Перемирие

Не определено
Завершён
R
Перемирие
Fire-irbiss
автор
Описание
"...И сразу швырнуло в лицо – из вскрытой под ногами палубы – как туловища исполина-кита, раздирая, перемешивая сознание – куски дерева и горячего железа: кости и плоть развороченного бока корабля, кричащего, как живое существо…" Всё началось с шутки "а если бы L жил в XIX веке?.." И теперь у нас есть "комбо" из викторианской Англии и дисноты. Ау, между Англией и Японией идёт продолжительная война. Но все, кто устал от войн, ждут конца - и перемирия...
Примечания
"Я замышляю одну лишь шалость". Но не обещаю её. Шалость в самом факте войны. Японию я подтянул "за шкирку" до нужного уровня развития лет на 200 вперёд. На то оно и ау. Я очень старался воссоздать Англию такой, какой она была, но не обещаю, что избежал всех мелких исторических неточностей и шалостей. Пара-хорни стиль с завалом физиологии, пунктуация может сниться в кошмарах... Если прочитать все сноски – можно смело идти сдавать экзамен по истории. И чуть-чуть по географии) Ещё одно предупреждение: наркотики и в особенности опиаты – очень опасные вещества, вызывающие быструю и тяжёлую зависимость и необратимые последствия для здоровья. Состояние эйфории, описываемое автором, является художественным вымыслом, его романтизация – исключительно литературный приём. Употребление опиатов часто сопровождается неприятными ощущениями и осложнениями.
Посвящение
Эл – и его любви к Викторианской эпохе, без которой ничего бы не было.
Поделиться
Содержание Вперед

Лепестки и гвозди*

— Смею вас заверить, что там ничего не было. — А я говорю — была. Снизу — хоть он и довольно высоко — послышался вздох, по которому можно было легко угадать, насколько же его обладатель оценил степень упрямства Лайта. Он внимательно пригляделся, стараясь высмотреть что-то сквозь густую древесную крону с высокой ветки, на которой сидел. Мельтешение колеблющихся лиственных теней ежесекундно пятнало новым узором сетчатку, мешая разобраться. На ветке Лайт оказался, впрочем, не шалости ради, что вы! А исключительно для дела. Утром его растолкали, и бодрый голос Рюдзаки сообщил, что раз тот всё равно в гостях, согласно приличиям он, как хозяин дома, обязан его развлекать — и тем самым загладить вчерашнее недоразумение. — Я вам покажу самое настоящее аристократическое развлечение! — почти в самое ухо проорал ему Эл. Лайт застонал. — Собаки? — безнадёжным голосом уточнил он, приоткрыв один глаз. — Вы полагаете, я мог забыть наш вчерашний разговор?! — «ужаснулся» Эл. — Лук! — Что?.. — Лук. Стрельба из лука. — Это далеко? – осведомился Лайт. — Сколько верхом? — Совсем близко, пешком дойдём. Я, знаете, предпочитаю лишний раз верхом не ездить. «Это хотя бы что-то новенькое», — подумал Лайт, нехотя поднимаясь. «Стрельбище» — большая поляна на краю леска с вбитыми в землю мишенями оказалась и правда совсем близко — в получасе от дома, хотя, конечно, даже с учётом пеших прогулок размер участка впечатлял. Ещё Эл сказал приготовить корзины с едой, так что к стрельбе добавился пикник. И всё в принципе шло по плану, и было весело, пока разошедшийся Лайт внезапно не приметил что-то в кроне стоящего за мишенями раскидистого дерева. — Белка! Там белка, Рюдзаки!! — заорал он и, не дожидаясь, наверное, пока не слишком расторопный товарищ соизволит сориентироваться, — перехватил его плечо, развернул в нужном направлении — и спустил стрелу. Та ожидаемо усвистала в густую листву — с концами. Они стояли под деревом, задрав вверх головы, впрочем являться им не спешили ни белка, ни стрела. — Ну что ж… — почти развёл Рюдзаки руками, видимо, собираясь почтить память своего летательного снаряда. — Может, кому-то там наверху она пригодится… — Лайт осмотрел протянутые над головой ветви, подпрыгнул, ухватившись за одну — и подтянулся вверх. Так что сейчас он сидит на дереве и слушает доносящийся снизу упрямый голос: — …Не было! Уверен — это плод вашего (больного) воображения! Лайт усмехнулся. Стрелу он нашёл — высоко торчащей из ствола, осталось только её достать. — Господин Ягами! Настоятельно рекомендую вам слезть! — голос стал действительно обеспокоенным. — Если вы свернёте шею или хотя бы сломаете ногу на моей земле — у меня будут проблемы. — Ошибаетесь, — пробормотал Лайт, внимательно разглядывая толстую ветку с гладкой, как отполированный камень, корой, на которую собирался ступить. — Проблемы будут у Англии. — Что и требовалось доказать! Послушайте, а вы случайно не диверсант, который приехал намеренно расшатать неустойчивое перемирие, подстроив тут покушение на дипломата?! Ягами, оседлав наконец ветвь и придерживаясь за ствол, вертел в руке стрелу, только что вынутую из тела дерева, где в коре осталась узкая глубокая ранка. Лайт осторожно дотронулся — расщелина уже набрякла светло-зелёным соком, еле тёплым на ощупь. На его руке и лице, перескакивая друг через друга, играли в салочки яркие зайчики и тени — с переменным успехом. «Комореби» — так в Японии называют солнечный свет, проникающий сквозь листья. Лайт и не помнил, когда последний раз видел его так близко. Он передвинулся верхом на ветке, отодвигаясь от слепящих бликов, хотя и знал, что так пляшущих на нём теней станет больше. Посмотрев наконец вниз, он стал выбирать место для спуска. — Вечная проблема кошки?.. — полуулыбчиво-полупонимающе донёсся снизу голос Рюдзаки. Лайт вздохнул, затем, решив, что руки ему здесь понадобятся, осторожно зажал стрелу в зубах и, спустившись на несколько веток вниз — спрыгнул на землю. Эл, взглянув на него в столь необычном виде, вдруг засмеялся: — Это могла бы быть роза, – вдруг сказал он. Лайт опустил глаза на древко, что вращал в своих пальцах. — Но это стрела, — серьёзно ответил он — и наконец медленно протянул Рюдзаки — наконечником к себе. — Это ваша земля? — спросил он позже, когда они сидели на траве на расстеленных полотенцах, и юный дипломат, откинувшись на ладони за спиной, наблюдал за бегом облачных течений в высоком небе — им, бестелесным, это удавалось так же легко, как ему — дышать. Эл кивнул. Лайт прищурился. За леском снова тянулись холмы — и правда море, вверх-вниз, можно подумать, они сейчас поднимут его и унесут — прочь. Лайта, впрочем, перспектива пуститься в такое бесконечное плавание не пугала — при условии, что его сосед останется рядом: присутствие чудаковатого англичанина с его непредсказуемыми инфантильными привычками удивительно тяготило его меньше, чем всего английского двора. Дальше зелень разрезала блестящая лента реки, а уже за ней виднелись, как игрушечные кубики, похоже, постройки деревни. — Здесь так много лугов… — заметил он. — И почти не видно полей… — Практически всю землю для сельскохозяйственных нужд я отдал крестьянам, — просто ответил Эл. — Себе оставил вот это, — он обвёл взглядом раскинутый — сколько глаз мог охватить — простор. То, что Лайт видел, уже впечатляло. Он продолжал смотреть на неровную, будто у навсегда застывшего штормового океана, линию горизонта, где кровь одной стихии стала кровью чёрной — чтоб прорасти новыми, тонкими зелёными сосудами. До этого социальная экономика Англии представлялась ему чем-то навроде треножника (довольно шаткого, но достаточно прочно сколоченного, чтоб выдержать вес многовековой истории): «бестолковые аристократы — хитрые управляющие — недовольные крестьяне». Но этот человек подтверждал, что всё не совсем и не всегда так, как представлялось Лайту. — Вы ведь получили приглашение на сегодняшний ужин? — вдруг спросил Эл. — Да, — сказал Лайт. — И на завтра тоже. Рюдзаки то ли хмыкнул, то ли фыркнул — себе под нос. — Раз вы у нас такой почётный гость, то о вас, не беспокойтесь — не забудут. Приглашения вы будет получать от самых состоятельных домов — каждый день. И принять их все — как вы сами прекрасно понимаете, — ваши обязанность и дело чести. Долг. Лайта скривило от такой страшной угрозы. — Снова гончие? — И примитивная политика, — кивнул Эл. — Скажите спасибо, — добавил он, — что вы не попали в Лондон в светский сезон… — Лайт посмотрел на него так, что только бревно бы не поняло: его сейчас уничтожат… (а сам успел порадоваться, что перемирие всё-таки решили подписывать в глуши). — Да ладно вам! — воскликнул Эл. — Вам будут представлены самые высокопоставленные лица Британии, вы окажетесь в обществе первых леди… Разве это плохо? — Нет, не плохо, — пожав плечами, спокойно ответил Лайт, разглядывая что-то на далёком горизонте. — Если они будут молчать… — Его собеседник отвернулся — не иначе чтобы скрыть смех радости от чужих страданий… — Вы пойдёте?.. — вдруг спросил Ягами, заглядывая — с надеждой — ему в глаза. — Вы, кстати, тоже везде приглашены, — сделал Лайт ход козырем, — как лицо, принимающее посла. — Впрочем, у Эл карты тоже оказались не слабые: — Увольте! У меня есть важные дела, — отбил он и, опередив едкую реплику скривившегося от собственного яда Ягами, добил: — мне, в отличие от вас, позволено приглашения проигнорировать. Лайт застонал и откинулся на траву. Пожалуй, он бы согласился вместо этого все ночи спать на жёстком диване Эл. Что там на диване! Даже снова — на его кровати. На кровати, к тому же, спать оказалось совсем не плохо: — Каждый день… Я каждый день не переживу, — уверенно заключил он, прижимая руки к лицу. Рюдзаки взглянул на него. — Раз так, могу вам кое-что предложить, чтоб легче было пережить, — на его ладони оказались две маленькие незнакомые пилюли. Лайт с сомнением покосился на «лекарство от смертельной скуки», которое ему предлагал человек, по виду заслуживающий доверия меньше всех, кого он знал. Если его не убили сразу — у англичан ещё три дня. А ведь как на деле зовут Эл — он даже не знает. — Не бойтесь, — сказал тот. — Это просто растение. В конце концов, — на его губах появилось что-то, что с определённой степенью извращения можно было б назвать улыбкой, — я не могу допустить, чтоб иностранный дипломат умер от светских приёмов... А я прекрасно знаю, что это такое, и у меня есть основания беспокоиться! «Весёлая заговорщицкая наигранная тревога была бы у меня последней импровизацией в списке, если бы я решил кого-то отравить», — подумал Лайт. Любой, увидевший его, решил бы, что он сошёл с ума. Но ему сейчас так свободно и легко. Да и странная пилюлька не имела ничего общего ни с одним ядом, которые знал Лайт (хотя конечно, на то и мог быть расчёт). Он, взглянув Эл в лицо, который склонил голову набок — точно выжидал определённых действий от Лайта, осторожно взял её у него с ладони — и положил под язык. Сначала ничего не происходило, а потом… Грязное стекло, сквозь которое он привычно смотрел на мир, раскололось — никого не задев осколками, — и ожившая реальность хлестнула не ожидавшего Лайта, прямо по лицу — всеми красками, легко и совсем не больно. Мир оказался другим — рассыпчатым и алмазным, сверкающим на каждой грани — пером фантастической птицы из огня и света, несущей его лёгкое, невесомое почти, тело. Не перо даже — целые крылья. И как Лайт их раньше не замечал? Одним взмахом которых он отбросил всё — утомительную дорогу, вес непонятного будущего в роли, возможно, жертвенного агнца, долгую тоску приёмов… Кошмары. Он закрыл глаза, продолжая видеть облака над своей головой — не тяжелее его самого сейчас, и если захотеть — достаточно лишь протянуть руку, и он будет там же, где они… Он вдруг стремительно подскочил (подлетел) к Эл со спины и положил тому руку на плечо. — Что это там? — спросил он, нарочито внимательно вглядываясь в расплывающуюся даль. — Где? О чём вы? — Рюдзаки пытался рассмотреть в голубоватом мареве что-то, что Лайт так настойчиво пытался ему показать. — Ну там же, за рекой, — Ягами вытянул руку, указывая на лёгкий сероватый шлейф за темнеющей под набежавшей тучкой полосой воды. — Где дымок, — и, когда Эл аж подался вперёд, вытянув от напряжения шею, — сцепил зубы на незащищённой белой коже, быстро — не ощутив никакого сопротивления, точно прихватил не человеческую плоть — а атлас или прохладный дорогой императорский шёлк… То, как Эл резко вздрогнул, — Лайт в своём порыве не рассчитал наверное силы, и нахлынувшая волна трезвости ударили его — внезапным осознанием по резко похолодевшей спине — того, что он только что сделал... Он замер, как окаменевший грешник, не сняв даже руки у Рюдзаки с плеча. — Кажется, мельница, — тихо вдруг произнёс тот. — Там, где дым. Да, мельница. У вас хорошее чутьё, — добавил он, — там красиво. — И вдруг дотронулся до лежащей на своём плече ладони Лайта своей — неожиданно мягкой. Тот вспомнил ощущение от рукопожатия — вчера, когда ему ещё не позволили продолжить… — Если хотите, — продолжил Эл, — можем туда как-нибудь сходить. Лайт засмеялся и упал на траву — крылья его всё ещё держали. — У вас красивый смех, — услышал он вдруг. Лайт даже прислушался — вроде эхо его смеха ещё могло витать тут, кристаллизовавшись в воздухе. Сам он никогда особо к нему не прислушивался, по правде говоря, так что даже плохо его помнил. А если и помнил — то совсем не таким. Эл ложится рядом и смотрит прямо на него глубокими, непроницаемыми, как шахты, глазами. Эта неспокойная, изменчивая темнота что-то сильно напоминала, беспокоила, не давала забыться — но сейчас он не мог вспомнить, что. — Не надо было подписывать вчера этот пакт, — зубасто улыбается Лайт — ярко и хищно. — Надо было захватить вас — и забрать эти пилюли себе, — Эл сначала молчит, и выглядит так, будто сейчас скажет какую-нибудь иронию вроде: «И это говорит наш мирный дипломат!» или же (а если б…) — «Ты можешь получить это просто так, Лайт». Но вместо этого тоже улыбается в ответ, мелкое плотоядное существо: — Зубы пообломаете. Крошечные заблудшие искорки влетали ему в зрачки, и тут же навсегда растворялись — в непроглядной агатовой черноте. _______________________________________________________________________ * Есть такая песенка Флёр «Эйфория». «И лепестки, и ленты, и гвозди сквозь ладони — наверное, и вправду всё это эйфория...». Эйфория, ну вот, значит, и название главы)
Вперед