Маки Видеркера

      — Не все способны понять истинную суть вещей, Анникен.       — Мир, который окружает нас, фальшив. Только мы знаем правду.       — Держись нас, Анникен. С нами ты увидишь правду.       Анникен кажется, что она спит. Что фигуры в чёрных одеяниях – плод её воспалённой фантазии, а их пение, что очень похоже на то, что она слышала в храме недалеко, – стоны её умирающей души. Она закрывает глаза и задумывается. Мертва ли душа её или нет, неважно – важно то, где она. А Анникен здесь, среди других последователей повелителя Мух.       — Вельзевул, отец, брат и сын наш, услышь наши молитвы и прими нашу жертву, — завывает центральная фигура, склонившись над агнцем на жертвенном столе. Она сжимает в руках украшенный чёрно-синими обсидианами кинжал – реликвия, которую культисты передавали от поколения к поколению вместе с песнями и мольбами из уст в уста.       Раздаётся предсмертное блеяние. Кровь бежит по каменному жертвеннику и скатывается на пол. Культисты падают на колени и бьются в экстазе, от которого Анникен становится не по себе.       И так проходит её первая служба. На третьей она привыкает, и ритуалы становятся традицией, обычаем. На пятой сама принимает участие с радостью. На десятой держит кинжал и умерщвляет ягнёнка во имя их повелителя, с трепетом в душе зачитывая по памяти мольбу.       — Вельзевул, отец, брат и сын наш... — её взгляд затуманивается, обращается внутрь себя. Она входит в состояние, близкое к трансу, пребывая и внутри, и вовне. Вовне – её братья и сёстры, что склоняются над ней в немом обожании к их незримому богу; внутри – её бог, великий и милосердный к тем, кто держит его священное блюдо с дарами. Он милостив к тем, кто его питает, и жесток, когда голоден. Голод – его сила и слабость, порок и благодетель, которая делает их сильнее. На голоде держится мир: травоядные пожирают растения, хищники – травоядных, хищников – сверхищник – человек. Без голода не была бы возможна жизнь, которой все они жили, и они благодарны тому, что он есть.       Он подарок человечеству от Вельзевула.       — Сестра Анникен, — к ней обращается Адлер.       Анникен смиренно опускает голову. После службы к ней подошёл сам глава культа – и ему все повинуются безропотно. Выше Адлера только Вельзевул и его дети, прямые наследники.       — Да, ваше первосвященство?       — Ты готова.       Она, на первый взгляд, виновато улыбается.       — Готова к чему, ваше первосвященство? — она повторяет всё тот же приторно-прислужливый тон.       — К посвящению, — как ни в чём не бывало отвечает Адлер. — Вот что тебе следует сделать...       Этот разговор состоялся около трёх дней назад. Анникен ждала. Ждала, думала, готовилась. Она и сейчас думает, когда держит тот самый обсидиановый кинжал. Его лезвие переливается в свете заходящего солнца. Его ножны она припрятала под подолом платья. И потом сам кинжал, от греха подальше.       — Привет, Энни! — она оборачивается. Успела.       Черты Аскольда она помнит наизусть: голубые глаза, которые порой заменяли ей солнце, волосы постоянно взлохмаченные. Его образ мил и дорог её сердцу, дорог так же, как и община, где она по-настоящему раскрылась. Где она была собой, а не какой-то белобрысой чертовкой, ублажающей чужие взоры и уши идеальным по-человечески грязным поведением. Никто не знает правды о ней, никто не знает, что за мысли цветут ядовитыми побегами в её голове. Улыбка – уловка, нож под подолом – подарок. Ведь быть священным агнцем Вельзевула, отдать душу свою в пищу ему – радость. Великая радость, от которой ни одна живая тварь не должна отказываться.       Она любит Аскольда. И сегодня она это докажет.       — Ох, привет, — Анникен машет рукой. — Опаздываешь, Аскольд, — шутит она без задней мысли.       — Да Нильс заболел, — говорит Аскольд. — Я не мог его оставить одного, сама знаешь.       На душе Анникен скребутся адские кошки. Когти их – отрава, жалобное мяуканье – пытка. Ей ненавистно то, что она стоит на втором месте, а не на первом, что Аскольд – с ними, а не с ней. Ревность клокочет в её глотке, но она проглатывает её. Мысли о подарке смягчают её душу.       — Тогда не вижу смысла медлить, — продолжает она. — Помню, ты хотел рассказать мне про предвидение и вещие сны. И... — Анникен улыбается, — я помню, что ты один из лучших ясновидцев.       — Ты мне льстишь, подруга...       А ты бьёшь ножами. В спину.       — Но, ладно, чего скромничать, — он усмехается, явно довольный собой. — Моя слава бежит впереди меня, а ежели бежит, то сил у неё достаточно. А силы на дороге не валяются, их люди подкармливают. Им мой дар полезен в том, — Аскольд указывает пальцем в небо, — чтобы погоду там предсказывать для предстоящей поездки, планировать удачные сделки.       — Ты можешь всё предсказать?       На мгновение в животе Анникен сворачивается ком.       — Абсолютно.       — И что будет сейчас?       Она почти паникует.       — Сейчас улыбнётся одна из самых лучших женщин в мире, — хихикает Аскольд.       — Боже, Аскольд.       Он прав – на её губах застывает улыбка. Смешной всё-таки он, милый, родной. Такого она бы не упустила, если бы Анникен не опередили. Настолько, что у Аскольда появился сын, о котором она узнала совсем недавно.        Её воля, она бы его съела, чтобы её дорогой друг достался ей и только ей, и ютился в её теле, как цикличные мысли о нём.       — Ты всё та же, — подмечает он. — Меня это радует.       А между тем они зашли совсем далеко в лес. Солнце всё ещё возвышается над линией горизонта. Лес густеет. Аскольд рассказывает о том, как видеть яснее, чтобы не попасть впросак. Как видит он, как радуются ему люди. Как меняются их судьбы: в основном, в лучшую сторону. Он храбрится перед неизвестностью, потому что под его взором она оборачивается в очевидность. И... Он имеет на это полное право, потому что так никто, кроме него, не видит.       Но кое-что меняется. Краем глаза Анникен видит, как мелькает тень между деревьями. Пришла она – его слуга и стражница его священного блюда и алтаря, Инанис. От её присутствия по спине ведьмы пробегается холодок.              Это знак.       Анникен обнимает Аскольда. Тот удивляется, но не отходит – сей привычный жест добрых чувств давней подруги ему знаком и очень давно.       — Спасибо, что уделил мне время, Аскольд, — говорит она.       — Мне для тебя ничего не жалко, Энни, — отвечает он и кладёт руки ей на ладонь. — У тебя всё хорошо?       Её свободная рука аккуратно вынимает кинжал из ножен.       — Последние дни выдались тяжёлыми, — признаётся она. — Можешь посмотреть, что меня ждёт в будущем?       Аскольд закрывает глаза. Она знает, как он смотрит. Сквозь опущенные веки, когда она достаёт их реликвию и прячет её острие между его рёбрами, да так сильно, что тот сразу харкается кровью.       — Кха-ах!       Он не может выдохнуть. Он только беспомощно пялится на неё и падает на колени, корчась от боли. На щеках Анникен появляется румянец, а из глотки вырывается стон, переходящий в смех.       — Аскольд, я не со зла, — она опускается перед ним на одно колено и хватает его за челюсть. — Я не со зла, милый, — она целует его в губы, слизывая кровь.       Солёный вкус раскрывается металлом на её языке, и Анникен чувствует жажду. Ей мало. Ей хочется больше. Аскольд слишком вкусный, чтобы оставлять его тело таким... Непростительно одетым в дрянную плоть.       — Ты не смог предвидеть этого, милый, — она вынимает кинжал. — Потому что ты не с нами. Лорд Вельзевул позаботился бы о тебе, и уберёг бы тебя от этого. Этого, дорогой.       Она толкает его на землю. Тот изгибается в агонии, неспособный издать ни единого звука: боль застряла в его глотке чёрным комом. Губы Анникен обнажают зубы в оскале, а не по-человечески красные глаза сверкают в волчьем бешенстве. Ещё никогда она не чувствовала себя так хорошо!       — Потерпи немного, — она медленно распарывает его живот. — Скоро ты отправишься к Лорду и станешь с ним единым целым.       Кажется, он умирает. Но для Анникен остаётся жив, потому что она чувствует, что его душа здесь. Она прячется, забившись в костях, потому что ещё не успела осознать, каково это – быть избранной. Быть той, что совершит великую миссию и ляжет послушно на серебряном блюде их лорда, и подарит за верную службу Анникен награду – силу, несоизмеримую с человеческой.       Пальцы Анникен путаются во внутреннем мире Аскольда. После себя он оставил многое, и теперь она не может определиться, что ей больше по душе: его мысли, наследние или чувства. Она тянется к голове, но вовремя вспоминает заветы братьев и сестёр – то, что прячется в черепной коробке, отравлено. Она морщится. Мозг Аскольда очернён мыслями о его жене и сыне; его тягой помогать каждому червяку и бессердечностью по отношению к Анникен. Она его не трогает. Не пытается – череп она хочет сохранить в целости и невредимости. Затем она косится на зияющую в рёбрах дыру. Жизненные силы утекают из тела Аскольда, и она к ним припадает. Почти кончает. У неё кружит голову от мыслей о том, что будет дальше.       — Где я? — перепуганно спрашивает Аскольд.

      Он стоит всё в том же лесу, но он кажется чертовски неправильным. Незнакомым. Ему страшно не по себе. И просто страшно, потому что кажется, что только что случилось что-то непоправимое.

Краем уха он слышит хлюпающие звуки. Оборачивается и почти сразу ловит приступ тошноты.

      Анникен, его дорогая подруга, склоняется над чьим-то телом с уродливо-чёрном кинжалом в руках и... Аскольда почти вырывает. Ест. Он не верит своим глазам и отворачивается, затыкая уши.

      Господи, Боже, что за чертовщина.

      — Кто здесь?       Пространство колеблется. Обычно Аскольд такое видел, когда в тонкое пространство между мирами вторгалось что-то чертовски сильное. То, с чем он, простой экстрасенс-ясновидец, справиться не мог.       Ему не отвечают, но ответ приходит почти сразу. Точнее, крадётся на длинных тонких руках и ногах, покрытых пронзительно-мерзкими глазами. И все они пялятся на Аскольда.       Он отступает. Существо напирает и опускается, как собака, чтобы напрыгнуть. Он готовится умереть во второй раз.       — Изыди!       Грохочет гром – или этот гром внутри Аскольда? Существо не двигается с места, но заметно напрягается.       — Прочь, дьявола отродье! — раздаётся гневно, и пространство между Той стороной и Этой озаряется тысячей молний. Только после них пахнет горелой грязью, а не свежей еловой сосной. И страхом десятков душ, из которых было слеплено это... Нечто. Нечто необъяснимо жуткое.             — Мне жаль, — обращается к Аскольду господин с певучим голосом, наполненным нежной тоской. — Мне жаль, что с тобой это случилось.       — Это?       Аскольд не смотрит на то, как Анникен терзает чужое тело. Его взгляд стремится к тому, кто пришёл и прогнал чудовище – к владельцу шести прекрасных крыльев цвета печали и длинных темно-пепельных волос.       — Тебя убили, — поясняет он. — Тебя хотели отдать в жертву Вельзевулу, но тебе повезло, что я мимо проходил. Мне жаль, что я не смог помочь тебе при жизни... — на секунду Аскольду кажется, что незнакомец вот-вот расплачется или ударится в молитву. — Но зато душа твоя будет цела, — он подаёт руку. — Пойдём, я отведу тебя туда, где ты сможешь спокойно упокоиться.       — Но кто ты? — Аскольд недоумевает.       — Азраил, — Азраил грустно улыбается. — Ангел смерти, которому не всё равно.       

      Они слышат истошный вой и вздрагивают – оба. Оборачиваются.

Заляпанная кровью, вечно голодная и злая Анникен пялится точно на них. С ужасом они осознают, что та прозрела. Что она знает, что они всё ещё здесь.       — Не трогай моего Аскольда, дрянь! — визжит она и бросается на Азраила.       Но тот оказывается быстрее – он хватает Аскольда за плечо, и они исчезают в искре телепортации.