Только ты меня видишь {18+}

      Он не собирался повторять. Совершенно точно не хотел. Был выжат, перемолот и раздавлен переживаниями ночи, но…       Хëнджин снова проснулся с болезненной эрекцией. Кожа на члене саднила от былых сухих прикосновений, и он как в бреду поднялся с постели и мутным взглядом отыскал среди пузырьков на туалетном столике бутылочку со специальным маслом. Затем всë-таки выудил из шкафа тот самый альбом с обнажёнными красавицами и вернулся к кровати. Он попытался представить себя с ними — выходило, как раньше, красочно и разнообразно, только вот былого вкуса у этих фантазий уже не было. Хëнджин не знал этих девушек, он ничего к ним не чувствовал, он не испытывал и толики тех эмоций, что так сладко кружили голову ещё ночью, оттого движения скользкой руки на члене ощущались какими-то механическими, варварскими, оскверняющими собственную душу, и Хёнджин остановился и шумно вобрал воздух в лёгкие, запрещая себе хоть когда-нибудь ещё заниматься чем-то подобным.       А затем позволил себе произнести его имя вновь, и от одной лишь мысли, от одного лишь воспоминании об улыбке Феликса сердце принца затрепетало, а к глазам подступили слёзы. Осознание было шокирующим. Хёнджин вдруг понял, что непередаваемо хотел бы его любить. Вжимать в себя до боли в рёбрах. Целовать до горящих лёгких. Слипнуться, срастись всеми частями тела. Быть с ним. Всегда. Везде. Во всём. И делать его самым счастливым. Но, боги, разве мог Хëнджин после всех этих грешных мыслей хотя бы стоять с Феликсом рядом?       От понимания собственной порочности Хëнджин свернулся клубком и заплакал. Он всё прекрасно понимал. Даже если бы (вдруг!) Феликс начал испытывать к нему что-то подобное, отношения их были обречены, даже не начавшись. Неприступность многовековых законов. Неприятие родителей. Порицание общества. С клеймом мужеложца в их королевстве не жили — разве что выживали; даже слово это было одним из самых оскорбительных ругательств. Однако если на себя принцу было плевать, он был человеком стойкой воли и при нужде мог переносить любые тяготы, то для Феликса, и без того обиженного судьбой, он не желал такой жизни.       Хёнджин хотел для него самого лучшего. Хотел дарить дорогие наряды и нежные цветы. Хотел держать за руку на прогулках и читать ему самые интересные книги. Хотел побывать с ним во всех концах Земли. Испробовать все самые лучшие блюда. Услышать самую торжественную, гениальную, одухотворяющую музыку. Хёнджин хотел так много всего, что не мог перестать плакать от жестокости своей доли. Ну почему они не могли родиться в разных телах? Почему живут в реальности, где их близость — порочна и грязна? Почему человеческий разум позволяет сердцу полюбить того, кого по закону любить никак нельзя? Кто вообще выдумал эти законы и зачем?       Принц терзался вопросами, на которые не было ответа, и не отдавал себе отчёта о времени, проведённом в бессилии и тоске. Лицо его, давно отвыкшее от слëз, опухло. В горле стоял ком. Голова гудела. Хëнджин пропустил завтрак и не хотел бы подниматься с кровати вообще, но перед началом лекций слуга постучал в дверь, негромко интересуясь, всё ли у него хорошо.       Всë было плохо. Всё было просто кошмарно! Хëнджин не знал, как жить дальше, как оторвать себя от постели, как смотреть Феликсу в глаза, как вообще вести себя с ним теперь. Проще всего было притвориться больным и никуда не идти, но в таком случае слуги непременно прислали бы к нему лекаря, тот заметил бы бедлам в комнате и не нашел бы никаких симптомов настоящих болезней, начал бы ненужные расспросы, капал бы на нервы, допытывался…       Принц всё же собрался с силами, приказал самому себе вести себя как обычно, наскоро умыл раскрасневшееся лицо, не глядя нацепил на себя первые попавшиеся брюки и рубашку, намеренно медленно поплёлся в читальный зал. На встречу он шёл, как на казнь. Ему казалось, что обнажённые чувства его видны теперь всем и каждому, хотя слуги, студенты и библиотекарь обращали на него внимания разве что чуть больше, чем обычно. Дежурные приветствия, еле заметные взгляды. Заметив его покрасневшие белки, кто-то спросил, всё ли у него в порядке. Хëнджин отговорился, что что-то попало в глаз, но заранее страдал от того, что Феликс наверняка всё поймёт по этой ничего не значащей фразе и уже не будет относиться к нему по-прежнему.       Но он… Он был обычным. Его милым, солнечным Феликсом, ухмылявшимся уголком губ, говорящим с придыханием, иногда нервно потрагивающим запястье с часами. Он ждал его за партой с обеспокоенным видом, но стоило Хёнджину усесться рядом — просиял. Феликс извинился за то, что не открыл дверь накануне. Сказал, что специально лёг пораньше, чтобы раньше встать для готовки; спросонья запутался в простынях и одеялах, свалился с кровати и до двери добрался ползком, только у неё сообразив, что раздет и просто не может показаться в таком виде.       — Глупо вышло, — прошептал он с виноватой улыбкой, пододвигая сразу пару коробок конфет.       А Хёнджин смотрел то на него, то на сладости и хотел провалиться под землю. Выходило, что Феликс ничем особенным не занимался вовсе, а Хëнджин… Похоже, действительно сошёл с ума. Надумал себе всякого и осквернил своими развратными желаниями и действиями их чудесную дружбу. Хёнджин резко отвернулся, чтобы не видеть безгрешного лица, которое хотелось обсыпать поцелуями, уставился на меловую доску, начиная ненавидеть себя, и сказал какую-то отговорку вроде «ничего страшного». А затем замолк.       — Расскажешь, как прошли заседания? — поинтересовался юноша, на что принц ответил сухо и коротко:       — Всё было как обычно.       — А конфеты? Попробуешь? Я немного изменил их. А ещё теперь сахарную пудру и какао перемалываю сам.       — Я пока не голоден, спасибо.       Голос Хёнджина был сдавленным и слишком серьёзным. Сам он желал быть где-нибудь не в этой реальности: желательно, там, где можно было стереть себе память или разлюбить человека, выпив отворотное зелье. Он повторил благодарность за конфеты, но ничего больше не говорил. Казалось, что если он откроет рот, то из него непременно выльется что-то лишнее. Что-то такое, чего Феликс никогда не должен узнать. Но настроение принца тот считывал моментально, и тихий голос его позвал:       — Я сделал что-то не так?       «Нет, это сделал я…»       Несмотря на стыд, Хёнджин не смог удержаться и взглянул на Феликса снова. И снова потерялся в чувствах: как всё это могло произойти с ним? Он просто хотел искупить вину за свои небрежно брошенные, пьяные слова. Хотел скрасить свои дни компанией кого-то бескорыстного, честного и сообразительного. Хотел помочь слепому пареньку, подобно ему самому, запертому в невидимой для всех прочих людей клетке. А теперь… Мир словно схлопнулся до размеров небольшого, но непреодолимого пространства между ними двумя. Хотелось сжать Феликса в объятьях, сказать так много, раскаяться во всех грехах, признаться в любви и стать смыслом жизни, каким сам Феликс давно уже был для Хёнджина, но, к счастью, разум пока ещё говорил громче сердца, потому Хёнджин слишком долго молчал. А Феликс выжидал и хмурился, словно от ответа принца зависела его жизнь.       — Прости, — наконец выдавил Хëнджин хрипло, подбирая отговорку: — Я, кажется, приболел.       Рука Феликса тут же скользнула по парте и упёрлась в локоть Хёнджина. Принц застыл и заворожено проследил, как юноша повёл касания выше, поднялся к плечу, шее, волосам и щеке, а затем и лбу, мягко ощупывая его на наличие жара.       — Температуры вроде нет, — озабоченно сказал он, аккуратно проведя по коже тёплой ладонью.       — Нет. А я всё равно горю.       Хёнджин сказал это так серьёзно, резко и болезненно, что сам поразился своей грубой честности. Пальцы юноши тут же отдёрнулись от его лица и легли на колени под парту. Феликс отвёл немигающий взгляд, пробормотал, что в таком случае Хёнджину лучше отпроситься с занятий и отдохнуть, и пообещал написать лекции для него. У принца снова заслезились глаза — то ли от признательности, сжимающей сердце, то ли от оставшейся на лице вуали чужих нежных прикосновений и жажды новых касаний.       Он отвернулся к проходу между столами, затем уставился на дверь из библиотеки, которая так и манила сбежать, окинул взглядом других немногочисленных студентов, со скучающим видом ожидающих лекции, и нервно сглотнул. Разум заставлял его уйти. Спрятаться в своей комнате, чтобы ни словом, ни действием не выдать запретных чувств. Сердце просило остаться. Ловить каждую кроху тепла и быть с Феликсом как можно ближе, как можно дольше. Пока принц решал, как поступить, в зал вошёл преподаватель, и уходить, привлекая ненужное внимание, стало совсем неудобно.       — Хëнджин? — прошептал Феликс, видимо, не понимающий, ушёл принц или нет. Ему пришлось ответить:       — Я немного посижу. Если станет хуже, то обязательно скажу тебе.       — Но тебе лучше поберечь себя…       Эти простые слова вмиг разбили оцепенение тела. Феликс не переживал, что может заразиться сам, но состояние принца расстраивало его. В голове Хëнджина прошло несколько бесконечностей, но на деле он решался всего несколько секунд.       — Прости меня.       Он протянул свою руку к ладони Феликса и крепко сжал на ней пальцы, стараясь этим прикосновением передать всё, что так ныло и рвалось из сердца, но юноша, конечно, ничего не понимал:       — За что? — прошептал он, но его вопрос потонул в звучном голосе преподавателя, начавшего урок.       — Тема сегодняшней лекции: сходства и различия теологии и религиоведения, их связь с философией, культурологией, историей и социологией. Напомню, на прошлом занятии мы остановились на феномене существования в фольклоре абсолютно разных этносов сверхъестественных сущностей, обладающих сходными, не зависящими от географии и культуры, признаками…       Хёнджину потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы оторвать собственную ладонь от руки Феликса. Принц подпёр кулаками лицо и уставился на учителя, который успел выудить откуда-то из стопок подготовленных к занятию бумаг несколько плакатов с изображением сказочных персонажей и религиозных идолов. Феликс же продолжал ждать ответа, на который у принца не хватало душевных сил.       — Ангелы и демоны, кровопийцы и добрые феи, лешие, духи различных стихий и погоды, пантеоны богов, наконец. Образы всех этих сущностей, однажды возникнув, остаются в истории человечества на многие века, — вещал мужчина хорошо поставленным голосом. — Хотя никаких доказательств их существования так и не было найдено, люди всё равно продолжают утверждать, что сталкиваются с необъяснимым: видят призраков, тонут из-за водяных или излечиваются благодаря участию святых духов. Как думаете, в чём причина живучести этих верований? И вообще обращения человека к образам потустороннего?       Лектор сделал паузу и оглядел читальный зал в поисках жертвы.       — Феликс, вы так задумчиво выглядите. Подскажете мне?       — Я думаю, людям всегда нужно обоснование того, чего они не понимают, а все эти образы — просто воплощение их страхов. Или причина некоторых их действий, — негромко отозвался юноша. — Потому эти образы не стираются из вечности: людям хочется верить во что-то, чего они не могут объяснить иначе. А ещё людям всегда нужна надежда…

***

      Надежда нужна была Хёнджину, как воздух. Он верил, что это дурацкое, отвратительное, сжигающее сердце чувство скоро пройдёт или хотя бы сменится братской признательностью, но время шло, а любовь его словно разрасталась сильнее с каждым новым днём. Лучшим решением возникшей «проблемы» принцу показалось избегание. Чтобы не навредить. Чтобы не задеть своим безумием. Чтобы не сорваться. Он всë-таки сбежал, не забыв захватить с собой подаренные конфеты. После окончания лекции принц солгал Феликсу о том, что ему всё же понадобится время на восстановление от простуды, и всю неделю старался избегать встреч, чтобы не думать о нём, не видеть, не мечтать. Выходило отвратительно. Главным образом потому, что отсутствие Феликса рядом ежеминутно ощущалось дефицитом смысла жизни в крови, а его сладости, растворяясь на языке, кружили голову так же сильно, как необъяснимая логикой влюблённость.       Первый день своей мифической болезни Хëнджин провёл в покоях практически безвылазно: то плача от переполняющих чувств, то пытаясь их отвергнуть. На вторые сутки страданий он понял, что может сойти с ума, если продолжит вариться в одиночестве собственного больного разума, и потому принц, к радости коронованных родителей, соглашался на все возможные авантюры, которые отвергал раньше: будь то поездки на званые ужины по графским угодьям или муторные военные сборы с пробой нового вооружения. После выездов он неизбежно возвращался домой ещё более несчастным. Усталость помогала не думать о Феликсе лишь изредка, но каждый вечер слуги передавали его записки с пожеланием выздоровления, и сердце принца рвалось раз за разом.       Хëнджин жестоко и трусливо не отвечал. Просто не знал, как. Он вообще не понимал, как теперь жить и что делать. Рассказывать кому-то о своём помутнении он не собирался, но на других людей ему в принципе было плевать. А вот Феликс. Принц не хотел лгать ему, но и признаться в таких неправильных чувствах тоже не мог. Мысли ходили по замкнутому кругу, а Хëнджин страдал от непонимания: стоило встретиться и делать вид, что всё как раньше? Или нужно было прекратить общение насовсем?       Едва представив себе жизнь без Феликса, Хёнджин пришёл в ужас от одной только мысли, что их тёплых бесед и прогулок может однажды не стать. У него неприятно свело живот, и в каком-то бессознательном порыве он запустил в рот сразу три его чудесно-непередаваемо-божественных конфеты. А затем прикончил всю коробку (две), хотя намеревался растянуть их на подольше. Нет, он не мог оставить друга, потому что сам Феликс нуждался в их общении, только вот как оставаться с ним рядом без вреда для него, Хёнджин представить не мог. Один неверный жест, одно случайно сорвавшееся слово — и им грозили бы серьёзные проблемы. Проблем для Феликса принц не хотел, а в сдержанности своих поступков сильно сомневался, потому что теперь почти постоянно представлял то, как касается его и целует.       Ночью пятого дня Хёнджин ещё надеялся, что ему полегчает, и ждал, что помутнение пройдёт, но к утру шестых суток понял, что становится только хуже. За исключением часа на тех злополучных лекциях, они не виделись почти две недели. Принц рычал на слуг за завтраком, нагрубил матери, предложившей ему очередную кандидатку в жёны, а ещё ежеминутно страдал от отсутствия любимых сладостей. Конечно, он раскаивался в своей несдержанности, но взять себя в руки отчего-то не мог. Всё было не так. Дни без Феликса ощущались как вечность, унылая и пресная. Без его присутствия было пусто. Без его голоса было плохо. Без его улыбки — просто отвратительно. Если так ощущается любовь, то Хёнджин уже жалел, что когда-то мечтал о ней. Он малодушно хотел исцелиться.       В тот вечер Хëнджин тайком пробрался в библиотеку к закрытой секции. Спросить совета ему было не у кого, обратиться со своей проблемой к лекарю он тоже не мог, потому принц пытался разыскать хоть какие-нибудь книги, в которых могла быть описана причина влюбленности в людей того же пола или, может, даже лечение на такой случай. Однако на глаза ему попадались лишь тома с судебными записями, протоколы вскрытия трупов и откровенно развратные учебники. Вопросы его остались без ответа, и, задержавшись ненадолго у парты, где они с Феликсом обычно сидели на занятиях, Хёнджин вернулся в покои ни с чем.       Он решил, что лучше будет продолжать своё относительное затворничество, и надеялся на то, что со временем просто перетерпит свои чувства. Однако на седьмой день без Феликса к завтраку Хëнджину передали приготовленный им ещё тëплый шоколадный пирог, и принц, жадно проглотив всё до последней крошки, решил, что прятаться от друга дольше — глупо.

***

      Когда он увидел его вновь так близко, Хëнджину показалось, что земля под ногами тянет его к себе в два раза сильнее. Феликс весь был каким-то маленьким и очень печальным. Он нервно притрагивался то к ручке, то к стопке исписанных листов, то к циферблату часов на запястье, и выглядел так угрюмо, словно уже не надеялся дождаться чего-то, чего очень ждал.       — Ваша светлость, рад вновь видеть вас на занятиях.       Стоило Феликсу понять, к кому обращается одногруппник, он встрепенулся и обернулся к проходу, приоткрыв от удивления рот и прошептав имя Хёнджина. Принца словно повело от внезапного осознания: Феликс тоже скучал, ждал его, нуждался в нём всё это время, и мысль эта кружила голову и селила в сердце ненужную, глупую надежду. Хёнджин уселся за парту и выдохнул сдержанное «привет», хотя хотелось… слишком многое одновременно.       — Привет, — мгновенная ответная улыбка Феликса была слишком тёплой.       Хёнджин плавился под ней и даже неосознанно потянулся к чужой ладони, но… Все эти люди вокруг. Принц ненавидел то, что они существуют в одном с ними пространстве, и из-за них он не может свободно говорить с Феликсом, не может больше его касаться, не может его любить.       — Как прошли твои дни? Ты хорошо себя чувствуешь? Я не знал, когда ты вернёшься, но вот, — он скользнул рукой к стопке листов в углу стола, — я писал лекции каждый день. А ещё я передавал тебе новые сладости. Ты попробовал?       — Я…       Принц смог лишь выдохнуть короткое «да». Его душа после всех этих дней вдалеке парила где-то под потолком, а сердце заходилось от чувств. Разум спрашивал сам себя, но не находил ответов на эти дурацкие вопросы: почему он так глупо прятался и избегал Феликса? Зачем оставил того, кто нуждался в нём? Здесь, рядом с Феликсом было его место, в нём был смысл его жизни, он же был его предназначением. Пусть даже Хёнджин любил его не совсем так, как то было разрешено обществом, пока его фантазии не вредили самому Феликсу, принц мог оставаться рядом, заботиться о друге, делать его счастливым. Придя к этому простому выводу, Хёнджин словно сбросил с души часть тяжких оков.       — Давай поговорим за обедом? Я всё тебе расскажу, — шепнул принц, в очередной раз неумышленно солгав.

***

      Ему не хотелось ничего придумывать, потому позднее в столовой, куда они направились после лекции, Хёнджин, вопреки своему обещанию, говорил очень мало. Большую часть времени он просто отвечал на вопросы Феликса и смотрел на него, смотрел неотрывно. А тот увлечённо и воодушевлённо пересказывал события лекций и прошедших дней. В его буднях не было ничего особенного, но он радостно рассказывал то про процесс готовки, то про новые темы занятий, то про одинокие прогулки по Солнечному саду. Возможно, Хёнджин только выдавал желаемое за действительное, но ему казалось, что Феликс скучал даже сильнее его самого. Потому и болтал без умолку, хотя обычно был довольно сдержан в эмоциях.       — Давай пройдёмся после еды? — предложил принц с пьяной улыбкой, зачарованно слушая его голос.       — Я буду только рад. А ещё, я тут подумал… — отозвался юноша стеснительно, — если ты не против, то мы можем ещё раз прокатиться на лошади. Думаю, в этот раз у меня получится не терять равновесие.       Хёнджин, до которого с трудом доходил смысл слов, хотел согласиться в тот же миг, но вдруг подумал, что такое соседство с Феликсом может ненароком вызвать в его теле неверный отклик, и посему попытался отговориться:       — Можно как-нибудь попробовать снова, — начал он осторожно. — Только вот в последнее время пасмурно, быстро ездить по рыхлой земле довольно опасно. Давай дождёмся сухих дней?       — Хорошо.       — А ещё… — принц всё-таки начинал соображать.       — М?       — Ты же не против, если в этот раз я сяду вперёд? Думаю, так мне будет удобнее управляться, а тебе — держаться.       — Делай, как тебе удобнее.       — Тогда договорились, — кивнул своим мыслям Хёнджин. — Я попрошу конюха подготовиться, и, как только станет сухо, мы с тобой прокатимся. А пока что…       — Что?       Феликс вопросительно вздёрнул нос, и улыбка Хёнджина от его недоумённого вида расплылась до ушей.       — Я жду продолжение твоей истории, — сказал принц, меняя тему. — Ты ведь не перестал писать свой рассказ?       — Нет, не перестал. Я писал все те дни, пока тебя не было.       — Значит, я просто обязан узнать продолжение. Или ещё немного, и я сам потеряю память, как твоя героиня.       Феликс расплылся в лучезарной улыбке и отложил вилку, сообщая нарочито официально:       — Тогда я вынужден откланяться, мой принц. Только сбегаю за листами и вернусь, чтобы освежить ваши воспоминания.       Феликс подорвался и вышел из столовой так быстро, что Хёнджин допустил удивительную мысль о том, что он прозрел, так уверенно юноша теперь двигался. А ещё принц с тоской осознавал, что уже скучает. Невообразимо. Хотя видел Феликса несколько мгновений назад. А ещё Хёнджин понял, что желание поцеловать его стало только сильнее. Потому принц заранее боялся грядущей когда-нибудь прогулки на лошадях. А ещё ждал её, как единственную возможность стать к Феликсу ещё ближе.       «Истинное сумасшествие».       Вернулся юноша очень скоро. Трость перед ним едва двигалась, но он будто намагниченный шагал к месту, где сидел всё ещё задумчивый Хёнджин. Принц не сразу принял протянутые бумаги: он вглядывался в лицо друга и думал, что, несмотря на все старания воли, в душе его было слишком много чувств к Феликсу. Они переполняли и разрывали сердце, но Хёнджин молчал, покусывая губы и решаясь. С каждой секундой его бездействия Феликс всё сильнее хмурился, и в конце концов он опустил руку, повернул голову и, прислушиваясь, обеспокоенно окликнул зал.       — Хёнджин, ты здесь?       — Я здесь, — принц тут же двинул стулом, поднимаясь. — Прости, я задумался.       Он подошёл к Феликсу и обнял как-то особенно нежно, совершенно пренебрегая тем фактом, что в комнату в любой момент мог зайти кто-то другой. Хёнджин просто не вытерпел этой пытки. Позволил себе самую малость — прижать к сердцу того, в ком безвозвратно потерялся. Юноша вздрогнул от неожиданного прикосновения, а затем рука с тростью легла на спину Хёнджина в ответном жесте. И будто не было всех этих дней порознь, не было тяжёлых раздумий и страхов. Был только Феликс.       Хрупкий. Важный. Незаменимый.       — Иногда ты очень тихо дышишь, — прошептал он куда-то в плечо, а принц слегка отстранился, недоумевая:       — Разве это плохо?       — Это не плохо. Только если ты долго молчишь, — Феликс поднял туманный взгляд, — мне кажется, что что-то случилось. Или что ты ушёл.       — Я никуда не уйду, — пообещал Хёнджин, вновь коря себя за дни отсутствия. — С чего такие мысли?       — Я… Тогда… — Феликс медлил, но спустя несколько секунд вдруг набрал в лёгкие больше воздуха и заговорил сдавленно. — С мамой… Очень долго не мог понять, почему она не отвечает. Пришлось… Искать её. Наверное, это повлияло на меня.       Хёнджин всё понял. А хотел бы не понимать и вообще никогда не знать, что именно Феликс обнаружил бездыханное тело собственной матери. Его руки сильнее сжались на его плечах, он пытался удержаться, но распадался на части от тоски за любимого человека и страстно, непередаваемо желал утолить все его печали, забрать их себе, лишь бы Феликс никогда больше не чувствовал боли и страха. В этот самый миг Хëнджин хотел дать обещание оберегать его и быть рядом всегда. Он был пьян радостью долгожданной встречи, забывался и желал открыть Феликсу все свои мысли. Особенно те, что пообещал всегда держать при себе.       — Я хотел бы признаться. Сказать тебе кое-что, — тихо начал Хёнджин, отстраняясь, но всё так же стоя совсем рядом и не отрывая от Феликса рук.       Феликс сглотнул, ладонь его соскользнула с чужой спины, отставляя в сторону трость, после чего юноша неосознанно обхватил пальцами свою шею, скорее выдыхая, чем говоря:       — Что?       — Я тебя…       Звякнув подносом, в комнату с кофейником и плошкой свежих фруктов молча вошёл слуга. Принц отдёрнул руки и сцепил их за спиной, желая не то убивать, не то провалиться под землю от неслучившегося признания. Ему было нехорошо где-то очень глубоко внутри. Слова осели на губах. Сердце трепетало. А Феликс так и стоял, недвижно ожидая его невысказанных слов.       — … про тебя… Я говорил с министром про тебя, — сбился Хёнджин, на ходу переводя разговор в другое русло. — К сожалению, лечения твоей болезни ещё не существует.       — Я знаю, — кивнул Феликс, выдыхая. — Это ничего.       Хёнджин молчал, прикусывая щёки изнутри. Служка разлил кофе по чашкам, забрал опустевшие тарелки и вышел из столовой, не обращая на них никакого внимания, а принц всё не мог привести участившееся дыхание в норму.       — Мне очень жаль, — пробурчал он, а Феликс вдруг улыбнулся.       — Это не стоит твоего расстройства, мой принц, я давно уже смирился и не тешу надежд. Так что всё хорошо. Нет, даже лучше, чем хорошо, теперь у меня есть твои глаза, и я всегда могу на них положиться.       Он вдруг протянул исписанные листы, ненароком задевая уголком стопки подбородок Хёнджина, и тот наконец немного опомнился.       — Читать будешь, — ухмыльнулся юноша, — или лучше бросить всё в камин, чтобы ты согрелся?       — Согрелся? — не понял принц, и Феликс серьёзно проговорил:       — Ты… дрожал.       Хëнджину было плохо, его действительно колотило от вихря чувств в душе, а ещё он неистово злился. Кажется, на весь этот чёртов мир. Показывать Феликсу свои слабости ему не стоило. Хëнджин вообще должен был собраться и не идти на поводу у этих запретных чувств, а вёл себя как мальчишка, дорвавшийся до сладостей, и чуть не испортил абсолютно всё своим неуместным порывом признаться. Принц в тысячный раз ощутил себя дураком. Он всегда был дураком рядом с Феликсом, и это выводило из себя.       — Дай сюда, — пробормотал Хëнджин, вырывая записи, — и больше не вздумай угрожать безопасности моих вещей.       — Твоих вещей? — Феликс поднял бровь, не переставая ухмыляться.       — Моих. Я будущий король, значит, всё в этой стране опосредованно принадлежит мне, даже…       «Ты».       — Даже твои черновики. Тем более, что ты писал эту историю для меня.       — Ну и зазнайка, — фыркнул юноша. — В следующий раз спроси у того министра, не придумали ли они таблетки для уменьшения чувства собственной важности. А то, кажется, тебе пора выписать курс.       — Как будто я стану их пить!       — Если сам не станешь, то мне придётся незаметно добавлять их в конфеты. А то эго твоё всё растёт и растёт.       Феликс с укоризненной ухмылкой покачал головой, и Хёнджин понял, что из-за обилия эмоций действительно перегнул. Он отступил назад к столу и вновь перевёл тему:       — Ты будешь доедать? Или пойдём в оранжерею?       — Если ты поел, можем пойти. Если нет, то давай останемся. Я уже не голоден, но могу ещё пожевать за компанию. И, — Феликс кратко вдохнул, — кажется, нам подали кофе?       «Нам» резануло слух. Хёнджин обернулся через плечо. Ему вдруг захотелось стукнуть Феликса. Обидеть. Разозлить. Вывести из себя, чтобы он перестал быть таким идеальным. Но он был слишком хорошим. Слишком правильным. Слишком невероятно, непередаваемо, невыносимо чудесным. Его стоило беречь от всего мира. И от самого Хёнджина, кажется, в первую очередь. В этот миг принц даже радовался чужой слепоте, ведь тот поток чувств, что отражался на его собственном лице, точно вызвал бы у кого-то зрячего замешательство и неудобные вопросы. Феликс же лишь молча ждал его решения, и Хёнджин, шумно выдохнув, попросил его доесть оставленный обед.

***

      Размышляя бессонными ночами о том, когда беззаботная жизнь его повернула куда-то не туда, Хёнджин пришёл к внезапному выводу: Феликса невозможно было не любить. Он был интересным, глубоким, добрым, открытым, романтичным, аккуратным, ответственным, честным. Он никогда не пытался навязать свою точку зрения, принимал чужие аргументы и всегда вёл себя бесхитростно и бескорыстно. Хёнджину нравилось, что он опрятно выглядит и еле уловимо пахнет персиковым мылом. А ещё — принц только теперь стал замечать — голос Феликса был таким проникновенным, что всё тело порой покрывалось мурашками.       Хёнджин был бы рад найти в Феликсе хоть какие-нибудь минусы, однако, стоило только задуматься о друге, — у принца кончались подходящие слова для описания всех его достоинств. «Ты замечательный. Удивительный. Очень хороший». Хëнджин прокручивал в голове сказанные Феликсу фразы и понимал, что, похоже, был потерян в нём уже давно. Но если раньше такое проявление чувств казалось абсолютно нормальным, то теперь… Теперь Хëнджин не знал, как вести себя, потому что Феликс совершенно не помогал.       Он улыбался этой своей чудесной улыбкой. Приносил конфеты. Умничал на занятиях. Удивлял сюжетными поворотами в своём рассказе. А однажды за обедом протянул принцу пару свежих черешен с совершенно непроницаемым видом. Хёнджин забрал ягоды с раскрытой ладони и отправил в рот, а Феликс так и продолжил неподвижно сидеть с вытянутой рукой.       — Фто? — не понял Хёнджин, начиная жевать.       — Не пачкай руки.       — Ф каком смыфле?       — Выплёвывай косточки, вот в каком.       Хёнджин от этих слов потерялся настолько, что нечаянно проглотил и ягоды, и кости. И мог лишь путаться в словах.       — Я… Уже это. Испачкался. Спасибо. То есть, извини. Ну в смысле…       Феликс хмыкнул и продолжил аккуратно доставать ягоды из стоящей перед ним тарелочки, а Хёнджин снова горел и терзался сожалениями, что мог, пусть и краткий миг, касаться губами его ладони. Но он сглупил. Каким же дураком он был рядом с Феликсом!       После этого случая Хёнджин снова ходил сам не свой. Он будто глубже проваливался в бездну своего безумия. Каждое утро начиналось с мыслей о Феликсе. Хорошо ли он спал, успел ли поесть, как проводит сборы к лекциям? Каждодневные раздумья не отличались разнообразием, однако теперь принца волновало вообще всё: как Феликс умывается и причёсывается, как одевается и заправляет постель, как всё-таки готовит эти чёртовы конфеты, за которые хотелось продать душу. Каждый вечер тоже заканчивался вопросами: спит ли уже Феликс, сидит с отцом или всё ещё пишет свой рассказ? Хёнджину хотелось часами напролёт говорить, смотреть, слушать, касаться, но делать этого было нельзя. Он отчего-то не решался спрашивать даже самые безобидные вещи, словно сам себя ограждал от того, чтобы проваливаться в чувства ещё глубже.       Впрочем, это не сильно помогало оставаться хладнокровным, потому что принцу снились ужасно реалистичные сны. В некоторых из них он лежал на огромной постели с чёрными простынями, кормил Феликса свежими ягодами, а затем целовал его красные, будто окровавленные губы. В других снах они тоже были вместе, но о чувствах их становилось известно всем. В этих видениях их разлучали, запирали в разные тюремные камеры и так же порознь казнили, забивая колья в порочные сердца. Иллюзии эти били по разуму слишком сильно, и Хёнджин как мог, пытался не допустить их наяву. Пока они были наедине, он жадно ловил каждое действие Феликса и позволял себе некоторую свободу в общении, когда сидели на виду — не разрешал себе ничего лишнего, даже говорил не так часто как раньше — чтобы не дать хоть кому-нибудь поводов к ненужным сплетням.       Насильно отдаляться было сложно, но контроль поведения на публике ни в какое сравнение не шёл с тем, через что принцу приходилось проходить наедине с самим собой. Каждая новая ночь была для него пыткой и испытанием собственной моральной стойкости. Фантазии лезли в голову сами собой. Хёнджин больше не притрагивался к себе, но желание быть намного ближе к Феликсу было таким ощутимым, что он и без стимуляции часто просыпался с запачканным бельём. Хёнджин заставлял себя не любить, надеялся, что физическое воздержание поможет ему пережить умопомрачение, однако минул месяц лета, а легче его сердцу так и не стало.       Феликс чувствовал его смятение. Он понимал, что что-то происходит, но не давил и не допытывался так уж слишком. Изредка спрашивал, всё ли хорошо, на что принц только отшучивался. Юноша быстро привык к тому, что на редких лекциях они теперь не перешептывались, смирился с тем, что принц почти перестал касаться его, и довольствовался тем, что они продолжали говорить в оранжерее или на прогулках по Солнечному саду, но лицо его порой выдавало необъяснимую горечь, разраставшуюся в непонимающей таких перемен душе. Феликс продолжал писать свой рассказ, сдабривая его огромным количеством сюжетных поворотов и неожиданных событий, и, если бы он мог видеть, то поразился бы тому, как любовно Хёнджин касался каждой из написанных им строк. Но он не видел его ласкающего взгляда, не знал, каких усилий принцу стоит просто сидеть рядом, и, конечно, не слышал его сбивчивого шёпота в подушки, каждую ночь молящего собственное сердце остановить эти чувства.       Про поездку на лошади Феликс тактично не напоминал, хотя на улице давным-давно стояла жара, и не было дождей. Однако один вопрос он так и не смог удержать в себе:       — Ты давно не приносил мне цветов, — еле слышно сказал юноша, когда они сидели в оранжерее. — Неужели все отцвели?       — Нет. Я просто… Сейчас.       Принц запрещал себе эти порывы, но один лишь короткий вопрос заставил его с замиранием сердца нестись к кустам роз и искать самые красивые из них. Минутой позже Феликс улыбался, притрагиваясь к нежным бутонам, освобождённым от шипов, и предполагал:       — Думаю, они белые. Угадал?       — Феликс! Да как… Признайся, ты подсматриваешь!       Хёнджин нёс глупости, но ему действительно казалось, что Феликс узнаёт цвета обманом. Юноша на его замечание лишь качал головой и снова осторожно проводил пальцами по шёлковым лепесткам. Принц неотрывно следил: то за движениями рук, то за спокойным лицом, и ему казалось, что Феликс сам был такой же идеально цветочный, как соцветия этих белых роз. С нежными, такими манящими губами, бледноватой кожей и глазами цвета луны.       — Можно задать дурацкий вопрос? — наконец решился он.       — Принц может задавать любые вопросы, — напомнил Феликс, обращая лицо к Хёнджину.       — Если тебе будет неудобно отвечать или если я скажу глупость, то останови меня, хорошо?       — Что такое ты там собрался узнать? — нахмурился юноша, и Хёнджин тут же набрал больше воздуха в лёгкие, спрашивая то, что давно хотел узнать.       — Скажи, если ты не видишь, то почему ходишь с открытыми глазами? И моргаешь так часто. Оглядываешься… Наверное, дурацкий вопрос, но я правда не понимаю.       — Хм. Наверное, это та привычка, от которой не так просто избавиться, — произнёс юноша задумчиво. — К тому же я всë-таки чувствую свет и совсем немного — цвет. Иногда различаю движение силуэтов, просто без деталей. Всё очень мутное, как если бы ты смотрел через очень грязное стекло. Но даже такая размытая картинка позволяет лучше ориентироваться и представлять всё, что вокруг.       — Значит, ты всё-таки что-то видишь?! — удивился принц.       — Скорее нет. Я уже не знаю. Я же говорю, остальные чувства компенсируют недостаток информации и рисуют восприятие окружения. В моей голове просто размытые образы. Очень размытые.       — А каким ты представляешь меня? — спросил принц тихо, а Феликс ответил слишком неожиданное:       — Почти таким же, каким видел.       Хёнджин захлебнулся воздухом.       — Ч-что? Видел? Как? Когда?!       — Когда ещё мог видеть.       — Мог? Подож-жди. Так значит… ты не родился таким, да?       — Нет, — вздохнул Феликс. — Я же как-то упоминал, что ослеп. Я был обычным. Учился, мечтал стать учёным, может, даже астрономом, как мой отец. Я хотел завести большую семью. А ещё путешествовать и знать много-много. Но…       Феликс запнулся, и Хёнджин вдруг сообразил, что, наверное, зря начал эту тему. Ему очень давно хотелось узнать подробности о слепоте, а теперь и вовсе переполняло огромное количество вопросов, но он всё же сдержал рвущийся наружу поток, стараясь не терзать Феликса воспоминаниями.       — Не рассказывай, если не хочешь, — прошептал принц.       — Нет, я… — юноша отложил цветок и развернул корпус, — Хотел бы наконец поделиться. Это, на самом деле, такая глупая история, что я бы вряд ли рассказал тебе раньше. Но теперь я знаю, что ты не станешь смеяться.       — Конечно, не стану. Но если тебе сложно, то давай в другой раз. Или никогда. Или когда ты будешь готов. Я в любом случае не посчитаю твой рассказ смешным. И я всегда с тобой. Т-то есть на твоей стороне. Какие бы глупости ты ни совершал когда-либо.       Феликс ухмыльнулся как-то слишком горько, и Хёнджину от одного его выражения лица стало больно.       — Но это правда глупо. И я всё же расскажу, ладно?       — Конечно. Да.       — Хм… С чего бы… Кхм. Ладно, начну издалека. В общем, ты можешь не верить, но я был одним из тех невыносимых всезнаек, что глотают учебники один за одним, лучше всех знают, как устроен мир, и потому тянут руку на каждом уроке. Из-за отличных оценок меня определили в университет раньше обычного, я поселился в интернат при нём в пятнадцать и даже получал большую стипендию как очень перспективный ученик. Мне всегда хотелось выделяться из числа других студентов, потому я искал разные способы прославиться. Участвовал в научной деятельности, помогал преподавателям и аспирантам и, конечно, строил собственные теории. Кхм. Однажды я нашёл, как мне показалось, одну закономерность в движении космических тел, которые пролетают рядом с планетой, и я ухватился за эту идею, а если честно, то стал ей просто одержим. Мне захотелось непременно открыть новый научный закон, потому я дни и ночи просчитывал варианты и выводил всевозможные формулы. И однажды расчёты мои теоретически сошлись со статистическими данными. Оставалось лишь подтвердить их опытным путём, и тут мне тоже сопутствовала удача: уже через несколько недель после моего открытия около Земли должна была пролететь комета, по которой можно было убедиться, верен мой расчёт или нет. Я был так неимоверно рад этому, что прожужжал одногруппникам все уши…       Феликс остановился и перевёл дыхание. Всё время, пока он говорил, Хёнджин следил за его лицом и неосознанно подвигался ближе, словно боялся, что с ним может что-то случиться. Юноша, впрочем, выглядел довольно спокойно, но когда он заговорил вновь, голос его сделался намного тише.       — Наверное, я уже тогда был слеп. Я не видел того, что мне завидуют. А за собой, должно быть, не замечал хвастовства или надменности, но… В тот день, когда я ожидал приближения кометы, меня разыграли. Я с раннего утра сидел перед телескопом, кто-то из ребят сказал, что меня по неотложному вопросу искал преподаватель. Я был слишком нервный и воодушевлённый, чтобы что-то уточнять, ушёл в указанную аудиторию, но никого там не обнаружил. Вернулся обратно разозлённым, ведь за это время мог всё пропустить. Я был очень зол и так торопился, что даже не подумал проверить положение линзы. В общем, когда я посмотрел в телескоп снова, увидел лишь яркий свет. Глаз сразу же заболел, я отшатнулся, даже заплакал, а потом кто-то поблизости пошутил, что я как девчонка, слишком чувствительный. Кто-то другой сказал, что моя комета слишком ярко сияет, а я из-за слёз всё пропускаю. И я… Не знаю, что руководило мной тогда. Я поверил. Посмотрел и другим глазом, желая всё-таки понять траекторию движения. Надеясь, что смогу подтвердить свою теорию. Конечно, ничего, кроме того же яркого света я не увидел: телескоп был повёрнут к солнцу, а я этого даже не заметил… Очень глупо.       Теперь Хёнджин сидел очень близко и своими похолодевшими ладонями сжимал запястья Феликса, пытаясь безмолвно утешить и поддержать. Ком стоял в горле, принцу хотелось плакать от такой несправедливости, но он не перебивал, понимая, что это не конец рассказа.       — Тогда у меня случился ожог сетчатки. И это не особенно страшно, я даже пришёл в себя через несколько дней, но после него начались осложнения в виде катаракты. Сразу на оба глаза. Сперва меня не отпускало ощущение постоянной сухости, потом казалось, что мушки перед глазами летают, а затем всё понемногу стало мутнеть. Развивалась болезнь довольно быстро, и мне не помогали ни травы, ни упражнения, ни заговоры, так что… Я потерял зрение через два года.       Хëнджину захотелось прижать Феликса к себе и никогда не отпускать. Он позволил себе первое, но отлип от него достаточно быстро, боясь, что если продержит его в объятиях дольше, то не сможет оторваться вообще.       — Мне очень жаль, — прошептал наконец принц.       — Я сам виноват. Не стоило быть таким наивным, и тем более не стоило доверять дважды. Я ведь мог проверить всё, прежде, чем смотреть. Но был так сильно увлечён…       — Какие глупости! — Хёнджин из-за переполняющих чувств рывком поднялся на ноги, словно собирался куда-то бежать. — Ты вообще ни в чём не виноват. Только скажи мне их имена, и эти идиоты получат по заслугам!       — Их нет, Хëнджин. Так вышло, что пока я залечивал ожог, ребята отправились на военные сборы, а там несчастный случай… В общем, никого из них давно нет.       — Это… Это было пять лет назад? Та трагедия на учениях с боеприпасами?!       — Да.       От ужаса у принца свело живот. Он упал на колени перед Феликсом и снова взял его за руки, теперь уже держась, чтобы самому не рассыпаться на части.       — Ты же… Ты мог погибнуть… Феликс, — Хëнджин шептал, потому что в голосе не было силы. — Счастье, что ты всего лишь ослеп, а мог бы кануть в небытие вместе с ними. Но ты остался жив. Это… Я… Боги, ты же мог тоже погибнуть…       — Наверное, поэтому я не слишком-то тоскую из-за слепоты, — тихо продолжил юноша. — Это страшно и сложно, но я всегда помню, что мог бы не существовать вообще. Мог не узнать тебя и... Кхм... Никогда уже не слышать трели птиц и звук дождя, мог не чувствовать запаха какао и свежей выпечки...       — Но как же ты, как ты… — вопросов было слишком много, принц захлёбывался словами, — как ты научился готовить конфеты? И что случилось с твоей теорией и расчётами? С учебой.       Феликс дёрнул плечами и заговорил ещё тише.       — Я никогда не возвращался к той теории. После того несчастного случая я вообще остался единственным студентом на потоке. Ещё и слепнущим — уже тогда было понятно, что я однажды перестану видеть. Преподаватели не знали, что со мной делать. Вести занятия для меня одного было глупо, так что меня отправляли на лекции других курсов. Я посещал их, даже обзавелся там парочкой приятелей, но спустя полгода после инцидента я уже с трудом различал записи на доске, и после окончания семестра меня просто отправили домой. Насовсем. Пока я ещё мог что-то видеть, мама стала учить меня кондитерскому делу, потому что чем-то иным я заниматься вряд ли смог бы. Я запоминал расположение полок и привыкал к граммовке продуктов, учился различать ингредиенты на запах и вкус, и смирению. Смирению тоже учился. Знаешь, это самое сложное. Готовиться к чему-то, что неотвратимо случится, и всё равно не быть к этому готовым. Оставить мечты о великих свершениях и довольствоваться тем, что можешь просто просыпаться в новом дне.       — Феликс…       Хёнджин кусал губы. Он снова сдерживал слова признания, хотя рассказать о своей любви хотелось так же сильно, как дышать. Но принц не мог, не должен был создавать для него новых проблем, потому смиренно давился чувствами и лишь отчаянно вглядывался в черты любимого лица. Феликс сидел с опущенной головой, глаза его были направлены туда, где переплетались их ладони, а губы были напряжены. Он помолчал недолго, а потом заговорил очень серьёзно:       — Но я благодарен судьбе за тебя.       — А я тебя… за тебя, — заговаривался принц. — Даже представить себе не могу, как бы проводил свои дни без тебя. Ты для меня…       Хёнджин не мог подобрать верного слова, пока он молчал, Феликс поднял глаза, проморгался, тщетно силясь увидеть его лицо, и вдруг заплакал. Давно хотелось.       — Простите, мой принц. Мне пора, — всхлипнул он, сбрасывая чужие руки.       Он начал нервно шарить вокруг, недоумевающий Хëнджин подал ему трость, и Феликс, нащупав её кончиком край гравийной дорожки, поплëлся по ней прочь из оранжереи. Хёнджину хотелось броситься следом, обнять ещё раз и вообще никогда больше не видеть Феликса таким расстроенным, но он осознавал, что ещё немного, и тонкая нить его выдержки лопнет, он станет целовать его заплаканные щёки и не сможет остановиться на этом. Он испугает юношу, он всё испортит, он разрушит его жизнь и их бесценную дружбу. Потому Хёнджин позволил Феликсу уйти, а сам просидел в оранжерее до позднего вечера, терзаясь вопросами, которые не успел задать.       Принц думал, что, во избежание нового расстройства, задавать их Феликсу не станет, но когда следующим днём они увиделись вновь, Хëнджин не сдержался.       — Каким ты меня помнишь? — начал он, стоило только увидеть знакомую фигуру, и Феликс неловко остановился посередине читального зала.       — Э?       — Ты вчера так резко убежал, что я не успел спросить. Раз ты видел меня, расскажи, каким помнишь.       — Хм. Ну… — юноша задумчиво поднял голову к потолку, — Ты был таким красивым и статным, что я тебе неимоверно завидовал. А ещё ты казался очень умным, скромным и вежливым.       — Ох, правда?       — Нет, Хëнджин, — и Феликс внезапно стукнул принца стопкой исписанных листов. — Ты что тогда, что сейчас, был и остаёшься дураком! Я видел тебя всего пару раз, и то издалека. Отец велел мне подойти и познакомиться с тобой, но ты тогда так недовольно отчитывал близнецов графа Пака, что я решил остаться в стороне. Во второй раз ты сидел надутый и заплаканный на одном из балов. Был такой тощий и губастый, что напоминал девчонку. Вот что я помню.       — Мне тогда наступили на ногу, — обиженно заявил Хëнджин. — Я бы не стал плакать просто так, но мне буквально отдавили палец!       — Звучишь так, будто сейчас тоже заплачешь.       — Ай, ну тебя!       Теперь уже Хëнджин ткнул Феликса в ребро и проглотил колкость о том, что вчера расплакался именно он. Юноша снова вёл себя как ни в чём не бывало, но поведение это ощущалось очень странным, они словно стали ещё ближе, но при этом всё было как обычно. Или даже очень хорошо. Немногочисленные посетители читального зала не обращали на них внимания, погода за окном была безоблачной, а субботний день только начинался, и они собирались провести его за ленивым чтением, а Хёнджин всё равно терзался.        — Лучше бы не спрашивал, теперь мне даже обидно, что в твоих глазах я был таким задавакой и неженкой, — проворчал принц, когда они добрались до стеллажа с книгами, и Феликс заговорил снова:       — Скажи, а какая разница? В том, каким я тебя помню. Ты ведь меня не помнишь вообще. И теперь то прошлое мало что значит. Мы были подростками, но давно уже выросли и изменились. Прошлый ты не особо мне нравился, казался заносчивым и истеричным. Но я и сам был таким. А когда мы впервые встретились в оранжерее, я почти сразу узнал этот поучительный тон и твою манеру общения. Я подумал, что ты не поменялся, и даже испугался, что, протрезвев, ты сурово накажешь меня, но вместо этого ты стал моим другом и вот, читаешь мне книжки и водишь на прогулки, а я на такое даже рассчитывать не мог.       — Мне просто хотелось бы, чтобы ты не думал обо мне плохо. Я же не заносчивый, я просто…       — Дурак, — подсказал Феликс, и Хëнджин подхватил на автомате:       — Дурак, да… Что? Нет! Сам ты…!       Феликс заливисто рассмеялся, и Хëнджин, пусть и испытывал небольшую обиду, не мог не улыбаться вместе с ним. Библиотекарь посмотрел на них с молчаливым укором, но ничего не сказал. Принц и сам понял, что им стоит пойти в другое место, и как только они взяли новый роман для чтения, потянул хохочущего друга в коридор. А затем — в оранжерею, где они уселись на излюбленную лавку у магнолии.       — Снова на самом интересном месте! — ныл принц, дочитав принесённые Феликсом листы до конца. — Выходит, она всё это время его обманывала и любила другого? А принц так ухаживал за ней, так любил! Не представляю, как он сможет её простить, если когда-нибудь узнает правду.       — А ты думаешь, она расскажет принцу о том, что узнала о своём прошлом?       — Она не может не рассказать! Это… Нечестно хранить такое в секрете. Он заслужил знать правду.       — Но ведь теперь она неподдельно влюблена и не захочет потерять своего самого близкого человека. А если она расскажет ему, то они точно расстанутся.       — Но как же честность? На лжи ничего хорошего не построишь. И если он действительно её любит, то простит.       Феликс долго молчал, а затем спросил:       — Думаешь, измену так легко простить? И вообще предательство. Или даже самый банальный обман. Когда в лицо говорят одно, а на деле думают или поступают иначе. Разве можно вообще лгать тому, кого любишь? Даже из лучших побуждений?       Хёнджин вдруг ощутил болезненный укол совести и отчего-то захотел извиниться перед Феликсом за всё, что скрывал.       — Один хороший друг научил меня тому, что всё относительно, — негромко ответил он. — В данном случае на месте принцессы я бы всё рассказал. Если она действительно любит, то будет честна и даст возлюбленному свободу выбора. Если принц действительно любит, то не оставит её. Так мне кажется.       — Хм. Интересно.       — Я не прав? Ну то есть, она так и не расскажет ему о своём дневнике?       — Узнаем, когда допишу. Мне нужно ещё несколько дней, чтобы подумать о свободе выбора. И том, действительно ли она у них есть.       Хëнджин вздохнул так тяжко, словно был неизлечимо болен:       — Я от тоски умру за это время. И послезавтра снова начнутся недельные заседания. А эта чёртова жара убивает.       — Потерпи совсем немного. Дни уже идут на убыль, глазом моргнуть не успеешь, начнутся новые лекции, а затем ляжет первый снег.       — Будем играть в снежки… — задумчиво мечтал принц, а Феликс фыркнул, усмехаясь.       — Не будем. У тебя против меня нет шансов.       — В каком это смысле?       — Хённи…       Феликс качал головой и улыбался как-то особенно по-доброму, а Хëнджин завис и остался на этом самом «Хëнни» на несколько секунд. Он с трудом осознал, что это было обращение, и откликнулся после паузы.       — Ч-что?       — Смысл игры в снежки в том, чтобы в кого-нибудь попасть, — пояснил юноша.       — Ну да, я в курсе.       — Раз в курсе, тогда расскажи, как, по-твоему, я должен целиться?       Принц тут же растерялся. Удивился, словно у него спрашивали какую-то бессмыслицу.       — Но это ведь вообще не проблема! Я буду окликать тебя и скрипеть сугробами, если ты захочешь бросаться в меня. Но вообще-то я думал, что мы будем в одной команде. Можем построить снежную крепость и защищаться в ней от других ребят, и… Ох, нужно будет придумать что-то на зиму с твоими лентами.       — Придётся тебе гулять со мной самому, — Феликс откинулся на сидение.       — Как будто я против. Но всё-таки…       — Это будет ещё нескоро, — утешал юноша. — Не думай об этом, в нужное время решение придёт само.       — Ладно. Ты прав. Время ещё есть.       Хёнджин снова взглянул на Феликса, уложившего голову на спинку лавки, и невольно залюбовался. В душе его было так тепло от разговоров о совместном будущем, что захотелось ощутить ещё и жар чужих объятий, потому слова сорвались с губ сами собой:       — Прокатимся на лошади?       — Сейчас?       — Да.       Вместо согласия Феликс протянул Хёнджину ладонь, и тот потащил его напрямик к конюшне, ни капли не жалея о собственном предложении. После вечера грустных откровений, этот солнечный день был слишком хорош. Уже через несколько минут они ехали по полю на той же огромной кобыле, что и в первый раз, но теперь Хёнджин сидел спереди, а руки Феликса обвивали его со спины. Принц старался не думать об этих объятиях, но просто не мог не испытывать восторга от такой желанной близости. Он вёл лошадь в тени по краю поляны, слушал переливы птичьих песен, вдыхал жар летнего дня и ощущал себя самым счастливым человеком на Земле. Хотелось остановить время и просто раствориться в этом моменте навсегда. Хотелось сделать Феликса таким же счастливым, каким он сам был сейчас.       — Помнишь технику? — принц обернулся назад и уставился на безмятежное лицо юноши. — Теперь нам нужно привстать в стременах.       — Да, но…       — Что такое?       — Я передумал, — проговорил Феликс тихо и стеснительно попросил: — Можем мы просто покататься вот так?       — Конечно. Только, может, тогда свернём в лес? На поле солнце слишком припекает.       — Хорошо. Да. Конечно…       Хёнджин и сам порадовался изменившимся планам. Ехать вот так вместе, медленно и спокойно, было очень приятно и умиротворяюще. Принц направил лошадь к прогалине меж деревьев, и их вновь укрыла прохлада синих теней. Вокруг вместо аромата скошенной травы запахло мхом, сухой корой и древесными грибами. Вдали раздались переливы птичьих песен. Реальность начинала походить на сказку.       — Расскажи мне, что видишь, — попросил Феликс и вдруг уложил голову Хёнджину на спину.       Принц от этого нехитрого прикосновения так растерялся, что открыл рот и не сразу нашёл подходящие слова. Сердце забилось как ненормальное, и Хёнджин испугался, что оно вмиг выдаст Феликсу все его чувства, но юноша позади него молчал, терпеливо ожидая ответа. Хёнджину потребовалось несколько секунд, чтобы вернуть своё внимание к окружавшей их природе, после чего он тихонько заговорил, начиная описывать окружавший их живописный лес. Он заботливо подбирал эпитеты и придумывал аллегории, пытался облачить в слова непередаваемую красоту, доступную его взору, и, заговорившись о солнечных лучах, золотящих кружевную паутину меж деревьев, не заметил, как одна из его рук легла на ладонь Феликса. Юноша ничего не сказал, но принц, поняв, что нечаянно позволил себе такую вольность, мгновенно воспламенился. Он не отнял своих пальцев, но дышать от этого простого касания стало ещё сложнее.       — Спасибо, — прошептал вдруг Феликс, обнимая чуть крепче, — из тебя выходит отличный рассказчик — я будто вижу всё это своими глазами.       Юноша наверняка не представлял, какое влияние на принца имеют его незначительные жесты и приятные речи, а у Хёнджина голову кружило от такой близости и проникновенности слов. Он всё-таки начинал жалеть о своём решении прокатиться.       — Давай доедем до озера? — предложил он сдержанно. — Мне хочется умыться.       — Куда угодно, — ответил Феликс не совсем впопад.       Принц наконец оторвал от него ладонь, схватил повод обеими руками и направил лошадь в сторону, туда, где, как он помнил, было рыбное озеро. Хёнджин спешил к водоёму, чтобы охладить свою разгорячённую кожу, и потому даже не задумывался о том, что что-то может пойти не так. Когда они кое-как слезли с кобылы, принц помог Феликсу дойти до края озера, а сам же, быстро скинув ботинки и краги и закатав повыше брюки, первым поплёлся в воду, распугивая живность шумным плеском.       У водоёма было не так жарко, но собственные чувства от пережитых объятий заставляли гореть изнутри. Хёнджин опустил руки в серебристую гладь и почерпнул воды, брызгая её на горящую шею и лицо. Стало немного легче, но шум ненужных мыслей в голове не стихал. Он умылся ещё раз, смачивая отросшие волосы, но и это не помогло охладить пыл. Принц устало вздохнул. С желанием окликнуть Феликса и спросить, не хочет ли тот освежиться тоже, он начал разворачиваться и вдруг толкнулся в него плечом. Юноша неловко зашатался и свалился в воду, мгновенно промокая насквозь. Хёнджин, растерявшийся, не ожидавший его близкого присутствия, тут же рухнул на колени и потянул его за плечи, усаживая.       — Боги, Феликс! Прости, я не заметил, что ты подошёл.       — Я думал, меня слышно, — ответил тот, сплёвывая речную воду и мотая головой в попытке отряхнуться. — Ты какой-то рассеянный в последнее время. Всё хорошо?       — Я… Д-да. Прости ещё раз, — принц неосознанно провёл ладонью по его шее и скуле. — Ты сам в порядке?       — В порядке, — юноша кивнул, на секунду сморщил нос, а затем потёр его запястьем, ухмыляясь. — Тут неглубоко. Так что ничего страшного.       Не в порядке, страшно и очень глубоко чувствовал себя Хёнджин. Судьба издевалась над ним, не иначе. Феликс был в его руках, мокрый до кончиков волос. Крупные капли бриллиантами блестели на его лице. Одежда облепила стройное тело. Грудь его вздымалась от частого дыхания, а под светлой тканью рубахи отчётливо темнели ареолы сосков. Хёнджин сжал челюсти до боли. Попытался отвести взгляд, но ни черта не выходило. Он был пленён чужой красотой и еле соображал.       — Ты умеешь плавать? — вдруг спросил Феликс, а Хёнджин услышал лишь гул собственного сердца.       — А?       — Плавать, — повторил юноша медленно. — Умеешь?       — Д-да, — сказал Хёнджин, хотя совершенно точно тонул.       — Научишь меня когда-нибудь?       — Х-хорошо.       Хёнджин говорил заторможенно. Если минуту назад он был растерян, то теперь совершенно не знал, куда себя деть и что сделать. Всё происходящее выглядело одним из его томных снов, но шум в ушах делал его глухим, язык еле ворочался, реальность происходящего пугала обилием ощущений.       — Всё в порядке? — снова позвал Феликс. Хёнджин по привычке кивнул. А затем озвучил мысли.       — Я… Д-да. Только теперь нам нужно обсохнуть, прежде чем возвращаться обратно. В таком виде, кхм, нельзя.       — Думаю, одежду и так придётся стирать, — Феликс снова тряхнул мокрой головой, — но, наверное, мы можем просто полежать на траве.       — Хорошо. Ладно. Да. Идём.       Принц отвечал нервно, но он наконец ожил и за руку вывел Феликса на берег. Они вернулись к месту, где остались их ботинки и предусмотрительно снятые Феликсом часы, и юноша, отвернувшись в сторону, вдруг стал стягивать с себя мокрую рубашку. А затем и штаны. Хёнджин снова застыл. Пока Феликс уверенными движениями отжимал ткань и стряхивал с неё капли, он, кажется, вообще не дышал. Взгляд его скользнул от тонкой шеи к лопаткам, пояснице и ниже, к розовой коже ягодиц, просвечивающей через влажное белое полотно его исподнего. Фантазии, которые принц старательно глушил эти бесконечные недели, тут же ожили в голове сами собой. Захотелось подойти ближе. Впиться губами в оголённую шею. Освободить Феликса от последней ненужной ткани. Коснуться его там. Приласкать его, сделать ему хорошо, возлюбить его. Прямо здесь, на зелёном ковре, в ломких лучах жаркого солнца, где никто не мог помешать им и лишь безоблачное небо стало бы их свидетелем.       — Помочь тебе с одеждой? — позвал юноша, оборачиваясь.       — С одеждой? — Хёнджин еле шептал, разгораясь с новой силой, потому что теперь видел всё.       — Ну… Отжать воду, чтобы всё поскорее высохло. Ты, наверное, таким никогда не занимался. Давай помогу.       Феликс протянул ему руку, а Хёнджин снова завис. Ему хотелось целовать эти аккуратные пальцы. Трогать чётко очерченный живот. Провести языком по груди. От неприкрытого возбуждения принц сходил с ума. Мечтал ослепнуть. Хотел умереть… Хотел жить.       — Хёнджин?       — Сейчас… — прошептал он наконец, принимаясь стягивать с себя липкую одежду, хотя и сам мог запросто просушить её.       Он вложил мокрые тряпки в протянутую ладонь и замер, неосознанно прикрывая сложенными ладонями собственную эрекцию, а Феликс с самым беззаботным видом принялся отжимать его штаны. Глаза принца неотрывно и жадно смотрели на его бледную фигуру, разглядывали родинки, запоминали изгибы, следили за бугрящимися мышцами рук и ловкими пальцами, по которым бежали струйки воды. Закончив, Феликс попросил развесить вещи на ветвях близлежащих деревьев, и Хёнджин, снова еле оторвав взгляд, с облегчением удалился выполнять его просьбу. Дышать было трудно. Принцу хотелось остаться под прикрытием деревьев до поздней ночи, чтобы собственное возбуждение скрылось даже от него самого в непроглядной тьме. Он непередаваемо жалел, что предложил эту прогулку.       Происходящее было пыткой, кошмаром, издевательством судьбы. Они были наедине, как в самых невообразимых и сладких его мечтах. Принцу хотелось поддаться соблазну, пересечь последнее оставшееся пространство и стать запредельно близко, но Хёнджин ничего, совершенно ничего не мог и не должен был делать. Он проклинал себя за то, что отдался порыву и вообще предложил эту прогулку. Вернулся он лишь потому, что Феликс обеспокоенно окликнул его. Хёнджин так и не мог привести дыхание в порядок. Он сел на траву поодаль, объяснив это тем, что так ему удобнее следить за лошадью, а сам уставился на юношу и до боли закусил саднящие губы. Принц ненавидел себя за это, но он смотрел и смотрел, не в силах отвести взгляда от чужого профиля, мерного движения обнажённой груди и полупрозрачных складок на влажном белье.       Они долго молчали. Феликс подставлял лицо солнцу, слушал трели птиц, перебирал пальцами изумрудную траву, а когда исподнее на нём слегка подсохло, тихо предложил принцу проверить остальную одежду. Ткань всё ещё была сыроватой, но оставаться вместе наедине Хёнджину было слишком сложно. Каждую минуту он задумывался о том, что позволял себе лишь во сне, только в реальности он не мог ни приблизиться, ни очнуться. Стоило поскорее вернуться во дворец, потому принц нервно сообщил, что пора собираться.       Пока они безмолвно одевались, он продолжал следить за чужими движениями. Феликс медленно натягивал штаны, заправлял в них полы сорочки, по нескольку раз поправлял пуговицы с воротничком и одёргивал ткань, чтобы расправить складки, и Хёнджин, кажется, заново влюблялся в аккуратность и грацию его движений. Его бедное сердце совершенно не выдерживало и отбивало ритм прямо в пересохшем горле.       Забраться обратно на лошадь без помощи конюха было тем ещё испытанием, но в конце концов Хёнджин залез первым и подтянул Феликса к себе. Тот вновь обхватил его руками, в местах их соприкосновений снова разросся жар. Принц направил кобылу по обратному пути, поминутно страдая от обилия беспрестанных ощущений. Возбуждение не отпускало, даже когда Хёнджин намеренно представлял себе что-то неприятное. Мысли его всё равно возвращались к тёплым ладоням на его талии, а ещё тому, как близко к нему был пах Феликса. Его дыхание оседало на шее мурашками, и весь обратный путь Хёнджин молился, лишь бы руки юноши случайно не соскользнули ниже и не задели ненароком его вздувшуюся ширинку.       Они попрощались скомканно. Добравшись наконец до конюшни, принц извинился перед другом, сказав, что совершенно забыл про какое-то неотложное дело, и сбежал, наказав конюху проводить Феликса ко дворцу. Чтобы не выдать себя перед прислугой, он расправил обычно заправленную в брюки рубаху и всё равно весь путь до покоев переживал, что эрекция его была различима даже под давно высохшей тканью. Однако никто не обращал на него внимания, словно Хёнджин, как когда-то говорил Феликс, тоже стал невидимым.       Закрыв за собой дверь, принц сполз по двери на пол и впервые за последние несколько часов смог отдышаться. Всё это было слишком. Сил сдерживаться не хватало, возбуждение переполняло, и Хёнджин, уставший от его тяжести, решился позволить себе самоудовлетворение. Образ Феликса он гнал из головы до последнего. Переведя дыхание и поднявшись с пола, принц снова полез в шкаф за альбомом с девушками. Ниша была пуста, и он не помнил, куда запрятал его в прошлый раз, потому перебирал многочисленные вещи и злился. Снова на весь чёртов свет, в котором всё отчего-то вдруг стало таким сложным, а ещё на себя и свою похоть. А потом…       Среди вещей на вешалках он заметил ту самую блузу, которую после бала с прятками забрал обратно. Хёнджин намеревался выбросить её, но почему-то оставил, даже не сдав прачкам, и теперь, стоило ему подумать, что это кружево касалось любимого тела, его прострелило в самое сердце. Он сгрëб ткань и уткнулся в неё лицом. Задышал жадно, словно многие дни провëл без кислорода. Блуза пахла им. Его любовью. Это было безумие. Наваждение. Помутнение. Что-то, что давно нужно было забыть, как страшный сон.       То, что страстно хотелось повторить ещё и ещё раз.       «Не смей, не смей, нет, хватит думать об этом. Не смей. Остановись. Хватит!» — убеждал себя Хëнджин, а сам на ватных ногах отступал обратно к постели.       Завалившись в подушки, он снова заплакал от разрывающей сердце тоски. И поглощающего разум желания. Образ Феликса, почти нагого, такого чистого и безгрешного, стоял перед глазами слишком ясно. Его резные скулы, тонкие ключицы, жемчужины сосков. В мыслях принца юноша весь был соткан из света, если бы не смоль его волос, он и вовсе представлял бы его ангелом, спустившимся с небес. Ангелом, которого он был недостоин. Ангелом, которого он желал сделать своим.       Хёнджин отбросил блузу на край постели и сам разделся донага. Он удалился в ванную и остановился перед раковиной с большим зеркалом, упираясь в столешницу кулаками. Чуть погодя, он вымыл руки, увлажнил холодной водой лицо и взглянул на своё отражение, совершенно не понимая, видит он самого порочного в мире развратника или самого наивного и безгранично влюблённого человека. Кажется, теперь ему было плевать, Хёнджин так устал от душевной горечи, что воздерживаться дольше не хватало никаких сил. Он глянул вниз. На головке его члена поблескивали выступившие от перевозбуждения капли. Было больно. Он больше не мог терпеть. Он сдавался. Схватив с полки узорный пузырёк и сделав пару пьяных шагов в сторону, принц уселся на край ванны. Он откупорил бутылочку, обильно смазал руки маслом, развёл ноги и наконец дотронулся до себя, издавая вздох томного облегчения.       — Как же хорошо… Как же райски от одной лишь мысли о тебе, — шептал он, постанывая. — Мгх… Как же я хочу тебя… Как хочу… Боги, Феликс, как же я тебя…       Хёнджин запрокинул голову и начал двигать руками по члену в сбитом ритме. Напряжение многих дней собралось в тугой узел под его кожей, а мягкие влажные касания будто распутывали его, освобождая тело от оков. Он медленно выводил узоры на собственной плоти, мечтая так же нежно, но уверенно гладить Феликса. Он распалял себя широкими движениями, перемещая ладони неспешно и чувственно. Он глубоко дышал и бесстыдно стонал, мечтая слышать подобные звуки из чужих уст. Он представлял себе томные ласки и растворялся в своих фантазиях без остатка. Он утрачивал связь с реальностью, исчезал и забывался настолько, что в потоке хаотичных движений собственных влажных ладоней один из его пальцев проскользнул туда, где быть точно не должен был.       Принц поразился этому острому ощущению, опомнился и опьянённым взглядом посмотрел вниз. Картина была слишком уж шокирующей. Слишком возбуждающей. Слишком порочной. Он слегка отвёл руку, двинул ей обратно и ощутил удовольствие, какое не в силах был выразить словами. Ему не хватало воздуха. Едва отдышавшись, Хёнджин провёл по длине члена другой рукой, а скользким пальцем повторил движение внутри и замер от поглощающей тело неги. Ему не хватало мыслей. Ощущения были непередаваемыми. Жаркими. Испепеляющими. И все их он хотел подарить своему возлюбленному ангелу.       Ему не хватало Феликса.       Хёнджин закусил губу и продолжил медленно двигать руками. Он представил, что точно так же скользит внутри чужой плоти, а Феликс от этих прикосновений стонет, раскрывается, сжимается вокруг его фаланг.       Или его языка.       Или даже…       Оргазм от одной этой грешной мысли накрыл его с головой. С края ванны Хёнджин обессиленно свалился, с протяжным стоном упав коленями прямо на мраморный пол. Его трясло. Живот, руки и пол были запачканы спермой. В ногах не было сил. Голову кружило. Хёнджин стоял на четвереньках и не мог отдышаться целую бесконечность. Он утëр запястьем взмокший лоб. До кровати добрался ползком. Кое-как взобравшись на постель, он подцепил край блузы и накрыл ей красное от стыда и перевозбуждения лицо. А затем очень скоро уснул с блаженной, неправильной, пьяной улыбкой на искусанных губах.

***

      На следующий день Хёнджин запретил слугам входить в свою комнату даже для уборки. Следы своего рукоблудия он выводил сам. До отъезда в Коллегию оставался ещё день, но после всех своих грязных фантазий он снова не решался увидеться с Феликсом — лишь передал ему весть, что сегодня встретиться не получится, а сам провёл это время в беспрестанных раздумьях. Его новые открытия распаляли. Его новые желания пугали. Его мысли становились слишком ядовитыми. Ему хотелось исследовать себя, но лишь затем, чтобы когда-нибудь поделиться этим знанием со своим возлюбленным.       Но это «когда-нибудь», ради блага Феликса, не должно было наступить никогда. Принц терзался и страдал от невозможности их будущего. Он строил планы и отрекался от них. Он хотел признаться в любви и прекратить это общение насовсем. Он думал, и думал, и думал, и не сомкнул глаз до самого утра. Когда служка, осторожно стуча в дверь, сообщил, что завтрак подан, Хёнджин даже порадовался тому, что на ближайшие несколько дней что-то отвлечёт его от развратных помыслов. Однако он продолжал витать в облаках даже на парламентских совещаниях, а бубнёж графов и министров пролетал мимо, не оставляя в его голове никакого смысла.       Когда закончилась очередная неделя заседаний, принц почти смог прийти в себя. Все эти дни он неимоверно скучал. Ночь после приезда провёл в нервном ожидании встречи, а на утро летел в читальный зал как на крыльях. Феликс уже был там, он заулыбался, как только услышал знакомый звук приближающихся ботинок. И от вида его солнечного лица всё будто снова встало на свои места. Юноша протянул Хёнджину сладости, которые, казалось, стали ещё вкуснее после разлуки, рассказал, что закончил рассказ, и пообещал принести его вечером в оранжерею.       — Слишком долго ждать. Давай сразу после обеда дойдём до тебя, и я…       — Ко мне нельзя, — Феликс тут же запротестовал. — У меня беспорядок.       — Но это ерунда.       — Нет, не ерунда. Если хочешь, я принесу записи в столовую сразу после занятий, но ко мне мы не пойдём.       Хёнджин не понимал, чем снова заслужил такой серьёзный тон и изменившееся настроение Феликса, он хотел спросить прямо, однако, задумавшись о том, что им действительно не стоит оставаться в закрытой комнате наедине, он не стал давить и лишь ответил сдержанное «как скажешь». После этого Феликс выдохнул и начал с улыбкой расспрашивать, как проходили очередные заседания, — будто и не сидел миг назад нахмуренным и озабоченным. Хёнджин этих перепадов настроения не понимал, но одна лишь возможность видеть Феликса после недели вдалеке от него успокаивала и расслабляла. Принц продолжил делиться с юношей рассказами о будущих тратах бюджета и новых проектах, предложенных министрами, а затем в зал вошёл лектор, и на время занятий их разговор прервался.

***

      Хёнджин сходил с ума в столовой, где они с Феликсом обедали после занятий и снова ели позднюю черешню.       Хёнджин сходил с ума в своей комнате, ожидая, пока Феликс закончит свои «боги-ну-что-там-за-такие-важные» дела.       Хёнджин сходил с ума в оранжерее, когда Феликс, усевшись очень близко, наконец передал ему последние страницы своего рассказа.       Хёнджин просто сходил от Феликса с ума. И осознание этого резало разум принца будто тупым ножом.       Он решил, что им снова нужно будет сделать перерыв в общении, потому что быть рядом, но недостаточно близко было невыносимо. Принц даже долгожданное окончание рассказа читал сбито и невнимательно, потому что никак не мог сосредоточиться. Феликс сидел рядом. Пах персиком. Он отбивал ритм пальцами по трости. Иногда комментировал что-то своим тихим, проникновенным голосом. Простая белая рубашка его была расстёгнута на пару пуговиц, и оголённая шея так и манила прикоснуться.       Он был невозможен в своей простоте.       Хёнджин плыл. Когда юноша в очередной раз прошептал ему какое-то пояснение по тексту, принц до боли закусил губу, чтобы хоть немного прийти в себя.       — Я скоро вернусь, — сообщил он, а сам сбежал из оранжереи и добрëл до ближайшей уборной, чтобы вновь — бесполезно — умыть лицо холодной водой.       Когда он вернулся, стало только хуже. Начинался закат, и одинокая фигура Феликса тонула в жидком золоте. Хёнджин сел подальше от него, отвернул корпус, чтобы видеть только записи, прочистил горло и продолжил чтение.       — … и после этого они больше никогда не расставались, — завершил Феликс свой рассказ хором с Хёнджином. А затем весь обратился в слух. — Ну как тебе?       Принц выглядел то ли расстроенным, то ли растерянным. Феликс не мог знать его эмоций и потому терпеливо ждал, пока Хёнджин сформулирует мысли.       — Мне очень нравится. Но…       — «Но»? — Феликс вмиг стал печальным.       — Но здесь явно не хватает поцелуя! Они прошли через столькие испытания, вернули воспоминания. Она всё-таки честно рассказала ему о своём прошлом, и принц принял это, потому что действительно любит, — говорил Хёнджин убеждённо. — Без поцелуя никак! Что он за принц, если после всего этого так и не решился поцеловать любимую? Она ведь наверняка ждала этого.       — Хм. Ладно, — удручённо буркнул Феликс. — Я подумаю над этим.       — Ну что ты, не расстраивайся, — Хёнджин разглядывал чужой профиль и очень надеялся, что комментарии не задели Феликса. — Мне правда нравится эта история. Но в ней действительно не хватает такого финального штриха.       — Я понял. Просто никогда не задумывался о таком.       — Поверь, каждая девчонка мечтает о поцелуях. Тем более с тем, кто вернул ей память, — Хёнджин мечтательно уставился на чужие губы. — Тем более с принцем.       — Хм. Наверное, это и правда здорово, — прошептал Феликс еле слышно, — когда тебя целует сам принц. И вообще поцелуи… Хотел бы я однажды узнать, каково это.       Разобрав его слова, Хëнджин удивлённо моргнул и поднял взгляд от его губ к глазам. Ему, уставшему терзаться от своих чувств, отчего-то показалось, что это просьба. Туманный взгляд Феликса был обращён вдаль, закат золотил его лицо в окружении тëмных прядей, и Хёнджину подумалось, что никого прекраснее на своём веку он никогда уже не встретит. Сердце зашлось. Время будто замедлилось. Своë дыхание и всю жизнь, что текла по венам, он захотел отдать без остатка, лишь бы Феликс всегда-всегда был счастлив.       Через миг с ресниц Хëнджина сорвалась непрошенная слеза. Через два он ясно осознал — это была она, та самая настоящая любовь, о которой он всегда мечтал, и второй подобной с ним никогда не случится. Через три — Феликс обернулся, словно почувствовал на себе его взгляд, и улыбнулся так нежно, как улыбаются только тем, кого любят. Границы и оковы вдруг испарились. Между ними больше не было преград. Что-то голодное, жадное, такое нуждающееся во взаимности сковало живот принца мëртвой хваткой и вынудило придвинуться, чтобы показать, каковы его поцелуи.       Хёнджин затаил дыхание и склонился к Феликсу, осторожно касаясь губами его губ. Юноша вздрогнул, но не отстранился и замер, от удивления приоткрывая рот. Его тёплая кожа пахла солнцем, отдавала кисло-сладким привкусом черешни и была именно такой, какой Хёнджин себе представлял. Мягкой, нежной… Неземной. Принц невольно провёл пальцами по чужой шее и заскользил ими к затылку, зарываясь в волосы. Ему было так хорошо, что по телу побежали мурашки, губы кололо, разум уносило в другие миры. Он жадно сминал чужие губы и ощущал, что счастье его теперь будет бесконечным, вечным…       Спустя всего несколько секунд в кадык его упёрлась жёсткая трость. Хёнджин не желал останавливаться, но из-за недостатка кислорода пришлось отстраниться и открыть глаза. Феликс был растерян и одновременно напряжён, на лице его залегли тени непонимания, губы так и остались приоткрытыми, и влага на них в лучах солнца казалась сиянием звёзд. Замутнëнные глаза его теперь будто смотрели в самую душу, и от недоумения его Хëнджину становилось плохо. Он уже знал, что всё испортил, но очень хотел, чтобы предположения его не оказались реальностью.       — Что ты делаешь? — хрипло спросил юноша, на что принц прошептал наивное:       — Целую тебя.       — Я слепой, а не глупый, — растерянно проговорил Феликс, медленно опуская трость. — Ты же парень.       — Прости, я… Я подумал… — от стыда и смятения Хёнджин тут же начал заикаться. Он отвёл ладонь и виновато отстранился, но колкие слова Феликса догоняли его и били хуже плети.       — Решил, что можешь так шутить? Что раз ты принц, то тебе всё можно?       — Н-нет, — выдохнул он горько. — Я подумал, что ты тоже чувствуешь что-то, как я…       — Я… Д-да… Это… Нет. Это н-неправильно. Тебе нельзя. Не делай так больше. Мы же друзья. А друзья таким не занимаются. Это всё… Это… Не надо так со мной. Я же…       Феликс сыпал обрывками слов, а Хëнджин знал, прекрасно всё знал, но только и мог, что шептать оправдания, в которых не было смысла.       — Мне показалось, что ты тоже этого хочешь.       — Иногда, если кажется, лучше спросить прямо, — серьёзно сказал Феликс, и от грома его голоса Хёнджин превращался в пыль.       — Я понял тебя. Извини.       Они замолкли, и напряжение зазвенело в воздухе густой тишиной, в этом жестоком безмолвии сердца их разбивались на части.       — По-твоему, я плохой человек? — спустя бесконечность тихо спросил Хёнджин, и Феликс заговорил сдавленно и осторожно:       — Нет, ты не плохой. Просто вседозволенность оставляет следы даже в самых бесхитростных душах. В твоей она тоже пустила корни, однако глупо винить тебя за это. Ты просто не знаешь, как жить по-другому, потому что ты принц. Но законы написаны и для тебя тоже. И по тебе они могут ударить больнее всего. Так что тебе не стоит так играться.       — Я не… — Хёнджин снова хотел признаться, но теперь в словах его не было смысла, потому он лишь выдохнул: — Прости меня.       Феликс не ответил на извинения. Посидел недолго нахмуренным и тихим, а потом резко поднялся и отвернулся к тропинке.       — Я пойду. Не жди меня завтра. Мне нужно побыть одному и подумать в тишине.       — Н-но, подожди, — Хëнджин испуганно поднялся следом и залепетал ослабшими губами: — Прости, что напугал тебя. Этого больше не повторится. Я не стану тебя трогать. Больше никогда. Пожалуйста. Пожалуйста, не уходи. Нам ведь не обязательно говорить. Если ты попросишь, я могу молчать целую вечность! Только останься.       — Нет, Хёнджин. Ты теперь слишком громко смотришь. Мне нужно… подумать над всем этим. Извини. Давай увидимся через несколько дней.       И Феликс ушел, оставив принцу лишь исписанные листы и осколки разбитой души.

***

      Они не увиделись. Ни через пару дней, ни через неделю Феликс не появился на занятиях. Всё это время Хёнджин призраком ходил по дворцу. Тосковал. Маялся. Плакал ночами. Он приходил в читальный зал перед лекциями, но, не находя Феликса, разочарованно уходил обратно в комнату. Он ждал его в Солнечном саду. За обедом в столовой. На лавке в оранжерее. Но Феликс, по сообщениям доверенного человека, не покидал своей комнаты, разве что изредка выходил в уборную. В конце концов абсолютно отчаявшись, Хёнджин сам на несколько дней заперся в своих покоях и прогонял каждого приходящего к нему посетителя, даже если дело касалось родительских просьб.       Он читал любимые книги вслух, представляя, что Феликс просто сидит рядом с ним, и вспоминал… Его серебряные глаза в окружении тёмных ресниц, пальцы, то незаметно пробегающие по циферблату часов, то сжимающие резную трость; ухмылку, проникновенный голос и его всего, одетого в парадные фраки или абсолютно нагого. Желание больше не терзало тело принца, зато его сковывала душевная тоска от невозможности просто быть рядом. А ещё Хёнджин никак не мог смириться с тем, что Феликс не принял его чувств. Он ведь понимал его во всём и тоже нуждался в их душевной близости, как же вышло, что он позволял быть рядом, а затем принял всё это за шутку?..       Реальность становилась одним сплошным серым пятном. С каждым новым днём Хёнджин всё сильнее проклинал себя за то, что из собственного эгоизма и неудержимых чувств посмел напугать своего самого дорогого человека. Он всё чаще отказывался от еды, подосланным лекарям сообщал, что с ним всё в порядке, всего лишь нет настроения, но уже к концу второй недели затворничества он стал бледной тенью себя. Когда-то он верил в свою душевную стойкость и сильный характер, а теперь, не зная, как может искупить свою вину, всё чаще задумывался о том, что смысл жизни для него был утерян.

***

      В одну из душных августовских ночей в его покои настойчиво постучали. Запыхавшийся слуга сообщил, что принцу без промедления и оправданий велено срочно пройти на встречу с отцом. Хёнджин нехотя встал с постели, нацепив на себя первую попавшуюся рубаху, и его молча сопроводили в один из кабинетов, где за толстыми дверями обычно решались тайные или особо важные дела королевства. Помимо отца, в этой небольшой комнате оказались пара приближённых военачальников и… придворный астроном.       Увидев мужчину таким возбуждённым, Хёнджин слегка запаниковал. Сперва ему показалось, что с его любимым что-то могло произойти, и его вызвали, чтобы сообщить какую-то неприятную новость. Но для таких вестей точно не требовалось присутствие военных, и по мрачному выражению лиц всех собравшихся, принц предположил, что, должно быть, Феликс наконец поведал отцу об их поцелуе, и тот решил добиться справедливого наказания за столь мерзкий поступок и рассказать обо всём самому королю. Хёнджин отчего-то был готов к каре. Он ждал её и, кажется, смиренно пошёл бы на казнь, потому что жизнь без Феликса казалась ему бессмысленной. Хёнджин лишь вдохнул поглубже, безропотно прошёл к центру комнаты и принялся ждать своей участи.       — Повтори, что сказал мне, — сурово велел монарх, оглядывая сына с нечитаемым выражением лица.       И придворный астроном, отвесив вежливый поклон, обернулся к нему и затараторил:       — Ваша светлость, уважаемые господа, грядёт что-то страшное. Я уже несколько месяцев кряду пристально слежу за небосводом, и теперь всё, наконец-то, сошлось! Сегодня ночью небо пересекла комета Астро. Это совершенно точное предзнаменование. Нехорошее предзнаменование. Согласно древним книгам звездочётов, это знак того, что кто-то задумал недоброе по отношению к землям, над которыми лежал путь небесной скиталицы! Я до последнего надеялся на иное, но в этот раз она прошла ровно над нашим королевством. А значит, очень скоро случится либо нападение на государство извне, либо внутренняя смута или междоусобица.       Мужчина выпалил всё это на одном дыхании, закашлялся и сделал перерыв, чтобы отдышаться. До Хёнджина туго доходил смысл брошенных им слов. Он было ожидал сурового наказания за свои деяния, но выходило, что его позвали совсем по другому поводу.       — Говори всё, — устало просил король астронома, и тот закивал с излишним рвением.       — Комета летела с северо-запада, Ваша светлость, и у неё был синий хвост. Думаю, это верный знак, что нападут с воды. Возможно, китты или руссы. Но есть и небольшая вероятность, что северные графы задумали поднять мятеж.       — По нашим сообщениям, — вдруг вступил в разговор один из военных, — на Западном море вдали от береговой видимости на якорь встают корабли без опознавательных знаков. Пока около десятка, но это уже слишком подозрительно, Ваша светлость.       Король тяжело вздохнул. Недолго помолчал, а затем направил взгляд исподлобья на сына и гулко проговорил.       — Теперь ты всё слышал. Собирай вещи. Выезжаем к границе утром.