Цзинвэй пытается наполнить море

Когда ранее непобедимый вражеский генерал не только побеждён, но ещё и взят в плен, он вряд ли может рассчитывать на хорошее обращение. Смерть, скорее всего, публичная и ужасная, пытки или долгое, мучительное заключение — всё это в порядке вещёй. Хуа Чэн сплёвывает кровь и опасный оскал появляется на его красивом лице. Он мог выдержать пытки и не боялся смерти, но правила ведения войны, казалось, не распространялись на такую гнилую, извращённую и коррумпированную страну, как Королевство Сяньлэ. После смерти бывшего короля, где-то десять лет тому назад, страна управлялась регентом, ожидая совершеннолетия наследного принца. Юнань вела войну с Сяньлэ уже третий год подряд и Хуа Чэн был более чем знаком с ключевыми фигурами королевского двора Сяньлэ, будь они все прокляты. Регент был поистине ужасающим человеком: могучим культиватором, жестоким и заинтересованным только одним — властью. Под его управлением за последнее десятилетие Сяньлэ перессорилось со всеми своими соседями и почти без перерыва участвовало в войнах. Нагрузка на ресурсы королевства была огромной, но Цзюнь У, похоже, не успокоится, пока вся территория Центральных равнин не будет у его ног. В самом начале Юнань не выглядело чем-то больше незначительного препятствия на пути обычно непобедимой армии Сяньлэ. Юнань, так или иначе, прежде был частью территории Сяньлэ. ещё до начала войны Цзюнь У уже считал его своей собственностью. Однако неожиданно Юнань не только сумел устоять, но и превратил сопротивление в полномасштабное нападение и начал оказывать давление на Сяньлэ, которое в несколько раз больше, по всем фронтам. Это, прежде всего, было заслугой их самого способного генерала — Хуа Чэна, названного Кровавым дождём из-за его крайней кровожадности и жестокости в бою. Ему не только удалось успешно оборонять границы Юнаня, но и получить территории. Система правления, которую он установил, была настолько эффективнее, чем в Сяньлэ, что, пережив первый испуг, граждане, в недавно захваченных районах, стали вывешивать на окнах кроваво-красные знамёна, приветствуя его. Неудивительно, что враг глубоко ненавидел этого человека. Долгое время Хуа Чэн оставался совершенно неприкосновенным и вне досягаемости войск Сяньлэ. До тех пор, пока месяц назад он не попал в засаду и был не просто побеждён, но и взят в плен.

— — –

Хуа Чэн не был слабаком. Его мать умерла, когда ему только исполнилось четыре года. Отец обращался с ним настолько жестоко, что уже в десять ему пришлось вступить в армию. Отец, он знал наверняка, ожидал, что он там и умрет. И всё же, этого не произошло. В тринадцать ему поручили командование батальона. В семнадцать — повысили до генерала, и в последующие годы он не потерпел ни одного поражения. Он одержал победу над северными варварами, защищая границу Юнаня, подавил ряд восстаний в нескольких провинциях и в течение последних трёх лет был постоянным бельмом на глазу для армии Сяньлэ. Его ранили множество раз, так что он мог стоически переносить любую боль. Поэтому, когда его избили до полусмерти и переломали ноги, он не повел и бровью. Когда регент собственной персоной приходил подтвердить, что меридианы Хуа Чэна разрушены, что фактически превратило его из бога войны в бесполезную кучу плоти, он не издал ни звука. Он ожидал последующей смерти и со смехом отправился бы в преисподнюю, но у регента на него были другие планы. По его указу, в качестве акта окончательного унижения, печально известного Кровавого Генерала должна постичь участь пленной женщины. Он должен стать наложницей наследного принца Сяньлэ.

— — –

Истекающий кровью, скованный и испытывающий нечеловеческую боль, Хуа Чэн сопротивлялся и рычал, услышав новость, сообщённую самодовольным дворцовым евнухом. Быть не более, чем грелкой для постели коррумпированной королевской семьи Сяньлэ — трудно себе представить что-то более унизительное. Только в королевстве, настолько преисполненном энергией инь, как Сяньлэ, могло случиться что-то подобное! Молитвы его врагов были услышаны. Всего на несколько секунд, но хвалёное самообладание молодого генерала его подвело. Позже, оставшись ещё раз наедине с собой в камере, он начал размышлять. Унизительно или нет — он это переживёт. Династии Сяньлэ пора положить конец, и Хуа Чэн клянётся, что это будет сделано его руками. Когда решение принято, анализировать ситуацию проще. О самом наследном принце Хуа Чэн мало что знал. Его Высочество уже давно достиг того возраста, чтобы быть способным держать меч, но, несмотря на почти постоянные войны, которые развязывала его страна, никогда не появлялся на поле боя. Шпионы Юнаня при дворе Сяньлэ сообщили, что принц был мягким и избалованным, поскольку, даже несмотря на неоднократные просьбы регента, он отказывался исполнить свой долг, сражаясь за свою страну. Говорили, что он часто отсутствовал на важных встречах, поскольку, очевидно, его мало заботили государственные дела. Дошло до того, что он перед всем судом открыто заявил, что является обрезанным рукавом. Было понятно, что такой человек, который заботится только о себе, ни на что не годен. Более того, принца считали столь же жестоким, сколь и извращённым. С тех пор как он был ребёнком, в его дворце ходили слухи о пытках и мучительных смертях. После того, как он раскрыл свою сущность обрезанного рукава, многочисленные слуги-мужчины, работавшие в его резиденции, были вынесены по частям. Очевидно, принц был тем самым сексуальным извращенцем, который не имел ни капли морали и относился к людям как к игрушкам, которые можно ломать, когда заблагорассудится. С таким человеком в качестве наследника престола, Сяньлэ было обречено. Он должен быть тем, кто положит конец этому прогнившему королевству, и ради этого ему нужно жить. Если над ним будут смеяться, пусть будет так. Если его бросят в логово извращенца, так тому и быть. Он выживет и дождётся заветного часа, когда сможет исцелить ноги и сбежать. Тогда Сяньлэ утонет в крови, и он собственноручно перережет горло принцу.

— — –

День церемонии наступил. Слуги небрежно привели его в порядок, запах тюрьмы и свежей крови ещё не выветрился, когда его облачили в плохо сидящее свадебное платье, явно скроенное для женщины. Хуа Чэн стиснул зубы и, терпя боль и унижение, не издал ни звука. Он не доставит им этого удовольствия. Когда его сажают в инвалидную коляску и выкатывают во двор, ему приходится изо всех сил сдерживать ухмылку. Он стал инвалидом, едва может передвигаться самостоятельно, но все же требуется, чтобы до свадебного зала его сопровождали три дюжины охранников? Кажется, армия Сяньлэ потерпела от него слишком много поражений, и теперь они боятся его даже в таком состоянии. Впервые за несколько дней Хуа Чэн чувствует себя лучше. Пока процессия двигается через королевскую столицу, он игнорирует толпу, пришедшую стать свидетелями его позора, и вместо этого думает о том, что тревожило его гораздо больше. В той злополучной битве, где его взяли в плен, стрела, ранившая его, попала ему в спину. Это была настоящая удача, что он вообще остался жив, однако, это значило, что его все же предали. Чем больше он думал о той битве, тем больше что-то казалось не так. Хуа Чэн хмурится, игнорируя толчки свадебного паланкина, которые только усугубляли его раны. Он привык к травмам, привык к боли. Это пройдет. И всё же… Кто это был? Король Юнаня — его дядя. У него не было собственных детей, и после смерти отца Хуа Чэна он усыновил старшего брата Хуа Чэна, делая его наследником. Его второй брат также получил титул. Хуа Чэн же был сыном не законной жены, а пленной рабыни, это опозорило бы короля, реши он дать ему титул. Это не волновало Хуа Чэна ни в коей степени. Он всегда ненавидел своих братьев и не хотел иметь с ними ничего общего. Он взял на себя командование армией вместо них — этого не было достаточно? Ну конечно. Его губы скривились в горькой ухмылке. Армия. Его отец, которого уже нет в живых, отправил его туда, надеясь избавиться от него навсегда. Никто не ожидал, что он станет лучшим генералом, который когда-либо был у Юнаня. Правда, никакого дворянского звания у него не было, но он нравился дяде, и его обожают в войсках. Он разделил жизнь и смерть с этими людьми — они верны ему. У него нет доказательств, но почти вне всякого сомнения, к его поимке приложил руку один из его братьев или сразу оба. А это значит, что возвращение домой может оказаться труднее и опаснее, чем он ожидал, даже если ему удастся сбежать. Хуа Чэн невесело улыбается. Похоже, ему придётся наведаться домой и избавиться от мусора, прежде чем он раз и навсегда разберётся с Сяньлэ. От предвкушения у него закипела кровь, но пока ему надо сдерживаться. Если он хочет добиться чего-либо, ему сначала придётся пережить это издевательство под видом брака.

— — –

Резиденция наследного принца празднично украшена красным шёлком и множеством фонарей в честь свадьбы Его Высочества. Хуа Чэн придает своему лицу невыразительности, превращая его в непроницаемую маску, которую он совершенствовал ещё под присмотром своего отца, но внутри он кривится от отвращения. К счастью — если это вообще можно так назвать — церемонию готовили для наложницы, так что всё будет гораздо проще, чем для жены. Паланкин остановился, и Хуа Чэна снова усадили в плохо сделанное инвалидное кресло. Его лицо закрыто вуалью. В данных обстоятельствах это насмешливый и унизительный жест, но он находит и положительные стороны. Скрываемый рукавами свадебного одеяния, он вертит в пальцах острый деревянный обломок. Он отломал его от дверного косяка паланкина — теперь у него было оружие. Наследный принц ожидает инвалида, сокрушённого пленника. Тем же лучше. Если он настолько глуп, думая, что может играться с тигром, которому вырвали когти, он заплатит за это своей кровью. Слуга толкает кресло-коляску через ряд комнат, которые Хуа Чэн плохо видит из-под вуали. Его зрение всегда было острым. Его культивации был нанесён урон, поток духовной энергии безнадёжно остановлен, но его ощущения остаются чуткими, как всегда. Используя их, он оценивает свое примерное местоположение, запоминая территорию. Если принц попытается заключить этот «брак» сегодня вечером, Хуа Чэн не может гарантировать, что не убьет его, как бы неразумно это ни было. В этом случае вопрос о его побеге станет несколько более актуальным. Хм. Наконец его вкатили в то, что, как он догадался, должно было быть свадебными покоями. В комнате не так много мебели, гигантская кровать занимает большую часть пространства. Хуа Чэн внутренне поморщился. По правде говоря, у него нет таких предубеждений в отношении обрезанных рукавов, как у жителей Сяньлэ. Сам Хуа Чэн никогда не заботился о половой принадлежности человека, с которым он собирался провести ночь. Пока все участвующие согласны — кого это волнует? Но такое жуткое пристрастие как использование секса для унижения и причинения боли — это поистине отвратительно. Он действительно скорее умрёт, чем позволит садистскому, гнилому отродью воспользоваться собой. Им придётся сломать Хуа Чэну не только ноги, чтобы уложить его рядом с кем-то таким, не говоря уже о том, чтобы быть под ним. Но если ему придётся умереть, он сделает все возможное, чтобы забрать принца с собой в преисподнюю.

— — –

Однако на данный момент ему не оставалось ничего, кроме как сидеть и ждать. Его вуаль поправили, и он не мог больше ничего увидеть из-под неё, но через приоткрытые двери свадебных покоев Хуа Чэн слышал собравшихся снаружи гостей. Некоторые придворные, вероятно, пришли сюда, чтобы насладиться развернувшимся зрелищем под видом свидетелей церемонии. Принц, может, и не более чем мусор, но он всё же был наследником престола, а это было его свадьбой, хоть и на наложнице. Хуа Чэн не вслушивается в насмешки и оскорбления, брошенные в его адрес, а вместо этого сосредотачивается на звуках, доносящихся из открытого окна комнаты. Большинство людей не смогли бы различить голоса на таком расстоянии, но его слух всегда был чувствительнее чем у большинства. Он отчётливо слышал разговор двух людей. — Ваше Высочество, пора, — говорит грубый, низкий голос. — Свадебный кортеж уже здесь. — Уже? Куда они торопятся? Они хотят, чтобы бракосочетание свершилось в благоприятном часу или что-то в этом роде? Этот второй голос был саркастичен, насмешлив и полон презрения. В нём присутствовала некая протяжность, от которой у Хуа Чэна шли мурашки. Как и ожидалось от избалованного, изнеженного дворянина. — Ваше Высочество, — настаивает первый, полностью игнорируя сказанное принцем, — я понимаю, что ты чувствуешь, но это указ регента. Ты не можешь пойти против него. — Ну, мы же не виноваты, что они пришли раньше срока, — во втором голосе слышна усмешка, — не устраивай истерик. Они могут подождать. Они сломали ему ноги, не так ли? Не похоже, что могучий генерал куда-то собирается. Челюсть Хуа Чэна сжимается. Однако неожиданно в разговор вступает третий участник, его голос тише, чем у двух других, но он мелодичный и чистый, как звон колокола… — А-Цзю, достаточно. Не стоит раздувать проблему из-за того, что они пришли на час раньше; нам просто нужно действовать быстро. — Ваше Высочество знает, как этот недостойный ненавидит, когда его торопят. — А-Цзю, я понимаю, что ты чувствуешь и не виню за это. Фэн Синь, пожалуйста, пойди и скажи им, что я скоро буду там. — Да, Ваше Высочество. Первый говорящий уходит, а двое других, кажется, выходят за пределы досягаемости чувствительного слуха Хуа Чэна. Он размышляет над услышанным разговором, но, кроме, видимо, некоторых неудобств из-за смещения графика, какой-либо другой информации он не извлёк. Кем бы ни был этот «А-Цзю», его голос звучал крайне неприятно. Он идеально накладывался на представляемый образ. Хуа Чэн ждал.

— — –

Наконец, за дверями зала толпа зашевелилась, многие приветствовали прибывшего принца. Шорох одежд — они кланяются. Слуги останавливаются у дверей. В комнату входят только двое мужчин, один из которых быстро подходит к Хуа Чэну, сидящему в кресле, и останавливается перед ним. Из-под ткани Хуа Чэн видит только подол красного свадебного одеяния. Принц, очевидно, серьёзно отнёсся к этому фарсу и оделся по случаю. Какое-то время ничего не происходит. Хуа Чэн сидит неподвижно, пальцы так крепко сжимают его «оружие», был высок риск, что он продырявит себе ладонь. Наступает удушающая тишина, напряжение нарастает. Голос раздается справа от принца, и Хуа Чэн узнает первого говорящего ранее: — Ваше Высочество, вуаль. — откашлялся Фэн Синь. В его голосе звучала неловкость. — Вы должны её снять. После этого напоминания силуэт принца напрягается, как будто мужчина только что проснулся ото сна. Хуа Чэн берёт себя в руки, придавая лицу бесстрастность, хоть и с усмешкой, кривившей его губы, трудно бороться. Элегантная рука, белая, как первый снег, появляется в его поле зрения, хватает шёлк и резко снимает алую ткань. Хуа Чэн поднимает глаза, чтобы посмотреть на своего нового мучителя, и замирает. Всё, на что он способен, это смотреть. Кажется, что на долгое время его разум пустеет, пока в нём не мелькает первая мысль, такая абсурдная. Глаза. На него смотрели самые совершенные глаза цвета персика, которые он когда-либо видел — огромные, нежные, теплые и сияющие с золотыми крапинками, обрамлённые густыми, мягко вьющимися ресницами — совершенно неотразимое зрелище. Постепенно вокруг этих глаз и остальная часть внешности принца попадает в восприятие Хуа Чэна. Принц выглядел не старше семнадцати, хоть это и не могло быть правдой. Его кожа гладкая, как нефрит, такая же бледная и безупречная. У него высокие скулы и изящные брови; густые, мягко блестящие пряди темно-каштановых волос падали на лицо и рассыпались по плечам и спине. Его розовые губы приоткрыты в немом удивлении, словно лепестки цветка, бессознательно заманивая хищников и отводя внимание от сильной, чёткой линии челюсти. Он был стройным и высоким, хотя, если бы Хуа Чэн мог стоять, он был бы выше на несколько цуней. По слухам, хитрый и злобный демон-лис, на самом деле выглядел как маленький хорёк, причём невероятно завораживающий, с широко распахнутыми глазами и Хуа Чэн чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Только годы дисциплины и контроля над собственным телом спасают его от восхищенного вздоха. К счастью для него, принц, казался не менее шокированным. Выражение его лица такое же, как у человека, который ещё недавно был в полной ярости, но неожиданно вышел из него из-за явного изумления или, возможно, замешательства. Вуаль незаметно выскользнула из его руки и упала на пол, красный шёлк мерцал в свете свечей, как лужа свежепролитой крови. Должно быть, заминка была достаточно долгой, чтобы собравшиеся у дверей придворные и слуги начали откашливаться. Наконец мужчина, стоящий рядом с принцем, тихо сказал: — Ваше Высочество, вино. Церемония бракосочетания наложницы на самом деле очень проста: снять вуаль и выпить вино. Только сейчас Хуа Чэну удалось отвести взгляд от принца, чтобы оценить человека, находящегося рядом с ним. Фэн Синь был выше и намного крупнее, по телосложению и осанке в нём можно было узнать воина. Хуа Чэн внутренне усмехнулся. Доверенный телохранитель принца, если он действительно им и являлся, не более чем придурок. Хуа Чэн знал этот типаж — они полагаются на свою физическую силу превыше всего, воплощение выражения «сила есть — ума не надо». В настоящее время этот мужчина держал поднос с двумя золотыми чашами. Принц вздрагивает от его голоса, и, словно выйдя из транса, смотрит на бокалы, тотчас же недовольно хмуря брови. Хуа Чэн был прав. Его Высочество, кажется, был чем-то рассержен. Не смотря на кого-либо, он берёт одну из чаш и выпивает её до дна, прежде чем поставить обратно на поднос. Со стороны дверей доносится поток шокированных вздохов и шёпота. Фэн Синя, паникуя, шепчет: — Ваше Высочество, это же было свадебное вино! Принц хмурится, игнорируя своего слугу, как будто он совершенно не подозревал, что перед тем, как выпить все, он должен был передать чашу своей новой наложнице. Хуа Чэн не принял бы её. Достаточным оскорблением было то, что ему приходилось сидеть здесь, наблюдая за этим фарсом. Заставить себя сделать вид, что он согласен на это, было выше его сил. Возможно, принц предвидел это, или он просто был слишком высокомерен. В любом случае, он проигнорировал слова Фэн Синя и повернулся обратно к публике. Веселье скользило в его голосе, когда он обращается к ним. — Господа, пожалуйста, передайте мою искреннюю благодарность моему дорогому наместнику за его щедрость. Официальная часть церемонии завершена, и этот принц просит об уединении, чтобы поближе познакомиться со своей новой супругой. Надеюсь, господа простят этого принца, — он неглубоко поклонился толпе, которая неохотно начала расходиться. Слуги задерживались, но после того, как принц несколько лаконично сказал, — оставьте нас, — они тоже начали удаляться. Телохранитель остался стоять последним из всех, и, кажется, был поражён, когда принц поднял на него свой взгляд, говоря: — Фэн Синь, ты тоже. — Ваше Высочество! — Фэн Синь мгновенно оказывается рядом с ним, нависая над принцем, что выглядело угрожающе и открыто неуважительно. Бросив на Хуа Чэна полный подозрения взгляд, он сказал громким, настойчивым шёпотом: —Ты хочешь, чтобы я оставил тебя наедине с ним?! Что, если он… сделает что-нибудь? Я знаю, что потоки его духовной энергии запечатаны, но… Принц поднимает голову и холодно смотрит на своего слугу: — Ты ожидаешь, что я проведу с ним ночь, пока ты здесь? Я уверен, что дворцовый совет будет рад такому развитию событий. Не могу сказать того же насчет госпожи Цзянь. Уши Фэн Синя приобрели оттенок свадебных одежд, и, бросив последний угрожающий взгляд в сторону Хуа Чэна, он наконец удалился. Принц подождал, пока тяжелые двери закроются, и затем резко развернулся и быстрым шагом подошёл к Хуа Чэну. Хуа Чэн отстранённо отмечает, что в чем-то слухи, похоже, ошиблись. Хуа Чэн служил в армии с десяти лет — он может оценить, даже с закрытыми глазами, чьи-то навыки и мастерство просто по тому, как они себя ведут. Принц, который, как говорят, слишком мягок и избалован для меча и поэтому его никогда не видели на поле боя, двигался как человек, который не только владеет боевыми искусствами, но и тренировался днями напролёт с раннего детства. Об этом говорят его костная структура и форма тела, само то, как он прорезает пространство своими изящными движениями. В сочетании с его нежными, несколько андрогинными чертами лица эффект сводил с ума. Темно-красный шёлк свадебного одеяния отбрасывал слегка зловещую тень на его лицо, к ней прибавилось выражение персиковых глаз, внезапно полных беспокойства. Попытка понять его хоть сколько-нибудь оставляет Хуа Чэна в немом смятении. Принц останавливается прямо перед ним и спрашивает нежным, но всё же требовательным голосом: — Генерал Хуа, вам очень больно?

— — –

Сперва Хуа Чэн подумал, что ослышался. Наверняка его новый мучитель не мог спросить о таком? Принц, однако, начал казаться ещё более обеспокоенным, его брови сошлись на переносице, молочно-белые зубы безжалостно впились в нижнюю губу. Хуа Чэн внезапно испытал абсурдное желание прижать свой палец к поврежденному месту и перенять боль. Он моргнул. Когда его успели накачать наркотиками? — Я могу учуять запах крови, исходящий от вас, — сказал принц извиняющимся тоном, в его голосе всё ещё улавливались нотки гнева, — и я знаю методы регента. В тюрьме вам не стали бы лечить травмы, не представляющие непосредственную угрозу жизни. Пожалуйста, позвольте мне взглянуть? Хуа Чэн смотрел на него, не мигая. Он очень хорошо знал, какой силой обладал его взгляд — одного только вида его красных глаз было достаточно, чтобы заставить большинство людей съёжиться на полу, не говоря уже о тех случаях, когда он использовал его намеренно. Принц вглядывался в него, но это не было той настороженностью, к которой привык генерал: обычно люди смотрели на него с опаской, задаваясь вопросом, а не последний ли это их день на белом свете. Но тут был другой случай, так смотрят на что-то драгоценное и хрупкое, ища ответ, как подступиться, не сломав. Прежде чем Хуа Чэн успел приблизиться к пониманию того, какую игру ведет принц и как на это вообще реагировать, Его Высочество становится на колени рядом с креслом-каталкой, осторожно поднимает полы свадебного платья Хуа Чэна, а затем с ещё большей осторожностью закатывает штаны, обнажая травмы. Хуа Чэн потерял дар речи. Принц оценивающе посмотрел на раны, прежде чем быстро поднять взгляд. — Хотя сейчас это всего лишь раны кожных покровов, лучше не откладывать лечение. Мне очень жаль, генерал Хуа, но сегодня вам придётся довольствоваться скудными навыками этого принца. Прежде чем Хуа Чэн успел осмыслить его слова, принц поднялся и исчез в двери в задней части комнаты, что предположительно вела в уборную. Через несколько мгновений он возвратился с небольшим тазом, тканью и бинтами. Он снова встал на колени, кладя свою ношу в пределах досягаемости, затем закатил рукава и приступил к очистке и перевязке икр Хуа Чэна, где находилась большая часть его видимых травм. В воде явно присутствовал травяной настой, её запах был скорее лечебный. У принца, как отмечает Хуа Чэн между вопросами о сюрреалистической природе всего происходящего, были натренированные руки, и он, похоже, был не из брезгливых. Он выполнял свою работу тщательно, но осторожно, его руки тверды, но нежны. Даже если бы меридианы Хуа Чэна не были повреждены, и он был бы более чувствительным к отголоскам боли, он совершенно уверен, что прикосновения остались бы всё такими же невесомыми и безболезненными. Что. Черт возьми. Здесь происходит? — Завтра, — рассеянно говорит Его Высочество, не отрывая глаз от работы, — после того, как мы проведем вместе ночь, у меня будет повод вызвать врача, чтобы вылечить вас, генерал Хуа. Я бы прямо сейчас же дал бы вам обезболивающее, но у меня такое чувство, — его губы исказила усмешка, — что генерал не примет ничего подобного из моих рук? Ну… он определённо не был идиотом. Хуа Чэн скорее охотно проглотит гвозди, чем примет лекарство от врага. Он только сильнее сжал губы и оставил сию королевскую особу без ответа. Принц замолкает на некоторое время, затем, прервав работу, снова поднимает взгляд, в мягком свете его завораживающие глаза блестели золотом. — Генерал Хуа, — он говорил тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, — я прекрасно понимаю, что никакие извинения не смогут компенсировать такое обращение, но я должен извиниться от имени своего народа за то, что это произошло. Хоть вы и враг Сяньлэ, я уже долгое время восхищаюсь вами издалека. Ваша храбрость в бою, справедливое обращение с мирным населением, дисциплина, которую вы поддерживаете в своих войсках… Даже со стороны ваших противников вы не заслуживаете ничего, кроме величайшего уважения. Мне жаль, что… — Его Высочество сглатывает. — Мне жаль, что так получилось. Хуа Чэн сжимает деревянную щепку в руке с такой силой, что она сдирает кожу. Принц был либо превосходным актёром, либо… С момента прибытия в особняк принца у Хуа Чэна сложилось впечатление, что, несмотря на то, что ему говорили его тюремщики и шпионы, наследный принц был не довольнее этим браком, чем он сам. Кажется, он действительно не пользовался благосклонностью регента, раз тот использовал Хуа Чэна как инструмент, чтобы унизить его. Что же это? Всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком близко к тому, что хотел бы услышать Хуа Чэн. Он не мог позволить себе такою роскошь как доверие. Он прищурился и, с каждой частичкой отвращения, которое он испытывал ко всей этой шараде, выплюнул: — Какая польза от твоих извинений? Дёшевы слова человека, который не принял участие ни в единой битве, ради защиты своего народа. Принц отшатнулся, как от пощёчины. На мгновение его глаза становятся большими и слегка влажными, как будто бы эти слова попали во что-то, затаённое глубоко в его сердце. Он поспешно опустил взгляд и, не говоря ни слова, возвратился к своей задаче. Его руки не дрожали, но казались менее ловкими, чем раньше. Хуа Чэну внезапно захотелось разразиться ругательствами. Заключенный здесь он, так почему же он ощущал себя злодеем? Как смеет этот человек заставлять его чувствовать себя подобным образом? Хуа Чэн ни разу не поднимал руку на детей и женщин, а этот человек не был ни тем, ни другим! Он — враг, и жестокая, садистская, распущенная сволочь, не заслужившая дышать с ним одним воздухом! Почему Хуа Чэн чувствует себя ужасно, когда упрекает его так, как он того заслуживает?! Этот человек, должно быть, действительно демон. Внезапно покорно выглядевший демон заканчивает перевязывать ноги Хуа Чэна и, не говоря ни слова, поднимается. Он берет ткань с тазом, в котором вода приобрела красновато-коричневый цвет, и снова идёт в уборную. Несколько минут спустя он возвращается, нерешительно глядя на генерала, словно взвешивая что-то для себя. Наконец он задает волнующий его вопрос: — Вы можете самостоятельно лечь на кровать или вам нужна помощь? Терпение Хуа Чэна лопается, и он усмехается, а в его голосе звучит плохо подавляемая ярость. Итак, всё-таки это была игра. — Его Высочеству придётся извинить меня, — язвительно протягивает он, наблюдая из-под ресниц. — Этот скромный заключенный неспособен прислуживать сегодня вечером в постели. Если Его Высочество хочет получить какое-либо удовольствие от этого тела, ему придётся поработать ради этого. Все краски сходят с лица принца, он даже машинально делает шаг назад. — Генерал Хуа, вы неправильно поняли! — вскрикивает он, выглядя донельзя встревоженным. — Я… кровать… с вашими ранами, я думал… Он замолкает, румянец разливается по его скулам, невольно придавая ему растерянный, невероятно привлекательный вид. Принц, кажется, не привык к тому, что не может ясно выражать свои мысли, и явно пытается восстановить потерянное самообладание. — Генерал Хуа, я всего лишь хотел, чтобы вам было комфортнее, учитывая ваши раны, — говорит принц, глядя прямо в горящие глаза Хуа Чэна. Его лицо все ещё красное, но голос тверд, — генерал, вы можете быть уверены, что я не заинтересован в таком роде отношений с вами. Регент внимательно следит за каждым нашим шагом, поэтому сегодня вечером нам обоим придётся остаться ночевать здесь. Но завтра вас переселят в ваш собственный двор, и я не посмею войти туда без приглашения, — он делает паузу, снова кусая губу, и опуская плечи, — генерал, я знаю, что мои слова для вас не имеют никакого веса, и это справедливо, но я даю слово, что никогда не буду пытаться принудить вас к чему-либо. Пока вы находитесь под моей опекой, с вами не будут плохо обращаться. Пожалуйста, просто… перетерпите эту ночь. Не дожидаясь ответа, который, как он, вероятно, чувствовал, не придёт, принц отворачивается и идёт в противоположную сторону комнаты к узкому дивану. Он очевидно не предназначался даже для отдыха, что уж говорить о сне — темное дерево было твердым, как сталь. Однако же, принц гасит свечи и молча ложится, прикрываясь лишь тонким декоративным одеялом, спиной к комнате. И… тишина.

— — –

Злился ли Хуа Чэн? Он злился — и ещё как, однако он не мог придумать куда направить свой гнев. Он хотел выместить его на принце, но принц сдался ещё до начала битвы, лишив Хуа Чэна чего-то, на чём можно было бы отыграться. Каков трус! И вообще, чего он хочет? Похоже, по крайней мере, что некоторые слухи относительно Его Высочества ложны. Его описывали испорченным и подлым, но не глупым. И вот он — уснул, повернувшись спиной к врагу! Он наивный идиот или настолько высокомерен, что считает Хуа Чэна безобидным?! Почему он так раздражающе непостижим? Или всё это часть какой-то хитрой манипуляции, призванной убаюкать бдительность жертвы и заставить повиноваться? Хуа Чэн задувает последнюю свечу и ждёт. Его острый слух вскоре уловил ритм дыхания принца, переходивший в медленный, спокойный, как у спящего человека. Дурак. Действительно, каков дурак. Хуа Чэн здесь не для того, чтобы разгадывать головоломки. Если кто-то настолько туп, что просит о смерти, он её заслуживает. Осторожно он приближает свою инвалидную коляску к окну, к дивану. Он мог позволить себе проезжать лишь по одному цуню за раз, чтобы не создавать шума. Инвалидная коляска была наспех изготовлена из тюремной повозки, и инвалидной её можно было назвать лишь на словах. Она была тяжёлая и неповоротливая, ещё один способ его унизить. Но мало-помалу он двигался. Ему потребовалось четверть шичэня, чтобы добраться до нужного места — рядом с принцем. Во сне злой интриган перевернулся на диване, который представлял собой не что иное, как орудие пыток, и теперь лежал на спине, свесив голову набок, его лицо освещено лунным светом, исходящим из окна. Его длинная бледная шея, где её не прикрывала шёлковая повязка, была частично обнажена и совершенно беззащитна. Хуа Чэн крепче сжимает в руке кусок дерева и… останавливается. Он не мог этого сделать. Возможно, этот человек действительно прогнил насквозь. Видят боги, это будет не первый и далеко не последний раз, когда чья-то невинная внешность оказывается обманкой. Но чем больше Хуа Чэн, сидя здесь, всматривается в спящее лицо принца, тем больше ему хочется взять его на руки и стать его щитом, чтобы обезопасить его от всех бед мира. Возможно, это чары. Наркотики. Какая-то иллюзия. И это что-то заставляет Хуа Чэна чувствовать то, чего он никогда раньше не испытывал, по… по отношению к этому человеку. Он хмурится. Он всегда гордился ясной головой там, где большинство людей поддались бы эмоциям. Если на чистоту, принц не представлял угрозы. Даже если он пытался разыграть Хуа Чэна, он, очевидно, достаточно глуп, чтобы поверить, что это работает. А если он говорил правду, тем лучше — он даже может ещё пригодиться. Действительно, его можно использовать в любом случае. Нет… нет необходимости убивать его. По крайней мере пока. Хуа Чэн вернулся так же медленно, как и приехал. С небольшими затруднениями, не обращая внимания на боль от раны на плече, он переместился на кровать, ложась на спину и закрывая глаза. В полудрёме он слышит тихий голос: — Спасибо, что передумали, генерал Хуа. Глаза Хуа Чэна широко распахнулись, но принц казался спящим. Из-за боли у него начались галлюцинации? Хуа Чэн ещё долго не мог заснуть.