Свои

Сяо Чжань перехватывает врученного ему ребенка покрепче, смотрит пустыми глазами на членов стаи, которые наконец-то перестали бросать на него короткие, внимательные взгляды, наполненные жалостью вперемешку с недовольством. Ребенок на руках тяжелый, непоседливый. Ему не по возрасту быть занянченным кем-то, однако парень, повозившись немного, вцепляется в Сяо Чжаня крепче, устраивается надежнее, занимает все свободное место, помещая твердый подбородок в шею. Прикосновение щекочет, оно мокрое — и Сяо Чжань не знает, это слюни, слезы? Отстранить от себя ребенка, чтобы оглядеть, нет никакой возможности. Крепкие пальчики почти до синяков сжимают там, где ухватились. Сяо Чжань на короткий миг ощущает только это — только точечную боль, которую хочется отодвинуть, прекратить, отцепить ручонки, чтобы они переместились и стало легче. Ребенок и сам понимает, что что-то не так, может, чует, как-никак волчонок, хоть и новообращенный. Так вообще не должно было быть. Поздно, опасно, но сделанного не воротить. Ребенок прижимается мягче, дышит медленнее, а внутренняя боль Сяо Чжаня, которая сдавила все внутри черной птицей, как будто опомнившись после короткой передышки, снова расправляет крылья и застилает собой все вокруг. Слезы позорно начинают течь по лицу, и надо дотянуться, стереть, пока никто не увидел — Сяо Чжань так хорошо держался эти дни, так удачно, механически не думал, не чувствовал, что сломаться вот так, посреди белых коридоров захолустного детского дома, где ребенка проводят по новым документам… — Ой! Сяо Чжань вздрагивает от укуса в шею. Это настолько нагло и обескураживающе, что в ответ на застеснявшегося парня, который утыкается пушистым лобиком вот туда, куда он совершил непотребство, Сяо Чжань начинает смеяться. Звуки выходят глухие, как стекло, по которому проехал грузовик, перемешав с пылью. Грудь как будто с непривычки не может вдохнуть достаточно, чтобы смех вышел натуральным. Кто-то из их компании оглядывается, но Сяо Чжань уже отвернулся с малышом к стенду «КАЖДОЙ СЕМЬЕ ПО РЕБЕНКУ». Убаюкивающе потряхивает на руках тяжелое тельце. Парень, вроде, чуть ли не дремлет уже. Сяо Чжань замедляется, дышит мелко. Прислушивается к подрагивающим от напряжения рукам. Неприятно, но он так сможет простоять еще долго — столько, сколько нужно. Ребенка забирают буквально через пару минут. Снимают с рук тихого, разморенного волчонка, который еще даже обращаться не умеет. Сяо Чжань напоследок сжимает ладошку, а ребенок сонно смотрит, не подозревая подвоха. Сяо Чжаню почему-то вдруг становится стыдно. Как будто он пообещал что-то, что не может выполнить. — Еще увидимся, малыш. Сяо Чжань знает, что увидеться они не должны, если все сложится хорошо. Ну или случится это лет через 30, когда сменится поколение, а их клан переедет, как всегда — чтобы никто из соседей не заметил, что вот эти дружелюбные, сплоченные люди вообще-то не особо стареют. Малыш смотрит на него расфокусированно, но Сяо Чжаню даже кажется, что видит улыбку на суровом личике. А потом он отворачивается и идет на выход, к машине. Слава богу, его не останавливает ни один из встреченных на пути членов стаи. Сяо Чжаню надо хотя бы дойти до дома, сломаться уже там. Развалиться на тысячу кусочков, ощущая аромат любимого на сотне вещей в квартире. Потом методично собрать нужное, дать отмашку перевозчикам и оставить свое счастье — и свое горе — позади. А дальше будь, что будет. *** Ибо он встречает раньше, чем думал. Через какие-то жалкие тринадцать лет. Ван Ибо, которому по человеческим годам должно быть двадцать четыре, выглядит лет на семнадцать. Сяо Чжань читал сухие сводки с отчетами врачей, психологов, группы контроля. Все было хорошо, но вот да. Приходится вмешаться. — Ты не пойдешь служить в полицию. Вопрос закрыт. Сяо Чжань говорит тихо, еле сдерживается, чтобы не потереть устало лицо. Ему не впервой приструнять молодняк, но если у всех членов стаи в крови заложено подчиняться вожаку, то Ибо на болту вертел эти правила. У него не такая сильная привязка к стае. Он не знает правил, которые для остальных очевиднее воздуха. — Я уже подал документы и вы не сможете меня остановить. Сяо Чжань бы улыбнулся самонадеянности мальца — говорить такое главе стаи, хоть и омеге — ну это верх глупости. Вслух же он повторяет, надеясь, что его услышат: — Это недопустимо. Ты знаешь Закон. Ты понимаешь, почему так заведено. Ибо пунцовеет щеками и ушами, вскакивает с кресла, на котором до этого пытался терпеливо сидеть, подскакивает к столу, хотя и не подходит близко. Не может. Авторитет Сяо Чжаня незыблем. — Это то, в чем я хорош, — Ибо готовится и произносит то, что явно дается ему тяжело, но против чего сложно что-то противопоставить. — Я принесу клятву на крови, что буду соблюдать Закон. Сяо Чжань знал, что этим закончится, еще год назад, когда свои люди принесли сводки о поступлении Ибо на курсы подготовки. И все же, вот видеть этого праведного щенка перед собой, чувствовать, что он не отступит и что иного пути нет… Сяо Чжань кивает едва заметно. Он когда-то верил, что можно пойти против судьбы. И на своей шкуре узнал, что воля человека может эту самую судьбу прогибать. Только за это придется платить. И чаще всего не так, как тебе хочется. — Приходи на третий закат новой луны. Я соберу старейшин. Ибо смотрит на него удивленно. Видимо, он ждал более затяжной борьбы. Кивает заторможенно. Подается назад, сбивает кресло, двигает его на место и замирает в дверях, когда Сяо Чжань едва слышно добавляет: — Не пожалей о последствиях, Ибо. Тот предсказуемо машет головой, что нет, как можно, не пожалеет! Выскакивает пулей, весь возбужденный, молодой, яркий. Сяо Чжань только надеется, что он действительно ничего не мог поменять. И что не подписал своими руками волчонку черный приговор. *** Сяо Чжань прибывает на место преступления только на минуту позже Второго Старейшины, старика Шу, альфы, который и проводил коронацию, когда… Сяо Чжань смахивает мысли, не вовремя лезущие в голову. Перед ним ровно та картина, которую он ожидал — распоротый четкими ударами оборотень, мерзкий даже в смерти, который лежит сейчас в человеческой форме с жестоким оскалом и пустым взглядом. Через пару минут приедут ребята, которые все оформят, как надо, изменят раны, инсценируют сценарий с самозащитой. Но проблема не в этом. Сяо Чжань хочет оттянуть это мгновение, но он глава стаи, ему нельзя отводить взгляд или малодушничать. Он идет к Ибо, который крепко держит в руках человеческого ребенка, маленькую девочку лет пяти-шести. Она даже не дрожит — видимо, невольно поддается успокаивающим феромонам Ибо, которыми он окружил ее как облачком. Они начинают действовать даже на Сяо Чжаня, что не делает ситуацию легче. Просто голос, которым Сяо Чжань выносит приговор, звучит как будто со стороны, как будто все это сейчас говорит не он, а кто-то еще. — Она видела оборотней и мы должны принять меры. У Сяо Чжаня давит горло, слова встают комом, ощущаются на языке тухло, гадко. Ибо сильнее стискивает девочку перед собой, волна феромонов начинает фонить тревогой, ужасом, плечики девочки начинают подергиваться, как перед плачем. Сяо Чжань кивает парням, которые ждут за спиной. На мгновение он уточняет, хотя и знает правильный ответ, но вдруг все совсем не так, как показали сухие данные в файлах: — У нее есть родные? Ибо, который до этого даже, видимо, не до конца осознал, что происходит, вдруг оживает, пытаясь выцепить девочку, которую как раз уводят к минивэну на дороге. — Есть! Но можно же что-то придумать! Сделать им внушение! Или ей! Может, гипноз, или стереть память! Ты же Омега стаи! Придумай что-нибудь. Сяо Чжань удерживает его за плечи, но Ибо, несмотря на лихорадочные слова, как будто марионетка с обрезанными нитями перед ним. Он по себе знает, что нельзя просто так обратить ребенка. Как и нельзя оставить его с воспоминанием об оборотнях. — Резервация в горах? Ибо спрашивает шепотом. Он знает. Они все знают. Это как программа защиты свидетелей, только навсегда. Спрятать там ребенка — единственный вариант защитить его от других стай. Основа мира между ними — договоренность. Следить за неприкосновенностью их секрета — главный пункт. В других стаях девочку бы убили. Провели много красивых обрядов, нашли бы повод выслать родителям компенсацию… Сяо Чжань пытается заблокировать воспоминание, о котором нельзя думать. В сторону которого даже нельзя смотреть. Но которое дало разрешение, возможность их стае и только их стае, обращать таких детей и потом держать их в резервации в горах. Без якоря — который невозможно установить при живых родителях — детей приходится замыкать друг на друге. Это очень шаткая система. И иногда Сяо Чжань задумывается, а не было бы человечней… Но потом приезжает в резервацию снова и снова, уточняет, как проходит обучение, нужны ли новые игрушки, учебники. Как всем питание. Устраивает ли? Взрослеющие обращенные выступают воспитателями и направляющими для вновь прибывших. Сяо Чжань не чувствует от них ни горечи, ни обиды. Но каждый раз, когда он возвращается домой, он крутит в руках кольцо мужа, спрашивая снова и снова — этого ли тот хотел? Неужели все может быть только так? Сяо Чжаню хочется встряхнуть Ибо, который стоит неживой куклой перед ним. Может, прокричать ему что-то, спросить, но внутри пустота. Замогильная тишина. Сяо Чжань видит опустошение в чужих глазах — у него самого такое же. Он сжимает ладонью плечо Ибо и уходит молча. Нет никаких слов, чтобы повернуть время вспять или забрать чужую боль. Сяо Чжань знает. Сяо Чжань пробовал. Нихрена это все не работает. *** Девочку объявляют погибшей от рук маньяка. Сяо Чжань читает факты из дела. Они почти один в один отражают правду. Ибо поймал подозреваемого, который похищал детей. В ключевой момент захотел совершить невозможное и остановить преступника, но тот был быстрее и девочка скончалась по пути в больницу. Сяо Чжань даже позволяет себе однажды вечером, когда луна светит особо ярко, напоминая о том, как они с мужем давали друг другу под ней обещания, в эти дни, когда сердце щемит так, что проще его выкорчевать голыми руками, он думает, как бы он поступил на месте Ибо — остановил бы оборотня-маньяка, выдав свою личину, но при этом открыл бы девочке тайну, за которую ей бы пришлось расплачиваться? И Сяо Чжань знает ответ. Он знал его уже тогда, когда только ехал на место преступления. Если честно, то заготовка этого ответа была готова еще тогда, когда он сказал Ибо прийти на третью ночь на совет Старейшин. Иногда Сяо Чжаню кажется, что он все еще фантомно ощущает Ибо как часть своей стаи. Чувствует его эмоции. Может предположить, где тот сейчас находится, когда тот в форме волка. Но это все домыслы. Ибо изгнан. У Ибо на запястье особый кожаный браслет, который ничего не скажет человеку, и заставит любого оборотня из других стай посмотреть на него с удивлением и презрением. Нельзя перестать быть Изгоем. Нельзя отмолить грех перед матушкой природой и законами мироздания. Можно лишь смиренно выносить последствия своих решений. Сяо Чжань сжимает в руках кольцо мужа, смотрит на бесстрастную луну и делает то, что надо было сделать намного раньше. Кажется, что даже муж мог бы подмигнуть ему пробегающими на светлом ночном небе облаками. Сяо Чжань дышит сквозь слезы, а потом как будто окунается в ледяное озеро. Вешает кольцо на цепочку, методично собирает основные вещи в чемодан и идет к Старейшинам. Чему быть, тому не миновать. *** — Это нонсенс! Абсурд! Ты не можешь так поступить! Что бы сказал Ли Мин! Голоса раздаются вокруг нескладным гомоном. На упомянувшего имя мужа Сяо Чжаня шикают, но все равно смотрят на Сяо Чжаня, что тот ответит. Удар ниже пояса, но все думают именно об этом. Неужели Сяо Чжань посмеет отказаться от дара, ради которого его муж… Сяо Чжань смиренно склоняет голову. Он все еще глава стаи — хотя и ненадолго. И он все еще внушает уважение остальным. Они замолкают, ожидая ответа. Сяо Чжань знает, что тяжелее, чем сейчас, уже не будет. И сколько бы он ни готовил себя к следующим словам, каждое из них как будто распотрашивает его заново, снова и снова. — Мой муж сделал для безопасности и при этом сближения людей и оборотней больше, чем кто-нибудь когда-нибудь сможет. Все согласно молчат. Это тяжелая ноша не только Сяо Чжаня, но и каждого волка в стае. — Благодаря ему, у нас есть связи, доверие, возможности на таком уровне, о котором оборотни не могли и мечтать, — горло сдавливает, Сяо Чжань говорит тише, знает, что его все равно услышат. — Он отказался лечить рак силой регенерации, чтобы не навести подозрения на наш вид. Он принял это решение осознанно. И… Слова все-таки застревают где-то там, где боль плещется, как бескрайнее море. Сяо Чжань прокашливается и говорит уже быстрее, он должен закончить. Ради мужа. Ради тех детей. — Я знаю, что только благодаря его жертве я стал первым и единственным Омегой — главой стаи. Я надеялся ввести те перемены, ради которых мой муж… Я… уверен, что он бы поддержал меня в этом. Я верю, что эти перемены смогут помочь — где-то в далеком будущем. Но смогут. Голова болит так, как не раскалывалась при первом обращении. Сяо Чжань замолкает. Он как будто уже мыслями не тут. Он уже не глава стаи — он что-то другое. Старейшины вздыхают, перемещаются вокруг, шепчутся. Потом старик Шу дергает плечом и говорит, как обрубает: — Документы мы подготовим. Готовься. Сяо Чжань проглатывает «я уже готов» и только почтительно склоняет голову еще раз. Он столько мечтал сделать, сколького добиться для прав омег. Потихоньку расшатать устои изнутри. Они с мужем думали делать это вместе. Потом Сяо Чжань поклялся это делать один. И теперь… Сяо Чжань понимает, что это не то, что он мог бы запланировать в самых ужасных или счастливых мыслях, но внутри него — впервые за последние десятилетия — покой. *** Переезд всей резервации в Америку занимает настолько больше времени, чем Сяо Чжань думал, что хочется выть на луну еще в образе человека. Чтобы погромче. Позвонче. Вместо этого приходится успокаивать, уравновешивать тех, кто уже с ним. Высчитывать неподозрительные схемы посещения тех, кого еще рано перевозить. Кому придется ждать до года, прежде чем их странная, пестрая, хрупкая семья окажется вместе. Сяо Чжань почти выдыхает с облегчением, когда Ибо, который якобы беспалевно ошивался вокруг последний месяц, наконец заходит на территорию их домов и спрашивает, как ни в чем не бывало: — Помощнички не нужны? Только Сяо Чжань видит, как руки в карманах немного трясутся. Видит, как алеют уши. Как напряжено тело в ожидании ответа. Сяо Чжань недовольно вздыхает: — Долго же ты решался. Проходи. Ибо почти оскорбительно быстро мчит мимо Сяо Чжаня внутрь, находит спасенную девочку и просто сидит с ней на ее кровати, что-то ей тихо рассказывает, гладит по голове. Когда вокруг собираются другие жители дома, что-то вещает уже куда живее, иногда страшно пучит глаза, от чего совсем маленькие пугаются и потом смеются, а старшие с мягкой улыбкой закатывают глаза, но не уходят, хотя им вообще-то пора уже приниматься за готовку еды и дела по хозяйству. *** — А если их заякорить на нас? Ибо произносит то, о чем Сяо Чжань думал последние месяцы, с такой легкостью, как будто это не прегрешение против природы. Как будто это не аномальная ересь, которая может поломать все устои. Сяо Чжань переводит на него взгляд — сегодня они оба умотались, устанавливая новые кроватки, купленные на пожертвования в фонд мужа. Сяо Чжань думает — «муж» — и уже в который раз вместо острых иголочек, полосующих по сердцу, чувствует только тепло. Он думал, что когда появится Ибо, станет только больнее. Стыднее. Ибо же смотрит честно, чисто, открыто. Сяо Чжань так уже разучился. Он прислушивается к себе, к луне, к духам. Они молчат. Сяо Чжань отворачивается, и Ибо тихо выходит из комнаты. Сяо Чжань слышит, как на того тут же нападает ребятня, окружая и прося показать трюки на скейте или танцы. Днем Ибо работает учителем в спортивной школе. А вечерами их дети получают от него такое же образование. Их дети. Сяо Чжань замирает, боится так, как, наверное, почти никогда в жизни. Аж пошевелиться не может. Воздух не идет в легкие, будто берет организм в заложники. Держит в цепях, окутывает ужасом. А потом из коридора раздается очередной всполох смеха, кто-то случайно ударяется в дверь Сяо Чжаня, после чего наступает мгновенная гробовая тишина — Сяо Чжаня тут любят и уважают. И немножко боятся. Сяо Чжань фыркает, поднимает из кресла, смотрит на свой кабинет в вечернем свете от уличных фонарей и идет к своим. Людям, оборотням, детям. Просто к своим. *** Сяо Чжань знает, что ему нужно благословение только от матушки природы — он его получает. Луна окрашивается редкой сизой дымкой, которую видят все оборотни. Даже самые дикие стаи понимают, что грядет что-то важное. Что это — воля высшей силы. Но при этом руки у Сяо Чжаня все равно дрожат, когда он пишет официальный запрос — причем чертовым имейлом, в хвост его подери эту технологическую модернизацию. Ибо сидит рядом, дергает ногой, грызет заусенец. А потом, когда Сяо Чжань бросает на него строгий взгляд, корчит недовольное лицо, утихомиривается, перетекает ближе и читает текст письма, нависая над Сяо Чжаня. — Думаю, все хорошо. Сяо Чжаню хочется прижаться к его плечу. Просто так. Он кашляет и, заставив себя перечитать письмо еще раз, нажимает «отправить». Им не отвечают мучительные три недели. Это предельный срок — дальше заявка считает автоматически одобренной. До такого никогда не доходило. Сяо Чжань плещется в ледяной речной воде, остужает шкуру, фыркает, когда брызги попадают на уши. Выбирается на берег, мнет мокрую землю лапами. Пытается унять дрожь. Слышит тихий вой Ибо и срывается на бег. Все волчата сегодня тоже в своих животных формах. Сидят по комнатам, собираются в кучки. Пытаются угадать по ощущениям. Навостряют уши. Ведут себя тихо-тихо. Сяо Чжань натягивает домашние штаны на мокрые ноги, надевает колючий свитер на голое тело, не успевает смутиться отвернувшегося Ибо, все-таки они, вот именно они, соблюдают приличия, но сейчас… Сяо Чжань наводит мышку на входящее письмо. Сердце бьется так сильно, что вот-вот заполошно вылетит через рот и куда-нибудь далеко. Глаза, хотя и волчьи, цепкие, скользят по тексту, как по первому льду. Цепляются за ненужные слова и тяжелые, витиеватые формулировки. Сяо Чжань сначала ощущает, как Ибо вдруг его обнимает поперек тела, трясет, как куклу, а потом глаза наконец-то находят строчку «выражаем одобрение». Сяо Чжань позволяет себе один единственный громкий вой, чтобы все в доме точно услышали. Обычно они соблюдают конспирацию, ведут себя неприметно. Но сегодня… Сегодня все ликуют. Дом наполняется таким топотом, что кажется, будто к ним привезли вдвое больше детей, чем было заявлено. Ибо замедляет свои тисканья, но Сяо Чжань его не гонит. Позволяет это. Ибо смущается первым, отстраняется неловко, будто отцепляя себя по частям, не совсем владея телом. Сяо Чжань смотрит на Ибо с чувством, которое уже и не ожидал почувствовать снова — он выглядывает своего волчонка с надеждой. Которая, пробившись через тщательно укатанный цемент, разрастается так широко и неудержимо, что даже не хочется с ней бороться. Пусть будет. Пусть оголяет сердце для будущих неудач, но сегодня — она везде. *** Ритуал приходится перенести. Стая, обитающая аж в двух штатах к северу, решает погулять по их территории, помести хвостами по дорогам, понюхать, высказать свое недовольство. Как ни странно, самым рациональным из них оказывается Ибо. Когда Сяо Чжань уже готов сорваться и объявить если не войну, то официальное недовольство ублюдку, который толкнул одного из волчат в воду, и тот стал захлебываться, так как от неожиданности наглотался воды, именно Ибо тогда хватает Сяо Чжаня за предплечья, жмет к своей груди спину Сяо Чжаня и бормочет зло, очень зло: — Через два месяца. И Сяо Чжань, который уже давно успокоил того малыша, а еще вписал в расписание обязательные уроки плавания, обхватывает руку Ибо поверх своей, сжимает и кивает в ответ. И то верно. Если они начнут любой конфликт, это будет означать Знак от матушки-природы. Так что нет. Ибо с Сяо Чжанем сбегают через два штата. Но потом. А пока… Стая уходит, когда все дороги вдруг оказываются покрыты тонким слоем перца. Сяо Чжань даже горделиво вешает у дома таблицу «осторожно, ведутся работы по удалению вредителей», а все обитатели ходят в специально приобретенных масках. Официально соблюдены все нормы и приличия. Ибо, помогающий с купаньем малышни в ближайшие дни, только бойко кивает Сяо Чжаню. Они оба знают, что через два месяца… *** То, как неожиданно правильно и светло начинает ощущаться якорение детей на себя и Ибо, Сяо Чжань не мог предсказать. Он боялся боли, боялся наказания. Боялся того, что ничего не выйдет. Удар при неудачной спайке с волками, отобранными у родителей, получил бы Сяо Чжань — в десятикратном увеличении. Но вместо этого он вдруг чувствует каждый хвостик. Каждый страх, который теперь так легко развеять. Каждую надежду, которую так приятно усилить и поддержать. Ибо сидит перед Сяо Чжанем в круге, благословенном луной, держит омегу за руки, и смотрит настолько ошалевше-неверящим взглядом, что Сяо Чжань смеется, несмотря на серьезность момента. Сяо Чжань — снова глава. Но не по праву наследования, а по праву природы. Ибо, отщепенец, которого никто не мог бы принять в стаю даже при огромном желании, вдруг ощущается настолько на своем месте, что щемит сердце и щиплет где-то в глазах, как когда случайно вдохнешь одуванчик большим волчьим мокрым носом. Сяо Чжань смотрит на Ибо и понимает, что это правильно. Нет сомнения. Нет вины. Есть цель. Есть гармония. Ибо вдруг краснеет, отводит глаза. Сяо Чжань мягко улыбается. Им торопиться некуда. Он дождется Ибо, когда тот будет готов. Сяо Чжань прикрывает глаза, а потом ойкает: — ИБО! Тот смотрит взглядом виноватого щенка, отстраняясь от укушенной шеи: — Что, нельзя было? Сяо Чжань зависает от постановки вопроса. И ведь нельзя же сказать так в лоб, что можно. Поэтому он встает с круга, отряхивает брюки и строго кидает: — Надо устроить сбор детей в главной комнате. Обсудить все. Ибо пружинисто встает, мнется из стороны в сторону, а потом подбегает, чмокает в щеку и прежде, чем Сяо Чжань успевает среагировать, выметается из комнаты. Что ж, видимо, Сяо Чжань, как всегда, недооценил Ибо. И тот готов. Наверное, был готов уже очень давно. Сяо Чжань касается кольца на цепочке под тканью свитера, улыбается тому, что чувствует. На его стороне муж, луна и природа. А чему быть, того не миновать. Сяо Чжань впервые за долгое время нащупывает Ибо по внутренней связи с волками, почти смеется от того, как от этого сначала дергается, а потом радуется Ибо. Сяо Чжань улыбается широко и выходит из темной комнаты в тепло и счастливый шум самых родных. Своих.