Распад. Мое имя — война

      Предисловие к легенде Распада

      Есть детская игра, англоязычная. Называется «Simon Says». Саймон в ней — это ведущий. Он отдает команды, начиная со слов: «Саймон говорит». И как он говорит, так все и делают.       Саймон говорит: «Поднимите правую руку».       Саймон говорит: «Подпрыгните на месте».       Если выполнить команду неправильно или если не успеть выполнить вовремя — сразу выбываешь.       В Распаде выбывание означает смерть.       И когда Саймон говорит, его приказ нельзя нарушить.

I. Легенда о пыли и ветре

      Голодный, умирающий, пустынный Запад жаждал покорить Восток и великий Неосадный город, за которым простирался рай: великолепие оазисов, изобилие воды и пищи. Но тысячелетие за тысячелетием Восток оставался неприступен.       Поэтому на Западе основали Академию Войны. В ней обучали воинов и полководцев, которые сумеют победить… И однажды местные учителя проморгали Бурю у себя под носом.       Рэс говорил с ней, с этой Бурей. У нее были глаза — безумные, холодные и бледно-голубые. Раскрытые в расчетах, жадные до крови и до чужого страха — перед ними. Лицо этой Бури было скрыто за куфией и защитными очками — в суровом климате безжизненных пустынь.       Буря сказала:       — Я утоплю весь мир в крови.

II. Легенда о руинах

      …Он нес с Запада смерть. Никто не знал его имени. Никто не видел его лица. Неостановимый и неотвратимый, как разбуженный и разъяренный злобный дух, он мог взять любую крепость и выйти победителем из любой битвы, чего бы ему это ни стоило.       Запад взрастил его в своей колыбели и обучил всему, что знает. Теперь западные города, стоявшие когда-то на его пути, — руины. Он шел против своих союзников так же легко и равнодушно, как шла по миру сама смерть, — и никто не был ему врагом, все были его целями.       Захватить и уничтожить. Одну за другой.       И когда бывшие его учителя и бывшие приятели молили о пощаде или проклинали, его холодный, будто ночь в пустыне, голос отдавал только один приказ: «Казнить». Каждый, кто мог бы помнить, кем он был, давно лежал в могиле.       Говорят, однажды западный король перед своей гибелью спросил его: «Кому ты служишь?». И получил сухой, тяжеловесный и простой ответ: «Войне». Этот ответ был неизменен до тех пор, пока Восток не преклонил колен.

III. Легенда о переговорах

      Разве не к этому его готовили?..       Оказаться здесь, на Востоке. Перед Неосадным городом. Штурмовать совершенную крепость — самый выдающийся из городов, стены которого были так высоки и недоступны, что захватывало дух. Ровные ряды монолитных, намертво сцепленных друг с другом, каменных блоков… обоженных беспощадными ветрами и обласканных жаром двух солнц.       Никогда прежде — холодные безумные глаза — так не смотрели ни на один из покоренных городов… О, они знали, увидев: Запад не мог победить — со своими хилыми, беспомощными городами… Он пал — перед величием — своей же глупости. Он сотворил такого, как Саймон.       Саймон прежде не просил… но в этот раз ему даже стало интересно, и он послал птицу с письмом. В этом письме его переводчик вежливо интересовался: не соизволит ли местный царь снизойти до переговоров? Не побоится ли… Наверняка он слышал, с кем придется иметь дело.       Царь не побоялся. Более того, он приказал распахнуть врата в свой город. И хотя эти врата всё еще были чудовищно и беспринципно оснащены и подготовлены для жесточайшей обороны… царь позволил Саймону заглянуть… на пару сантиметров, на пару минут, какой он изнутри — легендарный Неосадный город… рай на земле — с хрустальной водой в каменных, позолоченных фонтанах, живой и дышащий, весь в зелени…       Царь ступил — в окружении стражников — на бесплодный песок. Его сопроводили до красного шатра. И он вошел в этот шатер — к самому бесчестному из полководцев, не побоявшись ножа в спину. Надменный и бесстрашный, закаленный в поединках, с бронзовой кожей.       Знойный ветер развевал многослойные ткани шатра. Саймон наблюдал за царем, сидя в тени.       Царь быстро раскусил, что перед ним за стол переговоров усадили переводчика…       Он спросил:       — Что, Буря Запада не почтит меня своим присутствием?       Голос у царя был повелевающий и низкий, словно наседал на плечи.       И переводчик, Рэс, ответил:       — Он предпочитает оставаться в стороне.       — Остерегается или выказывает мне неуважение? — царь оглядел присутствующих в шатре — и его глаза задержались на черной фигуре в тени. Царь спокойно сказал: — Я не буду говорить с прислужником. Я хочу смотреть в глаза тому, кто уничтожит мой народ и мой город. Пусть он не дрожит передо мной. Ему не все равно ли, если он меня убьет? Я унесу с собой в могилу тайну о том, что он напыщенный мальчишка, чье единственное оружие — ум — в мире необразованной черни.       Лицо Саймона было скрыто за черной куфией, но глаза — о, его застывшие глаза улыбались.       — Ваше величество, — сказал Рэс, — при всем уважении, вы не в том положении, чтобы…       — Я загнан в угол, я в шаге от смерти, но на переговоры пошел не я. Передайте своему полководцу, что я не умру на коленях — и пусть он встанет предо мной как воин, а не прячется за спинами своих людей.       Рэс спросил:       — Ваша гордость важнее, чем ваш город?       — Вы плохо знаете мой город, если считаете иначе. Мой народ — не западные дикари, чтобы идти за трусом, у которого нет ни имени, ни лица, ни принципов.       В завывающей пустыне, в полумраке шатра, словно из холода, который опускается на жаркое марево сверху, вслед за темнеющим куполом неба, Саймон произнес взвешенно и тихо:       — Принципы мешают победе.       — Победа — это не всегда выигранный бой, — ответил царь.       — Вздор.       Саймон поднялся с места. Невысокий и худой. Он подошел без спешки, и Рэс, низко поклонившись, освободил ему место.       Саймон сел напротив и посмотрел на царя своими безумными немигающими глазами. Стеклянными глазами, прославленными на весь мир. Глазами жнеца.       Царь приподнял подбородок и отклонился назад в расслабленную позу, не выказав ни страха, ни даже капли почтения.       Он обратился к Саймону на ты, почти брезгливо:       — И это ты… Буря Запада? Это тебя зовут жнецом?       — Нет, — ответил Саймон мягко. Затем он заговорил, и чем дольше, тем вкрадчивей, уверенней и сильней — не высотой звука, но тоном: — Я — неизвестный. Я могу быть кем угодно, но предпочитаю — никем. Потому что я — как ветер: всюду и нигде. Люди дают мне имена на каждом из своих наречий, но ни один не может словить меня, ни один не может узреть меня, ни один не может подчинить меня. Захочу — превращу океан в горы и низвергну горы на землю. Захочу — подниму пески до самого неба. Захочу — и встанет тишина, и только я буду идти по трупам и нести запах смерти с Запада.       Глаза его не мигали. Широко раскрытые, словно видели дальше собеседника и дальше горизонта. Призрачно-голубые, леденящие.       Царь молчал и, усевшись поудобней в кресле, обитым красным бархатом и обрамленным золотом, сцепил руки перед собой в замок. На него не произвели впечатления слова. Он посмотрел на Саймона, как на шута, как на выскочку-воришку, который ворвался в его тронный зал и в порыве безумия принялся хвалиться перед наследником великих.       И потому, как он не отвечал — в ожидании, когда его враги наконец перейдут к делу, Рэс сказал:       — Мы возьмем эту крепость, даже если придется вырезать в ней каждого. Капитуляция — мудрое решение. Сдайте оборону, царь. Пощадите народ. Народ важнее гордости.       — Мой народ не склонит голов, и если я, их царь, посмею — я предам корону и память моего отца. Мы готовы к смерти. И ты, ее гонец, готов давно, раз ходишь с ней плечом к плечу. Так отчего ты медлишь? Что ты ждешь?       — Что ты покоришься, — сказал Саймон.       Вдруг царь усмехнулся — развеселенно, и глаза его заискрились — лишь секунду — азартным огнем.       — Что ж, — ответил он, и его голос мигом пропитался ядом, — тогда тебе придется ждать до самой смерти, но моя — такой чести тебе не окажет.       Воины царя стояли с каменными лицами. Ничего другого они не ждали, и у них, в отличие от Саймона, не было восхищения перед долгом: каждый из них поступил бы так же, каждый из них умер бы за царя, как царь — умер бы за них.       — Это всё? — спросил царь. — Я могу идти?       — Или нет, — сказал Саймон утомленно. — Или мои люди прямо сейчас хватают вас, берут в плен и говорят в вашем городе, что царь склонил голову.       — Пусть попробуют, — но царь спокоен — за свою честь и за свою совесть.       Призрачные голубые глаза не мигали. Карие напротив — всё еще были смешливы. Стражники медленно принялись вынимать из ножен клинки, но Саймон остановил их вальяжным жестом, не отрываясь от царя.       — Идите же, Антар, сын Эхсана, — сказал он, — возвращайтесь в свой город, пока он стоит и ждет, пока в нем есть чему стоять и кому ждать.       Царь поднялся и вышел из шатра, провожаемый взглядом застывших глаз.       Рэс спросил своего военачальника:       — Что прикажете?..       Он ждал, что голубые глаза обратятся к нему, но они — следили за уходящей фигурой. Со всех дюжин взятых крепостей не наберется и одной пары таких глаз — завороженных и горящих. Обещающих. Покорить или…