Зрелые подарки для серьезных джентльменов

Козы привыкают к новому дому удивительно быстро — проходит всего несколько недель, и вот они уже доверчиво тыкаются Дилюку в ладони своими теплыми, мокрыми носами, выпрашивая угощения, вечно голодные, шумные и, как и писали в книгах — прыгучие. Перекрытия в стойлах кажутся им смешным препятствием: взрослые козы перемахивают через них, не напрягаясь, но высокий общий забор вокруг хлевов надежно останавливает их любознательное желание попробовать траву тут и там. Дилюк, общипанный, любовно обкусанный, обслюнявленный и даже кое-где пожеванный, старается хотя бы пару раз в неделю выводить стадо на ближайшее незасаженное поле на долгий выпас. Сперва один, а затем и с пастухом — они быстро находят общий язык, разговаривая на отвлеченные темы. Сегодня, в жаркий августовский вторник, как раз один из таких дней.  Поначалу, как и всегда, стремясь понять и прочувствовать новое увлечение со всех сторон, теперь Дилюк более спокойно воспринимает чужую помощь, выбрав для себя любимое занятие практически на каждый день в неделе: осмотр каждого животного по понедельникам, выгул с пастухом по вторникам, дойку в четверг, эксперименты с молоком по пятницам и субботам. Придерживаться данного расписания выходит не всегда: иногда виноградник, лаборатория, чайные или табачные кусты требуют к себе большего внимания, но он искренне наслаждается каждой возможностью заниматься тем, что приносит ему радость. Смирившись за долгие годы даже с бумажной работой, пропитавшись спокойным смирением вместе с чернилами, он научился отдыхать даже за этим занятием. В новом деле не все получается сразу — после долгой поездки весь молодняк повально отказывается пить молоко несколько дней из-за стресса, одна из коз оказывается беременной, а два козла постоянно дерутся, выясняя главенство, но все это по-прежнему не может сравниться с мучнистой росянкой на всем винограднике, которая чуть не лишила Мондштадт всего винного производства несколько лет назад, и каждую из подобных неприятностей Дилюк воспринимает со стойким принятием.  Волнуется, переживает, проводя вместе с Кейей длинные вечера за книгами и варкой новых зелий, но каждый день, каждую минуту, стоит только усталости навалиться на его натруженные плечи, он ловит взгляд морской бездны, целует мягкие, тонкие губы и успокаивается.  Все самое страшное уже случилось. Ничто на свете не может быть хуже. Они справились там, справятся и здесь. Иначе и быть не может. Знание греет, оборачиваясь вокруг сердца теплой вуалью, кольцо на пальце Кейи бликует золотом на свету, и Дилюк прячет довольную улыбку в чужой ладони. А потом открывает очередной справочник по животноводству или потрепанную тетрадь с рецептами, переданную гильдией молочников.  Сейчас, на исходе лета, все уже вошло в накатанную колею. Молодняк подрастает, перестав выпрашивать молоко и перейдя на поедание свежей травы, взрослые козы доверчиво заглядывают ему в глаза, везде следуя рядом, прилипнув по бокам, будто большие, изящные охотничьи собаки, а козлы, расселенные в два отдельных стойла, теперь могут только воинственно блеять друг на друга да чесать рога о деревянные перегородки.  Сам того не ожидав, Дилюк с удивлением понимает, что любит их громкие и такие разные голоса. Если поначалу многоголосое блеяние сливалось для него в один сплошной гул, слегка тревожный, потому что он никак не мог понять, отчего именно они шумят, по прошествии четырех месяцев он стал не только различать голоса, но и угадывать настроение по тональности.  Длинное, протяжное блеяние — призыв к чему-то, короткое веселое — общение друг с другом, особенно громкое и средней длины — недовольство. У козлов голоса самые низкие, басовитые, они любят топать копытами, словно заправские скакуны, и часто не ленятся пустить рога в ход. Козы — совершенно другие, ласковые, почти всегда тихие, с их длинными, белоснежными ушами и умными глазами. Их блеяние нежное, мягкое, каждый раз, когда он заходит в хлев, они как по команде встают на задние копытца, высовывая любопытные морды за пределы деревянных перекладин своих стойл и встречая его по-своему, в зависимости от характера.  Молодняк — шумное безобразие, каждому из козлят уже давно дано имя, и пусть все они белые и практически одинаковые, даже на расстоянии Дилюк может определить, кто снова бедокурит, пытаясь сжевать штанину пастуха, а кто носится по полю среди травы, жаждая растратить неуемную энергию.  Конечно, у него появились любимицы. Снежанна, единственная, кому дал имя Кейя — робкая молодая девочка с длинными белыми ресницами и светлыми, будто небо в полдень, глазами, её мама — такая же спокойная коза Ирис, дающая больше всех молока из всего стада, и, в противоположность им — шебутная Хриза, которая любит раздраконить половину стада своими выходками, а потом прятаться за ногами Дилюка от общей мести.  Они всегда сами подходят к нему во время выпаса, постоянно находясь где-то рядом, и Дилюк настолько привыкает к этому, что со временем начинает оборачиваться и инстинктивно искать их поблизости, находясь в других местах.  Где-то в июле ему даже мерещится белый бок среди виноградников — он тогда дернулся прямо с крыльца, не допив кофе и не переодев домашней обуви, измазался по колено в мокрой земле, обходя виноградник по кругу два раза, и успокоился только тогда, когда проверил своих подопечных в надежно запертом загоне. Кейя, к его чести, не подкалывает его на этот счет: сам пропустил несколько их обычных вечеров для свиданий, застряв в сыроварне до раннего утра, экспериментируя с плесенью, и скупил, кажется, все вилы в городе.  Новое занятие по-прежнему отнимает намного больше свободного времени, чем они оба планировали, но это не катастрофично. Жизнь, последние годы вошедшая в ленивый, размеренный ритм, вдруг вновь срывается с места и несется вперед, сбивая их с ног и утягивая следом, и Дилюк, готовый к подобным переменам, целует Кейю где-то за углом хлева, встретив в предрассветных сумерках, приносит горячий кофе в сыроварню, напоминая о времени, и со смехом помогает отряхнуть облепленные белой шерстью штаны, уделяя особое внимание чужой обтянутой тканью упругой заднице.   Зато теперь их привычные вечера за бокалами вина и сока сопровождаются еще и большой тарелкой с молодым, вкусным сыром, каждый кусок и ломтик которого особенно вкусен, потому что они сами сделали его. От начала и до самого конца.  Губы у Кейи после таких вечеров не только терпкие от вина, но еще и солоноватые от сыра, и Дилюк тратит бесконечные минуты и часы, целуя его, ловя довольные вдохи, выдохи, стремясь распробовать все оттенки вкусов и шепчет свои наблюдения прямо в нежно алеющее ухо, укрытое синими прядями.  *** Еще одна удивительная особенность коз — те тонко чувствуют перемены его настроения, не беспокоя в моменты глубокой задумчивости о чем-то важном, но стоит только Дилюку расслабиться и начать витать в облаках, прикрыв глаза, как они тут же оказываются рядом, подныривая под ногами, слюнявят расслабленные пальцы, тянут за подол сюртука, и Дилюк возвращается в реальность.  Сейчас как раз такой случай. Вокруг них — огромные, поросшие травой и цветами поля, плавно выгибающиеся пригорками и низинами, полоса леса зеленеет у горизонта, неба здесь столько, что не хватает взора, легких, чтобы надышаться жарким, сладким воздухом, солнце печет практически нестерпимо, и Дилюк, сморгнув с глаз натекший со лба пот, вытирает лицо о сгиб руки, а затем опускает голову, ловя внимательный взгляд светло-голубых глаз с горизонтальным зрачком. — Что такое, красавица? Хочешь в тенек? — Ирис осторожно прихватывает его за рукав и мягко тянет в сторону нескольких деревьев, достаточно старых, чтобы быть старше Дилюка, с раскидистыми кронами и спасительной прохладой в зеленой полутьме. Трава здесь растет густая, но более низкая, прошлогодняя листва приятно шуршит под ногами желто-серым ковром. Перед тем, как сделать привал, Дилюк высвистывает пастуха, который подходит спустя пару минут, неся в руках полное ведро ледяной воды из ближайшего ручья. Слов уже не нужно: пастух оставляет ведро, облокачивается на ствол ближайшего дерева, загорелый практически до черноты, довольный и как всегда тихий. С зажатой между белоснежных зубов травинкой, он слегка щурится от яркого солнечного света, мельком оглядывая белоснежное стадо, что разбрелось по всему полю, и, по-сумерски растягивая гласные, говорит низким басом:  — Я послежу, отдыхайте. Обратно только на закате. Дилюк довольно кивает, медленно и грузно присев прямо на землю, снимает пропитавшийся жаром плащ, подкладывая себе под спину, садится поудобнее и первым пьет из ведра, зачерпывая воду голыми ладонями. Запоздалая мысль снять перчатки проносится мимо, затушенная и ненужная больше, теперь его ладони не нагреваются пиро-эмоциями в самые неподходящие моменты, а шрамами и ожогами на ладонях здесь, в Мондштадте, никого давно не удивить.  — Давайте, девочки. Только по очереди, — напившись, он подзывает терпеливо дожидающихся разрешения коз, и те осторожно, грациозно наклоняют свои горбатые мордочки над ведром, следя за тем, чтобы не намочить уши. Словно три аристократки в белых бальных платьях на балу на аперитиве.  Зачесав челку мокрыми ладонями и пристроив одну на прохладном лбу, Дилюк перемещает сюртук дальше, осторожно ложась, вытягивает слегка уставшие от долгой ходьбы ноги и расслабляется, протяжно выдохнув. Спина тут же отзывается недовольным уколом боли, мышцы на боках настороженно поджимаются, деревенея, Дилюк делает долгий вдох, выдох, повторяет, снова и снова, и боль постепенно уходит.  Неудивительно, он на ногах с самого утра, вновь проснулся один, в пустой и холодной постели, заварил ромашкового чаю с молоком, прихватил еще теплый с вечера пирог из духовки и пошел выкуривать Кейю из сыроварни. Уговорить супруга на отдых удалось только спустя два часа и повторно заваренный чайник, тем более что молока вокруг было в достатке, добавляй не хочу, пирог разделили на двоих, Дилюк позавтракал, Кейя — поужинал, и его наконец сморило. Но Дилюк — не пальцем деланный: проводил того прямо до спальни, ястребиным взором следя, чтобы деятельный Кейя не свернул, не дай ветра, в кабинет или в погреба, искать Эльзара, уложил на мягкие простыни, поцеловал в лоб, задернул тяжелые шторы на окнах, возвращая в спальню полумрак, и только после этого по-настоящему начал свой день.  Прошелся по винограднику, проверил чайные кусты, табачные заросли, пообщался с работниками, проводил Аделинду до ворот, помогая забраться в карету до города, покурил вместе с пастухом за хлевом и уже вместе они отправились на долгий выпас.  До поля, которое в данный момент козы с радостным сочным хрустом избавляют от лишней травы, около полутора часов неспешным шагом. Далековато, но стоит того — чем ближе к развалинам Старого Города и Логову Ужаса Бури, тем чище земля. Дилюку важно знать, что его любимые животные кормятся травой с земель, не отравленных во время войны порчей. И пусть Тиммей выпустил уже две книги, в которых доказал, что отравление давно отступило, потеряв силу, и культуры, выращенные на обновленной земле, пригодны в пищу и безопасны, Дилюк хочет позволить себе быть упрямым в этом вопросе. В конце концов, виноградник и винокурню в те годы защищал сам Венти, а вот землям ближе к городу повезло намного меньше. Разлитую зловонную порчу потом пришлось выкапывать целыми пластами и увозить аж к самому Разлому, в Ли Юэ, чтобы схоронить глубоко в шахтах, подальше от людей, оберегая их от опасности заражения. Дилюк все еще с тяжелым сердцем вспоминает добротные повозки, которые пришлось оставить там же, и тяжеловозов, целый десяток; здоровые и мощные кони, которые после заболели один за другим и угасли буквально за пару недель.    В те годы он все еще носил перчатки — без необходимости, а скорее по привычке. Потом, со временем, все же сдался и снял, когда температура тела окончательно перестроилась без вечно кипятящего кровь глаза бога.  Когда это произошло? Он отчетливо помнит год, когда Кейя распрощался с повязкой — уже после свадьбы, ему было тридцать шесть, Дилюку — тридцать семь. Начав снимать повязку только дома, Кейя долгие месяцы внимательно следил за реакцией домашних на смену своего имиджа, потом, уже более спокойный, постепенно начал выходить в город, но на службе продолжал быть прежним.  Затем, видимо, устав щурить один глаз, снял и выкинул в один день все повязки, запретив сохранить даже парадную, расшитую серебрянной нитью, на память, и с того момента даже челку зачесывает иначе, свободнее, чтобы оба глаза могли хорошо видеть. Дилюк тогда пресекал любой шепот, любые вопросы от горожан, знакомых и молодого набора рыцарей, бесконечно целовал побелевший от времени шрам через все веко, но, слава ветрам, хотя бы извинялся только про себя. Пусть Кейя простил его — множество раз — за ту страшную ошибку и за все прочие, сожаление, как оказалось, не умеет тускнеть с годами.   Но он научился жить с этим, не заныривая слишком глубоко. А вот момента своего избавления от старых привычек не может вспомнить, даже в каком году это было, но это, наверное, и к лучшему. Больше не нужно закрываться.  — Нет, Хризантема. Я такой же несъедобный, как и два дня назад, — Дилюк фыркает, освобождая ворот рубашки из вечно голодного козьего рта, мягко гладит белый теплый покатый бок, прося лечь рядом. Хриза покорно слушается, опускаясь на траву и привалившись почти всем телом, придавливая. — Успокойся, молодец. Даже улегшись и по-кошачьи подогнув под себя длинные ноги, козочка продолжает озорничать: запрокинув голову, разметав свои длинные уши по сгибу руки и груди Дилюка, громко задорно блеет, смотрит хитрым взглядом, отворачивается, не поднимая головы, сползает ближе к траве, чтобы отщипнуть совсем немного, а спустя пару секунд поворачивает морду вновь — все такая же баловница, словно самый настоящий ребенок.  — Хулиганка, — мягко улыбнувшись, Дилюк гладит ее по голове, аккуратнее укладывает уши, охает, когда с двух сторон его придавливают боками оставшиеся белые красавицы, довольно закрывает глаза и лениво размышляет о том, чем заняться вечером, после возвращения домой. На подой его точно не хватит, тем более что руки будут дрожать от усталости, а он все еще местами осторожничает, боясь сжать вымя при дойке слишком сильно.  Сердце, как и всегда, зовет к Кейе, даже сейчас, но тот вряд ли встанет до сумерек, а значит, можно рассчитывать только на несколько часов вместе за книгой, или, к примеру, очередным ужино-завтраком. Тоже хорошо.  Лето догорает, и помимо привычной поры сбора урожая спустя всего пару дней их ждет личный, один на двоих, особенный праздник — дата их свадьбы. На этот раз она стальная — Дилюк долго хмурился, читая умные книги с названием разных вех свадебных лет, десятилетний юбилей был в прошлом году, оловянный, а в этом году хотя бы проще определиться с подарком.  Ухнув с головой в новое производство, он совсем позабыл о времени. Лето пролетает в один миг, оставшись на коже мягким загаром, со дня на день настанет пора собирать фрукты и виноград, затем — время отжима и заготовок вина, табак отдаст последние свежие листья перед осенней горечью, стоит проверить чайные кусты и поменять производство вкусов сезонного лимонада, пересмотреть меню в баре, а ведь еще только вчера, казалось, они с размахом отмечали Луди Гарпастум. Согретый со всех сторон теплыми упругими боками дремлющих коз, Дилюк сам не замечает, как проваливается в мягкую, приятную дрему. Под веками светло от яркого солнечного света, зеленая тень под кроной то и дело сверкает даже во сне, ему хорошо, тепло и спокойно. Сладкое мирное время.  Он спит несколько часов, пропустив порывы свежего, по-осеннему прохладного ветра, важные кучевые облака, медлительно ползущие по небу, то и дело закрывающие солнце на пару мгновений, и просыпается от того, что одна из коз начинает возиться, коротко проблеяв. Нехотя раскрыв глаза, Дилюк первые несколько секунд пытается понять, где он и почему так сложно сделать новый вдох, а потом приподнимает голову и находит тяжелую морду Ирис на своей груди. Козочка продолжает доверчиво спать, привалившись к его боку и вытянув ноги, а вот вечно непоседливая Хриза внимательно смотрит куда-то в сторону.  Осторожно приподняв руку и закинув ее за голову, чтобы было удобнее смотреть, Дилюк приглядывается сквозь туман полусна и видит родную фигуру, приближающуюся со стороны дороги. Улыбка сама прыгает на губы, он было пытается подняться, чтобы пойти навстречу, но это оказывается не такой уж и простой задачей в окружении трех откормленных, сонных коз.  Приходится подождать несколько минут, пока Кейя не зайдет к нему в тень, весело фыркнув вместо приветствия, и разделить улыбку на двоих.  — Нашел тебя, как самый богатый сундук. И собираюсь коварно забрать себе, — Кейя наклоняется над ведром, проверяя воду на просвет, печально вздыхает, поняв, что та в разводах после коз, и ограничивается тем, что смачивает ладони и протирает горячее лицо, шею и кожу в глубоком вырезе рубашки. Дилюк, как и десять, и двадцать лет назад, следит за каждым его жестом, превратившись в каплю воды, одну из многих, что целует спелую кожу, лениво скользя по шее к разлету ключиц, и коварно скатывается еще ниже, по мышцам груди, рельефному прессу и поджарому животу все ниже.  — Я притаился и жду тебя на помощь, — голос со сна хрипит, но Дилюк не откашливается: лучше не двигаться лишний раз, если он не хочет белого беспокойного вихря сразу из трех коз, что определенно будут рады видеть Кейю и не отпустят его от себя так просто. Ирис, как самая старшая, пока что реагирует спокойно, продолжая лежать на месте, но стоит младшим озорницам подскочить на ноги, и она присоединится к общему безумию. Не стоит будить лихо, пока оно тихо. — Что такое? — Кейя легко присаживается поблизости, наклоняясь и заглядывая в глаза. Дилюк любуется его чистым, довольным лицом, тонкими мягкими губами, острой линией челюсти, тем, как высветляют разноцветные глаза редкие лучи солнца, проникающие сквозь крону дерева. Кейя, как и всегда, похож на закатник в сахарном сиропе — притягательный и вкусный. По очереди указав взглядом на свои белые длинноухие проблемы, Дилюк честно признается: — Бессовестно придавили, как видишь. Спасай.  Кейя, подлец, спасать его не спешит. Вместо этого он подныривает под свободную руку Дилюка, сдвинувшись, устраивает на ней свою тяжелую умную голову и расслабляется, окончательно придавив Дилюка к земной тверди. Смирившись с поражением, Дилюк, изловчившись, зарывается носом в горячие, нагретые солнцем темно-синие волосы и довольно прикрывает глаза. Пролежать бы вот так, вместе, да до самой ночи.  — Мечтаю лечь с тобой и доспать пару часов, — словно прочитав его мысли, шепчет Кейя, и Дилюк согласно мычит, всерьез раздумывая над этой идеей. Определенных планов нет, пастух присмотрит за стадом, дождем не пахнет. Последние пару недель они так редко видели друг друга больше, чем на пару часов, засыпая и просыпаясь по очереди, что Дилюк начинает скучать по собственному мужу, с которым живет под одной крышей.  Он уже почти ловит за хвост ушедшую было сонливость, как Кейя со вздохом снова садится, мягко и ласково начиная поглаживать по боку спящую Снежанну.  В ответ на недовольный взгляд Дилюка Кейя расплывается в смешливой улыбке и принимает важный вид: — Сыр готов. Пойдем пробовать. К тому же, мой режим сна совершенно отвратителен последние недели, надо выправлять. Терпеливо пропустив мимо ушей совершенно нереалистичные обещания исправить график сна, Дилюк цепляется за первые предложения, подняв голову и отогнав от себя остатки ленивой неги.   — Совсем готов? Видят ветра, когда весной Кейя ходил между новыми, блестящими металлом машинами по обработке молока в производственном цеху, Дилюк искренне полагал, что сам Кейя больше заинтересуется козами, а он возьмет на себя работу здесь, в этом помещении. Так было с зельями — Кейя придумывал и экспериментировал, но быстро остывал и забрасывал проекты при неудачах, продолжая исправно варить только нужные в хозяйстве эликсиры, противопростудные настои и лечебную горячительную мазь для своих коленей и спины Дилюка. Это было ожидаемо: Кейя был идеей, яркой вспышкой, зарождением реакций, И Дилюку приносило истинное удовольствие развивать дальше его мысли. Но в этот раз все вышло иначе — Дилюк прикипел к козам, вникая в общий процесс намного медленнее, желая прочувствовать, познать и научиться каждому этапу вначале в хлеву, а уже потом на производстве. Для него это выглядит логично — зная многие виноградные кусты еще маленькими тонкими саженцами, он лично наблюдает и ухаживает за виноградником с самих посадок, зная процесс от и до, терпеливо ухаживая и ожидая урожая, чтобы уже потом кропотливо превратить его в вина, изюм, настойки, ликер, сок и концентрат.  Кейя же, в своей категоричной манере, сразу и навсегда выбирает любить молоко больше коз. И проводит без малого все лето с борьбе с рецептурами, слишком быстрым свертыванием и горьким осадком.   — Да, пять сортов. Три дозрело, два молодых. Еще я доработал ряженку и творог, — Кейя по очереди гладит каждую козочку, не желая будить через испуг, и когда они уже втроем поднимаются на ноги и подходят к нему, чтобы обнюхать и облизать его лицо, позволяет это буквально на пару секунд, чтобы затем хлопнуть себя ладонями по коленкам и бодро встать, нависая над Дилюком. — Мой герой, — искренне хвалит его Дилюк, принимая протянутую руку и поднимаясь на ноги следом. Долго оглядывается, проверяя, не оставил ли что-то здесь, вдали от дома, чтобы потом не возвращаться зазря, надевает обратно легкий летний камзол — скорее дань очередной привычке, чем реальная необходимость, и свистит пастуху, жестами показывая забрать любопытных коз. С них станется провожать их всю дорогу до винокурни, плетясь следом и останавливаясь у каждого вкусного куста с поспевшими ягодами. — Пойдем, сырный экспериментатор, — теперь уже сам Дилюк зовет Кейю, который сегодня решил почесать каждый белый мягкий бок на своем пути. Тот разгибается, нетерпеливый и полный энергии, улыбается шалой, довольной улыбкой и догоняет Дилюка уже на дороге, сперва демонстративно обогнав его на пару метров, а потом, наконец успокоившись, шагает уже вровень. По пути он жалуется на то, что молоком пропахли даже волосы, а вместо голубой плесени на сыре упрямо растет белая. Дилюк, понимающий разницу, но не видящий особенно сильных проблем в цвете плесени — сыр в любом случае получался невероятно вкусным — внимательно слушает и делится своими мыслями в ответ. Идти рядом с Кейей, рука об руку, подстраивая свой широкий решительный шаг под его медленный, ставший более осторожным темп — занятие, которое делает Дилюка по-настоящему счастливым. Полтора часа до дома превращаются в несколько длинных разговоров, один шуточный спор, руку на тонкой талии, теплые ладони, вновь оглаживающие бока, сорванный с дерева спелый закатник, который они едят один на двоих, Дилюк не успевает и оглянуться, как уже открывает перед Кейей старую скрипучую калитку у дальнего входа в сад. Когда они вместе, весь остальной мир исчезает, становясь чем-то неважным, блеклым миражом на фоне, и спустя годы Дилюк уже перестает удивляться этому. Это всегда так, когда любишь. Просто, и в то же время удивительно, каждый раз, день за днем. ***  В молочный цех Дилюк заходит, уже привычно разводя руками: над входом висит плотное полотно, защищая помещение от мух, которые целым скопом обитают рядом с хлевами. Кейя заходит следом, включая свет, знающе оглядывает мерно гудящие машины, плотно закрытую дверь на склад для созревания сыра и садится за свой рабочий стол, который Дилюк заказал ему из города еще в июле. Тот завален множеством бумаг, таблиц, тут и там стоят емкости с молоком разной степени свежести, лежат кусочки сыра на тарелках, и все это напоминает лабораторию Альбедо в худшие дни, но хотя бы не вызывает чувства тревоги. Как и желания потом вернуться и засесть за документы самому — Дилюку понадобились годы, чтобы успокоить в себе бумажного трудоголика, теперь некоторые поставщики ждут от него ответ неделями, а он сам искренне наслаждается тем, что не чувствует зудящее ощущение срочной надобности в ладонях.  — Удивляй меня, — он присаживается на один из удобных стульев, тоже в свое время принесенных из дома и забавно отличающихся своей старинной вычурностью на фоне блестящего современного металла, закидывает ногу на ногу и блаженно выдыхает, облокотившись о мягкую спинку. В животе глухо урчит, но о плотном ужине Дилюк не думает — сейчас все равно будет пробовать сыр и молочные продукты, перед сном достаточно. Благодаря постоянной ходьбе на выгулах, ему удалось ушить штаны уже на размер, до прежних габаритов еще далеко, но начало  положено.  Кейя уходит в маленький ледник, притаившийся за машинами, возвращается с первым подносом, накрытым легкой белой тряпичной тканью, ставит его на стол и жестом фокусника отбрасывает её в сторону, демонстрируя несколько кувшинов и плотно закрытых плошек с творогом. Дилюк глубоко вдыхает, довольно кивнув — пахнет свежестью, сливками и сахаром, во рту тут же скапливается слюна. — Смотри не потеряй свои косматые брови в волосах, я превзошел и сам себя, и нудного мастера, и всех слепых книжных червей, что писали рецептуры. Всем бы по пенсне в зад и чистить хлева. Начертили таблиц и сидят довольные. Спорю на головку пармезана, они никогда не пробовали на практике и половину того, о чем пишут в книгах, — Кейя ворчит, будто старик Вагнер, раскочегарившись, осмелевший с годами, разрешивший наконец себе быть искренним и высказывать все то, что думает на самом деле.  Не сдержавшись, Дилюк привстает, перегибается через стол и коротко, подбадривающе целует его. Довольно крякнув в ответ, Кейя отвечает ему долгим теплым взглядом, а потом возвращает все свое внимание к подносу, начиная своеобразное маленькое шоу. Наловчившись в свое время на винных дегустациях, он может сделать интересным рассказ даже о разновидностях столовых вилок для полной сервировки. Но в этот раз Дилюк покорен уже заранее.  — Вначале по ряженке. Угадаешь, что я придумал? — Кейя ставит перед Дилюком небольшой кувшин, передает ложку, но со своей порцией не церемонится — отпивает сразу так, из горла, крупно сглатывая несколько раз, и довольно облизывается после. Дилюк все же старается держать себя в руках, поэтому пробует ряженку ложкой, но зачерпывает с горкой.  — Как сделать ее не такой тягучей. С расслаиванием мы уже разобрались.  У каждого продукта и блюда всегда существуют свои тонкости в приготовлении. Молочное производство оказалось одними из самых капризных, обогнав даже вино — столько неудач в начале Дилюк не может припомнить больше нигде.  Ряженка, которую они начали делать практически самой первой, сопротивлялась дольше всех. Выпадала в осадок, не превращалась в готовый продукт, обращаясь топленым молоком вместо густой, кремовой субстанции, выходила то слишком светлой и кислой, то слишком темной и тягучей, слаймообразной, и все никак не хотела соответствовать привычному вкусному десерту для завтраков и поздних перекусов.  Все дело в том, что рецепты отлично работали с коровьим молоком. Козье молоко, тем более такое, как у них — особенное из-за породы коз — выдавало проблему за проблемой. Просидев над попытками с месяц, Кейя оставил эту идею практически на все лето, списался со знающими людьми, замучил мастера так, что тот отбыл в отпуск, сам съездил на пару дней в Фонтейн, посетив два маленьких производства, и вернулся к задаче с новыми силами и рвением. И вот, спустя почти четыре месяца с начала проб и ошибок, у Дилюка в кувшине лежит, гордо источая прекрасный сладковатый запах, идеальная ряженка.   — Да. Теперь вместо сметаны добавляем закваску, изменили время запекания, и все наконец получилось. С добавлением фруктов пока повременим, она начинает бродить активнее, но в остальном — полная победа. - Кейя довольно улыбается, допивая свою порцию целиком. Дилюк съедает половину кувшинчика, обращая внимание на вкус и текстуру, и делится мнением:  — Очень мягкая и сладковатая. Ты добавлял сахар? Он ел ряженку, особенно в детстве, но не в последнее время. Но вот такую — вкусную, кремовую, по цвету чем-то напоминающую кожу Кейи, отчего есть хочется еще больше, он готов включить в свой ежедневный рацион.  — Нет, представляешь? — Кейя, кажется, даже слегка светится от гордости, и Дилюк ловит его ладонь, целуя палец с кольцом. Огромные труды, множество попыток, и у Кейи наконец получилось. Так хорошо знать, что теперь и у самого Кейи появилось что-то осязаемое, что-то, что можно подержать в руках и увидеть на полках в магазинчике у Сары, есть по утрам, понимая, что все это — результат многодневного труда, нового опыта и приятных эмоций, полученных в процессе. Не одному же Дилюку раз в пять лет изобретать новый винный сорт, верно? Отставив кувшины в сторону, Кейя продолжает, подготовив новые ложки и выставив плошки с творогом. Но открывать их он пока что не спешит, лишь принимает заговорческий, лукавый вид, будто сидит не в молочном цеху, а за покерным столом.  — Помнишь, ты говорил про зернистый творог? Как галька на пляже, только белый, мягкий и без соленого привкуса, — Кейя хитро щурится, ловя каждую эмоцию Дилюка, который живо вскидывает брови, как и предсказывалось ранее, и придвигается к столу ближе.  — Получилось? — он даже кладет руки на стол, чтобы не потянуться к плошкам первым. Этот творог — его личная маленькая мечта, самый идеальный и вкусный из всех вариаций, и, как обычно это и бывало, один из самых капризных в создании. Кейя, большой хитрый врун, обещал приступить к рецепту только зимой, когда станет поспокойнее и наладится основное производство. Дилюк, как и всегда, ему поверил.  — Обижаешь. Воды натекает все еще пол стакана, но это я отработаю уже на окончательных пробах. В остальном все прекрасно, — Кейя снимает крышки, пододвигает плошку к Дилюку, и тот споро берет ложку в руку.  Творог — белое крошево льда на берегу океана, обкатанного в воде, без острых граней, что-то снежное, невозможное, удивительное в своей простоте. Тогда, много лет назад, он стоял полночи, придавленный черным, низким небом, мороз щипал щеки, и вот эти белые вкрапления в темной воде показались ему первой красивой вещью в чужой стране, куда он пришел только ради мести и убийств. Тьма целовала море и небо по очереди где-то у горизонта, Дилюк дышал, мерз, тосковал и сжирал себя заживо, откусывая от сердца кусок за куском, запрещая возвращаться. Там был дом. Там был Кейя.  Со своим новым Глазом Бога — почти такой же ледяной, как все вокруг, но нестерпимо более родной и пишущий письма. Росчерк инея на темном окне, обещание восхода во мраке ночи. Времена прошли, многое забылось, но тот миг, эта ассоциация, что-то хорошее и чистое, надежда на лучшее, перескочило на творог, который они вместе попробовали в одном из ресторанчиков в Сумеру на завтрак, и навсегда завоевало его сердце.  Кейя, заметив меланхоличную паузу, быстро разряжает обстановку деловитым тоном, но по глазам все равно все видно — понимает, помнит рассказы Дилюка о тех временах. Поэтому и старался ради него так сильно: — Можно подавать со сметаной и вареньем, не совсем хорошо подходит в пироги как начинка, но, как мне кажется, он и не для этого. — Слишком красивый и утонченный для такой обыденности, — подхватывает игру Дилюк, изображая из себя набившую уже абсолютно всем и каждому оскомину привычку оставшихся аристократов тянуть слоги в словах и закатывать глаза после каждой паузы в предложении.  Кейя, не выдержав, коротко, но громко смеется. — Да! — обойдя стол сбоку, он наклоняется над Дилюком, обхватив его лицо ладонями, нежно и долго целует, улыбаясь, а потом возвращается к рассказу. — Он скорее десертный. Знаешь, для легкого завтрака, заправить сметаной, запивать горячим чаем или кофе.  Уже представляя себе, как вкусно начнется завтрашний день, Дилюк, не удержавшись, съедает всю плошку — творог мягкий, тает на языке, вначале сбивая с толку своей необычной формой и плотностью, соленый лишь слегка, но потрясающе вкусный.   — Замечательно. Будет еще немного на утро? — облизав ложку и отодвинув в сторону пустую плошку, Дилюк помогает составить посуду на поднос. Вместо ответа Кейя целует его снова, мельком, лишь мазнув губами по губам, и спешит сменить подносы, скрываясь вначале в неприметной каморке, предназначенной под тару, а затем, накинув специальный халат и скрыв волосы под платком, отправляется в комнату, где зреет сыр.   Дилюк наблюдает со стороны за ним, увлеченным делом, получающим от него явное удовольствие, и не может оторваться. Кейя, его любовь к этому процессу, страсть, с которой он перебирает множество вариантов и рецептов, долгие годы до этого увлекаясь лишь частично, отдавая всего себя работе да отношениям, приносит в сердце чувство глубокой правильности.  — Теперь к сырам.  Перед Дилюком новый поднос. Все сыры выглядят по-разному — мягкие и плотные, разрезанные кусочками, один больше похож на сметану, а другой — на плотный сырный шарик. Вот две новинки — Дилюк видел их только на фотографиях в справочнике рецептов, а рядом ждут своей очереди три долгих, сложных сорта, каждый из которых зреет по два-три месяца.  Поднявшись и разлив сухое вино для них обоих, Дилюк походя скользит ладонью по спине Кейи, отдавая бокал, и садится на свое привычное место. Сегодня его так и тянет на романтику, но Кейя, как всегда, принимает это с живой радостью и удовольствием.  — Давай, — Дилюк торжественно взмахивает руками, будто дирижер перед оркестром на выступлении, и Кейя улыбается ему мальчишечьей, широкой улыбкой. У Дилюка привычной любовью ёкает сердце — это похоже на удар, резкое осознание прокатывается по всему телу, но не несущее страх, а, напротив, очень приятное. Он любит этого человека. Очень сильно. — Не совсем далеко отошли от творога, но это не он. Творожный сыр. Для сэндвичей, — он достает, словно из воздуха, два ломтя мягкого черного хлеба, намазывает сыр поверх ложкой, красуясь, и передает Дилюку на пробу. Тот кусает сразу большой кусок, наслаждаясь нежным, мягким вкусом, терпкостью хлеба, легкой ноткой сладости, перемешанной со специями, и блаженно прикрывает глаза. — Красиво. Редко где его встречаю. — Он живет всего сутки. Потом скисает. Поэтому его не подают в ресторанах.   Дилюк согласно кивает, понимая проблему подобного сыра. Нет смысла создавать продукт, который испортится, даже не успев доехать до города. — Но я придумал, как продлить его жизнь на четверо суток. Без глубокой заморозки, в обычном леднике. Выдерживает дорогу, главное — охладить до и плотно закрыть крышку на банке, — Кейя показывает банку с плотной крышкой, стеклянную и тяжелую, и у Дилюка в голове сразу же созревает идея принимать пустую тару обратно, отдавая небольшое вознаграждение, точно так же, как и с винными бутылками. Горожане, привычные к давно знакомым правилам, быстро научатся и здесь.  — Очень достойно. Кейя делает паузу, съев весь свой бутерброд, явно не успевший позавтракать, из кровати сразу отправившийся в поля, и Дилюк, не желая отказать себе в удовольствии, доедает и свой толстый ломоть хлеба. — Мало того, какой простор для фантазии! Вкус нейтральный, а значит, можно положить овощи, рыбу, мясо, фрукты, хоть творог поверх, все с тем же вареньем. И все равно будет вкусно, — Кейя говорит, а Дилюк представляет тонкий белый слой воздушного сыра под вяленой ветчиной, томатами, корнишонами, с парой ягод брусники для глубины вкуса, и предвкушающе сжимает пальцы в кулак, вдохновленный. Этот сыр явно станет дико популярным сразу же после появления. Стоит скорее придумать логотип для наклеек на банки.  Мысли скачут с одного на другое, переключаясь между прилавками у Сары и собственным столом в кухне, любимыми фарфоровыми тарелками с голубой росписью, и тут Дилюк вспоминает кое о чем: —  Аделинде очень понравится, она в последнее время часто любит есть что-то подобное, но замешивает каждый раз намазку из творога и сметаны.  Кейя кивает, довольно улыбнувшись: — Я так и подумал. Довольно облизав пальцы, слегка испачканные в сыре, Дилюк на секунду прикрывает глаза, ловя последние нотки вкуса, напоминающего свежий майский воздух на рассвете, и с интересом кивает в сторону оставшихся сыров на подносе: — Рассказывай дальше. Кейя скользит ладонью над блюдцами, перебирая воздух пальцами, и вновь добавляет в голос театральности: — У меня здесь целая коллекция интересностей. Маасдам, с черным трюфелем — “Пепельный”, Динаблю и кое-что напоследок. Слава ветрам, Дилюк тоже часто участвует в проработке тех или иных рецептур, поэтому тут же узнает сыры по названиям.  Маасдам — в меру мягкий, красивого, благородного насыщенного желтого цвета, с большими дырками и приятным сладковато-ореховым привкусом, первый по популярности сыр и в Натлане, и в Ли Юэ. Редкий в импорте для Монштандта по той причине, что на продажу за границей у сыроварен в других городах попросту не оставалось продукта, все скупали местные магазины.  Трюфельный “Пепел” — они вместе придумывали название, поразительно выбрав одно и то же после недолгих размышлений, с местными трюфелями из лесов в ущелье Дадаупа. Сыр получился с первого раза, старательно зрел все три месяца, первая небольшая партия из трех голов, но уже обещающая хороший доход в будущем. Нужно будет закупить пару ящиков трюфелей, как раз скоро пойдет сезон, и пустить слушок в кругах любителей покупать дорогое, многолетнее вино. Благородному сорту сыра — благородные покупатели. Попробовав Маасдам и сделав крохотный глоток вина, чтобы сбить послевкусие, Дилюк с удовольствием откусывает крохотный кусок трюфельного сыра, слегка придавив зубами ломтик, и прокатывает крошки по языку. Во рту тут же расцветает яркий, сочный вкус сыра, пряностей и муската, грибной подтон приходит после, довершая композицию, и по позвоночнику ползет мягкими мурашками удовольствие.  Динаблю пробует последним — тот самый, с голубой плесенью, при изготовлении которого свежую головку сыра на протяжении практически всего процесса созревания нужно время от времени протыкать вилами, чтобы особая плесень проникла в пустоты внутри и с комфортом расцвела там, постепенно меняя цвет с белой на синюю и передавая сыру приятный островатый привкус.  Перед тем, как попробовать, Дилюк рассматривает ломтик сыра со всех сторон, изучая сплюснутые, мягкие от синего пушка дырки, откусывает ровно половинку и медленно пережевывает. Как и все предыдущие, этот сыр получает довольный кивок.  — Сейчас у нас готово к продаже сколько, девять сортов? Вместе с последним загадочным, — Дилюк указывает пальцем на влажно блестящий боками кругляш, дожидающийся его на последней тарелке. — Все верно. Палочки из сулугуни, быстрый молодой столовый сыр, Горный, и с травами, специями и вялеными томатами на корочке. Осталось только нарисовать эскиз Вагнеру для оттиска прессов, дождаться, пока он его отольет, и спокойно прессовать целые партии на созревание, — Кейя, как обычно, выпивает свое вино за пару глотков, кладет на язык кусочек сыра, довольно прижмурившись, и тянется за бутылкой, чтобы налить себе новую порцию в стакан. Дилюк пододвигает к нему бутылку, даже не закатив глаз — сегодня слишком хороший вечер, да и готовые сыры стоят того, чтобы отпраздновать это событие.  — Займемся этим на выходных, хорошо? Занося дату в свой мысленный календарь, Дилюк вспоминает оставшиеся сорта уже готового сыра. За каждым вкусом лежит своя история, рецепты собирались десятилетиями, выкупаясь у сыроварен из других стран, нанятый Кейей мастер по молоку на самом деле смог подсказать только технологию начальной обработки исходного продукта, а дальше они оба ориентировались исключительно по книгам и чужому опыту.  Сара, к примеру, научила их делать сулугуни — мягкий сливочный сыр, покорно тающий на сковородке, она сама всегда мечтала приготовить его, запомнив рецепт еще от деда, но всегда спотыкалась об отсутствие нужной утвари и помещения со стабильной температурой и влажностью. Неудивительно, на ее-то маленькой кухоньке, где одновременно коптилось с десяток курочек, кипел на плите суп и жарились нежнейшие пирожки для того, чтобы ранним утром появиться ровными рядами на прилавке и сманивать аппетитными запахами каждого проходящего мимо жителя Монштандта.  Приговорив второй бокал так же быстро, как и первый, Кейя выставляет на стол блюдце с сырным кругляшом. Дилюк делает еще один крохотный глоток вина, едва смочив губы, и внимательно наблюдает: — Наш последний лот на сегодня. Познакомься, это буратта. Придерживая кругляш вилкой с одного бока, Кейя ловко разрезает его ножом пополам, и шар тут же тает сливками, раскрываясь и обнажая полое нутро, в котором лежат, переплетаясь, тягучие сырные нити. Пахнет теплыми сливками, морской солью и свежим, приятным сырным запахом. Дилюк, искренне удивленный эффектностью задумки, может только деревянно пошутить:  — Выглядит как сырные слаймы. Распахнув разноцветные глаза, Кейя вскидывает брови, а затем громко и довольно смеется: — Бездна, а ты прав! Мне и в голову это не пришло, и вправду похоже! Возможно, именно поэтому Дилюк безнадежно влип, увязнув, в этом человеке, утонул, не пытаясь всплыть, и каждый новый день радовался этому факту? Кейя и только Кейя на протяжении всей жизни принимает его косноязычие за остроумные шутки и всегда находит, как ответить: — Давай так их и назовем? Будут сметать с полок у Сары с таким свистом, что эхо не уйдет с улиц. — Давай, — уставший и сытый, Дилюк может думать только о том, что уже совсем скоро доберется до кровати, но помимо этого — надеется затащить в кровать и своего мужа. Но тот, скорее всего, опять обернется прыгучей козой и убежит обратно в сыроварню, проспав полдня после.  Видят ветра, как же Дилюк его любит. Домой возвращаются уже в полутьме. Окна винокурни призывно горят теплым светом, работники расходятся по домам, громко перекрикиваясь на прощание, с Хребта тянет прохладой. Охотясь за вылезшими после захода солнца мошками, низко летают стрижи, рассекая сине-оранжевое закатное небо, ныряя резко, пикируя к самой земле, чтобы потом так же стремительно взлететь обратно. В траве поют поздние сверчки. Пахнет сладкими яблоками и первой прелой травой.  Дилюк идет, взяв Кейю за руку, оставив для него протоптанную в траве тропинку, а сам штурмует еще сочную, сильную траву, то и дело увязая в ней носками ботинок и курит свою традиционную сигару перед сном. После плотного ужина отказаться попросту невозможно, это — окончательная точка событий за день, и терпкий вкус табака с тонкой сладкой нотой обильно оседает на языке и небе. Хорошо.  — Скучаешь по слаймам? — вопрос прыгает на язык сам собой, и Дилюк подает голос, первым нарушая молчание. Кейя отвечает не сразу, подумав пару минут: — Ты знаешь, глупо, но да. Все же они были очаровательны в своей шарообразности. И яркие. Хоть и проблем доставляли целую кучу, — он жестом просит сигару у Дилюка, снова и снова совершая одну и ту же ошибку, затягивается, быстро выдыхает, закашлявшись, и забавно морщится. Теперь, без повязки, его эмоции стало видно еще лучше, и Дилюк фыркает, забавляясь. Ну ничему его жизнь не учит.   — Но на анемо слаймы было весело прыгать, а потом улетать не вбок, а вверх. Главное — правильно прицелиться и вовремя раскрыть планер. Кейя в ответ карикатурно выгибает бровь, становясь поразительно похожим на Аделинду, которой Дилюк на голубом глазу буквально вчера пытался доказать, что в этом году не планирует экспериментировать с вином, а значит, и место под новые бочки в подвале расчищать совершенно не обязательно.  Она, конечно, знает лучше.  Хорошо, у Дилюка действительно уже заготовлено несколько рецептов, которые возможно, только возможно, он испробует, но только в том случае, если у него будет свободное время и вдохновение… Видят ветра, кого он обманывает? Начнет в первый же день сбора винограда. — Да-да, очень! Особенно когда ты сломал ногу перед экзаменом на капитана и дрался потом, прихрамывая. Пройдут еще столетья, но я буду припоминать тебе тот глупый день снова и снова, — Кейя уже не скрывает иронии в голосе, но даже когда ворчит, все равно улыбается. Что, впрочем, не мешает ему несколько раз небольно, но ощутимо щипнуть Дилюка за бок — тоже дело привычное.   — Ничего не знаю. Экзамен я сдал? Сдал, — флегматично соскакивает с темы Дилюк, и до самой спальни они припоминают друг другу травмы по глупости, продолжительное лечение после, продолжая все то время, пока Дилюк переодевается и готовится ко сну.  Кейя всегда рядом — стоит, продолжая спорить, прислонившись бедром к косяку двери в ванной, обнимает со спины, крепко сжимая в объятьях, помогает переплести на ночь косу, нанести разогревающую мазь на спину и сам тушит свет, уходя. С собой он уносит еще пару неслучившихся поцелуев, как обещание, и возвращает их уже в середине ночи, наконец устав. Осторожно и тихо ложась на свою сторону кровати, он подкатывается Дилюку под бок, словно еще одна белая, пушистая козочка, точно так же смешно вытягивает уставшие ноги, кладет голову на плечо и выдыхает теплом куда-то в ухо. Дилюк довольно мычит, привычно устраивая руку на чужой талии, зарывается носом в пахнущие молоком волосы и засыпает окончательно.