Одна маленькая ложь

Пробуждение настало раньше рассвета. Придя вместе с резким грохотом, мучительной головной болью и слабостью во всем теле, такой сильной, что Вальдесу не удалось поднять даже веки. Он так и лежал, и в обступившей его тьме крутились белые «мошки» и звуки смутно знакомых голосов, говоривших по-дриксенски, а потому в его состоянии понимаемых через раз. - … предупреждал! … ждал подобного… - …вы понимаете, что чуть не натворили?! … вынужден был бы сделать… хотя бы на четверть часа! Ода что-то ответила, негромко, но твердо, но слов ее Ротгер не разобрал. - Как я и говорил! Охрану нельзя было ослаблять. И весь ваш замысел это просто безумие! - Закройте рот, Бермессер. И приберитесь здесь… не знаю, хоть за ворота в канаву выбросите. Но чтобы духа его здесь не было к приезду дам и моей матери. - Ваше… - … что-то еще? Я и так отпускаю вашего… не нужен скандал… идете в купальню, и мы забываем… так меня напугали, что я готов простить даже… - Я никуда не пойду. Пока вы меня не выслушаете. - Я выслушаю вас в купальне, - холодно ответил Фельсенбург. – Времени у нас немного, так что я лично готов вас туда отнести. И, вы, Ханс, позовите туда кого-нибудь из этих дурочек из прислуги. Нашли вы их? - Не сердитесь на них, Руперт, - в голосе Оды прозвучали как лукавство, так и сожаление. – Они просто очень исполнительные. И честно убежали выполнять данные им поручения. - Они просто слишком вам доверились. Как и я. - У них было право мне доверять. - У меня тоже. - Нет, Руппи, - совсем тихо ответила Ода. – И ты сам это знаешь. - Довольно. Я забираю вас. «Дама сказала, что не желает», - но вместо слов у Ротгера из горла вырвалось лишь сипение. А когда удалось раскрыть глаза, то все, что он успел заметить была тень исчезающего в дверном проеме высокого мужчины, уносящего на руках завернутую во что-то светлое (простынь?) женщину. - Вы все-таки проснулись! – громкий голос, раздавшийся прямо у него над головой, оглушил словно набатный колокол. – Тем лучше, не придется вас тащить. - Я тоже рад тебя видеть, дружище Вернер, - буркнул Вальдес и, совершив героическое усилие, перекатился от того подальше. Он был смел, но не был идиотом. Что-то подсказывало, что если бы не пара находившихся в комнате младших офицеров – одним из которых оказался его провожатый, - то в канаве за воротами он рисковал оказаться со случайно простреленной головой или сломанной шеей. Учитывая его нынешнее состояние, с ним легко справился бы и этот слизень. Обшарив взглядом разоренный, опрокинутый стол и раскиданные по всему полу осколки и ошметки от ужина («Вот что так загремело. Или это вышибли дверь?»), Ротгер ожидаемо не нашел среди них ни своей шпаги, ни пистолетов. Хорошо, хоть в постель он завалился почти одетый. Рубашка и штаны - пусть и расстёгнутые, в такой щекотливой ситуации это уже неплохо. Мысли в голове бултыхались как желе – вязкие и бесформенные. Все вокруг плыло и кружилось. Такого сильного похмелья у него не было уже очень давно. «Ода… кажется, ей ничего не грозит. Мне тоже… Даже странно. Главное, сейчас живым добраться до «Астэры», там… Но какого они вообще сюда приперлись?! Неужели мальчишке и впрямь до сих пор не все равно, с кем она спит? Блюститель нравов, чтоб его…» Под черепом словно взорвался фейерверк и Ротгер снова повалился на кровать, надеясь на то, что его не вывернет наизнанку. - Что? Тяжелое утро? – едко поинтересовался Бермессер. – Такое случается, если смешать вино… к примеру, со снотворным. После такого можно вообще проснуться уже сразу в Закате. Впрочем, той, кто вам его подсунул, было на вас плевать… - У тебя всегда… было паршивое чувство юмора, - одолев-таки приступ тошноты, выдохнул Вальдес. – Но тут ты хотя бы пытаешься. В отличие от службы… Кстати, как ты опять попал в фавор? - Приглядывал для кесаря за нашим общим знакомым. - Ну, здесь тебе тоже почти удалось прийти к успеху… На входе ты меня не поймал, но хотя бы… О, - только и смог он вымолвить, рассмотрев, наконец, лицо «своего друга Вернера». Бывший адмирал по своему обыкновению, вошедшему в поговорку на флотах обеих стран, был одет во все самое лучшее и, несмотря на позднее или уже скорее раннее время, безукоризненно причесан. Вот только холеное лицо его теперь пересекала черная, закрывающая один глаз, повязка. - Тебе очень идет! Так ты еще больше похож на пирата. Кажется, за это славное дело я когда-то тебя и прихватил? Где ты ей обзавелся? Бермессер заскрипел зубами. Наверняка, у него имелся целый список давно заготовленных проклятий и объяснений, почему Вальдес в том памятном им обоим случае был неправ, но, видимо, время и впрямь поджимало: - Если бы я не знал, что после ее и вашей головы по эшафоту покатилась бы моя собственная, то я с удовольствием постоял бы в стороне. Позволив ей довести свой замысел до конца. Но поскольку выбора у меня не оставалось, пришлось его сорвать. Благо дамы не способны явиться вовремя даже на сборы будущей кесарины к венцу. Так что, к большому для меня сожалению, моими же хлопотами вы останетесь жить, Вальдес. Но надеюсь, что мысль о том, что своей жизнью вы обязаны мне, «трусливому Бе-Ме, который ради сохранности своей шкуры готов пойти на что угодно», не будет вам давать покоя до конца ваших дней. Как и мысль о том, что ваш дорогой Ка… что она обрекла вас на смерть. Расчетливо и хладнокровно. Из-под белых перышек все же вылез черный пух. Произнесенное было настолько дико и нелепо, что Вальдес даже решил, что ему послышалось. Или что спросонья он неверно понял. Но скользнув взглядом по лицам невольных зрителей этой сцены – бледных до синевы, покрытых испариной холодного пота и отводящих глаза – понял, что если Бермессер и преувеличивает, то не слишком. - Объяснитесь, - резко потребовал он. Но тот лишь отмахнулся: - Будет вам, Вальдес. Вставайте и пойдем. Не вы первый, не вы последний, кого женщина таким вот способом завлекла в западню. Она еще честнее многих – была готова погибнуть вместе с вами. - Это… какой-то бред, - пока его губы шевелились, в его памяти вспыхивали картины прошедшего вечера. Олаф… Ода, ее истинное имя, ее признание, ее смущение, ее неловкость… Взъерошенные волосы, красные пятна на коже от мундира, румянец на щеках… И все это была игра? Комедия? – Это… лишено смысла. И какое кесарю дело до… - Создатель… Что она вам наплела? - только и выдохнул бывший адмирал, вытаращив на него оставшийся светло-голубой глаз. – Вы и впрямь ничего не знали?! Где, по-вашему, вы находитесь? Это дом и спальня Одиллии фок Беркгейм, невесты кесаря! «Всё… это всё слишком хорошо! Как будто мой сбывшийся сон» - Она не умеет… лгать… «Цена за любовь с врагом всегда одна…» - Вы издеваетесь, Вальдес? Человек, десятилетиями выдающий себя за другого, не умеет лгать? И Ротгера все-таки стошнило.

***

До рассвета оставалось около склянки, но дом и сад вокруг него уже ярко озарились огнями от множества светильников и свечей. Распахивались двери и окна, сонный дом в одночастье наполнился гулом множества шагов и голосов. В ворота туда и сюда сновали всадники, с грохотом вкатилась какая-та карета… И каждый новый озаренный зал, каждый суетящийся слуга или охранник были для Вальдеса как соль для раны. Первое потрясение прошло, но мысль о том, что Бермессер прав, а он – обманут, обманут самым подлым и паскудным образом и кем?! - была невыносима. Сначала он попытался ей сопротивляться, пытаясь задавать вопросы (например, о не слишком удачном возрасте невесты), но по знаку Бермессера его вытащили из постели, нацепили дриксенский мундир, в котором он сюда явился, и под руки потащили вглубь дома, к уже знакомому заднему ходу. Если особо не приглядываться – то его вполне можно было счесть за перебравшего вина охранника. Не слишком благовидно для дома будущей кесарини, но случается. Оставленную спальню Бермессер запер, явно чтобы без него туда не сунулся никто лишний. Тратить и так невеликие силы на бессмысленную борьбу Вальдес не стал. Убить они его при таком стечении народа не убьют, пусть хоть во двор выведут, там все ворота сейчас нараспашку, роса и холод просветлят голову, и, если что – то дай абвении ноги, только его и увидят. Оружие ему так и не вернули, но он уже успел отметить, где что находилось у его сопровождающих и прикинуть, как это можно будет удачнее отобрать. Главное сейчас - добраться до «Астэры». И там он уже сколько угодно может лелеять свое разбитое сердце, зализывать раны или хотя бы пытаться ясно понять, что все-таки произошло. Потому что даже он – не особо влезающий в политические тонкости - мог сходу назвать десяток причин почему брак кесаря с той, кого знали как Олафа Кальдмеера – это крайне сомнительная затея. А список причин, по которым ее мог желать оболгать Бермессер – был бы и вовсе бесконечен. …и все эти мудрые планы полетели в Закат от одной случайно услышанной фразы. Из очередной комнаты выскользнула служанка с охапкой какой-то ткани, в спешке неплотно ее прикрыв, так что струящийся из нее свет тонким клинком рассек темный еще здесь коридор. Сзади раздался грохот сапог – к обычной охране дома присоединялась гвардия кесаря. - … должен вас сейчас оставить. Надеюсь, этот маленький бунт больше не повториться? - Фельсенбург говорил мягко, но это была мягкость ножен вокруг острого клинка. - Вы проиграли, Ода. – Сердце Вальдеса пропустило удар, прежде чем он сообразил, что это сокращение годиться и для Одетты, и для Одиллии. – Имейте смелость, наконец, в этом признаться. - А если нет? Вы сломаете мне и вторую ногу? И Ротгеру стало плевать. И на свои планы, и на гвардейцев, и на кесарский титул, и даже на ее ложь. Одним движением, как он и рассчитывал, опрокинув поддерживающих его офицеров и выхватив у одного из них шпагу, он пинком распахнул дверь и, хотя из-за хлынувшего в глаза света, ничего толком не видел, бросил в этот свет: - Сударь, вы - мерзавец и я вас вызываю. Повисла звенящая тишина, в которой раздавался лишь тихий шелест воды. А потом заговорил его величество кесарь Руперт Первый: - Как же я устал от этой свадебной суеты. Пьют, сволочи, прямо на посту. И даже не накажешь всерьез. Суньте этого дурака в карцер, пока не протрезвеет. Если уж не понимает с одного раза. В голову сзади врезалось что-то тяжелое, и свет померк.