Скажи мне, ты счастлив?

Сугуру вел за собой съежившихся, словно побитых собак, Мимико и Нанако. Девочки молчали, лишь изредка всхлипывая — слезы давно высохли. Он посадил их в машину, захлопнув дверцу с металлическим лязгом, от которого сводило зубы. — Ждите, — бросил он им через плечо, — скоро вернусь. Слово «вернусь» отозвалось зловещим эхом. Сугуру уходил, сжимая кулаки, кровожадно сверкая глазами. Это «вернусь» не сулило ничего хорошего. Сугуру шел вырезать деревню. Медленно, методично, смакуя каждый крик, каждый всхлип, каждое последнее дыхание. Он не щадил никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. Двери дома разлетелись в щепки от одного удара ноги Сугуру. Словно демон, изрыгающий тени и смерть, он ворвался внутрь. Не было ни крика, ни мольбы. Лишь тихий всхлип человека, да шелест рассекаемой плоти проклятым лезвием. Кровь, густая и темная, как грех, брызгала на циновки, пропитывая их тошнотворным ароматом железа и страха. Проклятия Сугуру, злые, как голодные псы, метались по дому, вырывая из темноты спящих, заставляя их проснуться за мгновение до смерти. Их тела, искаженные ужасом, замирали в неестественных позах, становясь частью кровавого балета, поставленного безумием Сугуру. Тень, простиравшаяся от него, извивалась и пульсировала, словно живая. В ней можно было разглядеть очертания чудовищ, жаждущих крови и страданий. Они тянулись к Сугуру, питаясь его яростью, отражаясь в его глазах хищным, неземным огнем. Пол под ногами Сугуру мерзко скрипел, словно в агонии. Шесть трупов уже лежали у него на пути. Двое, кто держал Мимико и Нанако в клетке, и еще четверо, кто просто попался ему на глаза. Их лица, искаженные предсмертным ужасом, впечатались в память Сугуру. Он прокручивал их в голове, как художник, вдохновляющийся собственным безумием. Каждый скрип половиц под его ногами отдавался в тишине, как удар погребального колокола. Вдруг Сугуру замер, словно хищник, почуявший чужой запах. — Сугуру, остановись, — голос, прозвучавший в ночной тишине, казался нереальным, призрачным отголоском прошлого. Сугуру обернулся медленно, недоверчиво. В полумраке коридора стоял Сатору. — Сатору? — прохрипел Сугуру, не веря своим глазам. — Откуда ты взялся… — Сугуру, прекрати весь этот бред, — прошептал Сатору, делая шаг навстречу. Он коснулся руки Сугуру, и тот вздрогнул от неожиданности, — твои руки не созданы, чтобы убивать. — Да что ты вообще… Сугуру не успел договорить. В одно мгновение Сатору оказался рядом, притягивая его к себе. Его поцелуй был неожиданным, как удар молнии, и таким же обжигающим. Губы Сатору, мягкие и настойчивые, словно пытались вырвать Сугуру из пучины тьмы, вернуть к жизни, которую он сам же пытался уничтожить. Сугуру дернулся, пытаясь вырваться. Но Сатору держал крепко, прижимая Сугуру к себе, к косяку двери, который тут же рукой обхватил Сугуру. Дерево жалобно скрипнуло, не выдержав ярости Сугуру, и на полу рассыпались мелкие щепки. В глазах Сатору, смотрящих прямо в душу, не было страха. Лишь безграничная печаль и холодная нежность. — Приди в себя, Сугуру, — повторил Сатору, отстраняясь. Сугуру замер, тяжело дыша. Его плечи опустились, пальцы разжались, и из них на пол упали осколки дерева, смешиваясь с пылью и кровью.