История грёз

«Приятного утра, принц», «Как спалось, Ваше величество?», «Как вы себя чувствуете?», «Как самочувствие?», «О, я слышал о вчерашнем злоключении. Мне так жаль, что Вы пострадали», «Осуждаю», «Немыслимо! Позволить себе настолько разнузданные действия по отношению к правителю! Вам следует не подпускать к себе таких ужасных личностей»… Все такие участливые. Все такие улыбчивые, обеспокоенные и заботливые… поверхностно. — О, он не был ужасным. Он был лекарем. И мне кажется, он не планировал… нападать. Он ведь тоже с самого начала не был… не хотел, не желал, не проявлял агрессии. Вроде бы. Так сложно определиться, сложно вести себя нормально, непонятно абсолютно кто есть кто, не по силам совершенно определить заранее, где скрывается очередной… зависимый от позитивных чувств. Или это была всё же жертва? Так трудно понять. Моя ли это вина? Опять передоз? Не тот вид чувств? Не та подача? Слишком много, быстро, насыщенно? В чём же проблема? В чём загвоздка, причина? Почему добрые и услужливые, оказываясь со мной наедине, превращаются в озабоченных монстров? И не обязательно в плане интимном, агрессия и требовательное «Дай мне ещё!» тоже ведь озабоченность… зависимость. Неприятно. Это же моя компания толкает их к подобным действиям. Или не компания, а то, что я иногда нехотя, а иногда специально источаю. Эмоции. Чувства. В этом моё всё. Я весь. Для них, по всей видимости, я похожу больше на своеобразный вид допинга, нежели на личность. Выпил — поймал кайф, не выпил — ну что ж, довольствуйся тем, что имеешь. Вроде и ничего плохого, чтобы быть лекарством от плохого настроения, но я из рода тех, по всей видимости, которые являясь лекарствами в малых количествах превращаются при передозировке в яд. Без сомнения, практика доказывает. Незавидная участь. Живой наркотик. Стимулятор… Плечи передёрнуло от внезапного воспоминания о мягких лапах, срывающих одежду с белой перебинтованной кости. Да будь оно всё проклято. Я больше ни с кем не останусь наедине. Никогда и ни с кем, кто бы не заслуживал моего доверия. Хватит с меня жутких впечатлений, пора браться за ум, фильтровать, отсеивать, контролировать круг общения, чтобы больше не было подобных эксцессов. Где этот Рэт? Мне нужна полная сводка всех правил, что писались… мной же. Ох… почему вместе с телом не передались все абсолютно воспоминания и знания, насколько было бы проще. Почему только чувства и привязанности? Почему только образы и те дни, что были прожиты вместе? Но ты ещё смеешь недовольствовать, маленький неразумный человечек? Разве смог бы ты остаться при памяти, помести в твою глупую голову триста с лишним лет жизни, при том всём, что ты и с бывшей своей те несчастные шестнадцать не смог сохранить? Стёрлись уже почти полностью. Глупости, не на что нарекать. Ты тут, ты ориентируешься, ты понимаешь. Хватит. Тебе дали новую жизнь, новое тело, новый мир! Твои проблемы, что ты всё портишь сам. Сам. Да, сам. Надо быть аккуратнее. Надо думать что и кому даёшь, надо… надо найти брата. С ним будет легче, он подскажет, пожалеет, утешит. Он поможет. Он всегда помогал: понять, разобраться, простить. Это он из нас двоих терпение. — Вы не видели Найтмера? Отведённые в сторону глаза, отмалчивание, спрятанные за напыщенной жеманностью чувства: — Нет, принц. — А чёрно-белого рыцаря, что был всегда с нами рядом? — Нет. — Точно? — Да, Ваше Высочество, — тусклое недовольство, противная кислая ревность. Но почему? Потому что интересуются не ними? Потому что выбрали его? Потому что ему доверяют и его видеть хотят, а их опасаются? Так он не ёрничал, не лебезил, не прятал и не притворялся никогда. А вы… — Он не появлялся тут с момента ухода Вашего близнеца. Это странно, если подумать, что они так одномоментно пропали вместе. Бросили Вас. Похоже немного на предательство. Не находите? Оставить Вас раненого одного и даже не проведать. — Не смейте говорить подобное о нём и моём брате! Не хочу даже слышать! — Но их нет. Возможно, Вам следует… — Что мне следует? Что?! О, дайте угадаю, отказаться? Отречься от родства? Стать единоличным правителем? — растерянность, вспышка страха, и спрятанное глубоко внутри «О да, именно, этого мы и хотим», мурашки по предплечьям. Как можно быть настолько жестокими? — Он мой брат! Он мне дороже престола и благополучия, дороже жизни! Да я скорее покину королевство, чем откажусь от него! Возможно это и есть единственный правильный вариант, если вы его настолько ненавидите. Шепот, шепот, пристыжённые взгляды, волнение, что волной поднялось тут же, стоило заикнуться о своём уходе. Боятся, не желают отпускать, слишком ценят. Грудь рвёт двойственностью: льстит, когда за тебя так цепляются, но гадко оттого, что цепляются-то и не в тебя вовсе. В полезность, в приятность, в наслаждение, в счастье, будто своя собственная душа зачерствела настолько, что такие чувства просто не в состоянии родить. Атрофировалась за годы неиспользования. Противно. Подданные расступаются в стороны, шушукаясь и зыркая испуганно, толпа редеет, в коридоре слышатся недовольные и взволнованные голоса. Им непривычно, страшно видимо. Они пришли сюда, набились в столовую плотной толпой как селёдка, чтобы черпнуть позитивных ярких эмоций, а их принц предал себя и облил их облаком отчуждения и отвращения. Лекарство испортилось, прокисло от неправильного хранения. Кривлю губы и стискиваю ладони в кулаки, чтобы не дрожали от нервного напряжения: — Так есть тут хоть кто-то, кто готов мне помочь с поисками? Или мне приказать собрать вещи немедленно? В пустеющем зале, в гробовой тишине, что премежается только шарканьем ног и обеспокоенным шепотом, трудно дышать. От концентрации тяжёлого непринятия и возмущения спирает дыхание, и хочется бежать и исполнить угрозу «уйти» немедленно, только лишь от густоты неприятных чувств. Вырваться наружу с душного помещения, подальше от толстых стен средневекового замка, подальше от этих нетерпимых и невыносимых… — Я слышал, что похожую по описанию на них пару видели на краю деревни у леса. Я протираю лицо судорожно ладонью, стираю выступившую испарину и пытаюсь унять головокружение: — Где? — Со стороны северных ворот. Я знаю те места. Могу проводить. А может, не все одинаковы? В горле давит комом. Может, в этом замке есть и те, которые достойны чтобы им доверять? Сочувствующие, желающие помочь… Глаза находят знакомую фигуру в чёрном фраке: блестящая темнота глаз, заплетённые косичкой усы, хвост, что отбивает частый ритм по икрам, спрятанным под наглаженными стрелками брюками. Крыс замер в полупоклоне с кулаком у сердца и склонённой набок головой. Я сглотнул, проталкивая слюну в першащее от сухости горло: — Проводи. Немедленно, — возможно ли дальше ждать? Нет же, меня же ждёт брат, где-то там, на краю неизвестной мне пока деревни, у леса. Вспомнился сон о пещере и рыцаре, грязные руки близнеца, плащ отстиранный от крови. — Я распоряжусь выдвигаться охране? Думаю, десяти воинов хва… — Нет! — кулаки прижатые плотно к корпусу повлажнели изнутри, по хрясточку второй фаланги прокатилась маленькая капелька, зависла на миг на сгибе и сорвалась прозрачной блестяшкой вниз. — Пойдём вдвоём, — за рёбрами казалось кто-то выбивал ритм на там-таме, настолько часто сотрясалась грудная клетка, а перед внутренним взором, всё не желая пропадать, мельтешили языки пламени, дым и тлеющие листья, горящие яростью глаза и вилы… я встрепенулся. Десять воинов? Да, десяти подготовленных и выдрессированных воинов вполне будет достаточно чтобы довести начатое ими до конца, чтобы убить-таки нелюбимого всеми, ненужного никому тут Найтмера. Моего Найтмера. Нет уж! Я не стану им рисковать! Ни в коем случае не подпущу снова предавших его однажды так близко. Я найду его. Да. Найду, но возвращаться не стану. Раз тут всё так плохо. Попрошу задержаться и переночевать где-то не доходя к замку и оставлю Рэта одного. Пока спит. Он поймёт. Наверное, может быть. Оставлю ему записку. Он не плохой, вроде бы, единственный, кому не всё равно, а значит, понимающий. Всё будет хорошо. — Вдвоём перемещаться будет быстрее. Дворецкий закрывает глаза и кивает покорно, ждёт когда догоню и поравняюсь, открывает нам двери: — Вы уверены, что сможете преодолеть настолько большое расстояние? Ваши ноги… — Достаточно восстановились. — Тогда велю готовить лошадей. Выберите одежду по возможности максимально неброскую, чтобы не притягивать взгляды. И оставьте венец дома. Позвольте, принц, — отступает, оставляет у входа в мою комнату, делая несколько шагов назад, одаривает напоследок пристальным взглядом и своим предвкушением и нетерпеливым ожиданием. — Пять минут, — выдавливаю из себя короткое и заваливаюсь в комнату с колотящимся сердцем, закрываю на щеколду за собой дверь и впечатываюсь в неё спиной, стирая холодный пот с затылка, — не страшно, не страшно, мне не страшно. Нечего бояться, совершенно нечего. Ты придумываешь, Дрим, видишь то чего нет, у тебя наверное паранойя, — то, что он ощущает нетерпение, то, что смотрит слишком глубоко и пронзающе в глаза не означает ровным счётом ничего. Ничего. Ничегошеньки! Не надо проводить параллели, он не станет, не будет. С чего бы ему на тебя нападать? Не было трепета, не было тянущего желания, не было затуманенной страсти в глазах. Он не такой как тот волк, успокойся. Успокойся. Вот так. Дрожащие зрачки находят золочёную декоративную спицу фиксирующую подхват, а руки тянут. Движение, и тяжёлая портьера падает, закрывая половину окна, а я верчу длинную железку в пальцах, примеряю в ладонь закрученную спиралью основу и тяну за шиворот. Вот. Так спокойнее, так лучше: железо холодит рёбра, заткнутое кончиком за пояс, и греет надежду, что такого больше не повторится, что я в безопасности. Выдохнуть несколько раз медленно. А следом в шкаф, в комод, в тумбу: чёрные штаны, мягкий светлый свитер, высокие сапоги с каучуковой подошвой, желтоватые перчатки, тёмная коричневая почти что накидка-плащ. Отмахнуться от назойливого стука прислуги, крикнуть нервное «Я сам справлюсь!», собрать котомку тёплой удобной одежды на смену, сматывая её плотнее, поправить спицу, что уже успела нагреться от костей. Всё. Иду. Прощай новый дом, прощай замок, ты мне никогда на самом деле не был нужен. Прощайте власть и богатство, я меняю вас на счастье, спокойствие и любовь. Я отпер и ступил за дверь неверным шагом. Коридоры, дорожки, двор, конюшни. Плоские кругляшки камней и пышные верхушки цветущих кустарников, чистое небо и шмель, пролетающий мимо. Рэт на гнедом жеребце с мягкими тюками на обеих его боках и буланая кобылка, которую держат под вожжи. Для меня. Светлая масть, рыжевато-песочная шерсть с тёмными подпалинами и гривой, серебристая сбруя и косящий сомнением крупный глаз. Фыркает и пританцовывает. Не бойся, моя хорошая, я сам тебя немного боюсь. Мне не приходилось в той жизни учиться ездить на подобных. Но тело будто двигается само, помнит движения, проделываемые в прошлом неоднократно, и у меня выходит взлететь в седло даже не промахнувшись и почти не ударившись, лишь правая нога, где недавно был перелом, ноет и зудит под высокой халявой сапога. — Туда, — кивает влево дворецкий, вручает поводья и, дождавшись пока я моргну согласно, направляет наш мини-отряд со двора. Лошади клюют головой довольно и, в желании наконец разомять ноги, берут сразу тряскую рысь. И приходится порадоваться, несмотря на лёгкую боль, что ноги мои были травмированы, иначе на что было бы списать шаткое подпрыгивание в седле? Взрослый мальчик, а верхом держится как пятилетний ребёнок. Не оправдаешься. Сад сменяется мощеной дорогой и каменными усадьбами тех, кто побогаче, а потом и широкой грунтовкой и домами поменьше. Уже не кирпич — дерево, сруб, глина. Саманные хижинки прижимаются к пыльной жёлтой дороге почти впритык, чтобы сзади осталось побольше места для двора: огорода, сарая, курей и шнуров для сушки белья. Для обычных будней. Это так мне предстоит жить следующие годы? Стирать вручную исподнее в тазике, доить корову, заметать избу и махать над зеленью тяпкой? Я клюнул лицом вниз и зарделся в воротник. Я не против, если губы от пенного парного молока будет вытирать брат, живущий рядом. Если на крыльце раскрытыми объятиями будет улыбаясь встречать мой монохромный рыцарь… — Мне приятно, что у Вас настолько хорошее настроение, — отвлекает от пленившей фантазии голос придержавшего коня крыса, — просто прекрасно, что чтобы быть в форме, Вам достаточно одних только воспоминаний. — Почему? — настораживаюсь, смотрю внимательно в чёрные глаза, пытаясь рассмотреть и вычленить, пропустить через себя и понять. К чему было это замечание? Это намёк? Завуалированное предупреждение что мне не стоит «распускать чувства» вот так среди улицы? Так они не настолько густые, чтобы сводить с ума, да и я сам ощущаю, как их подхватывает и уносит ветер. Не о чём переживать, разве что… — Мне не стоило показываться на улицах без охраны? — я никогда не гулял с братом далеко от замка, я не знаю, насколько безопасны эти места. Душа снова зудит под рёбрами смутным страхом: лапы, мохнатая морда за ухом, разведённые против воли бёдра. Вздрагиваю. — Всего лишь предосторожность. Вы слишком ценны, чтобы Вами рисковать. Не хотелось бы Вас потерять. — Чтобы меня не потерять вам следовало хорошо относиться не столько ко мне как к моему брату, — слишком резко. Уши дворецкого дёргаются к голове, а лошадь ржёт получив длинным крысьим хвостом под зад: — Согласен. Нехорошая ошибка, глупое упущение. Но мы всё ещё можем исправить. Хотелось бы верить, но нет. В его словах не слышно правды. Как бы не хотелось надеяться, как бы не хотелось обрадовать рыцаря и брата, сказать им при встрече, что «Да, я всё решил, они осознали, тебе больше ничего не угрожает, Найти. Возвращайся домой», но что-то в его глазах подсказывает, что это не так. Не верю. Сам не понимаю почему, но доверия нет, как не старайся себя переубедить. Хмурюсь. Я не планировал признаваться заранее, но: — После того, как я найду своего брата, мы уйдём. Я не буду рисковать его жизнью, — мрачное недовольство в ответ, — я не уверен, что мои подданные переборют свою ненависть к нему лишь ради меня. Я не уверен, что они честны со мной. Я им не верю. Я хочу чтобы ты знал. Мы уйдём. Исключительно ради его безопасности, не воспринимай на свой счёт, ты делал всё правильно, ты не виноват. Опущенные глаза: — О, я поступал правильно исключительно ради Вас, принц. — Я рад об этом слышать. — И продолжу поступать правильно. Только уже ради себя самого, — неожиданно прямой взгляд, не такой, какие были прежде. На короткую секунду. Такой, какой дарят равному, даже, нет, не равному, а тому, кто слабее. И уверенность в верности своих решений. Странно и немного щекочет внутри от такого коктейля, мурашками бежит по пястным костям под жёлтоватой тканью. — Что ты имеешь ввиду? Улыбается, показывая свои длинные передние зубы: — Прибавьте темп, Ваше Величество, к тому месту, куда я Вас веду, осталось совсем немного. Передёргиваю плечами смотря вслед прискорившегося жеребца и хватаю через ткань одежды спицу. Всё будет хорошо. Хорошо. Спокойно, он не изменил своих планов, он всё ещё ведёт тебя туда, куда обещал, он не врёт. Он ведёт тебя к ним. Ты увидишь своего брата совсем скоро: — Рэт, постой, подожди! — Правая нога тянет в голени, а таз сводит от напряжения. Не так уж легко сидеть или, скорее, висеть в раскоряку. Хоть и лошадь у меня не особо крупная, всё равно, бёдра уже наверняка в синяках от постоянных столкновений с её спиной и боками, и позвоночник ломит не то от неправильной посадки не то, возможно, от напряжения. — Притормози! — песочная кобылка нагоняет его гнедого уже под самым лесом, где деревья ещё редкие, но от деревни только дорога и осталась. Вот вытоптанная полянка, вот заброшенный ряд малины, забор, покосившееся сооружение, что напоминает собой охотничий домик. — Где мы? — Старая хижина лесника, — отвечает спрыгивая на землю, — заброшена лет десять назад, когда окраину леса выкорчевали, и ему пришлось строить новую подальше в чаще. Хорошее место чтобы спрятаться. Может, они внутри? — сглатывает немного взволнованно но с предвкушением, поправляет моток верёвки и перевешивает ту на пояс с подседельной сумки. Нервный смешок вырывается сам собой: — Рэт?.. — Что? — Ты же… ты же не собирался его ловить и связывать? — Кого? — округлившиеся чёрные почти полностью глаза, удивление и… смех, от которого делается стыдно. — Найтмера? Бросьте, принц, нет конечно же! Зачем он мне? Как Вы такое вообще могли подумать? — лицо моё горит неудобным румянцем. Неприятно до тихой дрожи спины и пальцев рук. Посмеивается тихо: — Но если уж так переживаете, то прошу, ступайте первым. Проверьте всё, на всякий случай и подвал. А я… я пойду сзади. От не отпустившего всё ещё стыда высыхает горло, до чего некомфортно стоять вот так не шевелясь и ничего не предпринимая: — Мх-х-х, конечно же, прости. Я не хотел, я правда, на самом деле тебе верю. — Тогда вперёд, — зубастая улыбка и шаг в сторону от открытой и придерживаемой двери. Мой громкий сбитый выдох и шуршащая походка, смелое (да где там) вмешательство в почти что темноту. Только солнце, что пробивается лучами сквозь мутное стекло окон. Это не похоже на пещеру, что мне снилась. Но какой дурак настолько верит снам? Трясу головой. Тут пыльно и немного душно, и пахнет сеном и старым деревом. Доски на полу отзываются скрипом на каждый даже мелкий шаг. Тихо. Они услышали бы, если бы были здесь. — Может, внизу? — глаза находят дверь, на которую указывает крыс. Тёмное дерево но крепкое, укреплённое железными полосами у петлей и к самому краю, почти не съеденное коррозией, словно и не старое вовсе. Словно его кто-то полировал и обновлял совсем недавно. Мой судорожный выдох. Его часто колотящееся сердце. Скрип петель и вспышка радости и надежды — в подвале трепещет тусклый свет, как от свечи или вымоченной в масле скалки. — На́йти! — поспешные прыжки через ступеньку вниз, притормозить чтобы вписаться в поворот и влететь через открытые настежь двери в комнату, застыть на месте: старый деревянный стол, тюфяк, ведро в углу, свеча, что горит, судя по луже воска, с самого утра. Металлическая скоба, вбитая на уровне пояса в стену… — Что? Что всё это… — «…значит» — застряёт не сказанное в напряжённом горле, грудь прошивает страхом от догадки для кого и зачем: тюфяк, ведро, скоба в стене, верёвка… и почему такая крепкая та дверь, что запирает единственный отсюда выход. — Рэт? — ужас топит сердце. — Я поступаю правильно, Дрим. Но сейчас уже конкретно для себя. Холодный пот по шее под затылком: — Нет… — Это даже хорошо, что Вы отказались от стражи. Иначе бы мне пришлось… делиться. О, это хорошо, да, немного посложнее, но думаю, я справлюсь, — аккуратные выверенные шаги в мою сторону, прикрытая дверь за спиной. Но щелчка замка не было, а значит ещё есть шанс не остаться тут навсегда. Судорожно шарахаюсь от него подальше. — Нет-нет, не надо пугаться, не надо бежать, давайте поговорим, мне так нравится, когда Вы позволяете разговаривать с Вами, когда не гоните. Я объясню, почему мы тут, ладно? — расставленные в стороны руки и моток верёвки напоминанием не доверять на его поясе. — Я знал, что к этому придёт, — чёрные по-звериному глаза отражают пламя свечи, усы пушисто топорщатся в стороны, — что ты захочешь отказаться, бросить. Агх… с этими невеждами ни капельки ни странно, понимаю. Покуситься на то, что цените. Как можно было?! Глупцы. Чуть не испортили мне жизнь своим неудачным покушением. Чуть не проворонили Вас, — ладони раскрыты, пальцы расставлены широко, будто сейчас собирается ловить, хватать. А может и не будто совсем. — Как хорошо, что Вы отказались от стражи. Как хорошо, что у меня нашлось решение, подходящий вариант. Ох, принц, не бойтесь. Я не могу позволить Вам уйти, я не могу так просто потерять Вас. После стольких годов службы. После стольких часов вместе. Я так много пил Вас, что, мне кажется, не выживу отдельно. О-о, мы почти семья с Вами. Я не отпущу. Не могу. Вы… ты останешься. Ты будешь близко. Я не заслужил быть брошенным, я не убивал, не организовывал! Я не могу остаться без ничего! Не могу остаться без тебя! Это они! Они заслужили, но не я! Я заберу себе теперь всё. — Прошу тебя, не надо, не сходи с ума Рэт, приди в себя. — Ты сможешь. Тебе достаточно воспоминаний, чтобы давать. Чтобы продолжать для меня, чтобы не меняться. — Нет, господи, прошу… Прошу! — Не переживай, всё будет нормально, всё будет хорошо. Ты привыкнешь и со временем смиришься. Забудешь, что хотел оставить. И тогда мы с тобой уйдём. Оставим это королевство и будем жить вдвоём. Нормальной семьёй. Хорошей. Лучше, чем у тебя сейчас. Я заменю тебе твоего брата, я буду правильнее чем он, я буду сильнее, добрее. Ты будешь счастлив. И от твоего счастья буду счастлив и я. Не протився, принц. Ноги сами отступают назад, шаркая пятками по полу: — Нет, Рэт, прошу, отпусти меня, ты же хороший, ты же столько раз спасал меня. — Это потому, что ты мне дорог. — Вот потому ты и должен меня отпустить. Разве не понимаешь? Я прошу! — Ты испортишь свою жизнь, глупый! Он испортит её для тебя! Он отравит! Заразит ненавистью и завистью! Злостью! О, не только «он» может ощущать тут злость. Под рёбрами кипит и разгорается. Как можно прикрываясь заботой так слепо предавать? Почему он делает вид, что спасает? Зачем? Меня не надо спасать! Только не от брата! Только не от него! Он не испортит, не отравит! Он и есть моя жизнь! — Выпусти меня! Немедленно! Я приказываю! Не смей меня удерживать! — бросок в сторону двери. — Нет! — впившиеся в плечи руки. — Пусти! — Нет! Ты останешься со мной! — толчок спиной о стену, борьба, попытка заломать руки, сбить с ног, повалить на живот, давящее сверху тело и терзающее отчаяние в воздухе, упрямое сипение и хрип. Я оттолкнул от себя со всей силы, подался назад, в попытке отпугнуть потянул со складок одежды спицу, рывок и… — Со… мной… — Рэт, пытающийся вернуть себе контроль, замер сверху так и не закончив движение, а по руке, зажатой между нашими телами, потекло что-то горячее. Я всхлипнул. Нет. Нет-нет-нет, не может быть, я не хотел, я не… Его странно круглые глаза смотрят так же жадно и пристально, ладони сжимают мои плечи сотрясаемые судорогами в такт биению сердца: раз и два… горячее расползается по перчатке… три и четыре… пальцы скользкие от липкой мокроты… пять и шесть… — Ос-станься… со мной, — красное течёт по гладкой блестящей шерсти, брызгает от кашля, летит в нос и глаза. И превращается в полёте в пыль. — Нет-нет, Рэт… ты… держись, я сейчас выну и перевяжу… — отчаянные дрожащие попытки аккуратно перевернуть, устроить на спине, но глаза закатываются, а лохматая голова падает со стуком на пол, — потерпи чуть-чуть, я что-то придумаю. Я не хотел, всё будет хорошо, — ладони в когда-то жёлтых перчатках дрожа прижимают по центру грудь, берут за край спиралью закрученной ручки и с хрустом тянут. Плачу. Это бесполезно на самом деле. Она попала в солнечное, пробила его насквозь. Бессмысленно. Блестящие частички чего-то серого кружатся в воздухе. Это всё враньё. Я не придумаю ничего, и ничего уже хорошо не будет. Не для него. — Рэ-эт… — вою в голос, — Рэт, прости, — пачкаю пальцы в серых хлопьях, что оседают на пол. Я же не хотел. Не хотел так. Не хотел убивать, всего лишь уйти, жить спокойно, вернуться к своему брату. Рыдания давят горло. Он не вёл меня к нему. Слёзы льются по щекам и падают на пол. Не вёл. Он не знал на самом деле где он, он не помог бы. И никто не поможет. Звон металла, что от нечаянного толчка покатился в дальний угол, оставляя по себе кривую дорожку в пепелистой пыли. Подняться на ноги. Сглотнуть тошноту и отвернуться, зашагать шатаясь прочь: по лестнице, мимо крепкой двери, сквозь тёмную комнату, к солнцу. Поднять к небу наполненные слезами глаза. — Найтме-ер!!! Найтмер! Найт! Найти… — спрятать лицо в грязных перчатках и упасть на колени, — что же делать? Помоги же мне, помоги…