Маки Видеркера

      Время нас, Король, не ждёт, Год на лето повернёт, Повернёт на полдень ночь, Дикий Гон умчится прочь. Дикий Гон вернётся вновь – Лай собачий, стук подков, Но покуда длится день, Будет верен Филидель.

      Мельница – Филидель

      — Азраил, смотри.       Кольт всё ещё не предалась земле. Как бы Азраил её не уговаривал, она всё стояла на своём – нет и нет. Её любовь к Анжеле – и он до сих пор не мог понять, кто это – зажигает огонь в её душе, и она бежит по белому свету с ним. Хотя в этот раз Азраил может быть искренним: это он бегает за ней, а она делает, что вздумается. С одной стороны звучит всё так, что она кошмарит его, с другой – так оно и было. И вот уже тридцать восемь небесных дней она упрямо держится. Не пойду я к началу всему и точка. А начало всё тянет и тянет, и ноги её проваливаются сквозь земельную гладь.       — Азраил.       Он почти спит. Порой Азраил примеряет на себя земные привычки и прикладывается на ближайший камень, чтобы окунуться в состояние, близкое к человеческому сну. Но оно не сон, а он не человек. Всё в компромиссе.       — Там убивают кого-то, — говорит Кольт совершенно спокойно. За годы, проведённые на Той Стороны, ужас и страх всё чаще покидали её. Теперь она воспринимала события разной степени кошмарности равнодушно, пусть и отмечала, что грустно всё это. И невкусно. А та леди, что склонялась над мёртвым мужчиной, похоже, думала иначе.       — Свят-свят-свят, — подскакивает Азраил.       Кого-кого, а Азраила вывести на эмоции проще пареной репы. Он прикладывает пальцы к тонким губам и пытается сдержать тошноту, хотя, казалось бы, не от чего опустошать желудок. А ему мерзко. И Кольт мерзко, просто эмоции притупились. И притуплялись всё больше – чем ближе к сороковому дню, тем хуже.       — Свят-свят-свят, Господь Саваоф! — бубнит Азраил. — О Господи! — он замечает что-то раньше Кольт и краснеет.       И не от смущения или радости, от которой у него уши пылают, а от злости. Его полное покоя лицо несколько искажается: он хмурится, глаза его недобро сверкают, а руки тянутся к незримому мечу, который он старательно прячет в одеждах подальше от глаз смертных.       — Кольт, — говорит он серьёзно, — душа моя, не отходи далеко. И не убегай, если увидишь что-то страшное, – я это страшное отгоню.       — Хорошо? — удивляется она.       Азраил отходит. Он крадётся, совсем как охотник, заприметивший дичь. Ну, или как Анжела, которую довела до белого каления деревенская муха, мешая спать. Будь всё хорошо, Кольт бы улыбнулась этой мысли. Но сейчас ей становится по-настоящему тревожно и неуютно, потому что Азраил так себя ещё не вёл.              Ударяет гром. Кольт прячется за ближайшим деревом и прибивается к нему, стараясь слиться с окружением. Она осторожно выглядывает, чтобы понять, что происходит. Какой-то мужчина лежит полуживой – или полумёртвый? – перед Азраилом. С Азраилом происходят метаморфозы. Его человеческий облик спадает, обнажая множество крыльев и глаз. Это длится мгновение, но его хватает, чтобы Кольт тихо умерла во второй раз. Всё-таки ангелы страшные, когда перевоплощаются в истинное обличье, но затем настоящий Азраил кажется цветочками по сравнению с ягодками, которые прибежали к покойнице.       Только вместо ягодок она видит множество глаз. Абсолютно чёрное существо с россыпью кровавых глаз перемахнуло через кусты и теперь стояло аккурат рядом с Кольт. Глаза на его спине быстро реагируют, и то, что именуется у людей головой, оборачивается на неё. Смотрит. Смотрит долго, как кажется ей, по-мёртвому пусто. В какой-то момент в огромном глазе, что занимал половину пространства, которое обычно покрывает лицо, появляется что-то человеческое. По-человечески доброе и вдумчивое. Но мгновением спустя существо настораживается и отворачивается. Бежит, куда глаза глядят, лишь бы молнии Азраила его не достали.       Кто-то кричит за деревьями – голос женский. Злой. По-голодному злой. К горлу Кольт подступает тошнота.       — Свят-свят-свят, — появляется Азраил.       Он появляется не один. К его компании присоединился высокий мужчина. Лицо у него светлое, доброе по обыкновению – Кольт таких многих повидала за их с Азраилом путешествие, – сейчас выражает испуг до болезненной бледности. Глаза сияют мёртвым васильком. Волосы взлохмачены. Рубашка заляпана кровью.       — Какая же она страшная, — говорит Азраил, который обычно так не отзывается о людях.       Разное он повидал на своём веку. Эпидемии, войны, голод, смерти разной степени жестокости. Ко всему реально привыкнуть, и к горю – тоже. Но не к смерти. Такой грязной, по-мерзкому противной смерти, где человека буквально съедают заживо. От такого ему становится дурно, и в голову лезут вопросы из разряда: «Как таких земля носит?».       — Нам надо уходить, — он берёт под руку Кольт, и ещё одна вспышка телепортации озаряет пространство между мирами.       — Я Кольт.       — А я Аскольд.       Их имена сочетаются в причудливой рифме, отчего улыбка сама лезет на лицо, а они не могут ничего с этим поделать. Минует третий земной день, Аскольд уже смиряется с тем, что мёртв. Ему везёт – он не один. А в компании и смерть не так уныла и страшна.       — Чем ты занимаешься? Ну... — Кольт поправляется. — Занимался.       — Я был экстрасенсом, — он задумывается: на Той стороне прошлая жизнь быстро обращается в прах, оставляя после себя слабые отголоски воспоминаний. — И учёным в каком-то роде. Если вдруг тебе доведётся наткнуться на дневники Аскольда Патерсона, знай, это я, — и он расплылся в гордой улыбке. Что-что, а он успел оставить богатое наследние для следующих поколений экстрасенсов.       — Я тоже, — кивает она, радостная. — Но мой дар не особо сгодился. Тогда, когда я жила, ведьм сжигали. И меня сожгли.       — Оу...       — Ничего не говори! — говорит Кольт. — Всё нормально. Всё равно я собираюсь переродиться.       — Далеко пойдёшь...       Кольт знает, что звучит безумно. Она сама не знает, как именно перерождаются люди – Азраил становился немым, когда она его расспрашивала. И глухим. Помочь он обещал, но секреты мироздания не раздавал налево-направо. Говорил, что делает исключение лишь единожды, и только ради Кольт. Другим он помогать не собирался во имя того самого мироздания и Бога, которого любил.       Поэтому Аскольд ей не верит. Оно и к лучшему.       Они проводят время в тени дерева. Хорошо, солнце припекает, ветер изредка обдувает их призрачные фигуры. Они почти не чувствуют пекла или прохлады, так что не жалуются. Сидят и ждут, когда Азраил вернётся – и он возвращается. Отходил куда-то, видно, по ангельским делам, судя по светлой печали на лице – опять кто-то умер.       — Свят-свят-свят, — бормочет он, и Кольт думает о том, что будет скучать по этому бормотанию – только Азраил так бормочет, — ну, ничего, — говорит он сам с собой. — Ну так, — он смотрит на них и даже улыбается. — Как вы?       — Хорошо, — говорит Кольт.       — Нормально, — подаёт голос Аскольд. — Думаю, что делать дальше.       — Ну, как дальше... — он даже теряется, явно не ожидав такой инициативности от недавнего мертвеца. — Покоиться с миром, возвращаться в начало всех начал.       — Я хочу быть рядом с моими близкими, — возражает Аскольд. — Учитывая, какая... Какое зло тут ошивается, я не могу их так просто оставить.       Азраил тяжело вздыхает.       — И что мне с тобой делать?       — Простить, пустить и никогда не забывать, — подмигивает Аскольд, а Азраил отвечает ему стоном.       — Вы случаем друг другу не родственники? — он окидывает взглядом своих спутников. — И чего вам не сидится на ровном месте... Ладно. Есть у меня мысль одна.       Азраил не говорит – действует. Его рука тянется к крыльям и вырывает оттуда перо. Оно переливается темно-голубым в свете полуденного солнца, блестит сокровищем, чтобы затем обратиться в медальон с таким же темно-синим камнем. От него исходит благодать, которую чувствуют и Аскольд, и Кольт. От неё сердце трепещет в благоговении, а душа успокаивается, перестаёт тревожиться. Вот она – частица силы серафима в одном флаконе. Буквально.       — Держи, — он подаёт медальон Аскольду. — И никогда не снимай. Это отгонит Инанис и прочую тварь, которая попытается тебя сожрать, прости меня, Господи, свят-свят-свят. Но, когда тебя призовёт начало всех начал... — Азраил помрачнел на мгновение. — Ты не сможешь сопротивляться. Все мы возвращаемся туда, откуда приходим. Это естество.       — И когда оно меня призовёт?       — На земле пройдут годы, прежде, чем тебя заберут. Будь осторожен, свят-свят, да пребудет с тобой Господи.       Аскольд покидает их на рассвете следующего дня. Он теряется в пространстве Той Стороны – видимо, подарок Азраила работает так, как надо, и теперь за него беспокоиться смысла нет. Ничего с ним не станется, разве что, с ума сойдёт от одиночества в худшем случае, в лучшем – исполнит задуманное и упокоится.       Проходит время. Кольт чувствует, что то самое естество совсем рядом – что оно скоро придёт за ней и потянет туда, откуда всё начинается. Её ноги проваливаются по щиколотки под землю, тая ближе к коленям. Азраил это замечает. Беспокоится. А она говорит, что всё пока хорошо, и она может продолжать ход.       Они обходят Видеркер. Смотрят, как живут люди, как они поменялись за долгие сотни лет. Видеркер горел, мёрз, умирал и восставал из пепла, но воздух здесь остался прежним. Когда-то, давным-давно, он носил совершенно другое имя, которое Кольт успела забыть. Она многое забыла: как выглядит мама, откуда она пришла, где стоял её милый маленький домик. Черты лиц в её памяти стёрлись, оставив только голые эмоции. Все, кроме одного, потому что Анжелу забыть невозможно.       — Анжела! — восклицает она радостно, когда видит знакомую спину.       Глаза щиплют слёзы, а она сама собой улыбается. Душа её радуется, взвинчивается и просто наполняется чувством тепла и счастья. Анжела жива – с того момента, когда отгремели ужасы войны, они не виделись. Точнее, Кольт не видела её.       — Постой! — пугается Азраил и бежит за удравшей Кольт.       Её любовь стоит у витрины цветочного магазина. На нём пестрят розы, васильки и ромашки. Кое-где выглядывают гипсофилы и гвоздики. Но взгляд уставших глаз прикован не к пышным розам, не к добродушным василькам, хотя Анжеле они тоже нравятся. Она смотрит на маки – яркие такие, красно-чёрные, такие гордые и непреклонные.       — Да подожди ты!       — Чего?       Миролюбие на лице Анжелы быстро сменяется раздражением. Она замечает Азраила, хотя никто, кроме неё, не видит его.       — Что ты тут забыл, Азраил? — она мигом узнаёт его.       В воздухе пахнет жареным. Кольт ёжится.       — Ну... — врать Азраил не умеет. — Эм... Неважно. Рад был видеть тебя.       — Дурак, — говорит она и уходит.       Дождавшись, когда Анжела немного отойдёт, Азраил, красный, как маки на витрине, обратился к Кольт:       — Это было опасно, Кольт.       Анжела остановилась. Она обернулась, бледная и нервная, словно она узнала что-то, от чего её привычный мир перевернулся. Злость спала, уступив место... Волнению? Азраил и представить не мог, что Астарот, предводительница адских войск, может выглядеть так растерянно и грустно.       — Что ты сказал?       — А-с-к-о-л-ь-д, — проговорил по буквам Азраил. — Я сказал Аскольд. И, вообще, какая тебе разница? Я дурак. Сумасшедший. Всё. Пока.       И спешит удалиться, пока Анжела не успевает прийти в себя. Под нос он бормочет «свят-свят» и «Господи, помилуй!». Не потому, что он боится её – она ему просто не нравится. Она бешеная, сильная и злая, но злая не так, как женщина, которая сожрала Аскольда. Просто бешеная. И демон. Эти два критерия уже делают невозможным последующее общение, потому что Азраил любит стабильность, тишину и покой.       Кольт увязывается за ним.       — Кольт, я всё понимаю, — говорит он, когда они удаляются достаточно далеко, чтобы спокойно говорить без лишних ушей. — Переходный возраст, любовь до гроба, прости меня, Господи, секс, но это слишком. Ты не говорила, что твоя девушка – это падший престол.       — Я не думала, что это так важно.       — Господи! — убивается Азраил. — Аск... Тьфу, прости, боже, Кольт, это несмешно. И ты встречалась... С ней? И любишь её? Может, давай ты переродишься, и я тебе добуду какую-нибудь ангельскую принцессу? Астарот тебя съест и не заметит.       — Азраил, я думала об этом, — щёки Кольт пылают от возмущения. — И, вообще, зачем мне твои принцессы? Я сама хочу быть принцессой. Даже адской. Даже если Анжела меня съест.       — О господи!       Азраил причитал ещё долго.       Но от своего решения отправить Кольт на перерождение не отступил. Обещал он, как-никак, а бродячая душа, что колесит по пространству между Той стороной и Этой – хуже всякого дьявола, потому что дьявола питает. Одно дело Аскольд – он зрелый, жизнь повидавший, знает, как вести себя в случае чего, не пропадёт. Другое – Кольт. Кольт отжила от силы лет двадцать, плюс-минус год, а потом была такова. Такова и больше никакова.       И вот он держит её в руках. Ослабевшую и страшно уставшую. Несколько десятков человеческих лет сказались на ней, и сейчас она почти дремлет в его руках. Ангел, не иначе, его воля – он бы забрал её на небеса. Но душа её уже запятнана земными привязанностями, и она сама не желает отказываться от них. Ну, Господь с ней, свят-свят-свят, он ей только лучшего желает. И Господь, и Азраил.       — Азраил... — её голос шелестит, совсем как опавшая листва.       — Что такое? — откликается он сразу же.       — За городом есть поле, — рассказывает Кольт. — Приди туда весной. Или сейчас уже весна? — в её глазах переливается дымка тумана забвения. — Просто приди. Тебе там понравится.       — Это твоё последнее желание?       Она не отвечает. Почти спит, но держится, потому что если заснёт – всё будет напрасно.         — Скоро минует твой сороковой день.       И он минует, оставляя Азраила в одиночестве. Впервые за четыреста с хвостиком лет. Он сидит на операционном столе, который не гнётся под его весом – всё потому что он бесплотен для материального мира. Потому что он хочет. Ему нравится роль призрака, который ходит, печальный, оплакивает всех, потому что у него золотое сердце. Порой оно велит творить странные вещи и одна из них – ложь про сорок ангельских дней. Время в Раю и на том свете бежит иначе, так, что человеческому уму его не понять. Вот он и придумал такую сказку. Оно вроде и идёт, а вроде стоит, как вкопанное. Оно неподвижное море, плотная такая вода, в которой можно задержаться ненадолго – по меркам Азраила. Настолько, насколько хватит призрака, не желающего проститься с прошлой жизнью. Кольт вот хватило надолго.       — Скучаешь?       Азраил оглядывается. Приторно-величественный, как истукан, к нему заявился Серафиэль. Обычно они не пересекаются, потому что глава небесных сил любит проводить время в Раю, а Азраил – бродить среди людей, сам на человека похожий. Серафиэль сияет похлеще гранёного алмаза, в свете любви к нему других ангелов, Азраил прячется в тени. Иной былой поэт с радостью окрестил бы их противоположностями, солнцем и луной, ангелом и демоном. Светом и тьмой. Азраил же в сердцах послал бы его куда подальше.       — Ага, и тебе не хворать, — нехотя отвечает он. — Какими судьбами?       — Да так, я мимо проходил.       «Мимо проходил» – их излюбленная отговорка, фишка, которая объединяет всех ангелов. Их чудеса случаются по божественному замыслу – так они говорят. Любые совпадения случайны. Пути Господни неисповедимы, вот никто и не стремится углубиться в их слова, хотя на самом деле ангелы – те ещё люди, только бессмертные и более вредные.       — Ты помнишь, что я говорил по поводу вмешательства в судьбы людей? — он переходит сразу к делу.       Серафим серафиму не враг и не друг, а брат-сестра. Если младшим чинам можно наставлять рога, то равным – невозможно. Они слишком мудры, чтобы быть обманутыми, и слишком умны, чтобы друг другу врать. Правда всегда всплывает на поверхность.       — Нет, — Азраил приосанивается. Былая доброта, которую знавала Кольт, сошла на нет и ушла в минус. Его глаза сияют холодной сталью.       Смерть добра только к тем, кто с ней честна.       — Зато я помню то, что, по-твоему мнению, не следует.       Идеально чистое лицо Серафиэля кривится в гримасе неприязни. Они знают друг друга достаточно хорошо, настолько, что порой становится гнусно. Они ходят кругами, отталкиваются, снова ходят вокруг да около, чтобы затем разбежаться и продолжить своё незримое противостояние на расстоянии. Желательно, на дистанции, подобной между небом и землёй.       — Тц, — он хмурится. — Ты как всегда.       — Ты летел сюда из Рая, чтобы это сказать?       — Ты один из важных серафимов, — поясняет Серафиэль. — Я хотел убедиться, что ты в добром здравии. Сам знаешь, что грядёт.       Азраил молчит.       — Больше не вмешивайся в божественный замысел, — говорит он и уходит.       А Азраил остаётся. За четыреста лет накопилось столько всего: мыслей, чувств, эмоций. Облегчение от того, что он почувствовал себя лучше. Человечнее. С радостью думает он о том, что быть человеком не так уж и плохо.       Он поднимается с операционного стола. Было ещё место, которое ему следовало посетить перед тем, как он снова отправится в путь.       В Видеркере весна. Азраил нежно любил это время года. Он любил пение птиц, ранние рассветы и журчание ручьёв. Любил наблюдать, как набухают почки, и распускаются листочки на ветвях деревьев. С радостью останавливался и созерцал людей, всё чаще выбирающихся на улицы. Дети радовались и дурачились, их родители тихо посмеивались над их выходками. Иногда ругали. Всё шло своим чередом, и это – не исключение.       Он минует парк и выходит прямиком лес. Вспоминает рассказы Кольт и примерно прикидывает, куда ему следует идти. Но направление он находит быстро, потому что скоро замечает ярко-красные огни цветов. Про них ему рассказывали, и не единожды. Среди них Кольт провела одни из самых часов её короткой жизни.       На маковом поле.       — И правда, — говорит он, улыбаясь. — Красиво здесь.