Проклятие родоубийцы

Молодой принц смотрит за тем, как танцуют и падают в бездну обрывки серебряных крыльев, пока его древняя драконица заливается громким раскатистым рычанием. Маленький дракон, так глупо надеявшийся улететь домой, теперь падает вниз, и его последний звонкий крик затихает вместе с воплем его растерзанного всадника. Гремит гром, стрекочут молнии и шумят волны. Море упивается горячей кровью, а шторм беснуется вокруг Эймонда Одноглазого, теперь Родоубийцы, всё сильнее и сильнее. Он смотрит в сторону упавшего дракона ещё немного и его лицо, подсвеченное вспышкой молнии, становится холодным и тяжёлым, как мраморная маска. Принц мерно отворачивается к горизонту, потянув за поводья. — Летим вперёд, моя Вхагар, домой. И шторм преследует его, не стихая за спиной до самой краснокаменной столицы.

***

В темноте комнаты под куполом из кошмаров и шорохов, Эймонда пробуждает стойкое чувство чужих глаз на себе. Он вздрагивает, мазнув замутненным взглядом по углам комнаты. Ночь тяжела и холодна, полна чужого плача и сожалений, и, кажется, он может услышать их в самих стенах замка, в дальних углах комнаты, принесенных из покоев матери, но не в своей груди. Там нет ничего, кроме горькой пустоты. Тишина оказывается обманчивой и слишком зыбкой, и как только он садится на кровати, она рушится и отвечает лёгким шорохом. Не под подушкой или среди одеял, а там. Откуда-то извне, притаившись в тени. Снова его скрип и снова чей-то шорох. Эймонд поворачивает голову к остывшему камину. Звук пришёл оттуда, но там пусто и темно, как в распахнутой пасти мёртвого охладевшего дракона. Из окна льётся лунный свет, вдалеке всё ещё бушует шторм и серый нескончаемый дождь. Эймонду кажется, что из темноты угла на него кто-то смотрит, но он отгоняет любые страхи. Призраки живут только для маленьких детей, а он уже не боится мертвецов или их теней. Это копошатся мыши или скрипит старая каменная кладка, не более. В замке всегда много звуков. И к тому же его руки уже запятнаны кровью. Разве Эймонд не испугается пролить её снова, если кто-то наберётся наглости потревожить его? Когда он подходит ближе к камину, из чёрной пасти камина на него смотрят такие же чёрные тихие угли. Единственное, что тревожит комнату — отдалённый раскат грома и редкие вспышки молний. Наверное, ему просто всё-таки показалось. Эймонд чувствует себя дураком и уже хочет встать с колен, когда среди пепла рождается жемчужный блеск. Он робкий и нежный, как маленькая звёздочка, и Эймонд прищуривается. На мгновение ему кажется, что в камине кто-то оставил жемчужное колечко, но чёрный пепел скатывается вниз и обнажает… Маленькое белое крыло? — Ох!.. Эймонд замирает на короткое мгновение. Дракон? Маленький дракон? Кто-то подложил яйцо, и оно вылупилось, пока он улетал? Хелейна? Эймонд смаргивает, пытаясь вспомнить последнюю кладку Пламенной мечты и не было ли там белого, как самый чистый жемчуг, яйца? Но для кого тогда? И почему к нему? Пепел скользит дальше и появляется второе крыло, аккуратный хвост, когтистые лапки, золотистый животик, а потом и… крошечное знакомое личико. Человеческое. Волосы на загривке поднимаются дыбом, и Эймонд охладевает изнутри. Из камина на него непонятно смотрит маленький племянник, растерзанный вчерашним днём. — Бастард…? Ему вмиг кажется, что он повредился рассудком, и Эймонд споро потирает оба глаза, но призрак не уходит. Маленькое проклятье трёт свои глазки кулачками, зевает и склоняет голову, замерев, когда встречается с Эймондом взглядом. Кажется, что оно вспоминает его. Рассматривает. По шее начинает стекать холодный пот, прямо за спиной гремит шторм, и Эймонд не может вздохнуть. Не получается. Бастард пристально смотрит на него, встряхивает крыльями за спиной, а потом раскрывает свой рот и тонко пищит, как драконий детёныш. — Нет! — Эймонд затыкает уши руками и корчится, жмурится, трясёт головой, чтобы выбросить-выбросить эту тварь из своей головы. — Этого не может быть, не может! Ты мёртв! И дракон твой тоже мёртв! Но существо, так умело притворившееся его погибшим племянником, не уходит. Тогда Эймонд в спешке тянется за ножом и хочет ударить привидение, но маленькие ручки, вымазанные пеплом, резво хватают его за вторую ладонь. Он тут же замирает, и сердце пропускает удар. Нож падает с тонким лязгом под ноги. Изнутри исчезает весь страх, как утихает огонь в остывающих углях, и вмиг Эймонду становится стыдно за свой крик. — Ох… Племянник, о боги, — он подползает ближе и ласково раскрывает свою ладонь, позволяя Люцерису сесть в неё, — Прости, прости меня, что я начал так резко и громко.       Он чувствует стыдливый жар на своих щеках и виновато гладит племянника по маленьким кудрям. Какой же он крошечный и уязвимый в его ладони, совсем как хрупкая фигурка из заморского фарфора! Как он посмел кричать в его присутствии? — Ох… Его племянник, такой живой и настоящий, склоняет голову, и Эймонд не может не повторить за ним. Его племянник такой маленький, красивый, абсолютно очаровательный! Не привидение, а благословение! В темноте его глаза такие же чёрные, как морские воды в шторм, белая чешуя мерцает звёздным блеском, а из маленькой милой улыбки показываются крошечные треугольные зубки. Эймонд улыбается ему в ответ и внутри рождается надежда остановить войну.

***

Утро приходит помятым и усталым, с влажными покрывалами и жаром на лице. Эймонд почти не чувствует прошедшего сна, словно бы и не ложился этой ночью, но Люцерис, свернувшийся под сердцем, даёт надежду и радость, чтобы подняться с кровати. Эймонд успевает спрятать его до прихода слуг, спешно одевается, заплетает волосы, переговаривается с сестрой за завтраком и успевает незаметно унести кусочек хлеба в своём рукаве. На него странно смотрят и только у своей двери Эймонд вспоминает, что вся столица всё ещё считает его Родоубийцей. Но все они ошибаются. Люцерис жив и в полном здравии у него в комнате, и радостно чирикает, когда Эймонд достает его из укрытия. — Тише, Люцерис, тебя не должны услышать, — вместе с улыбкой он протягивает ему кусочек хлеба из рукава. — Я принёс тебе еды. Ты, наверное, голоден, да? Его племянник странно смотрит на кусок в своих руках, но принимает его и начинает есть, с усилием вгрызаясь своими маленькими зубками в еду. Он также не возражает, когда Эймонд берет его в ладонь и прижимает к груди, как собственного ребёнка. — Пока мы не можем лететь на Драконий камень, — от маленького рта начинают падать крошки, и Эймонд не может не умилиться, — Ты ещё совсем мал. Твои крылья слишком слабые. Люцерис не обращает на него внимания, пока ест, но Эймонд не держит обиды. Всё-таки племянник не ел всю ночь и всё утро. Он должно быть очень голоден, чтобы поддерживать беседу. — Пока мы здесь, ты должен быть тихим и делать то, что я скажу, хорошо? — Эймонд нянчит его у груди, прикрыв кафтаном, пока на пол не падает недоеденный кусок. Жалобный писк режет уши и он гладит Люцериса по спинке в попытке успокоить. Что произошло? Ему не понравилось угощение? — Ну что такое, племянник? Что случилось? — Эймонд поднимает хлеб с пола и, не подумав, сует в лицо Люцериса снова, — Пожалуйста, ешь! Ты не должен мучить себя голодом! И снова хлеб бесцеремонно отбрасывается на пол, а Эймонд начинает паниковать и укачивать племянника, как распережевавшегося грудного ребёнка. Их возню могут услышать! Что, если кто-то придёт? — Пожалуйста, тише, мне нужно написать твоей матери письмо, Люцерис, не время вредничать. Ладонь неаккуратно вздрагивает, и чернильница падает вниз, разбиваясь с тонким звоном. Эймонд шипит, резко наклоняется к осколкам стекла, но почти сразу же отдергивает руку. На пальце начинает проступать крупная капля крови, как семечко граната, и Люцерис тут же замолкает. Эймонд замирает на пол мгновения, но чувствует, как племянник быстро цепляется за одежду, продвигаясь ближе к его руке. Эймонд зачарованно смотрит, как переливается красная капля в лучах солнца, и отрешенно, без лишних мыслей подносит руку к Люцерису. Пламя и кровь. И как же он раньше не догадался? Люку нужна настоящая драконья кровь, чтобы вырасти, а не объедки с королевского стола. Люцерис присасывается к пальцу, как ребёнок к груди матери, и жадно пьёт. Быстро, торопливо и с причмокиваниями, изредка посматривая своими маленькими глазками на Эймонда. На дне бездонного чёрного цвета он наконец-то видит удовольствие и не может не обрадоваться за своего племянника. Теперь, когда он знает, что нужно его маленькому Люцерису, он сможет его накормить и выходить, чтобы они вместе улетели на Драконий камень и закончили эту нелепую войну!

***

       Отдавать свою кровь не так сложно. Эймонд, как настоящий воин привык к боли и он не чурается ни порезов, ни укусов, чтобы кормить своего любимого племянника, но вот прятать порезы от любопытного взгляда матери и сестры становится всё сложнее. Приходится выбирать рукава подлиннее, ткань поплотнее, а ванны принимать в одиночестве. Кто-то говорит, что принц стесняется своего тела, Эймонд лишь отмахивается от них, как от надоедливых мух. Слуги всегда болтают глупости. Слухи — это всего лишь слухи. Не более чем сорняк, который он сорвет, или хрупкая паутина, которую не составит труда смахнуть рукой.

***

Проходит ещё несколько ночей и его Люцерис растёт так быстро, что теперь, когда он сидит у него на груди Эймонд не может вздохнуть. Он ёжится, вытянутый из сна, и замечает Люцериса не сразу. Тот сидит на нём, скорчившись, как горгулья размером с маленького ребёнка, а его чёрные глаза кажутся на бледном лице двумя сплошными дырами. — М-м… Племянник? — Эймонд замечает отблеск слюны на чужом угловатом подбородке и ласково вытирает её, — Ты хочешь есть? Тот размеренный пощёлкивающий стрекот, что выходит из груди Люцериса ниже и глубже, чем его самый первый новорожденный писк. Эймонд силится сделать ещё один вдох и медленно сталкивает племянника с груди. — Ты слишком тяжёл для меня. Тебе придётся спать рядом. — Не дожидаясь ответа, он оголяет своё запястье и протягивает его вперёд. Лунный свет переливается на чешуе Люцериса, скользит по белоснежному крылу и по первым линиям гребня, начавшим расти на его хвосте. В утреннем свете они такие же розовые, как и лучи первого солнца, но сейчас под взором луны вся фигура Люцериса мертвенно-бледная, словно бы бескровная. Запястье пощипывает и холодит, но это ощущение уже становится привычным для Эймонда. Его взгляд медленно ползет ниже по тонкой талии племянника, по его худым ногам и темноте между ними. Не дожидаясь разрешения, он ловко проскальзывает другой рукой туда и нащупывает мягкую нежную складку кожи. Люцерис над ним фырчит, но не делает ничего, чтобы отодвинуться, и тогда Эймонд смелее проходится пальцем по гладким чешуйкам между его ног. Одну за другой он прокатывает их на подушечках пальцев, гладит их мягкую поверхность и раздвигает пока не найдёт скользкое и тёплое нутро. Ещё ребёнком он слышал, что драконы легко могут менять пол и непостоянны, как пламя, поэтому не удивляется, когда находит у Люцериса и подобие вульвы, и чешуйчатый карман, где наверняка прятался его член. — Тебе нравится? — Эймонд внимательно следит за лицом племянника, когда ласково прокатывает горячую бусинку его клитора на своём пальце и скользит вдоль половых губ туда, где ещё жарче и мягче. Люцерис отпускает его запястье и облизывает окровавленный рот. Его клыки сверкают в лучах уходящей луны, а кудри переливаются, как дорнийский дорогой шёлк. К всепоглощающей радости Эймонда, он раздвигает свои лапы и издаёт тяжёлое стрекотание. — И мне тоже нравится, племянник, мне тоже, — Эймонд торопливо подтягивает чужую талию и бёдра к себе и широко проходится языком по клитору Люцериса. Жарко, влажно и сладко, с удовольствием зажимая желанную складку кожи губами и посасывая её. Эймонд еле слышно стонет, выдыхая через нос. Глаз сам закрывается, и для него не остаётся ничего, кроме сладости во рту и заливистого стрекотания над головой. Он даже забывает, что их могут услышать. По его волосам мягко проходятся когти, зарываясь между прядей, и Эймонд отрывается, сделав глубокий вдох. Люцерис урчит над ним и облизывается, хитро прищуривая свои чёрные и бездонные, как само море, глаза. Не сразу, но Эймонд чувствует у своих губ ещё более горячую и скользкую плоть и отрывается от лица племянника, чтобы взглянуть вниз. Раскрывшись, из жемчужной плоти, как красный цветок, на него выглядывает истекающий изогнутый член, который он без раздумий берет в рот. Над головой раздаются вздохи и стрекот, жар вокруг сгущается, а влажные щёки начинают пылать всё сильнее вместе с содрогающимся горлом. Эймонд чувствует, как с уголка губ течет слюна и как жадно он ей давится, желая проглотить Люцериса в себя всё дальше и дальше. Ни слухи, ни слуги, ни вспышки молний — ничего из этого не было важным, пока они не задрожали вместе и не повалились на кровать. Заплаканный, измазанный в поту и сперме, Эймонд делает первый влажный вздох и вытирает своё разгорячённое лицо. На руках у него блестят собственные слёзы, а между ног на собственных ночных штанах он находит мокрое пятно и стыдливо прикрывает глаз, чувствуя, как всё напряжение вытекает из его тела.

***

Эймонд замечает на себе любопытные противные взгляды всё чаще и прятать Люцериса становится всё тяжелее. Языки начинают болтать с пущей силой. Принц не хочет впускать слуг для уборки, принц не хочет помощи в принятии ванны, принц не хочет больше ходить в королевскую библиотеку. Что они знают? Какое им, безродным и дрожащим тварям, может быть дело до тайн дракона? И самое неприятное, что его мать, кажется, верит этим гнойным языкам. Она встречает его красными тревожными глазами, а он привычно гладит её руки, больше не задерживаясь взглядом на её кровавых пальцах. Целует сестру в лоб, нянчит своих дорогих племянников, склоняет голову перед братом, теперь своим королём. Его слёзно просят дать обещания всегда говорить правду и Эймонд даёт, не задумываясь ни на мгновение, а потом успокаивает мать, ведь слухи — это всего лишь слухи. Иногда он ходит к Вхагар, но она громко фырчит и отворачивается от него, если до этого к его одежде прикасался Люцерис. Из её ноздрей идёт дым, а золотые глаза недовольно мерцают в его сторону. Иногда он прогуливается в саду, но небо пустое и тупое, если не устлано пеленой свинцовых туч в преддверии грозы, и Эймонд быстро теряет к нему интерес. Только через время он понимает, что ничего из прежних дел больше не вызывает в нём столько же радости, сколько и зубастая улыбка Люцериса, и смысла выходить из комнаты он больше не видит.

***

Выдохнув и проскользнув за свою дверь, Эймонд запирается подальше от людских взглядов. Ещё один пустой день позади и ещё одна ночь впереди. Скоро они полетят. Скоро… Совсем чуть-чуть и он сможет отдать своей сестре её сына. Сможет, он обещает себе, что отдаст Люцериса. Но позже. Когда придёт время. Сейчас оно ещё не пришло. Тяжело шуршит ткань одеяла в сумерках, и племянник выползает к нему из-под кровати гибкой бледной тенью, вытягиваясь во весь свой рост. Люцерис теперь гораздо больше, чем раньше, но всё ещё достаёт Эймонду только до груди. Может быть, они поравняются взглядами, если Люцерис постарается и вытянется на своих жилистых когтистых лапах. — Здравствуй, мой любимый племянник, ты скучал по мне? — Эймонд мягко целует его губы, не обращая внимания на острые концы клыков, торчащих из-под них. Люцерис рокочет, но не отвечает на поцелуй. Весь его силуэт худой и сухой, как и положено подросткам, но глаза теперь начинают мутнеть, как взбаламученное озеро, а не чёрные штормовые воды. Эймонд не может разглядеть в них зрачка, но он знает, что перед ним никто иной, как его племянник. Его родная кровь. Просто благословенная и возрожденная со своим драконом, как единое целое. Это дар, который способны дать только древние боги Валирии или любимые матерью Семеро. Благословление, не иначе. Закрыв дверь на щеколду, Эймонд расстёгивает рубашку под непрерывным взглядом племянника и бросает её на пол. Ложится на кровать, оголяет шею и выдыхает, пока перина прогибается под чужим весом. Он не шипит, когда чужие зубы прокалывают кожу, но хмурится от мыслей, гудящих в голове. Люцерис растет очень быстро, слишком быстро. Почти с каждым днём в нём прибавляется всё больше и больше веса, а крылья становятся длиннее и шире. Эймонд с разочарованием понимает, что его крови скоро будет не хватать. Завтра ему нужно изловить в саду какую-нибудь незадачливую птицу.

***

Ловить птиц не так легко, но кошек ещё тяжелее, пока он не догадывается принести с собой лук. На него испуганно смотрят слуги, когда Эймонд идёт по коридору с подбитым городским голубем в руке. Кристон предлагает ему прокатиться и сходить на охоту, и Эймонд хотел бы, правда хотел бы, но он так боится за Люцериса. Что, если тот вылетит из окна, ведомый горем и одиночеством? Что, если его увидят? Он с тяжестью отказывает, встречает непонимающий взгляд Коля на себе и спешит удалиться. Следующим утром он не идёт в тренировочный двор, а сразу отправляется в сад за новой птицей. Он довольно приносит Люцерису свою добычу на следующий день и на послеследующий и так, пока Люцерис не перестанет помещаться под кроватью. Ему становится страшно, но почти сразу же Эймонд находит тайный проход в своей комнате. В тёмном спрятанном коридоре между стенами замка легко помещается его племянник, и теперь Эймонд почти смеётся в лицо слугам, когда те не находят в его комнате ничего из того, о чём так жадно рассказывали друг другу. Похищенного сына Рейниры, как говорили они и во что заставили поверить его мать, нет ни под кроватью, ни между штор, ни в гардеробной. Эймонд улыбается им острым оскалом, пока матушка с заплаканными глазами наблюдает за слугами и рыцарями, ищущими Люцериса в каждом углу. Они, конечно же, ничего не находят, и Эймонд довольно наблюдает, как они покидают комнату. Только Алисента остаётся дольше остальных и дарит ему странный непрерывный взгляд. Ему не стыдно, когда по её щеке стекает ещё одна слеза и не горько, когда она молча уходит. Ей не стоило тешить себя надеждами и слушать сплетни слуг. Она говорит сходить ему в Септу следующим утром, и он идёт, чтобы утешить её сердце, но в замок возвращается с двумя куропатками, спрятанными под кафтаном. Птицы больше не залетают в их сады, а его Люцерис уже такой большой! Теперь он выше, сильнее и шире в плечах самого Эймонда и растёт быстрее, чем любой дракон на этом свете!

***

       Слухи затихают, и Эймонд уже начинает верить в то, что сможет сберечь своего дракона незамеченным, пока не приходит одна из тихих ночей. Он просыпается с чужой рукой на своём рту и крепкой хваткой на запястьях. — Простите нас, наш принц, нам приказано королём. Эймонд думает, что его убьют, но рыцари всего лишь держат его и ещё раз, уже под покровом ночи одергивают шторы и проверяют шкафы. Он злобно выдыхает и скалится, когда его рот отпускают: — Вы уже осмотрели мои покои, по какому праву вы тревожите меня? — Ваша матерь и десница вам не верят, мой принц, — Кристон виновато склоняет голову, но не приказывает своим людям отпустить его. Эймонд делает ещё один рывок и показывает все свои клыки прямо в лица обнаглевших рыцарей. Злоба клокочет в горле, как пламя под рёбрами дракона. — Почему? Они считают меня лжецом?! — И слуги, и охрана слышит, как вы каждую ночь говорите с кем-то и повторяете имя бастарда принцессы. А также приносите еду, которую слуги не находят следующим утром. Эймонд воет, как раненый зверь и остервенело бьется в чужой хватке. Он загрыз бы их всех! Ублюдки! Дорнийский предатель! Он предал его! Предал! Тот, кому он доверял больше остальных! В городе начинается волнение и далёкий зов Вхагар дрожит в ночи. Лица рыцарей бледнеют, но никто не спешит отпускать его. — Я прикажу убить вас всех! Взгляд Кристона ровный и чёрный, как гранит. Он равнодушно поднимает голову с ровной спиной и холодными глазами. — Простите нас, но так приказал десница. Это для вашего блага. — Так десница или король?!       Даже в ночных тенях Эймонд видит, как поджимаются губы Коля. Он ещё дёргается вперёд с желанием откусить нос ближайшему рыцарю, но его держат сразу несколько рук в железных перчатках. Эймонд кряхтит и извивается, пока за Колем не скрипнет дверь и не послышится хлопок. Сердце проваливается в желудок. — Нет… И снова Вхагар раскатисто зовёт его вдалеке. — Сир Кристон Коль, здесь тайный проход. — НЕТ! Нет-нет-нет! Кажется, над городом стягивается гром, звучит долгий взрыв драконьего пламени. — Откройте шире. Эймонд трясется, когда видит, как раскрывается его сокровенный тайный коридор и как бесцеремонно туда суёт факел кто-то из золотых плащей. Пламя оказывается слишком слабым (а может, тени слишком густыми?), и проход проглатывает его, пряча от людских глаз того, кого они хотят найти. Он изворачивается и рычит на кровати и всё-таки урывает свой всплеск крови на чужом лице, смачно ударив по нему кулаком. Эймонд тут же порывается встать, но его снова валят на кровать. Кристон, внимательно смотревший на него, отворачивается к проходу с хмурым выражением лица. Кто-то пытается сунуть ещё один факел, но тот жалко гаснет вслед за первым, и из темноты до них доносится тонкий стрекот вместе с дуновением ветра. Рыцари кладут ладони на рукояти мечей. У Эймонда холодеют руки. — Мечи наготове, — командует Коль и с лязгом достаёт свой. Эймонд стонет и замечает слёзы на своём лице. Всё его тело дрожит, когда рокот в этот раз проносится ближе и громче. — Пожалуйста, не трогайте его! Первый рыцарь направляет меч в проход. Все замирают. Даже Вхагар вдалеке замолкает под стенами города. Комната застывает, а потом взрывается криками, когда из теней вылетает Люцерис с огненным оскалом. Крики, визги, лязг и звон железа, всплеск крови — Эймонд кричит вместе с другими. — Не трогайте его! Снова сверкает железо, обрамлённое кровью, и жемчуг чешуи. Люцерис с хрустом бьёт когтями по доспехам рыцаря и вспарывает его, как обыкновенный кусок бумаги. В ушах стоит звон. — О, Семеро! Чужие руки уходят от запястий и Эймонд хватается за нож под подушкой. Он без раздумий бьёт в чью-то ногу и шипит, когда на губе расцветает кровь от ответного удара. Все мешается, хрустит, кричит неистовыми воплями и будит за собой весь замок. За окном зажигаются огни и содрогаются стены от рёва Вхагар. Эймонд слышит грохот взрывающихся от огня стен и крики людей. Он не отпускает нож, залезает на кого-то и бьёт в шею. Туда, откуда хлещет кровь, ещё и ещё, сильнее и сильнее, пока тело не затихнет. В ушах звенит. Эймонд не может вздохнуть, перед глазом всё плывёт, но он вытягивает из беснующихся пятен окровавленного Люцериса и задранного рыцаря под его лапами. По углам лежат ещё и ещё: руки, головы, плащи, а в коридоре уже звучит лязг доспехов новых стражников, спешащих на помощь. — Люцерис! Ко мне! Слушайся! Люцерис вздрагивает и оглядывается на него во весь свой рост, встряхнув крыльями. Он больше, чем кто-либо в этой комнате, они смогут улететь. — Ко мне! Люцерис утробно рокочет и хочет подбежать, но сверкает серебро чужого меча, и он воет, завалившись вперёд. — Люк! Коль замахивается мечом над головой ещё раз, но его отбрасывают назад одним сильным толчком лап. Эймонд рывком поднимает чей-то меч и бьет в ответ. — Королева была права! Ты потерял рассудок из-за этой…Из-за этой твари! Люцерис быстро поднимается и бежит куда-то за спину, откуда секундой позже слышатся крики, его неистовый рёв и лязг новых мечей. — Я отрублю тебе не только голову, но и язык за твою мерзкую ложь! — Эймонд шипит и скалится, перехватывая меч удобнее. По его виску течёт или пот, или чужая кровь, когда они начинают кружить вокруг изуродованных тел. Эймонд не отводит от рыцаря взгляд и злость придает ему силы в руках. Первый взмах, первый лязг, и серебро, сверкнувшее перед глазами, но никто из них не ранен, никто не пал. Под ногами течёт чужая кровь уже убитых, грохочет шторм на горизонте. Ещё удар и снова лязг. — Она околдовала вас, мой принц! — Коль делает рывок вперёд, а Эймонд — шаг назад. — Закрой свой рот! — Он выжидает, а потом бьёт наотмашь… …И ошибается. Меч отбивают и бьют ладонью по щеке. Коль поднимает свой клинок над головой, пока Эймонд шипит и ползёт к чужому телу за ножом. Он ждёт удара в спину, но его ошпаривает кровью. Только сейчас он замечает, что новые рыцари перестали кричать. Кристон падает вперёд, хватаясь обеими ладонями за шею, пока Люцерис, вымазанный кровью, хватает его за плечи, легко поднимает и кидает спиной в стену. Раздаётся влажный хруст и хрип, когда тело падает на пол. Тяжёлыми шагами Люцерис подходит к нему и поднимает лапу, одним ударом снимая голову с плеч. Кровь заливает его лицо, пока он, облизнувшись, медленно сгибается над телом и начинает быстро-быстро отдирать железные доспехи когтями, как лоскуты ткани, и пожирать человеческую плоть. Впервые за всё время Эймонду кажется, что его племянник по-настоящему сыт. Он улыбается с ощущением крови, стекающей на своём лице, пока Люцерис жадно проглатывает куски, запрокидывая голову. Эймонд любуется им, но в коридоре зарождаются дальние крики. Начинают звенеть колокола. Снова кричит Вхагар. — Нам нужно лететь… Эймонд встаёт, только сейчас замечая, какие же мокрые у него ноги и руки и как же сильно они трясутся. Люцерис не замечает его, а только перекатывается на своих больших лапах, чтобы спуститься ниже, уже к животу Кристона. — Мой дорогой, нам нужно улетать. Люцерис. Успокойся и слушайся.       Ему отвечают только чавканьем и довольным урчанием, и тогда Эймонд начинает на цыпочках подходить к нему сзади. Гребни на его спине подрагивают, хвост тяжело шуршит по полу, подрагивая вместе с крыльями. Люцерис, конечно, не так силен и здоров, как Вхагар, но его роста хватит, чтобы усадить на себе Эймонда и взлететь. Одним прыжком тот цепляется за него изо всех сил и обхватывает талию ногами. — Вперёд, Люцерис, лети!       Звуки от бежавших к ним рыцарей уже отчетливо слышны, и Эймонд, не найдя ничего лучше, хватается за густые кудри Люцериса и тянет на себя: — Вперёд! Ветер свистит в волосах, когда Люцерис выпрыгивает вперёд, разбивая вдребезги окно, а потом делает несколько крупных и шумных взмахов крыльями. Осколки стекла рассыпаются и падают, переливаясь под луной, деревья во дворе качаются, люди снуют внизу, а стена города со стороны Вхагар горит ярким пламенем. Его драконица громко ревёт, заметив их в небе, и встряхивает крыльями, готовая пойти по домам, чтобы добраться до них. Город просыпается с криками и ужасом, как и Красный замок, распахнувший свои глаза десятками огней. — Вхагар, за мной! Следуй за нами! Земля вздрагивает, когда его великая драконица поднимается в небо вслед за ними и они улетают от Королевской гавани так быстро, как только могут. Впереди показываются вспышки молний, а сзади кричит город, наполовину объятый пламенем.