Маки Видеркера

      Я любовь эту буду теплить и вынашивать так, Чтоб она разрослась во мне деревом. Чтобы кончики пальцев стали ею окрашены, И чтобы её во мне немерено. Немерено…

немерено – лампабикт, Элли на маковом поле

      В один из майских дней Анжела осталась у Кольт. Место всё то же – маленький домик на окраине деревни, аккурат рядом с лесом. За несколько месяцев он стал таким знакомым, таким родным, как девушка рядом, что плела корзинки под травы.       Кольт – упрямица. Анжела уверяла её, что она готова добыть ей всё, что угодно: хоть чайный сервиз из чистого золота с витиеватыми птицами на нём, которых её любовь нежно обожала, хоть браслеты из венецианского стекла, которые они видели недавно, когда выходили в свет. А она ни в какую. Не нужно ей золото-серебро Анжелы, ей Анжела всего дороже. Для неё обнять любимую на заре – отрада, подарить ей лёгкий поцелуй в лоб – радость, от которой её серые глаза горят озорными огоньками.       — Анжела.       Анжела чувствует, как губы Кольт касаются её виска.       — М-м... — она хмурится в полусне.       — Вставай.       — Ещё пять минут.       Скрипит кровать – Кольт отходит. Она слышит её тихую поступь, под которой даже деревянные полы не поскрипывают. Кажется, она куда-то собирается, но Анжеле слишком сложно открыть глаза, чтобы посмотреть, что происходит – последние дни выдались тяжёлыми, вот она и пыталась отдохнуть.       Её снова целуют, но на этот раз в щеку.       — Пять минут не прошло, — бубнит Анжела.       — А сколько?       — Четыре.       Она хмурится. Даже с закрытыми глазами она понимает, что Кольт улыбается. И её губы предательски тянутся в улыбке, а щёки – краснеют хуже вишни осенью. Анжела чувствует себя глупо и нелепо. Обычно она рвёт и мечет, когда её маска равнодушия спадает, а здесь ей смешно. Хорошо. Перед Кольт нестрашно казаться смешной, потому что её и смешной любят. Любой.       — Ладно, ладно, — Анжела сдаётся. — Я встаю. Ты победила.       Она готовится сесть. Но не получается – на неё наваливается Кольт, которая прижимает её – точнее, она позволяет себя прижать – к кровати. При желании Анжела может встать в любой момент. Может. А она дурачится.       — И как я встану? — беззлобно спрашивает Анжела, поглаживая Кольт.       — С Богом.       Анжела морщится. Ей нравится Кольт, но не нравится Бог, и, слава богам, она не видит её лица. Та вместо этого зарывается в ткань алой рубашки и вдыхает аромат возлюбленной. Нотки духов и её тела смешиваются в сладостном дуэте, отчего по спине рассыпаются мурашки. Так пахнет только Анжела.       — Ну всё, пойдём, — она отлипает от графини.       — Куда?       На табуретке притаилась корзинка с фруктами, зажаренным мясом и хлебом. Анжела смотрит сначала на Кольт, потом на неё, потом снова на Кольт и довольно щурится – похоже, её любовь решила разнообразить их будни пикником.       — Да тут поле есть, — признаётся она. — Там маки красиво цветут. Я подумала, что тебе оно бы понравилось.       — А тебе оно нравится?       — Ну, да...       Иначе бы она не показывала, дура. Анжела кивает собственным мыслям.       — Вот и мне оно понравится, — она поднимается. — Веди.       Она ведёт. Держит её руку, приговаривает что-то, но Анжела почти спит, отчего просто наслаждается голосом Кольт. Её голос наполнен тихим обожанием и суетливостью, свойственной только ей. Только она так хлопочет, когда старается сделать что-то хорошее. Да что там говорить: она воплощение всего хорошего, и Анжелу иногда подмывает поинтересоваться, не ангел ли она случаем, что потерялась среди людей. Но она не спрашивает – она никогда не видела настолько прекрасных ангелов: ведь они ничем не отличаются от демонов, всё те же, но цветом другие.       Её взору открывается бескрайнее поле. Она как сейчас помнит: оно пестрит красным и редким синим. Ярко-красные маки заполонили зелень трав и теснили не менее яркие васильки. Анжела плывёт в нежных чувствах. Здесь ей нравится.       — Что думаешь? — Кольт наклоняется, заглядывая ей в лицо.       — Это идеальное место для свидания, — говорит она честно. — Вот что думаю.       Кольт смущается. Она предпочитает называть вещи более «тихими» словами, и Анжела это знает. Она много что знает и узнаёт, наблюдая: Кольт читается как открытая книга, страницы которой она смакует неспешно.       — Я приготовлю всё, — щебечет она и снова хлопочет.       Волнуется, старается, заботится, а у Анжелы сердце плавится. Сама Анжела делает несколько шагов, осматривается. В глазах её зажигается мысль, и она тянется за самым пышным цветком.       — Н-не стоит! — слышит она. — Анжи, они же живые.       — Ну ладно, — Анжела не давит.       Она даже не спрашивает, почему тогда Кольт их срывает, потому что уже знает ответ. Потому что Кольт слишком добра как к растениям, так и к животным в виде людей: рвёт, когда надо, но рвёт столько, сколько нужно. Не много, не мало, достаточно. Достаточно для того, чтобы совесть не пыталась её съесть, и чтобы спасти очередного проходимца от лихорадки.       — Лучше падай.       Кольт расстелила плед... И как она уместила всё в одной корзинке? Расставила блюдца с мясом и хлебом, а на любимый платочек положила яблоки с принесённым Анжелой виноградом. Сама травница удобно устроилась на пледе и хлопала по местечку рядом с собой.       И она падает. Не так, как тогда, когда их изгнали из Рая, а аккуратно, чтобы ненароком не опрокинуть ничего.       — И часто ты так выбираешься? — Анжела обнимает Кольт одной рукой.       — Ну... Когда время позволяет, — рассказывает она. — И силы. Люблю приходить сюда и прятаться в маковых зарослях. Сама знаешь... В этом есть что-то.       Они переглядываются. «Что-то» – то, что Кольт стесняется произнести вслух. Что-то личное, может даже, интимное, потому что такими тайнами делятся не со всеми. У каждой есть места, где они прячутся, чтобы восстановиться: совсем как подбитые звери забиваются в логовах и отдыхают, набираются сил, потому что мир вокруг жесток. Потому что Кольт одна такая, добрая и светлая, которая противостоит всему тёмному, что окружает Анжелу. И что прячется внутри, за клеткой её рёбер. Её страхи, переживания, сожаления и желания – ничего не уходит от внимательного взора серых глаз. Её руки бережно перебирают мысли Анжелы, слова обращаются в одеяло, которым она укутывает уставшее тело напротив. Обычные люди назвали бы её ведьмой, она же – чаровницей. Её чаровницей.       Не только гнев – её грех, но и жадность.       — Что-то Кольтовское? — Анжела хихикает.       — Хей! — она заваливается на Анжелу, и они вместе падают на плед.       — Хах! — выдыхает та и смеётся. — Я же любя, Кольт.       — Смущаешь.       И снова их взгляды пересекаются. Они чувствуют себя глупо, но в то же время безвинно. Тысячелетия Анжелы не сказываются на ходе её мыслей, двадцать лет Кольт не делают её далёкой от демонессы: иначе бы они не лежали вместе и не дурачились. Счастливы те, кто умеет блистать знаниями и смеяться над собой, валять дурака и помнить о реальности. Уж в этом они преуспели за год жизни вместе. Одно за другое цепляется, в балансе создавая гармонию.       — И это тоже я любя, — Анжела перекатывается вместе с Кольт на спину под её тихий «Ох!».       Кольт опирается на плед и тихо ругается, когда случайно задевает волосы Анжелы. По привычке она почти паникует, переставляя руки: она представляла, каково это, жить с такими роскошными локонами и умудряться делить кровать с кем-то. Причём эта кем-то была очень полоротой и беспокойной. Короче, Кольт.       — Мне не больно, — говорит она и хитро улыбается, наслаждаясь видами.       — Тянуть твои волосы – грех.       — Да ну.       — Я серьёзно. Они слишком шикарны, чтобы я тебя за них дёргала, даже случайно.       — Любовь моя, я демон, — напоминает Анжела и касается лица Кольт. — Мне на такие мелочи плевать. Волосы не зубы, отрастут. Единственное... — на мгновение на лице сверху появляется беспокойство, но она быстро его стирает. — На что мне не плевать, так это на то, что ты меня не поцеловала за сегодня.       — Неправда! — Кольт краснеет сильнее.       Анжела касается указательным пальцем своих губ.       — За что ты так со мной? — но она медленно опускается и дарит то, чего им не хватало.