Быстрого решения нет

Завтрак был восхитительным. Я съел шесть блинчиков, четыре яйца и свиную отбивную, а также наконец-то выпил достаточно кофе, чтобы снова обрести способность здраво мыслить. В армии вы усваиваете, что независимо от того, что происходит, когда у вас есть возможность поесть, вы едите. В этом не было никаких сомнений. Поэтому, даже зная, что этот мужчина недоволен мной, я набросился на еду. Поскольку Лидии нужно было ехать в международный аэропорт Глейшер-Парк, чтобы забрать свою подружку невесты, которая проводила с ней много времени до свадьбы, она сказала, что позвонит Эмери позже, чтобы согласовать планы на ужин. Я молчал, и когда мы вошли в дом, Эйприл передала мне солнечные очки, а я плюхнулся на диван. Эмери отправил Оливию переодеваться, а Эйприл - в свою комнату, пока не закончит разговор со мной. Как только мы остались одни и он убедился, что в дверях нет маленьких людей, он сорвал с себя куртку и обернулся ко мне. Я увидел, как сжалась его челюсть, как нахмурились брови, и понял, что меня сейчас уволят. – Как ты смеешь говорить о чем-то подобном моей дочери! – кричал он на меня. Я промолчал. – Прежде чем строить с ними планы, предлагать какие-то действия, альтернативу, выбор - вообще все, что угодно, - сначала обсудите это со мной! – Да. – Эйприл слишком мала, чтобы... – О, нет. – Нет? – недоуменно воскликнул он в ответ. Он был в ярости, и мой привычный стиль общения, как обычно, не помогал. – Я имею в виду - она не слишком маленькая, чтобы говорить о смерти, и прошу прощения, но я должен спросить, не заглядывал ли ты в этот этюдник в последнее время. – Конечно, я... – Как давно ты потребовал, чтобы она больше не рисовала в нем? – Я не требовал... – Она сказала, что ты требовал. Он пристально вглядывался в меня, и я почувствовал себя одним из тех препарированных образцов на музейной выставке, где булавки держат кожу открытой, чтобы все внутри было выставлено на всеобщее обозрение. – Ты думал, что если она не будет продолжать рисовать смерть, то излечится, верно? Его рот приоткрылся, но из него не вырвалось ни звука. – Вы, ребята, были у кого-то, у психотерапевта, и он сказал, что так будет лучше. – Ну, да, она... да, – прохрипел он. Я состроил гримасу, которая, как я был уверен, должна была выглядеть страдальческой. – Это ничего не исправит, если она не будет иметь возможности поделиться с тобой своими чувствами. – Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моей дочери, – холодно сказал он. Было больно слышать, как он злится, и знать, как быстро он может ополчиться на меня, готовый без раздумий вычеркнуть меня из своей жизни. Но я был новичком, поэтому все понимал. Я еще не успел доказать ему, что я не мудак. – Ты не имеешь права судить о ситуации, в которую только что попал. Я кивнул. – Это верно, ты решил, что я треплюсь, но я знаю, что в этюднике все о ее маме, – сказал я, стараясь думать, куда ступаю, но в то же время желая объясниться так, как обычно не делал. Меня никогда не волновало, если люди думали что-то худшее или считали меня глупым или легкомысленным... обычно. Глядя на Эмери, расхаживающего передо мной, я осознал, что хочу, чтобы этот человек лучше меня разглядел. Возможно, дело было в девочках - ведь они обе мне уже нравились, - но, возможно, дело было и в том, что, находясь рядом с ними тремя, Эмери и его дочерьми, я не чувствовал себя встревоженным, как это бывало в большинстве случаев. С тех пор как я покинул военно-морской флот, я все ждал, что вот-вот грянет. Мне все время казалось, что именно сегодня произойдет нечто более ужасное, чем смерть моих друзей. Но в доме Доддов чувство опасности сменилось спокойствием. Джаред всегда говорил, что чувствовать себя приземленным, оседлым - одно из лучших чувств в мире, и я задавался вопросом, не об этом ли он говорил в тот момент. Как только я вошел в парадную дверь, я почувствовал себя легче, спокойнее, и то, что меня не пригласили войти в круг семьи сразу, было почти физически больно. Это было странно, но я смирился с тем, что он на меня накричал, потому что знал, что смогу все исправить, если он остановится на секунду и даст мне сказать. – Ты меня слушаешь? – О, – сказал я, удивившись, – да. Он скрестил руки и уставился на меня. Готов поспорить, что так он выглядел, когда разговаривал со своими учениками на уроках. – Бранн, ты... – Она должна поговорить об этом, потому что это съедает ее изнутри, – пробурчал я. – И если ты не сделаешь что-нибудь немедленно, это приведет к тому, что ты не сможешь ее от этого избавить. Он опустился на диван, на котором я сидел, и уставился на меня с немым укором. – Думаю, ты не хотел говорить с ней о деталях, потому что боялся, что напугаешь ее. Может, ты хотел, чтобы она сосредоточилась на потере и горе, а не на том, страдала ли ее мать, когда умерла. Ей было всего пять лет, когда это случилось, так что, возможно, именно поэтому вы не обсуждали это раньше, и это, конечно, имеет смысл, но теперь... теперь она стала старше и очень хочет знать. Он оставался неподвижен, словно ждал меня. – Ей нужны ответы, чтобы исцелиться, а поскольку ты все еще не хочешь говорить об этом, она как бы гоняется за ними самостоятельно. Он распахнул глаза шире, и я почувствовал себя полным дерьмом. – О, приятель, – простонал я, наклоняясь ближе, беря его лицо в свои руки и большими пальцами вытирая слезы. – Я не хотел ничего ворошить, но у твоей дочери есть серьезные вопросы, которые преследуют ее в рисунках, в общении с людьми, с тобой и Ливи, и, полагаю, в ее снах тоже, – сказал я, отпустив его, прежде чем встать. – И я знаю, что это не мое дело, знаю, что мне не следовало предлагать ей поговорить с моим приятелем, пока я не спросил тебя, но она серьезно горюет, и ей нужно хоть какое-то завершение, по крайней мере, для ее вопросов. Он наблюдал за мной, не сводя глаз с моего лица. – Если ты позволишь ей узнать факты, она хотя бы сможет смириться с потерей и больше не переживать о том, как умерла ее мать, а сосредоточиться на том, что она умерла. Поскольку он ничего не говорил, продолжая уделять мне все свое внимание, я принялся говорить дальше, расхаживая так же, как и он до этого. – Я думаю, если ты позволишь ей поговорить с врачом, задать вопросы и получить на них правдивые ответы, это поможет ей избавиться от гнева и разочарования из-за того, что ей лгали. – Я никогда не лгал своей... – Да, но ты никогда не сажал ее и не говорил, что вот как это произошло, вот что она чувствовала, вот как долго она жила после этого. – Это ужасные подробности, – задохнулся он, и я увидел, как он сломлен внутри, и услышал надломы в его обычно мягком голосе. – Да, но твоя дочь хочет знать, и ее расстраивает, что она этого не знает. – Ты не можешь этого знать. Я покачал головой. – Я потерял много друзей, когда меня отправили в армию. Я выносил парней, которые не выжили, а потом сопровождал их тела домой, к их семьям, и как только я оказывался там, вопросы всегда были одни и те же. Страдал ли он, было ли ему больно, звал ли он меня или своего отца, держал ли ты его за руку? – я глубоко вздохнул, прежде чем улыбнуться ему. – Им нужны были ответы, и я их давал. Это то, что ты можешь сделать. Он сделал вдох. Я ждал. – Как ты вообще отвечал на такие вопросы? От их семей? – Нельзя скрывать от людей такие вещи; они имеют право знать. И пойми, это были последние слова того, кого они любили. Он изучал мое лицо. – Времени больше нет, и люди нуждаются в завершении. Его глаза были такими глубокими, темными и мокрыми от слез. Мне очень хотелось просто обнять его и прижать к своему сердцу. Мне потребовалось немало самообладания, чтобы не шевелиться и не тянуться к нему. – Хорошо, – сказал он через мгновение. – Но я хочу сидеть с ней. – Конечно. Он встал, и я подумал, что он собирается пожать мне руку, может быть, но вместо этого он шагнул вперед и прямо ко мне, в мое пространство, его руки поднялись и обхватили мою шею, когда он наклонился и навалился на меня всем своим весом. В моей гражданской жизни никто никогда не обнимал меня, чтобы получить утешение. На службе все было иначе, когда все было связано с жизнью и смертью и у тебя были только твои товарищи, к которым можно было обратиться. Но в обычной жизни меня обнимали только перед поцелуями, которые всегда приводили к траху, но никто никогда не нуждался во мне просто так. Пока я не пришел в этот дом. Когда он прижался ко мне, я понял, что мне очень нравится, когда он весь в моих руках. Только когда он вздрогнул, я обнаружил, что он плачет. Его рыдания были такими же, как и у Эйприл, только вместо того, чтобы плакать у меня на груди, он уткнулся мне в шею. Я крепко обнял его, положив одну руку ему между лопаток, а другую - на поясницу, прижимая к себе и пытаясь передать ему все силы, которые у меня были в данный момент. – Думаю, у всех вас сейчас проблемы. Потому что ты женишься, и это снова и снова поднимает тему. Он кивнул и вдохнул, пытаясь успокоиться. – Пожалуйста, позвольте мне помочь вам. Это то, ради чего я здесь, но более того, я хочу этого. – Я знаю, – прошептал он, высвобождаясь из моих объятий, а затем одарил меня лучезарной улыбкой. – Итак, – сказал он, фыркнув, прежде чем глубоко вздохнуть. – Что еще ты планируешь исправить, пока находишься здесь? Ты должен дать мне список. – Дайте мне время, и я все выясню, – хрипловато сказал я, действительно наслаждаясь тем, как на меня смотрят. В нем было так много ласки, и я осознал, что неправильно понял его раньше. Он не собирался выгонять меня, избавляться от меня. Он был ошеломлен, потому что уже считал, что я на его стороне, и когда он подумал, что я отвернулся от него и пообещал его ребенку то, на что он еще не согласился, это было предательством. Ему было больно. А я смог это сделать, потому что он уже дал мне эту власть. Это была огромная ответственность - лавировать между тем, что нужно ребенку, и тем, что может или хочет сделать родитель. Я не представлял, как люди справляются с этим каждый день, исполняя роль родителя и одновременно сохраняя гармонию с партнером или супругом. Это было ужасно. И я сразу понял, что не только Оливия подвержена опасности привязаться. Добрый, мягкий мужчина с очаровательными дочерьми вызывал у меня учащенное сердцебиение уже через несколько часов, а что я буду чувствовать через несколько дней или недель? Мне придется заставить себя уйти и вспомнить, что они мне не принадлежат. Они не были моими. Я был лишь случайным прохожим. Расстояние было ключевым фактором, как и напоминание о том, что я буду здесь очень недолго. Это определенно было тем, что нужно держать в голове. Приняв душ и переодевшись, я позвонил своему приятелю, который уволился во время Адской недели , когда мы проходили базовую подготовку подводных саперов и морских котиков. Мне было грустно видеть, как он уходит, но я был рад, что он захотел продолжить нашу дружбу после увольнения. Я еще больше оценил нашу связь, когда вышел из состава ВМФ и он настоял на том, чтобы я попробовал поработать в Чикаго, а не вернулся в Сан-Диего, где я начинал. Его гостевая комната стала моим временным домом, пока я искал работу в Городе ветров . Он был там, потому что после окончания контракта с ВМС вернулся в медицинскую школу и теперь работал лечащим врачом в Северо-Западном мемориальном госпитале. Он был сердечно-сосудистым хирургом и создавал себе имя в медицинском сообществе. – Ты можешь поговорить со мной по скайпу сегодня? – спросил я доктора Энтони Леоне. – Я на работе, а тут маленькая девочка и ее папа, которым нужен откровенный разговор о том, что случилось с их мамой, когда она умерла. – Поговорим откровенно, – сказал он, и я услышал в его голосе беспокойство. – И как она умерла? Я рассказал о расслоении аорты. – О, черт возьми, Бранн, – простонал он, словно я его убивал. – Послушай, – умолял я его. – Ей восемь, и она воображает всякие вещи, которые произошли с ее матерью в последние несколько мгновений ее жизни, – продолжил я со вздохом. – Важно, чтобы она узнала правду от врача, который сможет все подробно объяснить, но на ее уровне. – Вот дерьмо, – проворчал он. – Попроси еще Луну с неба, почему бы и нет? – Да ладно, я в тебя верю. – Я отказываюсь портить жизнь маленькой девочке... – В этом-то и проблема, Тони, – признался я. – Я боюсь, что если она не получит ответы в ближайшее время, то то, что она сейчас переживает, просто загноится и съест ее заживо. На том конце замолчали. – Пожалуйста. Он резко выдохнул. – Конечно, я скажу тебе «да», потому что ты заинтересовал меня тем, что она хочет учиться, а я хочу учить. Я знал это, потому что знал его. Он был потрясающим наставником. – Где ты, черт возьми, находишься и какова разница во времени? – Я в Монтане, так что, может быть, ты хочешь сделать это сейчас? Он велел мне взять ноутбук. Оливия решила, что хочет сидеть с отцом и сестрой, и хотя она не была уверена, что ей захочется остаться на все это время, она была готова посмотреть. Эмери бросил на меня обеспокоенный взгляд, но когда я сжал его бицепс, он вздохнул и кивнул, соглашаясь, чтобы Оливия посидела у него на коленях. Эйприл дрожала, она была так взволнована. Эмери выглядел нервным и испуганным, а Оливия - неуверенной, когда они все вместе сели за кухонный стол. Я открыл Skype на своем MacBook Air и позвонил Тони. Как только он ответил, и Эйприл увидела его в белом докторском халате со стеной рентгеновских снимков за спиной, серьезного, в очках без оправы, с бородой и усами, я увидел, как она заметно расслабилась. Ее плечи опустились, она разжала кулаки, позволив своим рукам раскрыться, наклонившись вперед, чтобы лучше видеть то, что находится за его спиной. И я понял. Она подумала, что я ее обманываю, что я хочу, чтобы она поговорила с кем-то, кроме врача, или с кем-то, кто не воспримет ее всерьез. Когда она увидела, где он и кто он, все изменилось. – Доктор Энтони Леоне, это моя подруга Эйприл Додд, ее отец Эмери и младшая сестра Оливия. – Добрый день, – поприветствовал он их. – Эйприл, как я понимаю, у тебя есть вопросы о том, что случилось с твоей мамой. Она кивнула. Затем он взглянул на Эмери. – Как я понимаю, вы согласились, чтобы я поговорил с вашей дочерью, сэр. – Да, согласился, – согласился Эмери. – Тогда ладно, – Тони вздохнул и переключил свое внимание на Эйприл. – У меня тут есть модель сердца, если ты не против посмотреть. – Да, пожалуйста, и спасибо, что согласились поговорить со мной, – поспешно ответила она. Его улыбка была доброй. – Конечно. Послушай, если я буду говорить слишком быстро, или ты чего-то не поймешь, или захочешь, чтобы я остановился, потому что тебе нужно время, чтобы переварить информацию, которую я тебе даю... если что-то из этого случится, ты просто дай мне знать, хорошо? – Да, – согласилась она и, схватив руку отца, крепко сжала ее. Эмери смотрел на руку своей маленькой девочки, и я видел, как мгновенно заблестели его глаза. Из того, что он мне рассказал, я понял, что у них уже давно не было моментов, когда отец и дочь были близки. Это было именно то, на что он надеялся, хотя, возможно, и не из-за того, что должно было стать таким душераздирающим для них обоих. Выйдя из кухни, не желая мешать семье, я прошел в гостиную и растянулся на диване. Мое тело сразу отяжелело, и когда я почувствовал, что кто-то запустил руку в мои волосы, поглаживая меня, я издал нечто среднее между хрюканьем и мурлыканьем. – Это приятный звук, – рассеянно сказала Оливия. – У тебя красивые волосы, в них много разных оттенков. – Спасибо, – пробормотал я в подушку. Она замолчала, ее пальцы снова и снова перебирали мои волосы. – Тебе там было скучно? – Угу, – сказала она, а потом зевнула, повернувшись так, что ее голова оказалась рядом с моей на подушке. – Я знаю, что мама в раю, даже если Эйприл так не считает. Хорошо, что она верила, и к чему мне противоречить ей? Я не мог эмпирически утверждать, что так или иначе. – Вот этот - золотой, – сказала она, вернувшись к рассмотрению моих волос. Я чувствовал, как она перебирает их пальцами. – Этот - коричневый. А этот... рыжий. У моей мамы были рыжие волосы, как у меня. – У тебя русые. – Они рыжие, как у тебя, – возразила она мне. Возможно, в моих темно-русых волосах и были какие-то оттенки, но рыжего среди них не было. Но я не собирался ее поправлять, потому что ей было приятно, что между нами есть сходство. Она хотела, чтобы у нас было что-то общее. – Хорошо. – Этот желтый, а не золотой, а этот вроде как белый. Я быстро затихал под ее нежными ласками. – Папа должен был проводить меня до дома Мэрайи, чтобы забрать мой ланчбокс с Чудо-женщиной, – сообщила она мне. – Может, мне подождать, пока он закончит? Я мгновение помолчал, обдумывая, что сказать. – Земля - Бранн, – поддразнила она меня. – Ответь, Бранн. – Знаешь, быть пассивно-агрессивной не очень хорошо, – сказал я ей со стоном. – Спроси меня прямо. – Что ты только что сказал? – Когда ты о чем-то просишь или чего-то хочешь, ты должна просто прийти и сказать об этом. Не надо делать это окольными путями, это никому не нравится. – Я все еще не понимаю. – Если ты хочешь, чтобы я пошел куда-то с тобой, ты говоришь: «Бранн, проводи меня до дома Мэрайи, потому что она забрала мою коробку с обедом, и я хочу ее вернуть». – О. – Да, о. – Так что просто скажи, что я должен сделать. – Да, мэм?. – Хорошо. Мы можем идти? Я не собирался выяснять с ней все тонкости между «можем» и «можно», потому что сам постоянно говорил «можем». Когда-то давно у меня был сержант, который говорил: «Не знаю, можешь ли ты?», когда я задавал ему подобный вопрос, но меня это никогда не беспокоило . – Да. Пойдем к Мэрайе. – Потрясающе, – радостно согласилась она. – Это всего лишь в конце улицы. – Сначала я возьму телефон, – соврал я, скатываясь с дивана и возвращаясь в свою комнату, чтобы достать свой Глок из закрытого кейса, в который я положил его, когда мы вернулись домой. Он был мне нужен, это было необходимо, но я не хотел, чтобы кто-то из детей знал, что я ношу оружие. От дома Доддов было недалеко, семь домов по улице, но когда мы пришли туда, Оливия перешла от держания моей руки к ее сжиманию. – Что случилось? – спросил я, повернувшись к ней. Она закусила губу, но ничего не ответила. – Ливи? – спросил я, чувствуя, как по позвоночнику пробегает волна страха. – Отец Мэрайи здесь, – сказала она тихим испуганным голосом, который я ненавидел слышать. – Она рассказала мне, что он не должен больше приходить сюда. Я не дал ей сдвинуться с места, когда из дома напротив вышла женщина, разговаривавшая по мобильному телефону. – Ты должен забрать Оливию домой, – сказала она мне, приложив руку ко лбу, когда мы оба услышали, как что-то ломается внутри дома. – Что происходит? – спросил я, направляясь к ней с Оливией на руках. – Я... я не могу дозвониться до шерифа или помощника шерифа, а у Дженни есть запретительный судебный приказ против ее бывшего, но много ли толку от него, если здесь никого нет... Раздался вопль, еще один грохот, а затем - истошный вопль. – Бедная Мэрайя, – хныкала Оливия рядом со мной. – Она так боится своего папу. И только за это ее отца следовало бы избить, но сейчас было не время говорить, что я думаю о мужчинах, которые терроризируют своих жен и детей. – Кто вы? – быстро и резко спросил я женщину, привлекая ее внимание. – О, я Сьюзан, Сьюзан Уитли, – сбивчиво ответила она, явно отвлеченная тем, что происходило с ее подругой. – Моя дочь, Оливия и Мэрайя вместе занимаются гимнастикой. – Ливи, – сказал я, взяв ее за плечо и посмотрев ей в глаза. – Мне нужно, чтобы ты осталась здесь с миссис Уитли на минутку, пока я пойду и выведу отца Мэрайи из дома, хорошо? – Что? – Сьюзан задохнулась и схватила меня за запястье. – О, нет. Бывший Дженни - дровосек, и это не шутка или прикол - он действительно этим зарабатывает на жизнь. Он огромный. – Не волнуйся, – успокоил я ее, похлопав по руке, после чего отцепил ее пальцы от себя и повернул к дому. – Бранн, – позвала Оливия, ее голос повысился, она была явно напугана. – Стой здесь, Ливи, и не двигайся, – приказал я, перебегая улицу. У входной двери, которая была взломана и погнута, я вытащил Глок из кобуры чуть выше голенища сапога, выпрямился и проскользнул внутрь. Гостиная представляла собой буйство перевернутой мебели и битого стекла, еще дальше стояла корзина для белья, из которой вывалилась одежда, а затем кухня. – Мамочка! – раздался испуганный крик. Пробежав по короткому коридору, я обнаружил маленькую девочку, колотившуюся в закрытую дверь. Она неистовствовала, пинала ее, била, но была маленькой, хрупкой и могла видеть только одним глазом, так как второй был залит кровью. Я подбежал к ней и взял ее руку в свою. – Милая, я новая няня Оливии Додд. Твоя мама там? Она кивнула, вцепившись в мою руку, сильно трясясь от страха и шока, я уверен. – А твой папа тоже там? – Да. – Хорошо, – мягко сказал я, указывая немного дальше по коридору. – Встань вон там, чтобы я мог позвать твою маму. Не имея ни малейшего представления о том, что я найду внутри комнаты, я не хотел, чтобы к уже имеющимся в ее голове ужасам у маленькой девочки добавились новые. Она быстро отошла, а я отступил назад и ударил ногой в дверь. Я сразу же обрадовался, что заставил девочку отойти. Ее мать, избитая и в синяках, лежала на кровати лицом вниз, истекая кровью, и держалась за шею, а над ней нависал огромный мужчина с торчащим членом. Он замер, когда я вошел в комнату, но по ее разорванному платью и отброшенному нижнему белью я понял, что он был в нескольких минутах от того, чтобы изнасиловать ее. Я вошел в комнату, подальше от разрушенной двери, поднял пистолет и направил его ему в грудь. – Не двигайся, иначе я выстрелю. Он сделал несколько шагов назад, а почти голая женщина соскочила с кровати, побежала к тому месту, где раньше была дверь, и в считанные секунды выбежала из комнаты, выкрикивая имя своей дочери. – Выйди на улицу, – крикнул я ей, и когда мужчина, член которого теперь был засунут обратно в штаны, сделал шаг вперед, а я переместился, чтобы преградить ему путь. – Не надо. – Кто ты такой, черт возьми, и какого хрена ты делаешь в моем доме? – прорычал он, и я понял, как сильно он был пьян, по тому, как невнятно прозвучало последнее слово. – Это не твой дом, – напомнил я ему, на секунду оглянувшись, чтобы убедиться, что его бывшая жена и дочь находятся в безопасности в коридоре. – Ты вторгся в дом. – Я убью ее! – закричал он, и, поскольку он был пьян, мой пистолет не дал ему опомниться, когда он бросился ко мне. Сделав шаг влево, я подставил ему подножку, когда он бросился на меня, в результате чего он потерял равновесие и его отбросило к стене. Сильный удар на секунду ошеломил его, прежде чем он оступился и рухнул на пол. Я быстро настиг его и нанес мощный удар ногой в голову. Первый удар оглушил его, второй вырубил. Я перевернул его на бок, чтобы убедиться, что он не задохнется, если его вырвет, что и произошло мгновение спустя. Такое случалось с моими приятелями, которые напивались до потери сознания, и мне всегда приходилось не спать всю ночь, когда они отрубались у меня. Я использовал выброшенную футболку и вытер ему лицо, отодвинул его от рвоты, а затем встал и позвонил в дорожный патруль Монтаны. Я был совершенно уверен, что шериф Томас и помощник шерифа Рид не справятся с задачей по охране опьяневшего лесоруба. Выйдя обратно в гостиную, я обнаружил, что маленький домик пуст, и отправился в гараж искать веревку. Там были только шпагат и тарзанка, но поскольку меня учили использовать то, что есть в наличии, я справился. Прежде чем приступить к связыванию, я сфотографировал бессознательного мужчину на телефон, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, в каком состоянии он находился до того, как я приступил к работе. Убедившись, что ему придется стать Гудини, чтобы выпутаться из моего узла, я встал, вернулся в гостиную и вышел через парадную дверь. Аплодисменты раздались мгновенно. Святые угодники. Улица была полна людей, и все они хлопали и свистели. Оливия махала мне с другой стороны улицы, глядя на меня большими глазами, в которых явно читался какой-то вопрос, поэтому я жестом подозвал ее к себе, и она бросилась от миссис Уитли, добежала до меня, когда я опустился на одно колено, и положила руки мне на лицо. – Ты в порядке? – спросила она, осматривая меня. – У тебя идет кровь? Он не выбил тебе ни одного зуба? – Нет, милая, – заверил я ее, обнимая. Она обхватила меня за шею и прижалась, а аплодисменты стали громче, так как вокруг нас собралось слишком много людей. – Ты ангел-хранитель, – произнесла Оливия, и когда я застонал, я услышал, как тоненький голосок сказал, что да, это так. Повернувшись, я успел отпустить Оливию, прежде чем ее подруга оказалась в моих объятиях, уткнувшись лицом мне в шею, плача и дрожа. Ее мать была прямо за ней, прижавшись ко мне, всхлипывая и крепко держась, пока Оливия гладила ее по волосам.