В День Великого Вознесения

      Я: Благослови, Мать, ужин наш в кругу семейном. Прими слова наши клятвой верности воли твоей. Прости нас, грешных. Просим покорно, дай насыщения нам. Хвала Матери.       Рыбак Йогель: Хвала Матери.       Старый рыбак: …       Надо говорить с Йогелем. Пускай, не уверен я, что найдет он в себе силы не то что принять идеи мои, но хотя бы просто простить за них, а все же говорить с ним непременно надо. Секреты таить от ближних… грешно, но, думается, и жестоко не меньше. Рыбаки право знать имеют, для нашего же блага старался. Деньги нам будут. А вот с них и начну.       После трапезы мы по обычаю лениво расселись за столом. Все молчали – говорить после горя такого еще не решились. Я запустил руку в карман и, позвякивая, вычерпнул оттуда горсть медяков. Бунтари не поскупились, на месяц жизни троим дали денег. Монеты высыпались на стол.       Я: Жить дальше надо вместе, никто на улицу не уйдет, голодным не останется. Деньги эти наши, хватит надолго.       Я замер, не решался говорить еще. Того, что все сейчас хотели услышать.       Рыбак Йогель: Откуда, папаня?       Я: Боюсь, не из милости Матери, а от деяний трудных. Выслушайте меня, сыны, я говорить недолго буду, прямо. Уважаю вас и люблю, потому вилять не собираюсь, скажу как есть. Прозвучит страшно, но вы слушайте, меня поймите. Нам деньги дали, чтоб мы Дочь-Настоятельницу к Матери насильно провели. Убили царицу. Это бунтовщиков деньги.       ~ На лицо смотри, поп, что видишь там? ~ На чье лицо? Йогеля? Красное, гневное. Бранит меня нещадно. Кулаком по столу шарахает, слюной брызжет. От горя, ужаса и злости последние волосы вырвал, последние зубы в труху истер, связки спиртом прожженные надорвал, метается по кухне, за лацканы меня хватает. Тряхает и дальше из стороны в сторону кидается.       ~ Да на что нам Йогель твой, на свое лицо гляди. Что видишь? ~       Ничего. Обычное.       ~ Живи. ~       Ночью – снова на балконе. Думаю. Не стал Йогель говорить со мной больше, деньги вышвырнул из окна и в комнате заперся. А я что? Я собирать все пошел. С часу на карачках ползал под окнами, да и то не все отыскал. Ну это ладно. Главное, чтобы рыбак простил.       Гнев долго не живет, настанет время, поблагодарит меня Йогель. Жить на что-то надо. А поступки благие богаче нас не сделают. Печально, да только то правда жизни.       Курю, смотрю в океан. Не отзывается во мне ничего теперь. Раньше часами мог глядеть на него, на мир жестокий, живой, опасный, на ширь бескрайне глубокую и глубь бесконечно широкую. Такой он, океан. Он – последнее мгновение жизни.       А жизнь где? Тут? Тут теперь только смерть. Там где раздор, там она всегда паутину рвет. Нет, не плетет, жизнь плетет, смерть – рвет. Любовь рвется, лад и доверие. Так оно всегда было, жаль мне вовремя не случилось понять. Дверца сзади отворилась, вышагал с кухни старик. Встал рядом, тоже принялся вдаль глядеть. Что тебе надо? Что пришел?       Я: Я простого хочу – мира. Лучше было б если мы еще беднее стали, если бы на улицу нас выгнали? … Мог в тайне держать, мог. А так не хуже ли вышло б? Ну смолчал бы я, никто не прознал бы ничего - это сейчас. А дальше, что? Откуда деньги? «Откуда, папаня?». Врать мне что-ли пришлось бы? Так оно не хуже? Что то грех, что это. А я по правде с вами решил, по любви. Я враг теперь?       ~ Молчи уже. ~       Я: …       Старый рыбак: …       Костлявый сутулый рыбак смотрит печально. Куда-то не в океан, а так, просто смотрит. Своим взглядом мертвецкую тишину прошибает, он говорит глазами.       ~ Старый рыбак: Йогель Ивана сам утопил. Своими руками голову в воде держал. Мстил за веру. И тебе отомстит. ~       Я: Да?       Старый рыбак: …       ~ Старый рыбак: Тебя не простит. Пацана за слова не простил - тебя подавно. Я видел, я знаю. Моли его – погубит, отпор давай – не почувствует, Иван на себе прознал слепую, жестокую веру. Ты прознаешь. ~       Я: Как ты говоришь со мной?       ~ Старый рыбак: Убей маньяка. ~       ~ И вышел. Ничего более не сказал, только пробил попа грозовым взором, глазищами цвета океана штормового, силы грома, буйства хтонического. И вышел. ~       Я в комнате за голову брался, способность мыслить терял. Решался, решался, решался… Верить, не верить, верить… Да что там думать! Нож на кухне, что больше размышлять.       ~ Говорят, смерть без стука не входит. Ей гонец нужен. Этой ночью из воды вышли на набережную твари морские. Часовой подойдет, копьем ткнет в череп и обратно свалит на дно. В чудище воздуха нет, оно тут же и потопнет. К утру в гниль разложится. Да только много их сегодня, выродков-страшилищ. Одного и копья часовых не нашли, и выжигатели верозащитников не догнали. Бледно-синий, булькающий, отвратительный уродец морской зашел дальше положенного, нашел для себя открытый подъезд, вошел в него. И начал в первую же дверь скрестись, плоть людскую учуял.       От скрипа этого Йогель проснулся. Раскрыл глаза.       Рыбак Йогель: Отче! ~       ~ Тут рыбак ножом в горло и получил. Последних сил вскочить хватило, дырявому, заметаться, запаниковать, только убийцу своего схватить… да что там схватить, так, ручонками облепить, иссочиться алой кровью, всхрипеть: «Поп проклятый, предатель!». И сползти к ногам, без воздуха, в ужасе и гневе затонуть. Жалкой смертью. Мать не защитила? ~       Я никого не убил.