Одно на двоих

POV Анна Вы знаете, что такое корчиться от боли собственного вздоха? Каково это, когда горло жжет от каждого глотка воздуха? Когда скулы сводит в попытке сдержать сумасшедший крик и вместе с тем уже почти неконтролируемую истерику? Я знаю. И я была бы признательна, будь это чьей-то злой шуткой. Вы знаете, каково это - бежать так быстро, что воздух проходит через глотку с мерзким скрипом, не успевая прогоняться в крови. Какого это - слышать только собственное глухо стучащее сердце и вместе с тем желать, чтобы оно, наконец, остановилось. Я будто врезалась в стену. Бетонную стену, усыпанную мелкими острыми иглами. Я проиграла. Проиграла этой жизни во всём. Я осталась посмешищем. Той, с кем можно только играть, с судьбой которой можно развлекаться. Если жизнь не добивает меня физически, я умру внутри. Уже мертва. Мышцы лица резко опустились вниз. Деревянные ноги вели машинально. Туда, куда не хотелось даже смотреть. Туда, куда я давно хотела попасть. Туда, куда теперь не хочу возвращаться. Это место - кладбище. Жаль, пока не моего тела. Я зашла в корпус. Я не знала, есть ли кто-то рядом, есть ли сбоку, есть ли впереди или сзади. Мне плевать. Плевать на весь этот мир. Пусть он, к чертовым титанам, иссохнет, будет сожжен до тла. Пусть каждый в этой вселенной почувствует боль. Пусть каждый заплатит ту цену, которую приходится платить мне. – А..н.. – Га...р Анна Гарднер - девушка, жизнь которой привела только к одному - желанию скорее умереть. Я открыла белую дверь, оказавшись в таком же белом пространстве. Чистейшие стены, потолок, мебель слепили глаза. Наткнувшись на утонувшую в ужасе девушку, я перестала дышать. Прямо. Ещё чуть-чуть. Грудь завопила. Залилась кровью. Задохнулась. Сжалась. Сгнила, потянув сердце за собой вниз. Каждый шаг отражался в голове, каждая попытка вдохнуть была прервана чем-то плотно вставшим в горле. Оседая на пол.. я взяла её за руку. Взяла за руку дочь. Мёртвую дочь. Родители не должны хоронить своих детей. Так быть не должно. Существует ли праведность в этом мире? Если да, то явно не по отношению ко мне. Истерика отступила назад. Чувство, что Николь просто спит, гулко ударило в голову. Она же просто спит.. она спит. Не бывает такого, что дети умирают раньше. Это же.. не... правильно? – Эй, – я просмеялась, истерически подрагивая, – солнышко, просыпайся. Мама рядом, мама пришла. Я гладила её по чёрным длинным волосам. Так, как всегда делала дома. Перед завтраком. – Я сделаю тебе твой любимый чай, слышишь? Зайка, уже поздно, нельзя так долго спать, ты же знаешь, – моя рука тряслась всё сильнее, касаясь детской щеки. Только я опустила взгляд на её губы. Синие. Холодные. Мертвенно тёмные. Засохшие. Как осознание ударило в голову. Она мертва. Я держу за руку мёртвую дочь. И она меня не слышит. Она не встанет. Она не пойдёт завтракать. Не встанет... Она не назовёт меня мамой, не заплачет, не станет больше смеяться. Она не спросит, когда мы ещё пойдём на рынок за фруктами, не будет ждать в гости Ханджи. Её нет. Она больше никогда не заговорит. Больше никогда не откроет глаза. Я закричала. По звериному. Задыхаясь. В попытке исправить, оживить, сделать то, что не смогли сделать врачи. Опустив голову, продолжала горько плакать, убиваясь в истерике. Единственное, что мне сейчас хотелось, - пойти броситься с крыши. Пойти умереть. Пойти догнать её везде. Везде, где бы она не была. Я бы спасла её, я была бы рядом, даже если самым близким будет смерть. – Я умоляю, – схватив маленькую руку, заскулила, – умоляю тебя.. Голову давило со всех сторон так сильно, что иногда, казалось, сознание уплывало. Короткие обмороки, моменты бессознательного. Я уже не понимала, сколько здесь сижу, где и кто рядом. Я не понимала, что говорила, то и дело пошатываясь из стороны в сторону. Задрожала, ощущая мужские руки на плечах. Закричала, уткнувшись в чью-то плотную грудь, ища спасения, ища доказательства этой ошибки. Он прижимал мою голову к себе, стараясь не дать мне сделать глупость. Глупость, на которую я была уже готова. Глотка срывалась. Этот мир забрал у меня последнее, чем я дорожила всем сердцем. Он отобрал у меня всё. Абсолютно всё. Я никто. Я больше не хочу здесь быть, быть кем-то. Я больше не хочу. Терпеть не могу жизнь. В ней больше нет смысла. – Убей меня, – я подняла глаза к Аккерману, встречаясь с его бушевавшим морем. Таким чёрным, каким я его ещё не видела. – Я прошу тебя, убей меня. Я умоляю тебя, убей меня, – я шептала и шептала, повторяя каждый раз одно и то же. Ведь знала, что только он может это сделать. Только ему я доверю.. эту цель. Мысль о том, что люди живы, пока мы их помним, для меня стала пустым. Мне нет смысла.. нет ни малейшего смысла оставаться в этом одной. Это меня сожрёт. Это меня уже сжирает. Мой Том. Мой маленький братик. Моя Николь. Моя крохотная доченька. У меня больше нет смысла в этой жизни. Я устала. Я больше не выдержу. Жизнь и смерть поменялись местами. Я мертва, продолжая дышать и жива, думая о вечном покое в холодной сырой земле. Смерть - моя семья. Мертвые - все мои родные и близкие. Здесь жива только я. Жива, отдавая всю любовь собственного сердца пустым холодным телам. – Всё пройдёт, – он коснулся моей щеки, – посмотри на меня. Отключи чувства. Смотри в глаза, Анна, смотри и думай только обо мне. – Смотрю, – это даже не похоже на голос, какой-то шепот, перемешанный с глухим стоном, – смотрю.. – Какого цвета у меня глаза? – Такие... черные.. – Какой у меня запах? – Кедр.. – Ещё, – он держал мою голову ровно, чтобы я смотрела точно на него и никуда больше. – Чёрный чай, – я коснулась взглядом его волос и удивленно вздохнула, – мой.. моё масло? – Какое? – Бергамот, – короткая пауза, – Леви, что мне делать? Что мне делать? – Дышать. Дышать до того момента, пока небеса не решат забрать и твою жизнь. – Я больше не хочу.. – голос заскрипел. Слезы струились уже сами по себе. Это был последний раз, когда я показала эмоции. Это был последний раз истерики. И это была моя последняя потеря в этом гребаном смертном мире. *** Я стояла на сырой земле, обличенная лучами солнца. Воздух был на удивление чист. Мне было легко. Легко дышать, зная, что самое страшное уже произошло. Разведчики толпой стояли рядом. Я старалась мысленно заткнуть себе уши, дабы не слышать этого омерзительного шепота. Мне хотелось их согнать. Хотелось взяться за меч и закрыть им рты. Но я стояла на месте. Стояла и провожала глазами огромный гроб, который был слишком большим для маленького тельца. Но другого не было. Иного не нашлось. Николь была одета в короткое белое платьице. Чёрные блестящие локоны уложены. Её худоба и бледность словно были частью образа. Чего-то ненастоящего. В лучах солнца она выглядела, как ангел. Маленький крохотный ангел. Моя дочь. Моя жизнь. Жизнь, которую я сегодня... – Анна, – Леви подошёл слишком резко. Вздрогнув, я сразу же взяла себя в руки. – Сэр.. – Дыши, – его приказ заставлял меня помнить, что я ещё жива. Заставлял делать вздох за вздохом, выдох за выдохом. Мужчина встал рядом, практически касаясь моей руки. Плечо к плечу. Холодное тело к теперь уже такому же ледяному. Мы стали чересчур похожи. Похожи настолько, насколько мне не доводилось даже представлять. Разбитые пустышки, сражающиеся за человечество. За мир, который их самих отверг. Гроб установили перед ямой. Как бы я не старалась скрыть, как бы сама себя не убеждала.. тряслась. Тело заходилось в конвульсиях, не подвластных контролю. Я вышла вперёд и.. и встала у дочери. Присев на корточки, взяла её за руку. Такая холодная.. – Тише здесь, внизу.. шум сейчас ни к чему, – я гладила её по волосам, – спать наступила пора, ночь не уйдёт со двора... Закрой свои глазки, мой птеньчик, Увидишь красивые сны О милой волшебной принцессе, О солнце на небе, смотри: Весь город уже засыпает, Закрой свои глазки скорей, С утра тебе будет полегче, С утра ты вновь станешь взрослей.. Ощутив, что начинаю задыхаться, согнулась. Я готова лечь с ней. Она же такая маленькая.. она такая крохотная. Гроб словно поглощал её святую оболочку, он будто сжирал её своей величиной. Не успев даже поднять глаза, я поняла, что меня подхватили. Я знала, кто это. Никто другой бы ко мне не подошёл. Никто другой бы со мной не справился. Пока меня уносили, я видела, как её опускают. Видела, как накрывают грязной кашей. Я всё видела. И слышала. Слышала, как она кричит. Слышала, как ей нужна мама. Мама, которой я так и не смогла для неё стать. Снова это холодное помещение. Снова этот чай. Я даже не заметила, когда он успел появиться у меня в руках. Шум в голове становился родным. Я и не хотела слышать другое. Не пыталась. – Эй, Анна, – мутная тёмная фигура опустилась передо мной, хватая холодные дрожащие руки, – посмотри на меня. Я пару раз моргнула, стараясь свести пелену, что так и не получилось. Смеряя взглядом пятно, я ждала. Ждала, что оно скажет. Ждала, что это что-то сможет меня отрезвить. Ибо ничто другое не смогло бы. – Леви.. – я прохрипела, наверное, выражая свою мольбу. Я не могу быть в тишине. В ней я слышу только её голос, – это невыносимо.. это так невыносимо, Леви.. – Дыши, – он сжал мои ладони, – расскажи мне о ней. –.. она.., – я сглотнула примесь горькой скорби и на секунду закрыла глаза, – я нашла её совсем крохотной. Не знаю, как вообще так можно поступать с собственными детьми.. *** Вечером, держа в руках тяжёлую корзину яблок, которые мне завтра нужно будет продать, я шла по извилистой тропинке. Она вела на небольшую гору, из-за чего идти оказалось достаточно тяжело. Воздух пропитался ароматами уже цветущей черемухи. Пару раз остановившись, я попыталась сдержать желание чихнуть: к титанам эту аллергию. Дорога, обычно безлюдная, внезапно наполнилась криком. Я вздрогнула, почти отпустив урожай. Кусты пришли в движение. Я оставила яблоки, после раздвигая ветки: ребенок. Настоящий ребёнок. На краю обрыва. Ещё чуть-чуть и он бы улетел вниз, разбившись насмерть. Я подхватила, как на тот момент думала, мальчишку: короткие чёрные волосы, красно-голубые от слез глаза. Штаны были порваны острыми камнями, верха одежды не было вовсе. Я прижала холодное тельце к себе, оглядываясь. Оставили. Точно оставили. Будучи уже дома, открыла, что это никакой не мальчик. Это маленькая, совсем крошечная девочка. Она не говорила, хотя на вид ей уже точно за год. На следующий же день деревню настиг переполох: оставили ребёнка умирать. Каждый дом судачил об этом часами, старался помочь мне едой. Родители уже взрослых юношей передавали одежду, которая уже никак не подходила по размеру их детям. И я растила. Растила это маленькое чудо, подарив ей самое желанное имя на свете - Николь. *** Сжав кружку крепче, я опустила глаза. Сердце больше не билось, как сумасшедшее. Сердце больше не билось. Я полностью растоптана. Это произошло так резко, что я до сих пор не могу осознать случившееся. Я не знаю, в чем причина смерти. Узнавать не собираюсь. Пока. Иначе просто.. не смогу с этим справиться. Я вздрогнула, ощутив, как Леви поглаживает руки. Это всё кажется таким бессмысленным. Теперь бессмысленным. – Ты подарила ей жизнь, – голос Аккермана лезвием прошёлся по груди, – люди никогда просто так не приходят. Это всегда опыт. На всё есть причины. – В чем причина забирать жизнь ребёнка? – глаза наполнились слезами, – в чем она виновата? В чем виновата я? В чем виноват мой Том? Лиса? Майк? В чем буду виновата я, когда умру на очередной вылазке? – Не умрешь. – Умру, – я задрожала, – мы все там будем. Это вопрос времени. – Умрёшь после меня, – он прижал меня к себе, слегка привстав, – до этого момента не смей. А я, – на секунду его голос стих, – поверь мне, буду жить ещё очень долго. Сказал так, будто этот факт приносит боль. Стержень надломился. У обоих. Желание никогда больше не сближаться, никогда больше не прыгать в пропасть чувств и привязанности было сломлено. Оборвано. Сгрызано. Убито. Разрезано. Они вернулись к обратной точке. Точке невозврата. Родители не должны хоронить детей. В разведкорпусе не должны погибать маленькие. Однако. Гроб, уже погруженный в землю, стал исключением праведности, поглотив своими размерами маленькое хрупкое тело. Тело моей дочери и моё собственное.