в краю морей и льдов

      Роберт огляделся — тьма, шедшая за ним от самого берега, растворялась в воде.       — Далече ещё? — спросил лодочника.       — Рукой подать, — ответил в третий раз, не подымая косматой головы.       Лодку привечало золотистое зарево — тебе бы приелось, верно, в Калевале.       Больно ярко. Думал, отправляясь, — свет глаза выдавит.       Верно, Пайвяэр решила его поберечь. До поры.       До времени — наступит, ежели не пособит её сынку.       — А захворал-то чем он? — спросил Роберт лодочника вновь.       — Не поймёшь… Как бы неведомая хворь. В ихнем доме отродясь такого не бывало.       — И что же, не лечится?       — Всяко пробовали, уж Калевала вся к ним, грят, хаживала, — поскрёб бороду лодочник. — Опечалилась богиня. Как бы, думает, сыночек еённый совсем-то не сгорел.       Остудить, стало быть, тебя покликали?       У Роберта ладони, хоть и из Похъёлы родом, не холодны.       Не остывали, как бы тьма тамошняя ни облизывала собакой.       Как бы ни скулила об этом Лоухи.       — А бард им чем службу сослужит? — хмыкнул Роберт, за борт придержавшись.       Не обманул извозчик — лодочка ткнулась носом в берег, что слепой кутёнок.       — Пособишь — наградят.       — Ну а сыскать их как?       — Не перепутаешь. — Оглянувшись на берег, он зашептал: — Хоромы-то ихние как бы светятся.       Не сынишка ли источает свет?       — Здесь дожидайся, — велел Роберт, кантеле к себе прижавши.       — Не-ет уж, бард из Похъёлы, томиться тута не стану. Чай, тебе там дольше придётся.       Оскалившись напоследок, лодочник был таков.       Роберт вглядывался с берега — не поглотит ли его тьма. С ней то дружбу водил, то ссоры. Словно с женой — лика которой спустя годы уже не узнавал.       Только не было у Роберта жены. И радости, вообще-то, не было тоже.       В Похъёле она просто не селится — даже если упрятать её       подальше от всех       могут тёплые туки.       Думал, Калевала повстречает теплом и светом — да только тьма растеклась и здесь. Словно пришла вместе с Робертом. Томилась всё за пазухой, а теперь — прыг! — и не поймать.       Опробовал было её приструнить, что цепную собаку, — не послушалась.       Цепь, верно, лопнула.       Роберт шествовал по тропе, кантеле из рук не выпуская. Домишки кой-какие приветил — свет в них указывал путь.       Туда, туда-а.       Почудилось, даже с ним говорит.       Почудилось, на знакомом языке.       Долго ли шёл — не ведал. Во тьме время блудит следом за путником — надёжи на него нет. И небо — ну хоть звёздочка — подсказок при взгляде ввысь не принесло.       Испросил раз у кузнеца — где сыскать Пайвяэр хоромы?       — Дале бреди, — отвечал.       Чародея даже.       — Не оборачивайся, — был ответ.       Да ещё — рыцаря безоружного.       — Кто таков? — спросил.       — Бард из Похъёлы, — назвался Роберт, в забрало ему заглянувши. — Богиня Солнца меня, молва ходит, дожидается.       — Следом ступай, — ответил рыцарь и развернулся.       Грохнули латы — Роберт пошёл вослед.       Тьма умыкнула крупицы света — внутренний оставила при нём.       Не почуяла просто. Хоть и настырная.       Роберт выучился прятать.       — Отчего в Калевале такая мгла? — спросил он рыцаря.       Двери — не хором ли? — впереди скрипнули.       Вошёл — факелы в зале ослепили. Роберт прикрылся рукой на миг — чего доброго, пламя накинется.       — Богиня Солнца наша горько страдает, — поведал рыцарь, забрала не подымая. — Наследник её расхворался. Где ж тут взяться свету.       — А увидеть её дозволено?       — Что ты! Красотой ослепит.       — А обо мне откель прознала?       — Говаривают в Калевале, ты Ику-Турсо сборол не мечом, а сказами.       Роберт почесал шрам на правой щеке — от рога, рот его едва не зашившего.       Он распорол в ответ. Не одними сказами.       — А с сыном её что?       — С лица спал, глаз не смыкает… Сам увидишь.       Увидел — едва дошёл до покоев в конце длинного коридора. Ворчливая дверь прискрипнула, и Роберт узрел мальчонку — лицо посеревшее, словно у девиц с Кёпелинвуори, да локотками можно заколоть.       Не отреагировал — вскинул лишь пытливый взор.       Кто таков?       А опосля поглубже зарылся в своё ложе, укрытое балдахином — звёзд на нём не счесть.       Верно, подарок тётки Куутар.       — Ты, стало быть, прихворал? — спросил Роберт, в покои углубившись.       Слева мигнуло зеркало, справа — остекленевший глаз зрительной трубы.       Доведёт взор до Похъёлы?       Поспрашивать надобно. Комнатушка сизая — словно сынок богини уродился от мрака.       Поспрашивать надобно.       — Это матушка ре-решила, — ответили ему из-за балдахина.       — Из дому не хаживаешь? Глаз не смыкаешь?       — То от к-кошмаров. От… А ты кто таков?       Прислушался — голосок у него угасающий, словно луч на закате.       Воскреснет ли поутру?       — Бард из Похъёлы, — отвечал Роберт.       За балдахин не глянул — звёзды на нём воспретили. Понял, хоть и ни слова не услыхал.       — Из Похъёлы… Это та ст-трана на далёком севере? — послышалось.       — Так далече, что тебе из оконца не углядеть.       — И света там — нет?       — Хоть око коли.       Мальчонка примолк — будто фантазия черкала её наброски грифелем.       Ну и как, ложится ль рисунок?       Сесть на креслице близь дозволил — молчанием. Балдахин, показалось, дыхнул — да куда там, не заразить печалью.       К Роберту не пристаёт. Страшится, что ли, упрятанных искорок света.       Хочешь, поделюсь?       За балдахин протяну — и звёзды куснуть не посмеют. Признают на миг — свой, свой.       — А про сон свой не поведаешь? — спросил Роберт, пару струн кантеле перебрав.       — Зач-чем ещё?       — Выпусти наружу. Тогда заедать не станет.       Мальчонка шевельнулся за балдахином — в простынях упрятался, что ли.       То ли обнажился от них — словно от лат.       Вот, совсем пред тобой — беззащитный.       — Привиделся мне од-днажды старик… Смотреть… см-мот-треть на него боязно! — шепнул, будто в тайне сознавшись. — До того жуток… Очи св-веркают, а персты — право! — железные. Хвать — и меня цап-пает.       — То Туони.       — М?       — Подземного царства владыка, — промолвил Роберт. — Сюда, думаешь, явится?       Мальчонка промолчал. Звёзды на балдахине лишь заискрились ярче.       — Я прогоню, — пообещал. — Обломаешь ему персты — и нема.       — Нема? — показалась наконец из-за балдахина его чернявая голова.       Глаза мигнули — звёздам в унисон.       — Без железных перстов он дряхлый старик.       Мальчонка возвёл очи к потолку — пристукнул, раздумывая, пальцем над губой. Словно мысль нужную добудившись, молвил:       — Ост-танься. Одному мне персты ему не п-переломать.

* * *

      Остался — в хоромах выделили по велению Пайвяэр комнатёнку, куда она не хаживала.       Раз только видал из-под двери — сопровождает её солнечный свет. Впрямь ведь — очи выжжет.       Берегись. Неведомо, как ещё сынишка её вспыхнет.       Билли не вспыхивал — впрямь, верно, мрак ему батенька. Али лучиков в себе ещё не накопил.       Засыпал под сказы, пробуждаясь — вверял Роберту свои.       Легенды-сплетни сперва       о девицах, что одарены серебром       а уж после — ладони.       Роберт почуял — гретые.       Только не тисни крепко. И сам сгоришь, и его — остудишь.       — Айятар, ну надо же! — воскликнул Билли. В ложе своём восседал, да уже — смелее. — А п-поведай ещё. Ну пожалуйста!       — Живёт она в горных лесах да имеет косичку до пят, — промолвил Роберт, на кантеле наигрывая.       Струны не перечили — ажно Биллиному касанию поверялись.       — Внучкой Хийси приходится — стра-ашный мор насылают, побойся.       — А п-попадёшься ей коль?       — Сразит неведомая хворь.       Билли заулыбался — и в покои его словно заглянул солнечный свет.       Справился о нём — здоров али нет?       Сказов у Роберта за пазухой       да в карманах ещё, забыл?       валом, а нехотя ложились на язык, словно прогорклое кушанье.       Хоть и струны потворствовали.       Чай, сам попался на глаза Айятар?       Гадал-гадал, один в комнатушке своей под утро оставаясь, — а мысли путались, что кружева рюйю.       Приглядевшись, узришь, чего выткали.       Биллин лик. Очи. Да голос ещё, верно, — вызревший до отвердевшего.       Касался, бывало       словно вознаграждая рыцаря       Роберт припрятывать не спешил руки да лицо.       Пусть касания осядут пеплом. Однажды — вновь воспламенятся.       Как вернёшься в Похъёлу?       — А у т-тебя есть дом? Ну в Похъёле, — спросил Билли в первую их прогулку по саду.       Заведши пальцы за спину, он попробовал заглянуть в Робертово лицо.       Не дотягивался. Ни взглядом, ни поцелуем.       Не пробовал в яви. Пробовал в Робертовом сне.       — Есть, — ответил ему. — Скромнее твоего.       — Как ж там п-помещаешься?       Глянул — очи у него смешливые, что у Лемпо.       Сам-то не видал, конечно. Только сказывали.       — В самый раз для меня.       — М-м… Ты там и зим-муешь, Роберт?       — В Похъёле не бывает лета.       — Как? Совсем-совсем? — моргнул Билли.       — Ни денёчка, Билли.       Он вновь примолк — и почудилось, на лицо снова наползла туча.       Роберт огляделся — разогнать бы. А тучи давеча схлынули, будто волны.       — Вот бы там п-побывать, — промолвил вдруг он.       — На что же?       Билли пожал плечами — только что Роберт узрел, как на одно птица уронила пух.       — Ост-тавить тебе денёк лета, — улыбнулся он.       Очи — что звёзды, да только, почудилось, тускнели. Словно вновь Билли не увидать рассвета.

* * *

      Пайвяэр он так и не видал — молвить она предпочла, таясь за ширмой. Пригласив в свои покои, предложила отобедать.       Роберт покосился было на стол — аромат подманивал, — а с места не сошёл.       — Не корите меня, — промолвила Пайвяэр — голос её звонче капели талого снега, — не кажусь, оттого что ваши очи берегу.       Роберт промолчал. Ширму изучил взором — солнце на ней озаряло Похъёлу.       Тоже пересказ легенды?       Иль неведомо, когда это случилось. Верно, ещё хаживал по лесу Випунен, а меннинкяйнены были ростом с человека.       — Вы исцелили моего любимого сына, — продолжила Пайвяэр. — Неизбывно вам благодарна. Какая хворь его мучила?       — Печаль, — отвечал.       — Мне то неведомо… — вздохнула она. — Как бы он вновь не угас.       — Отчего же?       — Мысли его занимают всё, какие мне не доверит.       И со мной помалкивает.       Хотел бы вымолвить — да сберёг. Там же, куда закопал свой сон и все Биллины улыбки.       А дома достану. Буду нанизывать на память, как жемчуга.       — Но не будем о том. Возьмите же награду, — промолвила Пайвяэр.       — Не надобно, руова.       — Серебряные нити вас от беды защитят!       — Настигнет, ежели захочет.       Поклонившись, Роберт покинул её покои. Обернулся на миг — не показалось ли за ширмой её опечаленное лицо.

* * *

      Роберт огляделся на берегу — не тянет ли тьма к нему лапы из Похъёлы.       Узрел только поганые её очи. Дожидается — что верная псина.       Спустить бы тебя прочь с цепи.       Да обратно ведь, перкеле, воротится.       Из Калевалы спровадил же вот тучи. Может, и им суждено сыскать дорогу обратно?       Как только Билли       ост-тавить тебе денёк лета       вновь занедужит.       Ощупал карманы за пазухой — нет, раздарил ему все сказы. И даже те, что берёг для себя — спасаться в самую мрачную ночь.       Заприметив тень лодочника на море, Роберт вдохнул глубже.       Тьма издалека       роб-бе       дыхнула холодом.       Послышалось?       — Роберт! — окликнули его.       У Билли голосок — звонче капели. Мать завещала.       Подбежал едва — ветер сбил с него капюшон плаща да встрепал чернявые волосы.       — Ты что здесь делаешь? — спросил Роберт, ладони его       тёплые — обжечься можно       своими поймав.       — Я п-подарю тебе целое лето.       Растопит даже снега Похъёлы.