Эксперимент

Я снаружи

И заглядываю внутрь.

Я вижу тебя насквозь,

Вижу твои истинные цвета.

Потому что внутри ты уродлива,

Так же уродлива, как и я.

Я вижу тебя насквозь,

Вижу настоящую тебя

Staind — Outside

На самом деле, Лера понимала, что на одном энтузиазме и навязчивой идее выехать не получится. Она ведь всерьез про побег говорит. И думает. Но то, что Белова не справится сама, было очевидно, она не настолько дура. Не провезет она Разумовского на пароме… Катер? Им ещё управлять надо уметь. С лечебницей Аркхэм у Джокера и Харли в комиксах было как-то попроще. Именно эти мысли и терзали Леру, пока она вливала в себя очередную бутылку мятного вина в своей комнате в хостеле. А куда они с Сережей отправятся после? Это тоже необходимо продумать до мелочей. Придется скрываться. Плохо, что у Чумного Доктора не было подельников, даже обратиться не к кому. Замечает девушка, что бутылка опустела, лишь тогда, когда тщетно пытается сделать ещё один глоток прямо с горла. Черт. Из-за резкой отмены антидепрессантов и нейролептиков Леру постоянно мутило, и есть она толком не могла, зато пить — вполне. Белое полусухое с мятным эффектом ей посоветовала прелестная консультантка в Ароматном Мире, и это вино было не таким уж крепким, но на голодный желудок все становилось интереснее. К тому же, нестерпимо захотелось курить. Придется выйти. Кое-как Белова заставляет себя натянуть спортивные штаны, остается все в той же домашней футболке, только надевая сверху легкую ветровку. Хостел находится на втором этаже, и лестница парадной, ведущей во двор-колодец, неплохо так кренится. Пьяной спускаться — одно удовольствие. Уже на улице Лера плетется через темный двор, на ходу поджигая тонкую ментоловую сигарету. Выдыхает дым как-то нервно и даже судорожно. Держит путь всего лишь до соседнего дома, в котором располагался алкомаркет, надеясь успеть — до закрытия каких-то пятнадцать минут. Но ее планы изначально должны были быть нарушены. Потому что стоит ей нырнуть в подворотню, где вообще можно шею свернуть — настолько темно, как вдруг ее за шею прижимают к стене. Сигарета вываливается из пальцев, приземляясь прямо в лужу, и шипит. Лера тихо взвизгивает от неожиданности, но тут же замолкает, уставившись в чужие холодные голубые глаза. Незнакомый брюнет смотрит на нее жестко и… изучающе. Он собирается ее грабить или насиловать? Или так и будет просто смотреть? Приходится закрыть ей еще и рот — для надежности. Ему ни к чему было лишнее внимание. Мертвым вообще не следует светиться без повода… только у него этот повод появился. Повод, заставивший его, расчетливого наемника, раскрыть свою маскировку, сорваться с другого конца света и вернуться домой с мрачно-решительным желанием сжечь хоть весь Санкт-Петербург, если это потребуется. — Спокойно, — а голос у него почти шелестит — рабочая привычка, — я не причиню тебе вреда. По крайней мере, не сейчас. О том, что Сережу поместили в Чумной форт, трубили из всех новостей. Однако найти лазейку туда оказалось не так просто. Ему понадобилось время, чтобы найти шанс — внезапно сменившегося у Чумного Доктора лечащего врача. Только, пока он копал информацию о ней, невольно возник вопрос — как ее могли взять на такую работу? Не было ли это чьим-то расчетливым планом? Он рисковал. На самом деле, рисковал. Но пока эта странная девчонка была единственной ниточкой, связывающей его с Сережей. И ради друга можно было попытаться. В крайнем случае, он всегда мог ее убить. — Закричишь — я сверну тебе шею, — предупреждает он все тем же жестким тоном. И ведь ему для этого действительно потребуется буквально несколько секунд. Он ловит ее взгляд… и наконец решает выдать себя. Если она действительно смогла установить контакт с Сережей, как передавали ему его источники, так диалог мог пойти проще. — Меня зовут Олег. Олег Волков. А у Леры глаза распахиваются широко-широко. Даже протрезвела. Почти. Или, наоборот, допилась до делирия и теперь фонтанирует галлюцинациями? Но нет. Чужие руки ощущаются чересчур ярко. И совсем не так приятно, как руки Разумовского, когда Птица вот так же сжимал ее горло. Она медленно кивает, ожидая, когда Волков уберет ладонь с ее рта, и только тогда тихо подаёт голос: — Это… хорошо. Ей бы надо испугаться, да? Перед ней буквально стоит мертвец. Но вместо этого Лера только радуется, представляя реакцию Сережи, когда она ему расскажет. И реакцию Птицы, ведь… Если Олег ее нашел, то проблема с тем, как устроить побег, потихоньку решается? Потому что выглядит Волков… ну, внушительно. — Мы вчера говорили о тебе, — признается девушка, завороженно хлопая слипшимися из-за не смытой туши ресницами. Должно быть, она вообще сейчас выглядит довольно потасканно. И от нее разит алкоголем. — Для чего ты здесь? А последний вопрос звучит с явной надеждой. Она же верно все поняла? Если он тут, если раскрылся перед ней… Они типа союзники? Олег усмехается в ответ, и усмешка эта получается злой. Болезненной. Как скалится почти — полностью соответствуя своей фамилии. Разговаривали. Надо же. Это все еще в стиле того Сережи, которого он помнил. Которого раз за разом спасал из разных неприятностей, которые валились на него с завидной регулярностью. И теперь собирался спасти. Даже если ради этого придется пожертвовать всем. В сущности, ему кроме Сережи терять больше и нечего. Где-то в глубине души — или того, что от нее осталось, — Олег надеялся, что Разумовский его отпустил. Живет свою лучшую жизнь, не завися от лучшего друга, занимается своей соцсетью… А в итоге, стоило Олегу исчезнуть, Сережа оказывается в психушке. И вся его надежда на спасение сейчас стоит перед Волковым, хлопает своими глазища и источает вокруг ароматы ментола. Это катастрофа. Олег, как наемник, умел находить выходы из любых ситуаций, но пока казалось, что все действительно плохо. — Это ведь очевидно, не так ли? — усмехается он, склонив голову к плечу и с деланной заботой поправляя на ней ветровку. — Валерия Андреевна Белова, новый лечащий врач Чумного Доктора, — странное прозвище, так не вяжущееся с дурашливым Сережей, — сама страдающая пограничным расстройством личности. Это по-своему иронично, ведь так? Нет. В его планы не входило вести с ней задушевные беседы или пытаться как-то задеть. Время — ресурс бесценный. — Это не уличный разговор, — признает Олег по итогу. А сам — действительно начеку. — Пойдем. Он в курсе. Лера озирается по сторонам, нервно сглатывает. Раз ее так быстро раскусил мертвый наемник, насколько высока вероятность, что все о ней знает и Рубинштейн? — Да, только я в хостеле живу, — бормочет девушка, но потом осекается: — Но ты и так в курсе. Она кое-как отлепляется от стены, сама шокированная тем, что ноги ее вообще держат. Пошатывается даже. Нет, точно ещё не протрезвела — пространство вокруг ощущается как легкой дымке, а время… заторможенное прям какое-то. — Мы можем пойти в бар, — предлагает Белова. — Я тут знаю один, там тихо, темно и почти никого не бывает… Ведь первые места, которые она облюбовала по приезду в Питер — именно бары. Тут должна быть шутка про БАР, которого только пограничнику и не хватало. Любимый мем Леры из сферы психиатрии. Она нервно посмеивается собственной шутке и тут же затыкается, пока Волков не решил, что она совсем с придурью. — Извини, — и вновь неловко лепечет. Они выныривают из тьмы подворотни, чтобы почти сразу, через пару узких улиц, нырнуть в новую. Бар очень маленький, единственный работник лениво и почти сонно протирает бокалы. Лера ведет Олега сразу с самому дальнему столику, спрятанному в самом мрачном углу заведения. Она замечает, что он садится так, чтобы все помещение было для него обозримо, и со вздохом садится напротив, спиной к барной стойке. — Это здорово, что ты здесь, — сбивчиво, словно ей не хватает воздуха, начинает девушка, впиваясь длинными ногтями в собственные ладони. — Я как раз не знала, как все организовать, ведь если бы форт не был окружен со всех сторон водой… И только потом понимает, что реально выглядит безумной. Она работает с Разумовским сколько? Неделю? А уже так вцепилась в него, что на полном серьезе затирает про побег. И ей-то самой плевать, она все сделает, но в глазах его безвременно почившего лучшего друга подозрительной выглядеть не хотелось. Поэтому… — Чтоб ты знал… Я его люблю. Олег косится на нее с очевидным скептицизмом. Он проверял несколько раз — Белову приняли на работу в Чумной форт буквально неделю назад, а уже доверили ей, очевидно, не самого простого пациента. Что от больной докторши мог хотеть их не менее больной главврач, который точно занимался экспериментами со своими пациентами? Олег смотрел на нее, наблюдал и все никак не мог понять, в чем ее ценность. Ведь очевидно, что в этот раз главным противником Волкова станет человек не простой. Пытаясь представить себя на месте Рубинштейна, он все никак не мог найти логических объяснений тому, что профессор делает основную ставку именно на Валерию Белову… Но все вопросы отпадают, когда она вдруг признается в своей любви. Вот оно. То, чем, очевидно, собирался манипулировать Рубинштейн. Больная докторша оказывается у него на крючке из-за своей нездоровой привязанности к пациенту. Но на нее Олегу плевать — он ведь и правда мог убить ее, если бы Белова не была единственной возможностью пробраться в Чумной форт. Гораздо больше его волнует то, что на крючке оказывается и пациент. Олег знает Сережу даже слишком хорошо. И понимает прекрасно, что трепещущее, как у колибри, сердце Разумовского оказалось у Беловой в первые же секунды, как она появилась рядом с ним. И это плохо. У Олега паранойя — верная подруга лет с десяти. Может, его опасения и не оправданы. Однако… судя по тому, что он успел узнать, теперь Сережа не единственный хозяин своего тела. Ведь Олег его знает. Глупого Сережу, который даже залетавших к ним в комнату насекомых запрещал убивать, а всегда выносил их на улицу, на свободу — даже ужалившего его шмеля. Сережа в жизни не сжег был пол-Питера и не стал серийным убийцей. — Как поживает другой? — неожиданно интересуется Олег, словно и не услышав ее идиллических рассуждений о побеге. Это решающий вопрос, потому что… Если она продемонстрирует поддержку другого, того, кто, очевидно, уничтожает Сережу, Олег ее действительно убьет. Рука не дрогнет. — Нормально… — тянет Лера и сама нервно стучит ноготками друг о друга. А сама вспоминает, как они с Птицей развлекались в палате. И она ведь не собирается на этом останавливаться. Сама выпросила своей следующей сменой ночное дежурство, планируя запереться в палате Разумовского. Других пациентов для сердобольной докторши теперь не существовало будто. — У Сережи с ним прогресс, — продолжает Белова, неприятно робея под жестким взглядом Волкова. — Они пришли к соглашению. Вроде как. Пти… Второй защищает его. «И меня» — едва не сорвалось с ее языка, но она вовремя его прикусила. К ним подходит бармен, интересуясь, готовы ли они сделать заказ. Очевидно, лучше да, потому что иначе они рискуют привлечь к себе внимания, сидя в баре просто так. Не хватало ещё, чтобы за дверь выставили. Поэтому Лера просит мохито — хочется продолжить мятное настроение. И хоть немного расслабиться, чтобы не дрожать рядом с Волковым, как мышь. И как Сережа с ним дружил? От одного вида уссаться можно. — Так что насчет… вызволения? — понизив голос до шёпота, интересуется девушка. — Профессор требует второго. И я боюсь того, что он может сделать с ними обоими, доступ получив. Очевидно, он выжидает, но… Мне страшно. А Олег ничего не заказывает. Давно не пьет — алкоголь притупляет бдительность, а ему жизненно необходимо постоянно быть начеку. Случиться может… всякое. Бармен под тяжелым взглядом Волкова быстро теряется и поспешно ретируется, а Олег переключает внимание на свою вынужденную союзницу. Защищает его. Ага, как же. Чтобы в нужный момент вонзить нож в спину? Олег видел второго в живую всего однажды, потому что, как оказалось, он терпеть его не мог, но даже для него было очевидно, что эти странные взаимоотношения рано или поздно приведут к полному разрушению одной из сторон. И, конечно, было очевидно, кто исчезнет, уступая место более темной второй стороне. Странно, что девчонка этого не понимает. — Я найду катер, — отрезает Олег решительно. Катер — это мелочи. Тем более, он прекрасно умеет с ним обращаться. Каких только навыков он не приобрел за время наемничества… — Но ты должна будешь его вывести. Он намеренно говорит про одного только Сережу. А соваться непосредственно в форт самому кажется в данный момент идеей неразумной — они потеряют время, если не сбегут в ту же секунду, как Сережа покинет свою психушку. Да и появление Олега могло привлечь лишнее внимание. Даже если он замаскируется. — Если с его головы упадет хотя бы волос, я тебя убью, — признается Олег совершенно искренне. — Не буду врать. Я не верю в то, что твоя любовь закончится для Сережи чем-то хорошим. И вот тут-то в Лере поднимается волна такого негодования, что она аж перестает голову в плечи вжимать и теперь сердито смотрит на Волкова. Все понятно. Такой же, как и все вокруг. Считает, что она ненормальная, которая может только вредить. Этот укол болезненно отзывается во всем теле почти физически. — Я бы никогда не навредила ему, — цедит Белова. — Я скорее себя убью, чем позволю ему пострадать. Даже если этот побег выдастся ей боком, Лере важнее, чтобы Разумовский выбрался на волю целым и невредимым. Неужели этот Волков не понимает, на какие жертвы она сама идет? Отказывается от обычной жизни насовсем, рвёт контакты с семьей и немногочисленными оставшимися друзьями. Хотя да… Откуда ему знать? А бармен шустро приносит коктейль. Быстро он. Девушка тут же, грозно сопя, потягивает алкоголь из трубочки. Крепко намешал. Хорошо. А, может, и не очень, потому что после выпитого вина мохито тут же бьет в голову, развязывая язык. — Ты его бросил, просто напоминаю, — пожимает плечами она, всем видом теперь источая недовольство и неприязнь. — И напугал своей якобы «смертью» так, что из его подсознания вылез злобный двойник. Ты вот знал, что он тобой притворялся, чтобы заглушить Сережину боль? А я стараюсь это все исправить. Реально стараюсь. Я улучшаю ему условия настолько, насколько могу. И планировала его вытащить ещё до твоего фееричного появления. И да, я бросаю все ради этого. Или ты считаешь, что твой лучший друг не такого отношения к себе заслуживает? Наверное, он ее сейчас и прихлопнет. Но Лера старается сохранять невозмутимый вид и снова потягивает коктейль через трубочку. А ещё радовалась, что Сереже про него расскажет, блин. — Спокойно, доктор, — скалится Олег в ответ с натянутой невозмутимостью. — Злобный двойник, как ты выразилась, был еще до меня. Сережа сжег троих пацанов в сарае, когда ему было восемь. Я пришел через полгода после этого. Если она хотела от обиды задеть его за живое, у нее не получилось. Потому что все живое, что есть в Олеге, он умеет старательно глушить. Особенно если занят работой. Особенно если это касается Сережи, который даже годы спустя продолжает оставаться единственным, что заставляет Олега быть живым. И все-таки, новость о том, что второй притворялся именно Олегом… ранит. Только Олег сам это и отрицает, заставляя себя переключиться на то, что проклятый злобный двойник Сережу изводил. Уничтожал. Вряд ли после такого его и без того расшатанное ментальное здоровье осталось в порядке. Вряд ли вообще Сережа… в порядке. К черту. В ближайшее время им придется работать вместе. — Я не хотел… тебя задеть, — продолжает Волков, хотя получается это вымученно. — И я действительно рад, что все это время он был не один, и что ты тоже хочешь его вытащить. И мы сделаем это. Вместе. Я лишь не доверяю второму. И тебе. Может, она и неплохая. По крайней мере, у них с Сережей точно должно быть взаимопонимание. Но о втором она отзывается слишком хорошо. Повелась? — Второй — это сам Сережа и есть, — терпеливо поясняет Лера, продолжая потягивать коктейль. Его количество стремительно уменьшается, и оседающие льдинки стукаются друг о друга. — Другая его грань, которая родилась из его травм прошлого, страхов, одиночества и злости. Диссоциативное расстройство идентичности — это не демоническая одержимость какая-то, помощь Ватикана тут не нужна. И оно не лечится. Ни терапией, ни медикаментозно. Можно только ослабить симптомы в виде депрессии и тревоги. А со стороны близких такому человеку нужно полное понимание. И одинаковое отношение к всем личностям. Его бы не было, если бы не собственные желания Сережи, скрытые в подсознании. Если бы не его боль. Мохито заканчивается. Остатки через трубочку выпить не получается, поэтому Белова, тем самым ставя точку в своей праведной тираде, достает ее и добивает остатки уже прямо из бокала. — Мне нужно будет как-то связываться с тобой, и я сомневаюсь, что у тебя есть профиль во «Вместе», — что-то она уж совсем осмелела. Виной тому алкоголь и сомнение Волкова в ее искренности по отношению к Разумовскому? Возможно, и то, и то. — Мне нужно лучше изучить клинику, составить ее план. И… Надо решить, куда мы отправимся потом. Где его спрячем. И нехотя признает: — У тебя, очевидно, больше опыта в том, чтобы успешно скрываться. Нравится этому Олегу это или нет, но Лера никуда не денется. Не рассчитывает же он, что поможет в побеге и всё? Нет уж. Нет, она останется с Разумовским навсегда. Или умрет. Третьего не надо. А Олегу, несмотря на внешнюю ледяную невозмутимость, хочется рассмеяться даже. Это в какой момент речи в поддержку второго, который заставлял Сережу убивать, преподнося это, очевидно, как норму, и изводил его столько времени, Волков должен был проникнуться и резко воспылать к нему любовью? Жаль даже, что он никак не может уничтожить ублюдка. Все внутри противится тому, чтобы воспринимать этого ублюдка как Сережу. Как гадкого подселенца, которого нужно вытравить — да. Как все темное, что только могло быть в нем — ладно, терпимо. В каждом есть своя темная сторона, Олег это знает, как никто другой. Но у Сережи ее быть словно не должно. Потому что его тьма приводит к его же страданиям. А он настрадался достаточно. — Место есть. За городом. Я покажу тебе чуть позже, — обещает Олег. У него были готовы такие убежища почти везде, где он бывал, но… никогда не думал, что питерское пригодится для того, чтобы красть Сережу из психушки. — Я сам найду тебя. Это будет безопаснее. Особенно если безумный главврач Чумного форта обнаружит, что его подчиненная собирается выкрасть пациента. Даже если девчонку поймают, останется Олег, который все равно Сережу вытащит. Чего бы это не стоило. Поэтому… лучше перестраховаться. — Полагаю, лучше поторопиться, — продолжает он. — Управишься… дня за три? Я достану катер за это время. — Управляюсь, — а Лера аж на стуле заерзала от нетерпения. Былой неприязни к Волкову как ни бывало, теперь все ее мысли были заняты тем, что уже так скоро она сможет лицезреть счастливого Сережу на свободе. Пьяный мозг отказывался верить в возможный провал. — У меня завтра ночная смена. Будет удобно побродить по лечебнице, охрана будет сонная. И неважно, что они все там вооружены до зубов. Рубинштейн сам не понимает, что открыл для нее все двери, обеспечив полную вседозволенность. Поэтому сейчас Белова решительно поднимается на ноги. Даже почти не шатается. Расплатившись с барменом, она под пристальным взглядом Волкова направляется к выходу. Это все — полное безумие, но ещё никогда Лера не ощущала происходящее настолько… правильным. Вся прошлая жизнь отныне смазывается, стирается, становится похожей на пятна в тесте Роршаха. И во всех она видит лишь птиц. *** Ожидаемо, ночь прошла без сна. Ожидаемо, весь день Белова провела в забытьи. До рассвета она была чересчур взбудоражена, носилась по небольшой комнате хостела, едва не пища. Но как только небо начало постепенно сереть, затягиваясь утренней дымкой, ее сморило. Слишком много впечатлений для ее слишком хрупкой психики. Чтобы более-менее очухаться к ночному дежурству, пришлось влить в себя сразу два подряд энергетика, чередуя глотки с сигаретами. То, что доктор Белова сегодня на взводе, было видно невооруженным глазом — не было сил сушить и укладывать волосы после душа, поэтому теперь они распушились и слегка закучерявились, под глазами, в коих читался маниакальный блеск, залегли тени, зрительно прибавляя черноты ее и без того темным радужкам, и даже макияж не мог скрыть бледность. Плохой, прерывистый сон. Даже несмотря на то, что плотные шторы весь день скрывали ее от пасмурной завесы над городом, Лера слишком часто подрывалась. Именно тогда, когда она уснула, подсознание решило вспомнить о страхе попасться. Сначала ей снилось, как их с Сережей ловит охрана, начинается пальба, автоматные очереди заставляют барабанные перепонки неприятно дрожать, штукатурка сыплется мелким крошевом. И затем — кровь. Она видит кровь на своих пальцах и лишь потом осознает, что сидит на коленях, держа в объятиях хрипящего Разумовского. И взгляд его медленно стекленеет. После ей снилось, что побег проходит удачно, но Птица разбивает ее сердце, едва они причаливают к другому берегу. Говорит, что ее услуги больше не нужны. И так по кругу. Так что в Чумном форте коллеги косятся на молодую докторшу не зря. Ходит угрюмая, как грозовая туча, того и гляди молнией кого прошибет. И ещё бесит, что сначала приходится со всякими незначительными делами сначала разбираться, вроде документации и других пациентов, чтобы они не висели над ней позже. К Разумовскому хочется. И важным делом заняться. Черные ходы и посты охраны сами себя не изучат. Теперь Белова шла в отделение интенсивной терапии окольными путями, минуя общие коридоры — воровато высматривала редкие древние камеры, выискивая слепые зоны, рассматривала стенды пожарной безопасности со схемами эвакуации. Благо, топографическим кретинизмом Лера никогда не страдала и, несмотря на общее разбитое состояние, быстро сообразила, какой выход с какой стороны света находится. Когда же она добралась до закрытого «отделения для буйных», как его нелестно звал младший персонал, ее встретил вездесущий Арсений. У них смены совпадают, или он тут прописался? Она бы тоже не отказалась. На ближайшие три дня. — Валерия Андреевна, — чересчур бодро здоровается санитар, от жизнерадостности его тона аж виски сводит. — Вы заболели что ли? — Очень тактично с вашей стороны, — бурчит девушка в ответ, когда он равняется с ней и теперь вышагивает рядом. Но он ее замечание игнорирует. И смотрит как-то… странно, блин. — Вы так припозднились к Разумовскому, — будто невзначай тянет Арсений. — Я думал, вы сначала к нему, а потом уже к остальным. — С чего же такие выводы? — для столь скудного умишки типичного бугая. Но последнее она, конечно, вслух не говорит. — Ну как же? — а громила едва не скачет, выглядит нелепо. — Особое поручение Вениамина Самуиловича, разве нет? — Любопытной Варваре, знаете ли, — Лера выдавливает невинно-очаровательную улыбку. — А я думала, что санитары не должны интересоваться делами врачей. В ваши обязанности входит только скручивать и избивать несчастных пациентов, разве нет? И намеренно зеркалит его манеру речи. Но Арсений укола будто и не замечает, продолжая сиять. С ума сам что ли сошел? — Ну, если за это повысят оклад… — почти философским тоном протягивает он. — А то, знаете ли, зарплата у нас не очень. — Какая жалость. Нет, обычно Лера умела общаться с людьми, причем на «ура». Учась в медицинском, несмотря на сильнейшую нагрузку, она многое успевала. И сомнительные вечеринки с наркотическими трипами, во многом научившие ее раскрепощению, и даже подработки между сессиями. И бариста была по вечерам па полставки, и официанткой, выходящей в ночь, и даже в тату-салоне поадминила. Все это помогло раскрыть социальные навыки, везде ее хвалили, и клиенты-постоянники просто обожали. Но сейчас от дружелюбия не осталось и следа. Арсений ей вроде бы ничего и не сделал, но Белова уже провела бессознательную черту между собой и коллегами. Она с ними вынужденно и временно. И скоро все закончится. Нет смысла улыбаться и быть милой. А санитар продолжает самым веселым тоном делиться ненужными подробностями своей жизни. И на ипотеку ему не хватает, и машину новую хочется, а то старая вот-вот кони двинет. — Убил бы даже кого-нибудь, если бы за это заплатили, — признается он, наконец заткнувшись. — Убили бы? — без интереса хмыкает Лера. Не верит она, что такой «нормис» решился бы на настоящее убийство. — Ну а что? — в его, кажется, все только забавляет. — Пообщаешься с нашими психами и не такого нахватаешься. Эмпатия притупляется в таком месте. А я тут уже семь лет работаю. Девушка морщится от слова «психи», а потом сразу удивляется, что не производящий впечатление человека хоть с каким-то словарными запасом санитар вообще знает, что такое эмпатия. Ленивый охранник с брюшком, выпирающим даже в форме так, словно вот-вот перевесится над ремнем, кряхтит и поднимается с насиженного стула, когда видит приближающихся доктора и санитара. Н-да, если в ночь запланированного побега охрана будет такой же, это будет проще пареной репы. Толстяк даже не здоровается с ними, без интереса пробегаясь взглядом поросячьих глазок по обоим. Открывает палату-камеру Разумовского. — Если что, я неподалеку, — машет ей напоследок Арсений, прежде чем она переступает порог, и дверь позади нее с грохотом захлопывается. Лера закатывает глаза. Но тут же улыбается, стоит ей перевести взгляд на тут же принявшего сидячее положение Сережу. Она порывисто подходит к нему, плюхается рядом и утыкается лбом в плечо. Сидит так пару мгновений, впитывая в себя его тепло, словно батарейку заряжая, а потом суетливо подрывается. — Ты не поверишь, что случилось вчера ночью. — Все хорошо? — со всей возможной заботой спрашивает Сережа. Сам наклоняется к ней ближе, и сердце сжимается, когда он видит черные тени под ее глазами и общую болезненность вида. Или встревоженность? — Ты совсем не спала? Спросил он так, как будто сам сегодня спал. Но у Сережи была причина. Наверное. Внутри засело тревожное предчувствие, что что-то… назревает. Что-то нехорошее. Даже этот «жалкий санитаришка», как его называл Птица, казался каким-то странным. Несколько раз заглядывал ночью, но шарахался каждый раз, когда видел, что Сережа не спит. Птица и вовсе его один раз заставил почти с визгом подскочить блеском желтых глаз. Что-то происходило. И почему-то Сережа был уверен, что ему это… не понравится. Потому что это будет опасно. А все, что могло хоть как-то угрожать безопасности Леры, автоматически воспринималось как очень плохая идея. — Что-то случилось? — тревожно продолжает Разумовский. И теперь уже и сам не может удержаться от того, чтобы погладить ее по щеке. — Скажи, что все хорошо. С тобой. Умоляю. — Со мной? — Белова ресницами хлопает, и прям внутри все замирает оттого, что он так беспокоится за нее. — Со мной всё хорошо, не обращай внимания. Я типа как девочка из «Звонка» с самого детства. Ну, знаешь… «Она никогда не спит» и все такое. И тараторит реально нервно. На пароме выпила третий энергетик. Нет, у нее организм крепкий, однажды выдержал восемьдесят три часа без сна и еды чисто на мефедроне, но сегодняшняя порция таурина явно была превышена. Вкупе с синдромом отмены антипсихотиков и легким шлейфом похмелья после вчерашнего вообще получалось воистину потрясающе. До мелкого тремора в пальцах. Лера забирается на койку с ногами, уложив их Сереже на колени, и долго-долго смотрит в глаза, решая, как преподнести новость о чудесном воскрешении его друга детства. Какова вероятность, что Разумовский упадет в обморок? На всякий случай Белова проверяет, чтобы он сидел так, что в случае не сползет с койки прямо на пол. И пусть они с Олегом друг другу совершенно взаимно не понравились, Сережа должен знать. Она не хочет показаться малодушной, жалуясь на Волкова. А вот Птице… Птице, наверное, можно будет. — Сереж, ты только не падай, — она аж посерьезнела и вцепилась в его плечо. — Но вчера у меня состоялся очень интересный разговор… с Олегом Волковым. Живой он. Нашел меня и… В общем, я бы тебе сказала паковать вещи, но уроды тебе ведь ничего личного и не отдали. Через три дня мы тебя отсюда забираем. И такое количество таких новостей для Сережи действительно было слишком. Мир вдруг сужается до одной точки — до Леры самой. Он видит, как у нее шевелятся губы, но слова доходят заторможенно, как будто сквозь толщу воды. Олег?.. Живой Олег? Они его отсюда забирают? Что? Как? Каким образом? Они — это Лера и… Олег? Живой Олег? Он ведь погиб. Год назад. А Сережа все это время его смерть отрицал. И Птица вынужденно потакал его глухому горю, принимая облик Олега таким, каким Сережа его помнил. Играл роль ненавистного ему Волкова так убедительно, что Разумовский столько времени не чувствовал подвоха. А теперь… Он живой?.. Они его собираются спасать? В голове целая круговерть мыслей. Ему одновременно и спокойно, ведь теперь Сережа знает, что Лера будет в безопасности, что Олег ее точно защитит, потому что он поймет, как Белова ему дорога… И одновременно — чертовски неспокойно. Два самых дорогих человека собираются рисковать своими жизнями ради него. Но Олег… живой… В глазах темнеет. Мир как будто резко переворачивается с ног на голову. Сережа комкает в руках ткань больничной робы на груди — дышать нечем. И сипит: — Мне… нехорошо… Он резко сжимается, почти уткнувшись в свои колени. Но проходит буквально несколько секунд, и теперь уже не-Сережа выпрямляется. В желтых глазах Птицы ничего, кроме абсолютного раздражения. — Поздравляю, пташка, он в обмороке, — язвит он. Ему должно было быть на это плевать. Да. Должно. И все же… — Ты зажималась с этим без моего ведома?! От ревности Птица почти дуреет. Он ненавидел богачей всей душой, но были два индивидуума, которых он ненавидел и без миллионов в карманах — треклятый Игорь Гром и, собственно, Олег Волков. Олег, из-за появления которого Птица в свое время остался один. И теперь он… посмел… даже просто смотреть на его пташку? Лера теряется всего на мгновение. Сначала пугается, что все же довела Сережу, совсем не деликатно преподнося ему новости из-за собственного взвинченного состояния, а потом… В улыбке расплывается. Птица-то ее ревнует, выходит? Надо же. И тогда в глубине стремительно чернеющей, заволакивающейся дымной гарью душе рождается гаденькое желание… Слегка так насолить Волкову. Он ведь ей не доверяет? Бесится с Птицы? — Чтоб ты знал, — деловито вскидывает подбородок девушка. — Он реально зажал меня в подворотне. И берет его одну его руку, кладет на свою шею, сообщая: — Вот так. И вот так. И вторую руку, поднося к своему рту, чтобы изобразить, как Волков заставлял ее молчать. Да, подливает масла в огонь. Да, провоцирует. Но реально обидно, черт возьми. Олег не может принять Разумовского целиком, а в ее любви смеет сомневаться. Он бросил Сережу одного, заставляя пройти через ад, вынудил Птицу играть в игры разума, хотя вот сейчас по одному «этим» можно легко догадаться, как он относится к Волкову. И Лера… опять совсем не думает. Забывает, что перед ней Чумной Доктор, способный сжигать людей заживо. Он же был так… по-своему нежен с ней. Так что девушка забывается, даже не прикинув в уме, до чего может довести Птицу своими действиями. Импульсивная манипуляторша. И она и правда будит зверя. Птица слишком хорошо знает боль потери. Он буквально был отвергнут Сережей в тот же самый момент, как появился на свет. Помог ему избавиться от троих обидчиков, а по итогу — оказался брошен. Ему нашли замену интереснее, лучше. Сережа всегда и во всем выбирал своего нелюдимого дружочка, считая Птицу своим главным врагом. Своим личным проклятием. Но ведь… разве не был Птица непосредственной частью его самого? Разве он не был рожден для того, чтобы защищать слабого Сережу, который никогда не мог дать отпор? Сначала — обидчики в детдоме. Потом богачи, пытающиеся подавить его бизнес. Люди, которые отравляли его родной город. И теперь Олег. Волков опять появляется. Он смеет снова пытаться забрать то, что дорого Птице. Он ее коснулся. Перед глазами как красная пелена встает от одной только мысли, что мерзкие ручонки отвратительного Волкова вообще находились на теле пташки. Его пташки. И вновь Птица едва не рычит от раздражения. Он почти сразу убирает руку с ее рта, но шею не отпускает — исключительно для того, чтобы держать Леру ближе к себе. И в безумном жесте самого темного, но искреннего собственничества он прижимается губами к ее скуле и отчаянно шепчет: — Убью. Клянусь, я его убью. Убью, убью, убью… И это были отнюдь не громкие слова, а открытая угроза. Ведь Птица больше не собирался делиться. Птица не даст проклятому Волкову забрать у него еще и ее. Ей стоит сказать ему, что вообще-то Олег явно ни на что не претендует и вовсе походу тихо ненавидит ее? Считает такой же угрозой для Сережи, как и Птицу? В этот момент Белова даже ощущает себя… недостойной самого Разумовского, ведь он такой чистый и доверчивый, в нем совсем грязи нет. А она вымазана с ног до головы. Нужна ли она ему с такой запятнанной душой? — По-моему он от меня не в восторге, — все же признается Лера на выдохе, а сама обнимает так приятно прильнувшего к ней Птицу, зарывается пальцами в волосы на его затылке, слегка почесывая кожу. — Обещал убить, кстати, если я облажаюсь. Черт. Наверное, ещё хуже сделала, да? Но просто разум слишком затуманился от ощущения его губ на своей скуле, от горячего дыхания на коже. Лера чуть поворачивает голову, чтобы урвать поцелуй. И опять так жарко становится. И чертовски хорошо. Малышка Лерочка всегда так отчаянно жаждала быть особенной, и сейчас ее глупая подростковая мечта воплотилась в реальность. Она чувствует себя любимой. И не абы кем, а жестоким серийником, блин, с огнеметами. Разумовский заставлял ее чувствовать себя языческой богиней с множеством ипостасей — мягкая и кроткая для Сережи, яростная и темная для Птицы. И это было волнительно. Это было потрясающе. И, возможно, немного эгоистично. Давно забытые комплексы рвались наружу, заставляя, по факту, делать большой шаг назад. Лера ведь… Старалась стать нормальной последние годы. Искренне старалась. Но, видимо, от себя не убежишь. И сейчас, заталкивая гадкое непонимание, за что ее вообще можно любить, поглубже за ребра, она углубляет поцелуй, скользит языком Птице в рот. Может, отвлечет от своих слов о Волкове и тем самым немного очистит совесть?.. И все же… Скептицизм Олега ее действительно задел. Белова и не претендовала на роль идеальной девушки, прекрасно понимая, как много в ней дерьма, но… Она же старалась. Для Сережи, для Птицы. А Волков теперь заставлял ее раскрывать свои самые гнилые стороны, мелко пакостить. В том и был план? Пристыдить ее, чтобы сама отвалилась от его друга? — А ты правда… — отчего-то совсем тихим шепотом интересуется Лера, отлипнув от его губ, но все равно касаясь носом носа. — Я тебе правда нужна? Потому что повторения ночного кошмара… не хотелось бы. А Птицу ее вопрос даже смешит. Нет, правда. Они с Сережей — две противоположности, две разные стороны одного целого, но… кое-что общее у них все-таки есть. И это — безумная привязчивость к людям, которые тепло относятся к ним. Такая иррациональная привязанность, не имеющая никаких логических обоснований. Просто щелк — и все, не отдашь никому этого человека. А Птица к тому же был жутким собственником. Боязнь Сережи терять близких воплотилась в самой темной форме в его второй личности, ведь Птица готов был сделать все, чтобы больше не оставаться одному. Потому и смешно. Он и правда смеется, так и не убрав ладони с ее шеи — так удобнее фиксировать. Как будто бы она от него вообще могла хоть куда-то сбежать. И Птица продолжает смеяться, пока зацеловывает ее шею в приступе какой-то совершенно грязной, темной, своеобразной нежности, поднимаясь губами выше. Останавливается у мочки уха, чуть хрипло выдыхая: — А не похоже, глупая? Только ее слова про Волкова пробуждают в подобии его души что-то невероятное. Бесконечная тьма словно вспыхивает рыжим пламенем — тем самым, которое пожрало трупы питерских богачей. У него больше нет огнеметов. Зато у него есть мрачное желание показать Волкову, что будет, если открывать пасть в сторону тех, кто… как бы это не было странно признавать, дорог Птице. А Лера сейчас — его сокровище. И она ещё хлеще с ума сходит, буквально растворяется в пучине безумия, позволяя водоворотам засосать себя на дно. Белова прекрасно знает, каково там. Бывала и не раз. Но ни разу не разделяла это чувство с кем-то. Она шумно выдыхает, млея от ласк Птицы. Ей все ещё крайне стыдно перед Сережей за очернение лучшего друга, которого он, очевидно, боготворил, но… Сейчас все мысли как вышибает. Птица вытягивает их из нее своими поцелуями, и дышать становится легче. Или тяжелее. Все разом. Не выдержав, она, как и в тот раз, седлает его, крепко обхватывая шею. Юбка платья, в этот раз из бордового бархата, сразу задирается. — А что ты скажешь о побеге? — уточняет Лера, пока уже сама целует его линию челюсти, спускаясь чуть ниже, чтобы прикусить кожу. — Готов оказаться на свободе через три дня? Для нее это всё до сих пор звучит как мечта, но это не умоляет ее решимости. Волков появился очень удачно — они провернут все даже до того момента, как ей понадобится ползти с рабочим отчетом к Рубинштейну. И, как бы там ни было, присутствие в операции наемника ее, правда, успокаивает. Меньше шансов облажаться. Олег производит… впечатление. Сейчас, наябедничав и выдохнув спокойнее, Белова может это признать. — Скажу, что не ошибся в тебе, птичка. — И это, наверное, самая искренняя вещь, которую Птица кому-либо говорил. — Я полагал, что ты справишься. Но не думал, что ты справишься настолько хорошо. И это правда. Она превзошла все его ожидания. Безусловно, без участия так удачно воскресшего Волкова понадобилось бы намного больше времени и сил. И Птица не был уверен, что это не закончилось бы рисками для так отчаянно влюбленной в них Леры. Однако… все складывается наилучшим образом. Три дня, и они вырвутся на свободу. Очевидно, что вернуться к прежней жизни не получится. Не в ближайшее время точно, ведь им предстоит скрываться. Однако… оу, быть может, их делом снова займется сам майор Гром? В этот раз Птица не упустит возможности вырвать ему сердце. К тому же, теперь он сможет отправить в Ад и Волкова. Давно пора было. И главное. Остаться с ней. Это превращается почти в одержимость. Птица хотел, чтобы его любили так. Безгранично. Безрассудно. Безумно. Забывая себя, возводя самого Птицу в абсолют. Плевать, что это нездоровая вещь. Птица и сам — искажение. А теперь у него есть Лера. — А потом я убью Волкова, — обещает Птица, действительно злясь из-за того, что не может уже сейчас коснуться ее так, как ему хотелось. Ему не терпелось. — Я вырежу ему сердце и подарю тебе, птичка. Хочешь? Или голову? Олегу не стоило даже думать о том, чтобы угрожать Лере. Белова едва заметно судорожно выдыхает. Отвлечь не получилось. Насколько он разозлится, если она скажет, что не хочет вовсе? Она… реально боялась разочаровать его. — Мы расстроим Сережу, — напоминает Лера, намеренно говоря о них, как о команде, чтобы, не дай бог, не подумал, что она против каких-либо его замыслов. Да-да, Лера привыкла угождать, чтобы ее не разлюбили. Его желания вперед, а ее… Но сложнее в этой ситуации то, что это желания лишь одной его половины. Поэтому слабые попытки воспрепятствовать правосудию в отношении Волкова она всё же предпринимает, предлагая: — Давай не будем торопить события. Поживем-увидим, ага? А пока… Она бросает взгляд на закрытую дверь и прислушивается — даже через древнее почти ржавое железо из коридора слышится лишь храп толстого охранника. Белова возвращает свое внимание Птице и вновь целует его. Горячо, напористо, почти развязно, излюбленным приемом почесывая затылок, спускаясь к шее. И губами, и ругами. Проводит языком между тонкими выпирающими ключицами, прикусывает одну из них. И как он с таким изящным телом умудрился скакать в костюме Чумного Доктора? Хотя Лера, конечно, знала, что при диссоциативном расстройстве бывает такое, что у одной личности может даже сахарный диабет, а у другой нет. Может, на физическую силу это тоже влияет. И сейчас… Ее отчего-то почти парализует желание Птице не просто угодить, а буквально выслужиться. Потому что Леру теперь терзает двухстороннее чувство вины — что нажаловалась на Волкова и что сама же отказывается его теперь убивать. Первое перед Сережей, второе перед Птицей. Такой вот парадокс. Поэтому сейчас она чуть отодвигается назад, чтобы беспрепятственно запустить руку в больничные штаны, не прекращая покусывать и тут же зализывать бледную кожу его шеи. И как же приятно языком ощущать участившийся пульс. Это у хладнокровного пернатого маньяка-то. В конце концов, телесные реакции никто не отменял. И почувствовав, что своими осторожными касаниями добилась желаемого эффекта, Лера окончательно сползает с него, медленно-медленно перебираясь на пол. Встает на колени, покорно смотря снизу вверх, хотя в черных глазах плещется такая похоть, что сам Асмодей позавидовал бы. — Можно? — интересуется девушка невинным высоким голоском, задержав пальцы на резинке больничных штанов. А тело его действительно ведет сразу. Птице даже немного забавно, что он оказывается настолько слаб перед своими желаниями. Только… тело поддается, а голова еще не отключается в полной мере. И как бы он не хотел это отрицать, его все-таки задело. Она что, защищает… этого? Запрещает ему убивать? Волков ей угрожал, а эта глупышка — «давай не будем торопить события»? С какого хера он не должен их торопить? У Птицы были все права желать Олегу скоропостижной кончины. Давно. С детства еще. А она — «не торопи события»? «Мы расстроим Сережу». Как жаль, что ему плевать. Очевидно, что внезапное воскрешение лучшего друга его тоже не очень обрадовало. К черту. Птице не привыкать… действовать одному. А эту проблему надо было устранить. И сейчас он мрачно усмехается, запуская ладонь в ее волосы. И даже бездумно тянет их, бросая небрежное: — Заставь меня забыть, что ты при мне сейчас защищала Волкова. — Я не… — глупо пытается оправдаться Лера, но тут же замолкает. Она же Сережу защищает, а не Олега. Но, видимо, имя наемника для Птицы все равно, что красная тряпка. К тому же… Все-таки приятно видеть его ревность. О, хорошо. Она тоже может сделать приятно в ответ. Белова, глядя в хищные глаза Птицы все так же жадно, вынуждает его чуть приподняться, чтобы смочь спустить больничные штаны. И все равно не отводит глаз, прекрасно зная, насколько пошло сейчас выглядит, когда неспешно касается языком возбужденной плоти. Позволяет ему провести по своим губам, чтобы потом, помогая себе рукой, взять внутрь. Ее движения уверенные и умелые — не даром распущенной девкой даже саму себя считает. Некоторые неженки жаловались, что Лера очень напориста в этом деле, но отчего-то она уверена, что Птице такой подход только понравится. Это в будущем с Сережей надо будет быть поласковее… Хотя он, наверное, в обморок от одного предложения свалится. Сейчас Белова делает все плавно, чутко вслушиваясь в дыхание парня в тихой палате. На пару мгновений тормозит, чтобы подразнить, вновь лишь облизывает… Что? Он же хотел, чтобы она заставила его забыть. Она и делает все возможное. А в следующие мгновение берет уже так глубоко, как может. Нельзя сказать, что Лера особая фанатка оральных ласк, но опыт все равно имеет весьма обширный — всё те же речи про заполнение внутренней пустоты и желание угодить тем, на ком фиксировалась. Никогда в этом чего-то большего не было. Но сейчас… Сейчас ей чертовски все нравится. И пальцы, оттягивающие волосы, и… Был раньше некий пунктик насчет ощущения себя униженной… Птица может делать это сколько захочет. Она с радостью собьет колени в кровь. А он и правда отрывается, можно сказать. В какой-то момент Птица и вовсе наматывает ее волосы на кулак, понятия не имея, откуда это в его голове взялось. Теперь становится проще ее контролировать. Ему всегда нравился контроль — не над ним, а над другими. И сейчас Птица начинает сам толкаться в ее рот, грубее, чем следовало, глубже, наслаждаясь этим пленительным жаром, становясь все настойчивее… Понимает, что она перед ним выслуживается. И Птице эта мысль нравится. Нравится, какая пташка перед ним покорная, так отчаянно ждущая его одобрения и любви. Нравится, как она старается, чтобы доставить ему удовольствие, игнорируя собственные неудобства. И все же, в голове заседает. Он все равно думает о проклятом Волкове, столько времени отравляющем его существование. Телу хорошо — голове не очень. Это все влияние Сережи. Он не такой зависимый — убеждает себя Птица, когда в очередной раз толкается в ее рот особенно резко, достигая пика. Он не может быть настолько одержим этой пташкой, чтобы не давать ей даже просто находиться с другим. Особенно — с этим. Или… все-таки может. Заглядывает в ее искрящиеся похотью глаза и резко тянет на себя, впиваясь в губы поцелуем — не брезгливый совсем, да. Тем более, после того, как эти самые губы доставили ему такое удовольствие. Целует, целует, целует… И в моменте почти шипит: — Ты убиваешь меня. А Лера только улыбается, как идиотка. Получила одобрение. Почувствовала себя нужной. Она вновь усаживается на него, разведя свои ноги в стороны, чуть царапает острыми ноготками его шею, упиваясь золотом глаз. Она может быть так близко к тому, кого называют чудовищем. Это будоражит. Это пробуждает в ней нечто первобытное, голодное, жадное. И ей хочется уже сказать ему, что да, она хочет, чтобы он принёс ей истекающее кровью сердце Волкова. Чтобы принёс сердца вообще всего честного народа. И она бы завороженно смотрела, как алые капли стекают по его длинным пальцам, по предплечью с выступающими венами… И знала бы, что это для нее. Ведь для нее ещё никто подобного не делал. Лера находит в такой извращенной романтике упоение, это заставляет ее хотеть буквально молиться на него. Она, абсолютно помешанная, не может не думать совершенно маниакально о том, что это именно он снился ей все эти годы. — Я бы никогда тебя не убила, — возражает Белова сладким шепотом и вновь припадает к его губам жадно и пылко. Да, да, убей ради меня, пожалуйста — едва не срывается с ее уст, но в последний момент девушка себя одергивает. Сережа. Нет-нет-нет, Сережа расстроится. И вновь стыд за то, какая же она уродливая внутри, накрывает с головой. Разумовский такой светлый, такой добрый, он никогда… Никогда не сможет принять этот ее изъян, фактически врожденный дефект. От этой мысли сердце наполняется парализующим ядом, а легкие — жгучей кислотой, вытравливая альвеолы. Становится трудно дышать, и уже отнюдь не из-за огня похоти. Горло сводит судорогой, и трахея почти в трубочку сжимается. Лере хочется попросить позвать Сережу. Хочется извиняться за свою грязь и мерзость и долго-долго плакать у него на плече. Все потому, что антипсихотики бросила? Наверное. И она уже размыкает губы, нечленораздельно хрипя, почти зовёт Разумовского, но… Хищная желтизна глаз, внимательно наблюдающих за ней, затягивает в свой омут, гипнотизирует хлеще методов Рубинштейна. Птица ведь… принимает ее? Видит всю ее испорченность, и ему даже нравится. Поэтому Лера неудовлетворенно ерзает у него коленях, мысленно клянется, что просто ей нужно… ещё немного времени с ним. Сама-то вся истеклась, пока ублажала его. — Пожалуйста, — почти жалобно просит поехавшая докторша. — Коснись меня. Она же заслужила?.. — Говоришь, что не убила бы, — вторит ей Птица, но в этот раз он ее отталкивает — исключительно для того, чтобы почти уронить на кровать, — а сама хотела Сереженьку позвать? Не оправдывайся, пташка, я же вижу. И это только еще больше задевает распаленный ревностью разум. Птицы нет без Сережи, Сережи нет без Птицы, и если один умрет, вряд ли второй продолжит мирное существование в теле — как минимум, потому, что тело будет мертво. Как максимум — потому, что целые они только друг с другом. Никакие чудесные таблетки Рубинштейна не спасут. А ведь Сережа в самом начале в это верил. Но почему даже сейчас, проводя время с ним, она думает не о Птице? Волков. Разумовский. Идиот Сережа… Он в нее влюблен, это факт. Но разве может этот чувствительный придурок любить так, как любит Птица? Он бы и убил за нее. И сжег бы весь Питер. И вообще весь мир. Преподнес бы ей головы Волкова, Рубинштейна — кого угодно, стоило бы ей только попросить. Птица бы уничтожил весь мир, сжег бы в рыжем пламени, но ее бы оставил рядом с собой. Как королеву. А она думает о Сереже. И опять будет проводить время с Волковым. И Птица не понимает, как всего одна пташка могла заставлять его испытывать такие эмоции. Гореть ярким пламенем, а потом замерзать ледяной глыбой. Как, мать ее? Как? И сейчас он нависает над ней, почти сразу впиваясь губами в тонкую шейку. Кусает — так, чтобы обязательно остался след, и сам же сразу его и зализывает. Птица заставляет ее шире раздвинуть ноги, и свободная рука скользит ей под юбку, сразу поднимаясь выше по внутренней стороне бедра, касаясь белья, но намеренно игнорируя самое чувствительное место. Специально издевался. Потому что задевало. — Если бы тебя заставили выбирать, — вдруг насмешливо интересуется Птица, ловя ее взгляд, — кого бы из нас ты выбрала? Нет. Нет-нет-нет! Лера в панике. Он не мог задать ей этот вопрос, не мог заставить ее выбирать, она не сможет. — Я не могу, — в итоге почти и пищит девушка, мотая головой, почти зажмурившись. — Вы же одно целое, я не могу. Сережа тянул ее к свету, заставлял хотеть быть лучше, заставлял бороться с внутренними демонами. И Беловой ведь всего этого хотелось. Быть лучше, чем она есть. А Птица… Птица насквозь видел всю ее грязь. И принимал. Она не сможет… — …Я не смогу, — продолжает она мыслить уже вслух, вздрагивая от касаний его пальцев. — Лучшей убей меня сразу, правда. Вы одно целое, и с вами и я чувствую себя цельной. Это бы ее разрушило — лишиться одного из них. Но теперь… Она же неправильно ответила, да? Птица ожидал услышать другое? Он теперь… Он не захочет ее видеть? Ее сон сбудется? Паника захлестнула Леру с головой, нижняя губа ощутимо задрожала, а на глазах проступили слезы. Предательская влага в уголках смазывала тушь, и теперь девушка выглядела совсем побитой жизнью. Старая изломанная кукла. В страхе, предвкушающем возможную истерику, она вцепилась в плечи Птицы, лихорадочно бормоча: — Прости меня, прости-прости-прости, только не бросай, только не отталкивай… И это действительно был не тот ответ, который Птица хотел бы услышать. Воистину птичье самолюбие в очередной раз за сегодняшний день задело уравнивание его с Разумовским. После того, как он охотно принимал весь мрак внутри нее — и даже подстрекал, заставляя пташку еще глубже погружаться во тьму, которая, очевидно, была наиболее естественным и правильным исходом для них обоих, — она ставит его в одну линию с Сережей? Сережей, который, очевидно, никогда не сможет ее принять в полной мере — как не принимает до сих пор и Птицу, хотя и пытается наладить их отношения. Но Птица знает его, как никто другой, намного лучше, чем даже проклятый Волков. И Сережа продолжает его бояться. Как, несомненно, будет бояться и Леру, стоит ей только содрать перед ним свою овечью шкурку благородной докторши, которая обязательно спасет его от самого себя. Не спасет. Сама такая же. И вот сейчас Птица усмехается с абсолютным удовольствием, когда приникает к ее губам с новым, слишком коротким поцелуем. Резко поднимается, садясь на край койки. Оборачивается к ней, склонив голову к плечу в излюбленном жесте, и бросает намеренно насмешливое: — Посмотрим. Какие же она эмоциональные качели ему устроила. Сначала — привела в восторг новостями о побеге, потом — заставила разочароваться своими неправильными ответами. Однако… дважды доставила удовольствие. И физическое, и моральное. Птица не может избавиться от Разумовского, с которым делит одно тело — как бы ему иногда не хотелось это сделать. И все же… Очевидно, что бедный Сереженька будет не в восторге, когда Птица отправит его друга в небытие, а пташка этому никак не помешает? Не может же не понимать, что он Волкова не просто в угол поставит. И сама лишь подлила масла в огонь. Ее дорогой Сереженька будет в восторге. Чертов Волков, чертов Разумовский… И глупая, глупая пташка. А ведь могла просто сказать. Его бы это вполне устроило. Но сейчас Птица усмехается с обманчивой мягкостью, прикрывая глаза. Вот сейчас пора уходить, очевидно. Сережа будет в восторге. Как в восторге была и Лера. Со знаком минус. Теперь настала ее очередь забиться в самый угол койки, прижать к себе колени и уткнуться в них носом. Плечи содрогались от неистовых рыданий, и в голове набатом стучало его его «посмотрим». Ей хотелось умереть. Впервые за очень долгое время реально хотелось. Или хотя бы покалечить себя. Белова не делала этого лет с восемнадцати. А все потому, что дура. Дура, дура, дура. Как она вообще могла подумать, что подходит хоть кому-то из них? Очевидно, слишком грязная для Сережи. Очевидно, слишком глупая для Птицы. Нет, она не думала от отказаться от плана с побегом. Ни за что. Она хочет, чтобы Разумовский был на свободе, чтобы обе его грани не чахли в столь гнилом месте. Они этого заслужили. А вот заслужила ли она быть рядом? Видимо, нет. Видимо, все, что ей останется, это привязать к своей шее валун и сигануть на дно какого-нибудь канала. А ведь Лера боится воды. Но не заслужила ли тогда худшую из смертей? Чтобы вода обожгла трахею, чтобы легкие забились в агонии. Она ведь всегда была такой трусливой. Только вены резала и таблетки глотала. Она боится даже голову поднять. Не знает, кто сейчас рядом с ней, Сережа или Птица, но обоих боится одинаково. Они ее бросят. Ее опять оставят одну. И на сей раз она этого не вынесет. Так и сидит — сжалась и рыдает. Старается не в голос, чтобы не привлечь внимание Арсения. Вломится, решит, что пациент ее обидел, и вкатит ему транквилизатор. Нет-нет-нет. Она этого не допустит. Она сделает для них все, а потом… Потом… — Лер?.. В этот момент Сереже собственный голос кажется чужим. Чувство было привычное — ведь иногда он действительно сам себе не принадлежал. Но сейчас… Как будто он долго находился в вакууме, а теперь граница между ним и реальным миром лопнула. Навалились чувства. Ощущения. Эмоции. Чужие мысли. И Разумовский почти кожей чувствует, как Птица в последний момент правит то, что видел сам. Кромсает ножом, как маньяк-мясник, неаккуратно, превращая свои воспоминания в какие-то монструозные ошметки. Тем не менее, счастливо улыбающаяся на его предложение вырвать Олегу сердце Лера выглядела вполне реальной. Сережа привычно жмурится, мотая головой. Картинка навязчиво встает перед глазами, но он упорно ее отгоняет. Нет. Она не могла бы. Она сказала, что его любит. И он ее тоже любит. И это же неправильно… Так не может быть. Не может. Сережа, может быть, и доверчивый дурак, но сейчас он абсолютно уверен в том, что Лера бы не смогла. Она не такая темная, какой видела саму себя. Какой ее видел Птица. Сережа ее видел совершенно иначе. Светлой. Как-то самое солнце. Просто… переломанной. — Лер, — зовет Сережа настойчивее, запоздало понимая, что слишком редко звал ее по имени. А ведь… красиво же. Он подбирается совсем близко к ней, и сердце рвется от ее слез. Почти беззвучных — чтобы не услышали. И даже сейчас… даже сейчас она не может выплеснуть свою боль. Сереже почти плохо. Не за себя — за нее. И тогда он неловко касается ее колена, скорее привлекая внимания, и совсем тихо спрашивая: — Я могу…? Может быть, ей сейчас будут неприятны его прикосновения, а сделать еще хуже Сережа не хотел. Зато так хотелось, чтобы она больше не плакала… Никогда. Белова несмело поднимает голову, смотрит на него прям… сломленно. Она же просто патологически жаждет любви и одобрения и сейчас, видя совершенно неожиданную инициативу с его стороны, практически бросается ему на шею. Это так странно… Тело то же, но прикосновения совершенно иные. Птица касался ее совершенно собственнически, а Сережа так робко и осторожно, что дыхание перехватывало. И теперь она плачет куда-то ему в изгиб шеи, пачкая белую больничную робу черными разводами туши. Он тоже разочаруется в ней. Тоже оттолкнет. Лера же прекрасно понимает, что Сережа просто слишком добрый, сейчас просто жалеет ее. И она эгоистично упивается этой жалостью. Ей нужно, чтобы ее жалели. Ей нужно, чтобы он обнимал ее хотя бы в данную секунду, даже если потом оттолкнет. Так она проживет на несколько мгновений больше. — Прости меня… — она извиняется и перед ним. В первую очередь — за собственную слабость вперед Птицей и его кровожадными идеями, на которые она почти согласилась. — Мне так больно, Сереж, мне кажется, что каждая клеточка моего тела умирает. Я так виновата. И вновь задыхается. Вжимается в него, как в спасательный круг. Хотя бы временный. Ведь в ее мире все эфемерно. Однажды к ней относились нежно. Один из бывших, Максим, тоже был робким, но тоже обнимал ее. И так продолжалось до тех пор, пока он не познал ее больную любовь во всей красе. Когда она запирала его в своей квартире, пряча ключи, потому что чувствовала, что он скоро ее бросит. Так, конечно, и случилось. Даже спустя годы он не хотел иметь с ней ничего общего, если она пьяной писала ему ночью. Так и говорил: «я знаю, чем это кончится». И тут в голове зазвучал голос Волкова, уверенного, что ее любовь убьет Сережу. Так, наверное, и будет. Потому что Лера — отрава. Крысиный яд. Может, ей, и правда, стоит самоустраниться?.. — Не говори так, пожалуйста, — порывисто почти умоляет Сережа. — Пожалуйста. Ты ни в чем не виновата, слышишь?.. Ни в чем. И тебе точно не надо прощения у меня просить, только не тебе… Потому что без нее он бы просто умер. Ведь Лера появилась в Чумном форте именно тогда, когда Сережа уже был на грани. Когда он просто… не мог. И теперь, вместе с ней, его жизнь, казавшаяся такой глупой и никчемной, не имеющей никакого смысла, вдруг снова стала ценной. Потому что в ней тот самый смысл появился. И сейчас этот смысл рыдал в его объятиях и говорил такие ужасные вещи, что Сереже самому становилось плохо. Он только крепче сжал руки, на мгновение снова жмурясь, как будто пытаясь ее боль забрать — но в итоге так и не смог даже на крупицу представить, насколько сейчас ей должно быть больно. Но… почему?.. Он сделал что-то не так? Она больше… не хочет с ним быть? И Птица продолжает подбрасывать какие-то совершенно жестокие, темные картинки, пытаясь убедить Сережу в том, что перед ним сидит чудовище. Такое же, как и сам Птица. А Сережа ее все равно видел светом. Просто не понятой другими, глупыми людьми, не осознавшими ее ценности. И Лера ведь сама не осознает, насколько она важна. — Я не переживу, если с тобой что-то случится, слышишь? — вдруг спрашивает Сережа, почти задыхаясь. Вместе с ней умирая. — Потому что твоя боль — это моя боль тоже, и если… И если с тобой… или с Олегом что-нибудь случится… я же просто… я же не смогу… А Лера уже и не верит. Нет, она не сомневается в самом Сереже, просто… Он обязательно разочаруется и разлюбит. Как и все до него. Он просто не знает, не видит, не хочет видеть… ее сущность. Все закончится так же, как и всегда. Только в этот раз будет даже хуже, потому что для нее уже нет пути назад. И… Олег. Птица поклялся его убить. Из-за нее. Она распалила это пламя. Разумовский никогда ей этого не простит. Никогда. Она уверена. Невыносимо хочется сделать себе больно, аж руки чешутся. Она изрежет каждый сантиметр плоти, где он сейчас ее так бережно касается, потому что не сможет жить, помня его руки. Хотя о какой жизни речь… План с самым дном канала вполне в силе. — Я очень тебя люблю, — надреснуто шепчет Лера. — А я тебя еще сильнее люблю, больше жизни, слышишь? — надрывно спрашивает Сережа в ответ. Только руки, обнимающие ее, начинают предательски трястись. Он не осознает этого в полной мере, но чувствует — именно сейчас Лера его просто не слышит. Не то что бы не хочет… не может. — Лера, милая, пожалуйста, я… Тревога сдавливает грудь, лишая возможности нормально дышать. Он прижимается губами к ее макушке, обнимает крепче, гладит по спине, а от собственного бессилия выть хочется. Опять. Опять он такой… никчемный. Не может уберечь даже близких людей. Как… как ему хотя бы немного облегчить ее боль? Лера сделала для него столько. А он даже не может… Вообще ничего не может сделать правильно. Так, как она этого заслуживает. Ведь она… она целого мира достойна. — Лер, пожалуйста, — какой же Сережа сейчас жалкий, — пожалуйста… Не делай себе больно. Не оставляй меня… Что?.. Ее буквально вводит в ступор то, как быстро он ее раскусил. Белова аж замирает в его руках, затаив дыхание. Хоть не рыдает больше. В душе сразу начинает теплиться надежда, что все наладится, потому что его слова звучат так искренне, потому что он смог так чутко уловить ее состояние — это же не пустой звук? Но потом… она снова думает о словах Птицы об Олеге. И о том, как буквально подставила его. Правильно ли будет… предупредить Волкова был начеку? Или она… предаст Птицу? Но Сережино «не оставляй меня» рвет сердце. Потому что такого ей ещё не говорили. Никогда. Обычно Лера умоляла всех остаться с ней. Поэтому она поспешно отстраняется, наконец стараясь держать себя в руках, но только для того, чтобы взять Разумовского за плечи и посмотреть четко в глаза. Она пытается найти в них фальшь, как привыкла, но… Вместо этого в голубых глазах видит лишь отчаяние и страх. И одновременно ей становится ещё больнее — вдруг он смотрит на нее так только сейчас, а потом все изменится, стоит ему узнать ее получше? И ведь… черт, она расстроила его? Все равно расстроила. Разум начинал потихоньку возвращаться, истерика уступила место более адекватным мыслям. Сережа всю свою жизнь, не считая Олега, был настолько одинок, что отщепил кусок от себя самого — лишь бы иметь друга и защитника. А теперь… Когда он привязался к ней, пусть она до сих пор и не могла в это поверить, она думает о том, чтобы оставить его. Опять поступает импульсивно, эгоистично и излишне драматично. — Сереж, — наступает очередь Леры успокаивать ее, но теперь хоть у самой сердце перестает так активно кровоточить. Остается раны, нанесенные Птицей, обработать, зашить и… И попытаться снова. — Сереженька, прости, я… Я тебя не оставлю. Просто… Ты не обращай внимания, накрывает иногда. Видимо, зря бросила таблетки, да? — Я не хотела тебя расстраивать… Он правда настолько неправильно выразился? На мгновение даже захлестывает ужас от предательского опасения, что он сейчас сделал все еще хуже, и теперь уже Сережа ловит ее лицо в свои ладони, гладит по щекам, прежде чем торопливо возразить: — Нет, нет, ты меня неправильно поняла! Ладно, это тоже прозвучало ужасно. Беспокойный и суетливый от волнения Сережа едва не взвыл, прежде чем снова притянуть Леру к себе. Он не сразу правильно формулирует мысль, несколько раз пытаясь и сбиваясь снова, но в итоге все же продолжает: — Ты сейчас говоришь, как будто твоя боль — это ерунда. Но это так важно! И ты сама — важна! Больше всего на свете… Правда. Правда-правда. Я не буду врать, не могу, мне плохо, когда я понимаю, что тебе больно, но… От эмоций он снова начинает сбиваться. Птица в голове потешается, как может, но Сережа его игнорирует. Сейчас Лера важнее. — Я не хочу, чтобы ты делала себе больно. Но это не значит, что ты должна это игнорировать. Что я буду это игнорировать. Я просто… — Как же это плохо звучит. Речи никогда не были его сильной стороной, и сейчас Сережа по уши краснеет, потому что уверен, что несет редкую глупость. — Тебе может быть больно и плохо. И я знаю, что это… плохо звучит от меня, но… Мы с этим справимся. Вдвоем. Только не лишай меня себя. Пожалуйста. — Ты что, нет-нет-нет, — тут же возражает Лера. — От тебя я услышала… Все, что мне было нужно. Правда-правда. Какое же он чудо. Самое настоящее солнце. И вот сейчас она даже выдыхает. Сердце все ещё бьется слишком быстро, но… Он любит ее, она это чувствует. Вдвоем. Накатывает запоздалый стыд за собственную истерику, но Белова уже куда спокойнее дышит в Сережину шею. Гладит его самыми кончиками пальцев вдоль гулко бьющейся сонной артерии. Целует выступающую ключицу. — А давай потом заведем собаку? — неожиданно предлагает она. — У моих родителей есть. Чёрный питбуль. Зовут Пончик. Это я назвала. Ей нравится представлять, что будущее у них все-таки есть.