Без надгробия

Сяо Чжаню хватило и полдня, чтобы собрать весь свой немногочисленный скарб и съехать со временного пристанища на улице Фучжоу. Эти небольшие апартаменты ему предоставил Ду Маолин, приставив вдобавок слугу, чтобы тот заботился о его быте. Сегодня этот же самый слуга первым делом и донёс Ду Маолиню о его переезде. Быть так близко, насколько это возможно — таким было условие, на котором Е Цзиньюань согласился предоставить ему рекомендательное письмо. А конкретно это условие выражалось в том, что Сяо Чжаню надлежало переехать в дом к мужчине, чтобы жить и есть с ним под одной крышей. Конечно, это если выражаться благопристойно, а если говорить по существу, он должен был, подобно декоративной канарейке, заключить себя в золотую клетку, сделаться инструментом услады чужих чувств. Но Сяо Чжань и готовил себя к чему-то подобному, разве стоило ожидать иного от такого прославенного хлыща, как секретарь Е? О его похождениях слагали легенды и шептались по углам, говорили, что он пьяница, игрок и большой любитель красивых женщин, будто в Шанхае не осталось ни одной хорошенькой певицы или актрисы, кто хотя бы раз, но не согрел ночью его ложе. Одним словом, помимо работы Е Цзиньюань только и был занят тем, что прожигал жизнь, топя её в вине и разврате. И раз мужчина проявил к нему понятной природы интерес, выдвинутое им условие укладывалось в логику сего повествования. Но такая сделка не только не испугала Сяо Чжаня, напротив, он счёл её за подарок судьбы. Нахождение подле Е Цзиньюаня давало шанс узнать о внутренней кухне штаба, а также о том, где именно удерживаются арестованные ими коммунисты и куда их впоследствии перевозят. В сравнении с этими сведениями, думал Сяо Чжань, позволить Е Цзиньюаню воспользоваться своим телом было совершенным пустяком, тем более он мужчина и за оскверненную невинность ему не перед кем держать ответ, к тому же сама эта концепция казалась ему, получившему прогрессивное западное образование, нелепым пережитком средневековых устоев. Ему было не страшно и умереть, что уж говорить о меньшем? Сяо Чжань оставил ключ от апартаментов в гостиной и спустился с двумя чемоданами на первый этаж, там дорогу ему и преградил вовремя подоспевший Ду Маолин. Сяо Чжань замер на месте, наблюдая за тем, как выбравшийся из салона автомобиля Ду Маолин, с чувством хлопнув дверью, устремился в направлении него. — Сяо Цзань, почему переезжаешь? И почему так внезапно? Квартира неудобная? Давай поищем другую! — Маолин, — Сяо Чжань покачал головой, продолжая с благодарностью в голосе: — Спасибо за то, что приютил меня на этот месяц. — Ты возвращаешься? В Бэйпин или в Чунцин? — Ду Маолин выглядел всполошенным его внезапным отъездом. — Мы же, вроде сошлись на том, что ты останешься со мной в Шанхае? — Совсем скоро я заступлю на должность врача в госпитале для Сухопутных войск. Ду Маолин окончательно растерялся: — Тогда зачем ты..? — Я всего лишь переезжаю на другую квартиру, но не собираюсь покидать Шанхай. — Сяо Чжань знал, что ничего не укроется от глаз и ушей Ду Маолиня, покуда они в Шанхае, потому решил, что стараться утаить правду будет бессмысленно: — Я переезжаю жить к Е Цзиньюаню. Узковатые раскосые глаза Ду Маолиня никогда на памяти Сяо Чжаня не были настолько круглыми. — Т-ты… — он споткнулся на слове, каменея на какое-то время, и выдавил, наконец отмерев: — Ты и он… вместе? Как такое вообще возможно? — У меня есть на то свои причины, — скупо отозвался Сяо Чжань. — Какие ещё причины?! — реакция Ду Маолиня была ожидаемо бурной: — Е Цзиньюань распоследний подонок! Как тебя вообще угораздило влюбиться в него? Ты хоть знаешь, сколько у него женщин? Он порвёт твоё сердце в клочья! — Ты не так понял, — поправил его Сяо Чжань. — Между нами нет никаких чувств, только взаимная выгода. — Всё, что он может дать тебе, я тоже могу! Нет! Я могу дать даже больше! — Когда волна негодования схлынула, под ней обнажилась грусть — уголки губ Маолиня поползли вниз, делая его похожим на мальчонку, которого обидел злой взрослый. — Сяо Цзань, за что ты так со мной? Ты отверг меня сначала в Бейпине, потом второй раз — в Париже. И вот сейчас опять отвергаешь, уже в третий раз, но сейчас ты не просто меня отвергаешь, а буквально промениваешь на какого-то конченого мерзавца! — Маолин, ты всегда был для меня добрым другом. Я не раз тебе об этом уже говорил, — пытался беспомощно защитить себя Сяо Чжань. — Но сейчас время неспокойное, вся страна вверх-дном, мне некогда думать про сердечные привязанности. — Ты всегда используешь обстановку в стране, как отговорку, — пренебрежительно отозвался Ду Маолин. — Как бы сильно сейчас не штормило страну, семья Ду устоит. И пока у меня будет плошка риса к обеду, она будет и у тебя. А что до будущего, вне зависимости от того, кто останется или станет командовать в Шанхае — японцы ли, англичане ли или французы — все они должны будут опираться на местный капитал, чтобы поддержать своё правление. Никто не осмелится тронуть мою семью. В моём доме — ты как у Христа за пазухой. Сяо Чжань молча покачал головой: — Если гнездо опрокинется, возможно ли, чтобы яйца остались целы? Если страны не станет, думаешь, будет ещё дом? Ду Маолин не желал уступить: — А рядом с Е Цзиньюанем, значит, гнездо да яйца — всё будет целым? — Я ищу кое-кого, а Е Цзиньюань может мне с этим помочь, — Сяо Чжань поднял руку, не давая Ду Маолиню себя прервать. — Знаю, влияние концерна Цзиньжун в пределах Шанхая велико и что для вас отыскать человека — раз плюнуть. Но я не хочу втягивать в это дело твою семью. Я и так перед вами в слишком большом долгу, потому не могу допустить, чтобы на тебя, главного наследника клана Ду, пала какая-то тень. К тому же ты мой самый близкий друг… я слишком дорожу тобой… Ты помог мне сделать поддельное удостоверение личности… Сейчас, думая о том, какому риску я уже тебя подверг, меня прошивает запоздалый страх… Выслушав его, Ду Маолин немного поумерил пыл: — Мне было приятно, что в минуту трудности ты первым вспомнил обо мне, — и добавил печально: — Тогда прошу, позаботься о себе. Е Цзиньюань хоть и играет в дурачка, но далеко не так прост, каким хочет казаться. Он мастер манипуляций. Не думай, что тебе удастся переиграть его на его же поле. Насколько мне известно, Е Цзиньюань живёт на улице Цисыфэйэр, бар, что располагается на её углу, принадлежит моей семье, так что если попадёшь в беду — постарайся передать записку через местного метрдотеля, и к тебе придёт подмога. А это тебе на случай непредвиденных обстоятельств, — Ду Маолин достал из кармана пальто и укромно вложил в его ладонь какой-то тяжёлый прохладный предмет. Им оказался компактный серый револьвер, в длину не больше его ладони. — Спасибо тебе, Маолин. — Помимо благодарности, Сяо Чжань чувствовал и любопытство. — Кажется, ты довольно хорошо знаешь Е Цзиньюаня, вы знакомы? — Он мой шишу, — почти обиженно пробормотал Ду Маолин. — А? — изумился Сяо Чжань, тараща глаза. — Шишу? Получается, он из одного поколения с твоим отцом? — Он и мой отец оба рождены под родовым иероглифом «通» (Тун), а я родился уже в поколение «礼» (Ли). Мой отец приходится ему шисюном, так что по этикету мне стоило бы обращаться к нему «шишу», — Ду Маолин гордо вздернул подбородок, — но как-нибудь обойдётся! Вид Ду Маолин почему-то вызвал у Сяо Чжаня улыбку, он спросил: — Так Е Цзиньюань всё ещё занимается делами концерна Цзиньжун? — Насколько мне известно, нет. Мой отец презирает его за отступничество и за то, что он служит этим паразитам, сосущим соки из нашего народа, так что даже на праздники его не зовёт. А сам Е Цзиньюань человечишка неблагодарный и никчёмный — в эти два года, как начал работать на Новое правительство, так оборвал все связи и знаться с нами не желает. «Неудивительно, что тогда на допросе в штабе, заслышав, что я пришёл в госпиталь проведать господина Ду, он проявил такую вовлеченность,» — подумал Сяо Чжань. — «Оказывается, вот какие отношения его связывают с кланом Ду.» — На самом деле, я могу понять мотивы, по которым он присягнул Новому правительству. В эти годы под кем ходить, чтобы заработать себе на хлеб, выбирать не шибко приходится. А что до национального величия и судеб нации, всё это вторично, когда речь идёт о собственной жизни и смерти, — сказал Ду Маолин. — Вот чего я в нём решительно не выношу, так это его промискуитета: сегодня люблю одну, а завтра — вторую! Он поди считает, что авторитет человека измеряется в количестве любовниц, и чем их больше, тем более влиятельная он фигура! Средневековье и ребячество, честное слово! Истинная любовь строится на преданности, и если мужчина выбирает вместо истинной любви плотские утехи в объятиях многих, то чем он отличается от кобеля в гоне? И ты, — тут Ду Маолин в порыве чувств ткнул его пальцем в плечо: — Как найдёшь того, кого ищешь, так сразу руки в ноги и убирайся от него подобру-поздорову! Даже не думай в него влюбляться! И не смей предаваться самообману, что ради тебя он вдруг переменится и вернётся на путь истинный! Иначе наплачешься потом! Ду Маолин исповедовал примат любви над всем остальным и был ярым защитником романтизма; любил стихи Сюй Чжимо, но презирал его за непостоянство в любви. Поэт за всю жизнь сменил лишь три душевные привязанности, Е Цзиньюань же каждую ночь веселился в новой компании, отсюда можно было вычислить степень брезгливости, которую Ду Маолин питал к своему шишу. Дослушав причитания, Сяо Чжань улыбнулся: — Спасибо за предупреждение, молодой господин Ду. Я буду иметь в виду. Е Цзиньюань проживал в небольшом двухэтажном особняке по улице Цисыфэйэр, с виду — ничего примечательного, почти до неприличия скромно. Признаться, Сяо Чжань ожидал большей роскоши. Е Цзиньюань ещё не вернулся с работы, потому послал за ним вместе с ключами водителя Лао Ву. Из чего Сяо Чжань сделал вывод, что в особняке сейчас никого не было, даже прислуги. Лао Ву оказался мужчиной лет сорока, улыбчивым и простодушным на вид, судя по говору — явно откуда-то с севера. Он обращался с ним очень вежливо. — Господин Е велел передать, что помимо самой дальней комнаты на втором этаже, остальные комнаты в полном вашем распоряжении. — Я собираюсь оставаться в своей спальне и не буду хозяйничать в доме, который мне не принадлежит, — так же вежливо отозвался Сяо Чжань, принимая из его рук ключи и благодаря: — Извините, что пришлось так вас утрудить. Я думал, мне откроет домоправительница. Лао Ву отозвался с улыбкой: — Господин Е всегда жил один и без слуг. Прежде он никогда не приводил к себе никого, даже на ночь. Вы первый, ради кого он сделал исключение. На мгновение Сяо Чжань был смущён и польщён открывшимся ему фактом, но очень скоро вернул себе хладнокровие: занимая весьма значимый пост в разведывательном отделе, у Е Цзиньюаня дома, должно быть, хранилось не мало информации, характера не самого чистоплотного и щепетильного, так что не удивительно, что ранее он не водил к себе чужаков — ему было достаточно всего лишь оставаться на ночь у своих многочисленных женщин, делов-то. — Господин Е выделил мне комнату? — Господин Е сказал, что вы разместитесь у него в спальне. Господин привык спать с правой стороны кровати, имейте, пожалуйста, это ввиду, — бесхитростно и, будто всё было в порядке вещей, ответил ему Лао Ву. А затем добавил, протягивая стопку с купюрами: — Господин хотел бы на ужин цзяоцзы с капустой и фаршем. Он надеется, что вы слепите их своими руками. Овощной рынок находится всего в двух переулках отсюда. Давайте, вы оставите багаж внутри и я вас отвезу. Господин так же велел передать, что туалетная бумага в доме кончилась, просил сходить вас в ближайший хозяйственный магазин закупить. Сяо Чжаню не оставалось ничего боле, чем покориться. Вместе с тем у него возникли подозрения: а в самом ли деле Е Цзиньюань был заинтересован им именно в том самом смысле, потому как происходящее скорее походило на какую-то ленивую насмешку, будь он, ей-богу, каким-то ручным кроликом для забавы. Однако пущенной стрелы не воротишь, так что нужно было скрепя сердце подыгрывать этому господину. — Ясно, — отозвался он с безукоризненно-кроткой улыбкой. — Прошу, передайте господину Е, что цзяоцзы будут слеплены, туалетная бумага куплена, а сам я буду ждать его возвращения. На гостиницу "Мэйхуа" опустилась ночь. Сун Минъе лежал, скукожившись под двумя слоями ватного одеяла, но по-прежнему ощущал холод. Это был холод, идущий откуда-то изнутри, будто чья-то когтистая рука схватила его за сердце, и он пребывал в страхе перед тем, когда же она вопьётся в него, что есть мочи. Лопнет, разорвавшись, аорта. Будут брызги крови высотой в три чи. Сун Минъе откинул одеяло в сторону и спустил ноги на пол. Тщательно всё осмотрел: сначала заглянул под кровать и в шкаф, следом — за шторы и в ванную. Ещё раз убедился в том, что рядом нигде не притаился враг, поджидающий удобного случая, чтобы напасть из засады. И только тогда вернулся на кровать. Однако сон по-прежнему не шёл. Часом ранее его лично навестил Ху Цинчжоу, передал ему поддельное удостоверение личности и билеты на поезд. Отправляться следовало завтра. Когда он прибудет в хорошо охраняемый Нанкин, где даже мышь не проскочит, не то что красные киллеры, он будет наконец в безопасности. Коммунисты не посмеют посылать за ним мстителей — слишком рискованно. А пока, как он и желал, Ху Цинчжоу повысил уровень его охраны: расселил другие комнаты на этаже и приставил к двери вместо двух четырёх караульных. А что до шпиона, притаившегося в штабе, имя которого он пообещал назвать Ху Цинчжоу, так он и сам не знал доподлинно, справедливы ли его догадки. Врач единожды как-то туманно обмолвился о нём мимоходом, а он уже сделал собственные выводы, исходя из того, что ему было известно о командующем составе штаба. «Но разве это имеет значение? Да гори оно всё синим пламенем!» — думал про себя Сун Минъе. — «Один взятый рубеж — тоже рубеж. А прожитый день — тоже день.» Да, предавать революцию — дело неблагородное, но худая жизнь всяко лучше доброй смерти. Он боится умереть, но больше всего боится умереть в муках. Поэтому он выбирает цепляться за жизнь. Ему жаль, что пришлось выдать Врача, но разве мог он поступить иначе? Он хотел жить, потому выдал местонахождение боевого товарища. Разве есть в этом что-то неправильное? Да, Сун Минъе знал про себя, что он не атлант духа, что нет у него ни несгибаемой веры, ни непоколебимой воли. Он всего лишь простой человек. Он выбрал жизнь, разве есть в этом что-то неправильное? Он никогда не гнался ни за славой, ни за богатством. Он просто хотел жить, пускай и преклонив колени… Но разве есть в этом что-то неправильное? В гробовой тишине внезапно раздался стук в дверь. Аккуратный «Тук!». За ним ещё один — «Тук!». Ему будто вылили за шиворот таз с ледяной водой, капли которой теперь медленно стекали по позвоночнику вниз. Он перестал дышать, а руки и ноги будто окоченели. В организации между куратором и подчиненным существовали понятные только им двоим условные знаки, но были и общие для всех членов. Например, цифра «два» означала одобрение и призыв к действию, в то время как «три» говорила об отмене и отступлении. Сун Минъе достал из-под подушки заранее заряженный пистолет и спросил дрожащим голосом: — Кто там? — Мистер Сун, это я. Сун Минъе судорожно, но облегченно выдохнул, кровь опять заструилась по жилам. Он вновь мог чувствовать свои ноги. Он вернул пистолет на прежнее место и пошёл отпирать. Голос принадлежал именно тому, кому и должен был. Он не ошибся. Только вот пришедший человек молчал, но выражение его лица говорило ему… Четыре валяющихся у его ног на полу трупа говорили ему… Направленное на него абсолютно чёрное дуло пистолета, на который был установлен глушитель, говорило ему… Всё вокруг говорило ему… Лопнет, разорвавшись, аорта. Будут брызги крови высотой в три чи. Предатели не достойны того, чтобы увидеть свет нового дня.