Маки Видеркера

      Заливаются соловьи. По небу лениво ползут облака. Ручьи давно разбежались: кто под землю, кто присоединился к реке, что бежит в глубине леса. Всё идёт своим чередом, как и полагается, только...       ...Это первая весна без Кольт.       Анжела не знает, что делать. Она чувствует себя растерянно и неуверенно. Мнёт пальцы нервно, смотрит в одну точку и не понимает, что думать. Вроде мир не поменялся: он по-прежнему пестрит яркими и не очень красками, дарит моменты, в которые она радуется чему-то. Чему-то хорошему и не особо, потому что Анжела далека от идеала ангела. Она и не ангел: её крылья запятнаны клеймом падшей, пусть и сияет она ярче солнца. По-прежнему.       — Выглядишь неважно, Астарот, — говорит Люцифер, материализуясь рядом.       — Угу.       — До сих пор тоскуешь? — Люцифер слишком поздно осознаёт, что звучит слишком напыщенно для разбитой Анжелы и ожидает гневной тирады, но её не следует.       — Ага.       Ни «пошёл ты нахер», ни «рот с хлоркой помой». Анжела не ругается, потому что не видит смысла. Потому что мысли её поглощены тягучим чувством потери. Вместе с Кольт ушла её былая прыть и злость – да кого там, то, что она устроила в родной деревне возлюбленной, мелочи, по сравнению с тем, что она вытворяла обычно. Она перебила всех причастных к гибели Кольт, но...       Не почувствовала облегчения. Она думала, что с последней отлетевшей головой придёт чувство успокоения, что ей обязательно станет легче, и реки демонических сил польются по её венам вновь. И успокоение пришло – без «ус»: она чувствует себя мёртвой. Переломанной.       — Прошло полгода, — между тем говорит Люцифер. — Думаю, со временем тебе полегчает. Люди... Они такие, сама знаешь.       — Такие конченные? — в тускло-алых глазах заблестели слабые недобрые огоньки. — Они сожгли ни в чём неповинную девушку. Кольт и мухи не обидела, чтобы её сжигали.       — Да, но...       — Забудь, — отмахивается она. — Я не хочу это обсуждать. И, вообще, я ухожу в отпуск.       — Как раз хотел поговорить об этом, — кивает Люцифер. — Развеешься, подышишь свежим воздухом свободы. Отпуск – лечение от многих болезней.       Но Анжела его уже не слушает. Она покидает уютный парк Виндеркера и снова окунается в бесцветные мысли.       К агонии можно привыкнуть. К эйфории – тоже, и, наверное, это хуже, чем привыкать к боли, потому что мир кажется наивно-радужным. Рефлекс самосохранения уходит в ноль, заботы и дела отходят на второй план, отчего всё рушится. Перед тем, как строить дом счастья, следует заложить надёжное основание безопасности: от голода, холода или злобных деревенщин, которые так и норовят полезть с вилами на безвинных женщин, отличившихся чем-то особенным.       Но есть кое-что, что хуже и агонии, и эйфории. Катарсис, что не сумел завершиться.       Анжела застыла в состоянии между бескрайним страданием и высвобождением от оков болезненных чувств. Их цепи стягивают все её крылья и кольца, застилают все глаза, ослепляя настолько, что она не замечает насмешливых ухмылок. Престол, величественный ангел, что была близка к Богу, чем большинство, пала до любви к человеческой женщине. Эти слухи не успели разбежаться по всему Аду, потому что Люцифер позаботился о репутации Астарот – заткнул резким замечанием там, устроил профилактическую беседу тут, кому-то просто не повезло отправиться к праотцам за злой длинный язык. Стоило сказать, что он многое сделал для Анжелы, впервые за долгое время так хорошо постарался, чтобы потом, когда она пришла в себя, её воспринимали так, как надо. Но и это проходит мимо её, она слишком увлечена пустотой между рёбрами, чтобы замечать что-либо ещё.       Ноги сами ведут на кладбище. Они неприятно зудят от местного освящения, но Анжела терпит. Есть вещи, ради которых не жалко постоять на освящённой земле несколько минут – всё равно она не может долго находиться здесь. Не потому, что святость, потому, что сердце. Её сердце. Мысли, чувства, то, что она не переживает толком.       — Ну привет, Кольт.       Тогда Анжела терпеливо собрала её кости. Она касалась их нехотя, потому что не верила. Потому что не думала, что когда-нибудь увидит их без Кольт. Вне Кольт. Всё казалось таким неправильным, что она невольно задумывалась: не спит ли она. Не снится ли ей кошмар, после которого она обязательно проснётся рядом с возлюбленной. Она бы приподнялась и аккуратно поцеловала бы её в закрытые веки. Или в лоб. Поцелуи в веки любила Анжела, потому что это ангельский поцелуй. А Анжела – ангел, пусть и падший.       Она завернула кости в самый лучший атлас, который только попался ей под руку. Кольт бы не обрадовалась, если бы знала, что его торговец мёртв. Анжела не заплатила ему ни шиллинга, потому что знала, что он тоже смотрел. То, что сделала она – безумие, за которое ей было бы совестно перед Кольт, но сейчас ей просто больно. За себя. За Кольт. За всех тех, кого тоже сожгли за ум, красоту и желание жить не так, как все.       Она подобрала самое лучшее по её мнению надгробие, потому что это – единственное, что она могла сделать. Не позаботилась о живой, так сделала хоть что-то для мёртвой.       — Вот такие дела, Кольт, — говорит она, а сама сидит на корточках. Слабо улыбается, потому что ей нравится говорить, в особенности – говорить с Кольт. Даже так.       Она поднимается.       — Время вышло, — замечает она.       Какое время, куда она торопилась – неясно. Теперь, когда Люцифер отправил её в бессрочный отпуск, у неё есть всё время мира. Она может делать всё, что угодно, не отвлекаясь на адскую службу. Про себя она отмечает, что ради такого Кольт не следовало умирать. Плевать она хотела на отпуск что тогда, что сейчас. Тогда она злилась, сейчас – чувствует себя погано. А это хуже перманентной злости.       Но она уходит, потому что понимает – ещё немного, и её прорвёт. Она будет рыдать с такими воплями, что местные подумают, что в неё вселился дьявол. Она будет пытаться зарыться под землю, чтобы разрыть шкатулку с костями Кольт. Чтобы изгладить их, потрогать везде, где только можно, ощутить их каждую неровность. Расцеловать к своему великому стыду.       И так минуют годы. Печаль не сходит, сильнее врастая в её кости, в её плоть и существо. Она возвращается на службу, служит без энтузиазма, потому что не видит смысла жить. Кто она? Зачем? Почему мир, придуманный Богом, так жесток? Она и сама не знает и старается не думать, считая, что эти вопросы слишком наивны для неё. Ей не нравится, что всё идёт своим чередом. Мир не застывает, когда она выпадает из него. Отчуждается. Почти ни с кем не общается вне работы, потому что не хочет. Какой смысл в общении, если оно быстротечно? Если в итоге все, кого она когда-либо любила и ценила, лягут в землю быстрее, чем она успеет что-нибудь придумать.       — Там заварушка будет, — как-то невзначай говорит Люцифер.       — Какая?       Люцифер улыбается во все треугольные зубы. «Ага» и «Угу» ему давно осточертели.       — Ожесточённые бои ведутся тут, — он показывает на карте. — И здесь. Тут какой-то гений решил вспомнить старый добрый хлор и пустить по низине. Если хочешь, можешь взглянуть.       И она взглянула. Взглянула так, что, если бы не её силы, она бы давно умерла. Хлор страшно жёг кожу и плавил лёгкие, отчего Анжеле хотелось харкаться кровью. Но лёгкие слишком быстро заживали, а она – приходила в себя, что ей просто стало тошно. От самой себя, от людей, от мира вообще.       — Господи, как же ужасно... Господи... – бормочет, хотя понимает: её скорее всего не слушают. Не слышат. Она давно не говорила с Богом.       Она закрывает глаза. Обнимает колени и качается из стороны в сторону, бубня под нос какую-то чепуху. Что-то о ненависти, злости и грязи в виде людей. О несправедливости и страхе. Жестокости. Насилии. Столько бранных слов она ещё не произносила вслух, но какая разница?       — Анжи.       Её сердце замирает. Мир рушится, разлетаясь на мелкие кусочки, что теряются среди тумана из грязи, чужой боли и химии. Она забывает, как дышать, чтобы затем...       — Кольт?       Выпрыгнуть из панической атаки. Перестать закрываться от мира и притворяться слепой. Её глаза ищут ту, кому принадлежит этот прекрасный голос. Четыре буквы, два слога и одно слово – и она готова перевернуть землю, лишь бы увидеть Кольт. Она жива! Нет... Мысли лихорадочно сбиваются в кашу. Ей кажется: закроет глаза, и всё, и уйдёт наваждение. А она не хочет: цепляется, вгрызается, не желает отпускать.       — Я знаю, ты здесь, — шепчет она. — Но не знаю, правда ли это, или у меня едет крыша. Просто... Знай, что я всё ещё вижу тебя во снах, или когда мне совсем тяжело.       Она сглатывает ком в горле. С глаз бегут ручьи слёз, которые она без зазрения совести размазывает по лицу. Земля, слёзы, пыль – всё сливается в грязь, но ей плевать. Она говорит. Почти бредит.        — Знай, что я тебя помню и...       Она задыхается и всхлипывает. Упрямо продолжает, потому что чувствует: остановится – не сумеет сказать главного.       — Жду, — она озаряется надеждой. Господи, увидел бы её Люцифер или другие, они бы подумали, что она совсем с ума сошла. Что горе настолько добило её, что она начала бредить без жара, на трезвую – почти, не считая, что она надышалась дрянью, – голову. Что она на секунду поверила, что сказки о перерождении – чистая правда.       — И в следующий раз я тебя точно не упущу. Просто переродись скорее, ладно? Я знаю, ты можешь. Ты...       На самом деле она не знает. Она не знает, правда ли то, что рассказывают легенды. Старшие ангелы не посвящали её в тонкости мироздания, и она не уверена, стоит ли ей вообще верить в такое. Это по-детски наивная и дурацкая вещь – сидеть и надеяться, что её любовь однажды воскреснет такой, какой Анжела её запомнила. Такое бывает только в красивых сказках или бульварных романах для сентиментальных людей. Не в реальности. Реальность слишком жестока.       Но если люди об этом заикаются, следовательно, не без причин?       Невдалеке раздаётся взрыв. С губ Анжелы срывается то, что она произносила почти никогда:        — Я тебя люблю.       И ей легчает. Впервые за долгое время она чувствует, как расправляются её плечи. Как ей становится легче... Жить. Ей становится так хорошо и спокойно, что появляется какая-никакая причина жить. Пусть и бредовая. Пусть и надуманная. Её подняли бы на смех... Если она с кем-то поделилась бы. А она не поделится. Она обнимет эту мысль и взрастит прекрасным цветком на месте зияющей пустоты. Пусть Анжела сойдёт с ума и помешается, но по крайней мере сойдёт с ума и помешается счастливой.       Она загорается. Встаёт и уходит, улыбаясь, как ненормальная.              — С выздоровлением, генерал Астарот!       — Здравия желаем, генерал Астарот!       — С масленицей, генерал Астарот!       «Дебилы,» — думает Анжела, а сама отвечает:       — Вольно, — и так каждый раз, когда она проходит туда-сюда по коридорам. Подготовка к Апокалипсису идёт полным ходом, а долгов за время её «болезни» – так оправдал её нездоровый вид Люцифер, будь он неладен, – накопилось море. Голова наконец прояснилась – относительно, – и теперь ей не так противно заниматься рутиной. На всякое «Здравие желаем!» найдётся сдержанное «Вольно!». Сегодня, после её возвращения с командировки, она даже простила «Масленицу». В обычное время она и вздёрнуть может за нарушение дисциплины.       День за днём, год за годом – и её снова отпускают. Проветриться. Люцифер всё боится, что у неё случится депрессивный рецидив, вот и даёт ей фору. Без неё в Аду много что встанет, рассуждал он вслух при ней же. Уж лучше встанет Анжела и прогуляется, чем встанет целая армия демонов-лоботрясов. Если подумать, что Ад, что, если верить слухам, Рай – те ещё дурдомы, только один чёрный, а другой белый, а Анжела – один психиатр на всё мироздание. И у той проблемы.       Потому что воспоминания снова захватили её, по самую макушку – а всего-то ей стоило остановится у витрины цветочного магазина. Она пестрела разными цветами: название некоторых Анжела даже назвать не могла. Её познания ограничивались васильками, розами, пионами, гипсофилами, какими-то полевыми цветами, покажешь – назовёт, нет – даже не вспомнит. И среди обилия цветов и ароматов выделялись одни, особенные.       Маки.       Её воля, она бы взяла эти маки и разнесла бы по могилам подруг, друзей... На могилу Кольт бы наведалась. Они яркие, полные жизни, которой Анжеле так не хватает. Она улыбается с печалью в глазах.       Если бы она могла, она бы отдала свою жизнь за Кольт. Она бы раздала всю себя, без оглядки на последствия. Она знает, что любит крепко, но любит так, как привыкли они – бессмертные. Любить кого-то значит принимать недостатки и достоинства, не стыдиться себя или возлюбленной. Любить значит держаться крепко, покуда эта любовь жива. Любить значит дарить все сокровища мира, всё то, что самой нравится. Или делить между собой, тоже вариант.       Или приносить маки из бумаги, потому что Кольт не любит, когда срывают цветы. Или садить их в горшочек и тоже приносить. Она как-то раз так сделала, на что травница расплакалась. От радости, от обожания за то, что её желания помнили и уважали, от грусти за то, что под ногти Анжелы забилась земля.              Если любить значит дарить маки, то маки – это любовь.       — Да подожди ты!       На неё чуть ли не налетает серафим. На мгновение Анжела теряется.       — Чего?       Не каждый же день увидишь такую важную птицу. Шестикрылую. Напыщенную и вредную, как её – или его – сородичи, на которых у Анжелы страшная аллергия. Аллергия, которая выражается чесоткой в руке на почве желания взять меч.       — Что ты тут забыл, Азраил?       — Ну... — у Анжелы дёргается глаз. — Эм... Неважно. Рад был видеть тебя.       — Дурак, — бросает она и уходит.       Около-романтичное настроение быстро сходит на нет. Азраил – редкостное позорище по её мнению. Вроде серафим, а вроде заикается и вообще зарывается в песок, как пустынный паук. Грусный, вредный. Вреднее и гнуснее только Серафиэль, на фоне которого Азраил – грустный мальчик-гот.       — Это было опасно, Кольт.       В голове щёлкает. Чего? Ей показалось?       — Что ты сказал? — говорит она чуть ли не с наездом.       — А-с-к-о-л-ь-д, — отвечает по буквам Азраил. — Я сказал Аскольд. И, вообще, какая тебе разница? Я дурак. Сумасшедший. Всё. Пока.       И ведь убежал он быстро, хитрый жук. Анжела медленно выдыхает. Думает. Возможно, она совсем с ума сошла, возможно, Азраил врёт. Верилось и в то, и в другое, хотя бред какой-то. Серафим вряд ли стал бы якшаться со смертными, не феодальное же это дело. Анжела морщится. Она терпеть не может, когда происходит что-то, чего она не понимает. Не понимает – не контролирует. Профдеформация.       Ну и чёрт с ним, с этим Азраилом. Пусть катится лесом. Не хочет она разбираться с ним и точка. Своих проблем накопилось.       Обычно Анжела воспринимает ангелов как сборище идиотов. Казалось бы, они слеплены из одного теста, только она пала за идею, а они остались при лаврах. Наверняка сейчас они почивают на них и в ус не дуют, тянут сладостное вино кувшинами и заедают райскими яблочками. А у них, прямо под небесным полом, происходит месиво. Самое убийственное – они ничего не делают с людьми. Не направляют их, не воспитывают. Молча поддерживают то, что они творят – они убивают друг друга за цвет кожи и задрипанные древние книжки и кружки. Даже по меркам Анжелы это – дикость. А Анжелу называют бешеной. Заслуженно. Наверное. Анжеле плевать.       — Мне нужно досье на Аскольда, — говорит она, когда приходит в архивы. — И на Азраила.       И ей не отказывают, потому что видят – ещё немного, и она приложится к чему-нибудь острому. Рукой. А приложится в плане положит свою нежную дьяволью шею на лезвие её клинка тот, кто попадётся под ту самую руку.       Аскольд Патерсон.       Вид: Экстрасенс. Род деятельности: Учёный. Причина смерти: Был зверски убит и съеден Анникен Ригель, ведьмой, вступившей в кровавый культ. Прочее: На момент смерти был женат на Зельде Патерсон. Девичью фамилию некой Зельды перекрыло пятно крови, но Анжеле это неважно. Она закатывает глаза. Обладал неординарными для своего вида сверхспособностями, из-за чего Анникен выбрала его в качестве жертвы. Местонахождение души: неизвестно. Пояснения к пункту выше: Согласно слухам, до сих пор не упокоился. Его душа представляет высокую энергетическую ценность, из-за которой за ним ведётся охота. На данный момент она не увенчалась успехом. Причины провалов: неизвестны.       Азраил.       Вид: серафим. Род деятельности: Ангел Смерти.       Далее следует информация, доступ к которой имеют только падшие престолы, херувимы и серафимы. Она бегло пробегается по ней глазами и думает. Интересный суповой набор получается: Аскольд, душа которого не упокоилась, на данный момент бродит невесть где, и серафим-гот, который за такими душами как раз-таки и ухаживает. По давней привычке Анжела делает несколько предположений. Отметает их. Не потому, что получается нескладно, а потому, что ей это не интересно. Ей не интересна беготня за душами – она и так хорошо готовит. Настолько, что даже Люцифер порой норовит стащить у неё что-нибудь.       — Досье на Кольт Патерсон, пожалуйста.       Она чётко называет все данные. Архивариусы смотрят на неё с облегчением и толикой благодарности: найти человека по таким точным параметром в разы проще, чем копаться в залежах «Аскольдов».       Кольт Патерсон.       Вид: Экстрасенс. Род деятельности: Травница. Причина смерти: Сожжение. Прочее: Жила на окраине деревни и промышляла травами и плетением корзин. У Анжелы дёрнулась губа – плести корзинки Кольт любила. Местные низшие демоны отзываются о ней как о личности добродушной и порядочной. На момент смерти замужем не была. Анжела клянётся, что скоро ей понадобится глазозакаточная машинка – естественно, не замужем. Дальше подробности личной жизни не описываются: видно, переписали это досье, чтобы по репутации Астарот не ударило. Местонахождение души: неизвестно. Пояснения к пункту выше: Кольт была замечена с Азраилом в 1670 году рядовым демоном, когда тот посещал день мёртвых в Мексике. Больше подробностей получить не удалось, потому что серафим быстро заметил его, и ему пришлось ретироваться. Больше Кольт нигде не видели.       Чего?       Анжела удивлённо хлопает глазами. Перечитывает. Не понимает. Перечитывает ещё раз, потому что не уверена, что вообще понимает написанное. Подходит к архивариусу и спрашивает, не опечатка ли тут. Кольт умерла в 16 веке. Тот качает головой, говорит, что за ошибки им достаётся жёстко. Как именно – Анжелу не волнует. Она просит демона, который заполнял эти бумаги. Ей говорят: он на выходном. Потом вспоминают, что она генерал, и в спешке пытаются связаться с ним. Тот приходит злой и быстро успокаивается, потому что Астарот – это страшно. Объясняется, клянётся, что всё правильно. Ошибки быть не может – 1670 год значит 1670 год. Он помнит ту смену, потому что тогда к нему ввалился сам Люцифер и тот самый очевидец. Они были в искреннем шоке с того, что творится: Азраил да вмешиваться в людские судьбы при ангельском запрете. Вот это ангело-демоно-новости!       — Ну и балаган, — говорит она. — От души.       А сама опускается в шоке на скамейку, когда выходит в коридоры. Благо, никого там нет, иначе бы её опять обсыпали этими «здравиями», «генералами» и «масленицами». Она бы ничего не ответила. Она вообще не знает, что говорить, что думать. Ей снова ничего не понятно, насколько, что в мозгах пусто.       Ей определённо надо проветриться. Она обязательно попросит Люцифера об отгуле, чтобы всё обдумать. То, кто Кольт не упокоилась по каким-то причинам, стало сюрпризом. Таким, что последующие дни она провела в ступоре. Да, работала, да, руководила, как обычно, но осознать не могла в полной мере, что она тогда прочитала.       — Схерали она не упокоилась? — утро её выходного дня началось именно с этой фразы.       Весь выходной она тратит на поиски. Она снова навещает архивариусов, снова поднимается на поверхность. Анжела проходит все знаменательные места. Заходит на окраину города, которая раньше была центром деревни, но по воле дорог центр перебрался дальше. Пытается приглядеться, принюхаться, прислушаться. Нет её. На кладбище пусто: кости на месте, лишённые каких-либо признаков связи с душой. Она и это проверяет, к личному удивлению. Тело само двигается, на автомате стараясь найти хоть что-то, что могло привести бы к душе Кольт. Краем мозга Анжела думает, что, раз такая пьянка, что Кольт видели аж в Мексике, то искать здесь нет смысла. Быстро исправляется – лучше перепроверить, чем недопроверить. Заодно она успокоится. Наверное.       Она переворачивает весь Видеркер. И под вечер, уставшая, как смерть, заявляется туда, куда она заглядывает каждую весну.       На поле.       Но она не одна. В лучах майского солнца греется Азраил. Он отличается от того Азраила, которого она видела несколько лет назад – этот спокойный, величественный. Если бы смертный на него посмотрел, он бы назвал его настоящим ангелом и не ошибся бы. Он улыбается собственным мыслями умиротворённо. Его голову украшает венок из маков.       — Эм... — она теряется. — Азраил?       Азраил поднимает взгляд на неё. Он даже не пытается вынырнуть из собственных мыслей, потому что чувствует, что угрозы нет. Что на этом поле нет войны между ангелами и демонами, есть только их голые сущности. Одна из них тоскует по любимой, другая – молится за их благополучие и просто думает.       — Астарот? — его губы трогает улыбка, полная светлой печали. — Или... Анжела?       — Как ты...       — Садись, — говорит Азраил. — Разговор будет длинный... И не смотри на меня так, я всё ещё не перевариваю демонов. Просто сегодня, свят-свят, случилось кое-что хорошее.       Она опускается рядом с серафимом. Между ними – ладони три или четыре. Достаточно далеко, чтобы не обжечься ангельской благодатью, и достаточно близко, чтобы поймать Азраила за крылья и не дать ему удрать, как он поступил в прошлый раз.       — И что же случилось?       — Да так, — вздыхает Азраил. — Кольт переродилась.       — И-и...       Анжела старается выглядеть незаинтересованной. Старается. Но эта маска трещит по швам, потому что её глаза бегают от маку от мака. Она почти не смотрит на Азраила и чувствует себя странно. Вроде они враги заклятые, а сейчас он сидит и рассказывает ей тайны мироздания. За бесплатно. И ничего не просит взамен.       — Что и? Жди, — говорит Азраил и «срывается». — Думаешь, я не заметил? Ходишь с кислой миной, что аж из Рая видно, — он не отчитывает, не ругает, просто возмущается в воздух. — Говорю: Кольт воскресла. Повторяю: Кольт Воскресе... Ой, свят-свят-свят, какое святотатство, — он в панике перекрещивается и достаёт чётки из кармана, чтобы нервно теребить.       — Так, а зачем ты мне это говоришь? — она ему не верит.       — Потому что мне это надоело. Все вы готовы умереть за ваших возлюбленных... Откуда я знаю? От тебя несло такими мыслями, когда ты смотрела на те маки. Кольт туда же... Никто из вас не хочет жить ради подруга подруги. Ещё и меня дураком назвала. Не Кольт. Я не обижаюсь, я тогда даже посмеялся. С Кольт. И, вообще, я тебе соврал. Каюсь, прости меня, Господи. Я делаю всё потому, что не хочу, чтобы мой труд был напрасен.       И Азраила несёт. Не теряя величественности, он рассказывает, через что они прошли. Как они побывали на каком-то японском – или китайском? Азраил в них путается – празднике, как они побывали в Мексике, где повеселились от души, налопались сладостей в Рождество Христово где-то в Берлине, ещё что-то. Много что он рассказывал, что ночи едва хватает, чтобы всё поведать. Всё, что касается Кольт, потому что Азраилу не с кем поделиться впечатлениями. Аскольд убежал, Кольт сама переродилась, а ангелы другие такие вещи не одобряют. Особенно Серафиэль. С Анжелой немного проще, потому что она её любит, а он Кольт помог.       Губы Анжелы тянутся в улыбке, а сама она плачет. Она утирает лицо руками без стыда, потому что знает, что её понимают. И не осуждают. Демоны были готовы высмеять её за связь с человеком, ангелы же не желали и слышать о таком «грехе» от одного из самых сильных серафимов.       Вот и встретились два одиночества.       — Не думала, что однажды скажу это снова, но спасибо. И... — она слабо морщится. — Ты не дурак.       Он стягивает с головы венок и надевает его на Анжелу.       — А тебя я благодарю, — говорит он грустно, потому что знает, что значит «спасибо». оно значит: «Спаси Бог». — Всё-таки благодаря тебе мне повезло познакомиться с Кольт. Она отказывалась уходить из-за тебя, представляешь? — он поднимается, стряхивая с одежды прилипшие травинки. — Ну, свят-свят, мне пора. Надеюсь, всё будет хорошо у нас. У ангелов, демонов и людей.       И уходит, так и не дождавшись ответа.       Анжела берёт в руки венок. Лепестки мака греют её руки из-за скопившейся ангельской силы, но её недостаточно, чтобы обжигать. Она вертит его с разных сторон, рассматривает. Прелестные эти цветы, маки. Столько всего хорошего с ними связано: и смех, и поцелуи в поле, и тайные шепотки. И перерождение её любви.       То была последняя весна без Кольт. Если она среди людей, значит, рядом. Значит, с Анжелой.       А остальное дело за малым.