования? — Не выебывайся, — фыркает насмешливо Антон. По чужому взгляду видит — Арсению все-таки нравится. Шаст переворачивается набок, укладывая зеркало прямо напротив себя — придерживает рукой так, чтобы не отклонялось. Арсений по ту сторону немного поворачивается — и кажется, будто бы на раме он тоже лежит. — У тебя там тоже кровать? — спрашивает Антон, но, как ни старается, за силуэтом Арсения разглядеть ничего не может. — Не совсем, — улыбается тот. — Что-то, м-м… Вроде продолжения твоего пространства. Совсем немного — не что-то конкретное, просто материальная оболочка поверхности. Я могу на это влиять. — Типа — можешь сейчас вызвать себе там продолжение моей кровати, а можешь и встать, как будто на полу? — Типа. Антон снова фыркает, скрывая усмешку — а у Арсения от этого детского передразнивая в глазах что-то блестит. — Я соскучился, Арс. Слова сами по себе вырываются — Антон смотрит в голубые глаза, где синева вздрагивает в смешении нежности и легкой тоски, пока сам чувствует, как внутри в очередной раз продолжает что-то сжиматься. Потому что говорит он — не только про сегодняшний день. И Арсений это, кажется, чувствует — улыбка на его устах тает, а во взгляде отражается уже знакомое болезненное сожаление, которое они оба, пытаясь обмануть то ли друг друга, то ли себя, каждый день скрывают за масками. Я соскучился — по твоему присутствию в своей жизни, которого, на самом деле, никогда не было. Я соскучился — по возможности касаться тебя, по возможности лежать так же рядом в обнимку, чего тоже никогда не случится. Я соскучился — по тому, чего у нас не было и не будет, но чего бы так сильно хотелось. — Я… тоже, Антон, — Арсений опускает взгляд, тускло поджимая губы — вовремя, потому что Шаст уже собирается сказать все то, что режет изнутри без всяких кинжалов. — Прости. — Ты не должен извиняться, Арсений, — жестко останавливает его Антон, хмурясь. — Мы… говорили об этом. — Но это не мешает мне продолжать испытывать вину. Антон судорожно выдыхает — то ли от раздражения на чужое желание загоняться, то ли от собственных сбившихся в тоске чувств — и тянет зеркало ближе, прикрывая глаза и упираясь лбом в зеркальную поверхность. — Давай… не будем об этом, пожалуйста? — просит он тихо. — Давай просто… быть вместе. Хотя бы так. Хотя бы так. Антон не открывает глаз, но слышит чужой сорвавшийся выдох — и, кажется, даже шуршание по ту сторону, будто бы Арсений так же, как и он сам, ложится боком поудобнее, чуть сгибая ноги, чтобы лбом соприкасаться с его и за прикрытыми веками представлять отсутствие привычной между ними зеркальной преграды. Между ними — не только зеркальная гладь. Между ними — что-то более ценное, и об остальном, черт возьми, не хочется думать. Не хочется — но когда-то придется. Когда-то — эйфория отпустит, когда-то тактильный голод начнет ломать кости — и вот таких «воображаемых» объятий окажется слишком мало. Их уже мало — слишком — потому что Арсения хочется сжать в руках, потому что хочется губами коснуться не прохладной зеркальной поверхности, а других теплых губ. Потому что — в какой-то момент все, что завязывается внутри силой воли, все равно рванет. Потому что — через зеркало им обоим всегда будет мало, но… — Это лучше, чем ничего… — шепчет Арсений, словно продолжая чужие мысли. Антон горько улыбается, слегка потираясь носом о зеркало, позволяя опускающейся на плечи тяжелым одеялом сонливости утащить его в мир, где можно будет перестать изводить себя мыслями «а что, если…».

━━━ • ✙ • ━━━

«Дерьмо», — думает Антон, смотря на свою ладонь, которой еще мгновение назад зажимал рот, заходясь в очередном приступе кашля. На коже — мокрота вперемешку со сгустками крови, и Шастун поспешно смывает эту дичь горячей водой, не переставая морщиться то ли от жалости к себе, то ли от непринятия факта, что его организм может выделять что-то настолько противное. Как хорошо, что сегодня на пары не нужно — вчера Антон засыпал с тяжелой головой, проснулся с ней же, едва в силах разлепить глаза. Зеркало, что лежало у лица, нашлось почти на краю — Шаст тут же его пододвинул поближе, но доброго утра своему призраку сказать не успел, потому что после короткого стука дверь в комнату отворилась, и в проеме замер Дима. — Что-то ты выглядишь совсем хреново, — резюмировал он, пока Антон свистяще пытался вдохнуть побольше воздуха — глаза слезились, горло драло. — Я всю ночь думал, то ли ты кашляешь, то ли взрывается у нас в квартире чего. — Только если моя жопа, — хмыкает Антон, прежде чем легкие снова сжимает. Сжимает таким кашлем, будто следом за ним Шастуна буквально вывернет наизнанку — и Антон подрывается, пролетая мимо вовремя отошедшего Димы в ванную, чтобы там склониться над раковиной. Было бы чем, конечно, выворачивать — Антон не ел, кажется, со вчерашнего не слишком плотного перекуса днем в универе, да и не то чтобы сжимание собственного рта ладонью поможет от рвоты или уже заебавшего кашля. Вырвать его, конечно, не вырвало — но кровь тоже малоприятна. К врачу сходить, что ли?.. — Жуть, — выдыхает Антон, поднимая взгляд на собственное отражение. Волосы спутались во что-то невообразимое, синяки под глазами стали еще заметнее, а белки слегка покраснели и все еще продолжают слезиться. И что только Арс в нем нашел? — Пиздец ты, — за плечом, в проходе в ванную комнату, замирает не Арсений, а хмурящийся Позов. — Может врача вызовем, Шаст? — Я в норме, — качает головой Антон. — Не парься. Жив буду. Позов позади хмыкает, но дверь закрывает — одновременно с этим звуком по коже проходит стайка мурашек, и Антон поднимает голову вновь, чтобы предсказуемо вместо заспанного болезненного лица увидеть куда более привлекательное и живое. — Как ты, Антон? Совсем плохо? — хмурится в зеркале Граф. — И тебе доброе утро, — усмехается Шастун, с непривычной для такого состояния радостью вглядываясь в пылающие беспокойством голубые глаза. — Выживу, куда денусь. Не переживай, Арс. — Не пересифай, алс, — фыркает недовольно призрак, складывая руки на груди. Антон тихо посмеивается. — Мог бы — сказал бы Диме не слушать тебя и медиков вызывать… — Ты все еще можешь, — напоминает Антон, вновь включая воду и набирая в лодочку из ладоней жидкость, чтобы умыться наконец. — Но тогда, боюсь, врачи понадобятся ему. Вряд ли он будет в состоянии так быстро осознать твое внезапное появление у него в зеркале. Арсений хмыкает и исчезает из отражения — Антон надеется, что тот дает ему время привести себя в порядок, а не решает проверить психическую выносливость Димы и его готовность к сюрпризам. На душ сил не хватает, но хотя бы умыться и почистить зубы выходит — кажется, только из-за того, что в комнате его ждет Арсений. И пусть тому наверняка не принципиально, как выглядит Антон во время болезни, а запах изо рта почувствовать через зеркало не получится — в другое время и при других обстоятельствах Антон наверняка позволил бы себе на гигиену забить — сейчас внутри все равно что-то жжется этим глупым подростковым «хочется выглядеть лучше перед той самой». «Тем самым», если быть точным. Но это уже детали. Антон возвращается в комнату, вновь ложась на кровать — ставит зеркало на низ живота, прислоняя к согнутым коленям, и на поверхности тут же отражается серьезное, все еще переживающее лицо Арсения. — Решил Диму все-таки не пугать? — уточняет Антон, тепло улыбаясь, одним пальцем незаметно от призрака поглаживая раму зеркала. — Нет. Надеюсь, что не придется, — отвечает Арсений, не отводя взгляда. — Не хочешь еще поспать? — Я выспался. — Может, все же врача, Антон? Это не шутки… Арсений смотрит пристально — со слишком заметным беспокойством, так, как раньше будто бы никогда не смотрел. Слишком заметно тяжело — будто речь идет не о простуде, а о чем-то более серьезном, и это кажется странным, будто бы Граф и сам до конца не понимает, стоит ли переживать, и если да — то о чем конкретно. — Мелочи, — качает головой Шаст, улыбаясь уголком губ, лишь бы убрать с чужого лица это напряженное выражение. — Хотя, если ты так называешь какой-нибудь спиритический сеанс, и после вызова службы спасения мне явишься ты в белом халате… — Дурак, — фыркает Арсений, но морщинка между его бровями чуть разглаживается, а уголки губ трогает сдерживаемая улыбка. Антон все-таки завтракает — потому что его заставляет Арсений, угрожая спрятаться в зеркалах и не выходить до конца болезни, если Шастун не попытается позаботиться о себе хоть как-то. Делать себе чай и жалкие на вид бутерброды приходится под присмотром внимательного взгляда из переносного зеркала — Дима на шебуршания на кухне из комнаты не выглядывает, хотя в телеге присылает суровое «будет что-то надо — пиши, я дома сегодня», но Антон пока, вроде как, не совсем инвалид, чтобы провожать его на толчок или пережевывать для него кашу на завтрак. — Долбоеб ты, а не инвалид, — фыркает Арсений на это высказывание. — Это забота называется, дурень. — Ты бы для меня пережевывал кашу? — веселится Антон, заходя в комнату и с трудом удерживая в одной руке чашку с зеркалом, а в другой тарелку с бутербродами. — А ты бы потом ел эту кашу? — Арсений появляется в большом зеркале, вскидывая бровь и складывая руки на груди. — Только если с тебя. Арсений кривится, чем вызывает у Шастуна глухой смех — этот их флирт звучит просто ужасающе, поэтому Антон заставляет себя заткнуться и, забравшись на кровать, приняться за еду. Голова после завтрака и правда начинает гудеть чуть меньше, а понимание арсеньевской заботы, которая проходит даже сквозь толщу стекла, греет что-то внутри — тот сейчас даже не ворчит по поводу завтрака в постели, хотя обычно закатывает глаза даже на чипсы под сериалы, ведь «там потом крошки останутся, Антон, ну ты будто в хлеву живешь…». — А-арс… — тянет Антон, откладывая с коленей ноут, в котором на паузу поставлено какое-то очередное юмористическое шоу — там до нелепости красиво одетая девушка рассказывает про какие-то натальные карты пришедшим гостям, а ее соведущий превращает нечто эзотерическое в мини-стендап. Арсений появляется в большом зеркале, с ожиданием наблюдая за тем, как Антон поднимается с кровати и подходит ближе — тот ушел в свое пространство зеркал, наверняка вместе с Антоном присоединяясь к просмотру этого шоу где-нибудь за его спиной, а, может, просто давая болеющему Шастуну пару часов на прокрастинацию, но сейчас появляется по первому зову. — М? Красивый — все такой же красивый, стоящий прямо напротив. С этой нежностью в голубых глазах, в привычной уже темной рубашке, с по-прежнему идеально уложенными волосами — время на него не влияет, по ту сторону все та же картинка, все тот же не-человек, и Антону нравится, безумно нравится стоять напротив вот так и смотреть прямо в чужие глаза. Наверное, Арсений ниже него всего на парочку сантиметров — это было бы так удобно, если бы он и правда стоял сейчас здесь. — Тогда, в душе… — Антон облизывает губы, ненароком вспоминая жар пара и собственные фантазии, и по дрогнувшему в смущении взгляду призрака понимает, что вспоминает не он один. — Ты… Что-то делал, да? Мне казалось, что я чувствовал твои прикосновения, и… — Допустим, — отвечает Арсений. — К чему ты?.. — Можешь сделать что-то такое сейчас? Арсений возвращает к нему взгляд — смотрит долго, слегка напряженно, будто бы взвешивает что-то на чаше весов в своей голове. Косится на оставленный ноутбук. — Тебя возбудило шоу про эзотерику? — как-то напряженно ухмыляется он. — Что?! — возмущенно, почти оскорбленно выдыхает Шастун, чувствуя, как жар бросается в скулы. — Нет! Я не к этому. Я… Я просто хочу почувствовать тебя. Снова. Без всяких бенефитсов, — ворчит, — если ты подумал об этом. Самого же собственные слова и смущают — Антон останавливает взгляд на усмешке Арсения, лишь бы не смотреть в глаза. Губы того постепенно расслабляются, а руки слегка нервно оглаживают где-то внизу подол рубашки. — Знаешь, вообще-то… Наверное, я могу. Ответ ожидаемой радостью взрывается где-то внутри — Антон несдержанно улыбается, вскидывая взгляд, и ловит мягкую, слегка взволнованную улыбку Арсения. — Что мне делать? — с готовностью спрашивает Шастун; даже слабость будто бы отступает. — Ничего, — Арсений слегка склоняет голову, размышляя. — Просто, м-м… Расслабься. И смотри в зеркало. Если все получится, то… Он не договаривает — подмигивает, исчезая тут же, и в отражении Антон видит лишь самого себя, с ироничной насмешкой оценивая шальной взгляд, в котором предвкушение смешивается с волнением. Что именно должно произойти? Он просто почувствует прикосновения или?.. — Закрой глаза, — раздается прямо над ухом, и Антон слушается. Темнота ощущается неправильно — потому что хочется открыть глаза снова, вновь увидеть Арсения если и не в реальности, то хотя бы в зеркале. Но Антон терпит — терпит, чтобы постепенно выровнять дыхание, чтобы расслабиться окончательно и просто довериться, ожидая. Новые мурашки по коже — почти не ощутимые, но все равно какие-то… другие? — Открывай. Антон распахивает глаза и не сдерживает ошеломленного выдоха — он по-прежнему смотрит в зеркало, но в нем… В нем Арсений стоит позади него. — Арс?.. — Антон несдержанно оборачивается, но, конечно, за собственным плечом никого не видит — на мгновение кажется, что он только что словил галлюцинацию, но небольшой приступ паники умирает сразу же, как взгляд возвращается к зеркалу, в отражении которого Граф все еще находится за его спиной. — Как ты?.. Это?.. — Не так просто, как я думал, — дрогнувше улыбается Арсений, продолжая его мысль. — Не пытайся смотреть на меня здесь, просто… Чувствуй. Антон кивает — несколько раз, сглатывая неосознанно, потому что внутри все сжимается в восторге и вместе с тем щемящей тоске. Ведь вот же он — Арс, его Арс — он стоит прямо за его спиной, он так близко, но… Кажется, все эти эмоции отражаются на лице — потому что улыбка Арсения меркнет, становясь печальной, и Антон закрывает глаза, чувствуя сразу слишком много всего. — Почему… — шепчет Антон тихо. — Почему все так, Арс?.. Он заводит руку за спину — в слепом, бездумном желании коснуться, ухватить хотя бы часть этой иллюзии, что внутри вместо ожидаемой радости постепенно становится болотом, что забирает остатки сил. Коснуться — всего лишь коснуться. Неужели они так многого просят? А потом Антон чувствует — не собственной рукой, что в бессилии вновь опускается вдоль тела — а собственной кожей, плечом и открытой футболкой шеей. Мягкое, почти не ощущаемое прикосновение, что остается на плече фантомной тяжестью. — Я с тобой, Антон. Все равно. Антон открывает глаза — губы Арсения поджаты, во взгляде — та же боль, то же смирение, перемешанное с нежностью и желанием. А на плече Шастуна — его ладонь, что в отражении сжимается чуть сильнее, в реальности отдаваясь почти незаметными мурашками. — Да, — отвечает тихо Антон, не в силах отвести глаз. Все внутри дрожит от понимания, что даже через чертову завесу миров — его могут касаться; хотя бы так. — Да, Арс. Я тоже. Он поднимает свою ладонь, аккуратно прикасаясь к чужой — на мгновение скашивает взгляд, но не видит на собственном плече ничего, и потому возвращает его к отражению — ориентируется на него, зависает пальцами в нескольких сантиметрах в воздухе от плеча, чтобы в зеркальной глади это выглядело так, будто касаться у них все же выходит. Арсений молчит — его взгляд вздрагивает; он переминается на месте, кажется, делая шаг еще ближе. Он тоже не отводит взгляда от глаз Антона — кажется, что зрительный контакт нужен, необходим, иначе все рассеется в прах. Антон концентрируется на этом — на чужом взгляде, на их отражении, по которому он суетно бегает взглядом, стараясь запомнить каждую мелочь, каждую деталь того, как они смотрятся вместе, смотрятся рядом — и в какой-то момент чужое дыхание будто бы становится реальным, согревает кожу на шее и ухе тихими выдохами. Арсений здесь. С ним. Антон это чувствует. И пусть под пальцами лишь собственное плечо — в отражении он гладит Арсения по костяшкам. В отражении — Арсений подается вперед, касаясь его спины грудью, и, прикрыв глаза, мягко ведет носом по его скуле, останавливаясь на щеке легким прикосновением губ. Кожа в том месте начинает гореть. Все изнутри тянется навстречу — назад к чужому телу, вперед к отражению в зеркале — и Антон закусывает губу, чувствуя, как в грудной клетке узлом сворачивается фантомная боль. — Поцелуй меня, — просит он на грани стона. — П-пожалуйста, Арс… Арсений приоткрывает глаза — но все еще касается носом скулы, смотря из-под ресниц так обреченно и вместе с тем нежно, что перехватывает дыхание. Другой рукой скользит по соседнему плечу, по шее, останавливается ладонью на скуле — заправляет за ухо несколько локонов вьющихся волос, и Антон, неотрывно следящий за каждым движением, вновь захлебывается вздохом, потому что с каждой секундой чувствует все сильнее. Касайся касайся касайся Будь здесь будь здесь здесь здесь Антон сам себя таким никогда не видел — столько мольбы в своем взгляде, столько отчаяния. Ему хочется развернуться, хочется — сгрести в объятия, прижать к себе и больше не отпускать, но сейчас приходится замирать под чужими движениями, борясь с собственным дыханием, лишь бы чувствовать отголоски прикосновений, которые им позволены — жадно впитывать в себя каждое движение фантомных пальцев, каждый чужой выдох, что ощущается уже почти совсем реально, когда Арсений шепчет ему прямо в ухо. — Закрой глаза. Антон хочет этого меньше всего — терять картинку того, как Арсений его касается — но намного сильнее он хочет почувствовать больше, и потому подчиняется тут же, ведомый будто бы чужими пальцами, что слегка поворачивают за подбородок в ту сторону, где «в зазеркалье» за его плечом стоит Арс. А потом Антон чувствует — чувствует, чувствует, черт возьми! — как его губ касаются чужие, почти невесомые; на грани реальности и отражения, на грани собственного вздрогнувшего сердца и взрыва внутри. Темнота вокруг усиляет эффект — Антон тихо стонет от понимания, лишь едва приоткрывая рот, потому что ощущение все еще слишком слабое, чтобы угадывать конкретные движения. Но он знает — его продолжают касаться. Фантомная боль изнутри становится ярче. И со следующим стоном Антон понимает, что она — не фантомная. Он успевает открыть глаза и схватиться за сердце — но изо рта вылетает лишь хриплый выдох, а под скомканной на груди футболкой режет так сильно, что перед глазами темнеет. — Антон!.. Уши закладывает, колени ударяются об пол — следующий удар сердца кинжалом срывает дыхание, а глаза закрываются снова, утягивая в темноту.

━━━ • ✙ • ━━━

Пахнет то ли хлоркой, то ли лекарствами — ужасно раздражающий, знакомый из очень давних времен запах, резко бьющий по рецепторам даже сквозь сон. Антон морщится, постепенно возвращаясь из облепившей все тело тьмы — запах становится уже не таким ярким, но вот ощущение того, что он точно не в своей комнате, только усиливается. Какое-то время уходит на то, чтобы сконцентрировать взгляд — вокруг поначалу мутно, зато потом угадываются светлые стены, совершенно не присущая его комнате чистота и слишком знакомая атмосфера старых продуваемых окон и застиранного постельного белья. Он в больнице. — Что, блять… — шепчет потерянно Антон. В этот же момент дверь открывается — без каких-то жутких скрипов, он же все-таки не в ужастике — и в помещение заходит Дима с маленьким пластиковым стаканчиком паршивого кофе из больничных автоматов. Тот выглядит меланхолично, устало — но, едва поднимает взгляд, осознает, видимо, ситуацию, и чуть было не роняет жалкое подобие кофе из рук. — Шаст! — слишком облегченно вскрикивает он, в два шага подходя ближе. — Твою мать, я так обосрался… Дима смотрит на него так, будто бы у Антона отказало как минимум обе ноги или отрезали руку — хотя рядом не наблюдается даже капельницы, вообще ничего врачебного для «экстренных случаев», и даже кровати напротив, где должны бы быть пациенты, по которым можно было бы понять, в какую зону больницы он попал, сейчас пусты. — Что случилось? — Антон хмурится против воли, потому что свет в палате режет глаза, в которых, по ощущениям, целая Сахара. Но Дима молчит — поджимает губы, отводит взгляд, и пальцами цепляется за пальцы. Несколько раз открывает было рот, чтобы начать говорить, но словно бы не решается — выглядит странно потерянным и неуверенным, и это начинает напрягать еще сильнее. Память о последнем трезвом воспоминании возвращается словно только сейчас — Антон помнит, что был дома, что чувствовал себя плохо, смотрел какое-то шоу, а потом они с Арсением разговаривали через зеркало. Арсений. — Дима. — Тихо, почти угрожающе повторяет он. — Что? — Ты сознание потерял, — отвечает тут же Позов, поднимая взгляд; в его светлых глазах — беспокойство напополам с недоверием. Он садится на стул рядом с кроватью, оставляя стаканчик на тумбочку. — Врачи ничего путного не сказали, я вообще не понимаю нихрена… Только что с твоим лечащим говорил, — он косится на дверь, будто их могут подслушивать, и возвращает взгляд к поджавшему губы Антону, — он сказал, что, когда тебя скорая забрала, это было похоже на инфаркт, и хорошо, что вызвали быстро, но… — Но? — перебивает Антон. — Но сейчас все чисто, — Позов нервным движением забирает с тумбочки стаканчик снова, но так и не подносит ко рту. Теперь сжимает его, не отводя от Антона взгляда. — Будто ничего не было. Здоровый парень. Но они хотят посмотреть еще пару дней. — Супер, — цокает Антон, откидываясь на подушку и прикрывая глаза. — Просто класс. Он терпеть не может больницы — не то чтобы Шаст когда-то в принципе долго в них лежал, но один раз его увезли с пневмонией, и наблюдать на соседней кровати женщину, гниль из легких которой выходила в висящий на той же кровати пакет, удовольствия приносило мало. И пусть он сам отделался тогда быстрым выздоровлением и не очень тяжелой формой — атмосфера болезней вокруг и уставших пациентов вряд ли может кого-то прельщать. Сейчас, благо, он в палате один — но никто не знает, не подселят ли еще кого-то в ближайшее время. Да и какое, к черту, остаться в больнице, когда там, дома — Арсений. Потому что он ведь видел — видел, как Антон упал без сознания, и наверняка сейчас сходит с ума от волнения. Арс ведь наверняка думает, что случилось что-то серьезное — и эта мысль кислым предчувствием отдается во рту. — Антон, я… Я спросить хотел, — тихо, тяжело зовет Дима, и приходится открыть глаза и снова на него посмотреть. И снова — этот взгляд. Будто хочет сказать что-то важное — и вместе с тем не решается. Тревога внутри начинает колоть сильнее. А потом Антон понимает — вряд ли Дима просто услышал, как он упал. — Как ты нашел меня? — спрашивает первым Антон, уже зная, что примерно услышит. — Я, кажется, слышал, как ты упал, но не придал этому звуку внимания, — Дима прерывается, будто обдумывая слова, но продолжает. — А потом зеркало в моей комнате разбилось. Я ахуел, подумал, с чего бы… Подошел к нему, но только хотел пойти за метлой, в твоей комнате что-то снова грохнулось. Я пересрал, побежал к тебе, а там учебники на полу и… ты. Дима замолкает — но смотрит так, будто ждет объяснений. И Антон бы хотел — хотел бы сказать ему, хотел объяснить, но все, что получается, — лишь отвести взгляд и закусить губу. Арсений. Это ведь он позвал Диму так — наверняка напугался, ничего сам сделать не смог, и потому пришлось действовать быстро. Удивительно, что не разнес половину дома — почему-то Антону кажется, что большее промедление Димы наверняка привело бы именно к этому. — Странно, — все, что произносит Антон, потому что должен хоть что-то сказать. В палате вновь повисает молчание — в этот раз оно тяжелее, весомее, и Антон не смотрит на друга, потому что его энергию «я понимаю, что ты где-то пиздишь, но где — понятия не имею» чувствует буквально кожей. И, может, это уже что-то параноидальное — но сейчас Антону абсолютно не хочется, чтобы Дима связывал все эти вещи в логическую цепочку, хотя еще несколько месяцев назад сам стремился к тому, чтобы доказать другу, что у них есть третий жилец. Господи, что там с Арсением прямо сейчас? Думать о том, что бить зеркала, в которых призрак живет, может быть чем-то дурным — не хочется. Но думается все равно. Еще страшнее от понимания, что Арсений сделал это сам — не то чтобы они с ним много говорили о тонкостях зеркального пространства, где Арс обитает, но это кажется чем-то если не опасным, то точно очень отчаянным. Отчаянным — потому что в тот момент Арсений наверняка испугался настолько, что бросил все силы на то, чтобы привлечь внимание Димы хотя бы каким-то способом. — Сколько я уже здесь? — Антон садится на постели, уверенный в том, что прямо сейчас подпишет заявление об отказе от госпитализации, или как оно там зовется. — Со вчера. Шаст, — Дима просекает его мысль тут же, хватает за руку, заодно перехватывая встревоженный взгляд. Смотрит так, как умеет только он — вся потерянность из взгляда уходит, остается только строгость и почти что приказ. — А ну успокойся. Ты никуда не поедешь. — Мне нужно домой! — Антон упрямо хмурится, вырывая руку, но остается на месте, потому что Дима шипит, от резкого движения дергая другой рукой и проливая чертов кофе себе на штаны. Антон виновато поджимает губы, наблюдая за тем, как стаканчик вновь возвращается на тумбочку, а Позов пытается пальцем оттереть небольшое пятно с джинсы. — Выдохни, — говорит он то ли Антону, то ли себе самому, уже спокойнее, и поднимает взгляд снова. — Шаст, давай без эмоций. Они отпустят через пару дней, ну, куда ты бежишь? Мне слова про прединфарктное состояние вообще не понравились, мало ли, что там у тебя в организме. Надеюсь, конечно, что они ошиблись, но будем честны — ты последние дни выглядел совсем как говно, и тебе нужно провериться. Не только выглядел как говно, но им и был — Антон вспоминает свой кровавый кашель и поджимает губы, отводя взгляд. Дима прав — конечно же прав, потому что понимание того, что у Антона, кажется, что-то со здоровьем не так, накатывает только сейчас; наконец воедино складывается и то дебильное самочувствие, мучившее его уже черт знает сколько, и кашель этот, и потеря сознания… Да и боль в сердце — он помнит ее перед отключкой, точно помнит — явно не от хорошей реакции его тела. Только все внутри вопит о том, что ему нужно вернуться — домой, к Арсению, как можно скорее. Не только, чтобы успокоить его, но и чтобы… Что? Антону кажется, что что-то не так — с каждой минутой трезвости сознания предчувствие становится лишь сильнее. То ли оттого, как отреагировал призрак на его потерю сознания, то ли от незнания, что тот может себе в голове накрутить. Но Антон смотрит на Диму и понимает, что спорить права не имеет — и потому отклоняется обратно на подушки, прокусывая губы почти до крови, буквально заставляя себя выдавить: — Хорошо. Вряд ли Арсений похвалит его за то, что он решил в очередной раз забить хуй на свое здоровье — Антон пытается убедить себя этой мыслью, видя облегченную улыбку на губах Димы. А всякие плохие предчувствия — наверняка последствия стресса для организма. Наверняка. Антон даже не слышит, как Дима уходит — тот, кажется, хлопает его по плечу и говорит, что оставил его телефон в тумбочке, и что завезет завтра чего-нибудь вкусного, но внезапная прострация почему-то выбивает всю концентрацию и ощущения напрочь. Как только Антон остается в палате один — внутри вновь колет ощущение, что все это неправильно. Но решение уже принято — к тому же, через несколько минут в палату заходит мужчина в белом халате, и Антон закатывает глаза дотошности Позова, который наверняка сообщил о его пробуждении медсестрам. Антон с трудом дожидается конца осмотра и лекции на тему своего здоровья и важности обследования, и, как только дверь закрывается, лезет в тумбочку, набирая номер. — Антон? — слегка удивленный голос Димы в динамике раздается почти через минуту, которую Антон проживает в крайней степени нервозности. — Ты уже дома, Диман? — Ну, да? Что такое? Что-то случилось? — его голос становится взволнованнее. — Нет-нет! — спешно прерывает Шастун, тут же садясь на кровати. — Поставь на громкую связь, пожалуйста, Дим. — Че? — Поставь на громкую связь, — требует он и с замиранием сердца слушает тишину, едва усиживая на месте. — Поставил, — откликается через пару секунд Позов; непонимание в голосе друга слышится слишком сильно, и это могло бы быть даже забавным, если бы не было так важно сейчас. — Так что ты хотел? — голос возвращает из прострации, в которой Антон теряется на мгновение, потому что сердце делает какой-то жалкий кульбит — от желания сказать как можно больше и от тормозящего осознания, что тогда Дима сочтет его сумасшедшим. — Сказать, что у меня все хорошо, — Антон несдержанно улыбается, почти тараторит, — и что через несколько дней я вернусь. Дима непонятливо «экает», но Антону плевать — он просто надеется, что Арсений слышит его. Слышит через чертов динамик — и это глупый и идиотский план, но он единственный, с надеждой на то, что призрак находится внутри квартиры сейчас, пытаясь по Диме понять состояние Шастуна — Антон мог бы в этом засомневаться, но что-то внутри подсказывает, что это и правда так, да и Арсения он, в конце концов, знает уже довольно давно, чтобы так смело предполагать. — Антон, так я в курсе, — озадаченно отвечает Дима, подвисая на пару мгновений. — Точно… нормально все? — Да-да, — Антон вспоминает о пусть и крепких, но все-таки пошатнувшихся нервах друга, и старается подобрать слова так, чтобы перестать казаться сошедшим с ума. — Ты же сам слышал, врачи сказали, что сейчас все хорошо. Может, даже раньше выпустят, если ничего не найдут. Не переживай за меня, Дим, — произносит уже тише он, сминая в пальцах другой руки уголок одеяла. Хочется сказать «Арс» — но Антон просто надеется, что тот поймет, что этот разговор был адресован ему. — Хорошо… — спустя минуту молчания отзывается трубка голосом Димы. — Ты… для этого звонил? Чтобы сказать, что все нормально? «Ты ебанутый?» — не договаривает друг, но этот вопрос читается в интонации и без озвучки. — Да, для этого, — Антон улыбается снова, облизывая губы. — Спасибо. Он сбрасывает вызов тут же, очень реалистично представляя недоумение на лице Димы — но на это глубочайше насрать. Самое важное — Антон верит, что ему удалось связаться с Арсом хотя бы так.