История грёз

Мне снился сон. Странный, одновременно путанный и яркий. Похожий на дымку утреннего рассвета или на росу: позволь солнцу коснуться горячими лучами, и истает, словно и не было. Потому и лежится недвижимо, потому глаза и не смотрят, потому и потушены зрачки. Вспомнить всё, прогнать ещё раз в памяти, чтобы не позволить картинке утренней реальности стереть то что снилось. Такое важное мне, желаемое. Как несправедливо. Те, к кому я так стремился сюда, кто приходил только в снах ранее, продолжают оставаться исключительно там. Обидно до соленой влаги в глазах. Да, мне снились они. Вернее он — рыцарь в белом плаще. И ещё — ощущение брата. Рядом, близко, или скорее не так… Я будто видел его глазами, не видя его самого. Словно он пытался через сон показать, передать, уверить что с ним всё в порядке, что он жив и здоров. Как странное послание, видение… необъяснимо и непонятно, но верится. Верить почему-то хочется. Верить нужно, чтобы унять переживания собственной души. И я вспоминаю, прокручиваю сон по кругу, всё возвращаясь в начало. В пещеру, где трещит маленький костерок, где стены блестящие от влаги и солевых кристалликов, где возле огня сушится белый с чёрным диагональным крестом плащ. Ткань в следах не отстиравшейся полностью травы и грязи, на подоле остатки человеческой крови и пыль. И глаза сами отводятся в сторону, туда, в тёмный угол, где над маленьким озерцом под сталактитом присел на корточках он. Я шмыгаю носом не открывая глаз. Он ранен. Сейчас, когда он снял с себя броню, это видно очень хорошо: пол груди залеплено подсохшей фиолетовой магией, и особенно большое и влажное её пятно блестит сухой уже коркой на плече. Именно туда воткнули заострённую железку, я помню. Прошла глубоко значит, пробила защиту и прорезала подкладку, пропорола рубашку и кость. Он опирается на одно колено, склоняется над водой и тянет с себя перепачканную одежду, чтобы бросить вниз, хлюпнуть ею о водную гладь, замочить. Отмывает одной рукой крепкие кости, широкие и плотные: ровные дуги рёбер, плоские крупные лопатки, гибкий но массивный остов хребта. Разворачивается боком, замечая на себе взгляд: — Со мной всё в порядке. Ранение не критичное. Не стоит волноваться. — Тебе бы к врачу, Кросс, — слышу как сквозь воду голос брата и сглатываю: Кросс, вот как его зовут, если, конечно же, этот сон не просто попытки моего разума усмирить переживания и успокоиться. — Не стоит. Нам нежелательно сейчас показываться в замке. Пусть всё немного уляжется, пусть недовольство перегорит. Дайте время своему брату справиться и успокоить людей. Он сможет, у него всегда получалось, его любят. — Любят, да. Не то что меня… — перед глазами вертят пальцы: тонкие, длинные фаланги, с тоненькими сочленениями, что отзеркаливают фиолетом. — Ты веришь, что после пропажи золотых яблок, меня простят? Рыцарь закрывает глаза и опускается к воде, погружая в неё руки. Вылавливает рубашку и полощет её, чтобы убрать фиолетовые пятна некоторое время, а потом улыбается: — Дриму по силам всё. Что такое для него уверить жителей, что дерево и яблока ничего не значат? Он сам Любовь и Понимание, он сам Добро и Прощение, он Счастье, не яблока, не древо, он. Они поймут, послушают как всегда и простят. И тогда мы вернёмся. Я вижу, как узкие ладони брата отряхивают грязь с коленей, вижу, как он оттирает серое пятно со своего запястья, как поправляет тёмно-фиолетовый манжет его любимого камзола: — Ты его любишь. Моего близнеца. Дрима. Любишь? Рыцарь кивает согласно, спокойно, не открывая глаз: — Люблю. Как и остальные, как и все в королевстве. — Точно так ли как все… — Ложитесь отдыхать, Ваше Высочество, не тратьте силы на поиски ответа. Он — не первая Ваша необходимость на сегодня. Завтра подъём с рассветом. Бросать Вас одного тут не безопасно, а значит, Вы вынуждены идти со мной на охоту. Нам надо что-то есть, надеюсь, удастся подбить утку или фазана. Вы же не хотите питаться одними ягодами и зеленью? — Упрямец, увиливаешь от ответа? — Расставляю правильно приоритеты, исходя из ситуации, чего и от Вас ожидаю. Спокойной ночи, принц. — Ну пусть. Спокойной ночи, моралист глупый. На лице стражника заиграла мягкая улыбка, он покачал головой и, ничего не ответив, вернулся к стирке, разворачиваясь спиной к смотрящему, а точнее, лицом ко входу в пещеру, чтобы наблюдать было удобнее. Сон мне позволил ещё немного понаблюдать как ритмично двигаются его лопатки в такт оттирающим движениям рук, а потом картинка опрокинулась на бок и пропала, будто бы мой брат прилёг и закрыл глаза. — Ах, как бы мне хотелось, чтобы это всё было правдой… В глазницах, повинуясь желанию, загорелись зрачки. Я скривился яркому свету, что пробивался через приоткрытые портьеры, зевнул и поднял вверх руки. В груди кольнуло, но уже не так больно как вчера. Хорошо, проходит значит, заживает. Здравствуй новый день и новые попытки прижиться в новой роли. В голове мелькнуло опять картинками из пережитого и просмотренного только что марева, и рука сама потянулась почесать затылок. Какие странные истории всё-таки способен рождать мозг спящего: пещера, брат, что вынужден прятаться, рыцарь, испытующий и скрывающий трепетные чувства к своему принцу. Слишком отзывается в сердце, чтобы воспринять это как правду, как послание брата, скорее похоже на дымку-мечту. Я всегда любил выдумывать для себя красивые сказки, наполненные взаимными чувствами, опасностями и обязательно счастливым концом где-то там, на горизонте. Так на меня похоже. А в реальности что? Что мы знаем? Что мы имеем? Рэт вчера не оговорился ни словом, что брат пропал, а значит ничего такого не было, а этот сон — лишь игра чувств и мыслей, нашедшая ночью путь к моим глазам. Пропажа одного из принцев — не то происшествие, на которое закрывают глаза. Мне бы сообщили о подобном сразу. На этом и успокоившись, я пополз мыслями и к другим, волнующим несколько вещам: вчерашняя неудачная попытка поделиться позитивом, моя вынужденная изолированность и отстранённость. Мне не нравилось подобное. Нет, понимаю, мне не быть обычным, окружающие по силам мне не ровня, но всё же… В душе щемит желанием окружить себя пониманием и любовью, не быть одному, не повторять прошлую жизнь, иметь наконец всё и сразу: семью, любимого кого-то, тех же друзей. Но если насладиться первым мне не дано ввиду того, что брат мой где-то затерялся, а второе маячит только где-то на уровне сладкого будущего если повезёт, то третье вполне осуществимо. Всё в моих руках. Почему я не могу попытаться завести друзей? Тут и сейчас, самых что ни на есть настоящих. Могу же, могу, никто не запретит. А то, что все на «Вы», так можно попросить кого-то относиться ко мне проще, показать себя не как «заоблачное Ваше Высочество», а «доступный и ищущий общения Дрим», это же не сложно. Стоит только попытаться, и одиночество отступит. Душу греет верой и уверенностью, что на самом деле каждый в этом замке захочет, почтёт даже за честь стать другом принца. Вот и решено, попробуем с самого утра. Где там мой колокольчик? Кто там сегодня найдётся за моей дверью? Опять серебряная безделушка в тонких пальцах, опять звон язычка по тонким стеночкам словно смех, опять надежда, что льётся неконтролируемо из груди и нетерпеливое ожидание. В дверь постучали спустя лишь несколько коротких минут, и я бросил довольное «Да-да, входите, я уже не сплю.» И обдал вошедшего крупного чёрного шерстистого монстра густой благодарностью и желанием понравится и пообщаться. Похожая на волчью морда, яркие крупные глаза с чёрными иголочками зрачков, торчащие уши, руки-лапы с потешными розовыми подушечками и внушительными но отполированными и подпиленными культурно когтями, хвост… Тот втянул воздух своим длинным носом, поправил на себе одежду, зашевелил ушами, прикрыв глаза, и улыбнулся довольно: — Доброго утра Вам, мой принц, как спалось? Как Вы себя чувствуете? Я пришёл проверить и перемотать Ваши раны и… — начал он, и я фыркнул, перебивая и не желая такого к себе трепетного и церемонного обращения. — Ой, перестань, не надо так официально. Это же ты перебинтовал меня? Я благодарен тебе за заботу, и пусть эта благодарность выльется хоть в моё хорошее к тебе отношение, — это же был лекарь, как показалось, и мне хотелось, чтобы он почувствовал мою благосклонность, хотелось отблагодарить его за доброту, показать, что он мне нравится. Нравится достаточно, чтобы стать другом, чтобы общаться чаще и теснее. И к той дымке неги и ожидания в комнате добавилось бесконтрольно и незаметно ещё немного чувств: желая добиться тёплого к себе отношения и дружбы, я подпустил веры в лучшее и надежды на более близкое общение, нежели то, что могло быть между слугой и его принцем. Хорошее же желание — быть ближе. Хорошее же чувство — благосклонность. Морда волка дёрнулась вниз и под глазами и возле носа, где шерсть не была такой густой, заиграл неожиданный румянец: — О, мой принц, Вы… ты… Ох, я так счастлив слышать от Вас такие чувства. — От тебя, — поправляю его, улыбаясь самой своей доброй и дружелюбной улыбкой. — Тебя… Так волнительно на самом деле и внезапно. Я не уверен, позволено ли такому как я… — А что тебя смущает? Мы не такие уж разные с тобой. Подумаешь, немного другой социальный статус. Разве кому-то это важно? Мне вот нет, и тебе не должно, — под рёбрами трепещет предвкушение, воздух искрит светом, отражая густые чувства. Ещё немного, ещё чуть-чуть и он перестанет бояться приблизиться к недоступному прежде своему правителю, нужно только поддать ему немного отваги, подарить храбрости и уверенности. Вот так, дыши, волчонок, всё у нас с тобой получится, я не страшный, ко мне не боязно подходить, говорить и касаться, я доступен. — Так неожиданно… — всё бормочет он неуверенно, явно сражаясь с собой, но всё больше поддаваясь и расслабляясь, — но я… я, конечно же, тоже не против. Ох, я, конечно же, тоже хочу быть ближе, раз уж так… — волк садится рядом на кровати, словно зачарованный пялясь в глаза, — раз уж Вы… ты изъявляешь такое желание… — Тебе следует быть смелее, — от его неуверенности смешно немного, она щекочет позвонки сразу под рёбрами. Ну что за прелесть, неужто так волнующе принять дружбу принца? Быть открытее, раскрепощённее. И он в ответ словно вздрагивает, дёрганными движениями тянет руку: — Я… вообще-то я пришёл сюда чтобы перевязать, а совсем не для этого, уже пора, надо сделать… но можно и совместить… Позволите? Ох… позволишь? — бормочет неразборчиво, стягивает одеяло в сторону, открывая вид на испачканные жёлтым бинты и на тонкие широкие бриджи, ниже которых всё такими же ровными белыми лоскутами ткани перемотаны ноги: правая немного в пятнах медового цвета магии, и левая, зафиксированная в лубках. — Перелом, — объясняет он и касается к слегка онемевшей стопе, ведёт по бинтам вверх мягкой подушечкой, чиркает когтём по краю, — но ничего страшного, к свадьбе заживёт. Я махаю на него рукой сконфуженно, сам тушуясь от робости и неразборчивости его чувств: — К какой ещё свадьбе? Глупый что-ли? Да кому я такой мелкий и задохлый нужен? — смеюсь, пытаясь шутить, распространяя игривую радость вокруг. — Ох, всем… — странное выражение в его глазах, — всем Вы нужны, будто не знаете, всем и мне в частности. Особенно мне! Да, мне, я бы точно был бы не против. Странные слова, странное чувство юмора, или комплимент… тоже странный. Или это не то? Что это за эмоция, словно трепет, желание, неверие, обожание? Ох, как же сложно, как путанно, как густо. Как же надо, наверное, любить своего правителя, чтобы чувствовать к нему такое… Волк облизнулся: — Я начну менять повязки отсюда. Странные на вид и мягкие на ощупь ладони-лапы бродят по берцовым костям, снимают ткань и промакивают влагу, протирают принесённым с собой антисептиком и замирают, когда я шиплю и постанываю от особенно неудачных движений. По комнате плывёт сладковатый запах его смущения, и мои щёки вспыхивают от этого буйным золотом. Трудно справиться с собой, сложно выбросить чужие чувства и не отразить их, словно зеркало. А волк смотрит, смотрит внимательно и пристально в моё лицо, на мой румянец, на губы и вдруг ниже — на грудь, ровные ряды клыков оголяет не то в улыбке, не то в оскале. И принимается снимать бинты уже оттуда, моток за мотком, оборот за оборотом, наклоняясь каждый раз ниже и ниже, щекоча короткими усиками и горячими выдохами из пасти. И чувствами, от которых вдруг горячо и… страшно. Это совсем не желание угодить своему властителю и будущему другу кипит сейчас в его груди, не обожание, а густая похоть вдруг заслоняет жёлтые, затуманенные глаза. «Боже, только держи себя в руках, парень, я тебя прошу. Я не расскажу никому о твоём странном желании, я буду молчать, не накажу и сделаю вид, что и вовсе его не заметил, только прошу тебя не…» Он взрыкивает тихо и даже угрожающе, топорщит шерсть на загривке. Казавшиеся такими мягкими лапы впиваются когтями в плечевые кости, фиксируя, а по шее вдруг проходится длинный горячий и немного шершавый язык: — Я так рад, о мой принц, что ты благодарен, я так рад, что выбрал именно меня, что хочешь выйти за рамки и пообщаться ближе. Дрим, о-ох, я так счастлив, я так люблю тебя. Подари же мне немного счастья, дай мне его, дай мне себя! — горячий шепот, от которого магия стынет в жилах. О боги, что же с ним происходит? Что он надумал себе? За что принял мою благосклонность? — Х-хэй, тихонько, приятель, я совсем не этого от тебя х-хот…ах-х… — слова срываются в всхлип от того, что его пасть смыкается на моей шее, влажный язык ползёт куда-то внутрь, между костей, по позвонкам и симфизам, и вниз. Я давлюсь его вскипевшей агрессивной животной страстью, от отвращения мутит, от запаха распаренной шерсти подкатывает сладкий ком к горлу. — Н-нет, нет, п-пе… хах… р-стань! Перестань! Слышишь меня? Ты слышишь?! — задыхаюсь в своих криках и его чувствах, рёбра пекут чёртом от моих усилий, от моих попыток оттолкнуть от себя тяжёлую лохматую тушу. В руках слишком мало сил, грудь ноет и пульсирует жаром, а кости ниже колен скручивает спазмом — он придавил сверху, обездвиживая и накрыв собой полностью. Слишком тяжёлый. — Ох, не надо, Дрим, не надо бояться. Я может спешу немного, но это ничего. Не отталкивай меня, не-ет. Не переживай так сильно, не пугайся клыков и когтей, я смогу быть нежным. Я сделаю всё как надо, тебе будет приятно, я постараюсь как следует. Всё для тебя, мой принц, всё только для тебя. Ты — моя страсть, ты — моё желание, моя любовь… — горячие выдохи на покрытых каплями холодного пота костях. — Нет! Наглые руки, что бродят по рёбрам, извивающийся кончик языка под ключицей, давяшяя похоть: — Я так хочу тебя, моё счастье, больше всего на свете! Так хочу! Тебе будет хорошо, не сопротивляйся, глупый, ты так долго и старательно дарил мне радость, я сейчас тоже подарю тебе немного удовольствия, ты же любишь удовольствие? Удовольствие же позитивное чувство, тебе понравится, понравится точно, ты ведь подпустил меня так близко, ты позволил. Его голос дорожит, он похож на сумасшедший шёпот, на мантру какого-то безумца, как и дрожат его руки, царапают когтями подвздошные, к которым уже успели добраться. Он тянет вниз, сграбастывая ткань шорт в комок, оставляет красные борозды на белых костях: — О да, сейчас я принесу тебе немного удовольствия, немного наслаждения и сладкого желания в благодарность, прямо сейчас. Поцелуй же меня, мой принц, поцелуй. — Нет! Нет, слезь с меня! — слёзы катятся с глазниц, размазываемые серой шерстью, кулаки бьют в крепкие плечи. Да почему же он не слышит?! Почему не слушает? Словно оглох, словно заслеплён, словно из ума выжил в своей маниакальной одержимости. — Пусти меня, пусти-и! Я не хочу, я… ха-ах… н-нет! — я чувствую как в малый таз толкаются пальцы, как скользит твёрдое что-то по лобковой кости. Длинное, горячее и округлое. Боже мой… «Нет!» Зажмуриваюсь и стискиваю зубы, «Только не это! Гадость! Гадость! Убери это от меня! Убери от меня свой член, ублюдок! Ты не получишь моей магии, нет! Ты не получишь меня!» — Тебе понравится, глупый, ты зря сопротивляешься, расслабься, только попробуй. Впервые всем немного страшно, это нормально, впусти. Ты же сам хотел, сам предложил, так чего идти на попятную? Ну дай же мне немного своей магии, дай! Где она? Куда же мне толкаться? Как дарить тебе наслаждение? — рычит он, давит широкой килеобразной грудью в солнечное сплетение, трётся руками о седалищные кости. — Ну будет же сладко, мф-х-х, приятно нам обоим, совсем же так, как ты любишь! — гладкая и немного скользкая головка уже трётся внутри, по внутренностям малого таза, по вогнутой поверхности лобковой кости. — Ну же, Др-рим-м! — хрипит, до упора вжимаясь и пытаясь прижать себя плотнее к голым костям. — Уйди! Н-нг, пож-жалуйста-а, нет! Отпусти! Пусти меня! Пусти! Пусти-и!!! — крики и рыдания уже ни за что на свете не перепутать со стонами удовольствия. Да что не так с ним, что не так в этом замке? Да что не так с прислугой? Где они, когда так нужны? Почему никто не услышал до сих пор моих надсадных криков и просьб о помощи? Да были бы у меня целы хотя бы ноги! Как же справиться, как оттолкнуть, как вытолкать с себя, отогнать. — Нха-а-ах! Нет, не-е-ет, убери свои руки! Только не туда, только не к душе! — он додумался, видимо, как можно спровоцировать магию показаться, потянулся в подреберье, острыми когтями пытаясь поймать трепещущее со страха сердечко. — Не-е-ет!!! Грохот открытых и ударившихся о стену дверей оглушил, заставил всхлипнуть и зажмуриться боязно, а его вздрогнуть и слететь моментально с кровати. Я задрожал крупной дрожью, чувствуя наконец холод воздуха вместо его горячего тела и ладоней на моих костях, с тихим, почти беззвучным плачем подтянул колени к подбородку, переворачиваясь на бок и обнимая кровящие берцовые кости руками. — Это не то, о чём вы подумали! Это… он, он сам мне сказал, что хочет отблагодарить меня, сам! Сам попросил! Сам одарил благосклонностью и желанием! Эй! Руки! Уберите от меня руки! Я не нападал на него! Нет, нет, куда вы меня тащите? Почему? Порыкивающий голос удалялся всё дальше, затихая и превращаясь в неразборчивые далёкие крики, и я сжал свой череп ладонями: — Уйдите… — прошептал, игнорируя гул голосов по всей видимости стражников, улавливая лишь отдельные «наказать», «темница», «казнь», «покушение», и пытаясь прикрыть свои голые тазовые кости — бриджи оказались разорваны, а одеяло было слишком далеко от моих рук. — Уйдите от меня все! Уйдите прочь! Оставьте меня одного! Я прошу! Прошу… хоть не на много… — тону во всхлипах и слезах, и в своём отвращении к себе. Слабый, какой же слабый и глупый. Противно смотреть, противно чувствовать. Руки дрожат, обнимая повреждённые белые кости. Я вспоминаю себя, свою жизнь, своё прошлое, свои поступки. Я всегда был слабым, слабым и жалким, слишком мягким для того чтобы постоять за себя, слишком нежным для мира: того мира и, судя по всему, для этого тоже. Видимо, я могу быть сильным только защищая тебя, мой брат. Но… Почему же ты не пришёл? Почему не услышал моих криков, Найт? Ты не дома? Надо вставать, подниматься на ноги и собирать себя в относительную кучу, искать. Искать тебя! Чёрт с ней с психологической травмой, чёрт с ним с этим насилием, оно ведь по сути своей и не состоялось до конца… успокаиваю себя, унимая дрожь в до сих пор холодных словно лёд пальцах. Надо узнать где брат, и всё ли с ним в порядке тоже надо узнать. «Соберись, Дрим, не будь тряпкой, соберись. И делай уже что-нибудь, а вдруг ты ему… нужен?»