Libertango

      — Арс, ну хватит уже! Голова болит, — недовольно пробурчала Алёна, заглянув в комнату. Арсений нахмурился и, опустив руку со смычком, обернулся. Он даже не сразу вник в смысл слов своей любимой, зато моментально вспыхнул из-за того, что она прервала его репетицию.       — У меня завтра концерт.       — Тогда надень глушилку, я не знаю, бесишь уже, — девушка раздражённо махнула рукой и скрылась в коридоре.       — Это сурдина! — Арс не стал её догонять. Знал, что с Алёной сейчас пререкаться — себе дороже. Но репетировать всё-таки было необходимо, хотя Арсений был уверен и в себе, и в своей скрипке, за которую только недавно выплатил кредит. Скрипка была очень дорогая — сделанная на заказ именитым мастером специально для него… и действительно — в руках Арсения она звучала идеально. Только почему-то любимая девушка всех восторгов по поводу дорогой скрипки не разделяла, и это Арса приводило в искреннее недоумение. Ведь она прекрасно знала, на что шла, да и он ничего не скрывал. Неужели Алёна надеялась соперничать с главной любовью жизни своего парня, а не разделить её с ним? Арсения эта наивность даже раздражала — ведь он не обманывал, говорил прямым текстом, что музыка — его самая большая любовь на всю жизнь, и бороться с ней бесполезно. Можно только это принять и поддерживать, а иначе не было смысла и начинать, и тогда Алёна согласилась, а что сейчас… За все годы игры на скрипке Попов не встретил никого, кто бы так искренне любил и был болен музыкой… разве что кроме юного соседа, с которым возился вот уже лет восемь и учил его самому дорогому. А Антон просто заглядывал ему в рот, ловил каждое слово и действительно хотел изучить скрипку от и до. Как будто бы был самым близким другом, только вот… связывала их лишь скрипка, а больше… и не было ничего. Антон был забавным пареньком, но ещё совсем ребёнком в свои шестнадцать, и Арсений, любивший его, как младшего брата, просто не мог воспринимать его иначе.       Но всё-таки Алёну раздражать ещё больше не хотелось — почему-то она в последнее время была сама не своя, так что Арсений, особо не думая, выскочил из квартиры со скрипкой и смычком в руках и позвонил в соседскую дверь. Майя — мама Антона открыла ему сразу и, посетовав, на плохое самочувствие Алёны, с радостью пустила соседа внутрь. А сам Шаст был всегда ему рад, так что в тот день они вдоволь нарепетировались, насмеялись, даже наимпровизировались. Арс уже давно не чувствовал себя таким свободным и счастливым, чувствуя, что в будущем они с Антоном смогут стать неплохим дуэтом скрипачей. Он даже не волновался перед сном, правда, засыпать пришлось на диване, ведь Алёна его так и не простила и не пустила в спальню. Видимо, не оценила доносившийся до её ушей весь вечер «концерт» или ждала извинений, но Арсений себя виноватым не считал. Скрипка ведь была не только его страстью, но и работой, так что не репетировать перед концертом он не мог. Хватило того, что ему пришлось уйти из собственной квартиры, чтобы не раздражать. За что тут вообще было извиняться?       Впрочем, на следующий же день он был почти прощён. Алёна была в нейтральном расположении духа, приготовила завтрак, правда, сама есть почему-то не стала. Но не пожелала удачи на концерте и не проводила на репетицию так, как делала обычно. Как будто бы обижалась, но не так сильно, просто жила свою обычную жизнь, словно у её любимого сегодня никаких грандиозных планов на вечер не было. Однако Арса это не сильно заботило, ведь он полностью погрузился в работу. Работа была всегда на первом месте.       Концерт прошёл великолепно. Настолько великолепно, что Арс был немного в шоке, что такое вообще возможно. Он никогда так не играл, выложился не просто на сто процентов, а даже больше, пусть это по математике было и невозможно… а вот морально очень даже. Арсения с головы до ног искупали в овациях, а несколько скромно прятавших глаза барышень подарили ему цветы. Уже не самое молодое, но всё-таки дарование уверенно солировало, и даже сам именитый дирижёр в конце гордо смотрел на Арса и, казалось, дарил аплодисменты только ему. Он и только он один был настоящей звездой этого вечера.       Всё было так, как он мечтал в юности.       Реальность оказалась даже лучше самых смелых мечтаний.       Попов очень собой гордился. Ему всего-то стукнуло двадцать четыре, а он уже был успешным музыкантом. Где-то впереди маячила поездка в тур по Европе, которым Арс грезил, и впереди была ещё целая музыкальная жизнь. Каждый день рука об руку с любимой… нет, не девушкой — скрипкой. О чувствах Алёны Арсений как-то и не думал. Да и брать с собой в тур тоже не собирался, хотя она намекала, что была бы не против взять отпуск и присоединиться. Конечно, было бы безумно романтично погулять вдвоём по тихим и не очень европейским улочкам, а в Париже — финальном городе тура — сделать предложение… но Арс собирался в тур только ради работы, да и своей любимой предложение сделать просто не мог, ведь какой дурак будет предлагать замужество… музыке?       Коллеги разбредались кто куда, впрочем, Арсу до них не было дела. Он спокойно стоял у служебного выхода, поджидая своё такси. Впереди был только прекрасный вечер — отмокание в ванне, вкусный ужин из ресторанной доставки, долгий и трепетный уход за отыгравшей сегодня прекрасно скрипкой. Может, в этом вечере ещё было бы место и Алёне, если она уже полностью остыла и готова будет разговаривать не через губу. Самый обычный, но такой долгожданный послеконцертный вечер. Единственный, когда можно будет себе позволить расслабиться, ведь дальше была сплошная работа. Ведь уже завтра снова надо будет репетировать, выкладываться на все сто, совершенствовать каждую свою ноту. Но всё это маячило в дне завтрашнем, а сегодня можно было бы сполна насладиться ленью. Заслужил.       Машину подали быстро, правда, чем-то смущал водитель, но это было какое-то внутреннее ощущение, которое Арсений предпочёл игнорировать. Да и не отказываться же от поездки, если водитель приехал вовремя, был вежлив, имел высокий рейтинг в приложении, но… просто чем-то не понравился? Даже не сам он — как будто что-то внутри настойчиво подсказывало, что ехать не надо. Но перед таксистом было бы неудобно, так ещё и какой-то штраф наверняка пришлось бы платить за такую нелепую отмену… Второе Арсению не нравилось куда больше первого, да и свои ощущения он обосновывал, как нежелание сталкиваться дома с Алёной. Наверное, пора было признать, что такой любви, как с музыкой, у него не случится больше никогда и ни с кем, и раз симпатичная ему — и не более — девушка не шла с ними в одном направлении, а пыталась мешать… вставал вопрос, не пора ли было этой девушке собрать вещи и съехать обратно в общежитие?       Возможно, надо было расстаться, впрочем, Арса эта мысль вообще не пугала, он даже задумался, что в будущей поездке есть все шансы познакомиться с какой-нибудь иностранкой, так же влюблённой в музыку, как и он сам. Лучше с итальянкой, ведь Арсений всегда хотел выучить итальянский, но из-за вечных занятий на скрипке просто не мог выделить время. А тут бы сама судьба соблаговолила! Переехать бы в Рим, стать музыкантом с мировым именем и иногда приставать к уличным музыкантам с предложением сыграть вместе. И чтобы они обязательно узнали, кто к ним подошёл, и радовались такой редкой удаче, хвастаясь этим в своих блогах…       — БАРАН! — вдруг заорал водитель и надавил на гудок, а машину чуть тряхнуло. — Простите, — он тут же повернулся к Арсению, — понапокупают прав, а ездить не умеют.       Арс лишь сдержанно кивнул. Ехать было ещё прилично, а неприятное ощущение внутри настойчиво просило одуматься и завершить поездку сейчас, но он не стал. Просто снова погрузился в свои мысли, замечтался, задумался… Он же ведь был музыкантом, не экстрасенсом, да и интуиция по жизни обычно не то чтобы сильно помогала. Мало ли, может, эти ощущения были от банальной усталости, перемены погоды, ретроградного Меркурия — да чего угодно! Мысли после насыщенного дня путались, плечи накрыла неподъёмная усталость, заставившая провалиться в какой-то тревожный сон. Очнулся Арс только от страшного визга шин, который стал самым громким и на секунду даже единственным звуком в мире. «Надо защитить скрипку…» — простучал пульс в ещё сонной голове, и, не успев больше ни о чём подумать, Арсений прижал футляр к себе.       А дальше была лишь бесконечная пустота…       Дни в реанимации Арсений не помнил вообще. Первые дни в палате тоже, кроме того момента, когда слабо спросил у медсестры, что там с его скрипкой. Он просто чувствовал, что случись что-то с его любимицей, то и ему смысла существовать особо не было бы. Но скрипка оказалась цела, и это было удивительно. Ни царапины не было на футляре, ни вмятины. Не пострадала она, ни когда её извлекали из покорёженной машины вместе с прижимавшим её к себе переломанной рукой Арсом. Не пострадала и тогда, когда медики оказывали помощь её хозяину, и счёт шёл на минуты, а церемониться с каким-то там инструментом просто не было времени. Скрипка только по какому-то счастливому стечению обстоятельств была в целости и сохранности, даже не потерялась по пути в больницу… а вот руку Арсения врачи собирали практически по кусочкам, и чудом было то, что её удалось спасти. Он не знал, насколько последнее было правдой. Может, это подсказало больное воображение, может, лишнего сболтнула медсестра… Впрочем, так ли это было важно, если рука была действительно сломана и перенесла несколько операций? Против этого факта сейчас было бессильно всё.       Было много боли, и пребывание в больнице казалось бесконечным. Никто за эти несколько недель так и не пришёл проведать, впрочем, а кому до него могло быть дело? Родители переехали к морю пару лет назад, оставив взрослому сыну свою квартиру, коллеги по оркестру наверняка уже укатили в Европу. Разве что Алёна? Но судя по тому, что звонки не проходили, у своей девушки Арс оказался в чёрном списке. Мог ли зайти Антон? Он даже порывался, но сначала заболел, а потом уехал на конкурс в столицу, а потом уже Арс сам попросил его не приходить. Потому что… какой был смысл? Зачем было показывать себя таким разбитым и никчёмным?       Один. Он был совершенно один. Верным спутником за всё время в больнице была лишь скрипка в наспех отмытом от крови футляре, которая лежала рядом с грудой личных вещей. И боль… очень много боли, которой не было конца. Как будто она должна была остаться с Арсом навечно.       Арсений не хотел домой. Будущая выписка его сильно пугала. Ведь в больнице было всё понятно, а что ждало за её стенами? Точно ничего хорошего. Работать он теперь не сможет, на что и как теперь со всем этим жить… Попов не знал. Просто не хотел об этом думать, ведь голова сразу начинала невыносимо болеть. Только вот день выписки был уже назначен, и Арсений с его приближением всё больше думал о нём, как о самой настоящей казни.       Он как-то осмелился спросить у лечащего врача то, что пугало в этом всём хаосе больше всего. Ответ уже знал заранее, но всё-таки в сердце теплился слабенький огонёк надежды, который мог как разгореться, так и потухнуть совсем.       — Скажите, — Арс тогда пытался дышать ровно, но не получалось. Он очень сильно волновался, а в горле было сухо, как в пустыне, — я ведь… я ведь смогу играть на скрипке, верно?       — Арсений… — доктор грустно вздохнул, понимая, как сильно сейчас может ранить пациента своими словами, но и врать он тоже права не имел. — Знаете, вам предстоит огромный путь. Я уверен, что ваша рука будет способна функционировать, если вы приложите достаточно усилий. В жизни, конечно, может произойти любое чудо, но мой прогноз таков: для бытовых дел ваша рука будет пригодна. Может, вы сможете играть на скрипке, но… скорее всего, для себя. О большой сцене речи точно не идёт. Мне жаль.       И Арс понимающе тогда кивнул. Всё это он знал и сам. Предполагал и чувствовал. Понимал, что без ежедневных репетиций он уже потерял слишком много, и это без учёта сломанной руки, которой ещё только предстояло восстанавливаться после аварии. И это было невыносимо… одно дело было думать о будущем самому, совсем же другое — услышать неутешительный прогноз от врача. Конечно, стоило бы просто порадоваться, что рука со временем после дней, месяцев, может, даже лет страданий и боли всё-таки будет функционировать… да что там — стоило порадоваться, что она уже сейчас пусть и сломана, но в какой-то мере цела. Иронично, но факт.       Выписка вскоре состоялась, и началась совершенно невыносимая новая жизнь. Непонятная, сложная… жизнь, которая была полна боли и как будто бы состояла только из неё. Физическая и душевная… они шли рука об руку, мучая перманентно каждую миллисекунду каждого нового дня. Было сложно. Было невероятно трудно приспосабливаться ко всему — заново привыкать. Было больно.       Без музыки было больно.       Каждый новый день было больно.             

***

             Арсений смотрел на горсть таблеток в руке и никак не мог решиться. Выкинуть их к чертям собачьим или же принять все разом. Эта авария лишила его всего… будущего и настоящего. Только прошлое осталось при нём, но и оно сейчас не помогало, а только причиняло жгучую боль. И эта боль с каждой минутой становилась всё более невыносимой.       Арс же больше ничего не умел. Он отдал скрипке почти всё своё детство, всю свою юность, и вот сейчас — в двадцать четыре — чувствовал себя измученным немощным стариком, которого резко списали в утиль. Да, кости однажды срастутся, руку он рано или поздно разработает, но сможет ли он блистать на сцене, как блистал всего пару недель назад? Или… сколько там прошло на самом деле? Месяц? Счёт времени был давно потерян. Впрочем, какая теперь была разница, если в оркестр путь закрыт? Смысл был вообще задавать себе этот вопрос, ведь доктор всё объяснил. Да, могло, конечно, случиться чудо, вот только Арсений теперь в чудеса не верил.       А как жить, пока не снимут гипс?       А как теперь… просто жить?       Музыка кормила, музыка была домом, страстью, уютом, жизнью. Она была целым миром. Отцом, матерью, любимой… буквально всем. Рвущиеся наружу всхлипы душили, и Арсений, гипнотизировавший взглядом таблетки, то и дело сжимал и разжимал дрожащие пальцы. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, внутренний голос обзывал трусливым щенком, но Арс как будто хотел ещё побороться, хотя смысла не видел. Может, просто боялся брать на себя такую ответственность, может, жалел себя, но почему-то не мог просто взять и отказаться от своей затеи. Но и исполнить тоже не мог.       «Кому ты теперь нужен? — спрашивал Арсений сам себя, глядя уже куда-то совершенно мимо горсти таблеток. — Ни навыков, ни силы, ни мозгов, только на скрипке пилюкать и умел. И как? Помогла тебе скрипка? Поблистал, потешил эго, думал, что так всегда будет? Ты зазвездился, и вот так тебя карма спустила с небес на землю. И остался ты совсем один. Никому ты не нужен. Ты настолько жалок, что даже уйти сам не можешь!»       — Могу… — прошептал Арс и, сделав глубокий вдох, поднёс руку к лицу.       — Могу… — повторил он, снова подумав о том, что больше не видит смысла.       — Могу! — прозвучало уже решительно, окончательно и бесповоротно, как вдруг… Арсений застыл. За стеной тихо заплакала скрипка. Так нежно и печально. Будто бы прощаясь с ним, скрипка пела об утрате, о неразделённой любви. О том, как хорошо им было вместе все эти годы, и как хорошо им вместе уже никогда не будет. Скрипка напоминала о большой любви, разбитом сердце, о том, какими сильными были эти чувства, которые сейчас своими осколками царапали грудную клетку изнутри.       И Арсений не смог. Не мог он уйти под мелодию своего любимого и теперь ненавистного всеми фибрами души инструмента. Таблетки рассыпались по всей комнате, а сам Арс присел на корточки, отчаянно желая сжаться в комок и зарыдать, но получалось только судорожно хватать воздух ртом и нечеловечески хрипеть. С недавних пор Арсений жил здесь совсем один, и некому было ему помочь. А скрипка за стеной пела всё громче. Может, не так складно и плавно, как делала это в руках Арсения, но сейчас и этого было достаточно. Слёз не было, но Арс лежал на полу, свернувшись клубком, насколько ему позволяла загипсованная рука, и трясся от беззвучных рыданий. Он был один. Просто один против всего мира. А единственный огонёк, который дарил надежду, навсегда потух.       Утро не принесло облегчения. Таблетки так и остались разбросанными по всей комнате после вчерашней истерики, ведь Арсений не стал бы корячиться, ползая на коленях по полу, да ещё и с одной подвижной рукой. Он не помнил, как вообще вчера добрался до дивана… тут уж было не до уборки. А идти за шваброй… да он скорее бы разломал её к чертям или… или впал бы в очередную истерику, когда бы сломать не получилось. Ведь он действительно был сломлен настолько, что последней каплей могла стать абсолютно любая мелочь, а вчера спасло лишь чудо.       Дико болела голова, мысли путались, хотелось выть. Хотелось себя жалеть, или… или чтобы хоть кто-то пожалел. Но в этой пустой квартире никто не мог прийти на помощь. Родители не смогли прилететь, их обоих не отпустили с работы… может, и получилось бы, если бы Арс рассказал, как сильно по нему ударила авария на самом деле. Но только вот он не хотел волновать, пугать, расстраивать… может, даже разочаровывать. Потому и соврал, что ничего серьёзного. Впрочем, о том, что то, как вчера Арсений хотел раз и навсегда со всем разобраться, точно бы выполнило все пункты этого списка с лихвой, он не подумал. Не мог он думать, голова бы раскалывалась от мыслей ещё больше.       С одной рукой было тяжело справляться, благо, помогала мама Антона, скрипка которого вчера и остановила Арсения от необдуманного поступка. Майя приносила горячую еду утром и вечером, порывалась даже навести порядок, но Арс ей запрещал. Только мама Антона не особо слушала, ведь её сердце было полно любви и сострадания… Арсений же буквально вырос на её глазах, и женщина прекрасно помнила, как этот тогда ещё восьмилетний карапуз помогал ей нести сумки. Она прибежала и сейчас — заглянула перед работой. На разбросанные таблетки как будто не обратила внимания, просто оставила контейнеры с едой на столе и ласково обняла Арса, будто тот был её сыном. Что-то ещё говорила, пыталась задавать вопросы, но Арсений молчал, потому что чувствовал, что от любого его слова истерика может вернуться вновь. Он просто душил всхлипы и доверчиво прижимался, пока Майя не сказала, что ей уже пора бежать, но она обязательно заглянет вечером. Это удручало, но пришлось просто принять, ведь это просто была его соседка, которая ничем не была обязана. Маминого тепла не хватало… да просто тепла не хватало какого-либо, и Арсений отчаянно хватался за любую спасительную соломинку, чтобы не вернуться к себе вчерашнему.       Жить на самом деле очень даже хотелось… но как теперь это надо было делать? Ответа не было. Всё было невыносимо. Одиноко и страшно. Смотреть на свою собственную скрипку, которая была заброшена вместе с футляром куда-то в угол комнаты, но всё равно как будто бы всегда была на виду, было попросту больно. Невозможно.       «Надо… избавиться…»       Он гипнотизировал скрипичный футляр как будто бы целую вечность, но тот не исчезал. Сколько прошло минут или даже часов… не так важно. Арс даже поднялся с дивана и подошёл почти вплотную, но футляр так и оставался на месте. А так хотелось схватиться за ручку и бросить со всей силы в стену. Или же подняться на крышу и сбросить оттуда… ведь авария забрала слишком много, так что зачем ему теперь было напоминание о прежней безоблачной жизни? Чтобы эта скрипка разлетелась на тысячу осколков, как разлетелась жизнь Арсения.       Но скрипку было жалко — она была ни в чём не виновата. Да и денег на неё было потрачено слишком много, чтобы просто взять и разбить после того, как она чудом уцелела в автокатастрофе, сделавшей её владельца калекой. Такая скрипка должна была звучать… просто обязана была красоваться на большой сцене, ради которой она была создана. И Арс тут же решил, как с ней надо было поступить. Был у него на примете один юный скрипач…       Арсений быстро привёл себя хоть в какое-то подобие порядка, как мог, и со скрипкой в здоровой руке выскочил на лестничную площадку. Сердце в груди билось как-то особенно сильно — так тревожно, с кучей сомнений. Конечно, хотелось сбежать… вернуться обратно к себе или всё-таки подняться на крышу и скинуть футляр оттуда, ведь Арс в глубине души сомневался в правильности своего решения, снова жалел себя и свою разбитую жизнь.       Вдох. Выдох. Снова вдох. Арсений закрыл глаза и сделал ещё несколько вдохов и выдохов.       Он решился.       — Как же заебало… — раздалось где-то совсем рядом, и Арсений даже опустил уже занесённую над звонком руку. Юный сосед был не в настроении, так и стоило ли вообще к нему сейчас врываться, да ещё и так? Впрочем, Арс рассудил со своей точки зрения… в шестнадцать он такому подарку судьбы был бы даже рад, так что, отбросив сомнения, Арсений надавил на кнопку.       — О, Арс, — на лице Антона тут же возникла улыбка, как только он открыл дверь и высунулся в щёлку. Такая же искренняя, какой была всегда, стоило им встретиться. — Как ты? Мама к тебе с утра заходила?       — Мне… мне нужно с тобой поговорить, — грустно улыбнулся Арсений и хотел было привычным жестом откинуть чёлку со лба, но одна рука была в гипсовом плену и попросту не могла пока двигаться нормально, а вторая держала футляр. Стало неловко, но Антон, знавший своего соседа уже далеко не первый год, молча выудил скрипичный футляр и жестом пригласил войти. Арс кивнул и, проследовав за ним, лишь горько усмехнулся про себя. Почему-то именно сейчас он ощутил на себе, как быстротечно время. Как будто ещё вчера он сам был шестнадцатилетним юнцом с множеством планов, амбиций и стремлений, а забавный второклашка-сосед путался под ногами, иногда даже раздражал, но всё же стал другом, ведь их объединяла одна любовь — любовь к скрипке, а перед ней Арсений уже не мог устоять. И вот сейчас этот уже не второклашка перерос даже внушительные Арсовы метр девяносто и смотрел на своего друга и в чём-то даже учителя сверху вниз.       Шаст проводил Арсения в свою комнату и, бережно уложив футляр с дорогой концертной скрипкой на диван, предложил гостю устроиться там же. Арс замялся. Всю решимость как будто рукой сняло. И в какой уже раз… Шумно выдохнув, он упал на диван и поморщился от боли, возникшей в сломанной руке от неудачного движения. Впрочем, боль благородно утихла, уступив место волнению, которое было ещё хуже. Как будто перед Арсением был сейчас не Шаст, а какие-то суровые члены комиссии, от решения которых зависела вся жизнь.       — Тебе принести что-нибудь? — спросил Антон. Он украдкой поглядывал на руку в гипсе, но Арсений это всё равно заметил и постарался улыбнуться, чтобы не выглядеть совсем уж жалким в глазах единственного друга.       — Нет, спасибо. Я сейчас уйду. Я вообще ненадолго. Я… я чего пришёл… — каждое новое слово будто отчаянно цеплялось за горло и не желало его покидать. — Ты же понимаешь, что на большую сцену я вряд ли уже вернусь…       — Арс, ну ты чего, — Шаст сел рядом и подбадривающе похлопал по здоровому плечу. — Ты быстро восстановишься, и всё будет, как прежде. Ты же так любишь скрипку, я уверен, ты всё сделаешь, чтобы вернуться. Да иначе и быть не может!       — Сделаю-то я всё… — кивнул Арс и, прикрыв глаза, откинул голову. — Но сколько уйдёт времени… Наверняка у тебя было, что ты день, а то и два пропускал репетиции, и потом как будто бы уже и скрипка лежит не так, и пальцы всё забыли…       — Бывало, да, — Антон, казалось, немного смутился, но тут же обнял соседа крепче. — Ну, слушай, одно дело я, а ты… ты же виртуоз. Ты в шестнадцать играл куда лучше, чем я сейчас… да чтобы твои пальцы… и забыли? Арс, я уверен, ты вспомнишь, как играть, куда раньше, чем просто разработаешь руку.       — Не надо… — хрипло прошептал Арсений. — В попытке подбодрить ты делаешь только больнее. Я жил только музыкой, понимаешь? На жизнь зарабатывал ей. Блог, конференции, выступления, концерты… я без скрипки просто ничто. Я ничего больше… не умею. Понимаешь, я просто… больше не могу.       — Арс, ну ты чего…       — Я вчера… чуть не решился, — тихо выдавил Арс, судорожно ухватив воздух ртом. Теперь он смотрел невидящим взглядом прямо перед собой, а в голове вспышками возникали вчерашние моменты отчаяния. — Ну, закончить со всем этим… но я услышал, как ты играешь, и не смог. Не смог, понимаешь?       — Арс! Да ты же не серьёзно… Блядь, Арс, всё у тебя будет хорошо, слышишь? — Антон вскочил с дивана и присел перед соседом на корточки, пытаясь заглянуть в глаза, но Арс продолжал смотреть прямо перед собой. — Арс, больше никогда… никогда даже не думай об этом. Пообещай мне, прошу.       — Если и ты мне пообещаешь, — здоровая рука легла на футляр, и Арсения будто бы прошибло током, словно не он сам управлял своей же рукой. Он не знал, поступал ли правильно, ведь от любимой скрипки где-то в глубине души избавляться было жалко… но отступить уже попросту не мог. Не хотел и не мог выглядеть ещё глупее, чем это было возможно. — Антон, я хочу подарить тебе свою скрипку.       — Бля, да ты гонишь! — Шаст резко вскочил на ноги и прикрыл рот руками. Его глаза были полны не просто удивления — в них плескался самый настоящий ужас, делавший радужку какой-то тусклой и безжизненной. — Да быть не может, зачем?       — Антон, — Арс старался унять нараставшую в голосе дрожь, ведь сам боялся своего решения… да и отказа тоже боялся, потому что не представлял, что делать в таком случае, — ты возьмёшь мою скрипку…       — Да не могу я! — Антон смотрел на футляр с каким-то животным страхом и будто боялся приблизиться, просто прикоснуться. — Она же стоит целое состояние. Это же… твоя скрипка. Твоя!       — Ей лучше будет у тебя. Возьми. Я хочу, чтобы она продолжала звучать, понимаешь? А со мной… со мной ей уже не стать великой. А ведь ты можешь, ведь ты… или ты не собирался связывать свою жизнь с музыкой?       — Она уже связана, Арс, — улыбнулся Шастун почему-то грустно, а его растерянный взгляд снова потеплел. — Даже если я захочу отступить, то просто уже не смогу. Но не это важно, Арс. А важно то, что твоя скрипка стоит кучу денег, и ты только недавно расплатился за неё… Ты понимаешь, что я тебе этот долг буду до старости отдавать? Мне же шестнадцать, мы с мамой не то чтобы богато живём. Сам знаешь, с маминой зарплаты и батиных алиментов мы не то чтобы сможем…       — Шаст, это подарок, — повторил Арсений и постарался улыбнуться, но получилось лишь вымученное подобие улыбки. — Ты мне за неё ничего не должен, я просто хочу… чтобы у этой скрипки был шанс, раз у меня его больше нет. Алёна бросила меня, работать я теперь не смогу, и придётся осваивать что-то новое… Всё, что я любил, теперь не имеет смысла. А осколки лишь мозолят глаза и причиняют боль. Пожалуйста… возьми её… Умоляю.       — Арс!       Арсений прикусил губу и покачал головой. Его сердце сейчас было наполнено тоской, а весь мир словно померк ещё больше. Красок больше не осталось. Прекрасных мелодий больше не было. Только тишина и сплошные серые тона. Арс отдавал самое дорогое, свою частичку души. Его и так одолевали сомнения, и было бы гораздо проще, если бы Антон взял несчастную скрипку без всяких лишних разговоров. Но юный сосед как будто по-настоящему боялся. Просто мерил шагами комнату, нервно теребя кудрявое облако на голове, никак не решался, словно принятие такого подарка окончательно и бесповоротно изменит его жизнь. Навеки сделает его рабом без возможности когда-либо вырваться из этого смычкового мира.       — Ну, или продай её, не знаю, — прошептал Арс, подперев рукой щёку. Так он хотел придать Шасту хоть немного уверенности. — Ты и твоя мама мне так помогли, это меньшее, чем я могу вам отплатить. Единственное даже… больше у меня ничего нет.       — Да разве можно такое продавать? Не, точно не будем. Я… я приму. Арс… а я могу тебя обнять? — голос Антона дрогнул, а сам он застыл посреди комнаты в ожидании ответа.       — Только осторожно. Не задень руку.        Арсений, неудачно шевельнув загипсованной рукой, тихо застонал, но всё же поднялся с дивана и позволил Шасту себя обнять. Парнишка прижимал к себе осторожно, невесомо, почти не ощутимо физически, но так ощутимо в душе.       — У тебя всё будет хорошо, слышишь? — шептал Антон ему в ухо. — Ты справишься. Мы будем рядом, Арс…       — Спасибо, — уголки губ чуть дёрнулись, но снова уныло поползли вниз. — Шаст, ты мог бы… просто последняя просьба.       — Что такое? — Шастун отстранился и встревоженно посмотрел Арсу в глаза.       — Сыграй на моей скрипке что-нибудь. Для меня. Чтобы я… мог с ней попрощаться.       — Арс!       — Прошу тебя, — Попов снова сел на диван. — Поиграй мне. Я хочу услышать её… и поставить точку.       — Вивальди? — руки парня уже ходили ходуном, когда он открывал дорогой футляр. Будто бы боялся прикоснуться к столь дорогому и прекрасному инструменту. Как будто… не чувствовал себя достойным его. — Ты же понимаешь, что я сейчас играю далеко не на том уровне, на котором ты был в шестнадцать.       — Как можешь, Шаст… умоляю. Мне это очень нужно. А Вивальди… не надо. «Палладио» Дженкинса или «Венецию» Мартина осилишь? Я понимаю, сложно, но я слышал, ты их играл… не так давно. Да и мы с тобой тоже играли… за день до аварии.       — Ну… — Антон водрузил скрипку на плечо и провёл наканифоленным смычком по струнам. Она не строила, впрочем, это было неудивительно, ведь Арсений после аварии мог только порадоваться, что она хотя бы вообще уцелела. — Сам не играл. Так — баловался. Понравилось, как ты репетировал, решил тоже попробовать. А тебе только подыгрывал, но как-нибудь попробую.       — Прости, что она в таком состоянии. Сам понимаешь, мне было бы тяжело её настроить.       — Да делов-то! — Шаст ловко крутил колки на слух, всё-таки слух у него был идеальный, вот только пальцы иногда путались и мешали ему достигать планок, которые в свои шестнадцать уж больно высоко задрал Арсений. Было видно, что нервничал, ведь впервые у него в руках был настоящий концертный инструмент, стоивший неприлично много денег. Столько, сколько у его семьи никогда не было. — Я сыграю «Палладио», ну, то есть попробую. Ты прости, если налажаю.       Арс только кивнул. Он чувствовал, как похолодела здоровая рука, и не мог унять дрожь в ней, хотя Антон ещё даже не начал играть, а пока искал ноты на заваленном бумагами столе. Арсений смотрел расфокусированно и кусал губы. Он так жаждал и боялся услышать свою скрипку в чужих руках, что не мог понять, утешит это его или ещё больше порвёт зияющую в сердце рану. Он так хотел… чтобы она звучала. И одновременно хотел, чтобы она замолкла навсегда. Сам не понимал.       Антон поставил на пюпитр ноты и сделал глубокий вдох. Его сердце стучало слишком громко, хотя Арсений никак не мог этого услышать. Этот визит был для него слишком внезапным, ведь ещё с утра он серьёзно задумался, а хочет ли вообще тратить лучшие годы жизни на скрипку. Только вот отказать сейчас Арсу не мог — знал, что это его если не убьёт, то раздавит морально и лишит последней надежды. Он знал Арсения всю свою жизнь и, конечно же, знал, как сильно ему была важна музыка. И в память обо всём просто не мог оставить друга в беде, что бы там у самого ни творилось внутри.       Арс смотрел выжидающе. Боялся самой первой ноты. Не хотел срываться при Антоне и лишний раз его пугать, но сам не представлял, чем это всё обернётся. Может, стоило просто отдать скрипку и уйти, слушая её пение лишь через стену, если бы вдруг соседская семья не решила её продать. Может, стоило продать её самому, чтобы были хоть какие-то деньги на жизнь, ведь общими накоплениями заведовала девушка, которая теперь просто испарилась со своей и не только долей. Впрочем, Арсений был ей благодарен хоть за то, что выделила ему денег на лечение, прежде чем исчезнуть. Но продавать свой инструмент Арс не хотел. Верная подруга ещё должна была прозвучать с большой сцены. О том, что она бы и так звучала в случае продажи, он не хотел думать. В этом мире был только один человек, которому Арсений мог доверить судьбу своей любимой скрипки — тот, кого он практически сам научил играть.       Антон замер с поднятой рукой, а пальцы, удерживавшие смычок, напряглись. Это было словно шагом в бездну — полётом с высокого обрыва в никуда… любым экстримом, на который сложно было решиться. Пальцы страшно потели, а дыхание перехватывало от осознания, что когда он начнёт, дороги назад уже не будет, а если где-то ошибётся, то точно себе не простит. Мысленно парень пытался считать от десяти до одного, чтобы на последней цифре всё же начать играть, но сбивался, не мог себя пересилить, ведь чувствовал огромную ответственность. Это было очень тяжело.       Арсений уже был готов закричать, поторопить, выйти из себя окончательно, но держался. Чувства своего друга он сейчас понимал, и сам бы наверняка растерялся в такой ситуации, хотя сам играть на публику всегда любил и, в отличие от Антона, действительно умел это делать. Душа просто рвалась из тела, металась в нём, как задыхающаяся в клетке вольная птица. Как же хотелось вскочить, забрать у Шаста свою любимицу и сыграть самому… но Арс просто не мог. Если бы он мог сам, эти мучительные для них обоих минуты бы не существовали.       Шаст сделал ещё несколько глубоких вдохов, но не помогло. Будто подсознательно хотел, чтобы Арсений либо прекратил эту пытку, либо хоть как-то подогнал, помог, подбодрил или поругал за нерешительность. Но Арс молчал и только испепелял его взглядом, который невозможно было считать.       Время остановилось, даже за окном как будто притих уличный шум. Как будто весь мир застыл в ожидании той самой первой ноты и, когда она всё же прозвучала, оглушительно обрушился на Антона, который уже попросту не мог остановиться. Пальцы левой руки неуверенно скользили по струнам, а правая со смычком заметно дрожала, но скрипка на удивление выдавала вполне правильные и даже складные звуки. Она плакала надрывно, дёргая за натянутые в напряжении ниточки души. Антон чувствовал, как с каждой нотой становился увереннее, и дорогая скрипка в руках пугала всё меньше. Арсений с каждой нотой летел в бесконечность, чувствуя, как его скрипка в руках Шаста обрела совсем другой голос. Ноты сливались в мелодию, которую Арс улавливал, жадно стараясь не пропустить ни звука.       Он смотрел на Антона, стоявшего посреди комнаты в лучах солнца, во все глаза, но будто не его видел перед собой, а… юного себя. Увлечённого и влюблённого. Ведь Арс действительно тогда по уши влюбился в музыку, и она отвечала взаимностью, а сейчас… будто бросила на произвол судьбы, и это было куда страшнее, чем уход любимой — но, видимо, не настолько — девушки в закат в сложное время.       И Антон как будто бы выглядел влюблённым. Может, в его сердце горела любовь к какой-нибудь знакомой девчонке, может, как и когда-то юный Арс, он влюбился в скрипку. Но выглядел он сейчас просто великолепно, потому что какая-то большая и искренняя любовь внутри него излучала слишком много тепла и света. И эта любовь была для Арсения сейчас жизненно необходимой, ведь у него не осталось никакой. Достаточно было просто посмотреть на то, как чужая любовь жила, горела и не думала сгорать. Как эта любовь расцветала с каждой нотой и наполняла собой эту небольшую комнату… этот большой мир.       Скрипка плакала — будто бы действительно прощалась со старым владельцем. Так нежно, но местами надрывно, будто она сама не хотела, но понимала, что другого выбора не было… да и нового хозяина уже приняла. Ведь Антон был с ней нежен, максимально аккуратен, зная, что эта скрипка не была простой. Он уже чувствовал себя уверенно, да и пальцы, чудом попадавшие по нотам в самом начале, больше не дрожали, а находили нужные ноты уверенно. Будто Шаст играл на этой скрипке долгие годы, а не всего лишь пару минут назад извлёк первый звук.       Мелодия приближалась к своей кульминации, и Антон позволил себе оторвать взгляд от нот и даже от скрипки, чтобы посмотреть на Арса. Тот сидел неподвижно, а по его щеке медленно опускалась слеза. Такая же одинокая, как и он сам. Естественно, это сбило. Да даже если бы не сбило, Шаст просто не мог продолжать играть, ведь сердце сжалось от тоски. Он забыл обо всём на свете — не слишком-то аккуратно положил скрипку в футляр и снова присел на корточки перед соседом, накрыв его здоровую руку, лежавшую на колене, своими.       — Арс… — прошептал он, а Арсений освободил руку и закрыл ей глаза. Его плечи сотрясались в беззвучном плаче. Он уже просто больше не мог держать это в себе, и эмоции сами вырвались наружу. — Арс, прости меня, не надо было…       — Ты будешь великим музыкантом, поверь мне, — улыбнулся Арсений сквозь слёзы, но улыбка больше походила на истерическое отчаяние.       — Посмотри на меня, — настойчиво попросил Антон, но Арс лишь помотал головой, продолжая прикрывать ладонью глаза. — Арс… посмотри.       — Не могу…       — Пожалуйста, — Шаст мягко коснулся его руки и без сопротивлений потянул на себя. Арсений поднял на него полный отчаяния взгляд. Сосуды в его глазах были немного полопавшимися от напряжения, и это придавало совершенно сумасшедший и безумно уставший от всего этого мира вид. — Не плачь, — прошептал Антон завороженно. Он был не в силах оторвать глаз, просто бешено скакал взглядом по лицу соседа и, уже не веря самому себе, стирал пальцами слёзы с его щёк.       — Шаст, ты чего? — еле слышно прошептал Попов, и Антон чувствовал мелкую дрожь под своими руками. Арс будто сам не понимал, смотрел, отчаявшись и одновременно умоляюще. Он очень хотел, чтобы его вытащили… Шаст это чувствовал. Не просто чувствовал, а хотел его вытащить, но не имел ни малейшего представления, как это сделать.       — Всё нормально, Арс, — проговорил он, продолжая утирать слёзы. — Мама всегда меня так успокаивала в детстве. Поверь, завтра будет новый день, и ты обязательно найдёшь выход.       — Сомневаюсь…       — А я в тебе не сомневаюсь! — Шаст перебил, ведь его сосед хотел сказать что-то ещё. — Я никогда в тебе не сомневался и не буду.       Сердце Антона стучало оглушительно громко. Он уже не слышал ни себя, ни тихих ответов Арсения… ни тем более собственных мыслей. Он смотрел на эти тонкие губы, которые что-то быстро шептали, и с каждой секундой всё больше понимал, что пропал окончательно. Он наклонился вперёд и как-то по-детски чмокнул Арса в губы, а те, немного помедлив, ответили. Внутри у Антона запорхали бабочки, ведь он действительно был влюблён… и вовсе не в музыку. Уже год, как осознал, что этот скрипач из соседней квартиры нравился совсем не по-дружески. И Антон даже не мечтал, что когда-нибудь приблизится к Арсу настолько. Целовал его только во снах, и то после таких сновидений полдня ходил, будто его огрели пыльным мешком по голове. Ведь даже не надеялся, что Арс ответит взаимностью, да и вообще сомневался, что это когда-либо станет возможным. Антон сам не понимал, насколько вообще правильными были его чувства, но унять их не мог — просто любил и сохранял свою любовь, слушая ежедневно, как Арсений часами репетировал. И сам потом уходил в другую комнату с сурдиной на скрипке, чтобы не мешать соседу готовиться к концерту, но всё-таки иметь возможность поиграть с ним хоть так. Когда же у Арса появилась девушка, Шаст решил, что его чувствам точно существовать не имело смысла, а сейчас… да пусть бы была у него эта девушка, лишь бы он сам оставался здоров и счастлив.       Но авария уже случилась, да и девушка испарилась при первых же трудностях… Исправить это было уже невозможно. Антон знал, что было просто глупо надеяться на шанс, но сейчас действовал импульсивно, хотел успокоить и подарить Арсению всю свою любовь, чтобы тот не чувствовал себя одиноким и брошенным всеми в этом огромном мире. Он боялся проявлять инициативу, да и целоваться-то нормально в свои шестнадцать не умел, но отрываться тоже было страшно, поэтому Шаст просто прижимался к губам Арсения своими, отсчитывая в голове секунды до грандиозного скандала.       Арс отстранился первым. Антон зажмурился, чтобы не видеть злости или осуждения в его глазах, и даже инстинктивно приготовился к пощёчине, за которую бы сейчас не осудил. Но удара не последовало, а тяжёлая ладонь лишь опустилась на шапку кудрей и небрежно их встрепала.       — Это тоже успокоение по маминому методу? — грустно улыбнулся Арс, когда Антон отважился открыть глаза. Во взгляде Попова была пустота. Даже отчаяние куда-то делось. Его глаза были совершенно безжизненными и не выражали вообще ничего. — Ладно, плохая шутка.       — Я просто… — прошептал Шаст, не зная, как продолжать, потому что разумных оправданий своему «просто» не видел. — Прости меня, Арс.       Он неловко поднялся на ноги и на всякий случай отошёл подальше. Арсений тоже встал с дивана. Вытерев рукой влажные от слёз щёки, он наклонился к футляру со скрипкой и оставил поцелуй на корпусе. Затем выпрямился и, жестом подозвав Антона к себе, приобнял его здоровой рукой.       — Береги её. И себя тоже береги. Хорошо? Я надеюсь, ты станешь великим музыкантом. Вместе с ней ты обязательно сможешь.       Антон не успел ничего ответить, а Арс уже скрылся в коридоре, словно ничего не произошло. Хлопнула входная дверь — надо было закрыть её на внутренний замок, но парень не мог заставить себя сдвинуться с места. Он просто стоял посреди комнаты и облизывал губы, чувствуя на них и слёзы Арсения, и огромное разочарование в себе. Шаст просто не мог простить себе свой дурацкий порыв, который наверняка испортил всё окончательно и бесповоротно. Ведь он не мог и надеяться на взаимность — зачем вообще полез? Зачем сам всё разрушил? Зачем причинил самому дорогому человеку ещё больше боли?       Хотелось забиться в угол и в голос завыть, но Антон нашёл в себе силы закрыть за Арсением дверь, а потом взял в руки оставленную им скрипку и начал играть с самого начала. Только так он смог найти хоть немного спокойствия.