Эксперимент

Конечно, ее не пустили к нему. Лера очень хотела бы и прорываться с боем, но она понимала, почему они это сделали. Вся ее душа рвалась в палату, но это было бы подозрительно — она должна играть роль до смерти перепуганного внезапным нападением пациента лечащего врача. И, в принципе, ей играть надо было — истерика настигает ее сама ещё в тот момент, когда она видит, как Разумовскому вкатывают транквилизатор. И она, действительно, видела. Видела, как в голубизне зрачков приступили золотые крапинки. Защитить ее было желанием обоих. И от этого становилось лишь больнее. Медсестры всучают ей галоперидол в каплях, и она даже не противится. Нужно принять всего десять, Лера капает не меньше тридцати. Однажды ей психиатр уже выписывал галоперидол для успокоения, и она прекрасно знает дозировку, способную атрофировать ее чувства. Вот только этого все равно не происходит. Слезы все равно льются, просто на этот раз беззвучно. Ее снимут с должности его лечащего врача. Точно снимут. Ещё и неделю принудительно отпуска впаяют. А ей нельзя. У них с Олегом все готово, и кто знает, что будут делать с Разумовским в лечебнице теперь. Белова сидит в коридоре у кабинета Рубинштейна. Колени и руки в крови. Проклинает весь мир за то, что Волков не оставил ей способа с ним связаться. И ждёт. Ждёт, когда на остров заявится полиция. Вездесущий майор Гром, с которым ей не доводилось встречаться вживую, но о котором она прочитала в интернете все, что могла. Его баба, Пчелкина, заполонила всю сеть своими идиотскими роликами с восхвалениями, а на улицах повсюду можно было встретить палатки с «любимой шавермой Грома». Лера еле удерживалась, чтобы не метнуть в каждую по кирпичу. Но этого не происходит. Оказывается, инструкция на подобные случае у персонала простая — дождаться Рубинштейна и не рыпаться без его ведома. Полицию никто не вызывал, хоть в клинике и стоял переполох. Это хорошо или плохо? Но Лера не успевает ничего толком обдумать. Вениамин Самуилович появляется в другом конце коридора, с улыбкой направляясь сразу к притихшей девушке. Она уже не плачет. Просто пребывает в ступоре. И Арсения ей не жаль. Как и свою душу, что вмиг покрылась ещё более плотным слоем греха. Как напыление из чистейшего мрака. Ведь если бы события можно было отмотать назад, она бы поступила точно так же. — Валерия Андреевна, мне так жаль, — начинает профессор, хотя в блестящих глазах за очками виден детский восторг. — Как вы себя чувствуете? — Нормально, — бормочет она в ответ, изучающе глядя на него исподлобья. — Галоперидол? — Галоперидол. На самом деле, нет. Просто истерика выжала нервы до капли, и теперь внутри осталась только глухая пустота. Но она и добавляла решимости. Едва Рубинштейн пытается разузнать у нее детали происходящего, Белова поднимается на ноги. Стоит твердо и даже не шатается. — Вы заберете его у меня? Она, признаться, и не ожидает, что его этот вопрос смутит. И профессор, подтверждая ее догадку, лучезарно улыбается: — А вы бы этого хотели? — Нет. Что уж скрывать-то? Очевидно, что такого результата этот манипулятор и добивался, верно? — Ну тогда, конечно, нет, Лерочка, моя дорогая. Ладно, это немного сбивает с толку. Она смотрит на него недоверчиво, а тот лишь продолжает обманчиво мягко улыбаться. — Я думаю, настало время для продвижения нашего продуктивного сотрудничества, — и начальник явно наслаждается замешательством подчиненной. — Вы добились ровно тех успехов, что я от вас и ожидал. Оправдали все мои ожидания. Двойник проявляет себя в полной мере. С чего такие откровения? К чему он клонит? — Вы останетесь в должности его лечащего врача, — продолжает Рубинштейн. — Но с одним условием. Уговорите его сотрудничать со мной, только и всего. Держи себя в руках, Лера, держи себя в руках. Он не должен понять, что ты готовишь побег. Пусть думает, что ты слабовольная овечка. Старайся не думать, что у мудака в клинике есть гребанные приспособления за запрещенной лоботомии. И бог знает что ещё. Ты уведешь своих мальчиков отсюда. — О, спасибо! — вот теперь приходится вспомнить все, чему ее учили в актерской школе в четырнадцать. — Спасибо вам большое, Вениамин Самуилович! И даже на шею ему бросается для полноты эффекта. — Я этого не забуду! И не подведу вас! Ведь ей нужен доступ к его палате, а без должности его не получить. И едва сдерживается, чтобы не прокусить профессору сонную артерию к чертям. Не уверена, конечно, что такой маневр бы удался, но своему бывшему шрам от зубов она однажды оставить умудрилась. — Полно, дорогая, полно, — Рубинштейн мягко хлопает ее по спине. — Но на завтра все же возьмите выходной. Вы нужны мне в полной боевой готовности. Белова поспешно отстраняется, ощущая неимоверное желание помыться после соприкосновения с этим человеком, но все равно давит из себя улыбку. Ладно, может, и неплохо, если он будет думать, что завтра она не явится в клинику. Вряд ли ожидает, что она решится тащить куда-то полубессознательного Сережу. Можно будет пробраться по-тихому. — Да, конечно, — посему она охотно кивает. И уже было собирается уйти, пока сердце не простреливает ещё кое-что. — А полиция?.. — Вы подписывали договор о неразглашении, — все так же улыбчиво напоминает главврач. — Как и все остальные сотрудники. Понятно. Что происходит в Чумном форте, остается в Чумном форте. Это тоже ей играет на руку, ведь, будь иначе, Сережу бы повторно судили, пришив еще одно убийство. Это не нужно никому из них. Рубинштейну явно не терпится начать свои лабораторные игрища. — Арсений?.. — в последний раз уточняет Лера. — Не волнуйтесь, никто не узнает, что вы сделали. Вот ведь… Жук. Это было так очевидно? Остается надеяться, что хотя бы ее мысли про побег он не прочитал, телепат херов. И стоит убраться отсюда, пока эта тема не получила развитие. Тяжело покидать Чумной форт, зная, в каком состоянии сейчас пребывают и Сережа, и Птица. Да, последнему были прощены все грехи после случившегося. Ну… По крайней мере, дарована временная амнистия. Это не значит, что Лера вовсе больше не обижена, но… Да, немного оттаяла. На пароме она больше не плачет, лишь думает про завтрашний день. Мысленно чертит схемы лечебницы, по памяти бродит по нужным коридорам. Вроде несложно. Вряд ли за Сережей под лошадиной дозой транквилизаторов будут сильно следить, да? Морской ветер кусает щеки в разводах туши, треплет волосы и отрезвляет. Надо собраться. Убийство — не повод отступать. И каково же ее облегчение, когда, топчась на пристани с открытым приложением такси, Белова видит поодаль уже знакомый джип. Ей даже сигналов никаких подавать не надо, чтобы она тут же ломанулась к нему. Точно, они ведь собирались обговорить время побега. Сердце запоздало громыхает в груди, а пальцы сводит мелкий тремор. Она убила. Реально убила. И ничуть не жалеет об этом, ведь ей… даже понравилось. Тот самый исход, которого она боялась, вырисовывая подобные планы в своей светлой головушке ещё в свои восемнадцать. И едва Лера заваливается на переднее пассажирское внедорожника, то тут же бросается на шею уже Волкову. Приятнее, чем Рубинштейну. Она так и не отмыла от крови ни ладони, ни колени. Ещё и прямо в служебном халате под пальто умудрилась уехать. Прострация сделала свое дело. А теперь сумка падает с ее колен куда-то под сидение, а сама Белова все же снова рыдает. Даже сама не поняла, как начала. Цепляется за Олега, ища опору. Олег любителем женских слез никогда не был. Обычно это вызывало лишь раздражение, желание уйти, а если истерика наступала сильная и совершенно бессмысленная, и вовсе казалось самым очевидным выходом просто свернуть ей шею. Но Белова не стала бы рыдать вот так, почти выть, просто так, это Олег понял почти сразу. Бедовая, с головой не все в порядке, но реветь, при нем особенно, вряд ли начала бы. Волков не видит ее руки, зато окровавленные коленки — да. И белый рабочий халат, торчащий из-под пальто. На ткани прекрасно видно россыпь ярко-красных капель. Чисто на глаз, не вникая в ситуацию, Олег предполагает удар в шею со спины. Обыватель не догадается, но наметанный взгляд наемника по кровавым пятнам сразу предполагает и траекторию падения, и степень глубины удара. Очевидно, что рука женская. Если бы ударил мужчина, крови было бы больше. А если бы, например, Олег… Приходится отцепить ее ладони от своей шеи, исключительно для того, чтобы на них посмотреть. И тут — кровь. Картина почти складывается, хотя один вопрос так и остается неразрешенным. Как ее выпустили из форта? — Спокойно, — просит ее Олег, стараясь не включать свой командирский тон. Ладони Леры не отпускает, начиная их мягко поглаживать, не смущаясь крови. — Сама цела? Значит, не прогадал, когда нож ей подарил. Пригодился. И, возможно, сейчас был не самый подходящий момент для этого, но Олег не может не спросить: — Кто это был? Появление в Чумном форте не входило в его планы раньше времени, но если необходимо, прибрать за Беловой он готов. И ей становится легче. Вторая по счету истерика отступает уже быстрее, во многом благодаря спокойному тону Волкова. В нем ощущается сила, ощущается опора. То, чего ей сейчас за пределами клиники не хватало, ведь в Питере у Леры никого и нет. Да и московским друзьям и, тем более, родителям она сказать ничего не может. Все, в прошлой жизни они. Вдох, выдох. — Санитар, — тихо признается она. — Он пытался напасть на Сережу. Увел его на пустой этаж и тыкал в него ебаным орбитокластом. Орбитокластом, бля! Ну, это такое инструмент для лоботомии, чтоб людей воли лишать. Вбивают через глазницу. И снова вдох-выдох. Лера намертво вцепляется в ладони Волкова, смотря на него теперь до ужаса виновато. — Сережа и Пти… второй на себя всю вину взяли. Им вкололи такую дозу транка, что мне дурно. Олеж, нам нельзя задерживаться с планом ну вот вообще никак. Рубинштейн ясно дал мне понять, что собирается опыты на Сереже ставить. А если он даже лоботомию практикует, я боюсь представить, что взбредет этому ублюдку в голову! Ладно, не тараторить не получается. — Завтра, как и планировали. На рассвете надо, когда сотрудники дневной смены ещё не приехали, а ночной уже никакующие спят по кабинетам. Я поплыву на первом же пароме. «Олеж»? Кажется, так его называл только сам Сережа. И то, в далеком детстве, когда единственной его проблемой было отметелить всех обидчиков Разумовского так, чтобы не попасть самому в изолятор, потому что тогда единственный друг начнет сильно переживать. Но времена меняются. Теперь какой-то ублюдок нападает на Серого с херней для лоботомии, а безумный главврач считает, что ему все позволено. Только и Олег теперь мстит по-другому. Он не без труда высвобождает ладонь из ее хватки, чтобы заправить одну из выбившихся прядей волос ей за ухо. А потом, уже и без тени мягкости, Олег продолжает: — У тебя был другой выход? Нет. В этом мире только так — или ты, или тебя. И ты молодец, что прикончила его. — А от усмешки удержаться не может. — Ублюдку просто повезло, что до него не добрался я. Иначе бы он ножом в горло не отделался. Слишком просто. Из памяти Волкова ощущение первого убийства стерлось давно. Он даже не уверен был, что вообще испытал после него что-то. Но сейчас даже он, бесчувственный и жестокий наемник, притягивает бедовую девчонку обратно к себе. Треплет по спине — никогда не умел успокаивать, и повторяет: — Ты молодец, правда. Пора было отсюда валить. Олег отстраняется, чтобы завести машину — а у самого все куча мыслей в голове. Накаченный транквилизатором Сережа в его планы не входил. Он, конечно, тощий, а за время пребывания в психушке скорее всего отощал совсем — тем не менее, если он не отойдет до утра, Олег сомневался, что Лера вытащит его одна. Даже если доведет — это будет долго, а у них и правда каждая секунда на счету. Черт знает, чем там барыжат прихвостни Рубинштейна — Олег не сомневался, что там что-то экспериментальное. Да и доза лошадиная. Но… медлить и правда нельзя. Он больше никому не позволит Серого тронуть. Да и подружку его — тоже. — Дыши, давай. Ты мне нужна, — повторяет Олег, когда они отъезжают от пристани. — Сколько он будет отходить от такой дозы? Они однозначно не ожидают нападения изнутри. Второй — она хотела назвать его Птицей, правильно? — притворялся Олегом, когда был Чумным Доктором. И теперь… вероятно, мир стоило избавить от еще одной болезненной опухоли в виде Чумного форта и его главврача. Олег не оставит это просто так. И каждый день страданий загнанного в угол Сережи они искупят своей кровью. — Завтра утром Чумного форта уже не будет. Лера чуть заметно хмурится на последнее высказывание, желая уточнить — а как же другие пациенты? Придется их выводить или хотя бы… Но, черт, на это уйдет уйма времени, и такое вдвоем без шума не организуешь. Но… Она сегодня, вон, человека убила. И мук совести отнюдь не испытывает. Поэтому… будь что будет. Для нее первостепенно обеспечить Разумовскому свободу и безопасность. Едва не провалившись в тревожные мысли по третьему кругу, она несмело закусывает губу, отвечая на вопрос: — Я попробую дать ему легкий корректор, снимающий хотя бы побочные действия. Но вообще… Даже банальная ампула хлорпромазина может вырубить почти на сутки, а тут явно что-то похлеще, во что Рубинштейн меня посвящать не захотел. Давать какой-то стимулятор сверх я не буду ни в коем случае, потому что это просто убьет его центральную нервную систему и артериальное давление. Мне надо просто привести его хотя бы мало-мальски в чувства, чтобы просто смог идти. Нам это, возможно даже сыграет на руку — санитары и охранники не воспримут его в таком состоянии всерьез. Да, она успокоилась и даже смогла трезво рассуждать. Просто присутствие одна Олега внушало ей, словно она и сама сильная, и сама чего-то стоит. Но все равно Лера понимает, что без его поддержки не справится, она просто не может остаться сегодня одна — навалятся кошмары, желание выпить, страх, самобичевание. И так по кругу. Белова объективно понимает, что после такого не уснет. А поспать надо. Ради Сережи. Не хочется быть дёрганной психичкой на энергетиках в момент, когда его, возможно, еле волочащего ноги придется тащить к пристани. Нельзя облажаться. Поэтому… — Отвези меня сегодня сразу в дом, пожалуйста. Мне больше нечего делать в хостеле. Последний рубеж пройдет — прежняя жизнь не просто остается за плечами, она полыхает и трещит обугленными деревяшками. И ладно. Тем более, Волков все равно уже увез все ее вещи. — Возвращайся в реальность, Лерка, — усмехается Олег в ответ, — мы уже туда и едем. Я бы тебя в хостел не повез. Чистая правда. Не без паранойи, бесспорно, но Олегу и самому будет гораздо спокойнее, если Лера будет под его присмотром. Его все еще немного смущало, что Рубинштейн выпустил ее так легко после произошедшего. Стоило проверить на жучки? Вряд ли. Гипноз? Это уже сложнее. Хотя бы потому, что она вряд ли вспомнит, если что-то было. Поэтому сегодня Олег будет присматривать за ней — чтобы защитить и от возможных преследователей, и от самой себя. — Вопросов не возникнет, если ты его куда-то поведешь? — продолжает Волков. У него бы возникли. Но черт знает, как настроен персонал в Чумном форте. — Нужно, чтобы хотя бы шел. Ты его не доведешь одна. Как выйдете наружу — я помогу. Единственный плюс от транквилизаторов, который пока видел Олег — этот… Птица вряд ли сможет проснуться. А даже если получится, обезвредить его станет проще простого. Вслух об этом Волков не говорит — решает не будить в и без того растревоженной девушке еще больше тревог. А сам… просто пытается предусмотреть все. — И не хмурься, — после недолгого молчания скалится ей Олег. Растормошить пытается. — Из Чумного форта еще не выходил никто, я узнавал. Уйдет Серый — найдется новый экземпляр. Я не мню себя мессией, но Чумной форт не должен существовать. Просто оставишь то, что я тебе дам, в его палате. Это будет даже… символично. — Подрыв? — а Лера, до этого залипающая в окно на побережье, аж реально ожила. — Ого, я тоже буду террористкой? Не, ну реально как из Готэма сбежали. Перенеслись со страниц ее любимых комиксов на улицы не менее любимого Санкт-Петербурга. И хоть где-то внутри почти стертые отголоски здравого смысла и вопят, что это пиздец тотальный, Белова умеет романтизировать реальность как никто другой. Не романтизировала бы — померла бы давно. Тем более… Реально, подорвать место, где Сереже делали больно, кажется чем-то очень правильным. Желательно, чтобы Рубинштейн с его ненаглядной Софочкой были внутри. Как и, в принципе, остальные сотрудники, которые знали, на что шли, подписывая договор о неразглашении. Сама-то Лера его даже не глядя подписала. Понятия не имела, что это за бумажки, не вчитывалась. Очень хотела работать. Про эксперименты узнала лишь позже, вяло подслушивая разговор коллег в столовой. И, кажется, в клинике реально всех все устраивало. А пациенты… Не думай об этом, Лер. Лучше вспомни, что Волков с тобой план обсуждал. Точно. — Да, всем будет плевать, если я куда-то его поведу. Я так уже таскала его и во двор, и даже в конференц-зал. Пикник и кино. Свидания типа. С нами даже конвоя не было, только один сопровождающий санитар, который теперь мертв. К нам наверняка приставят нового, но я придумаю, как улизнуть. В конце концов, терять уже нечего, раз Рубинштейн в курсе их романа. Ненавязчиво намекнет новому санитару, что крайне желает уединиться с Разумовским во имя высших целей главврача. Или можно даже прямым текстом сказать. Плевать уже, вот правда. К моменты прибытия в очень даже уютное убежище на улице уже царит глубокая ночь. Освещение внутри мягкое, даже приглушенное, отчего создается ощущения особого домашнего тепла. Конечно, Лера ещё немного бесоебит, уснуть мешает адреналин. Поэтому она деловито греет замороженную лазанью для себя и Олега в духовке, параллельно бегая по первому этажу и стирая пылищу, чтобы завтра Сережа оказался сразу в приятной чистоте. О том, что вообще-то Белова та ещё свинка, любящая повсюду оставлять упаковки от готовой еды, банки от энергетиков и не мыть посуду месяцами, можно пока и умолчать. Не доросли ещё до бытовых дрязг, все впереди. С Олегом ей внезапно комфортно. Словно у нее появился старший брат, о котором она всегда могла только мечтать. Вот теперь она понимает, за что его любит Сережа. Она тоже уже любит. Заметно, насколько Лера быстро сдается и доверяется людям. И пока они едят лазанью, которую она умудрилась перегреть до даже чересчур хрустящей корочки, Белова убеждает Волкова посмотреть с ней культовый мультсериал о Бэтмене девяностых, особенно акцентируя внимание на серии под названием «Безумная любовь». И нет, ничего страшного, что Джокер там Харли из окна выбрасывает. Он же потом извиняется и розу дарит. Ей все нравится. И, поразительно, на новом месте и в присутствии Олега ей даже удается отключиться. Расслабилась, и пережитый стресс ее наконец добил. Засыпает прямо на диване в позе эмбриона, вцепившись в небольшую подушечку. И умудряется даже бормотать нечленораздельное «вау, мы уже так близки», когда чувствует, как ее поднимают на руки и относят в спальню, которую она выбрала для них с Сережей. Проснуться приходится рано. Настолько рано, что даже ещё поздно. За окном по-прежнему темно, даже предрассветные сумерки ещё на наступили. Необходимо успеть на самый первый паром, отчаливающий в пять утра. Рассчитан он, правда, на доставку продуктов питания в форт, но, в принципе, вопросов никто не задаёт, когда докторша ломится на палубу. Срочный вызов, всякое бывает. Психушка же. Позавтракать Олегу ее заставить не удалось, потому что вот теперь волнение взяло свое. Боялась элементарно остаться без содержимого желудка из-за нервов, усиленных качкой на волнах. Сегодня Лера не останавливала выбор ни на каких платьях, не хватало ещё, чтобы бежать в случае чего было неудобно. Простые потрепанные джинсы, свитер, потому что начинало холодать, и грубые ботинки, чтобы уж точно не навернуться где-нибудь из-за внезапно сломавшегося каблука. Охрана вопросов не задаёт, когда она появляется на посту в такую рань. Они вообще никогда ничего не спрашивают, стоят как крайне грозные каменные изваяния. К тому же, всем известно, что Валерия Андреевна на хорошем счету на Рубинштейна, ей все двери открыты. Дорогой профессор просчитался, но где? И да, на нее периодами все же косо поглядывают — в таком узком штате сотрудников весть о гибели Арсения уже распространилась, но остальные не столь проницательны, как Вениамин Самуилович, и, видимо, свято верят, что коллегу замочил именно Разумовский, потому что пару раз Лера слышит у себя за спиной восхищенные вздохи медсестер: «Какая самоотверженность! Пациент вчера чуть не убил, а она уже продолжает работу! Вот это преданность делу и Рубинштейну!». Отлично, пусть так и думают. И все же ей приходится тайком заглянуть на этаж с процедурными. Воспоминания дурные, но по-прежнему не из-за резко пробудившейся совести, а из-за сожаления, что урод Арсений недостаточно страдал. Конечно, Лера не была уверена, что уже достаточно преисполнилась, чтобы решиться на пытку, но что-то подсказывало, что под обстоятельства она адаптируется весьма быстро и ловко. Ворвавшись сначала в кабинет, в котором обрабатывала себе руку, она роется в шкафчиках с экстремальной скоростью и ругается под нос, когда находит лишь нейролептики. Не то. Придется идти в ту самую процедурку. О, надо же, даже не потрудились оттереть пятно крови. Как же всем здесь показательно насрать на смерть одного из своих. Халат Лера все же надела, хоть и не постирала. На не остались совсем мелкие, едва заметные брызги, но и черт с ними — все равно это последний день, когда она его носит, а куда-то запихнуть небольшое взрывное устройство было необходимо. Кажись, это колба с горючим Чумного Доктора, и, признаться, Белову распирала гордость за то, что при ней его оружие. Только теперь к ней подключены небольшие проводочки, ведущие к какой-то новенькой примочке, гарантирующей, что взрыв случится лишь тогда, когда Волков активирует детонатор. Брезгливо переступив через засохлую кровь, девушка роется в шкафчике, забрызганном ею же. И… это абсолютная победа. Лера хватает баночку с холиноблокатором, что должен хотя бы немного снять последствия вреда, причиненного транквилизатором. Препарат действует мягко, снимает экстрапирамидные нарушения, вызванные разного рода антипсихотиками, и активирует мышечную возбудимость. Она сама пила подобный, когда из-за кветиапина по ночам ноги сотрясали судороги. Теперь несется вниз по лестнице, в нужное отделение, заставая в коридоре сонного, откровенно клюющего носом охранника. Даже на мгновение надеется, что сможет незаметно стащить с его пояса ключ-карту, но тот вдруг распахивает глаза. Гадство. Он тут же хмуро интересуется, куда это собралась Валерия Андреевна, и даже проявляет подобие обеспокоенности, вспоминая вчерашний инцидент. Он был одним из тех, кто скрутил Сережу. Поэтому его участливость Леру совсем не трогает. Она с самым спокойным видом поясняет, что Вениамин Самуилович попросил ее опробовать новую методику и любезно согласился предоставить для этого свой кабинет. Поэтому Белова и решила бежать на рассвете — южное крыло, подходящее для их маленького мероприятия, включает в себя надобоность пройти мимо кабинета главврача. А Рубинштейн появляется в клинике не раньше девяти. Обычно. — Что, почти в семь утра? — удивляется охранник. — Время не ждёт, — как можно более очаровательно улыбается докторша. — Для новой методики Разумовский нужен ещё в как можно более овощном состоянии. Мужик вздыхает, ворча себе под нос про ненормальных психиатров, помешанных на своих исследованиях так, что им дома не спится. И вроде все идет, как надо, потому что он уже подносит ключ-карту к замку, но… В последний момент напоминает, что пришлет некоего санитара Ваську для сопровождения. И как бы Лера ни пыталась упираться, заверяя, что полумертвый и явно забывающийся где-то в Зазеркалье Разумовский ей не навредит, охранник все твердит, что правила есть правила. Ладно, как отделаться от Васьки, она придумает позже. А пока влетает в палату, убеждается, что дверь захлопнется, и бежит к койке. Сережа выглядит ужасно, и сердце плющит от одного его такого вида. Бледный, да даже почти серый, как бетонный пол у нее под ногами. Она поспешно развязывает узлы смирительной рубашки, одновременно его тормоша. Во втором кармане халата припрятан пузырёк с препаратом-корректором и даже крохотная бутылочка воды на 0,25 литра, добытая из автомата у регистратуры. Храни, Боже, тех, кто придумал даровать медицинским халатам карманы поглубже. — Сереж, Сереж, вставай, — трясет его девушка. — Я знаю, милый, тяжело. Знаю, голова кружится, сознание спутанное, мышцы деревянные и все такое, но скоро все закончится. Таблетки нужно выпить штуки четыре разом, не меньше. Да, от них может торкнуть, даже появится невесомое ощущение эйфории, но тем лучше же, правда? Но и перебарщивать тоже нельзя. А встать Сереже оказывается действительно тяжело. Ну, встать — это громко сказано, он просто садится на кровати. Он вроде и не спал — то самое отвратительное состояние, когда хочешь спать, но уснуть не можешь и просто пялишься пустым взглядом в стену. А глаза, кажется, пересохли. Не то что бы он забывал моргать, но поднять веки после того, как глаза закрывались, было безумно трудно, хотя уснуть он и не мог, поэтому Сережа… просто решил их не опускать. Вот так просто, да. Мир вокруг расплывается радужными бензиновыми пятнами, от вида которых его тошнит. Относительно ясным объектом кажется Лера, но и она почему-то на месте не стоит. Это что у них? Землетрясение? Так они же на воде. Качка какая-нибудь? А. Или это просто у него в глазах плывет… Плывет. В Чумном форте, который окружен водой. Почти шутка. Сережа покорно принимает таблетки, которые ему пихает Лера, но проглотить сразу не может. То есть, ему реально кажется, что он их глотает, но по факту они все еще во рту. Даже такое действие стоит ему кучи моральных усилий, и Сереже хочется взвыть. В голубых глазах на мгновение мелькает золото, но Птица уходит обратно. В этот раз им одинаково плохо, а Птице силы еще пригодятся. Ведь это именно он заставляет Сережу придерживать правый рукав больничной робы, чтобы его ценное содержимое не вывалилось на глазах у Леры. Сережа, правда, сам не помнит, что там такое. Знает только, что почему-то должен. Почему? Лера почти заставляет его выпить воды. Сережа закашливается, только ее всю расплескав. И все-таки, ну… бодрит немного. Он хотя бы вдумывается в то, что она сказала. И что закончится?.. Какая-то важная мысль словно ускользает из сознания, а ненужные, наоборот, растекаются длинными толстыми змеями, заполоняя все пространство его мозга. Ему надо встать. Надо, но ноги совсем не слушаются. Их надо выпрямить, но они не гнутся — как будто правда затекли до деревянного состояния. Лера стоит совсем близко — Сережа обессиленно утыкается макушкой в ее живот, почти скуля: — Не могу… Ему надо встать. Надо, но… совсем не получается. Он что тут, успел к кровати прирасти?.. Нет, ему надо, надо… Надо… — Сереженька, — Белова разглаживает спутанные рыжие волосы, млеет от их контакта, но сейчас нужно поторопиться, чтобы она могла вот так обнимать его всю оставшуюся жизнь. — Сейчас будет лучше, просто подожди немного… Нужно перетерпеть. Но идти все равно придется. Она пытается перекинуть его руку через свои плечи, старается поднять, но явная одеревенелость в мышцах делает его тяжелее. Да, Чумной форт сделал его почти тощим, но ей с ростом в сто шестьдесят сантиметров все равно сложно сдвинуть его с места. Блин. Блин, блин, блин. Нет времени ждать, когда корректор подействует. Это произойдет относительно быстро, при четырех таблетках нужно всего минут десять, но у них и их нет. Придется звать злосчастного Ваську. Лера, тяжело выдохнув, вновь подрывается, долбит в дверь. Та отворяется почти сразу, и на пороге сразу показывается стриженный под пять миллиметров амбал с добродушной улыбкой. — Валерия Андреевна! — он расправляет широкие плечи. — А мы с вами ещё не работали. Василий. У нее нет времени и на любезности, но нельзя выдать свою нервозность. Поэтому девушка с самой милой улыбкой кивает, пожимает его слишком уж крупную на фоне ее костлявой ручки ладонь. Хорошо, что ещё не работали. Кажется, он вообще из другого отделения, и до него слухи об ее связи с Разумовским могли еще не доползти. Хочется верить. По крайней мере, подозрений он никаких не выказывает. — Помогите мне отвести пациента в кабинет Вениамина Самуиловича, пожалуйста, — самым любезным тоном просит она. — Да не вопрос, я… — и вопросительно смотрит на лежащую рядом с Разумовским смирительную рубашку. — О, он под воздействием сильного препарата, — спешит успокоить Лера. — Смирительная рубашка не понадобится, в кабинете есть кресло с фиксирующими ремнями. — Оке-е-ей… — и чешет почти лысый затылок, но приказ выполняет. Дергает Сережу за плечо, рывком поднимая на ноги. Глядя на то, как тот морщится, Белова готова этому Василию скормить его же собственные глаза и уши. Но нужно немного потерпеть, стиснув зубы. И улыбаться. Улыбаться так, чтобы щеки болели. — Выведете его пока, — просит Белова, машет рукой так, словно она такая же черствая, как и остальные здесь. — Я рубашку заберу. — Пошли, Чумной Доктор, — скалится санитар, таща Разумовского за шкирку так, что тот едва касается ногами пола. Дыши, Лера. Просто дыши. Она делает вид, что просто до ужаса педантична, и поэтому складывает смирительную рубашку, даже беззаботно напевая себе под нос. Ну, «Gangsta» из «Отряда Самоубиц». Вряд ли тупоголовый санитар поймёт ее тонкую отсылку. А смирительная рубашка так удачно прикрывает то, как одной рукой Лера ловко вытаскивает из кармана небольшую, но отлично заряженную бомбу, и пихает ее под матрас. И всей процессией они выдвигаются к кабинету главврача. Неважно, что у нее даже ключей нет, потому что разрешения никто не давал. Тупой бугай ничего и не подозревает. Лера косится на Сережу, с радостью подмечая, что его взгляд становится все более осмысленным, но когда замечает, что Василий смотрит на нее, то тут же улыбается ему. Она даже заводит совершенно светскую беседу о том, как Вениамин Самуилович прекрасен в качестве начальника, какие перспективы в психиатрии откроют его научные труды, как она счастлива быть его последовательницей и бла-бла-бла. Признаваться в своей связи с Сережей она все же не решается, не пойдет на отвлекающий маневр. Лучше зубы заговорить. Поэтому она продолжает лить Василию в уши, как она восхищена теперь уже им самим, его силой и мускулатурой. Усмехается, замечая его самодовольное выражение лица. Смотрите, аж приосанился. — Что бы мы, врачи, делали без таких чудесных санитаров? Я так рада, что вы тут и можете меня защитить, а то вчера… вчера… И даже закусывает губу, словно ей страшно и больно вспоминать «нападение пациента». Василий торжественно клянется, что прекрасную хрупкую девушку при нем никакие психи не обидят. Отлично, теряет бдительность, поворачивается к ней спиной, когда они сворачивают к дубовым дверям кабинета Рубинштейна. Тогда Белова позволяет уголкам губ упасть. «Психи», епт? Сейчас она ему психичку покажет. Кабинет слишком близко, сейчас он поймёт, что у нее нет ключей. Нужна чистой воды импровизация. Лера игриво пробегается кончиками пальцев по предплечью санитара, заставляя его отвлечься от пациента, которого он каждые десять шагов встряхивал, как котенка, чтобы перебирал ногами быстрее. — Спасибо вам, Василий, с вами я чувствую себя в безопасности, — с придыханием говорит она. Тот аж отпускает Разумовского, и он едва не падает, привалившись к стене. Ага, на ногах стоит. Хорошо. А Белова продолжает свой маленький спектакль. Пользуется замешательством младшего по должности коллеги, сжимает пальцами ткань его рабочей формы. Проникновенно смотрит снизу вверх, медленно спуская руки ниже — и вот он уже довольно скалится. Нужно только аккуратно подцепить шприц в его кармане. Верзила и не заметит. Есть! — Осторожно, сзади! — Лера играет натуральный испуг, округляет глаза, глядя на Разумовского за спиной Василия, и стоит тому обернуться, со всей дури вкатывает ему полную дозу транквилизатора в шею. Шприц входит все в ту же сонную артерию даже мягче, чем вчерашний нож. А игла толстая, неприятная. Больно, должно быть. Хорошо. Санитар порывисто оборачивается, выдергивает шприц из шеи и свирепеет на глазах за доли секунды. Он толкает от себя докторшу, орет, что она сука. Бугай даже умудряется найти силы, пошатнувшись, сделать шаг ей навстречу, протянуть здоровенные дрожащие лапы… Но дрянь Рубинштейна работает безотказно. Быстрее стандартного хлорпромазина. Беловой приходится ловко отпрыгнуть в сторону, чтобы грузное тело Василия мешком не приземлилось на нее. И как же приятно видеть, как у него закатываются глаза. Но созерцать времени нет. Вмиг посерьезнев, Лера подбегает к Сереже, позволяя ему опереться на себя. Все ещё тяжело, но уже терпимо. Она бросает быстрый взгляд на единственную допотопную камеру в самом углу коридора. Когда она проходила главный пост охраны с мониторами, оба сменщика дрыхли смертным сном. Рассвет — лучшее время, да. Но стоит поторопиться, вдруг придурки очухались. Из-за того, что Разумовский все еще качается, до конца коридора они добираются не слишком быстро. А там ещё лестница, ведущая к черному ходу. Блять. — Сереж, давай, любимый, осталось совсем немного. Первые несколько ступенек проходят плохо — ноги только привыкают к тому, как они ползут по коридору, а теперь нужно было перейти на новое движение. Сначала Сережа запинается, с лестницы едва не падает, больно приложившись коленями. Но Лере себя поднять не дает. Видно же, что ей тяжело… — Все нормально, — сипит Сережа, кое-как вставая на ноги, опираясь на перила. Встряска помогает расшевелить деревянные мышцы, так что дальше идет проще. — Все нормально, я… Я смогу… Лестницы. Много лестниц. Под конец они сливаются в какой-то единообразный поток. Сережа концентрируется на том, чтобы просто быстро переставлять ноги. Он вспоминает и об Олеге, который живой, и о побеге, не может переставать думать о Лере. Они уже столько для него сделали… И его задача сейчас — быстро идти. Такая мелочь по сравнению с тем, что сделали Лера и Олег, а вместе с тем — личный подвиг для него сейчас. Под конец, правда, Сережа даже входит во вкус. А потом Лера открывает тяжелую железную дверь… На мгновение Разумовский снова теряет ориентацию в пространстве. Солнечный свет бьет по глазам, а от соленого, но свежего воздуха почти кружится голова. Сережа машинально оглядывается обратно в темный коридор, не зная, чего опасается — появления кого-то из санитаров… или просто перейти эту незримую границу между жизнью прошлой и… будущей? Впереди его ждет счастливое, свободное будущее с Лерой, которую он с каждым днем словно любит лишь сильнее, живой Олег, которого он больше не отпустит ни на какую войну, а за спиной — тьма, боль, абсолютный ужас. И Сережа наконец делает этот шаг навстречу будущему. Близость свободы его распаляет. Или просто начали действовать таблетки. Он не чувствует ни холода, ни какого-либо дискомфорта, цепляется за Леру только и сосредотачивается на силуэте смутно знакомого катера впереди. Он становится все ближе, ближе, и вот даже Сережа, глаза которого так сильно отвыкли от солнца, видит знакомую темную фигуру. Сердце щемит — Разумовский расплывается в улыбке, успевает даже притянуть Леру к себе, чтобы поцеловать ее в висок… Однако под лучами солнца не так ярко видно то, что в его глазах становится все больше золотого. Когда они подходят ближе, Олег, возящийся с катером, выпрямляется. Усмехается, глядя им за спины, и качает головой. — О безопасности тут могут только мечтать, я так понимаю. А Сережа, все еще чуть растерянный, оглядывает катер. Улыбается даже, поднимая взгляд на Олега, прежде чем прошептать: — Это же мой катер… У него реально был катер. В той, прошлой жизни, когда он просто… жил, получается. У него вообще много техники и транспорта было, но почти все оно предназначалось для Олега. Когда он исчез, все покрылось пылью. Особенно катер, которым Сережа управлять не умел. — Сам поведешь, дружище? — беззаботно скалится Олег в ответ. Можно сказать, что не угнал даже, а просто позаимствовал. И Сереже так отчаянно захотелось его обнять, чтобы убедиться, что живой, но… — Потом. Давайте, залезайте. Пора валить отсюда. Сережа не вникает в предназначение какого-то пульта, который он держит в руках. Они забираются в катер, который качается на волнах, Сережа все не может перестать оглядываться, как будто ждет погони еще… А в момент, когда Олег заводит катер и Сережа поворачивается к нему, его глаза полностью застилает золото. Но Волков этого словно и не видит. Острое лезвие орбитокласта легко выскакивает из рукава больничной робы, и Птица шагает к нему, замахиваясь. У него нет ни времени, ни сил на церемонии, он справедливо уверен, что Волков в бронежилете. И потому непослушные руки замахиваются для того, чтобы нанести удар четко в шею. Так, как хотели убить его. Проклятый Волков оборачивается в мгновение ока. Четкий удар в живот заставляет и без того ослабленное тело согнуться пополам. Птица шипит от боли, когда Волков заламывает ему руку. В золотых глазах — абсолютное бешенство, и он в каком-то шальном порыве клацает зубами с подобием птичьего клекота, словно намереваясь шею наемнику прогрызть. — Вот ты и сучонок, конечно, — скалится Олег. — Твою же пернатую задницу тоже… Он не успевает договорить. В момент, когда острая часть орбитокласта входит в его живот, Олег не издает ни звука. Если даже зашипишь — сдохнешь. Мудрость с «работы». Только смотрит на торчащую рукоятку, а потом — на потешающегося Птицу: — Ты и правда такой тупой, что… Теперь не договаривает уже пернатый ублюдок. От тяжелого кулака Олега на Сережином лице точно останется синяк, но это помогает очухаться. Потому что в следующее мгновение на него смотрит уже совершенно точно перепуганный Разумовский, восклицая: — Олег!.. Сейчас заплачет. Волков и сам не особо доволен. Орбитокласт он не вытаскивает, иначе есть все шансы истечь кровью. Но… Когда он касается раны, на руках уже остается кровь. Блядство. Зато не так много, как могло бы быть. — Потом, — отмахивается Олег. И хотя его бросает в жар, он, не чувствуя боли, бросается к рулю. — Валим отсюда. — Твою мать, Птица! — рявкает Лера, прекрасно понимая, что тот ее слышит, пусть и прячется на задворках сознания Сережи. И хочется высказать, как ее бесят его мелочные обиды на Олега, особенно в такой, сука, ответственный момент! Но сейчас не до того. Катер трогается с места, и она едва не падает от напора, с которым он круто разрезает волны. Вода. Вокруг вода, с она чертовски ее боится. Но сейчас паниковать надо совсем по иному поводу. Волков держится просто отлично, вот только на лбу видна испарина от напряжения. Правильно делает, что орбитокласт не вытаскивает. Вот только… блять-блять-блять! Белова бросается к стремительно переливающемуся всеми цветами радуги Сереже, заставляет ее сесть прямо на пол, резко давя на плечи. Укрывает его заранее припасенным на катере пледом, садится на колени напротив, обхватывает лицо ладонями, стараясь не задеть ушиб, заставляя сфокусировать взгляд на себе. — Тише, я же врач, помнишь? — и старается не выдать дрожи в собственном голосе. — За плечами первый мед страны. До распределения на психиатрию многому научилась. Я все решу. Обещаю. Да, не хирург, конечно, но… Училась она, несмотря на все свои психи, идеально. Рука не дрогнет, если надо будет зашивать. Не хочется сейчас лишать его поддержки, но проверить Волкова просто необходимо. Стоит такой весь непробиваемый, даже не морщится. И Лера останавливается сбоку от него, сосредоточенно глядя на торчащий стальной предмет. Сука. Ему бы сейчас принять полусидячее положение, приложить холодное… Что, совершенно очевидно, невозможно. Так, ладно, ладно, надо сосредоточиться. Спасибо, что Волков на нее никак не реагирует, только зубы стискивает, смотря четко вдаль. Главное, чтобы не было внутреннего кровотечения. И чтобы не возник перитонит. Неудобно, конечно, прикидывать на глаз, стоя сбоку, но кажется, что орбитокласт вошел не слишком глубоко. Есть ли шанс, что органы не задеты? Обезболивающие ему сейчас нельзя. Как и пить. А если отключится?.. Птичий дьявол. Белова ругается сквозь зубы, кидается к большому военному рюкзаку, поваленному в углу, даже не интересуясь, можно ли. Сохранять равновесие сложно — это не просто качка, они буквально подпрыгивают на волнах. А если орбитокласт расшатается?.. Лера копается в содержимом рюкзака еще агрессивнее. Она уверена в том, что у Олега с собой есть аптечка со всем, что может пригодиться в полевых условиях даже в случае ампутации конечности. И, конечно, она в нем не ошибается. — Стой смирно, — требует она. — И замедлись, надо, чтобы ты стоял максимально ровно. Большими острыми ножницами Лера принимается разрезать плотную черную ткань его кофты. Действует очень щепетильно, аж щеку изнутри закусывает, освобождая торчащую рукоять от одежды. Да, неглубоко. Такой штуковиной и насквозь проткнуть было бы можно. Так, ладно. Антисептик. Надо остановить кровь, обработать края раны, чтобы не попала зараза. У Волкова в арсенале нашелся даже гидрогель с ионами серебра. Ну что за продуманный мужчина, такого только расцеловать во обе небритые щеки! Вот только как-то фиксировать его она не решается. Боится дернуться. Теперь остается только беспокойно оглядываться на сжавшегося от ужаса Сережи, едва ли не из стороны в сторону покачивающегося. Надо следить, чтобы Птица опять не перехватил контроль. И чтобы Волков не потерял сознание. А то видно же, что будет храбриться до последнего, он же брутальный муж-ж-жик, черт его дери. Все из того же рюкзака Лера достает пистолет. Взвешивает в своей руке. Что ж, это будет радикально, но… Она психованная, ей можно. Обращаться с оружием, как ни странно, тоже немного умеет. Один из лучших друзей из числа бывших одноклассников подался в Москве в менты, водил ее на стрельбище регулярно. Говорил, мол, все уметь должна, раз по колониям таскается и с серийниками работает. Повезло, что у Беловой есть друзья на все случаи жизни. — Сереж, — зовёт она, перекрикивая громкие всплески воды. — Ты, главное, ни о чем не волнуйся, хорошо? Легко сказать. Его глаза моментально расширяются от ужаса, хотя, казалось, шире и так уже некуда. — Но передай Птице, что, если он устроит ещё какую-нибудь диверсию, пока мы не добрались до убежища, я прострелю себе висок. Оставалось только уповать на то, что тому реально не плевать. Но ведь он бы и не стал защищать ее в ином случае, верно? Хотя… Может, все дело было лишь в том, чтобы ничего не помешало устроить побег? Поэтому он поддержал идею Сережи взять вину на себя? Черт. Эта мысль приносит боль, но сейчас лучше отогнать эмоции подальше. И, на удивление, у обычно до чертиков импульсивной Леры это получается. Поразительная собранность. Главное, чтобы сработало. Потому что это не блеф. — А ты, — теперь она обращается к Волкову. — Говори со мной, ясно? Вообще что хочешь. Главное, чтобы я видела, что не рухнешь без сознания. — Пистолет, блять, убери, — в итоге только рычит Олег. Порыв он, на самом деле, оценил. Если проклятый пернатый к ней хотя бы немного привязан, это должно было остановить его от дальнейших необдуманных поступков, а грохнуть единственного человека, который может вести и катер, и машину, необходимые для побега, было верхом идиотизма даже при условии их взаимной ненависти. Но… — Ты его пугаешь. Сережа и правда был в абсолютном ужасе. Все смотрит на пистолет в руках Леры и даже не дышит, только головой мотает. Вот когда они только подошли к катеру, Олегу даже показалось, что это все тот же Разумовский, которого он помнил. Сейчас убеждается — нет. Переломанный, перепуганный, вот сейчас — явно выпавший из реальности от переполняющих его эмоций. По итогу — отнюдь не положительных. И с каждой секундой идея взорвать Чумной форт казалась все более и более правильной. Место, где его сломали, не должно было существовать. Жаль только, что дорогой профессор Рубинштейн не на месте. Или?.. Олег ругается на убойной смеси русского и арабского — почти выучил за время пребывания в Сирии. Он не может замедлиться. Нужно успеть добраться до берега, там — до убежища, и только потом он может позволить себе отключиться, хотя и не хотелось бы. Если он вырубится сейчас, он их обоих просто бросит на произвол судьбы. Кто их защитит? Нет. Он пообещал. Самому себе — в первую очередь. Поэтому катер снова набирает скорость. Пернатый сучонок желаемого добился — он сильно осложнил Волкову жизнь, но Олег выбирался и не из такого. И сейчас — не просто сам выберется, так еще и Леру с Серым за собой дотащит. — И меня пугаешь, — продолжает Олег уже громче. Стреляться собралась? Не в его смену. Он за нее теперь тоже переживает, правда. — Пистолет прячь. И к нему давай. Меня так просто не убить. Сирия, целый отряд вооруженных боевиков против одного безоружного и истекающего кровью Олега. Не выжил никто. У него таких историй еще целый вагон. Но при этом идею про то, что он должен с ней говорить, Олег снова поддерживает. В обычных ситуациях он такого себе позволить не мог, и как бы не держался, иногда просто «залипал», отключаясь. А сейчас — есть, с кем говорить. Да и повод не вырубиться более весомый. Сейчас он ответственен не только за свою жизнь. — Кнопка, — напоминает Олег. Пульт вывалился из его рук и сейчас неиронично валялся рядом с Сережей. И тот, кажется, сразу понимает, что к чему — а у самого руки трясутся. — Жмите. И… Как же редко он это говорил. — Спасибо. Лера же, которая уже хотела закатить глаза и обидеться за рявканье про пистолет, вновь просияла. Она до одури тактильная, будь у нее настоящий старший брат, постоянно бы на нем обезьянкой висела. А теперь есть Олег. Но обжиматься к нему лезть сейчас не стоит сразу по двум причинам — чертов торчащий из его пуза адов механизм и Птица. Он ведь вернется и закончит начатое. Поэтому она только лучезарно улыбается: — Всегда пожалуйста. Дома заштопаю, обещаю. Скальпель в руках не держала с университетского морга, конечно, но я способная, клянусь. А в том, что скальпель у него есть, она не сомневалась. Как и в том, что необходимо разобраться даже с глубинными повреждениями, хоть и всем богам молилась, чтобы их не было. Надо будет ещё поинтересоваться на тему губчатых покрытий из полиуретана. Да, лекции она помнила хорошо. Даже несмотря на то, периодами являлась в аудиторию с похмелья. И, вздохнув, пистолет убирает. Но не обратно в рюкзак, а на приборную панель перед Волковым. Пусть лучше у него в поле зрения лежит. По-любому у него, если что, даже с орбитокластом в животе реакция пошустрее, чем у нее. Подходит к Сереже, вновь опускается перед ним на колени. В лицо летят мелкие брызги. И ей, и ему. У нее привычно течет макияж, делая девушку похожей на Пьеро, а у него рыжие пряди чуть вымокли. Лера с нежностью убирает их за уши, осторожно пробегается кончиками пальцев вдоль скул, опять же огибая наливающийся синяк. Ну, Волков, блин, не мог быть понежнее? Да, Птица в степени мудачества превзошел сам себя, но лицо-то одно. — Прости меня, Сереж, — щебечет Белова. — За то, что за пистолет схватилась. Я просто нервничаю, а когда я нервничаю, то слетаю с катушек и вообще не думаю. Не то что бы я много думаю обычно, но… Я не хотела тебя пугать, — и аккуратно притягивает его к себе, обнимает дрожащие плечи, натягивая плед повыше, чтобы почти накрыть его с головой. Не хватало ещё, чтобы простудился. Он впервые за многие месяцы оказался на улице, не считая их пикника, а тут ещё и вода хлещет. И организм ослаблен. — Я тебя никогда-никогда не брошу, правда-правда. И очень медленно оставляя на лице Разумовского точечные поцелуи, все равно периодами озирается на Олега через плечо. Черт, так не видно, закрывает глаза или нет. Надо продолжать говорить с ним. — А мож все же дашь порулить машинку? Дорогу я запомнила, и меня папа учил на своем «Ниссане». Прав у нее, конечно, нет, но она не до конца уж идиотка, чтобы как-то палить их на дороге. С правилами дорожного движения вполне себе ознакомлена. И только потом вспоминает про детонатор. Отвлеклась совсем на контроль пацанов. Непривычное ощущение, потому что обычно нужно контролировать как раз Леру. Она подбирает пульт, еле дотягиваясь, потому что тот уже успел прилично укатиться, и в нерешительности вертит его в руках. Забрать ещё столько жизней? Ради Сережи — да. Тем не менее, для начала она все равно вновь заглядывает ему в глаза. Согласится ли Разумовский на столь радикальный шаг? Как психиатр, она побаивается у него наличия застоялого ПТСР после всего, что натворил Птица в обличии Чумного Доктора. Тот-то, несомненно, будет в восторге, но после выходки с Волковым чесать его эго не хотелось. — Это… то, о чем я думаю? — чуть опасливо интересуется Сережа, смотря на пульт. С виду и не скажешь, что штука опасная — маленькая черная коробочка с кнопкой. Но если нажмешь… — Мы… правда, да? Когда его арестовывали тогда, по новостям быстро разлетелся кадр с перепуганным Разумовским. Комментаторы в интернете презрительно фыркали, обсуждая то, как плохо он играет, что мог бы получше изображать невинность, но… Это действительно был Сережа. Сережа, который не понимал, куда его ведут, зачем, почему, что вообще произошло, ведь это был первый раз после их осознанной «встречи» в башне, когда Птица вернул ему контроль. По итогу, все произошедшее Разумовский вспоминал позже. Как заманивал жертв. Как сжигал их. Как записывал те самые речи, слова которых откликались в душах обычных людей, пострадавших от богачей. Как забавно банил во «Вместе» сам себя. И он до сих пор помнил это ощущение… всесильности. Пьянящее душу ощущение того, что только ты решаешь, выживет человек или нет. Оно одинаково портило что Сережу, что Птицу, с самого детства находившихся в подчинении, а не на вершине жизни. Но если Птица готов взорвать Чумной форт хоть сейчас, то Сережа… — Их забирали в участок. Ты их украл? Каким-то образом Олег его слышит. Сережа не знает, что это лишь одна из многочисленных рабочих привычек. Волков оглядывается на обнимающуюся парочку и скалится уже по-доброму, интересуясь: — Хочешь, чтобы я преподнес им извинения в письменной форме? — А потом, уже персонально для Леры: — Если вырублюсь, поведешь. Но пока нет — я сам. Ему было важно все контролировать. А про участок… подумаешь, ворвался. Они даже не заметили — все были на вызове. А так Олег смог позаимствовать все то, что они награбили из Сережиной башни. Им-то точно не пригодится. А если обнаружат, то хоть подумают немного. Все равно никаких следов Олега не найдут. Хорошо, кстати, что пернатый засранец додумался пырнуть его на катере, а не на пристани. Не хотелось бы оставлять даже каплю крови, по которой его можно вычислить. — Не хочу, — качает головой Сережа и выдавливает из себя робкую улыбку. Ему все еще очень странно видеть Олега, живого, разговаривающего с ним, но… живой. — У тебя тройка по русскому была. А контрольные за него в школе всегда писал Сережа. Не на двойку, но хотя бы на три-четыре. У Разумовского, который почти сразу замкнулся в кодах и цифрах, с грамотностью тоже бывали проблемы. И сейчас Сережа смотрит на Леру, которая ради него убила человека и сейчас буквально уничтожает собственную жизнь, на Олега, который за время их разлуки обзавелся навыками убийцы и подрывника, думает о себе, сжегшем полгорода и убившем стольких людей… И сердце болит — одновременно и от нежности, охватившей его к этим двум сумасшедшим, и ясного осознания того, что другого варианта нет. Он думает о пациентах, оставшихся в Чумном форте, но… Сережа заставляет себя поверить в то, что это будет лучшим исходом для них. Это будет освобождением. От боли, от ужаса, от экспериментов Рубинштейна… от собственных грехов. А санитаров и другой персонал, мощно втянутый в происходящее, но не видевший никаких проблем, Сереже не жалко. Птица внутри ликует почти с детским восторгом, а Сережа продолжает себя убеждать в том, что это — правильно. Он безостановочно гоняет эту мысль, когда тянется к ладоням Леры и берет их в свои, чтобы тоже иметь возможность нажать на кнопку. Потом, скорее всего, накроет. Сильно. Но сейчас Сережа почти уверен, что это правильно. И сейчас он, гладя пальцы Леры, предлагает: — Давай вместе?.. Белова пялится на него во все глаза, всматривается в радужки… Голубые. Она все еще боится, что Разумовский так решителен сейчас из-за принятых препаратов. Транквилизатор притупил ощущение реальности, а корректор сверху даровал ощущение легкой эйфории. Вдруг он вообще не осознает, что делает? Но… Лера ему не откажет. Она и сама только за то, чтобы уничтожить это ужасное место хотя бы частично. Они стремительно удалялись от Чумного форта, и сейчас он был почти незаметен, сливаясь с линией горизонта. Белова колеблется ещё пару мгновений — не из-за себя, из-за Сережи. Сама она многие вещи не воспринимала так уж остро. Хуевило ее лишь тогда, когда дело касалось собственных чувств и межличностных отношений. А сейчас… В конце концов, она уже переступила последнюю черту, пути назад нет и не будет. И, тем не менее, все равно шепчет тихое «простите» куда-то в воздух. Обращается, конечно, исключительно к пациентам. Хотела быть хорошим человеком, альтруистично настроенным психиатром и психотерапевтом. Ну нутро вскрылось само собой, и никуда его не спрячешь. У нее и у самой сейчас психика шатается во все стороны, опасно кренится и на бок заваливает в отключке. Возможно, ее тоже позже накроет. А пока все кажется нереальным, можно действовать так, как Лера привыкла. Импульсивно. И тогда они с Сережей одновременно жмут на массивную кнопку. Пульт щелкает, издает короткий гудок. Сначала ничего не происходит, но пару мгновений спустя… Взрыв грохочет по всему открытому водному пространству Финского залива. На линии горизонта, где вода сливается с небом, поднимается столб дыма. Лера тупо пялится на это черное пятно и… не чувствует ни-че-го. Снова. Интересно вот что… Успел ли кто-то заметить их отсутствие? Василий точно не мог успеть прийти в себя. Но и другие сотрудники могли его обнаружить. И камеры… Да, древние, черно-белые, постоянно барахлящие, вызывающие пеструю рябь на экранах в комнате охраны. Но вдруг кто-то… видал видеозапись? И успел сообщить Рубинштейну и полиции? Только сейчас до нее и доходит, что она — отныне преступница в бегах. До этой секунды ничего из этого не воспринималось ею всерьез, Лера была слишком захвачена процессом и Сережей. А сейчас… Как водой окатило. И в прямом, и в переносном смысле. И нет. Нет, она ни о чем не жалела, просто… В заднем кармане джинс раздается настолько сильная вибрация, что Белова вздрагивает. Телефон. Блять, она забыла про телефон! По нему же могут их отследить! Даже если она симку выкинет. На, в коттедже ещё остался ее ноутбук, на котором они с Олегом и смотрели супергеройские мультики, но с ним по-любому сможет что-то сделать Разумовский. А вот телефон… Его везти с собой никак нельзя. И ей реально страшно посмотреть на экран, хотя на свете есть лишь два человека, что могли бы позвонить ей в такую рань. Мама и папа. Руки дрожат, когда Лера заторможенно тащит айфон из кармана. Мама. Да, мама. С розовым сердечком и установленной фотографией их собаки, Пончика. Захотелось взвыть. Захотелось и ответить… услышать ее голос в последний раз. Но у нее больше нет такой роскоши. Вибрация неприятно зудит в пальцах, и когда звонок обрывается слишком резко, забирая с собой призрачную надежду, Белова опять пугается. Да так пугается, что, даже не успев ничего обдумать, швыряет телефон за борт. И тут же неуклюже оседает на задницу. Там было все. Фотографии, видео, номера телефонов. Она больше никогда не увидит ничего из этого. Никого из прошлого. Мама, папа… Пончик так ее обожал. И его она тоже больше никогда не погладит. Хочется совершить ещё большую глупость, броситься за телефоном, будто тот не мог утонуть. Но вместо этого Лера подтягивает колени к груди, обнимает их. В глазах — неподдельный ужас. И щеки жжет. Она что… плачет? Да, похоже. Лицо напротив размывается, теряя очертания. И все из-за предательской пелены. Сережа. Ее Сереженька, нельзя заставлять его подумать, что она о чем-то жалеет. Нельзя расстраивать его. Белова вытирает щеки почти агрессивно, но за стертыми мокрыми дорожками вновь стелятся новые. Да почему, почему она не может контролировать свои блядские глаза?! — Все хорошо, — и даже пошла на опережение с оправданиями, еще до вслух озвученного вопроса. — Просто немного нервы сдают, я сейчас успокоюсь… Сережа не знал, как это — терять родителей. Его собственные, скорее всего, отказались от него, когда он был еще совсем маленьким. Может, умерли. Может, еще что-то. Он не знал и не стремился узнать, потому что весь сознательный возраст помнил себя уже в детском доме. И даже если они были живы, но отказались от него… скорее всего, на это были свои причины. Просто так ведь от детей не отказываются, да? Иначе зачем вообще их рожать?.. Что-то о родителях мог помнить только Олег, но он о никогда о них не говорил, и можно было только догадываться о том, что у него за плечами тоже тяжелая история. И именно сейчас Сережа злится. Злится на себя, потому что не может в полной мере понять и осознать Лерину боль. Но… ему больно от того, что ей больно. Разумовский даже не смотрит в сторону черного дыма на уровне горизонта. Не осознает просто, что сейчас произошло. Все внимание сосредотачивается на Лере, Лере, которую он буквально уничтожил. Она ради него лишилась всего, что имела, а имела она гораздо больше сейчас, чем бывший Чумной Доктор, сбежавший из психушки в больничной одежде и с резинкой для волос, которая их плохо держала. Он одним фактом своего существования разрушил всю Лерину жизнь. И теперь внутри скребется тревожность. Интересуется насмешливо - а стоил ли ты того? Не пожалеет ли она, что пошла на это? И это был не Птица, это их общая тревога на двоих. Потому что Сережа чувствует — Птица, жадный до внимания, особенно до внимания Леры, обеспокоен не меньше его. Или его все-таки пистолет задел?.. И сейчас Сережа подползает к Лере ближе. Обнимает ее, тоже накрывая пледом — как тогда, на пикнике. Утыкается замерзшим носом в показавшуюся такой же холодной шею. Бездумно растирает ее плечо, пытается прижать еще ближе, стараясь отдать все свое тепло, всю поддержку и любовь, на которую только мог быть способен. Он бы и сердце свое из груди достал, но… Этого всего кажется так мало по сравнению с тем, что Лера сделала для него. И Сережа срывается — глухо шепчет уже привычное: — Прости меня, прости, прости, прости… Ей нужно сейчас поплакать. Так, говорят, легче становится, хотя самому Сереже — ни разу. А он просто… а он просто побудет рядом. Это не искупит ни крупицы его бесконечной вины перед Лерой, но… он будет рядом. Всегда. Даже если она его прогонит. И Белова с охотой прижимается к нему в ответ, утыкается носом в грудь, собирая себя по крупицам. Вдруг вспомнилось детство. В Москве на Поклонной горе был какой-то праздник, и закончилось мероприятие совсем поздно, уже после закрытия метро. Народу было столько, что дороги перекрывали, и родители приняли решение идти пешком. Путь занял не один час, и папа, ни разу не пожаловавшись на усталость, нёс маленькую Леру на плечах. А мама потрясающе готовила, Лера вкуснее ничего в жизни не ела. Особенно как выросла и стала жить сама. У нее даже банальная яичница не получается. А мама… мама даже уже взрослой дочери завтраки всегда вперед себя делала. У нее и самые простые блюда были кулинарными шедеврами. Вспомнились их поездки на поезде на Чёрное море и походы в горы. Чертов замок для Барби, розовый кабриолет и карета, запряженная лошадью. И это невзирая на то, что в то время у папы были проблемы с работой. Как папа учил играть ее в приставку, навсегда привив любовь к «ГТА», «Хитмэну» и «Мафии», и он же скупил ей всю серию «Бэтмен: Аркхэм». А мама… Да, мама одним днем решила завести Пончика, потому что дочь была в депрессии. И родители дважды за ее жизнь откачивали ее после попыток суицида. Ни разу не обвинили, просто были рядом. Белова была уверена, что прокручивает многочисленные воспоминания лишь у себя в голове, и даже не поняла, что рассказывает все это Сереже вслух. Поздно спохватилась и сразу замолчала. Он же только что извинялся перед ней. Блять. Нет, она не хочет, чтобы он чувствовал себя виноватым! Лера отлипает от его груди. На его робе до сих пор кровь Арсения. А теперь и остатки ее туши. Она порывисто обхватывает лицо Разумовского ладонями, целует нежно, но и жадно одновременно. — Нет, это ты меня прости, — и теперь ласково водит покрасневшим от слез носом по его здоровой скуле. — Просто… накрыло немного, — заглядывает ему в глаза, сразу читая в них глубочайшее раскаяние. — Сереж, правда. Я сама приняла это решение. Ты теперь — весь мой мир, я не могла позволить тебе гнить в этом месте. И делает в воздухе неопределенный жест, указывая в сторону черного дыма. — Прости, что расклеилась, — продолжает Белова. — Но ведь… Дети рано или поздно покидают родителей. Ты ни в чем не виноват, а я ни о чем не жалею. Я бы все равно поступила точно так же, оберни мы время вспять. Я тебя люблю. Но сегодня ей понадобится коньяк. Она видела непочатую бутылку у Волкова вчера. Дети рано или поздно покидают родителей — с этим Сережа был согласен. Или родители — детей. Но… наверное, это все-таки должно было происходить не так. И ему правда так… стыдно. Он виноват. Он правда виноват. Но… Сережа постарается, чтобы Лера не пожалела. Он теперь точно все сделает, чтобы ей было хорошо. Чтобы она больше не плакала, чтобы ей не было больно… — Я взломаю твои аккаунты, — клянется Сережа. — Все. Я знаю, что этого мало, но… мы восстановим фотографии, видео, переписки… — Его пальцы уже точно отвыкли от клавиатуры, а коды, скорее всего, сначала будут казаться невнятным набором символов, но Сережа будет очень стараться. И все получится — потому что ради нее. Жмурится по привычке, коротко ее целуя, не глядя даже, куда, и возражает: — Я тебя сильнее люблю. Может, потом получится придумать, как связаться с ее родителями. Или, наоборот, правильнее будет… не говорить? Не рвать душу? Сережа пока не понимал, объявят ли в розыск и Леру, но… Может, для родителей она должна быть мертва? Будет ли так легче хоть кому-то? Сережа смотрит в спину Олега, который даже с ранением управляется с катером пугающе виртуозно, и думает, что должен спросить это у него. В конце концов, у Олега больше опыта в том, чтобы… быть мертвым, а Сережа плохо понимает, как правильнее поступить. Он вообще как-то пока… ничего не понимает. Разумовский отказывается отпускать Леру от себя хотя бы ненадолго — будто потерять может. Так и обнимает, пока впереди не показывается пустынный причал. Сережа плохо соображает, где они вообще сейчас, как будто где-то за городом, но людей в округе не видно, что очень радует. Зато он успевает заметить припаркованный в тени деревьев джип. Тот самый. — Бегом, бегом, — командует Олег, пока они выбираются на землю. Сережа успевает выкинуть из катера показавшийся таким тяжеленным военный рюкзак, пока Волков на него почти не кидается: — Ты взлететь на воздух собрался что ли? Сережа не понимает сначала, о чем он. И только потом смотрит на Олега почти с ужасом. Они только что подорвали Чумной форт, и как будто бы это должно было быть логично, но… — У тебя там еще? — спрашивает Сережа, хотя ответ уже очевиден. Перед глазами запоздало мелькают жадные до разрушения рыжие языки пламени, запах горелой плоти, предсмертные крики, но он не может понять — это то, что он делал, будучи Чумным Доктором, или мысли об уничтоженном Чумном форте? — Катер могут найти, а я тут наследил, — справедливо заявляет Олег. На полу действительно осталась его кровь, все вокруг — в их отпечатках, в том числе в следах кровавых пальцев Волкова, и Сережа как-то невольно вздрагивает. — Мне понравились бомбы Чумного Доктора. Просто прелесть. — А я даже не помню, откуда их взял, — качает головой Сережа. Кажется, Гром говорил о его контракте с Августом ван дер Хольтом, но… Разумовский не был уверен, что горючее — не его собственная разработка. Точнее сказать… Птицы. Олег непривычно неловко выбирается из катера, придерживая лезвие орбитокласта, чтобы оно не вошло глубже. Сережа бросается ему помогать, подставить плечо, но Волков шутливо скалится в ответ, отмахивается — все равно не удержит. Только заставляет Разумовского залезть в рюкзак, чтобы достать еще одну самодельную бомбу на основе оружия Чумного Доктора. На колбу с ярким горючим Сережа смотрит, как завороженный. Олегу приходится опять рыкнуть, но в этот раз напряженнее: — Глаза покажи. — Это я, — поспешно заявляет Сережа, послушно поднимая на него голубые глаза. — Я просто… Он помнит, как обращался с ними, как заряжал огнеметы. И вот это сейчас — как очередное напоминание того, что Сережа тоже причастен к убийствам. А теперь на его счету еще больше жертв. Разумовский мотает головой, запрещая себе думать, и передает Олегу бомбу. И так катер с загруженным на него горючим отправляется в свободное плавание. Олег выжидает, когда он унесется дальше от берега, чтобы никого не зацепило, и снова нажимает кнопку. От взрыва на мгновение закладывает уши, но в этот раз Сережа просто… смотрит. У него еще нет осознания. Нет понимания, что они выбрались, что он теперь на свободе, что теперь все будет по-другому. Нет осознания, что он… убил, и теперь Птицей оправдаться не получится. Только переживает за Леру. Так сильно. И за Олега… Волков выглядит бледнее, чем когда они только встретились. — По коням, — бросает Олег. А стоит все равно прямо. Только… на Леру все-таки оборачивается. — Поменяемся. Попозже. Она только кивает. Вроде даже успокоилась, стала собраннее. Рюкзак общими усилиями отправляется в багажник, но сама Белова не садится рядом с Сережей на заднее сидение, она забирается на переднее, чтобы иметь возможность следить за состоянием Олега и в случае чего перехватить руль. Таким маневрам она, конечно, не обучена, но очень хочет верить, что справится в случае чего. Внедорожник срывается с места так резко, что приходится схватиться за дверь, чтобы удержаться. Волков выбирает окольные пути, чтобы не ехать через город. Маршрут отличается от того, каким он возил ее ранее, но сориентироваться Белова все равно может. Курить хочется пиздец. И, собственно, в этом себе Лера не отказывает. Открывает окно, поджигает ментоловую сигарету и всё пялится на тлеющий кончик. Нет-нет-нет, соберись. Она очень склонна ассоциировать те или иные вещи, запахи с прошлым и теперь даже всерьез думает о том, чтобы сменить марку сигарет. Просто чтобы… не напоминало. Объезжая город, им даже удается не загреметь в пробку — скоро час пик, так что, действительно, нужно торопиться. Олег держится на удивление хорошо, вот только бледнеет с каждой минутой все равно все сильнее. Испарину на лбу видно за версту, как и побелевшие губы. Тогда-то Лера и не выдерживает, командуя: — Тормози, я тебя подменю. Все, тут я уже справлюсь. На пустынном участке дороги они останавливаются на обочине даже меньше, чем на минуту. Волков вновь отказывается от помощи, сам забирается на пассажирское, пока Белова занимает водительское. К внедорожнику ещё нужно приноровиться, это тебе не отцовский «Кашкай». Но нервничать нельзя, на это нет ни времени, ни ресурсов. Конечно, в дороге Лера немного теряется, и тогда Олег направляет ее, подсказывает, куда сворачивать. И хорошо — это заставляет его говорить и быть в сознании. Но даже в доме расслабиться на удастся сразу. Сначала гребанный орбитокласт. Лера тормозит у самой террасы, даже ещё не успевая осознать, что у них, действительно, получилось. Они добрались. Ведь если Олег сейчас откинется, все будет насмарку. Нужно действовать оперативно. Ей сейчас ещё практику в морге вспоминать придется — вот только на живом человеке. В абсолютно полевых условиях. Для храбрости она все же вытаскивает из шкафа коньяк, делает большой глоток прямо с горла. Кашляет, чертыхается — Лера охренеть насколько не фанатка чистого алкоголя. Но это помогает расслабить плечи и избавиться от мелкого тремора. Больше она не пьет, все потом, теперь сразу занимается стерилизацией всех необходимых инструментов. — Сереж, не смотри, — просит Белова, примеряясь к скальпелю. Олег и звука не издает, когда орбитокласт приходится вынуть, только напряженные желваки выдают. Наркоз выходит обеспечить лишь местный, но и хорошо — Лера не хотела этого признавать, но реально бы испугалась. Кровоостанавливающие средства, антисептики, все тот же гидрогель с серебром, медицинские нити и игла, впитывающая губчатая повязка… Заканчивается этот кошмар очень нескоро. Лера даже не понимает, сколько времени прошло, может, несколько часов. В конце концов, весь диван, несмотря на специальный настил, залит кровью Волкова. Халат Белова давно сняла, чтобы иметь возможность засучить рукава свитера. И теперь она сползает на пол рядом с диваном, подтягивает к себе колени и тяжело дышит. Руки в крови по самые предплечья, будто она лично пихала их Олегу по самые кишки. И вот теперь немного накатывает. Она слишком боялась облажаться и навредить Волкову. Поэтому по окончанию руки опять ходуном ходят, а суставы в запястьях сводит от напряжения. — Жить будешь? — с надеждой спрашивает она у Олега. — Вот теперь тебе бы поспать. Хорошо, что у них есть практически неограниченный запас обезболивающих и антибиотиков, потому что наркоз скоро спадет. — Сереж, — жалобно зовёт Лера, когда понимает, что даже не может подняться на дрожащие ноги. — Сереж… подай коньяк. Слишком много всего для одного утра. Сереже, на самом деле, и самому хотелось. Он с сомнением покосился на бутылку — обычно ничего, крепче шампанского, не пил, но после сегодняшнего как будто надо было. Все вокруг — в крови, Олег — почти зеленый, Лера — как будто сейчас упадет в обморок, и Сережа готов поклясться, что сейчас растерян даже Птица. А еще они… дома. Чумного форта больше нет. Сережа на свободе. Больше не будет таблеток, уколов, синяков и ужаса… Как будто бы напиться сейчас — самый логичный исход. И все же, Сережа отдает бутылку Лере. Он под таблетками и пока не рискует пробовать. Но все равно почти валится рядом с Беловой прямо на пол. Голова как-то невольно, почти сама падает ей на плечо, и вот сейчас Сережа чувствует, как же сильно он устал. Как будто до этого мозг просто блокировал усталость, а сейчас она накатила разом. На секунду Сережа закрывает глаза, по сути — просто моргает, а в итоге отключается. Подскакивает только, когда Олег с дивана треплет по волосам сначала Леру, а потом его. — Красавцы, — скалится Волков им, но голос звучит непривычно тихо. Потому что вот сейчас, когда они оказываются в доме, о котором точно не знает никто, когда здесь еще и Сережа, и все живы, а бесячий орбитокласт валяется на полу, Олег наконец позволяет себе расслабиться. — Шикарно шьешь. Но больше повторять не будем. Но… ты умница, Лер. Спасибо. Сказал бы ему кто, что он провернет такую операцию с безумной докторшей, Олег бы не поверил. Но Лера превзошла все его ожидания. Да и не истек кровью он только благодаря ей — будь здесь один Сережа, он бы точно не сообразил, что делать. И вот теперь глаза закрываются… — Пистолет знаете где, — напоминает Олег уже в полуотключке. Наведаться к ним никто не должен был. Но… — Это ты сейчас Птице говоришь? — отшучивается Сережа. А голова как-то невольно сползает уже к Лере на колени. Он сейчас отключится, кажется, но… буквально чуть-чуть… совсем… — Я тебя сейчас ударю, — бурчит Олег в ответ, но подняться сил нет. У Сережи их тоже хватает только на то, чтобы улыбнуться. Это действительно было слишком активное утро.